Это место многим снилось в кошмарах. Пусть даже они никогда здесь не бывали.

Я вышел к нему, когда воспалённое солнце уже кануло в дым над далёким горизонтом, и розоватое свечение, словно заражение, охватило полнеба. С востока же, видимая в прореху тяжёлой грозовой тучи, скалилась щербатая луна, восходящая над оставшимся позади ристалищем. Пепел уничтоженных армий покрыл мои сапоги, железные носки их закоптились. Я чувствовал себя так, словно на моих плечах лежало полмира.

Но это больше не соответствовало действительности.

Изогнутые ветрами деревья, которыми зарос холм, сбросили свои чёрные, истлевшие до жил листья, и ничто не закрывало мне вид на Двор Хинги. Низкая башня – или высокий дом – под двускатной крышей, тёмные окна, светлые фигуры во дворе, отделённые от меня мощным частоколом. Он вроде бы стал выше с прошлого раза, словно заострённые брёвна выросли из земли. Вполне возможно, так оно и было, а может, казалось таким в свете истлевающего солнца, сквозь мрачные оттенки предгрозового вечера.

В прошлый раз… Прошлый раз я видел эту дорогу, покрытую марширующими ордами. Чудовища ломали деревья, не замечая их; ожившее железо с лязгом двигалось на восток, изрыгая дым и молнии; крылатые создания реяли над рядами, над знаменосцами, у каждого из которых вместо стяга на древке плясал негасимый язык пламени. Когда я вспоминал тот, пронизанный искрами, чёрный и оранжевый вечер, когда Гейр и Беймиш шли здесь рядом, во главе колонн, мне хотелось кричать. Я помнил это место ещё с тех времён, как Гейр разъезжала на Звере, здесь и дальше к востоку, наводя ужас на людей, которые в то время тут жили.

Теперь здесь живёт лишь Хинга.

Ненавижу.

Я хотел сказать это вслух, и в сотый раз не смог, и это было хуже любого кошмара. Я стиснул кулаки, под скрип перчаток и скрежет зубов пытаясь подавить наступающую панику, осадить ярость. Потом. Она мне ещё понадобится потом, когда я доберусь до Башни и позову Зверя.

Если он не ответит мне, я войду в Башню сам. Но лучше бы ему ответить. Лучше тебе, Беймиш, ждать меня уже сейчас, ибо я приду, как всегда, внезапно. Мои дороги коротки, моё время – ночь, а она опускается, утаскивая дымной лапой больное солнце за горизонт, накрывая дождевой ладонью со спины.

Я устал. Но мне нужно идти, если я хочу успеть.

Я вытер пот со лба. Молчание становилось всё тяжелее выдерживать. Выдвинул меч из ножен, взглянул на узор на лезвии и спрятал обратно. Линии выровнялись, напряглись, как струны, а значит, близок переломный момент. Мой меч чувствовал такие вещи лучше, чем я. Да все вокруг владели сейчас ситуацией лучше, чем я.

Меня списали со счетов.

И правильно сделали. Так будет легче справиться со всем, что мне выпадет. Не в добрый час я пришёл в это место, умытое кровью и обожжённое войной. Но мне некуда больше идти, позади меня тоже никто не ждёт. Всё осталось на том поле, где люди захлебнулись собственной яростью в последнем бою. Я слышал, как кричали вороны перед дождём там, позади. Что ж, и здесь им тоже вскоре будет чем поживиться – прямые линии на мече обещали мне новую схватку, и – мою победу в ней.

Я многое вложил в свои вещи. Мне всегда было тяжело справляться с ощущениями, я не доверял им. А вещам доверял. Так что пусть они и справляются, подумал я. Жаль, из них у меня остался лишь меч. Или следует сказать – хорошо, что у меня остался меч?

Я не знал ответа; а если бы и знал, не смог бы его произнести. Ибо кроме меча был ещё и Горн. Проклятый Горн, сжимаемый сейчас липкими, слюнявыми его устами. Его, Беймиша. Я забью его ему в глотку, если доберусь. Ты слышишь меня, Зверь? Если слышишь, готовься. Если нет… Я иду всё равно.

Ветер налетел сзади, потянул за плащ цвета пепла и грязи, цвета дорожной пыли.

Я беззвучно вздохнул и начал спускаться с холма, глядя на закатные отблески на доспехах тех, кто стерёг Двор. Они не могли бы узнать меня, даже если видели раньше: я шёл пешком; шлем потерял ещё в бою, и плащ окутывал меня головы до ног. Тяжёлой, гудящей головы и усталых стоптанных ног. Я так давно не передвигался пешим ходом. Мне было трудно дышать, и на то была своя причина.

Несколько минут спустя я подошёл к воротам из крепкого серого дерева, усиленным железом. С заклёпок, покрытых патиной, на меня смотрели угрюмые морды древних существ. Но меня нельзя было отвадить от дверей такой простой магией.

Я знал, куда следует нажать, чтобы открыть эти ворота, и надеялся, что Дрейн ещё не побывал здесь и не изменил механизм.

Как я и полагал, никто не ждал меня: когда мои нынешние враги видели меня в последний раз, я, лишённый сил, голоса и смысла существования, стоял на коленях посреди поля угасающей битвы, и обе стороны сражения были готовы снести мою голову.

Была и ещё одна причина, по которой меня считали погибшим, и она не давала мне покоя. Во всех смыслах этого простого и ёмкого слова. Покой. То, чего я желал сильнее всего на свете и на что мне не приходилось рассчитывать.

Я вошёл в ворота и пересёк Двор, пустой, вытоптанный и не такой уж большой.

Я шагал, глядя на тех, кто вышел встретить меня, и молчал. Мне нечего было им сказать, даже если бы я мог это сделать. Это был не тот вечер, чтобы разговаривать с мертвецами, настоящими ли, будущими ли. Они же не сделали и шага навстречу мне. У них были другие приказы.

Они охраняли вход, в доспехах, покрытых белой эмалью, с алыми бубнами на груди. В прежние времена эти знаки напоминали мне открытые раны. Сейчас мне было всё равно.

Я не знал, лица там за опущенными забралами или черепа. В любом случае, мне предстояло вскоре увидеть и то, и другое.

Никто из них не ожидал встретить именно меня. Я вынул клеймор, лини на лезвии оставались ровными. Имя моему мечу было Сталь, и никакая другая сталь в мире не могла противостоять этому клинку. Ни меч, ни щит, ни доспех. Я не стал ждать более и шагнул вперёд.

