Зло Большое и Малое
Квейя отказала рыймару!
– Как!? – тряхнул ее растрепанную, босую, появившуюся в доме отец. – Ты в своем уме?
– В своем.
Далька видел с печи, как сестра кусает губы.
Отец, высокий, плечистый, побледнел и с размаху залепил Квейе ладонью по щеке так, что она качнулась, будто дерево под ветром.
– Живо! Обратно! К нему!
– Нет, – тихо ответила Квейя.
– Что ж делается-то! – запричитала, падая на лавку, мать. – Ты же всех нас в могилу сведешь! Пожалей! Раз уж он выбрал...
– Никогда.
Слово упало могильной плитой. Сделалось очень тихо. Сквозь эту тишину проросло жужжание сонной мухи, бьющейся о мутное оконное стекло. Скрипнула половица.
– Значит, я сам пойду и просить буду, – сказал отец, сжимая пальцы в кулаки. – Может, простит по миролюбию своему.
– По миролюбию? – выдохнула Квейя. – Смотри, что он сделал по миролюбию своему!
Она спустила просторную рубаху с плеча, обнажая левую грудь.
И отец, и Далька, и поднявшаяся мать увидели, что вся грудь – фиолетовая, в темных пятнах, с желтоватым полукружьем прокусов.
Мать охнула.
– Как тебе, батюшка? – крикнула Квейя.
Отец дрогнул лицом и отвел взгляд.
– Брысь! – сказал он, заметив таращащегося Дальку. – Не след тебе. Иди деда разбуди.
Далька спрыгнул на пол.
– Деда!
Полный странных предчувствий, он взлетел по узкой лестнице на чердак, пыльный, темный, пахнущий травами и закваской, нырнул под ситцевый полог, поймавший свет узкого бокового оконца.
– Деда!
Далька толкнул ладонями худую дедову спину, мнущую деревянный лежак.
– Ну?
– Деда, вставай! Батя зовет, – Далька потянул сшитое из козьих шкур одеяло, прислушиваясь к голосам внизу.
Дед повернулся.
– Что там?
– Квейя рыймару отказала!
Дед сел, будто его ожгло. Седой, остриженный кружком, он схватил Дальку за плечо.
– Что?
– Отказала! – повторил Далька.
Мутные дедовы глаза остановились.
– Значит, мы все умрем, – судорожно выдохнул дед. Он спустил ноги, качнулся и закинул полог на провисшую веревку. – Плохо. Порты подай.
– А почему умрем? – спросил Далька, поднимая дедовы штаны.
– Потому что, – мрачно ответил дед.
– Рыймар же нас защищает!
– Это пока ему отказа нет. А тут считай, что все, открыты Большому Злу.
Далька вздрогнул.
– Деда, ты серьезно?
Старший Юханнен подвязал бечевой штаны, отпустил рубаху и неловко мазнул ладонью по макушке внука.
– Пошли.
Отец в горнице что-то мохнатое, большое уминал в узел цветастого платка. Квейи не было, мать копалась в припасах на печном подъеме.
– Оленина вяленая? – тряхнула она серым мешочком.
– Давай, – кивнул отец.
– А малину? Сушеная.
– И малину давай.
Далька тихо забрался на лавку в углу, а дед, согнувшись, выглянул в низкое окно, мимоходом раздавил дурную муху и подсел к столу.
– Что там, Мирой, шуба новая? – кивнул он на узел.
– Две, – глухо сказал отец.
– Железа еще возьми, те три полосы, что я выменял на торжище в Кимме. – Дед вздохнул. – Только не поможет все равно.
– Предлагаешь сидеть и ждать? – повернулся отец.
Дед сцепил пальцы.
– А какой у нас выход, Мирой?
– Не знаю. Но не попытаться не могу.
– Квейя-то где?
– В своей комнате, – мрачно ответил отец, сдергивая с крючка цветастый рушник и утрамбовывая его в меховое нутро откупа.
– Что он сделал-то с ней?
– Пил.
Дед провел ладонью по доскам стола. Взгляд его поблуждал по углам горницы и остановился на Дальке.
– Приодеться надо в чистое, – сухо произнес он. – И вчерашние пироги доесть. Не стоит пирогам пропадать.
– Может, поговорите с внучкой-то, Кериг-тэль? – сказала мать, ступая с подъема на пол. – На вот еще.
Она передала мужу замотанный в тряпицу брусок воска. Мирой задержал ее пальцы в своих:
– Монеты неси.
– Все?
