Джунгли будущего

Когти отросли за время долгого сна, впились в землю. Ирна чувствовал ее, податливую, рыхлую, но шевельнуться еще не мог. Явь обступала медленно, подползала теплом гнезда, запахом слежавшейся хвои.

Потом он услышал сердце. Оно забилось быстрее, громче, каждый удар разгонял кровь, и от этого как иголками кололо кожу. Шерсть вставала дыбом, уши вздрагивали, а пальцы сжимались сами собой. Дыхание стало рваным, свистящим, затем успокоилось. Когти пропахали борозды в полу, освободились, и только тогда Ирна сумел открыть глаза.

Он долго лежал, вглядываясь в проблески света и провалы теней, и заново привыкал к телу. Оно казалось неповоротливым, тяжелым, – не то, что в сновидениях. Но явь важнее грез, важнее, важнее, даже сейчас, в ужасное время.

Ирна упрямо цеплялся за эту мысль, повторял ее – двенадцать раз, как заклинание. А после потянулся незримым путем, позвал без слов:

«Ирна-кирзи!»

Двойник откликнулся тут же, будто ждал:

«Ты проснулся! Я так скучал, прилечу совсем скоро».

Ирна улыбнулся, в груди разлилось тепло. Явь и правда лучше снов.

Если напрячься, можно перехлестнуть душу двойника своей, взглянуть на мир его глазами. Но Ирна не решился. Двойник далеко, на растрескавшейся земле или возле умирающего моря. Видеть это больно.

«Сколько я спал?» – спросил Ирна.

Двойник ответил:

«Двенадцать лет».

Так долго! Двенадцать лет, колдовское число. Нужно скорее добежать до хижин, узнать, что принесли эти годы. И Вирута, Вирута, встретит ли его? Прощаясь, она говорила… нет, нельзя думать об этом.

Ирна попытался сдавить страх, как песок в горсти. Но не сумел, двойник все равно почувствовал. Попросил:

«Не засыпай снова, пожалуйста, пообещай, что дождешься меня!»

Конечно же, Ирна пообещал.

 

Гнездо завалило хвоей и опавшей листвой. Лаз не желал открываться, плетеная крышка заклинила, тут и пригодились когти. Скоро они сточатся о камни и стволы деревьев, но пока – острые, длинные. Как люди живут без когтей? Двойник смеялся, когда Ирна спрашивал об этом, давным-давно.

Выбравшись из гнезда, Ирна замер. Каждый раз после долгого сна он готов был обмануться, почти верил: мир исцелился и ожил. Ведь свежий ветер обещал прохладу осени, птицы перекликались в вышине, а сквозь полог ветвей сияло небо.

Но стоило вглядеться внимательней, и чары рушились. Ирна помнил из снов – небо должно быть чище, синей. И его цвет исказила не дымка, а хрустальный свод, тот, что построили люди. Вокруг – не бескрайняя чаща, а островок зелени и жизни, и прозрачный купол укрывает его, защищает от духоты и яда.

Но воздух пах так сладко, и голоса птиц утешали. Ирна вздохнул. Неужели он хотел сломя голову мчаться к хижинам? Нельзя бегать в Лесу Тишины, нельзя тревожить других спящих. То здесь, то там среди деревьев виднелись крыши их гнезд. Нужно осторожно прокрасться мимо. А потом задержаться в Чистой Лощине, нырнуть в горячий источник, пройти под ледяным водопадом. Лишь после этого можно явиться родным. И двойнику.

Когда Ирна вышел к хижинам, тени уже удлинились. Ползли навстречу, рассекая поляну, и солнце било в глаза, медленно опускалось за верхушки деревьев. Ирна сощурился, заслонился от лучей и огляделся.

Хижин не стало больше. Часть одряхлела, другие вовсе стояли заброшенными: ни свежего лапника на крышах, ни осенней росписи над дверьми и окнами. Запах общинного костра был едва приметным, – тень, а не запах. Еще рано, огонь дремлет, тлеет под камнями на лугу, но к вечеру очнется, взметнется ввысь. Все шаншу соберутся там, придут и люди, что гостят в лесу.

Ирна уже решил, что его хижину разобрали или перенесли, – а потом вдруг разглядел. Ее заслонили деревца: вытянулись, распушили ветви, листва серебрилась и дрожала. Разноцветная краска на стенах потускнела, знаки стерлись, неужели Вирута не рисовала их заново каждый год? И где ее дом, он стоял совсем рядом, но от него ни следа не осталось, землю скрыли высокие стебли. Усталые, они уже клонились к земле.

Тогда, прощаясь, Вирута сказала…

– Вирута! – позвал Ирна. В три прыжка домчался до своей хижины, распахнул дверь. Заметался по пустому жилищу – всюду пыль, мертвый очаг, нетронутая лежанка. Ирна сорвал плетеную занавесь запасного лаза, выскочил наружу. – Вирута! Я проснулся! Где ты?

