Принять участие Конкурсные рассказы Главная страница Обсудить на форуме Правила участия
Пролёт Фантазии!

Дорль

 

Бельфегор лениво ковырялся в зубах осколком берцовой кости и смотрел из под руки на беспрерывно изрыгаемые эскалатором толпы. Отчаянная скука сжимала его трехкамерное крокодилье сердце. Адская скука, сказал бы всегда прямолинейный Буер, но рот его был занят двойным чизбургером.

Светофор мигнул, людской поток захлебнулся у самой кромки тротуара и суровый Балам, качнув сразу тремя головами, неспешно метнул в самую гущу несколько огненных шаров. Смертные взвизгнули, кое-кто упал. Послышалось: «Теракт» и «Чертовы петарды». Последнее было поистине верно, но скуки не рассеивало.

Буер, распластавшись звездой на рекламном щите, изрек: «Дорль». Чем слегка расшевелил сонных собратьев. Балам закрутил головами, высматривая вожделенную возможность развлечься. Баранья голова разглядела первой и, издав торжествующее блеяние, кивнула на Весёлкина. Но все и без нее уже сориентировались. Несомненно, дорль выпал жирный. Можно будет и позабавиться, и, что немаловажно, в скорости предъявить счёт.

Весёлкин шел, внутренне зажмурившись, бесконечно повторяя, как в школе на контрольной: «Хоть бы пронесло, хоть бы пронесло, хоть бы пронесло.» Не проносило никогда. Ни разу не помогло. Просто.... от этой магической бубнёжки внутри всё немело, как после анестезии. Становилось как бы не своим, накатывала блаженная тупость и сладкое безразличие. Вот и всё, что он с этого имел. И всё равно повторял: «Хоть бы пронесло.»

Хотя пронести не могло по определению. Уже зацепило. В десятку. Сорок восемь лет. Центральный рак правого легкого. А сейчас — сделают КТ и узнают — совсем каюк или еще есть варианты. Костлявая грудь Весёлкина тяжело ходила под вытертым свитером. Руки сжимали пакет полный разнообразных анализов. А ноги в разношенных кроссовках отмеряли последние триста шагов до онкоцентра. Эти самые ноги, кстати, самым бесцеремонным образом наступили на змеиный хвост великого и ужасного адского царя Балама. Чем окончательно привели Балама в бодрое и жизнерадостное расположение духа. Он спрыгнул со своего раскормленного трупной плотью медведя и, метнув в окно проезжавшей маршрутки ястреба, возопил хриплым голосом: «Доооорль!»

Измываться над смертными нужно, разумеется, со вкусом. Попросту наслав мор или спровоцировав братоубийственный конфликт много очков не наберешь. Это вам и самый мелкий бес подтвердит. Другое дело — разглядеть страстное желание, мечту-идею, обуявшую смертного и подсунуть решение. Ясное дело, порченое, с махонькой такой выщербленкой, проще говоря — дорль. Ну, и с выдумкой надо подойти, конечно. Чтобы эта толстая задница Бегемот не трепал твое честное имя на всех адских перекрестках. Бафомет, опять же, та еще злоязыкая зараза — любит позубоскалить. Но здесь — вариант практически беспроигрышный. Друзья посмеивались. А неугомонный Буер азартно протыкал кончиком копыта пузырьки на упаковочной пленке.

Дома Весёлкин сидел за столом и пил водку. Этим он занимался последние недели три, беспрепятственно и безо всякого удовольствия. Лидка смотрела на него с молчаливым сочувствием и подкладывала на тарелку то капустки, то огурчиков. В другое время Лидка бы с него три шкуры спустила за этакий натюрморт, но другое-то время прошло-пролетело. Фьююють! Он махом сглотнул рюмку и крякнул. В двери скрежетнул ключ. Весёлкин вздрогнул. Либо мать, либо тёща. Все прочие дома. Пришла тёща. Старая ведьма.