Трое бросились ко мне, ещё шестеро рассыпались, окружая, с боков, и один остался охранять дверь. Я смотрел на всех них сверху вниз, хотя никто из них не был мал ростом.

Все напали одновременно, и я ударил с размаху. Лезвие Стали прошло сквозь панцирь, словно то была арбузная корка; я оттолкнул кого-то рукой в грудь, повалив его на остальных, тем самым очистив левый фланг, и проткнул первого, кто подошёл справа. Второй скрестил со мной клинок, и лезвие его упало, срезанное. Упала и его голова.

Больше никто не успел сделать ни одного верного движения, и спустя несколько секунд все они лежали поверженные, а их кровь, алее эмблем, растекалась по белой эмали. Последнего, у входа в дом, я разрубил надвое, и собственный этот размах болью отозвался в сердце. Я не ожидал, что устану, но дыхание сбилось после короткой стычки, и снова я подумал, что могу и не дотянуть до момента, когда Зверю придётся ответить на мой вызов.

Отбросив такие мысли, я полоснул мечом вдоль дверной щели, разрезая внутренние засовы, и вошёл в коричневую темноту холла.

Никто не встретил меня пока, а поиск нужной комнаты не занял и минуты.

Когда я вошёл в полутёмное помещение, Хинга, книжница, подняла разваливающееся надвое лицо от гримуара в алой коже, и посмотрела на меня широко расставленными, тёмными глазами. Она читала, наверное, весь день, и дорожки крови пролегли от уголков глаз. Костяной нос - провал в обнажённой, видимой, полосе черепа - с шумом втянул пыльный воздух, густой от запаха сотен сгоревших свечей.

– Ты? – спросила она хрипло, облизав шрам, раздвоивший губы, раздвоённым же языком. Она никогда не говорила, где получила такую рану. Думаю, это и не рана вовсе.

Я не ответил. Пока не мог. Повисла тишина, но под моим взглядом она содрогнулась и, схватив вдруг перо, вывела знак на чистом листе, лежавшем перед ней.

«Нет, Хинга, на сегодня твои труды окончены», - хотел сказать я, но снова невозможность произнести хотя бы звук, невыносимой мукой сдавила мне сердце, и без того бьющееся неровно.

Кровь с моего меча капала на пол: я направил его в грудь хозяйке, и она отпрянула, бросив перо. Взглянул на лист, но он был чистым. Мне это не нравилось.

Я подошёл к столу, положил Сталь поперёк гримуара – кровь сразу же впиталась в прегамент  без следа, –  и выдрал из книги страницу.

Хинга вскрикнула. Больно, конечно. У книжниц и книг всегда неразрывная связь. Поэтому я выдрал ещё одну. Там была какая-то блёклая картинка и немного букв. Она мне подходила.

Хрипло закаркал Прокл, ворон Хинги; забил крыльями. Он сидел в клетке на подоконнике; видно, снова был за что-то наказан. Книжница держала его, чтобы он диктовал ей книги, когда она их переписывала, И Прокл, случалось, нарочно начинал нести чепуху.

Блики свечей гуляли на бронзовых ромбах, покрывавших чёрное одеяние Хинги; огромное, горячечно багровое солнце, разъеденное далекими дымами, заливало комнату мутным, недобрым светом, и если цвет способен передать угрозу, то это был именно он. Я всегда любил такие закаты. А в грозу мне везло вдвойне.

Тяжёлая чёрная коса Хинги, заплетённая медной цепью, нервно дёргалась, но книжница не смела сказать мне ни слова. Я ненавидел её за это – иметь возможность произнести слова и не иметь смелости воспользоваться ею. Ненависть обжигала моё сердце, как тогда, когда легионы Солтуорта под зелёными флагами ударили из засады и полегли пеплом под чёрными молотами Гейр. Я был там, видел, как раскаленное оружие пробивало дымящиеся дыры в крепких доспехах, видел, как слепящая оранжевая ржа тления плавила железо, как чернели и обугливались яркие, как листья, штандарты, и чёрные волосы Гейр были убийцам вместо стяга, и пепел застилал небо, как ненависть застилала мои глаза. В то время у меня был голос, и я кричал.

Я взял со стола тяжёлое чёрное перо и написал на вырванном листе три знака, обозначавших вопрос: «Где он»? Узор на мече дрогнул и выпрямился вновь. Я всё делал правильно.

– Как ты…? – спросила она, снова облизнув языком мёртвые, цвета старой кости, передние зубы. Ей было немало лет (впрочем, на лице все прошедшие годы отразились лишь омертвевшей раной, рассёкшей её лик пополам), и она немало повидала, учитывая, что каждая вторая из прочитанных ею книг могла свести человека с ума. И каждая из написанных, я полагаю.

В ответ я снова показал ей лист с моим вопросом.

– Он убьёт меня, если я скажу тебе. Или ты вернёшься и убьёшь меня.

Я взял меч и медленно провёл лезвием, отрезая страницу. Хинга задрожала; из-под края шрама, там, где изуродованная плоть прилегала к кости, показалась струйка крови.

«Не вернусь», – написал я. Ворон кричал в клетке, нервничал, перебирая прутья клювом.

Я не врал, я не собирался возвращаться ни в случае победы, ни в случае поражения. Мне нужно было лишь одно – отомстить Беймишу и вернуть мне моё. Голос, коня и всё остальное, что он у меня отнял.

Я приложил лезвие к книге и посмотрел ей в глаза, пусть это было и тяжело – она не могла глядеть прямо, я даже не понимал, как она читала книги, если её глаза смотрели в разные стороны.

– Он в Башне Зверя, – сказала она.

Какое совпадение. Знал ли он, подумал я? Знал ли Беймиш о том, о чём я сейчас думал?

«В какой книге?» – написал я. На том же листе, потому что она ответила на предыдущий вопрос. Заканчивать фразу не было смысла, она знала, что я хочу спросить. Мне нужен был мой голос, и ничего больше. От неё – ничего.

Она не ответила, и я смял несколько страниц, вырвал их и швырнул в окно. Против умирающего заката они показались чёрными птицами. Ворон в клетке кричал, не переставая.

Хинга закрыла лицо руками.

За дверями уже слышался шум. Недаром Хинга успела написать тот один знак на чистом листе. Он обозначал меня, только проступили чернила не здесь, а где-то там, на таком же чистом листе у начальника отряда. Да, охрану Хинги усилили. Наверное, сам Беймиш приказал.