Ему ответил незнакомый голос.

– Долгий сон отпустил тебя. С возвращением, странник.

Ритуальные слова, спокойные и легкие. Стыд затопил душу, захотелось исчезнуть, убежать. Из долгого сна черпают колдовство и мудрость, а что принес с собой Ирна? Страх и безумие?

Он обернулся. На тропе стояла молодая шаншу – незнакомая, родилась и выросла, пока он спал. Солнце золотило ее шерсть, скользило по обнаженной коже ладоней, по сточенным когтям. Шею оплетали бусы, светящиеся, яркие – подарок ее двойника, не иначе.

– Ты Ирна? – спросила она. – Я отведу тебя.

Он пошел за ней следом. По тропе, петляющей среди домов, мимо загона, где сонно толпились откормленные птицы. Ни человек, ни шаншу не вышел навстречу, не окликнул. Попрятались, боялись показаться на глаза, будто знали, куда лежит путь Ирны. Он и сам это знал. Знал, но не мог поверить.

В Лесу Покоя уже начала опадать листва. Зима всегда задерживалась здесь, а осень наступала слишком рано. Ирна думал об этом, ныряя под алеющие ветви, пробираясь сквозь кусты, тяжелые от ягод. Может быть, незнакомая шаншу случайно забрела сюда, сейчас выведет прочь? Пусть случится чудо.

На краю поляны проводница остановилась.

– Вирута здесь, – сказала она.

Указала на холм, похожий на гнездо спящего, – но покрытый землей, заросший красным вьюнком и лесной осокой.

– Когда? – спросил Ирна.

– Три зимы назад, – ответила проводница. – Вирута не уходила в долгий сон многие годы, прожила почти двадцать лет яви, исчерпала жизнь до дна.

Ирна сделал шаг, другой и не удержался на ногах. Холм качнулся навстречу, – вьюнки, осока и темная земля. Аромат цветов смешался с запахом раздавленных стеблей. Сердце забилось отчаянно, громко, слишком громко для Леса Покоя.

Тогда, двенадцать лет назад, прежде чем закрыть лаз над гнездом Ирны, Вирута сказала: «В долгом сне можно коснуться любой души. Мы не расстанемся». Явь уже ускользала, он не мог ответить, а в сияющей чаще сна, в гремящем ритуале безвременья Вируты не было.

Она была здесь. Ирна прижался щекой к земле, вслушался. Там, в глубине, еще жила память. Сплетаясь со следами других жизней, медленно кружилась, отдалялась, пронизывала мир.

– Разве мы не хотели, – прошептал Ирна, – в последний раз уснуть вместе?

Никто не ответил. Память о Вируте молчала, а ее душа ушла из яви.

Плохо искал в долгом сне. Сумеет ли еще найти?

«Ирна-шаншу!» Зов двойника рассек тьму, на миг отогнал боль. «Я в пути, я скоро буду рядом».

Для людей скоро – это не время между выдохом и вдохом, даже не время от сумерек до темноты. Это часы, а порой и дни. Люди живут так долго.

«Пожалуйста, лети быстрее», – попросил Ирна.

 

К вечеру двойник не появился.

Костер на лугу разгорался, трещали сухие ветви, занимались поленья. Колдунья раскачивалась в свете огня, шептала заклятья, и искры сыпались, взлетали и таяли в вышине, под хрустальным сводом. Небо наливалось чернотой, мерцали первые звезды.

Ирна смотрел на них и на пламя, пляшущее все жарче, – избегал чужих взглядов. Столько шаншу собралось на лугу, – все они казались сейчас незнакомыми, и взрослые, и дети, сновавшие за их спинами, будто юркие тени. Вдруг и впрямь не осталось никого из тех, кто провожал Ирну двенадцать лет назад?

Но колдунья была прежняя – Ята. Сколько Ирна ее помнил, она была такой: сгорбленной, поседевшей. Казалось, серебристая паутина пронизала ее шерсть с головы до пят, от кончиков ушей до когтей, унизанных кольцами. Колдуны живут в долгом сне, лишь изредка выныривают в явь.

Заклятья смолкли, и почти тут же – даже миг тишина не висела на поляной, – вечер наполнился голосами. Ирну окликали снова и снова, подходили, здоровались, и он начал различать знакомые лица. Кто-то состарился, кто-то вырос, кто-то не изменился. Так странно, думал Ирна, все они пришли к костру праздновать мое возвращение. А я пришел проводить Вируту, проститься с ней.

– Где ты был в долгом сне? – Голоса неслись со всех сторон, заглушали друг друга. – Что ты видел?

– Я видел ритуал, – ответил Ирна.