- Лидуся! Милая! Сумку возьми. Там я сахар взяла по дешевке и Лёнечке колбаски.

Тёща противно зашуршала в коридоре своим болониевым плащом. Громким шепотом допытываясь у Лидки: «Что твой-то? Пьёт? Ой, Лидуся! Сгинете вы, пропадёте. Без мужика в доме куда! Сколько ему дают-то? До весны дотянет?»

Лидка взорвалась мигом. Громыхая чем-то в комнате она орала взахлёб: «Что ты меня-то спрашиваешь? Ты врачей поди спроси! Спроси иродов этих! Прогноз сомнительный! Деньги с нас тянуть им не сомнительно! Сколько я этому профессору-сволочи гостинцев перетаскала, а всё без толку. Чахнет и чахнет мужик. Да! Пьёт! Пьёт, мама! Потому что тошнёхонько человеку.»

Хлопнула дверь, приглушив Лидкин ор, и пред Весёлкиным нарисовалась тёща, точнее её дряблое пузо, обтянутое жизнерадостной майкой с логотипом «Кока-Кола». Красные, потрескавшиеся ладони живо сгребли со стола и выпивку и закусь. Тёща шла в наступление.

- Вот что, Сёма! Ты тут хватит воду мутить! На свежий воздух поезжай, пока погоды стоят. Крыша у нас течёт ищо с позатого года — это раз. Свежий воздух — всяко целебней загазованности энтой. Это два. Пока Бог силу жить даёт — так и живи, прежде времени ведь не помрешь. Это три. В Преображенку собирайся. Прямо сегодня. Шифер там в сараюшке есть, толь, гудрон — все давно припасено. Авось до холодов крышу сладишь. Навещать будем. А уж если совсем расхвораешься, Петровича попросишь, он живо тебя в больничку на своей Ниве свезет.

Весёлкин обреченно махнул рукой и проскрипел:

- Лады.

Сначала, когда начал вдруг бить кашель, вся нутряка болеть, а штаны сваливаться, Весёлкин пил всяких лекарств целые горсти, потом бросил. Как узнал про рак — стал пить уже не лекарства, а водочку. А теперь один хрен. КТ показала эти, как их, метастазы в лимфоузлы. В общем, можно и в Преображенку, крышу крыть — без разницы. Жить хотелось — с ума сойти как. Раньше придешь с работы, лениво завалишься на диван, телек смотреть. Ну, с Лидкой пожмёшься под настроение. Маленько Лёньке ума через задние ворота пропишешь. И, в общем-то, никакой тяги к жизни. Одна мысль вертелась: «Обрыдло всё».

А теперь всего этого жалко до слез. Хоть тот же диван взять. Как они его с Лидкой пёрли пешком из мебельного два квартала, как на этаж втаскивали. Сколько на этом диване лёжано-перелёжано. А когда Лёнька поменьше был! Уж как он этот диван опрудит, как Лидка зайдется орать на него — смехота.

 Про небо лучше и не думать. Голова к небушку как-то со школы не поднималась. Зачем взрослому мужику на небо глядеть? Или, к примеру, птицы. Воробьи, ети их, пройдохи шустрые, из рук хлебушек рвут, ничего не боятся, потешные такие, и, главное, в точь такие, как в детстве в Алексеевке были. А теперь вот всё.

И мечталось Весёлкину, что избавь его кто от рака, так уж он бы всё иначе повернул. Во-первых, каждый день ходил бы по земле. Не в автобусе этом вонючем трясся, а просто ходил и смотрел, как деревья живут, как ото дня ко дню течет жизнь, трава шуршит и скачут-ползут-бегут по ней мошки-букашки всякие. Во-вторых, бросил бы лежать возле телика. Вообще бы выкинул зомбоящик этот! С Ленькой ходил бы на айкидо. Тенируется же Сидоркин со своими мальками. Тоже поздно начал, а вот не стрёмно ему. Ходит каждую среду и пятницу как часы. Зато уж его Игорюша и Валеруша висят на нём как приклееннные, а я своему только ремня. Чуть чего — ремня! Пусть умнеет. В-третьих, с Витькой бы помирился. Тот как после армии женился на этой чувырле Инне, так домой лица не кажет. А ведь своя кровь Витька. Хотя, кто её знает, Лидку-заразу. Ну, всё равно — старшой. Фамилия наша. Надо мириться. Как-нибудь.