– Все. И медь, и серебро. Все, что откладывали. Не понадобятся, если что.
– Мирой!
– Неси, – упрямо сказал отец.
– Ох, свет небесный!
Мать со стоном пропала в дверном проеме.
– Цыть! – вдогон ей хлопнул ладонью дед. – Лейса-тулле! Что твой рев Большому Злу? Не спасет, не напугает. Далька!
Он узловатым пальцем поманил внука.
– Да, деда, – навалился на столешницу узкой грудью Далька.
– Снеси сестре пирога. И воды. Если пил ее рыймар… Все легче будет.
Дед замолчал, зачем-то снова склонился к окну.
– Уже и ленты на ограду вяжут, – нехорошо ухмыльнулся он. – Как на кол могильный.
– Кто? – подступил Мирой, твердея желваками.
– Младший Эрхин вроде бы. А с другой стороны, кажется, Тиурсо, из Либаров. Волосы светлые. Он.
– Пусть.
Мирой подхватил округлившийся, громадный узел.
– Лейса! – крикнул он. – Где ты там?
И подмигнул Дальке. Мол, держись, младший Юханнен. Вроде бы и губы в улыбке раздвинул, а глаза так и остались стылые.
– Несу!
Мать выбежала, прижимая к животу накопленное. Лицо опухшее, глаза красные, волосы выбились из-под платка.
– Это все? – спросил отец.
В руке его звякнуло. Мать кивнула, и Мирой спрятал деньги за пазуху.
– Возвращайся, – мать губами клюнула его в щетинистую щеку.
– К утру буду, – сказал отец. – Вы тут запритесь и это… Не поминайте, если что. Найдет Зло, не вернусь.
– Железо у хлева под потолком, – сказал дед.
– Да, я понял. Далька…
Мирой взъерошил челку подбежавшему, обнявшему его сыну.
– Запритесь, – повторил он вновь и тяжелым шагом, закинув узел на спину, вышел.
Дед протопал следом за ним, стукнул, звякнул засовом, отрезая дом от улицы.
– Может, и пройдет стороной, – задумчиво сказал старший Юханнен, вернувшись в горницу. – Всяко может быть.
Далька, подсев к окну, смотрел, как плывут над оградой, удаляются собранные на откуп шубы, деньги и прочее. Ленточки на тонких жердях трепыхались на ветру – и парень из Эрхинов, и Тиурсо навязали их множество.
– К вечеру еще прибавится, – сощурился, опустившись рядом, дед. – Потом до заката печеного нанесут и отпевать будут.
– Зачем? – спросил Далька.
– Затем, что мы вроде как мертвые уже.
– Но мы же живые!
– Ненадолго, парень. Ночью рыймар откроет дом для Большого Зла.
– А если сбежать? – спросил Далька.
Дед хмыкнул.
– Не выпустят. Тут как – или мы, или вся деревня. Вот и будут нас охранять. Да и сбежать – на нас теперь защиты рыймаровой нет, далеко ли уйдешь?
– Ох, Далечка мой!
Мать надвинулась, обхватила Дальку, окружила запахом сдобы и теплом тела, прижалась к лицу мокрой щекой.
– Мам…
– Далечка! Хочешь пирожка сладкого, с медом? – В голосе матери слышалась тоскливая, заискивающая забота. – Больше ведь и не поешь никогда. Уж и не увижу я тебя, родненького, и не приголублю больше!
Она завыла, оглаживая Далькины волосы, руки и живот.
– Цыть, невестка!
Дед вырвал внука из объятий.
– К сестре дуй, Далька. Сказано же тебе!
– Да, деда.
Далька схватил миску, сложил в нее кусок рассыпчатого пирога, набулькал в кружку воды из кувшина.
– Ох, дура Квица-то наша! – запричитала мать за спиной.
Далька выбрался в короткий коридор, чуть освещенный дальним оконцем. Дорожка серого полотна зазыбилась под ногами, низкая травяная вязанка мазнула по лбу сухим соцветием, из двери в кладовую коснулся ноздрей кислый огуречный дух.
– Квейя! – Далька толкнулся плечом в дверь сестринской комнаты.
С той стороны было чем-то подперто.
– Иди вон, Далька! – сказала сестра высоким голосом.
– Я с пирогом.
– Не нужны мне ваши пироги!
Далька услышал, как она зарыдала, сначала громко, а потом глухо, в подушку. В носу у него засвербело, и он всхлипнул сам.
– Квичка, батя-то ушел.
