Вляпался в гости

Сколько себя помню, мёртвые преследовали меня, иногда являясь не совсем в подходящее время и совсем в неподходящем месте. В детстве родители не верили мне и говорили, что виной всему служила моя буйная фантазия и что всё пройдёт само. Но даже когда я повзрослел, мёртвые не оставили меня. Не пойму, почему с неупокоенным наваждением они искали встречи именно со мной и почему за долгие годы я так и не привык к потусторонним гостям, которые приходили изливать наболевшее, показывать события своего прошлого и «будущего», попутно перенося меня в них, как стороннего наблюдателя. Я старался помалкивать об этом, но после того случая дал себе обещание: если выживу, то обязательно поведаю о нём хоть кому-нибудь. Даже если мне придётся писать по ночам под шёпот замогильных визитёров, боясь отвести взгляд от исписанной бумаги. Надеюсь, те люди узнают себя в рассказе и поймут намёки мёртвых, или кто-нибудь, прочитавший его, словно невзначай, порекомендует им сие ни к чему не обязывающее повествование, ведь я не так хорошо с ними знаком и не могу обратиться к ним напрямую.

Мы стояли перед дверью, отряхивая снег с подошв, и старались не принюхиваться к отвратительной вони в подъезде.

– Я сказала, что у нас туго с финансами и предложила прийти к ним в гости. Не забудь, их зовут Совина и Лев, – проговорила Китти, придерживая нос пальцами, словно прищепкой, и надавливала на кнопку дверного звонка. – Как дела на работе?

Едкий запах неисправной канализации резал мои глаза. Я понимал, что ненавязчивым вопросом Китти хочет скрасить неудобства нескольких секунд ожидания, но лучше бы она спросила обо всём в такси. Мне пришлось выдавить неразборчивое мычание, чтобы лишний раз не вбирать воздух. В кармане завибрировал телефон, и я со спокойной душой погрузился в сообщения. Два проекта сворачиваются, если загубим третий, то придётся искать другую работу и тебе и мне. А вот мой начальник умел мотивировать и с лёгкостью отвлёк меня от смрада.

– Заходите быстрее, у нас в подвале поломка, – послышалось из раскрытой двери.

Нас не пришлось приглашать дважды. Мы вошли и сняли одежду, подавая её хозяину квартиры. Он улыбался вполне гостеприимно. Когда он развернулся, чтобы отнести одежду в шкаф, я краем глаза подметил его сморщенную физиономию. А мы в это время, ютясь на маленьком коврике, старательно вытирали ноги и боялись ступить на чистый пол. Наконец зловоние отступило, и я взглянул на круглый столик, украшенный свечами. На нём расположились блюда, источающие запах мяса, приготовленного со специями.

Признаться честно, я с утра ничего не ел и, обменявшись скоротечными приветствиями с хозяевами, с удовольствием присел за стол. Моей левой руке, давным-давно позабывшей как держать нож, не составило труда нарезать жаркое. Положив очередной кусочек мяса в рот, я расплылся на стуле и только тогда услышал, о чём говорили за столом.

– Так вкусно! Ты сама готовила, Совина? – спросила Китти.

– Купила и разогрела, – ответила та, – мы редко готовим.

Она подняла бокал и произнесла тост: что-то о том, как нужно чаще встречаться и тому подобное, позабытое в следующую секунду после звона бокалов. Взглянув на её многочисленные кольца, я неожиданно подумал, что, наверное, нелегко плавать с таким золотым «кастетом».

– Только сегодня мы приехали из путешествия, – говорила Совина. – Я зашла в квартиру и ужаснулась. По углам, на подоконнике – везде валялись дохлые пауки! – Её и без того большие глаза выпучились и застыли: она глядела сквозь нас на кучу высушенных тварей, терзающих её воображение.

– Куда вы ездили на этот раз? – спросила Китти.

– Мы посетили родину макарон и пиццы, – подхватил Лев. – Италия. Вам нужно там побывать.

– Путешествия – это же так прекрасно, – продолжила Совина. – Так вот поездишь по другим местам, посмотришь на других людей, вдохновишься и… На таком позитиве снова пойдёшь на работу, где опять будут глумить голову.

Не поднимая глаз, я кивнул, а сам старательно наматывал плотный клубок спагетти на вилку, думая о том, как бы не опозориться и в один присест проглотить эту мучную булаву. Уверен, что в детстве такой давились многие. Но сейчас под разговоры об итальянских площадях и изумительного вида номерах в отелях, не хотелось бы повторить ошибок прошлого и нечаянно выронить изо рта кусочек макарошки назад на тарелку или, того хуже, выплюнуть её через нос.

