Синий рисунок серым
Нелегко было Денису отдирать фантик от «Коровки», но понимать Алису – даже ещё труднее. Алиса разглядывает свои уродливые туфли, пережившие, судя по виду, Советский Союз, говорит, что ощущение свободы иллюзорно, и временами, так и не поднимая на Дениса глаз, осторожно трогает рукав его футболки. Чего она хочет? Поменяться с Денисом футболками? Освободить туфли от бренной жизни? Господь ведает!
Денис ковыряет конфету, к которой прилип обрывок фантика, смотрит на рыжее солнце, отражающееся в окнах напротив, и провожает глазами редкие машины. Город почти опустел. Из машин на Дениса тоже глядят, один даже постучал пальцем по виску. Людям странно, что Дениса заботят «Коровки» и какая-то Алиса, а не то же, что их: как бы не умереть нынешней ночью.
– Как ты хочешь, чтобы я была доброй? – между тем спрашивает Алиса. – Это талант, как считать в уме или играть на скрипке. Ты скажешь, что себя можно воспитывать? Но для этого тоже нужен талант, просто иного рода. Он идёт больше от ума, чем от характера, но должен быть продиктован хотя бы отвлечённым стремлением к добру. И надо иметь волю. А у меня их нет, так что же мне делать?
– Ну… съесть конфетку?
– Надо тебе бросить меня, вот что! Или сдать лебедям. Если ты не можешь смириться с тем, кто я есть.
– Я не…
– Нет, прости, прости, что я говорю, пожалуйста, не отвечай!
Алиса схватила Дениса за руку. Тот собирался сказать, что с лебедями, собственно, стоит поговорить и что волноваться тут не надо, но Алиса отвлекла его. Сконфуженный, парень подумал, не должен ли похлопать Алису по плечу или что-то в этом духе; но так и не принял никакого решения, и Алиса, продержав его с полминуты, отпустила. Она снова уставилась в землю и замолчала.
Алиса выглядела младше, чем была, лет на шестнадцать, в своей поношенной одежде не по росту. Тусклые безжизненные волосы, обкусанные губы. Веснушки и острый вздёрнутый нос придавали бы ей задорный вид, если бы лицо не было таким жалким и печальным.
Денис был смуглым, темноглазым и темноволосым молодым человеком, кудрявым, с крупным носом, загнутым книзу, с не очень русскими чертами лица, зато со стереотипно русским выражением спокойствия, граничащего с апатией.
– Тебе не холодно? – спросил он, увидев, что Алиса обняла себя за плечи, и сам начинавший мёрзнуть.
– Холодно, – тон ответа более чем соответствовал содержанию. – Я знаю, что умру мразью и ещё кого-нибудь утащу за собой. Ты веришь в Бога? Скажи ему, что я отказываюсь играть на таких условиях. Пусть пошлёт снег, пусть пошлёт бурю и заберёт меня, а ты будешь свободен.
Мокрая иголочка коснулась её груди, у края глубокого выреза. Алиса подняла голову. На фоне бордового здания банка мелькали крохотные снежинки.
Перья выскочили из-под Алисиной кожи, как выдвижные лезвия ножей. С многократным стуком вонзились в доски скамейки. Алиса успела встать, прежде чем вырастающие крылья разрубили спинку пополам.
Денис ойкнул.
– Ты это, предупреждай!
– Прости. Тут снег пошёл. Ты тоже закройся.
– Он обычный. Серебряный будет только ночью, а она после заката.
«Ночь будет после заката». Дениса позабавило, что пришлось подтверждать то, в чём не было бы сомнений в любом другом случае.
Он тоже встал и посмотрел на скамейку. Некрашеные доски оказались исколоты Алисиными перьями.
– Вандалы мы с тобой, – заключил парень.
И сам, чтобы меньше мёрзнуть, превратился, только голову оставил открытой. Перья прошли сквозь кожу и одежду, как сквозь воду, и легли поверх плотно, как кольчуга. У Дениса оперение светло-серебряное, как новенькая серёжка, а у Алисы – как потемневший нательный крестик.
Их телефоны завибрировали. Денис втянул перья на боку, где был карман шорт, а Алисе, не могшей похвастаться блестящим самоконтролем, пришлось превратиться обратно целиком, чтобы достать телефон.
Им пришло по смс-ке от «MCHS».
«МЧС: в центре Е. наблюдается снег обыкновенной природы. Примите меры против переохлаждения. Отделение лебедей напоминает: все, кто не имеет разрешения находиться в Е. во время серебряной ночи, должны покинуть Е. до наступления темноты. Лебеди не несут ответственности за жизнь и здоровье остающихся».
– Летим к моему другу, – предложил Денис, уже набирая номер. – Он здесь рядом.
– К какому?
– Не бойся, он очень добрый. Он художник. Почти задаром красит тех, у кого вороны украли цвет.
– Это… Сартр, что ли? Про которого в интернете было?
Денис нахмурился:
– Мне не нравится это прозвище.
– Какое, «Сартр»? Почему?
– Просто не нравится. Алло, привет…
Алисе пришлось прекратить расспросы.
Ей вспомнилось интервью с этим Сартром (она забыла его не сразу потому, что там была пара забавных шуток) – он писал в стиле реализма и поддерживал какие-то благотворительные акции. «Ктототам Ктототамов… с лёгкой руки популярного блогера прозванный Сартром за ум и гуманизм…» «Как вы относитесь к своему прозвищу?» – «Мне всё равно. Было бы интереснее получить его за что-нибудь, что менее очевидно. По крайней мере, надеюсь, о прекрасном французском философе помнят не только то, как он выглядел».
Денис в это время говорил:
– Можно к тебе залететь? Тут вдруг снег пошёл… А можно со знакомой? Ей до дома далеко… Спасибо! Мы вот скоро будем.
Он убрал телефон.
– Летим, я покажу куда.
Денис взмахнул крыльями, и вокруг взвились снежинки. Два оборотня поднялись в помрачневшее небо.
Людей внизу не было. Снег не таял, лежал прямо на деревьях, траве и цветах. Город словно присыпали сахарной пудрой, прежде чем подать на стол серебряной ночи. Закат, начинавший было разгораться, поблёк.
Тихо, только хлопают четыре крыла. Алиса с Денисом миновали квартал и остановились перед белой новостройкой. В одном окне горел свет.