– Что?
– Материну и твою шубы забрал и ушел.
– К рыймару?
– Ага.
– Убьет он его!
Послышался стук, и сестра распахнула дверь, прислоняя служивший подпором ухват к стене. Далька шмыгнул носом.
– Дед сказал, тебе поесть надо, – сказал он, протягивая миску с пирогами и одновременно пытаясь плечом вытереть щеку.
– Ох, Далька!
Квейя, подурневшая, сопливая, прижала его к себе.
Потом они сидели на широкой кровати, на пухлом тюфяке, и сестра, отщипывая кусочки от пирога, жаловалась младшему брату:
– Я думала, жить с ним буду. Ну, старый, ну, кривой… Все ж таки рыймар. Куда мы все против такой его воли, что он меня хочет? Он Большое Зло сторожит. Пусть сам он – Зло Малое, так ведь бережет. Мы ему всем, чем можем, кланяемся, он принесенным от Большого Зла откупается. Уговор такой у них.
Квейя мотнула головой, словно что-то вспомнив, и крепче прижала Дальку к себе.
– Я думала, хоть нужна ему. А он мне… он мне… – она потянулась за кружкой, но рыдания прорвались, и Дальке пришлось долго, успокаивая, гладить сестру по плечу.
– Ну, Квейя, ну, не надо.
Не за дедом же бежать?
– Я знаю, знаю, – Квейя судорожно втянула воздух, глотнула воды, поперхнулась, закашлялась. – Он мне говорит: пришла? Я говорю: пришла. Он улыбается, огоньки под потолок развесил, тени пляшут. Раздевайся, говорит. А сам – раз! – зубами за грудь… У него зубы острые, Далька, словно не человеческие. А может не человеческие и есть. Он же сам от Зла. Боль такая...
Она, замолчав, посмотрела на брата.
– Ты ешь, – сказал Далька.
– Ты прости меня, братик, – сказала Квейя, касаясь лбом его виска. – Через меня всем нам смерть выходит.
– А если бы он тебя убил, думаешь, лучше было бы?
– Не знаю. Лучше.
– Я бы его тогда сам убил! – выкрикнул Далька.
– Разве Зло просто так убьешь? – Квейя вздохнула. – С Малым еще как-то жить можно, а придет Большое? Ему в глаза не заглянешь.
– Почему?
– Потому что страшно. Потому что оно завсегда сильнее, хитрее, огромней. Люди против него не выстоят, боятся.
– А мне Килька из Йоргенов сказал, что далеко на севере ни Большого, ни Малого Зла нет. Прогнали.
– Как прогнали?
– Напугали!
Далька для значимости своих слов округлил глаза.
– Выдумщик твой Килька, – улыбнулась Квейя. – Ладно, ты иди, – сказала она, – мне в чистое одеться надо.
– Но ты выйдешь?
– Выйду. Не одной же помирать.
– А еще может батя откупится, – сказал Далька, выскакивая за дверь. – Все, подпирай.
– Иди уже, – махнула на него пирогом Квейя. Прижалась к двери, выдохнула: – Не откупится. Ох, не откупится.
Но Далька этого уже не слышал.
Мать в горнице застелила лавки красным, приоделась сама, юбка синяя, рубашка с вышивкой, один раз надеванная, на ногах – вязаные носки. Волосы из под красного платка выбиваются темными кольцами.
– Иди сюда, – позвала она Дальку.
– Что?
– Вот, – мать выдала ему стиранные портки и рубаху, – надень.
– Мы умрем? – спросил Далька.
– Помнишь, видели телегу с костями на окраине деревни? Говорят, что это была семья, и до нее добралось Большое Зло. Умрем, конечно.
– Я не хочу, – сказал Далька тихо.
– А как же? – прошептала мать. – Что мы можем? Отпоют нас, отвяжут от деревни, Зло и войдет. Оно же не разбирает, хочешь ты или не хочешь. Можно только глаза подвязать.
– Зачем? – спросил Далька, снимая рубаху через голову.
– Затем, чтобы страшно не было, – сказала мать. – Чего страхом-то себя терзать? Это ж крик на всю деревню. А так тихо уйдем.
– А если больно? Если оно голодное? – Далька забросил рубаху в кадку, словно мать ее еще когда-нибудь выстирает.
– Тогда уж чего? Тогда кричи.
– А если драться с ним?
– Ох, Даль мой, – мать поцеловала Дальку в лоб. – Придумаешь же. Переодевайся и давай скатерть постелим.