Шаншу затихли, готовые слушать, он чувствовал на себе завороженные взгляды. Принялся рассказывать, говорил медленно, старался ничего не упустить, вспомнить каждую каплю росы, каждый луч солнца и шорох в непроглядной чаще. Но не поднимал голову, смотрел на свои ладони. На них остались следы земли и зеленые разводы – кровь травы.

Последние слова растаяли, исчезли в треске огня. Голоса зазвенели вновь, окружили Ирну, но у него не было сил отвечать.

– А я только один раз видела ритуал, зато водопад – всегда! Такой огромный!

– Я был в чаще, совсем такой, как у Ирны, но на охоте…

– А я…

Колдунья поднялась, поворошила поленья, обошла костер и опустилась рядом с Ирной.

– Ты всегда видишь ритуал, – сказала она. – Он с тобой в каждом долгом сне. Можешь быть колдуном.

Ирна все смотрел на отпечатки стеблей, на частицы земли, въевшиеся в кожу.

Столько раз он погружался в ритуал, столько раз рассказывал об этом, но впервые Ята заговорила с ним о колдовстве. Все потому что Вируты больше нет рядом. Он мечтал возвращаться к Вируте, мечтал ждать ее возвращения. Мечтал, что у них родятся и вырастут дети. Старость подойдет незаметно к Вируте и Ирне, и однажды они поймут – пора в Лес Покоя. Скроются в нем и уснут рука в руке.

У колдуна не может быть таких мечтаний.

Ирна заставил себя поднять взгляд, повернулся к Яте. Огонь отражался в ее зрачках, слепил.

– Зачем Вирута так сделала? – спросил Ирна. – Зачем ушла без меня?

– Ради своего двойника, – ответила колдунья. Спокойно, без печали, без сожаления. – Ему нужна была особая сила. А что дает им особую силу? Только наша смерть.

Ирна зажмурился, закрыл лицо руками. Не мог смотреть на звезды, на пламя, на шаншу, собравшихся на праздник.

Ни явь, ни видения не объяснят, почему все так устроено в мире. Если умрет человек – его шаншу не проживет и нескольких мгновений. А если умрет шаншу – двойник будет страдать, но в утешение получит дар: предвидение, взгляд сквозь миры, память веков или иную, еще неведомую силу.

– Не печалься о Вируте, – сказала колдунья. – Она прожила долгую жизнь. Лучше подумай о моих словах.

 

Двойник пришел на рассвете.

Ирна едва помнил, как вернулся вчера от костра, как добрался до своего жилища. Рухнул на скрипучую лежанку и провалился в дремоту, так непохожую на долгий сон. Грезы кружились и мелькали, не задевая душу.

Близость двойника заставила встрепенуться, – Ирна скатился с кровати, тут же поспешно вскочил. Сквозь щели в восточной стене пробивались первые лучи, и сумрак отступил к углам, затаился под крышей. Ирна дернул ушами, прислушался, – да, вот хрустнула ветка, вот захлопали крыльями потревоженные птицы. Хотел кинуться навстречу, но двойник опередил его, распахнул дверь, воскликнул:

– Прости, я очень спешил!

Шагнул внутрь, согнувшись почти вдвое, и сразу опустился на пол. Хижина была слишком низкой, слишком тесной для человека. Ирна сел рядом. Сердце успокоилось, стучало ровнее, тише, воздух с каждым мгновением становился светлей. Двойник улыбнулся, и Ирна поймал его черный взгляд, всмотрелся в лицо.

Двенадцать лет – долгий срок, даже для человека. В углах глаз и возле губ появились тонкие морщины, рассекли кожу – бледную, лишенную шерсти. А волосы остались прежними, черными и жесткими, обрезанными чуть выше плеч. Если их не стричь, отрастут до земли, – люди устроены странно.

Такие знакомые черты – и все же будто стали резче. Что там творится снаружи, через что пришлось пройти двойнику? Ирна не нашел сил заговорить об этом. Спросил о другом:

– Ты ведь знал? Что Вирута умерла?

Двойник кивнул. Отвел взгляд – будто хотел ответить, но не смел. Печаль и раскаяние витали в его мыслях, доносились до Ирны, не превращаясь в слова.

– Если знал, почему не разбудил меня?

– Нельзя! – Двойник схватил его за руку, сжал слишком крепко и тут же опомнился, отпустил. – Нельзя будить спящих! Ты ведь мог потерять дорогу в долгий сон. Навсегда!

И чем это плохо? Даже если бы проснулся поздно, застал бы хоть последние мгновения Вируты, проводил бы ее, простился. И жил бы в яви восемь лет или десять. Исчерпал бы дни жизни и исчез, оставив Ирне-кирзи неведомый дар.

Только двойник не хотел этого. Он всегда говорил: «Пока ты со мной, я не теряю веру. Пока ты спишь или бодрствуешь, пока бродишь в лесу, вдыхаешь свежий воздух, – я верю, что мы исцелим землю. Не оставляй меня».