– А вы где были этим летом? – спросила Совина.

– Да тут недалеко, – ответила Китти, поглядывая на меня, ведущего неравный бой со спагетти. – Решили изучить родные края, полюбоваться на местную природу и насладиться ей вдвоём.

– Вы многое потеряли. Давайте вместе поедем в Испанию. Лев уже всё разузнал, купил билеты и заказал номера. Хотите и вам закажет?

– У Тома проблемы на работе, а мне совсем перестали платить. У нас сейчас не так много денег. Только на еду и хватает… – замялась Китти.

Она надула губки, опустила голову и выглядела так жалко, что мне захотелось её покормить. Раньше я бы попытался утешить, приободрить, а иногда и возразить её прибеднению, но теперь я глядел на неё и умилялся: как легко Китти перевоплощается в жертву. Такую милую жертву. Она просто прелесть. Именно такую я повстречал её впервые – застенчивую и по-детски наивную. Но с годами это куда-то улетучилось, а мне так не хватает той, милой Китти. И пусть сейчас она походит на обиженного ребёнка, с которым жизнь поступила несправедливо и которого немедленно нужно пожалеть, чтобы тот не заплакал. А я, быть может, в глазах её друзей прослыл бесчувственным чурбаном. Но я-то знаю, что не всё так плохо у нас с деньгами, и поэтому заглядываюсь на неё без угрызения совести, вспоминая наши молодые годы, полные юношеской влюблённости.

– Возьми ещё салатика. Ты совсем мало ешь, – сказала Совина, протягивая Китти прозрачную чашу, наполненную зелёными листьями салата вперемешку с маленькими помидорчиками. – Давай побольше тебе положим – никто его не ест. Лев, ты почему не ел салат?

– Я не люблю зелень! Ты что, не помнишь? – прокричал он откуда-то сзади.

Я и не заметил, как Лев нас покинул: не мог оторвать взора от Китти. Шарик французской горчицы вцепился ей в порозовевшую от вина щеку и, напоминая родинку, весело крутился туда-сюда, когда она поворачивала головой. Улыбаясь и гоняя вилкой по тарелке остатки спагетти, я думал: пусть ещё повисит пикантная коричнево-жёлтая крошка. И тут Китти ущипнула меня под столом. Наши взгляды встретились, и мы захотели друг друга поцеловать, но лишь столкнулись носами, чтобы не смутить хозяйку. Как только мы отшатнулись друг от друга, я поймал взгляд Совины. Она с завистью смотрела на нас, и её глаза вновь непомерно увеличились, жадно пожирая нашу любовь.

– Китти, ты говорила, что тебе мало платят. Переезжайте к нам, – проговорила Совина. – Вон у Лёвы зарплата больше, чем у вас, в три раза.

– Да, это так! – раздался Лёвин крик. – И вскоре будет ещё больше. Учитывая тот факт, что нам обещали премию за переработку и тринадцатую заработную плату.

Обернувшись, я увидел незабываемое, расплывчатое во времени зрелище. Опираясь на одну ногу и развернув руки назад, Лев падал на белый диван. Готов поклясться, что он летел так медленно, что я успел сделать четыре глотка пива из бутылки. Вчера я видел похожую картину, как на катке падал высокий мужчина в зауженных джинсах. Его правая нога взмыла вперёд, будто у танцовщицы канкана, и к ней, звонко скользнув лезвием конька, поспешила присоединиться левая. У повисшего в воздухе праздного конькобежца затрепетали руки, задралась короткая куртка, оголяя живот, и незамедлительно произошло породнение со льдом. А пока желеобразно потряхивались складки на его животе, а изо рта вылетали ругательства в адрес друзей, посмеивавшихся в сторонке, я представлял, сколь молниеносно исполнился заключительный элемент фигурного катания в его захмелевшей голове. В тот зимний вечер я цеплялся за любую возможность занять свой разум и отвлечься от холода, постепенно овладевавшего моим телом. Неожиданно в плотную завесу моих раздумий ворвалась Китти. Эффектно притормозив коньками, она спросила, не видел ли я, как на катке некоторые учатся нырять, а потом, лёжа на спине, беспомощно пытаются встать, но на деле катаются, словно неваляшка. Потом мы долго смеялись, и у меня потеплело на душе.

– Что вас здесь держит? Переезжайте! – говорила Совина, уставившись на меня прищуренными глазами. – Лёва поможет найти работу.