Она ушла в комнату, где спала с отцом. Там стукнула крышка сундука, зашуршало полотно.
Далька скинул портки и быстро натянул чистые, боясь, что в этот момент его кто-нибудь увидит. Хотя кому интересно, что у него там червячком болтается между ног?
Наверху топал дед, перетаскивая что-то из одного конца чердака в другой.
Далька поежился, потому что ему вдруг стало холодно. В голове вертелось: как же меня не будет завтра? Ведь я есть!
– Ну вот.
Мать на ходу развернула дорогущую, купленную в Кимме ткань. По краям ее взмахивали крыльями вышитые петухи, а в центре сияло золотое солнце. Далька подхватил перекинутый конец, и они накрыли тканью стол, делая его необычно-праздничным.
– Теперь выставляй все из печи, – сказала мать, – а я пока в погреб за капустой и грибами спущусь. Тебе ягоды достать?
Она засеменила из горницы.
Далька постоял, задрал голову – дед, передохнув, опять чем-то скреб над головой. Потом принялся вытаскивать из печи теплые пироги, хлеб, мясные щи в чугунке.
– Тебе помочь?
Далька обернулся. У дверей в горницу застыла сестра. На ней было расшитое бисером платье из приданого, красное, с белой тесьмой, перехваченное пояском. На ногах – туфли с пряжками, на голове – праздничный плат. Далька поставил щи на стол и бросился к ней.
– Квейя!
Он уткнулся лицом сестре в живот.
– Что ты? – наклонилась, потрепала его по плечам Квейя.
– Я не хочу, чтобы ты умирала! – глухо проговорил Далька. – И чтобы батя с мамкой умирали! Даже дед. Пусть рыймар умрет!
– Ну как он умрет? – вздохнула сестра.
– Стукнуть его чем-нибудь!
– Как стукнуть-то? Страшно. За ним Зло. И сам он – Зло.
Квейя подвела Дальку к столу, они сели, брат и сестра, рядышком. Спустился нарядный, в цветастых штанах, в шапке набекрень, дед, старший Юханнен, провел ладонью по виску, подравнивая волосы, и умостился через стол, расправил складку на скатерти, поводил носом, сморщился на солнце, желтящее край окна.
– Вечереет.
– Ну-ка, Далька, помоги.
Мать принесла с собой мерзлое дыхание погреба. Далька, вскочив, принял горшок с грибами и поставил его перед дедом.
– Там еще.
Далька последовал за матерью к черному зеву в укромном закутке, взял миску с ягодами, усыпанными колотым льдом, и связку нарезанной на полоски белорыбицы.
– Квица! – крикнула мать. – Кваса из бочки достань.
– Да, матушка.
Наконец, убегались, все расставили, расселись.
Мать с умиротворением посмотрела на стол, вроде вышло, как надо. Квейя сидела, опустив глаза. Проголодавшийся Далька выбирал кусок пирога.
За окном потемнело, и дед от печных углей поджег две высоких и толстых свечи.
– Простите меня, – сказала мать, – за все, если было что не так. И ты, Квица, и ты, Далька, и ты, Кериг-тэль.
– Мамочка!
Квейя заревела, сдвинувшись, уронила голову ей на плечо. Далька всхлипнул. Дед подвигал седыми бровями.
– Давайте уже… – сказал он. – Умирать лучше сытыми.
И потянулся за ложкой.
Ну и успокоились. Разлили квас. Далька зачерпнул, захрустел твердыми, обжигающе-льдистыми ягодами, небо от них немело.
– Ешь, ешь, – коснулась его головы мать, едва он замер.
– Слышите?
Дед, а за ним и Квейя повернулись к окну. Из ложки у деда, словно испугавшись, обратно в горшок прыгнул склизкий гриб.
– Ну, все, отпевать начали, – сказал старший Юханнен спокойно. – Так оно и должно быть. Сначала отпоют, потом хлеба на дорожку всем нам накрошат.
– Не смотрите, – сказала мать. – Пусть их.
Далька уткнулся в миску, но глаза нет-нет и поднимались к окну – там плескал огонь и качались фигуры в белых рубахах, но больше ничего видно не было.
Голоса бились о стекло.
Они были монотонные, глухие. Но скоро набрали силу, и в такт им задрожала земля и словно бы заходили полы.
– Рыймар, рыймар…
Мать выпрямилась, глядя перед собой. Сестра спиной привалилась к стене. Дед, усмехаясь, ел. С его седой бороды капало на скатерть.