Там, спиной к окну, за оранжевым столом причудливой формы сидел человек с длинными, густыми волосами василькового цвета, в мягкой рубашке с закатанными рукавами, с яркой татуировкой во всю правую руку. Он чертил в тетради с коричневыми листами.
Денис постучал в раму окна.
– Да-да, – бодро отозвался человек.
– Угадай кто! – весело предложил Денис.
– Дай подумать… Загадочный субъект стучит в окно тринадцатого этажа. Накануне серебряной ночи. Не забудем, что семь минут назад ко мне собирался мой лучший друг, лебедь, гений конспирации. Итак, кто же вы? Служба газа? Или Андреич пришёл занять до получки? Знаю! Вы меняете счётчики в туалете!
Денис засмеялся. Человек отложил карандаш с тетрадью, подошёл к окну и распахнул его. Оборотни, а с ними ветер и снег, влетели в квартиру.
– Пожалуйста, в прихожую, здесь ковёр, – попросил синеволосый Алису так непринуждённо, словно к нему каждый вечер залетали вороны.
Алиса пролетела за Денисом по коридору (крылья шоркали по стенам) и обернулась в прихожей. Воздух оказался неожиданно тёплым. Зайдя в комнату, Алиса заметила кондиционер.
Просторная квартира художника напоминала номер пятизвёздочного отеля, как Алиса представляла их по фильмам и рекламе. Тут был небольшой беспорядок, но не такой, какого можно ожидать от логова творческой личности.
Ощущение лёгкого бардака, главным образом, объяснялось тем, что хозяин устроил в одной и той же комнате и мастерскую, и что-то наподобие гостиной и спальни. Здесь столько кистей и красок, как будто Сартр ими торгует, несколько незаконченных работ на больших листах, вдвое, вчетверо, в восемь раз больше разворота тетради. Диваны и кресла, ковёр толще ступни, много одеял и подушек, брошенных там и тут, книги в шкафах и не в шкафах. Заложенные кто салфеткой, кто визиткой, кто календариком, кто даже инструкцией от лекарства, они лежали – на диване «Три толстяка», на подоконнике «Исповедь» Руссо, на комоде Фрейд, на столе энциклопедия, открытая на главе про строение планет. По квартире висели несколько картин, но совсем не в той манере, какая отличала произведения хозяина.
Закрыв окно, художник подошёл к гостям. Они с Денисом обнялись, как братья. Потом Сартр повернулся к Алисе – и она наконец-то, не мельком, посмотрела на его лицо.
Один глаз художника сильно косил к виску, пока другой глядел на Алису. Черты лица были тонкими и умными, и все же в первую секунду девушка подумала, что у художника бессмысленный вид. И ещё: «Слава богу, что у меня такого нет!» Алиса удивилась, когда Сартр заговорил с ней, как нормальный человек; она забыла, что уже слышала его чуть раньше.
– Добрый вечер, – поздоровался художник.
– Это Вася, мой лучший друг, это Алиса, – представил их Денис. – Прости, что мы так внезапно.
– Ерунда.
Алиса согнала с лица выражение, которое не могло польстить Сартру, и перевела взгляд на его татуировку; но было поздно. Хозяин должен был заметить её чувства. Однако он, похоже, ни капли не был смущён или задет.
– Чай как раз вскипел, – как ни в чём не бывало сообщил Сартр. – Кухня там, ванная там. Вы не промокли? Могу выдать что-нибудь сухое.
Художник окинул взглядом Алисину одежду. Девушке стало стыдно за неё – далеко не новую, нескромную и наверняка безвкусную. Но и тут облик Сартра выражал только вежливое беспокойство о самочувствии гостьи. «Может быть, я бешу его, – подумалось Алисе, – или он меня презирает, может, его напугало, что я ворона, только он скрывает это».
– Спасибо, ничего не надо, – сказала вслух.
– Мы сразу превратились, – пояснил Денис.
«Не напоминай ему», – мысленно одёрнула Алиса парня.
Сартр весёлым жестом пригласил их на кухню.
– Нормальной еды хотите? А то некоторые тут завели моду питаться одними ветрами космоса.
Художник, насколько можно было понять, посмотрел на Дениса.
– Я «Коровок» ел, – отвечал тот ещё простодушней, чем ему было свойственно, провоцируя Сартра на новую колкость. Достал мешок с остатками конфет. – Вот попробуй. С фантиками, как в детстве.
– Тебе нужно есть не коровок с фантиками, а коровок с печёнками, ты, супер-курица! Из чего ты вообще крылья отращиваешь? – Сартр говорил самым добродушным тоном. – Давай, скушаешь кастрюлечку за Васю. Вы тоже, девушка, извольте не помереть с голоду на моём ковре.
В такой манере художник попотчевал их так, будто ели в последний раз. Пока добрались до чая, за окном стемнело до черноты.
Уплетая утку с апельсинами, Алиса про себя порадовалась, что Сартра не заинтересовали её перья. Тут он и спросил тоном светской беседы:
– Интересно, что ворон и лебедь собираются делать в серебряную ночь?
– Так, посмотреть хочется… – Алиса постаралась быть естественной. – Говорят, это красиво?
Но тут же сообразила, что без веской причины не получила бы разрешения остаться.
Зато Денис так и рубанул (Алиса даже рот приоткрыла):
– Алисе отрежут крылья. Она хочет перестать быть вороном.
– Ух ты, – художник перевёл взгляд на Алису, и та торопливо закрыла рот. – Завидую вашей выдержке! А как вас так поздно отпустили из больницы?
– А она там ещё не была, – отвечал Денис с некоторым замешательством (Алисе хотелось отлупить его своим куском утки). – Точно, туда же вроде заходят заранее…
– Не просто заходят! Нужно пройти обследование, убедиться, что организм выдержит. Вы же понимаете, что отрезать крылья – это как отрубить две руки? Простите, что пугаю вас, но это серьёзно! Серебряная ночь даст только то, что вы после этого перестанете быть оборотнем. Но она не снимет боль, не уменьшит потерю крови… Когда вы превратитесь, раны перейдут на руки или спину, вы ведь это знаете? От потери крови можно умереть, и болевой шок очень опасен.
Денис хмурился всё больше.
– Мы поговорим с лебедями и всё сделаем аккуратно, – пообещал он.
Но отнюдь не успокоил Сартра.