В этих мыслях доехал Весёлкин почти до Пеображенки, вот уж поворот на Песчаную Глинку, и тут как помутнение какое нашло. Будто по обочине едет голый мужик на медведе, скоро так едет, вплотную к автобусу прижимается. Машет какой-то птицей и ржёт. Весёлкин зажмурился. Когда открыл глаза уже въехали в село и никакого голого на медведе не наблюдалось. Правда, гнала бабка бурую коровку, но это уж как водится.

У тёщеньки на участки вылизано было все до травинки. Ни тебе буйного малинника, ни пущенных на свободу вишен, завалившихся на сарай и сросшихся в густую стену. Росло всё по линейке. По стойке смирно, и от этого не нравилось Весёлкину категорически. Дом, правда, был старым и неухоженным, и то, только от того, что тёщинька всеж-таки баба, а не мужик.

 Погремев ключами Веселкин отпер терраску и сел на крыльцо покурить. Кудрявые кусты клубники краснели обманками — так и хотелось пойти поискать, но Весёлкин знал, что это листья к осени закраснелись. Паучки провешивали прозрачные нити и было очень солнечно. Зачерпнув из бочки зеленой эмалированной кружкой Весёлкин в охотку напился и полез на чердак — за инструментами. Помнилось будто они там, а не в сараюшке. Пока по светлу — может удастся что-то начать.

По чердаку пришлось ползти на карачках — крыша низко, все завалено, тазы, ведра, шланги старые в клочьях пыли. Весёлкин ощупью искал ящик с инстурментами. Пахло на чердаке мышами и сыростью, а в боку, то ли от согнутости неудобной, то ли от того что время пришло, занялась горячая, беспокойная боль. Она просыпалась каждый вечер и тогда хоть волком вой. А сегодня — что-то рано. Нащупав, наконец, ящик Весёлкин поволок его к лестнице, думая только об одном — как бы поскорее распрямиться и покурить.

На свету, после перекура и таблетки, выяснилось, что ящик не тот. Свои инструменты Весёлкин держал в зеленом армейском сундуке, а этот был обит красной кожей с мерзкой зверюгой на крышке — львиная башка и от нее шесть ног, как у паука, только не паучьих, а с копытами. Сомнительное такое украшеньице. Весёлкин подивился, как его суеверная тёщинька, украшавшая всё что можно и нельзя маками и васильками, вышитыми крестиками, ещё не выкинула эту образину. Видно годы не дают по чердакам скакать.

Пока лазил на чердак похолодало, сгустились сумерки и трудовой запал пропал. Весёлкин включил разом обогреватель и чайник, удовлетворенно глядя, как резво завертелся счётчик. Поддев ножом заржавленную защёлку открыл сундук. Было бы чего ради открывать! Сверху лежали старые тёщинькины наряды — шелковое платье с бабочками, несколько кружевных воротничков. Всё было в пыли и нафталине.

 Весёлкин жестоко закашлялся и пнул сундук. Он перевернулся и полетели в разные стороны стопки вырезок, клубочки, фотографии, были там даже петушья голова и кошачья лапка, но Весёлкину теперь стало не до того. Судорожно вытряхивая рюкзак он искал ингалятор. Ингалятор ему присоветовал сосед Михаил Павлович. Старичок душевный, астматик с тридцатилетним стажем, бывший артист областной филармонии.