– Откупаемся… от Большого Зла…
Далька напряженно прислушивался, но разбирал со второго слова на третье. Пламя свечей металось, загоняя тени на потолок.
– Наказание… от Большого Зла…
В окно полетели какие-то комки.
– Что это? – прошептал Далька.
– Хлеб, – сказал дед.
– Зачем?
– Помнишь, как мы бабушку провожали? – спросила мать. – Также хлеб крошили, чтобы посмертие ее было сытным, и она не вернулась назад.
– Рыймар, рыймар...
Снаружи, казалось, запели еще громче. Холодом дохнуло в окно. Одна свеча на столе погасла, и тьма, проскользнув, собралась за печью.
– О! Откуп Большому Злу!
– А если батя все же договорится? – спросила Квейя, обхватив себя за плечи.
– Увидим, – сказал дед.
– Рыйма-ар!
За окном выдохнули последнее слово.
Стало тихо-тихо. Далька даже услышал, как сестра царапает ногтем ткань платья, пытаясь сковырнуть бисеринку.
– Ну, что, – шевельнулась мать, – давайте стол в угол, лавку – в центр горницы.
– Зачем? – спросил Далька.
– Сядем так, – сказала мать, – на виду. Не прятаться же. Все равно Зло найдет и умертвит. Оно чувствует, Зло-то.
– Ай! – вскрикнул Далька.
Пугая, к стеклу на мгновение прижалась рожа с выпученными глазами.
– Что? – наклонился дед, проследил за Далькиным взглядом. – Это ничего, – сказал он, погодя. – Сейчас сажей замажут. Ну!
Тычок его кулака заставил Дальку встать.
Мимо безучастной Квейи вместе они сдвинули стол к стене. Мать вышла из горницы и вернулась с длинными полосками темной ткани.
– Каждый пусть на глаза повяжет.
– Я просто зажмурюсь, – сказал Далька.
– И много ты выдержишь? Зло терпеливее будет. На! – мать сунула ткань ему в руки. – Квица!
Квейя повернула голову, губы ее задрожали.
– Зря я, наверное, отказала… Я не хотела, только он как закусил… Я ему по лысине...
Она втянула воздух в себя.
– Нечего реветь, – сказал дед. – Поздно уже. Освободи-ка лавку.
Квейя поднялась, отошла к столу.
Далька с дедом вынесли лавку в центр, одним концом уткнув в печной бок. В оконное стекло стукнули ладонью, принялись размазывать черное.
– Садимся, – сказала мать.
Сели.
Рядком, прямо напротив входной двери. Мать с дедом по краям, Далька с сестрой в центре. Далька поймал сестру за руку. Пальцы ее были холодные и неживые. Он чуть сжал их. Квейя покосилась на него и попыталась улыбнуться. Вышло плохо.
– А долго ждать? – с трудом проговорил Далька.
В груди словно надулся какой-то пузырь, мешал дышать.
– Скоро, – мать наклонилась, чтобы посмотреть на Дальку. – Завяжи глаза и жди. Скоро.
– Да, должно быть, уже, – сказал дед и завозился на лавке со своей повязкой. Он накрутил ее вокруг головы, затянул узел, обмахнув тканью Далькино ухо. – Свечу надо бы погасить. Зря ж горит.
– Погаси, сынок, – сказала мать.
Далька встал с лавки, подошел к столу и, послюнявив пальцы, прижал их к фитилю. Стало оглушающе темно. Ни капли света нигде.
Далька задрожал.
– Мама, деда, вы тута?
– Здесь, – словно из ямы какой произнес дед.
Далька вытянул руки.
– А где – здесь?
– Сюда, сынок, – прозвучал голос матери, но, казалось, совсем с другой стороны.
– Я не вижу, – прошептал Далька, делая несмелый шажок.
– Ты сейчас Зло разозлишь! – прошипел старший Юханнен.
– Все равно ж умирать, – сказал Далька.
– Другое дело, как. Повыдергивают тебе ноги да голову отвернут. Или за загривок зубами схватят...
– Ай! – закричал Далька, когда его руки что-то коснулось.
Треснул, но выдержал рукав.
– Тише ты, это я, – произнесла тьма голосом сестры, – сюда.
Квейя потянула брата, и тот на ватных ногах добрался до какой-то поперечины, стукнувшейся прямо в косточку ниже колена.
– Садись.
Далька руками нащупал гладкую поверхность лавки. Откуда-то из темноты, безошибочно найдя затылок, прилетела дедова ладонь.
