Эму

Аннотация (возможен спойлер):

У всех звери как звери, а у меня — чертова эму. Лохматая, с выпученными безумными глазами и по-идиотски выгнутым клювом. Вся эта идиотская, с какой стороны ни посмотри, конструкция таскается за мной денно и нощно. И отвязаться никак нельзя: ведь эта эму, вроде как, отражение моей сущности. Стыдно. Мне постоянно из-за этого стыдно.

[свернуть]

 

У всех звери как звери, а у меня — чертова эму. Лохматая, с выпученными безумными глазами и по-идиотски выгнутым клювом. Маленькая голова неустанно колеблется на длинной волосатой шее. Такой, не очень симпатичный одуванчик на ветру. А под шеей — тело, похожее на серо-коричневый гриб. Большой древесный гриб на куриных ногах. И вся эта идиотская, с какой стороны ни посмотри, конструкция таскается за мной денно и нощно. И отвязаться никак нельзя: ведь эта эму, вроде как, отражение моей сущности. Хранитель жизни.

Стыдно.

Мне постоянно из-за этого стыдно.

Я — преподаватель, одна из лучших выпускниц кафедры истории искусств. На моих занятиях всегда тишина, по факультету ходят легенды о том, как я провожу экзамены. И легенды эти одна страшнее другой. Они даже не очень-то преувеличены: на пересдачу действительно отправляются многие.

Была такой, сколько себя помню. «Деловая», — качала головой мать, когда я еще в первом классе школы взялась строить толпу одноклассников на линейку.

Мой девиз — делать хорошо или не браться. Поэтому я умею оценивать свои силы и все делаю на совесть. Упорно работаю, слежу за собой.

— Сильная женщина, — шептались обо мне студенты раньше. И такие слова были мне по душе.

Все шло прекрасно, пока мне не стукнуло двадцать пять. Я попала в аварию (естественно, не по моей вине), а когда очнулась через несколько месяцев — в больничной палате туда-сюда носилась эта треклятая эму. Эму, которая отражает мою сущность...

И прежняя жизнь, мой образ и место в обществе были растоптаны кривыми трехпалыми лапами.

— Я думал, у нее будет львица или какая-нибудь пантера.

— Я делал ставку на змею. Но эму! Даже мой богомол теперь не выглядит смешно.

— Прости, но богомол — это все еще смешно.

Взрослые шепчутся по углам, но не дразнят открыто, как дети. Остается только радоваться, что отражение появляется в двадцать пять лет, а не в десять. Кем бы я стала, если бы всю юность за мной по пятам бегала бы эта безмозглая птица? Вряд ли бы добилась каких-то успехов. Постыдилась бы на что-то претендовать.

С эму мы похожи в одном: она тоже любит мою квартиру. Становится до противного задорной, когда вечером мы возвращаемся домой. Меня это нервирует. Как эта тупица может отражать мою сущность? Я совсем, совсем не такая!

Один ее вид оскорбляет меня. Часто думаю, как было бы здорово, если бы эму просто потерялась. Иногда даже представляю, как отвожу ее куда-нибудь, далеко-далеко, и бросаю там. В какой-нибудь глуши, в лесу или на болоте. Чтобы та больше никогда не возвращалась в мою жизнь. Чтобы не смела портить ее. Так нельзя, и даже думать об этом плохо. Но я ничего не могу с собой поделать.

— Ты убила ее? — спрашивает студент, хватая меня за руку. Я смотрю на него удивленно, даже укоризненно. У него опухшее, зареванное лицо. Припоминаю, что это брат той девушки, о которой все судачат, но до сих пор никто ничего не знает. Я не знаю тем более — она пропала, когда я лежала в больнице, без сознания.

— Простите? — хмурюсь.

Он отпускает мою руку. Подходит к эму, осторожно гладит ее по голове и прежде, чем я успеваю возмутиться, уходит. Странный парень. Вероятно, из-за сестры у него поехала крыша. Вздыхаю. Люди такие слабые создания.

Захожу в аудиторию и встаю за кафедру. Студенты замолкают. Ненормальная эму носится в первых рядах. Сжимаю и разжимаю кулаки. Нужно просто не обращать на нее внимания.

— Итак, начнем со списка присутствующих, — говорю. Открываю журнал и застываю:

«Тебе нравятся эму?» — написано наискосок через весь лист.