– Вы что, ещё не говорили с лебедями? Небо скоро откроется, а у полиции куча работы! Вы можете до них банально не долететь!
Алиса пнула Дениса под столом.
– Что? – спросил он её, и не думая скрываться от художника.
– Вижу, ты доел, – процедила сквозь зубы Алиса, проклиная простосердечие возлюбленного. – Хочешь чаю?
«И подавиться», – прибавила про себя.
– Только если вы пообещаете пойти к лебедям сразу после чая, – вклинился Сартр.
– Ладно, – легко согласился Денис.
Алиса малодушно порадовалась отсрочке (тем более что сладости Сартра разнообразием и вкусом могли удовлетворить принцессу, а объёмом пятерых Денисов, живущих на фантиках с весны). Однако хозяин использовал это время, чтобы прочесть им нотацию.
– Надеюсь, если что-то пойдёт не так, вам не придёт в голову отрезать крылья самим! – Сартр отменно чётко, до резкости, выговаривал слова и сурово потрясал печенькой с мармеладом. – Кроме того, что это очень опасно для Алисы, это ещё и очень опасно для тебя, Денис. Оборотню нужна колоссальная сила воли, чтобы заставить себя не защищаться от чужих перьев. Покрыться бронёй, когда в тебя стреляют – так же естественно, как заслонить лицо рукой. А у того, кто привык драться, есть ещё один инстинкт – нападать, чтобы вывести врага из строя. Это особенно свойственно воронам. Если ты попытаешься ранить её, Алиса может выстрелить в тебя прежде, чем подумает, а в упор она пробьёт твою броню.
Денис, похоже, начинал сознавать, как тяжко жить на свете. Он погрузился в думу, грузно опершись о кулак. Алисе тоже делалось не по себе; но девушку больше волновало, что после карканья Сартра лебедь может не поддержать её затею.
– Я сама знаю, что я могу и что мне свойственно, – озвучила она первое, весьма невежливое возражение, пришедшее в голову, чтобы остановить словоизвержение Сартра.
И тот сбавил обороты.
– Прошу прощения, – сказал угрюмо и на время смолк.
Ух ты, как сработало! А в чём, собственно, дело?
– Алиса права, – высказался Денис, помогая девушке сообразить, в чём это она права, – людей нельзя судить вот так с ходу. Ты же вечно ядом плюёшься, когда ругают евреев или что-то такое. А вороны хуже евреев?
– Нет…
Алиса с удовлетворением увидела, что Сартр ощущает себя не в своей тарелке. Он начал подбирать слова осторожнее.
– Я не вижу разумных причин считать, что современные евреи, скажем, должны быть жадными, а те евреи, которых я знаю, опровергают этот стереотип. А о воронах статистика говорит, что они – простите – часто пользуются своей способностью… ну, поглощать чужую жизненную силу, чтобы восполнить свою. Это факт, и это нужно иметь в виду.
Алиса колебалась, не стоит ли состроить обиду, чтобы продолжить наслаждаться стеснением Сартра; но тут в комнате за стеной что-то стукнуло.
– Прошу прощения, – Сартр поставил кружку и отправился туда. Денис пошёл за ним. Алиса заглянула в мастерскую последней.
Здесь стало темнее, чем когда они уходили, но что-то сияло у дальней стены.
Три мольберта из посеребрённого дерева. Три портрета простым карандашом.
«Это Сартр», – подумала Алиса, взглянув на них. И удивилась: разве она хорошо знает манеру художника? И всё-таки это рукой Сартра были написаны портреты… были бы написаны рукой Сартра, если бы вообще были.
На правой картине – смуглый парень, он доверчиво смотрит вперёд, капельку печально, но всё же улыбается. Положил руку на чьё-то плечо, только обозначенное контуром. Знакомая футболка, даже тусклые блики в крупных кудрях – точно такие, какие бросает эта самая картина на настоящие…
– Это я?
Денис подошёл к мольберту. Неуверенно ухмыльнулся своему портрету. Зачем-то похлопал себя по карманам, но не нашёл ничего, что пригодилось бы сейчас.
Сартр – в центре. Волосы убраны в хвост, не так, как у настоящего в эту минуту. На плече контур чужой руки. Пальцы касаются края нижней губы, художник задумчиво смотрит в тетрадь с тёмными листами. Это в ней он чертил, когда прилетели Алиса с Денисом. Теперь видно наброски на обеих страницах, изображающие каждый ещё одного Сартра – от этого голова идёт кругом.
Сартр встал перед портретом. Он был серьёзен по обе стороны листа, но прекрасен в серебряном свете картины.
Слева – портрет Алисы. Нарисованная девушка в плохой одежде закрывает лицо руками. Это не стыд, не вина, не слёзы, не страх и не смех… Алисе потребовалось несколько секунд, чтобы понять: она прячет лицо от зрителей.
Девушка, единственная из троих, не приблизилась к своему мольберту. Она разглядывала его из дверного проёма и затруднилась бы сказать, что испытывает, кроме благодарности карандашной себе за то, что не выдаёт настоящую.
– Что это такое?
Голос прозвучал неожиданно гулко. В мастерской появилось эхо, как в зале.
– Это то, для чего я остался. Картины наших жизней.
– Что значит «жизней»? Зачем вам моя жизнь?
– Ваша картина появилась здесь просто потому, что вы были в моём доме, когда зажглась первая звезда. Не бойтесь, я её не трону.
Алиса нашла в небе ярко-белую звезду. Она походила на дырочку в чёрном плаще, которым завесили день.
– Многие древние племена считали серебряную ночь не от расхождения неба, а от первой звезды. Так считаем и мы, художники. Нам дана длинная ночь, чтобы подумать.
– О чём?
Алиса видела, что Сартру не до неё. Он говорил ровно, как лектор, не сбиваясь, но глядел только на свою картину. И всё же девушка спрашивала. Ей было спокойнее, когда она слышала его голос. Казалось, художник защитит от чего-то, о чём не хочется думать.
– Что написать на своей жизни. То, что напишешь на этой картине, станет правдой, когда погаснет последняя звезда. Я знаю, чего хочу, но как это изобразить? Как объяснить это жизни?
Денис глазами показал Алисе на выход. Она сделала вид, что не заметила.
– А я могу написать на своей?
– Подойдите к ней.
Алиса послушалась.
– У вас есть что-нибудь в кармане?