Сейчас они будут здесь.

Видимо, она что-то поняла по выражению моего лица. Мои яркие зрачки отразились в её тёмных глазах, и она отпрянула.

– «Воцемал»! – крикнула она. – Это был «Воцемал»!

Я спешил. Написал один знак, и тот коряво.

«Сюда».

Она закусила четверть губы и отрицательно мотнула головой. Коса её хлестала, как хвост нервного зверя. Она думала, что может выиграть время.

Я ухватил её за косу и приставил меч уже не к книге, а к её лицу, к переносице.

Я мог лишить её книжницу глаз одним движением. Тогда она была бы ещё более беспомощна, чем я без голоса или Дрейн без левой руки.

Уставившись на лезвие, как заворожённая, она протянула руку в сторону, и её когти, похожие на птичьи, нащупали нижнюю в груде книгу, в истёртой обложке цвета высохшей крови.

Она протянула мне её, и я выдернул том из безобразной лапы в тот самый момент, как дверь за моей спиной распахнулась. Я обернулся и увидел, как арбалетчики, люди с дубинками и рогатинами, а двое – и с кремниевыми копьями, в кожаных доспехах и при деревянных щитах, ворвались в комнату. Конечно, никакой стали. Эти пришли уже именно за мной.

Взгляд мой упал на гримуар. Я взмахнул мечом, полосуя страницы поперёк, на всю толщину, и Хинга рухнула на колени, зажимая пальцами горизонтальный разрез ниже глаз. Кровь потекла широкой тёмной полосой, стекая по запястьям, хриплый крик Прокла потонул в вопле изувеченной книжницы. Я оттолкнул её на стол, переворачивая свечи на книги. Рукописи не сгорят, а вот комната – да.

Я схватил книгу зубами за корешок, освобождая вторую руку, и перехватил меч поудобнее. Вкус у переплёта был мерзкий, словно я держал во рту сдохшую от яда крысу.

Щёлкнули арбалеты, и пять стрел, пущенных в упор, полетели в меня. Я взмахнул Сталью – тут мой меч не мог ошибиться – и отбил все пять. Он сам ловил их, чувствуя летящий металл. Наконечники рассыпались в пыль при встрече с лезвием. Древка разлетелись в разные стороны.

Они двинулись на меня, выставив копья и рогатины. Я обрубил одну, вторая упёрлась мне в шею, копьё ударило в бок.

Соскользнуло по доспеху.

Я вырвал его на себя, блокируя мечом второе, устремившееся мне в глаза, и едва успел отшатнуться. Пора было уходить – линии узора пошли изломами, рисунок заколебался.

Один, потеряв осторожность, сунулся под руку, и я зарычал, швыряя его на остальных. Они отступили – моментально, и арбалетчики снова прицелились. Повисла секунда тишины, даже Хинга замолкла между всхлипами.

На этот раз у них получилось лучше: одна стрела обожгла мне щёку под глазом и прошила насквозь капюшон, вторая, крестовидного сечения, рассекла сапог, зацепив щиколотку. А стрелки уже снова взводили механизмы.

Я развернулся и бросился прочь, на ходу бросив меч в ножны: он всегда верно попадал в них, независимо от точности моих движений, чем сильно облегчал мне жизнь.

Мой плащ, цвета дыма в полумраке, скрыл меня, когда я метнулся к окну, и стрелы досадливо свистнули вслед. Ни одна не попала в цель, и это было хорошо.

Извини, Хинга, я многое хотел у тебя спросить. Но я не вернусь. Есть и другие в этом мире, кого мне нужно повидать.

Я сшиб клетку с Проклом и вывалился в окно, на широкий карниз. Мне приходилось бывать здесь раньше и я знал, что нужно делать.

Сейчас мне следовало бежать как можно скорее. Я сунул книгу под плащ, спрыгнул вниз, прямо в обрыв перед домом, и что было духу поспешил под защиту кустарника. Клетку с ошалевшей птицей я подхватил на бегу – она застряла в промоине и далеко не скатилась.

Молнии били в шпили дома, когда я ссыпался вниз по склону и бросился бежать к лесу, прижимая к груди клетку с вороном. Ещё одна стрела пропела неподалёку, на излёте, а вторая вдруг ткнулась в защищенную панцирем лопатку так, что я чуть не полетел кубарем, но больше меня никто не преследовал. Они не хотели оказаться в Лагвуде ночью, а Хинга, наверное, пока не могла обеспечить им безопасность.

Сумерки уже затопили лес, туман разлёгся в низинах, и сапоги тонули в нём, в тонкой плёнке. Пни расчищенной опушки, подёрнутые туманом, кряжистые, казались чужеродными, исполненными какой-то странной симметрии. Это было неудивительно – лес Лагвуд рос на костях существ, которых даже мне сложно было представить. Впрочем, у Хинги были книги и о них, и о многом другом. Сейчас – теперь – мне не следовало её недооценивать. Через несколько минут она придёт в себя, и тотчас пошлёт погоню, а ещё сообщит своему брату и Беймишу.

Итак, книга у меня, путь известен. Недоставало мне теперь лишь того, кто понесёт меня по этому пути, и ещё одной вещи. У меня было время до рассвета, чтобы вернуть себе голос и вызвать Зверя. Вызвать там, у его Башни, где всегда стоит запах пепла.

Лес сомкнулся надо мной, сухие листья шептали мне, но я не в силах был им ответить. Наступала ночь, и вскоре я затерялся во тьме, чтобы выйти из леса с западной стороны. В темноте все мои дороги были короче.

Впрочем, в пути у меня было ещё два дела. Поэтому, забравшись достаточно далеко в низины – никто не тронул меня в лесной темноте, я всегда любил этот лес и никогда не причинял вреда его обитателям, – я выбрал ложбину меж огромных корней, сел и достал книгу.

Я знал, кто и как лишил меня голоса, теперь нужно было узнать, как произнести хотя бы одно слово. А лучше два.

«Воцемал», как и все подобные вещи, нельзя было читать при свете дня. Вот почему у Хинги в доме всегда было темно. Тут, в низинах Лагвуда, было ещё темнее, а значит, книга легче расстанется со своими секретами. Я не был таким хорошим книжником, как Хинга.