– Что касается Китти, то устроим её в бухгалтерию. А тебя, Том, возьмём на склад, – донёсся голос Льва. Он включил телевизор и продолжил рассуждать о нашем будущем. А я пытался разобрать его голос и, как мне тогда показалось, невольно прильнул к мясорубке, щедро накладывавшей в мои уши фарш из небрежно брошенных фраз и новостной ленты. – Таким образом зацепитесь, а там найдём что-нибудь получше.

Поначалу я думал, что с нами говорит комментатор новостей, но благо поверх спинки дивана вынырнула убедительно трясущаяся рука. Она перемещалась из стороны в сторону, останавливалась, когда рассуждала о важнейших моментах обустройства на новом месте; потряхивала отполированными ногтями, упоминая мелочные неудобства при переезде; и замирала, тыча волосатым указательным пальцем в потолок, когда рекомендовала беспрекословно уважать начальство, ибо от этого зависит продвижение по службе и дальнейшее благополучие.

– Ну что, вы решились? Сколько можно жить в этой дыре? – возмутилась Совина, брезгливо разводя руки в стороны. – Посмотрите, тут же нет будущего. Никакого развития и перспектив. – Она поднесла к нам ладошки, сложенные лодочками, и затрясла ими, а мы, словно загипнотизированные, уставились на них. – Вот ты, Том, можешь, как Лев, купить своей женщине шубу?

Я лишь молча уставился в пустые ладошки. Савина отряхнула руки от невидимого мусора; золотые кольца блеснули ярче, чем прежде. Её передёрнуло, как в тот раз, когда она рассказывала о мёртвых пауках, а губы брезгливо скривились. Она посмотрела на Китти взглядом матери, которая настоятельно советовала дочери не выходить за этого бездаря.

– Между прочим, у меня уже три шубы. На годовщину мне Лёва подарил кольцо с бриллиантом. Вот посмотрите какое. Лучше не буду говорить, сколько оно стоит.

Китти притронулась к крохотным серёжкам с рубинами – мой подарок на её День рожденья, но предпочла промолчать, опустив глаза в тарелку.

– Деньги деньгами, а как же: «с милым рай в шалаше»? – попытался разрядить обстановку я.

С этого момента началось нечто невообразимое. Я увидел и почувствовал нутром презрительный взгляд Совины. Стул подо мной начал стремительно уменьшаться, и я вслед за ним полетел на встречу с полом. Не представляю, чем бы всё закончилось, если бы мой подбородок спасительно не упёрся в стол. Взирающее сверху вниз лицо Совины искривилось и походило на припудренную сморщенную грушу с глазами, острые уголки которых колко вонзились в моё похолодевшее сердце.

– Я тоже так считал… – произнес Лев, подходя к столу, и тут же осёкся, получив схожий укол острых глаз жены.

Он обернулся и выключил телевизор: на одного безудержно болтливого собеседника стало меньше. А я сцепил пальцы замком и, прикрывая лицо таким нехитрым оберегом, уткнулся локтями в стол, уверяя себя, что надежно защитился от посягательств на размер мебели подо мной. Уверен, со стороны это походило на безмолвную молитву.

– Вы боитесь? Мы тоже сначала боялись, но поехали в другой город и увидели этих людей… Они настолько другие. Не хочу рассказывать, вы всё равно не поймёте. Но попытайтесь представить, они не держатся за определённые места. Куда их позовут – там их дом. И зарплаты у них ого-го. Совершенно другое мышление. Вместе с детьми срываются и уезжают, куда их позовут. Индия, Турция, даже Иран.

– А дети не страдают, – тихонько спросила Китти, – от таких переездов?

– А что дети, что с ними станет? Бегают себе в садиках и во дворах. Вы же бывали у нас однажды проездом и сами видели, какой у нас двор. Горки, лесенки, газон, парковочные места для машин.

– В вашем дворе всё так, но в других… – припоминал я. – Там только бутылки в песочницах, то есть в кучах песка. Честно говоря, когда мы там прогуливались, то наблюдали уставших мужчин с отрешёнными взглядами и стеклянными глазами. Они шли в рабочей одежде по домам, и многих из них изрядно покачивало.

– Учитывая, что город новый, в нём много приезжих рабочих. А насчёт тех районов, то семейных туда не селят. Там живут иногородние без семей, – приободрил Лев.

– А нас куда поселят? – испуганно спросила у него Китти.

– Как повезёт… В связи с перегруженностью жилого фонда, к начальству – к нам, наверно, сначала не поселят. Но вы можете снимать квартиру, на первое время. Возле леса, там спокойно, и скоро оттуда уберут мусорный полигон.