Алиса опустила руку в карман и, к своему удивлению, нащупала маленький предмет, которого там раньше не было. Она достала и разглядела при свете картины крохотный, вдвое меньше мизинца, простой карандаш.
– Вижу, в детстве вы любили рисовать.
В первый раз в этой посеребрённой мастерской художник оглянулся на Алису. Острые уголки его чётко очерченных губ приподнялись.
– Здесь карандашей – или красок, или мелков, но моя мастерская выбрала карандаш… Так вот, карандашей здесь у человека столько, сколько он писал от души. Талант не важен, главное – от сердца. Но те, у кого нет способностей, обычно вообще рисуют немного.
– То есть я смогу нарисовать меньше, чем вы?
– Да. Всего пару линий. Не знаю, что с ними можно сделать. Может быть, вы хотите новую родинку или простую татуировку…
– А я вообще в детстве любил конструктор, – поделился Денис, и они с Сартром засмеялись.
Этот смех, хотя и не натянутый, не грустный и не злой, как будто не пришёлся ко двору. Мужчины этого, похоже, не почувствовали. Но Алиса не решилась бы присоединиться к ним.
– А если я нарисую корону?
– На картине жизни надо писать так, чтобы жизнь поверила. Попробуйте, если хотите, но, скорее всего, сами поймёте, что не сработает.
Он был прав. Алиса хотела бы нарисовать себя красивой, богатой, дочерью олигарха, чтобы Денис любил её без памяти, но знала: стрежня ни на что не хватит.
А вот у Сартра карандашей больше дюжины. Карманов на его штанах вовсе нет, так что карандаши торчат из-за пояса, одинаковые, как в наборе, ровные, словно меряли по линейке.
– А можно забрать карандаши? – неосторожно спросила Алиса. И пожалела об этом.
Губы Сартра сделались тоньше.
– Попробуйте.
Он вынул один и протянул Алисе. На этот раз девушка не отважилась сделать то, что сказал художник. Сартр подождал и вернул карандаш за пояс.
– Он не стал бы писать в чужих руках, а у меня появился бы новый. Алиса, вы ведь всё равно не умеете рисовать. У художников свои чудеса, свои у птиц.
– Да, Алиса, у нас есть и свои дела, – добавил Денис. – Давай не будем мешать Васе.
– Ладно.
Но девушка не могла смириться с тем, что не воспользуется вдруг открывшейся возможностью.
– Я просто спрошу: можно рисовать на чужой картине?
– Нельзя. Где бы вы ни писали, вы всегда пишете по своей жизни. Художник может, истратив дюжину карандашей, пробиться на чужую картину, но тогда она станет считаться его собственной. А его старую отдадут хозяину новой. Нормальному человеку, у которого нет ведра краски, бесполезно пытаться.
– Между прочим, небо скоро откроется. А я не хочу лететь по метели.
Денис прав. На небе появились новые звёзды. Показался Млечный Путь: как будто по небу прошёл великан с дырявым мешком блёсток. Луна степенно плывёт к Пути, как тяжёлая туча. Она цвета копеечной монетки, но пятна выступили резко, как шрамы на лице побледневшего человека.
– Да, пошли.
Вид неба помог Алисе прийти в себя. Она вспомнила, что хотела сделать, и, вслед за Денисом пройдя почти весь коридор, затащила парня в ванную.
– Э-эй, ты чего?
– Надо поговорить.
Алиса закрыла за ними дверь и заперла на щеколду. Тряхнула головой, прогоняя морок.
Мастерская художника пропиталась особым родом волшебства, чуждым Алисе. Самое мирное, самое, может быть, спокойное и красивое из чудес серебряной ночи тревожило её, смущало мысли, хотя девушка сознавала, что им можно любоваться. Подобное чувство испытает человек, который вдруг обнаружит себя на безлюдной, тёмной улице, концы которой тонут во мраке, под завораживающей красоты старинным фонарём. Что-то шептало Алисе, что фонарь-мастерская не серебрилась бы так без мрака, и мрак вокруг неё казался гуще: Алиса остро ощутила, что даже ей, вороне, ветер может принести на снежных крыльях злую перемену.
Хватит думать об этом. Предстоит важный разговор.
– Ты что, так боишься лебедей? – Денис силился постичь, для чего заперся с девушкой в ванной друга.
– В общем… На самом деле мне бы правда не хотелось, чтобы полиция узнала, кто я такая.
– В смысле?
– Понимаешь, я как бы не состою у вас на учёте.
– Как это? Вообще не состоишь?
– Вообще.
– А-а-а…
Денис, наверное, в эту секунду высчитывал размер штрафа, который сдерут с Алисы.
– А что, врачи никогда не замечали? Когда брали кровь и всё такое?
– Отец… как бы… уговаривал их не рассказывать.
Денис даже проповеди Сартра предпочёл бы таким откровениям.
– Вы давали взятки?
– Ну…
– Как по мне, проще штраф заплатить.
– Если у тебя есть деньги.
Денис потёр лоб.
– Так, а в детдоме? Тебя бы не оштрафовали, признайся ты до шестнадцати.
– Мне не говорили, что я должна рассказать.
(Забавно было бы: дети, если вы случайно сверхопасные твари с потенциальным миллионом ножиков в организме, сообщите об этом.)
– Ты просто боялась, да? Гм, это всё нехорошо… Но всякое случается. Наши посмотрят, что в детдоме ты ничего такого не делала. Ладно, не волнуйся, за это не сажают.
Денис взялся за щеколду.
– Погоди! Это ещё не всё.
– А что ещё?
– Понимаешь, как бы, мои документы как раз не то чтобы очень успокаивают. Там было несколько случаев… ну, там неудачно вышло.
– В каком смысле?
Алиса вздохнула. Признаться, она рассчитывала, что лебедь поймёт её быстрее.
– Ты знаешь, как живут в детдоме?
– Нет.
– Там ужасно!
«Надо как-то впечатлить его…»
– Ты не сможешь представить. Нормальный человек, который вырос в семье… Хуже всего никакая не еда, не одежда, а дети. Старшие. Они всё отбирают, бьют, заставляют… делать всякие вещи. Однажды они поймали меня…
Глаза Дениса расширились.
– Я была уже довольно взрослой, то есть моё тело…
Денис перебил:
– Ты улетела?
Он не хотел слушать дальше.