При определённом раскладе, подумал я, каждый из них мог бы быть на месте Беймиша, наверху, в Башне Зверя, наслаждаться победой и главенствовать над остальными: сама Хинга, Дрейн, её брат; Гейр…

Но вышло так, как вышло. Я открыл книгу, и, под чьё-то тихое рычание глубоко в лесу, согревающее моё усталое сердце, да под робкий шум перьев Прокла, некрепко задремавшего в клетке, начал читать. Темнота не мешала мне – она только помогала этим знакам проникать в моё сознание. Я не мог терять много времени, но должен был хорошо разобраться в ритуале и найти подтверждение своим догадкам: чтобы отнять свой голос у Горна, хотя бы на несколько секунд, мне требовался голос колдуна, голос или язык мастера, изготовившего горн, и то, что сгодилось бы за мой голос или язык, и звук самого Горна. Полностью вернуть себе Голос, тот, который с большой буквы, я мог, лишь завладев Горном, а он был у Беймиша.

Прочитав всё и повторив про себя, я закрыл книгу и положил её между корней дерева. Лучше ей оставаться здесь.

Потом я открыл клетку с Проклом и взял ворона на руки.

«Будешь говорить вместо меня, птица», – подумал я, и, да, ворон произнёс эти слова вместо меня.

Прокл согласно каркнул в ответ самому себе. Я произнёс его голосом простое заклинание, которое связало нас с вороном. Словесная магия всегда удавалась мне лучше, чем остальным. И хотя в итоге это привело меня туда, где я находился сейчас, в том числе и к потере Голоса – моей силы, возможности словом управлять всем, чем я хотел – на такую мелкую магию, как заставить говорящую птицу произносить мои мысли, меня пока хватало. Но чувствовал я себя не очень хорошо. Саднила щека, но кровь, стекавшая вдоль шеи, засохла, а вот рана на ноге до сих пор кровоточила; и ныло, не переставая сердце – даже здесь, в середине милого мне леса.

Итак, какой-никакой голос у меня теперь был. Трубить в Горн при моём приближении Беймиш будет обязательно – без него он не сможет руководить обороной башни. Я позаботился о том, чтобы он узнал о моём приближении, оставив в живых Хингу.

Теперь уже все знали, что я иду. Если, конечно, кто-то посчитал нужным сообщить Бауту. Но Дрейн, брат Хинги, точно знал. Что ж, пришло время проведать и его – стало светлее, луна обогнала медленно наползающую грозу, зашумел в верховьях влажный ветер, и я поднялся на ноги и продолжил свой путь сквозь ночной лес. Погони за мной так и не было, и я не знал, почему.

Наступил поздний вечер, но луна всё же освещала мир через драный саван облаков. Я вышел из леса, и мой плащ цвета сумерек покрывали сор и паутина, подол был влажен, а сапоги в грязи.

Ворон сидел на моём плече и никуда не улетал.

Он был полезной находкой – предстоял разговор, не менее сложный, чем с Хингой. И мне хотелось иметь возможность изъясняться как-нибудь, кроме как знаками на бумаге. Здесь бумаги не было, здесь меня ждал металл. Что, в принципе, было бы неплохо, не поджидай меня и кузнец.

Но пешком мне ни за что не успеть добраться до Башни зверя, ни в какой тьме. Я должен попасть к кузнецу. С тех пор, как закончился тот последний бой, в котором людские силы пали, мой конь оставался у него.

Впереди, в темноте, освещаемый сполохами горна, виднелся Двор Дрейна за железной оградой. Низкие крыши отсвечивали под иззубренным месяцем.

К нему легко было проникнуть: мой меч разрезал железные прутья ворот, словно заросли крапивы, и я вошёл во двор лучшего мастера магии на этой стороне мира. Он Кузнец был искусен во всём, что касалось изготовления вещей.

Да, это он ковал Сталь. Теперь я шёл за ним со Сталью в руке. Да, это он подковывал моего коня. Теперь я шёл забрать его.

И, конечно, это он ковал Горн. И мне нужен был его язык.

Дрейн, кузнец, брат Хинги, бил молотом по заготовке, не обращая на меня внимания. Шлем он не снимал, даже оставаясь в одном кожаном переднике на голый торс. На каждый удар я просто делал шаг, пока не оказался достаточно близко, чтобы он почувствовал моё присутствие.

– Ты? – взревел он, скорее в страхе, чем в ярости, но перехватил свой молот и размахнулся с криком. И я понял, что он, увлечённый работой, ничего не успел узнать, даже если Хинга послала ему весть.

Пред глазами на мгновение встала картина молотобойцев Гейр, запах жжёной плоти, брызги крови и тупой грохот уничтожаемого металла.

Гейр. Я отомщу за этот бой. Пусть путь к Башне предстоит ещё долгий.

Я отбил его первый замах Кузнеца, да и второй тоже. Он сражался левой рукой, как делал и всё остальное. Третью атаку я пропустил, и его молот обрушился на моё плечо. Прокл взмыл в сторону мгновением раньше, и страшный удар швырнул меня на колено.

Доспех, кованный этим самым молотом, лопнул, плечо онемело.

Он бросил молот и отступил.

Молот продолжал держаться в воздухе.

Дрейн был обут в железо – ему не бывало жарко, а его кожа казалась свинцовой. Клиновидные нащёчники шлема оставляли на виду злой рот, полный железных зубов. Он не слишком-то походил на человека. Не более, чем я. И почти не уступал мне ростом.

Кузнецу не обязательно касаться своего инструмента, чтобы заставить его работать. Он был мастером, достойным занимать трон Беймиша. Но мне нужно было одолеть его.

Ещё один удар. Панцирь треснул, осколок вонзился мне в бок, и я едва успел прикрыться рукой от удара в голову.

Ворон кружил надо мной, крича. Он мог кричать. Я – нет, даже от боли.

Я ударил мечом прямо по бойку молота.

Я никогда не думал, что мне придётся такое сделать. Инструмент, выковавший Сталь, вроде бы был сильнее. Но Сталь, владычица над всем металлом, имела верховную власть. Я не знал, что получится.

Получился удар страшной силы, меч вывернуло из моих рук, молот отлетел к стене и упал на землю, а я вскочил на ноги и рванулся к Дрейну.

Я свалил его ударом прежде, чем он снова сжал невидимую руку на рукояти молота.

– Где мой конь? – прокаркал ворон, севший на моё плечо. Я стоял неподвижно, пряча лицо в тени капюшона. Я не любил яркий свет, а огонь в горне пылал ярко.