Поднимаю взгляд на студентов, стискивая зубы от злости. Хватаю журнал и застываю вновь. Надпись бледнеет и пропадает. На ее месте появляется другая:

«Мне вот нравятся».

Лекцию провожу с трудом. Мысли путаются и улетают к журналу, к двум странным фразам, которые то ли померещились, то ли действительно появились и исчезли.

После лекции заползаю в кабинет кафедры и устало плюхаюсь на свое кресло. Благо дело, здесь нет ни преподавателей, ни студентов с их бесконечными вопросами.

Эму? Нет, мне определенно не нравятся эму. Я вовсе не из тех людей, которым нравятся дурацкие вещи.

***

Их двое в этом странном месте. Голова кружится и хочется спать, но иногда, ненадолго, сознание вдруг проясняется.

— Это безвременье, — заключает одна из них вслух. Ее голос эхом разносится по помещению, если это место можно назвать так. Она медленно сонно озирается, маленькими ладошками, плавно разгоняя разноцветный туман. Ее короткие русые волосы, по-детски мягкие, взъерошены. Она то вытягивает тонкую шею, будто силясь заглянуть куда-то, то забавно вжимает голову в плечи. Походит на нахохлившегося воробья.

— Безвременье, — задумчиво повторяет другая, поднимаясь. Длинные ноги и руки слушаются с трудом. Волосы, черные, по пояс, то и дело падают на лицо и кажутся тяжелыми, будто их облили мазутом.

Для того чтобы осознать, что такое безвременье, приходится напрячься. И вспомнить, что за его пределами время есть.

Время.

Раньше они обе жили во времени, а теперь находятся где-то во временном разломе. Тут нет времени. Есть какое-то пространство, довольно невнятное. И, кажется, таким оно не должно быть. Но вот каким должно?

— Я не могу вспомнить даже свое имя, — с досадой говорит высокая темноволосая узница.

— Я тоже, — вздыхает другая. — Давай просто придумаем? Скажи что-нибудь.

— Например? — хмурится темноволосая.

— На-при-мер... На. Приме... Прима! Ты будешь Прима!

— Боже мой, — усмехается та.

— Бо-же... Бо! Зови меня Бо.

Прима удивленно открывает рот, но ничего не говорит. Качает головой. Впрочем, ей все равно, как их сейчас будут звать. В этом безвременье и забвении.

Когда они не спят, ходят и исследуют пространство. Ходить можно вверх и вниз, вправо и влево. Они в сфере, где нет пола и потолка. А кажется, что те непременно должны быть. Кажется, ходить вверх обычно нельзя. Но тут — можно.

— Мы все здесь изучили, — говорит однажды Бо.

И пространство вдруг меняется. Ходить теперь можно и по самому цветному туману, в котором тут и там торчат ветви. Бо лазает по ним, а Прима только сидит внизу, на первой попавшейся ветке. Она не хочет больше исследовать. И не понимает, почему Бо одержима этим.

Иногда они слышат голоса других людей. Те звучат то далеко, то близко, но их обладателей никогда не получается увидеть.

— Как думаешь, почему мы здесь? — спрашивает Прима.

— Может быть, мы сделали что-то плохое? — Бо отпускает ветку, за которую держалась, отталкивается от нее и плывет вниз, к Приме. Садится рядом.

Ее мысль Приме не нравится.

— Почему ты думаешь, что мы могли сделать что-то плохое?

Бо медленно вздыхает и смотрит задумчиво, сквозь Приму.

— Знаешь, — говорит она неуверенно, — иногда мне кажется, что я не здесь.

Прима хмурится. Не понимает.

Та продолжает:

— Точнее, будто я одновременно здесь и где-то еще. И там мне всегда плохо и больно. Когда становится совсем тяжело, я стараюсь как можно лучше сосредоточиться на «здесь». Чтобы где-то там ничего не чувствовать.

Теперь Прима понимает, почему та так много исследует.

Бо молчит немного, а потом заключает:

— Поэтому я подумала, что могла сделать что-то плохое там. И теперь меня наказывают.

Прима обнимает ее.

— Я не думаю, что ты сделала что-то плохое. Настолько плохое, чтобы тебя нужно было наказывать.

— Ты такого не ощущаешь?