– Тогда все узнали бы, что я ворона. В таких случаях работает только одно: напугать. Сделать так, чтобы к тебе больше никто никогда не полез. И надо чтобы никто не рассказал.
– Ты обернулась вороной? Этого достаточно, чтобы напугать!
– Но не на всю жизнь.
Денис хотел отступить от Алисы, но упёрся спиной в раковину.
– Ты же не ранила их, да? Скажи, что не ранила!
«Надо сказать что-то неприятное, чтобы поверил, но не очень страшное».
– Не так, чтобы пришлось долго лечиться, – выговорила Алиса.
Просчиталась.
– Алиса! Что ты говоришь?! Это же дети! Бедные дети, у которых нет мамы и папы! Они делают больно, потому что больно им, потому что их не воспитали! Надо пожалеть их, сказать…
– Пожалеть? Пожалеть?! Да ты вообще не понимаешь, о чём я говорю! Им! Ничего! Нельзя! Объяснить! Ты, идиот, почему ты думаешь, что мне жилось лучше? Я выросла в бараке, мамаша трезвела раз в месяц, отец притаскивал полуживых людей, из которых сосал жизнь, и заставлял меня помогать, а если б я отказалась, он бы меня зарезал!
Алиса вдруг поняла, что в глазах у неё стоят слёзы. Она быстро отвернулась.
Денис пролепетал:
– Мне… очень жаль…
– Спасибо! Теперь иди к своим лебедям, пусть меня посадят за решётку!
– Я не хочу этого, – тихо возразил парень.
Алиса не ответила. Она утирала слёзы и про себя ругала Дениса за то, что он ничего не делает, стоит здесь, как истукан. В эту минуту девушка была убеждена, что ненавидит его.
– Слушай… всё ещё будет хорошо. Тебе станет легче, когда ты признаешься.
Алиса обернулась. Она была так поражена, что забыла о слезах.
– Когда я что сделаю?
– Признаешься. Мы пойдём к лебедям, ты всё расскажешь, станет лучше.
– Ты хочешь, – проговорила Алиса чудовищно медленно, выделяя каждое слово, – чтобы я рассказала это полиции?
– Ну мы же не можем это скрывать.
Господи! Да он сумасшедший!
– Ты не можешь прожить жизнь, скрываясь от государства, с грузом на сердце! Нужно повиниться. Я буду с тобой, если тебе это поможет.
– Сядешь со мной, что ли? – огрызнулась Алиса. Это было так нелепо, что она готова была расхохотаться.
– Может быть, тебя не посадят.
Денис сказал это отнюдь не уверенно. Алису это доконало.
– Ну замечательно! – она снова отвернулась. – Потрясающе. Иди, что ты встал? Донеси на меня.
То, что сделал Денис, потрясло её сильнее, чем если б он попытался задушить свою ворону.
Лебедь отодвинул щеколду.
– Можешь меня ненавидеть. Ты и будешь, наверное. Но я делаю то, что лучше для тебя и твоей души.
Он вышел из ванной. Алиса прошлёпала следом и ошарашенно, не дойдя до прихожей, смотрела, как Денис надевает кроссовки, аккуратно завязывает шнурки.
– Ты со мной? – спросил, не поднимая головы. Но голос выдал его: парень хотел, чтобы Алиса пошла с ним, настолько, что до сих пор надеялся.
Алиса выбирала целую вечность.
– Нет.
«Мне страшно», «у тебя лучше получится», «у тебя там знакомые» – Алиса готова была оправдываться. Но Денис ни о чём не спросил.
– Вася! – позвал он. – Извини, что опять отвлекаю. Можно Алиса у тебя побудет?
– Можно.
И Денис ушёл. Алиса впивала взглядом его спину, словно прощаясь, но спина исчезла слишком быстро. Хлопнула дверь. Алиса, подумав о том, что предстоит, заперла её.
Успокойся. Возьми себя в руки. Ты ещё всё поправишь. Только надо собраться и сделать это.
Девушка поплелась на кухню, объясняя себе, что это не сон. Налила остывшего чаю, взяла что-то из вазочки на столе. Увидела небо.
Оно вот-вот должно было раскрыться, словно только и ждало Алису. Луна разлеглась во Млечном Пути, заслонила половину звёзд, а другая сама белела на фоне лунных пятен.
Алиса не успела сделать трёх глотков, как луна стала поворачиваться против солнца. Звёзды наматывались на неё, как воздушный шарф. Три или четыре скатились с края, чиркнули по небу. Загадывал ли кто-нибудь желание?
Первый, второй, третий оборот. Алисе чудилось, что она различает скрежет небесного замка. Перья, таившиеся внутри, затрепетали.
В середине Млечного Пути запылала щель, как замершая молния. Она разрасталась. Словно распороли небо, заглянули, дураки, до срока в белизну небытия, за жизнь, и чуть не ослепли.
Из трещины течёт белая крошка. Может быть, у разверзшегося неба осыпаются края. Налетел ветер, вздул частую струйку, распылил над городом. Просеянная сквозь чёрную ночь, она становится серебром. Мчится по кругу, свистит, падает на город.
Целые зелёные кроны срываются с молодых деревьев. Всё, что не вгрызалось зубами в асфальт, сметает вверх. Пёстро–серебряная пелена прикрывает город, за ней начинают дрожать и прыгать силуэты зданий.
Внимание! Мы все отправляемся в путешествие на сказочной карусели. Кто-то промчится, зажмурив глаза, вывернется на ветру наизнанку, но с рассветом вернётся в себя. Кто-то соскользнёт, сорвётся, заиграется – карусель выбросит его, куда повернётся рука. Открой окно в серебряную ночь – украдёт ветер, перекроит на лету, выпустит птицей с сухих ладоней – хорошо лететь, да только на землю уж не вернёшься. Поймает снег – пройдёт с трёх сторон, разрежет на куски, перепутает их – пустит бешеным зверем по крышам, а утром найдёт тебя человечья пуля. Встань под снег – и огненной взовьёшься осенью, пенной волной хлынешь в чужие дома. Семь лет гадай, чем выпадет сделаться, а не отгадаешь.
Алиса стоит у окна, от макушки до кончиков пальцев одетая в стальную броню. Она не заметила, как обернулась, но думала, что рассуждает как никогда ясно. Вот её время, вот её чудеса!
Снег не берёт вороньи перья. Явиться из метели воплощений, где всё становится всем, рухнуть на безумца, которому не повезло попасться тебе, и исчезнуть, растаять в пурге – что может быть легче! Что может быть лучше!