– Покричи мне еще.
– Все! – повысила голос мать. – Хватит уже! Вы-то, Кериг-тэлль!
– Поучил в последний раз.
Стало опять тихо.
Далька попробовал таращиться во тьму, но глаза все время хотелось протереть кулаком, потому что в черноте плыли фиолетовые и зеленые пятна.
Замер, шевельнувшись, дед. Чуть слышно дышала Квейя. Матери словно и не было рядом, и ее бок справа казался холодным и шершавым.
Тьма.
– А уже ночь? – спросил Далька.
Ему никто не ответил, только сестра нашла его ладонь и заключила в свою. Дальке сразу стало не очень страшно. Повязку он так и не повязал, сидел, ежился. Квейя то сжимала его пальцы, то легонько царапала.
Тьма липла, будто невесомая паутина. Казалось, что она хоронит семью на лавке слой за слоем, и Далька крутил головой и выпрямлял спину, чтобы понять, что его ничего не опутывает. Несмотря на муторное и тревожное ожидание Большого Зла, он едва не задремал, как вдруг дом словно бы просел на угол. Глухо стукнули бревна.
Квейя сильно сжала Далькины пальцы.
– Это уже? – спросил Далька.
– Молчи, – прошипел дед.
Шорохи и скрипы внезапно полетели отовсюду к лавке. Стремительный топоток возник во тьме, надвинулся, и Далька испуганно поджал ноги.
От двери раздался смешок, легкий, детский.
Дом просел снова, но теперь уже другим углом. Далькин желудок подскочил к горлу. Что-то затопало, заурчало над головой.
– Я не хочу, я не хочу, – прошептал Далька.
Отклонившись назад, он упал с лавки. Рука сестры выскользнула. Что-то мазнуло по лицу.
– Куда? – окрикнул дед.
Но Далька пополз, пополз в кромешной тьме, стукнулся обо что-то, закрутился волчком. Дом качало, полы под коленками ходили ходуном, и было страшно, что они могут разойтись, открывая глубокую, полную воды и червей яму.
– Рыйма-ар! – донеслось снаружи.
Голос был какой-то умирающий, тихий, вкрадчивый.
Далька сцепил зубы и обнял ножку стола, у которого вдруг очутился. Зазвякал, заходил железный засов на входной двери. Кто-то сильный яростно рвался внутрь.
На чердаке с грохотом и треском обрушилась тяжесть, раздался рев, от которого мурашки побежали у Дальки по плечам и загривку.
– Рыймар, рыймар, защити, – зашептал он.
Хотя как рыймар мог их защитить, если сам открыл дом Большому Злу, Далька уже не задумывался.
Наверху рев сменили скребущие звуки. В темноте чуть вылепился, смутно белея, печной бок, и на его фоне, что-то громадное, косматое, топоча, внезапно пересекло горницу. Далька подпрыгнул вместе со столом, давя крик.
Большое Зло. Очень Большое Зло!
На лавке кто-то сдавленно застонал, послышались треск одежды, урчание.
– Ой, больно, – произнесла мать.
– Мама! – вскрикнул Далька.
Над ухом тут же злорадно хихикнули. Маленькие холодные пальцы ущипнули за голень. Далька отмахнулся, но, конечно же, не попал.
Наверху раздирали доски. Щепки летели в скат крыши. Дерево скрипело, словно ему было больно. Горница полнилась сопением, стесненными движениями, похрустываниями и вонью. Далька был уверен – во тьме вокруг лавки собрались чудища.
Бум-м! Бум-м! От тяжелых шагов стол подпрыгнул снова. С него скатился какой-то предмет, и Далька безотчетно схватил его.
Свеча!
Но только на что она ему? Ни зажечь, на защититься.
У-ух! – в бревенчатую стену грохнуло снаружи. Далька закричал, и шорохи, щелчки, топот надвинулись на него. Совсем близко чмокнули губы. Дрогнул, прошелестел воздух, словно рядом, промахнувшись, кто-то ухватил пустоту.
Далька отполз, забился в самый угол.
Тьма разразилась взвизгами и шлепками. На потолке треснула доска, и кто-то оттуда с пыхтением принялся ожесточенно проламываться вниз.
Дом шатался и опасно кренился. По полам ездила мебель – сундуки и приступки. Скакали черепки битой посуды. Потом неожиданно стало так тихо, что Далька обнаружил, что чуть слышно поскуливает, и крепко прижал ладони ко рту.