Как-то Михаил Павлович увидел, как Весёлкина прихватило возле мусорки, как уперся он руками в скамейку, разом посерел и жадно глотал ставший стеклянным воздух. Увидел и присоветовал — то есть дал подышать своим, из кармана. А врач ничего не советовал, кроме химиотерапии, с которой Весёлкин еле приполз и после отказался наотрез. В общем нужен был ингалятор. В насмешку что ли он не находился. Весёлкин ползал по полу среди пыльных вырезок и искал спасительный баллончик.

Нашарив его под пожелтевшим листочком жадно сгреб, открыл, охватил губами. Вдохнул. Хорошо пошло. И еще разик. Вооот так. Страх отпустил, дышать стало легче. Как был на карачках выполз Весёлкин на крыльцо — подальше от пыли. В руках остался тот самый листочек. На нем от руки значилось: «Заговорное средство для самых крайних больных.(Кому попало не болтать)» Весёлкин хмыкнул, уставившись в листок.

Не знал он, что тёщинька-то, оказывается, знахарка. А может это еще от бабки Дарьи осталось? Варить болящий должен сам для себя, каждый день свежее. Принявшись пить — надобно ни на день не прерываться, а то помрешь безвременно. Взять воды проточной тысячу триста капель, соли илецкой миллион и одну крупинку...

Весёлкин всё глубже нырял в невероятно длинный и дьявольски подробный рецепт, надеясь на спасение, замирая и нечаянно прикусывая тонкую, синеватую нижнюю губу.

 ...щепотку земли с могилы своего однофамильца, осот-травы пригоршню, таракана рыжего лапы. Перемешать и выпить залпом.

Балам терпеливо писал, окуная вырванные из ястреба перья в прошлогоднее вишневое варенье. Буер, развалившись на тахте, стрелял косточками по ленивым жирным мухам. Что же до Бельфегора, то он бродил по саду, выискивая россыпи клопов-солдатиков и слизывая их с яблонь раздвоенным языком. Что может быть лучше — осень, природа, романтика. На ночь можно свернуться в клубок прямо за компостной кучей. Бельфегор удовлетворенно кивнул сам себе, любуясь отражением в бочке с дрожащей от ужаса водой.

Весёлкин утерся мятым полотенцем и стал напряженно думать. Вода, соль и прочее, указанное в рецепте, — есть. Земля с могилы однофамильца. Земля с могилы... Ближайшее кладбище — за Преображенкой, километрах в двух. Значит — идти прямо сейчас — никакого смысла. Значит — надо ждать утра. «Да, пойду с утра» - решил Весёлкин.

            Тем обиднее было Буеру с Берльгофом обнаружить его ровно через двадцать две минуты на Преображенском кладбище. Эта бестолочь Весёлкин пробирался между могил, подсвечивая путь фонариком. Чайничкова Лариса Николаевна, Зейдер Залман Борисович, младенец Иван... Веселкиных на Преображенском кладбище не было, пришлось Буеру изобразить могильный холмик, а Берльгофу — надргобие. Проиграли. Не учли того, что люди — подлы и мелочны. Поверили твёрдому: «Да, пойду с утра». Балам вот не поверил и снимал теперь всю эту вакханалию глупости на сотовый. У него был свой видеоблог.

            Яркий кадр — это когда тощий как скелет мужик — пядьесят четыре килограмма при росте сто семьдесят два сантиметра — выскакивает на крыльцо в трусах и начинает отплясывать ритуальные танцы африканских аборигенов. Подскакивает и ударяет ладонями по черным тощим пяткам. Визжит и приплясывает. Потом встает на руки и идет.

            Так было на утро после того, как Веселкин употребил первую порцию Заговорного средства. Он чувствовал себя Богом и был полностью здоров. Воздухом дышать было больше не больно. Кол не упирался под ребра и хотелось жрать. Не тошнило! Ни капли! Он съел яичницу из трех яиц, выпил три или четыре чашки кофейной бурды, которая гордо именовалась «Кофе растворимый 100%». Банка сгущенки, батон, банка тушенки и три больших яблока. Не тошнило! Только пузо раздулось как барабан. Но — не тошнило!