Алиса направилась в мастерскую. Из её ладони выступило тёмное лезвие.
У неё нет выхода. Она должна добыть себе нормальную жизнь.
Художник включил в мастерской свет и задёрнул шторы. Алиса прищурилась, но мысленно отмахнулась от этих мелочей, как от комаров. Бесполезно, ночь уже внутри неё.
Хозяин сидел на полу, на своём одеяле, спиной ко входу, и рисовал на черновике. Над ним – его изображение, задумавшееся ещё глубже.
Глупое человеческое любопытство дёрнуло Алису глянуть влево, вызвав ропот вороны. Алиса на картине по-прежнему закрывала лицо. Только пальцы скрючились.
Нет, а туда не надо, туда точно не надо… Посмотрела. Вид Дениса, сердитого и расстроенного, причинил Алисе боль.
К чёрту.
Алиса шагнула к Сартру. Но он был так беспечен, что ворона не могла поднять на него руку. Кретин, что за дом кретинов! Крылатая тень легла перед тобой, посмотри же, посмотри…
Он не замечал. Алиса ждала, пока Сартр скажет не стоять у него над душой и даст повод ударить. Но он всё сидел. Алису сбили картины, теперь ей нужен был повод, хотя бы микроскопический, хотя бы надуманный.
Она оглядела комнату. Взгляд зацепился за слово «Сартр». Оно обнаружилось на корешке книги, стоявшей в шкафу. Не раздумывая, Алиса подошла и вытащила её, отчасти надеясь, что хозяин упрекнёт бестактную гостью.
Не зная, что ищет, Алиса поглядела на обложку, перевернула. Сзади была фотография автора.
Глубоко, под толстой бронёй, ёкнуло сердце. Жан-Поль Сартр, настоящий Сартр, был косоглазым.
Алиса уже и забыла думать о косоглазии художника. Она не осмелилась бы убеждать никого, что её Сартр красив, но он был так обаятелен, так смел и весел, у него такая живая, выразительная мимика, такая улыбка, что Алиса завидовала его внешности. По самоуверенности художника нельзя было подумать, что кто-нибудь когда-нибудь указывал ему на этот недостаток; но Алиса не могла поверить, что добрый народ, восхвалявший отзывчивость и благородство художника, случайно дал ему это прозвище…
У Алисы заныло в груди. Так всего, что он делал, недостаточно? О чём думал тот, кто первым назвал его так? Пара секунд веселья, да уж, это стоило того…
Вид книги в руках привёл Алису в чувство. Она даже не поцарапала переплёта, а только что была вороной! Нет, так у неё ничего не выйдет.
Девушка запихала книгу обратно, но её решимость растаяла. Что она делает? Что из этого будет?
«Прекрати. Ты должна заботиться о себе, никто другой этого не сделает. Посмотри на Дениса! Чего стоит его сочувствие? Ты ему даже не нравишься…»
Растравляя свою рану, Алиса заставила себя подойти к Сартру. Теперь она оказалась сбоку. Перья выходили тяжело, как будто заедал механизм, хотя единственным механизмом была Алисина голова.
Художник глянул на неё. Алиса уже начинала понимать выражения его лица, хотя художник и хорошо владел собой. Сейчас она прочла насторожённость.
Неудивительно, к нему подходит ворона с выставленными ножами. Но всё-таки Денис не смотрел бы так.
«Я ни секунды не казалась ему другом», – подумала девушка.
И стало легче.
Она с усилием выдвинула клинок из правой ладони. Вытянула в меч и поднесла к шее художника.
– Как некрасиво, – произнёс Сартр.
– Зато эффективно.
Меч коснулся его горла.
– Ты можешь догадаться, чего я хочу.
– Я не читаю мысли.
Клинок двинулся. На шее художника выступила кровь.
– Без шуток.
– Хорошо.
Сартр чуточку побледнел. Алисе делалось всё проще, она даже испытывала что-то наподобие радости. Похоже на то ощущение, когда несёшься с горы на велосипеде.
– Ну?
– Ты хочешь, чтобы я написал на твоей картине?
– Бинго.
– Что именно?
– Какое мне дело? Теперь это твоя судьба. Можешь сделать родинку.
Алиса усмехнулась. Сартр не ответил. Он не дерзил тому, кто мог прервать его жизнь одним движением мысли, но всё-таки держался с достоинством.
Быть его врагом, оказывается, ничуть не хуже, чем гостем. Даже веселее.
Но надо спешить, Алиса потратила уйму времени. Надо продумать план. Минут через сорок позвонить Денису, соврать, что у них снегу навалило у дверей, входить нельзя. Метель задержит его, он вернётся не раньше, чем через час, тем более что будет уговаривать лебедей смягчить для Алисы приговор.
– Поживее.
Алиса отвела меч, и художник подошёл к левому мольберту.
– Мне может не хватить карандашей.
– Ты уж как-нибудь постарайся.
Верхняя губа Сартра презрительно приподнялась и опустилась. Алиса вспыхнула. Из её левой ладони клинок вышел сам, скользнул по щеке Сартра. Кровь из пореза стекла на его шею.
– Если я умру, то не допишу, – проинформировал художник.
– Боишься помереть от порезов? Надо же, какой храбрец!
Но это показалось вороне недостаточно местью за его презрение.
Сартр стал царапать короткий штрих над Алисиным плечом. Острие карандаша ходило по бумаге, но не оставляло следа.
Алиса удобно расположилась в его кресле. Когда перья рядом, человек смирнее, но Алиса прекрасно может выстрелить и отсюда. Сартр был прав в одном: когда предупреждал о её реакции. Что бы он ни попытался сделать, хоть чихнуть, Алиса выстрелит раньше, если понадобится.
– Какая у меня будет жизнь? – спросила издевательски-мечтательным тоном. – Классная, наверно. Тебе бы не разрешили остаться, если б она плохой, а?
Но Сартр отомстил ей завистью, не оставив возможности придраться к безразличному тону.
Он родился в богатой, очень благополучной семье, был поздним ребёнком. Получил прекрасное образование. Занимался тем, к чему с детства тянуло, и получал за это порядочные деньги. Даже о женщинах упомянуть не постеснялся. Алиса ещё раз сказала себе, что за глазки это петуха жалеть нечего. Вон сколько баб!..