– Я не скажу тебе, – ответил кузнец. – Я ковал твой клинок с твоей кровью, ковал твой Горн с твоим именем на устах, ковал подковы Викла… Но я не могу вернуть его. Скажу лишь, что, раз Горн у Беймиша, – он помолчал, – то ни меч, ни конь тебе не помогут.

Я взмахнул Сталью, полоснув Дрейна острием по пальцам левой руки. Не отрубил, но металл скрежетнул по его тяжёлой кости. Бил я точно.

– Где Викл? – рявкнула птица. Её голос казался ещё более недовольным, чем был бы мой собственный. – Отвечай, иначе я начну отрезать тебе их по одному!

– В лесном стойле. Там, где ты первый раз увидел его, – Дрейн зло сплюнул, во рту блеснул металл. Я задумался о том, сколько металла вообще в его теле. Я не знал. Наверное, я плохо изучил их всех, раз в итоге всё так обернулось.

– Ты его ещё не перековал? – Прокл вопросительно каркнул.

– Нет. Я не думал, что ты придёшь за ним.

– Пошли, – коротко скомандовал ворон, и мы пошли. Я подталкивал кузнеца мечом в спину, подавляя желание размахнуться посильнее и уложить его на месте.

Мы покинули двор через задние ворота и углубились в дубовый лес. Старые, пожженные молниями деревья скрипели на ветру, гром рокотал почти непрерывно. Месяц на небе напоминал улыбку убийцы. Мне искренне нравилась эта ночь и погода. Жаль было только, что я не мог просто насладиться ею. Да ещё и сердце болело всё сильнее.

Мы подошли к низкому строению, на внезапно открывшейся нам вырубке. По углам стояли столбы с железными самострелами и страшными мордами на прибитых щитах. Одна напомнила мне Зверя. Что ж, сегодня, до рассвета, мы увидимся. Если всё пойдёт, как задумано – обязательно увидимся.

Пока всё так и шло.

Дрейн сказал что-то, сверкнув ртом, полным железа – видно, успокоил самострелы, и мы подошли к строению.

Я вошёл под навес, где стоял мой конь, и он обрадовался мне. Викл был бледен, красные глаза его отсвечивали в темноте, шрамы на ногах чернели нитяными крестами, и железные копыта блестели в полумраке шлифованной сталью.

Он заржал, приветствуя меня. Мой конь, для которого не существовало непроходимых дорог.

Я вывел его под свет луны. Викл был высок; стальные, как и у кузнеца, зубы поблёскивали в отсветах молний. Он ел всё.

– Хинга говорила, – прошипел Дрейн, сверкая железным языком, – что есть заклинание, способное вернуть тебе силу за счёт твоей крови, взятой для меча, и железа для коня. Для этого ты должен зарубить Викла Сталью и…

Я ударил его в челюсть, располосовав костяшки о его стальной язык. Моя кровь потекла по его подбородку, и он лихорадочно стал оттирать её рукавом. Лёгкий дым поднимался от ткани.

– Ты врёшь, – сказал ворон.

Конечно, он врал. Хинга ничего не говорила ему, иначе он бы ждал меня.

Дрейн зло глянул на меня.

– Я сказал это, чтобы ты зарубил коня, – ответил он наконец.

– Он – знает? – спросил я. – Про меня?

– Да, – сказал Дрейн, отвечая всё тем же взглядом.

Я вынул Сталь и отсёк его лживый железный язык. Ему легче, он просто скуёт себе новый. Я уже начинал волноваться, мне необходим был мой голос. Жизнь – и не только моя – находилась в опасности, и опасность эта росла час от часа, а я не мог произнести спасительных слов.

Взлетев коню на спину, я вынул Сталь из ножен. Линии были извилисты. Никто не знал, чем закончится мой путь, но я собирался выяснить это как можно скорее.

Итак, я обрёл голос, но не Голос, добыл язык кузнеца, вернул своего коня, и теперь мог не беспокоиться о дороге. До тех пор, пока Беймиш не разберётся с горном окончательно. Он - победившее зло. Я вспомнил крах Солтуорта, последней человеческой надежды. Вспомнил искаженные яростью черты Гейр. Предательское оружие, бьющее в спину. Смятение рядов, грохот заклинаний и свист стрелы.

Я успел тогда сказать два слова. Это меня и спасло.

Но мне было крайне необходимо произнести ещё два. Одним я воззвал бы к зверю, а вторым… Для второго дела у меня ещё не всё было готово. Но ночь всё ещё длилась, и я надеялся успеть.

«Он заплатит мне за всё», - подумал я, и понял, что мой ворон произнёс это вслух. Викл одобряюще всхрапнул. Мой конь любил месть.

– Вперёд, – сказал ворон, ибо я не мог этого сказать. – К Бауну, отступнику, будь проклято его имя.

Была глубокая ночь, когда мы покинули окрестности Двора Дрейна. Он смотрел нам вслед, молча, конечно. Молчал теперь и ворон на моём плече. Луна таращилась сквозь рваные облака, словно чужак через занавешенное окно.

Викл нёс меня, безошибочно выбирая дорогу. Мой плащ, цвета тумана и хмурого неба перед рассветом, развевался на ветру, и дождь срывался тяжёлыми каплями, но всё время отставал. Позади клубилась тьма, впереди стелились туманы. Серебряная и синяя печаль владела миром, но там, на Западе, на краю неба, я видел тонкий тёмный штрих – логово Бауна, где он сидел на своём каменном престоле, глядел на мир глазами предателя, а дочь его, цветок Анна-Белл, спала в своей постели.

Я собирался нарушить её сон. Я добыл уже и книгу, и коня, и ворона, и железо. Всё, что мне было нужно – это сосуд. Некоторые заклятия я знал и безо всяких книг.

Им всем не стоило недооценивать это.

Но без Голоса мне нечего было и надеяться ни использовать сосуд, ни вызвать Зверя. А если он не ответит на вызов, мне останется лишь постоять у подножия Башни и уйти.

Ворон крикнул коню, и мы полетели быстрее, так, что мне пришлось придерживать капюшон. Дорога уводила на Запад, старые деревья слились в полосы; мы проскакали по мосту, разбивая его в щепки, и я не успел услышать, как брёвна упали в воду – теперь мы были уже далеко. Дорога пошла в гору, потом свернула в сторону, но мы – нет. Викл вознёс меня на лесистый холм, а когда чаща стала совсем густа, помчался подобно белке, отталкиваясь от стволов, прыгая от дерева к дереву. В его копытах было скрыто множество механизмов, дававших ему большое число возможностей, и каждый был напоён магией Дрейна.