Хрясь!
Звук был как от переломленной палки.
– Ах, что ж ты! – раздался вдруг натужный голос деда. – Кто ж с ноги начинает? Тоже мне Зло Большое! Хо…
Хрясь.
Дед замолчал. Послышался мягкий стук завалившегося тела, затем взвилось голодное, торопливое чавканье.
– Квейя! – дрожащим голосом позвал Далька. – Сестрица.
– Прощай, Далька, – сказала тьма.
– Квичка!
Страх за себя куда-то девался. Далька выполз из-под стола. Ну и пусть я умру! – звенело в голове. Но вы все у меня, все…
– Квичка!
Кто-то оглушающе рявкнул, перекрывая Далькин крик. Тьма шевельнулась, приобрела синеватый отлив и заступила дорогу.
Далька с размаху ткнулся в твердое, колючее, едва не разбил нос. Его сгребли за шкирку и приподняли в воздух.
– Пусти!
Он забрыкался, попадая пятками по чему-то влажному, слюнявому. Под хохот, рычание и шепотки кто-то шумно втянул воздух.
– Пусти!
Далька плюнул во тьму.
– Я вас не боюсь! Давайте, ешьте! Я вас всех… – он замахнулся зажатой в кулаке свечой. – Я вас всех сожгу!
Существо, держащее его в лапе, опасливо фыркнуло.
– Да, сожгу! – крикнул Далька.
Тьма притихла, а затем утробно захохотала на разные голоса. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Уох-ху-ху! Дом трясся, плыла вонь, трещал печной бок. Большое Зло веселилось, встряхивая Дальку за шкирку. Какая-то ехидная тварь, подпрыгивая, кусала пальцы ног.
– У меня свеча! – крикнул Далька.
Он выставил вперед руку.
– И что? – громыхнула тьма.
Что-то острое ткнулось Дальке в грудь.
– Она волшебная!
– Здесь волшебство только мое, – заявила тьма. – Ни рыймарово, ни чье еще. Только мое.
Два разных, слабо светящихся глаза обнаружились под потолком. Один зеленый, другой серебристый. А ниже – еще два: узкий и широко раскрытый.
– Неправда! – сказал Далька. – Стоит мне дунуть, и она загорится!
– Ну, дунь, – предложили ему.
– И дуну!
Далька зажмурился и вобрал воздух ртом, округляя щеки. Он и сам не знал, верит в то, что говорит, или нет.
Килька уверял, что если сильно захотеть...
– Ф-фу-у!
Зажатая в кулаке свеча переломилась, и нижняя ее часть шлепнулась на пол.
Ух-хо-хо! Ах-ха-ха! Большое Зло зашлось хохотом, заскреблось, зашумело, покатилось. Бум – в бревна. Бум – в другие.
Дальку перекрутило, стукнуло макушкой о потолочную балку. Больно! Где там Квейя? Почему не издает ни звука? Мертва?
– Ну, все, все, – отсмеялась тьма, и дом прекратил трястись, – пора, человечек, и честь знать. Ты, наверное, вкусный, как цыпленок.
– Последний раз! – крикнул Далька, вытянувшись от звенящей в нем храбрости.
Зло лениво цыкнуло.
– Ну, дунь еще раз.
Далька собрался с силами.
Пусть это смешно – противостоять Большому Злу, пусть никто не верит, что это возможно. Конечно, оно большое, огромное, у него тысячи слуг.
Но он, Далька, всей душой желает…
– Ф-фу-у-у!
Он держал свечу близко-близко. Но, возможно, его желание все же не было настолько горячим, чтобы дыхание родило хоть одну искру.
– Теперь-то... – насмешливо произнесла тьма.
И осеклась.
Крохотный огонек отделился от Далькиных губ и перепрыгнул на фитиль свечи. Слабый дымок на мгновение скрутился во тьме завитком.
Огонек мигнул и погас. Несколько мгновений тишины сменились неуверенным смешком.
– Испугал, – хрипло произнесло Зло.
Но Далька дохнул, и свеча, ожив, рассыпала искры по горнице, освещая изумленно застывшее Зло красноватым светом. Косматое, чешуйчатое, толстое, в потеках крови, оно многоглазо и подслеповато заморгало, разинув пасть.
– Ты как это...
– Отпусти, – приказал Далька, и чудовище осторожно поставило его на ноги.
С боков Большое Зло подпирали чудища поменьше, опасливо скалились, шипели, таращились, одно другого уродливее.