Наевшись и наплясавшись Весёлкин не пошел гулять и не стал смотреть на небо, не позвонил Лёньке, чтобы записаться с ним вместе на айкидо, не помчался к Витьке мириться с ним и его чувырлой Инкой. Весёлкин был занят. Он стал варить вторую порцию Заговорного.

... И как вода уходит в землю, пусть уйдут все хворести и болести мои, уйдет болезнь из костей моих, из крови моей, из всего тела моего. И как соль четырежды четыре раза растворяется водой текучей, пусть растворятся, уйдут печали мои, тревоги мои и беды мои. И как отходит кора от старого дерева, пусть отвалятся от меня страхи мои и обиды мои. И да будет тело мое трижды и три раза здорово, пусть будет оно прочное, гибкое, тонкое, звонкое и живое, как березовый прут, как осот-трава, как куриное яичко. И как из дому, из каждого угла, да из-под застрехи выметаю-прогоняю я пыль да сор, пусть уйдут-сгинут-пропадут все хворести и болести мои, уйдет болезнь из костей моих, из крови моей, из всего тела моего...

Вторая порция зелья была готова к девяти вечера. Весёлкин едва держался на ногах. Заговорное средство варилось двенадцать часов. Без перерыва. Сосредоточенно и самозабвенно он помешивал, прибавлял, капал, процеживал и повторял по бумажке нужные слова. Двенадцать часов. Может, это с непривычки так? Потом, когда втянешься, дело пойдёт быстрее?

 Черта с два оно пошло быстрее! Черта с два! Двенадцать часов в день, чтобы там ни было. Двенадцать часов в день и не смей ошибиться. Совершенно здоровый Весёлкин изнемогал от тяжелой и бессмысленной работы — жизнь ради поддержания жизни.

Видеоблог Балама пополнился забавными кадрами семейной драмы в исполнении домашних Весёлкина.

14 сентября. Скрип калитки, отдаленные голоса, сосредоточенный (довольно посвежевший, кстати) Весёлкин варит очередную порцию Заговорного. Входит Лидка в синем спортивном костюме и панаме, за плечами здоровенный рюкзачище, в одной руке ключи, в другой Лёнька, точнее его бледная рука, которую, как Лидка усвоила, лучше не отпускать, а то всем придется солоно. На заднем плане тёщинька в старых весёлкинских джинсах и помидорово-красной майке с логотипом «Кока-кола».

- А вот и мы! Ну, Сёма,как ты тут без нас? А? Крыша-то кроется? Нет?

- Привет, па. Можно мне на речку?

- Ты хоть ел здесь что-нибудь? Что это ты стряпаешь?

На лбу у Весёлкина две страдальческие морщины (Только бы не сбиться! Хоть бы пронесло!). Тысяча сто девяносто один, тысяча сто девяноста два...

- Привет, Лидунь. Здрасьте, Анна Васильевна! Беги-беги Лёнька на речку. Смотри тока в воду не лезь. Я тут народным лечением занялся маленько — рецепт очень сложный, сбиться никак нельзя. Я в этот рецепт сильно поверил — очень мне помогает, Лидунь. Я как освобожусь к вечеру, сразу что-нибудь по хозяйству вам помогу. Лады? Только очень хлопотный рецепт, а так все путём. Крышу, ясное дело, до холодов успеем. Лады?

 Баламу было не лень поколдовать над видео, в итоге у Веселкина на лбу мигала кроваво-красная надпись «Дорль», а Лидкина олимпийка периодически становилась полностью прозрачной, открывая ее спелые дыни.

28 сентября. Весёлкин у дачной плитки — варит Заговорное. Видна его широченная спина. Этакая хорошо проработанная, мускулистая спинка очень здорового мужика. Лицом в кадр он не попадает. Зато Лидка глядит прямо в камеру и тараторит без умолку.