В этот момент в дверь постучали.
Взгляд Алисы скользнул по картине Дениса, и ворона обомлела. Лицо парня скрыли перья, он стоял плечом к плечу с другими лебедями. Картина выглядела так, словно зритель смотрел в дверной глазок.
– Открывайте! – как будто крикнули из-за двери, но едва слышно: в квартире Сартра, наверно, была хорошая звукоизоляция.
Алиса вскочила. Что же делать? Они уже здесь, прямо сейчас!
– Ты, в шкаф! – скомандовала Сартру. – Нет, давай сюда!
Вырубить его, чтоб не мешался. Немного боли поможет.
Алиса вцепилась в грудь художника. Он не успел прикрыться своей гордой маской, и его выражение чуть не заставило Алису отпустить человека. Но в дверь стукнули опять, с силой, и что-то крикнули.
Алиса сжала пальцы. Художник напрягся, стиснул зубы. Он терпел боль, но вдруг крикнул:
– Ломайте дверь!
Алиса выругалась. Дёрнувшись, она нечаянно сорвала цвет и какое-то из чувств Сартра, вроде осязание. Васильковые волосы, зеленоватые глаза, румяная кожа и даже свежий порез на щеке разом посерели.
Матеря Сартра, девушка бросила его в углу и накрыла одеялами. Прятать лучше не было времени. Она раздёрнула шторы и открыла форточку, но ветер дул от окна, и снег не влетел.
Звякнули перья, дверь с грохотом упала. В мастерскую влетели четыре лебедя, целиком в железе.
– Не двигайтесь! Будем стрелять!
Алиса замерла и подняла руки, хотя стрелять могла и из этой позы. Который из них – Денис? Сразу не поймёшь.
– Где хозяин квартиры?
Голос незнакомый.
– Его увезла скорая, – соврала Алиса. – К нам попал снег и коснулся его.
– И вы до сих пор его не закрыли?
– Тут кричал мужчина, – негромко сказал второй лебедь первому.
Алиса сделала вид, что не услышала.
– Окна открылись опять, поэтому я и не успела открыть вам. Осталась только форточка. Я закрою?
– Закройте.
Пока Алиса затворяла форточку, кончики выступавших светлых перьев следили за ней, готовые вырваться.
– А что с Васей?
Алиса мгновенно узнала Дениса. Да он тут же открыл лицо. Переживает за друга, забыл обо всём остальном.
– Только волосы цвет поменяют, – ответила Алиса наобум.
Удачно: благодарность осветила лицо Дениса. Но в следующий миг она сменилась ужасом.
– Что с ним?
Алиса проследила взгляд Дениса. Твою мать, портрет! Он изображал Сартра лежащим без сознания, с кровью на лице. С краю видно ткань, под которую словно заглядывает создатель картины.
Алиса искала, что сказать, но Денис уже уцепился взглядом за одеяла в углу. Не слушая предостережений братьев, он кинулся туда, сорвал одеяло и ахнул.
– Вася! Боже мой…
Денис пощупал пульс, оттянул его веко.
– Держись, дружище, сейчас мы тебя отвезём в больницу, – Денис погладил плечо друга, хотя тот не мог его слышать.
– Берите её, – скомандовал главный лебедь двоим. Алиса подняла крылья.
– Стойте! – крикнул Денис. – Стойте. Не стреляйте.
Оборотни сдержали перья, такой убеждённостью звучал голос Дениса. Парень подошёл к ним и встал между лебедями и вороной, лицом к девушке.
– Послушайте…
– Хватит, – перебил его командир. – Ты собирался лететь один и ждать, так что бы было, если б мы послушали?
– Не знаю… Но никто никого не убил бы.
И тут Денис сделал то, чего никто не ждал: он втянул перья. Между четырьмя оборотнями, ощетинившимися сотнями лезвий, оказался обыкновенный парень в шортах, правда, с очень грустным лицом.
– Я вас никого не боюсь. И вы друг друга не бойтесь. Вы не плохие люди, хотя мне очень, очень… жаль, Алиса. Но мы постараемся…
Он не глядел на девушку, хотя и повернулся к ней.
– Может быть, ты не понимаешь? Я всё-таки не верю, чтобы ты кого-нибудь убивала. И вы, ребята, смотрите, она почти ребёнок. Ей кажется, что это всё игра. Но если кто-нибудь умрёт, назад не отмотаешь.
Алиса не понимала, к чему он клонит, и не очень внимательно следил за мыслью. Она ждала момента, когда все три лебедя повернутся так, чтобы можно было положить их разом.
– Мы можем просто убрать оружие. Зачем драться? Суд всё решит. Давайте, это не страшно.
Никто не поддержал его, ни светлая, ни тёмная птица.
– Нет? А я бы рискнул, чтобы не сделать зла. Тогда так: если вы выстрелите, я перехвачу любое перо. Оно попадёт в меня, но я не буду защищаться. Лебеди знают мою реакцию, а Алиса пусть поверит на слово. Или спросит братьев.
«Он сумасшедший… Но он не против меня! Даже после Васи… Может, удастся уговорить его, если я избавлюсь от остальных? Скажу, что утром всё перепишется, а Сартр наверняка выберет по-другому и никто не пострадает».
Она прицелилась. Денис не может говорить серьёзно. На свете нет таких безумцев, которые не поднимут брони, когда в них бросят перо. От него этого никто не требует.
– Уйди! – рыкнул лебедь, до того молчавший, и скользнул вбок, чтобы Денис не мог заслонить от него Алису.
Подходящий момент. Алиса выстрелила, перья полетели в ответ. Ворона закрылась крылом, отбила клинки, выстрелила снова, ещё. Трое мужчин вскрикнули.
Перья замолчали, и Алиса оглядела поле боя. Четверо лежали на полу.
Четверо? Это не может быть.
Алиса наклонилась над Денисом. До сознания не доходило, что она видит.
– Денис? Ты этим никого не убедишь. Перестань.
Денис был мёртв. Воронье перо торчало из его спины, вокруг темнела кровь.
Алиса подняла его за плечо, чтобы раскрыть подвох. Кровь была и на груди, она запачкала ковёр.
– Ты не можешь…
Алиса отдёрнула руку. Денис упал лицом на пол.
– Нет, нет, этого не может быть, я этого не хотела! Помогите ему, пожалуйста, позовите врача. Можете убить меня.