Потом мы спустились в низину, пересекли болото, где какая-то тварь с белыми глазами пыталась схватить Викла за ногу, и ручей, потом мы выбрались из леса и вернулись на дорогу. Встречный ветер забивал дыхание, но мой конь был неутомим. Ворона же мне пришлось спрятать под плащ – Прокла сносило ветром, и он не в силах был догнать нас, а я не мог ждать его - ночь не была бесконечной. Но я чувствовал, что цель близка и есть все шансы наверстать упущенное.

Замок приближался. Я видел его много раз, но всё равно что-то стеснило мне сердце, и боль прошлась по всему телу, так, что сдавленно каркнул Прокл под плащом, ощутив моё состояние.

Мы вломились во Двор Баута через закрытые ворота: Викл развил такую скорость, что выбил их, просто выбросив вперёд копыта. Людей, стороживших ворота, разметало в стороны, и мы не остановились подле них.

Конь замедлил свой бег. Мощёный камнем двор тонул в тени пузатых башен под конусами черепичных крыш. Каждая черта была знакома мне здесь, каждый камень. Только флаги на башнях, двуязычие флаги, цвет которых был неразличим в темноте даже для меня, были чужими, и ветер трепал их так сильно, словно хотел сорвать.

Раньше это место называлось по-другому. Раньше, Тогда, когда Баут ещё мог называться человеком, сражаясь на стороне людей. Теперь, когда все человеческие силы были раздавлены, отброшены прочь, он занял эти стены. Приспешник Беймиша, страшного косиньера, десятками резавшего бывших союзников Баута своим непомерно огромным оружием в той битве.

Я спешился у самых дверей, и камень дрогнул под моими ногами. Никто не ждал меня здесь. Даже странно это было после того, что я сделал с Хингой и Дрейном. …Но кто будет предупреждать Баута? Он всегда будет пахнуть предательством, и своей стороны отныне у него нет.

Он вышел, чтобы увидеть меня, стоящего возле призрачного в ночи коня со стальными копытами, меня, в просторном плаще цвета ночи и предрассветных туч. Наверное, он не видел моего лица, только подбородок и оствет глаз: оранжевого и зелёного. Большой ворон на моём плече хрипло закричал при виде Баута, выдохнув облачко пара.

О, он был не один. Никто не дал ему охраны, сверх того, которая была у него, но его люди были с ним, и их было много.

– Я пришёл за Анной-Белл, Баут, – сказал ворон. – И за мечом. Он по-прежнему в крови?

Тут мне оставалось надеяться лишь на слово, сказанное перед тем, как я пал.

– Даже Анна не смогла отмыть его. Но ты не получишь здесь ничего, кроме смерти, раз уж не захотел достойно встретить её там, при падении Солтуорта.

 

­– Смерть сегодня пришла со мной, – ответил Прокл моими словами.

Это было хорошо, что кровь Гейр осталась на мече, которым Баут убил её в спину. Она была мне нужна.

– Убирайся, – сказал предатель рода человеческого.

– Отдай мне дочь и меч, и я оставлю тебе одну руку и одну ногу.

Баут, одётый в чёрное, со своим широким, вечно каменным, лицом, взмахнул рукой, и стрелы полетели в меня.

На этот раз я не стал отбивать их. Повинуясь моей ярости, ворон произнёс слово, и магия Стали отреагировала на него. Это не было так уж сложно и не требовало моего настоящего Голоса.

Изменив путь, стрелы ринулись на мой меч, и я взмахом заставил их последовать за острием, как косяк рыб, отшвырнув в сторону. Сталь рассыпалась в пыль, и я сделал шаг к Бауту.

И его охрана отступила на шаг.

– Убейте его! – крикнул он. Они выстрелили снова, но у них не было ни знаний Хинги, ни её подозрений. Она могла ожидать меня, её Двор был форпостом. Баут, по сути, жил уже под сенью Башни Зверя. Видно, никто не ждал меня тут.

Я смёл их стрелы одним взмахом.

Они бросились на меня, обнажая мечи, защищая своего господина, за которым последовали в свой персональный ад, вынужденные стать уродами у пиршественного стола чудовищ.

Я убил половину из них, прежде чем один коснулся меня. Его меч подсёк мне ногу. Я взял его голову левой рукой и сжал так, что хрустнула кость. Он упал, и я убил ещё двоих. Ворон так и не покинул моего плеча. В этой битве оно было самым безопасным местом.

Остальные откатились, взяв меня в неровное, нервное кольцо. Даже при луне я видел, как побледнел Баут. Чёрная щетина выделялась на его белом лице, словно штрихи гравюры. Ветер гудел в башнях, трепетали флаги, словно змеиные языки, стонали старые деревья в лесу за стеной, и какая-то птица протяжно и тоскливо кричала в этом лесу.

– Я пришёл, чтобы забрать у тебя всё, – сказал мой ворон. – Но сам ты мне не нужен. Поэтому я убью и тебя.

С лязгом распахнулись двери за его спиной, и пятеро рыцарей вышли из них, закованные в доспехи с головы до ног.

– Ты пришёл за мной? – спросила девушка, тонкая и хрупкая, с сонными глазами, выходя из-за их спин. Платье её, белое, как цветы дрёмы, сливалось с белой кожей. Только волосы, невнятно-серые, портили её тонкий образ. Глаза казались провалами в ночь.

– Убирайся прочь, пока ты ещё жив. Утром тебя будет искать каждый.

– Утро ещё не наступило, – сказал ворон хрипло.

– У тебя нет Голоса, – сказала Анна-Белл, людская колдунья, дочь Баута. – Ты никто, и звать тебя никак.

Ворон напомнил ей моё имя, и гром в небе отозвался эхом. Анна-Белл равнодушно пожала плечами и сказала одно короткое слово.

Рыцари пошли ко мне, и я понял, что там в доспехах -  нет никого.

Мой меч был в крови, я почти не видел лезвий в темноте, но наносить удары мне это не помешало. Я раскроил щит ближнего рыцаря, вывернулся из-под удара палицей и снёс ему шлем.