– Пойдем в лес, – сказал Ирна. – Тебе здесь тесно.

 

Восемь лесов прятались под хрустальным сводом, каждый носил гордое имя. Но лишь детям они казались бескрайней чащей, любой взрослый знал – это зеленый остров среди мертвой пустыни. И каким бы чистым ни был воздух, как бы ни искрилась прозрачная вода, удушье подступало к каждому шаншу. Ветер в листве и голоса птиц не могли скрыть боль земли, глубокую, давнюю. Ирна слышал ее даже сейчас.

Если идти быстро, отдыхать лишь изредка, то от края до края купола можно добраться за ночь и день. Но к чему торопиться? Тропа петляла, уходила от хижин в Родниковый лес. Солнце прорывалось сквозь ветви, тянулось косыми лучами, а за резными листьями папоротника журчала вода.

Двойник шел медленно, то и дело останавливался, запрокидывал голову. Зря говорят, что люди не слышат землю, – двойник был сейчас ее отражением. Также радовался зеленым побегам, белым крыльям бабочек, жизни, пропитавшей все вокруг. Но не мог забыть о боли, о том, что ждет с другой стороны хрустального свода.

В детстве Ирна много раз тянулся в пустыню, заглядывал в нее глазами двойника. Успевал увидеть солнце, уходящее в мутную багряную пелену, ободы огромных колес, ползущих через ржавую глину. Отрава въедалась в глаза, не давала дышать, и земля кричала. Но двойник не позволял смотреть дольше мгновения, просил: «Не надо, не надо, это слишком страшно, слишком больно для шаншу!» А потом уверял, что людям проще, не так тесно они связаны с землей, могут вынести ее страдания. Могут даже и вовсе ее покинуть – подняться в небо на кораблях из заклятой стали, отправиться далеко-далеко, к звездам. Ирна верил – как иначе? Но все равно беспокоился, боялся за двойника.

– Как здесь красиво, – сказал двойник и улыбнулся, мечтательно и грустно.

Это место не изменилось за дюжину зим. Тропа бежала сквозь заросли вниз, к руслу ручья. В гребень оврага вросли валуны, – плоскими лежанками манили к себе, звали передохнуть. Ирна взобрался на ближайший камень, еще холодный, не напитавшийся дневным теплом.

Двойник смотрел на воду, шумящую в расщелине, и будто собирался с мыслями. Потом вздохнул и заговорил:

– Я знаком с Вирутой – с Вирутой-кирзи. Он выбрал тяжелый и дальний путь, скоро навсегда покинет землю.

– Для чего? – спросил Ирна. Когти скреблись по валуну, звук походил на сдавленный стон.

– Наш мир измучен, отравлен. – Двойник запнулся, подбирая слова, ища те, что попроще. Когда-то Ирна обижался на это, но давно перестал. – Мы знаем, как его исцелить. Но чем? Откуда нам взять средства, силы, лекарства для земли? За ними нужно лететь в другие миры.

Ирна кивнул. В долгом сне, в грохоте ритуала уже звучали эти слова, полные надежды и страха. Удастся ли? И что будет с чужими мирами, когда люди ступят туда, вскроют подземные жилы, примутся за работу? Даже свою землю кирзи почти погубили.

Может быть, Вирута не хотела этого видеть.

Скрежет когтей стал невыносимым, отдавался болью в пальцах, но Ирна не мог остановиться.

– Иногда я думаю, – голос двойника дрогнул, пропал на миг, – что вам было бы лучше без нас.

Ужас ударил Ирну словно молния, заставил вскочить, закричать:

– Без вас, без ритуала, кем бы мы были! Не знали бы ни речи, ни песен, ни колдовства!

– Но, может, были бы счастливее? – тихо спросил двойник.

– Нет! – Ирна яростно мотнул головой, взмахом руки отшвырнул возражения, как паутину. – Нет!

 

Рядом с двойником всегда было легче, светлей. И теперь, вспоминая Вируту, Ирна не хотел крушить все вокруг и не застывал в немом оцепенении. Ужас потери обратился в печаль, прозрачную и незыблемую, как хрустальный свод.

День за днем двойник бродил с Ирной в лесах, сидел вечерами на лугу у костра, рассказывал людские истории. Шаншу наперебой расспрашивали о звездах, о дороге к ним, и двойник говорил: вы не можете полететь туда, погибните без земли, но никому не придется страдать в разлуке, кирзи придумали способ, трудятся, не покладая рук, первые разведчики скоро отправятся в путь, и вы все узнаете. А потом, наедине с Ирной, обещал: «Я не улечу. Дело моей жизни здесь».

Мир начал темнеть, когда двойник простился, ушел из-под свода. Его мысли, доносившиеся издалека, ободряли, оживляли сердце. Но время шло, пища теряла вкус, запахи смешивались. Осенняя листва разгоралась желтым и алым, но не радовала взгляд. Вируты не было рядом, больше никогда наяву ее не встретить. Но в долгом сне возможно все.