- Сёма, ты гляди, как тебе помогло. Уж и так выздоровел. Прямо здоровей некуда. Курить уже бросил и всё такое. Поехали в город, холода же начнутся. Поехали! Симаков заходил — звал в цех тебя. Мы с матерью говорили ему, что новости, мол, хоршие. Сёма, вроде, поправляется. Так он с дорогой душой тебя возьмешь. Знаешь же — не хватает рабочих. А у тебя-то руки золотые. К тому же не пьешь теперь. Тут-то тебе и все карты в руки. Лёнька просится в бассейн ходить. Но ведь за этот бассейн платить надо. Поехали, Сёма, в город. Кончай лечиться, а?

Веселкин, не поворачиваясь, отвечает скороговоркой (Только бы не сбиться!Хоть бы пронесло!)

- Нельзя мне в город Лидусь. Я там без Заговорного в раз сгибну. Тут и травы, и все что надо для этого есть. Думаешь я за вас душой не болею? Ну, не могу я поехать. Ты пойми!

4 ноября. Веселкин одной рукой бестолково мнет сотовый, другой — хватает себя всей пятерней за пшеничные с проседью волосы. Лёнька, Лёнька, Лёнька. Что ж ты, Лёнька! Мы ж на айкидо ни разу с тобой не сходили. Лидка позвонила, голос срывается.

- Сёма! Сёма! Лёнечка-то наш умер! Умер сыночек наш дорогой!

 

- Что ты несешь, дура! Что говоришь-то ты?! - заорал в трубку Весёлкин, опрокинув кастрюлю Заговорного.

- Они с пацанами по крышам бегали, там где гаражи в восемьдесят пятом-то доме. А снег выпал, скользко. Он сиганул с одного гаража на другой, да видно по снегу поскользнулся и прямо на арматурину грудкой наделся. Ой, Сёма! Сёма, милый! Что же делать-то нам, что делать?!! Приезжай скорей, Сёма! Приезжай с Лёнечкой попрощаться!

Телефон коротко пикнул. В этот момент Весёлкин твердо знал, что делать. Он взял со стола розовую миску с выщербленкой, ту пластиковую, в которой Лидка мыла обыкновенно посуду, и пошел в сад. Там, у забора стояла приснеженная бузина. Надрав пол миски Весёлкин вернулся в дом и стал сосредоточенно оглядывать полки. Уксусная эссенция. То что надо. Собрав тряпкой с пола остатки Заговорного он накидал туда бузины, налил уксусу и для верности высыпал целый пузырек таблеток из тёщинькиной аптечки. Какой-то дигоксин. Он задумал мучительно отравиться.

Балам дрожащей рукой держал камеру и не мог остановиться. Понимал, что сейчас произойдёт и вот — случилось. Зачерпнув из кастрюльки зеленой эмалированной кружкой Весёлкин выпил. Забился в судоргах, захрипел. На лапах его полезла серая клочковатая шерсть, и вот он явился - Билет — кот с валторной, под началом которого восемьдесят пять легионов адской нечисти.

- Ну, что? - прохрипел Билет-Весёлкин, - И у кого нынче Дорль?!

Надо же ж было не разглядеть подвоха! Ай-да чертяка! Ай-да молодца! Придётся теперь подставлять все три головы для получения заслуженных щелбанов.

Билет приложил свою валторну к самому заду и ту-ту-ту исполнил изысканнейший пассаж.

- Знаете, что было самое трудное? - спросил он. Самое трудное было вложить вам в головы почти полный рецепт моего воплощения, заставить написать его вишневым вареньем и чтобы вы при этом, други мои, — ни сном ни духом!







RPG-Zone
На главную · Конкурсные рассказы · Принять участие · Обсудить на форуме · Правила участия

Пишите нам: contest@rpg-zone.ru
Последнее обновление - 3 мая 2013 года. http://fancon.ru
Яндекс.Метрика