Алиса просительно посмотрела на трупы Денисовых братьев.
– Вы не умерли, вас же было четверо, – лепетала Алиса, непонимающе осматривая перья какой-то вороны, угодившие в сердца и головы. – Нет, пожалуйста, я сделаю всё что угодно!
Она схватила Дениса за плечо, прижалась к нему. «Я схожу с ума», – прозвучало в голове поразительно спокойно.
– Я не хотела, господи, убей меня, пусть этого не случилось, этого не случилось, убей меня сейчас, ну пожалуйста!
Не сознавая, что говорит, Алиса легла рядом с Денисом на ковёр. Неподалёку очутился командир с мечом в груди. Алиса стала вытаскивать лезвие и порезала руки. Если бы лебедь был жив, ворона убила бы его этим, но ему, к счастью, было всё равно.
Алиса добилась своего и отложила лезвие подальше. Она погладила лебедя по локтю, где топорщились перья, и отдёрнула руку, не поняв, отчего стало так больно.
– Хорошо, что вас не в голову. Но она же у вас в перьях, а как их теперь убрать?
Алиса вдруг зарыдала. Она не чувствовала слёз, из груди вырывались сухие рыдания. До неё начало доходить, что она натворила.
Девушка стала гладить Дениса по лицу и бормотать что-то мучительно-нежное и умоляющее, но такое, что никто не мог бы понять смысла, если бы наклонился к Алисе. Внезапно она отпрыгнула от лебедя, будто обжёгшись, с омерзением посмотрела на свои руки, и можно было испугаться, что ворона сейчас приложит их к раскалённому железу, окажись оно рядом.
Она не помнила, что делала ещё, не помнила нескольких следующих часов. Прошло сколько-то времени, и Алиса обратила внимание, что лежит на голом полу, а неподалёку, на ковре, оказались рядом лебеди. Как мальчишки, лёгшие в снег делать ангелом.
Что-то сказало ей встать, и Алиса неловко повернулась, поднялась, нетвёрдо подошла к картинам. Теперь их было здесь шесть, но четыре залило чёрной краской, от угла до угла. Должно быть, новые три появились сразу, как только лебеди вошли в мастерскую, но тогда всем было не до этого.
Сартр всё ещё был без сознания. Взглянув на его картину, Алиса заплакала, и это принесло крошечное облегчение. Она хотела переложить художника на диван, но подумала, что её прикосновение будет ему неприятно. А в одеялах Васю оставил друг, пусть так и будет.
Алиса не сразу вспомнила, что есть и её собственное картина. На ней несчастная ворона заносила над собой нож.
Правильно, только это надо сделать немного по-другому.
Маленький карандаш всё ещё был у Алисы. Она нарисовала им длинную косую линию, перечеркнувшую её фигуру, и почувствовала удовлетворение. Она знала, что жизнь поняла её.
Алиса начала вторую линию, вдоль первой, потому что хорошо, скользко, жирно рисовал карандаш, но полоска оборвалась. Стержень кончился.
Алиса открыла окно и вышла в ночь, начинавшую утихать. Её не волновало, каким способом жизнь закончит её комедию, и не поспешит ли она управиться с этим до утра.
Неизвестно, когда очнулся художник. У него должно было оставаться ещё несколько часов до рассвета. Никто не видел, что было с ним, когда он взглянул на мёртвого друга, на его товарищей, когда посмотрел на картины. Когда он взял себя в руки, как принимал решение, которое должен был принять? Никто не мог бы сказать. Алиса встретила его только на несколько минут, когда небо уже порозовело.
Перед самым концом художник выключил свет в мастерской. Он наконец-то стал не нужен. На небе пропала предпоследняя звезда.
Никто не подумал сделать что-нибудь со входной дверью. Проём остался пустым, и в него вошла девушка. У неё что-то случилось с обувью, она поднималась по лестнице босиком. В прихожей смешно, тщательно, но подгоняемая сквозняком, вытирала ноги.
Алиса вошла в комнату и увидела художника. Он лежал на ковре вместе со всеми.
– Меня привёл ветер, – хотела сказать, но голос не прозвучал.
Понял художник или нет, он не ответил. Он закрыл глаза.
Художник выглядел утомлённым, словно прожил целую жизнь, полную забот и горестей.
Начался дождь. Струи ласкали стёкла. Алиса открыла окно, чтобы утешение природы пролилось и на душу художника.
Она задела локтем мольберт. Алиса поправила холст и заметила, что картина опять изменилась.
Силуэт расплылся, потерял очертания, и нельзя было сказать, кто здесь изображён. На картине был понятным только дождь, нарисованный крупно, по-детски. В самом длинном штрихе Алиса узнала свой. Это была её смерть, но чужая рука обратила её в ливень.
«Что вы сделали?»
На картине, стоявшей в центре, был изображён такой же неопределённый человек. На оранжевом столе осталась дюжина обломков карандашей, в которых кончился стержень.
Алиса опустилась на колени перед художником.
– Зачем? – она заставила голос появиться. – Зачем вы это сделали?
– Это всё, что я мог, чтобы попытаться спасти всех. Может быть, мне лучше дастся ваша жизнь.
Художник открыл глаза. По щекам Алисы покатились слёзы.
– Вы должны были убить меня. Вы должны были убить меня!
Художник молчал.
– Господи… вам придётся быть мной. Это так страшно, так ужасно, пожалуйста, верните это мне. Я вам не отдам…
Художник с досадой мотнул головой: зачем это говорить, когда последняя звезда погасает, а карандашей больше нет?
– Простите, простите, простите! У меня просто спутался ум. Вы всё-таки сделайте что-нибудь, верните мне всё обратно, я же знаю, что смогу, я просто дурачилась. Я бы всё сделала по-другому!
Художник чуть-чуть шевельнул губами.
– Вы никогда не простите меня, да? Я знаю, что никогда не простите. Если бы вы только знали, как мне жаль, если бы вы знали… Прошу вас, пожалуйста!
Художник поднял к Алисе руку, но рассыпался серебряным снегом.
Алиса зарыдала, уронив голову на ковёр. Слёзы не успели намочить его. Алиса превратилась в рой снежинок.
Вся комната засверкала серебром. Снежинки вылетели в окно.
«Теперь всё будет по-другому», – подумали они и растаяли.
Международный литературный конкурс «Пролёт Фантазии» - http://fancon.ru