«Я буду ждать, – сказал двойник. Сквозь его слова текли ряды чисел и тяжелые удары металла. Двойник теснил их прочь, но не мог скрыть от Ирны. – Проснешься – и сразу меня увидишь».

 

***

Как он гремит, зов ритуала!

Небо манит проблесками в кронах, – глубокое, синее. Когти вонзаются в неохватный ствол, вверх, еще выше, с ветви на ветвь. Лианы путаются, мешают – и рвутся от взмаха руки. Яркие лепестки опадают дождем, от их запаха мысли блуждают, тонут в сладком воздухе, в разноголосом гомоне. Щебет и свист, лающий хохот и рык, – в сумраке чащи столько птиц, столько зверей!

Но зов ритуала громче.

Еще рывок – и огромные листья распахиваются, открывают синеву. Солнце над головой, оно окатывает жаром, опаляет, перед глазами пляшут цветные круги. Но не могут заслонить джунгли, они тянутся от окоема до окоема, переливаются зеленью, сияют руслами рек, а вдали серебрится стена водопада.

Ритуал грохочет, словно бескрайнее сердце.

Ирна! зовет ритуал. Ирна!

Путь вниз проще, ветви подхватывают, не дают упасть, – и вот уже земля. Она дышит, полнится жизнью и, если прислушаться, можно различить, как текут глубинные воды, как корни тянутся к ним, пьют. Можно почувствовать, как острозубые мыши спят в своих норах, ждут наступления ночи, а муравьи трудятся неутомимо, бегут по привычным дорожкам. Но некогда, некогда слушать, ритуал влечет, он важнее всего!

Чаща дикая, густая. Заросшая тропа выныривает к свету, бежит вдоль берега реки. Солнце бликами рассыпается по волнам, из-за обрыва выплывает пирога. В ней Вирута – уверенно вскидывает острогу, бьет, и на острие извивается рыба, сверкает чешуей. Вирута машет, кричит:

– Ирна!

Он скатывается со склона, кидается в реку, гребет наперерез волнам, хватается за борт, пирога кренится, грозит зачерпнуть речную воду. Вирута рядом, прижимается щекой к щеке. Родной запах, прикосновение такое знакомое, но Вирута обнимает его одной рукой, в другой сжимает острогу. На дне лодки богатый улов, блестят серые и бронзовые бока, трепыхаются плавники, рты открываются, силясь вдохнуть воздух.

Никогда наяву Вирута не била рыбу острогой. Но в долгом сне возможно все.

– Нашел, – шепчет Ирна. – Ты здесь.

– Всегда найдешь, – кивает Вирута и отстраняется. – Но не медли. Ритуал! Ритуал ждет тебя!

Она толкает его, и Ирна летит сквозь воду, сквозь лианы и резную листву, – и вот уже под ногами тропа, утоптанная множеством шагов. Он мчится, и земля поет.

– Нет!

Крик рассекает гомон леса, следом из-под ветвей выныривает рыжая шаншу – незнакомая, юная. Бежит прочь от ритуала, с разгону врезается в плечо Ирны, он преграда на ее пути.

– Пусти, пусти! – Худая, с тусклой шерстью, она кричит, как безумная, шатается, сжав голову руками. – Не хочу больше видеть ни колдунов, ни кирзи, столько боли от них, дай мне умереть вместе с землей!

– Земля не умрет! – Ирна пытается встряхнуть беглянку, но та ускользает, падает на колени. Ее уши дрожат, в глазах чернота. – Все получится, кирзи возродят землю, мы им поможем.

– Возродят? Кирзи? – Беглянка не то смеется, не то воет, слова едва различимы. – Может и так, а сколько других земель они погубят? Выпьют досуха, превратят в пустыню, чтобы напоить наш мир? Я не вынесу, не хочу.

Ее отчаяние острое, кромсает и режет, и душа Ирны рвется в ответ. Долгий сон сереет, меркнет, но тут же взрывается красками и звуками, вспыхивает вновь. Вирута, думает он и вспоминает ее окровавленную острогу и рыбу, борющуюся за вдох. Столько жизней гибнет, чтобы стать пищей шаншу. Звери, птицы, жуки, – все становятся добычей друг друга. И вот земле нужна вода и пища, нужно лекарство, и мы отступимся из жалости к чужим, далеким мирам?

– Это не кирзи придумали, – говорит он, и беглянка замирает, поднимает взгляд. – Всегда так было.

– Не хочу, – шепчет она. – Раз мы такие, раз можем только разрушать, пусть уснем навсегда, никогда не проснемся, сгинем с землей. Я хочу уйти, но ритуал меня держит, пусти, пусти…

Но ритуал уже здесь, рушится с неба мириадами голосов, водоворотом прикосновений, – и Ирна кидается им навстречу.