Он развернулся. Отсутствие головы никак не мешало ему. Я отсёк руку второму, подоспевшему сбоку, присел и развернулся. Металл, раскроённый, как бумага, не оказывал Стали никакого сопротивления. Подсечённые ноги перестали держать, и два рыцаря с грохотом повалились на камни. Безголовый развернулся, и я рассёк его от плеча до поясницы, а потом толкнул на землю. Он упал, роняя сапоги и перчатки. Их оставалось двое, и с ними я покончил быстро.

Разрезанная сталь лежала на земле, серебрилась в лунном свете, проглянувшем между двух башен на своём пути к закату. Был предрассветный час, и тени были глубоки и темны. Я посмотрел в такие же глубокие и тёмные глаза Анны-Белл.

– Ты пойдёшь со мной, – сказал ворон, и Викл согласно фыркнул за моим плечом.

– Только если ты сможешь одолеть это, – сказала она.

Я проследил за её рукой. В тёмном углу, между башнями, зашевелилось что-то, булыжные камни задрожали, вырываясь из мостовой, но не полетели в меня, как я ожидал – силы, видно, у колдуньи были не те, – а стянулись в кучу, вместе с мешками песка, какими-то оглоблями, тележным колесом и прочей рухлядью.

Такую магию я видел впервые.

Голем, с каменными ступнями, тяжёлыми кулачищами из мешков с песком, с плечами из брёвен и колесом телеги вместо головы, пронизанный слабым бледно-зелёным световым шнурком, шагнул ко мне, и земля содрогнулась.

Он не был стальным, и я мало что смог бы с ним сделать, не владея Голосом.

Поэтому я прыгнул вперёд, на ходу разрубая пополам ближайшего телохранителя Баута, и схватил того за руку, как только он бросился к двери, под защиту дочери. Он вывернулся, вцепившись в меня, на таком расстоянии я не мог ударить его мечом, и мы покатились на мостовую.

Шарахнулся Викл, спасаясь от голема.

Баут содрал с меня плащ, я оттолкнул его и выпрямился во весь рост, в помятом и закопчённом светлом доспехе, прижав острие клинка к его горлу.

Все замерли. Я тяжело дышал, и стрела, пробившая когда-то моё сердце, покачивалась в такт моему дыханию. Перо я сломал, а острие так и застряло где-то внутри, не выйдя из спины. Иногда я чувствовал, как оно царапало доспех.

Я успел сказать тогда лишь одно слово, когда магия Беймиша лишила меня голоса, и это было правильное слово. Жаль только, оно действовало лишь сутки.

Та битва окончилась на рассвете прошлого дня, когда кто-то из стрелков Беймиша пробил меня мое сердце почти на вылет. Моё заклинание делало любую опасную рану несмертельной. Никто не знал о таком заклятии, разве что в давних книгах Хинги можно было найти нечто подобное.

Меня бросили, посчитав убитым. Я же отсрочил свою гибель на сутки. Хотя жить со стрелой в сердце было больно.

Будь у меня Голос, от проблемы не осталось бы и следа – за жизнь я получил множество смертельных ран, и они оставили лишь лёгкие шрамы.

Теперь же мне оставалось жить лишь до утра, если не удастся увидеться со Зверем. И отобрать свой Горн.

– Анна-Белл, – сказал ворон тихо. – Как видишь, меня не так легко убить. Как твоего отца, например, ­– я усилил нажим, и Баут побледнел ещё больше, до призрачности. – Сложи этот хлам обратно.

В тишине прошла половина минуты. Потом она произнесла какое-то слово, и с грохотом вся эта махина, только что являвшая собой целый механизм-существо, рухнула на камни.

– Я одолел это. Теперь ты пойдёшь со мной, – рявкнул ворон. Он тоже чувствовал мою злость и усталость.

– Ты пойдёшь к башне Зверя?

– Да, и вызову его.

– У тебя даже Голоса нет.

– Ты мне поможешь. Ты колдунья, – я поднял свой грязный плащ и накинул снова.

– Почему ты не взял Хингу?

– Потому что меч, которым убита Гейр, у тебя. Он нужен мне.

– Зачем? –Анна-Белл удивилась, видимо, подозревая, что он совсем не имеет отношения к ритуалу возвращения Голоса, – Как бы ты ни старался, и что бы не использовал, ты не вернёшь Голос больше чем на пол-минуты, пока Горн у Беймиша.

– Ты идёшь? – ворон взьерошил перья. Начинало едва заметно светать, изморозь осела на изрезанных доспехах под ногами – и тех, которые скрывали искалеченные тела, и на пустых. Пахло холодным дождём.

– Да, – она спустилась с крыльца.

– Дочь!... – только и сказал Баут.

– Ты служишь Беймишу? И мог бы служить любому, занявшему башню, – ответила ему Анна-Белл. – А он постарается занять её, с нами или без нас. Раз уж он жив, то я пойду с ним.

Баут промолчал. Мой ворон тоже. Только Викл нетерпеливо подал голос. Дождь снова приближался, луна утонула в тучах у горизонта, и тёмный, глухой час перед рассветом окутал нас полностью. Я чувствовал прилив сил и уверенность в том, что путь будет недолгим.

Она приказала вынести меч, и я принял окровавленный, чуть изогнутый клинок с великой осторожностью, повесив на пояс.

Я опасался дождя. Гроза, заходившая с Востока, не была простой. Это была очищающая гроза после битвы, вызванная кем-либо из имеющих силу нарочно, и потому такая медленная. А магически вызванный дождь мог и смыть магически закреплённую кровь. Нам надо было спешить.

Я вскочил в седло, подсадив и прижав к себе Анну-Белл, и мы оставили Двор Баута, бывший Двор Гейр.

Ночь заканчивалась, но было темно – восток полностью заняли грозовые тучи, стена дождя медленно, но неотвратимо шла за нами вслед.

Мы ехали ни долго, ни коротко. Ночь истекала, но и Башня была близка. Мы пересекли бурную реку, не встретив никого, потом попали в засаду - но нападающие были так медлительны, что даже не успели коснуться Викла, а я, убивая, не успел их разглядеть. Еще позже, прямо на ходу, мы сразили двух тварей с кабаньими бивнями. Я не понял, принадлежали ли они кому-то или просто попались на пути -  дикие, как звери.

Дорога пошла в гору. Начались скалы, на которых стояла Башня Зверя, но я не видел её за пеленой предутреннего тумана. Угол подъёма стал крутым, а потом – едва ли не отвесным. Виклу было всё равно, а вот я едва удерживал Анну-Белл. Ворон летел рядом.