— Нет. Я вообще ничего не ощущаю. Я есть только здесь.

— Не знаю, хорошо это или плохо, — задумчиво говорит Бо. И гладит ее ладошкой по спине.

Бо не всегда бывает энергична. Иногда она лежит долго-долго, подтянув колени к груди, и дрожит. В такие моменты Прима не знает, что делать, поэтому просто обнимает ее и старается согреть. «Все хорошо», — шепчет она. «Все в порядке».

Но сама сомневается, что это так.

— Прима, мы же друзья? — спрашивает Бо. Она, наконец, проснулась, и Прима очень этому рада. Одной страшно. И страшно, когда Бо дрожит. Кажется, где-то ей действительно больно и плохо.

— Конечно, — улыбается Прима. — Мы друзья, Бо.

— Тогда давай дружить, если выберемся?

— Когда выберемся, — поправляет ее Прима. — Давай.

Однажды Прима просыпается и в руке видит светящуюся сферу.

— Что это?

— У меня такая же! — улыбается Бо.

У каждой из них теперь есть по сфере размером с кулак. У Примы шар прохладный, в нем смешаны фиолетовый и голубой. Ей нравится рассматривать его, он красивый. У Бо шар оранжево-салатовый, слишком яркий на вкус Примы. Но Бо он очень нравится.

Они долго гадают, что же это может быть. Бо надеется, что что-нибудь вкусненькое, а Прима долго пытается вспомнить, что это значит.

А потом шар Примы начинает тускнеть.

— Может, так и нужно, — подбадривает ее Бо.

Но Приме так не кажется.

Когда он гаснет совсем, то становится черным и тяжелым.

— Прима... Ты теперь исчезнешь? — плачет Бо. И Прима не отвечает. Она и сама очень боится.

Безвременье становится серым. Теперь это комната, здесь всюду неровности и острые углы. Они будто внутри огромного камня. Бо стучит по стенам, вслушивается в глухие раскаты эха. Прима постоянно чувствует себя сонной и сидит в углу, перекатывая тяжелый шар из одной руки в другую. Ей кажется, что-то в нем умерло. И от этого очень печально.

Бо не находит выход. Точнее, не успевает. Однажды она опять засыпает и начинает дрожать. Прима подползает к ней и привычно греет, успокаивает. Но та не просыпается. Прима впервые тихо плачет, стыдливо растирая слезы по лицу. Будто кто-то может ее увидеть.

Бо просыпается, когда Прима уже этого не ждет.

— Я устала, — говорит та едва слышно. — Я больше не выдержу.

Она плачет. Прима старается успокаивающе улыбнуться.

— Потерпи, Бо, — просит она. — Мы выберемся.

— Мы выберемся, — кивает та. — Но нам не по пути.

Прима не понимает. Но и спросить ничего не успевает. Бо вдруг вскидывает голову и кричит. Эхо издевательски повторяет ее болезненные крики. Бо бледнеет, как сначала кажется Приме. Но затем она понимает, что та становится прозрачнее.

— Не уходи, — Прима падает рядом с ней на колени. — Не оставляй меня тут!

— Прости, — вымученно улыбается та. — Я правда больше не могу.

Прима теперь плачет, схватив Бо за руку. А та вдруг отдает ей свою сферу, в отличие от хозяйки, яркую и полную жизни.

— Возьми. Тебе нужнее, — говорит Бо. — Надеюсь, тебе нравятся эму? Мне вот нравятся.

Она исчезает. В последний момент Прима тянется за ней, но лишь падает на ухабистую каменную поверхность. Она прижимает сферу к груди, дрожа всем телом. Прима засыпает.

***

Я просыпаюсь в кабинете кафедры. Слезы льются, но я не пытаюсь их остановить. Как я могла забыть?

— Бо, — всхлипываю я. — Нет, мне не нравятся дурацкие эму!

Эму подбегает ко мне, глупо прыгая на своих куриных ногах. Я глажу ее по взъерошенной, смешной голове с выпученными глазами. Она удивляется, потому что до сих пор я ни разу не прикасалась к ней.

— Прости, — шепчу.

И эму, словно все понимая, кладет голову мне на колени. Должно быть, знает, что я наконец-то вспомнила.

— Пойдем домой, — ласково говорю я.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 3,82 из 5)
Загрузка...