Тень под пологом ветвей, жаркий луг, откос над рекой, тысячи мгновений, тысячи мест, – Ирна в каждом из них. Имена льются песней, и куда не взглянешь – увидишь лица шаншу. Мужчины и женщины, молодые и старые, опутанные украшениями и обнаженные, все они колдуют, плетут заклятье. Бьется огромное сердце безвременья, Ирна готов потеряться в нем.

Но ловит янтарный взгляд и понимает, – вот колдун, грезящий на заре мира, у истоков ритуала, в забытую эпоху. В долгом сне встречаются все души, время не властно над ними.

В ушах у колдуна птичьи кости, на шее – переплетенные жгуты и веревки, когти окрашены в небесный цвет.

Если не узнаю сейчас, думает Ирна, не узнаю никогда.

– Скажи, – просит он, – джунгли, что вокруг – это лес прошлого? Такой раньше была земля?

– Прошлое! – Колдун смеется, лазурные клыки полыхают на солнце. – Прошлое и будущее! Они едины в долгом сне.

Прошлое и будущее? Но здесь нет мертвой глины, нет яда и почерневших лесов. Жизнь бурлит, неукротимая, вечная.

– Так будет? – выдыхает Ирна.

– Что ж ты стоишь? – Древний колдун хватает его за плечо. – Ворожи, твори ритуал!

Мысли взлетают, обращаются пламенем, бескрайним зовом. Заклятья рождаются сами собой, гудят в горле, обжигают губы. Голос Ирны все сильнее, все громче, а тело взрывается полуденным солнцем. Еще миг – и больше нет двойников, нет шаншу и человека, душа едина, колдует, поет.

Долгий сон содрогается от бессчетных имен, разделенных и единых, как прошлое с будущим.

 

***

После пробуждения явь всегда казалась затаившейся, тихой. Но сейчас каждый запах был по-особому пронзительным, будил тоску. Сквозь прорехи в гнездо проникал весенний воздух, птица-чернокрылка призывно щелкала с вышины.

Ирна потянулся мыслью к двойнику, и ответ донесся тотчас, заискрился радостью:

«Я здесь!»

Ирна не успел удивиться, – плетеная крышка лаза заскрипела, распахнулась. Свет затопил гнездо, заставил зажмуриться и тут же померк. Двойник перевесился через край, протянул руку, помог Ирне выбраться.

– Как ты узнал? – Слова не слушались, сердце все еще колотилось слишком часто. Ирна привалился к дереву, вонзил когти в ствол. – Что я проснусь сегодня?

Накатил запоздалый стыд: двойник видит его едва очнувшимся, грязным и слабым! Нужно скорее добраться до Чистой Лощины, до горячего источника и ледяного водопада.

– Я несколько раз прилетал, надеялся. – Двойник качнул головой и засмеялся от счастья. Но тут же спохватился – в Лесу Спящих нельзя шуметь – и продолжил шепотом: – Но вчера почувствовал, Ирна-шаншу точно вернется! Я был занят, не собирался к вам, но меня как током ударило – пора!

Ритуал ему подсказал, понял Ирна. Мы и правда были там вместе.

– Ты спал шесть лет, – сказал двойник.

Шесть лет, половина колдовского числа.

Эти годы двойника почти не коснулись. Он даже казался помолодевшим – глаза сияли, в смоляных волосах запутались светлые лепестки. Что-то случилось с ним, что-то хорошее, и он жаждал разделить радость со своим шаншу.

Когда тропа вывела из Леса Спящих, а шум воды стал различимым, Ирна спросил:

– Ты придумал лекарство для земли?

– Мы стали на шаг ближе, – ответил двойник. – Сам все увидишь у костра. Будет испытание.

Испытание! Ирна знал это слово – такое древнее, что осталось только в сказках. Тех, где судьба разделяла кирзи и шаншу, и, встретившись вновь, они должны были доказать, что в самом деле двойники друг другу, по праву носят одно имя. На заре времен, когда только возник ритуал, испытания были обычным дело, – так рассказывала Ята. Но зачем они сейчас?

Ирна думал об этом в Чистой Лощине и потом, по дороге к костру. Порывался расспросить, но двойник сиял нетерпением, будто хотел удивить, вручить невиданный дар. И Ирна промолчал, решил – и правда, все увижу сам.

Треск поленьев слышался издали. Сквозь деревья виднелось пламя и окружившие его тени, а вот голоса не доносились. Ирна затаил дыхание, ступал за двойником тихо, след в след.

На лугу было тесно, но шаншу и люди расступались, пропускали Ирну ближе к огню. От того ли, что он вернулся из долгого сна? Или потому что рядом шагал двойник? Ирна ловил взгляды, отвечал на приветственные прикосновения. Здесь собралось так много кирзи! Сколько же их гостит сегодня под хрустальным сводом?