У этой дороги был один плюс – никто не встретил нас по пути. Мы поднимались в одиночестве, и наступила минута, когда я услыхал далеко наверху пение горна.

И моё раненное сердце похолодело, потому что я понял, что за мелодию он играет.

Беймиш сумел разобраться, как работает горн. Это была песнь по мне. По моим вещам, если точнее. Звуки приказывали им рассыпаться в прах, и я ничего не мог с этим поделать.

Выругался ворон, и я так и не понял – от себя или уловил мои чувства.

Хрустнул металл, и подкова со стального копыта отскочила и канула вниз по склону.

Викл захромал, сбавляя ход. Захрапел недовольно.

– Потерпи, – сказал ворон, – Ещё минута, и мы будем у подножия Башни.

Со звоном отпала вторая подкова, запрыгала вниз по камням, а за ней и третья. Конь застонал, карабкаясь по склону, и я хотел закричать, подбодрить его, но только растревожил ворона, снова присевшего на плечо. Прокл бил крыльями, пытаясь удержаться. А Горн всё трубил далеко наверху, за тонкой туманной пеленой, где обгорелая вершина Башни Зверя поднималась к мрачным небесам.

Анна-Белл молчала, вцепившись в меня.

Мы перевалили через последний гребень, и Викл, обессиленный, рухнул на землю. Я спихнул Анну-Белл на камни и встал во весь рост.

Молнии упрямо били в скалу за спиной. Ветер трепал изодранный плащ, отбросив капюшон со лба, когти продирались сквозь изодранные перчатки. Я снял их и отбросил их в сторону. Вытащил меч из ножен, глядя, как он тускнеет и теряет острый блеск кромок прямо на глазах, под пение горна, слышимое даже сквозь непрерывный гром. Птицы на башне кричали, и мой ворон вторил им.

Я положил Сталь на камни, и меч треснул от этого прикосновения, истлевая, разваливаясь на куски. Всё так. Мой Голос имеет большую силу. Я заключил часть его – часть себя – в Горн, чтобы командовать всем, что подвластно мне – армией, магией, силами – с его помощью. Это всё равно что разница между языком жестов и чётким письмом.

Ты предал меня, Беймиш. Тогда, ещё не дожидаясь нашей победы, после гибели Гейр, ты предал меня и забрал Горн себе, лишив меня голоса, мой брат.

Мне сейчас нужно сказать всего лишь несколько слов. И у меня есть такая возможность.

Жди, Зверь, твой час настал.

– Говори, – сказал я, объясняя Анне-Белл короткий ритуал, – одновременно со мной.

Я достал язык Дрейна и положил его себе в рот. Стальная кромка резанула до крови, но так было ещё лучше.

И мы произнесли это: я, языком кузнеца, ворон, повторивший слово из моих мыслей, и колдунья, имеющая силу.

И Горн замолчал.

Я взял свой второй меч, липкий от крови Гейр, и отведя руку назад, ударил Анну-Белл в сердце, проткнув колдунью насквозь. Лишь одно имя я назвал и лишь одно слово добавил к нему, на языке, от которого горечь разлилась по всему рту, и дрожь прошла по моим древним костям.

«Восстань, Гейр».

Там, в последней битве, опрокинувшей наконец людей; там, где мы раздавили с таким трудом проклятых рыцарей Солтуорта под их зелёными флагами; там пала Гейр, моя любимая, там предал меня Беймиш, лишив силы и бросив умирать посреди поля боя, взяв себе на службу ренегата Баута, завладев Горном – по сути моим Голосом – и подчинив себе все наши силы, одержавшие уже победу.

Кровь Гейр потекла по клинку в сердце Анны-Белл, движимая древней магией. Пока у меня был голос, я мог многое. Пока у меня была власть творить заклинания, я был непобедим. Ни Беймиш, ни Хинга не могли равняться со мной по части заклятий, и тем более никто из жалких людских заклинателей, не способных на большее, чем оживить пустой доспех и отправить его сражаться вместо рыцарей.

Анна-Белл закрыла глаза, и колени её подогнулись. Открыла она их уже сине-стальными, со слепящей искрой. Гейр занимала её тело; как сосуд, вытягивались конечности, рвалось на плечах тесное платье; как змеи, заструились локоны, ниспадая на землю; поменялись черты. Я осторожно вынул клинок из раны, и от Анны-Белл не осталось и следа.

Одна магия свершилась.

– Звееееееерь! – закричал я, чувствуя поднимающуюся силу. Так хорошо было чувствовать возможность говорить.

– Звееееерь, выходи!

Лишь одно слово добавил я к этому. Слово на языке, от которого сдвинулись камни в основании Башни.

«Приди».

Зверь, всегда живший внутри меня, проснулся, поднял свою длинную морду, зарычал, сначала негромко. Земля задрожала под моими ногами. Древняя сила - не моя, и не моих предков. Земля ушла вниз, и дымное небо приблизилось, когда сквозь боль плоти и костей я почувствовал, как он заменяет меня изнутри. Мой единственный шанс на победу, мой единственный верный солдат, кроме Гейр. Моя другая сторона, от которой я начал своё восхождение и которая уберегла меня от окончательного падения.

Я разрушу вас, разрушу всё, что создал. Вы не смогли достойно встретить победу, и никакой победы вам не будет.

Мне больше уже ничего не нужно, только Гейр, и она со мной. Но сначала я свершится месть.

Я падаю на четыре лапы, доспех гнётся, лопаются заклёпки, разлетается металл, и плащ улетает в сторону серой тряпкой. Я поднимаю длинную морду, чувствую мокрым языком острые зубы, множество их. Мои мускулы полны силы. Это мой боевой облик, который у меня не было возможности вызвать, не имея голоса.

Сейчас я не могу говорить, но скоро… Скоро.

Я киваю головой, указывая назад, и Гейр взлетает мне на спину. Как в старые времена – я бы не сказал, что добрые, нет, но прекрасные – когда мы вместе начинали этот путь. Когда это тело было моей единственной формой.

Гейр поднимает клинок и смеётся. Гром вторит ей, всепожирающая стена ливня накатывает из-за края пропасти, и запах мокрой гари, такой сильный, радует меня.

Мы влетаем в ворота. Они идут нам навстречу. Их много, но…

В голосе Горна я слышу страх.

Во мне его нет.

Где-то за краем мира восходит солнце.