– Всех съели, да? – взглянув на пустую лавку, чуть не плача спросил Далька.
– Там и было-то… – начало Зло.
– Сожгу! – заорал Далька, рассыпая новые искры. – Твари!
Он выставил свечу вперед. Зло подалось назад, примирительно подняв длинные трехпалые лапы.
– Погоди, тут, кажется, осталось еще.
Из-под мохнатых ног выкатилась человеческая фигура.
– Квичка!
– Далька!
Окровавленная сестра схватила брата за подол рубахи.
– Схоронись за спиной, – сказал Далька.
– Погоди.
Квейя с трудом поднялась и, скособочившись, встала у брата за плечом.
– Какие страшные, – сказала она, прижимая вывернутую, с неживыми пальцами руку к животу. – Ты не боишься их?
– Нет, – качнул головой Далька. – Они сами меня боятся.
– Почему?
– Потому что я не боюсь.
– Мы пойдем, – сказало Зло, обеспокоенно глядя на плывущие по воздуху искры.
– А мама? А дед? – Далька сделал шаг вперед.
Чудовище, отступая, сшибло лавку, залезло одной из лап в лужу крови.
– Извини. Мы это… Это все рыймар.
Кто-то повалился, взвизгнув, под ступней Зла, кто-то испуганной тенью скользнул на чердак и там, похоже, рванул через крышу.
– А вы не при чем?
Далька дохнул сильнее, и искры полетели на кривые морды, на шерсть, на косматые валуны животов.
Зло бросило взгляд на замазанное окно, словно искало путь к бегству.
Искры кого-то прижгли, в тени царапали бревна, в углу у двери, шипя и плюясь от страха, пытались разобрать пол.
Красноватый свет дрожал, делая горницу похожей на кузницу с разведенным горном.
– Ты бы это… Договоримся? – спросило Зло.
– Я не рыймар, – сказал Далька.
– Мы, знаешь, мы можем забыть сюда дорогу. Я тебе, как Большое Зло… – Зло замолчало, тревожно всмотревшись в Далькино лицо. – Ты какой-то страшный, – сказало оно наконец. – У тебя жуткие глаза...
Далька шмыгнул носом.
– Горите.
Он дунул, и уже не искры, а пламя плеснуло в сторону чудищ.
Большое Зло вспыхнуло ярким факелом, отступило, непонятливо разглядывая свои пылающие лапы, и вдруг повалилось навзничь, увлекая за собой большую часть приспешников. Дом содрогнулся. Затрещала, обгорая, шерсть. Вой и рев заполнили горницу. Густой, серый, подсвеченный огненными всполохами дым потянулся в двери и к потолку.
Огонь возникал то там, то сям, пока, наверное, никого из чудищ не осталось. Квейя прижалась к Дальке.
– Все?
– Не знаю, – сказал Далька, щурясь и не выпуская свечу из руки.
– Как у тебя это получается?
– Просто верю, – сказал Далька.
Дым рассеивался, отсветы ложились на бревна.
– Там еще кто-то, – сказала сестра.
– Значит, я и его… – прошептал Далька, делая шаг.
– Стойте!
Из дыма выступил старик в штанах и телогрейке из медвежьей шкуры на голое тело и острозубо заулыбался. Куцая борода его была опалена, лоб чернел сажей.
– Все, признаю свою вину.
– Рыймар! – выдохнула Квейя.
– Ну, я, я, – рыймар втянул плешивую голову в плечи. – Оно ж следить за всем надобно. Зло-то Большое, а глупое.
Он повернул к Дальке слепой глаз.
– Ну, не пугай, не пугай, пуганый.
– А отец? – спросил Далька.
– Съели, по всем правилам, – рыймар вздохнул. – И шубы съели, дурни. Но это так… Я вам большой откуп приготовлю, всей деревней новый дом отстроим… Кто ж знал, что у тебя, Далька, младший Юханнен, волшебство в сердце? Никто не знал. Теперь-то уж чего, всю стаю разогнал, перебил, снова Зло приваживать…
– Зачем? – спросил Далька.
– Ну, как? – Старик наклонил голову. – Обговорим. Я тебе на первых порах Эрхинов, Лаерсо и Киемсо уступлю, четыре дома под тобой будут!
Далька протянул свечу сестре.
– Хочешь дунуть?
– Эй-эй! – завопил рыймар.
Но Квейя уже набрала воздуха в легкие и дунула.
Международный литературный конкурс «Пролёт Фантазии» - http://fancon.ru