Двойник наклонился к Ирне и шепнул:

– Смотри! Вон они.

С восточной стороны у самого костра громоздились камни, скрепленные землей. Шесть лет назад их тут не было. На возвышении стояла девочка-кирзи, совсем юная, маленькая, – ей расти еще несколько лет, люди взрослеют медленно. Быстрый взгляд метался по лицам, в глазах отражался огонь. И одежда походила цветом на пламя, облекала тело, как вторая кожа. А рядом с девочкой…

Ирна заморгал, мотнул головой, пытаясь сосредоточиться, понять, кто перед ним.

Тонкое создание, – блестит металлом, огромные глаза мерцают. Пальцы длинные, как у человека, но изгибаются когтями. И запах, как после грозы, будоражащий, свежий.

Ирна не сумел промолчать, метнулся мыслью к двойнику:

«Кто это?»

«Машина, наделенная жизнью, – ответил тот. – Смотри!»

Но жизнь во всем, даже у камня и песчинки есть душа. Чему же двойник так радуется? Ирна не успел спросить об этом, – Ята-колдунья подошла к возвышению, раскинула руки.

Зашептала, запела, голос слился с треском костра. Заклятья дрожали в воздухе, Ирна едва сдерживался, чтобы не подхватить их, дышал через раз. Девочка и машина сомкнули ладони, переплели пальцы, не разобрать, где сталь, где плоть.

– Кто ты?

Крик Яты разнесся громом, мощью ритуала. Ирна вздрогнул, почти веря, что сейчас обрушится небо, расколется хрустальный свод. Но в вышине темнела ночь, искры взлетали и гасли.

Девочка и машина откликнулись хором:

– Мират!

– Верно! – Колдунья сжала их соединенные руки. – Мират-кирзи. Мират-шаншу.

Луг пришел в движение, зашумел, но Ирна все еще стоял неподвижно, не смог шелохнуться, даже когда двойник позвал его, потряс за плечо.

– Это правда? – спросил кто-то с другой стороны костра. – Получилось? Она действительно шаншу?

– Да, – кивнула Ята. – Шаншу. Она одна из нас.

Нет, нет, нет! Как может существо со стальной кожей и холодным светом в глазах быть шаншу? Разве в лесу она родилась? Нет, ее создали кирзи, она дитя ядовитого неба и больной земли, и не должна, не может быть никому двойником!

Но ее имя – Мират – среди мириады других гремело в ритуале, Ирна слышал его в долгом сне, помнил, оплетал колдовством. А если это правда, раз правда…

Он попятился, едва замечая, что вокруг, а потом метнулся от костра. Не обернулся на встревоженный оклик двойника, помчался, не разбирая дороги. Прочь, быстрее, быстрее!

Ночной лес хлестал ветками, выворачивался ямами. Когти с треском взрезали кору, Ирна бежал, прыгал, скатывался в овраги. Порой падал, прижимался к размытой весенней земле, ждал, пока вернется дыхание, и снова несся вперед. Голос двойника не смолкал, метался мысленным зовом, но Ирна его не слушал. Бежал и бежал, сквозь полночную тьму, сквозь расступающиеся тени, сквозь первые лучи рассвета.

Лес кончился, будто отсеченный огромным клинком. Земля поднялась песчаным валом, Ирна вскарабкался по нему.

Впереди было марево, золотистое, алое, заслоняющее мир. Оно изгибалось, вздымалось, теряя цвет, – если запрокинуть голову, увидишь утреннее небо.

Хрустальный свод.

Ирна зажмурился и ударился о него всем телом.

Еще раз, еще и еще! Боль прострелила руку, вывернула плечо, но Ирна не остановился. Снова и снова кидался на преграду, – пусть ее зовут несокрушимой, она не сможет устоять! Какой в ней толк, зачем ей защищать чистую землю от ядовитой пустыни, зачем шаншу жить здесь? Люди создали себе новых двойников, возьмут их с собой к звездам, а прежние шаншу не нужны больше, земля не нужна!

– Ирна, перестань, перестань, не надо! – закричал двойник.

Ирна не оглянулся – вновь швырнул себя на хрустальный свод.

Но тот и правда был нерушимым.

Ноги подкосились, свет распался клочьями тумана, и Ирна подумал: так он приходит, последний сон, темнота. Жаль, я не ушел туда вместе с Вирутой.

– Ирна, Ирна, – повторял двойник, – я же здесь, не надо, не надо…

Ирна открыл глаза. Он лежал под древним деревом, в тени узловатых ветвей. Солнце касалось листвы – едва народившейся, свежей, – вспыхивало в каплях росы. Такое ясное утро! Но боль блуждала по телу, въедалась в кости, мешала дышать. Пальцы двойника осторожно коснулись ладони. Ирна скосил глаза и увидел свои разбитые руки, обломанные когти, шерсть, слипшуюся от крови.

– Что плохого? – прошептал Ирна. – Если я уйду навсегда? Ты обретешь особый дар, а потом сделаешь себе другого шаншу из железа и молний.

– Нет! – Двойник отвернулся, вытирая глаза. Люди плачут, когда им плохо. – Никогда!

Зачем отвечать? Лежать бы так, глядя на листья, смиряясь с болью, ждать, когда придет сон – краткий, долгий или последний. Но Ирна нашел в себе силы, сумел возразить:

– Но вы сделали тех, кто нас заменит. Они смогут жить не только под хрустальным сводом, они будут помогать вам. Вместе вы излечите мир, а может, просто найдете другой. Без нас вам будет проще.

– И кем мы станем без вас? – тихо спросил двойник. – Будем драться, тратить жизнь на пустые ссоры? Вы – наша связь с землей. Разорвется – и мы рассеемся, как пыль, исчезнем. Ритуал нужен нам больше, чем вам, гораздо больше.

– Тогда объясни, – попросил Ирна, – зачем вы создали железную шаншу?

Двойник улыбнулся и пообещал:

– Я все расскажу.

 

Вернуться сейчас к хижинам, появиться на лугу у потухшего костра? Ирна и думать об этом не мог, – укрылся в Чистой Лощине. Двойник принес целебную мазь и отвар из трав. Пальцы сперва онемели, голова закружилась, но потом все прошло.

– Мы ведь уже знаем, что делать, – сказал двойник. – Сумели сохранить и этот уголок, и другие, возводим новые купола, оживляем под ними землю. Но нас слишком мало.

Водопад шумел за завесой ветвей, влажный воздух холодил ссадины.

– Вас столько же, сколько нас. – Ирна едва узнал свой голос – чужой, слабый. Наверное, только двойник и мог его расслышать. – Бывает больше, если шаншу уходят рано.

Как Вирута.

Двойник кивнул. Где его вчерашняя радость? Зеленый полумрак скрадывал черты, прятал взгляд, но усталость и грусть утаить не сумел.

– Слишком мало, – повторил двойник. – В разных мирах – разные богатства. И они нужны нам, чтобы изгнать яд из моря, очистить воздух, вернуть деревья и травы. Машины, обычные машины не справятся с этим одни, мы должны вместе с ними отправиться к звездам. Но нас едва хватает, чтобы трудиться здесь, на земле.

В ритуале грохотали имена, немыслимое множество имен, и заклятья сплетали друг с другом кирзи и шаншу. Но сколько звучит имен в яви? Шаншу рождаются лишь там, где еще цветет жизнь. В бескрайней чаще их могло быть без счета, но под хрустальными сводами – лишь горсть. Если кирзи и больше, то на щепотку.

– Поэтому мы и создали их, – продолжал двойник. – Мират-кирзи вырастет, вырастут и другие дети, вслед за разведчиками отправятся в дальний путь. И ты прав, новые шаншу будут помогать им. Но только потому что земля еще дышит, потому что вы живете здесь.

– Им нужен ритуал. – Ирна закрыл глаза. Звон водопада, дальний птичий крик, шелест листвы – сливались в единую песню. – Чтобы растерзать чужие миры, напоить нашу землю их кровью.

– С этим трудно смириться, – вздохнул двойник.

Трудно ли? Ирна вспомнил долгий сон, чешуйчатые тела рыб, бьющихся на дне лодки. Вспомнил прикосновение Вируты и ответил:

– Это круг жизни.

И незачем продолжать – бегущая вода и шепот ветра договорили за Ирну.

– Ята-шаншу сказала правду? – спросил двойник. – Ты теперь колдун?

Ирна и не думал об этом! Но ведь в видениях не просто слушал зов ритуала, – заклинал его, переплетал имена. Ята права.

– Да, – кивнул он и не удержался, схватил двойника за руку, заговорил отчаянно и быстро: – Раз я колдун, просыпаться буду совсем ненадолго, пообещай мне, поклянись, что каждый раз будешь рядом со мной наяву!

– Клянусь! – Двойник накрыл его руку своей, сжал так крепко, что боль вспыхнула на миг. – Конечно же, я буду рядом, клянусь.

 

Ирна свернулся, прижался щекой к земле, запустил обломанные когти в свежую хвою. Запах гнезда убаюкивал, хоть воздух яви еще не растворился, дурманил ароматом первых цветов.

Двойник потянул крышку лаза, но замешкался, наклонился и прошептал:

– Ты проснешься и увидишь меня тут.

Ирна хотел сказать: я верю. И знаю, ты будешь со мной и во сне.

Но слова ускользнули, голос похитила дремота. Ритуал гремел все ближе, обещал солнце в жарком небе и чащу без конца и края.

Сияющие джунгли будущего.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...