– Ну, так что? Решайте быстрее! Сейчас можно подать резюме. У Лёвы есть вакансия в отделе, он поговорит. Тебя Китти возьмут сразу, а Том найдёт себе тоже что-нибудь. Потом поздно будет. Останетесь в своей дыре навсегда.

Китти поглядела на меня, закусила губу и замялась, ожидая моего ответа, в котором по её выражению лица непременно должно было прозвучать: что я беру на себя ответственность за двоих и понесусь навстречу перспективам куда угодно и в том числе в лес возле мусорного полигона. И настоящий мужчина внутри меня уже рвался наружу, как вдруг моё внимание перехватило спагетти в животе. По каким-то неведомым для меня причинам оно зашевелилось, неуёмно раздувая желудок.

А тем временем тишина и пытливые взгляды окружающих вынуждали разобраться с нависшим вопросом о моей принадлежности к настоящим мужчинам. Ослабив ремень и сделав вид, что вот-вот развею все сомнения ожидающих, я залил непокорную трапезу парой глотков пива и мысленно пригрозил повторно пережевать её, если она не утихомирится. Но спагетти взбунтовалось ещё сильнее, словно приняло вызов.

– А где у вас туалет? – спросил я, придерживая раздутый живот.

– Прямо по коридору. Там не ошибёшься, – обронила Совина.

– У него быстрое пищеварение, – успокоила Китти.

Оставив стол позади, я зашаркал носками по скользкому полу, гадая, какие приключения ждут меня в уборной и, надеясь, что стены в квартире достаточно толстые и не придётся петь или нечаянно кашлять, чтобы заглушить, такие естественные звуки, которые ни капли не смущают дома и которых так стыдятся в гостях.

Впопыхах я открыл дверь и влетел в помещение. Звуки разговора утихли, а тягучий воздух окрасился запахом старых фотографий. Не сомневаюсь, я повернул не туда, ведь попал в комнату со старой мебелью и двумя пожилыми людьми. Казалось, я по ошибке ворвался в позабытый склеп к призракам, что узнавали о ходе времени по отслоениям на холодном граните, и нарушил их уединённую идиллию. Но, к моему изумлению, они не обратили на меня никакого внимания.

Высохшая, как мумия, женщина сидела в обвешанном кружевными вышивками кресле и вязала. Немногочисленные седые волосы тонкой вуалью покрывали её плечи, а поодаль, на тумбочке, в куче потускневших золотых колец поблёскивала зубами вставная челюсть. Неподалеку, на белом диване разлёгся старик. Он подпирал голову рукой и безотрывно глядел на густо набитый шубами шкаф. Его створки со скрипом пошатывались, демонстрируя благополучно позабытого скелета, утопающего в дорогих мехах.

Подступившая к горлу тошнота резко вернула меня в реальность. Прикрывая рот, я выбежал из комнаты, отворил первую попавшуюся дверь и, убедившись, что нахожусь в уборной, ослабил ладошки. Меня вытошнило. Бурным потоком изо рта вырвался ужин, громким эхом разнося весть о моём недуге. Когда извержение прекратилось, в глазах потемнело. Массируя веки, я решил, что, уходя, стоит опустить фразу: спасибо, всё было очень вкусно. Просто поблагодарю за вечер.

– Том, с тобой всё в порядке? – послышался голос Китти. – Свет отключили.

– Да, всё хорошо, – ответил я, пытаясь разглядеть в кромешной тьме хоть что-нибудь.

– Опять свет отключили. Я же говорила вам – дыра! Не зря мы свечи купили. Как знали. Том, на раковине тоже лежит свеча и спички!

Руки нащупали изгиб раковины и заветные спички. И тут до моих ушей донеслось тихое копошение. Еле уловимое, оно пропадало при малейшем шуме. Но, когда стихали разговоры за столом и я замирал, вновь у моих ног закипало оживлённое бурление, словно сотни мальков одновременно выпрыгивали из воды. Чиркнула спичка и озарила светом помещение, а я, взглянув вниз, выронил её от испуга. Несомненно, у меня отравление, осложнённое галлюцинациями, подумал я. Как ещё можно объяснить, что спичка потухла, с коротким шипением погрузившись в клубок из белых червей, кишащих в унитазе. Кипучей трясиной изворотливых тел они поглотили её без остатка и оставили меня один на один с пробирающим до дрожи звуком, истязающим мои барабанные перепонки.

Жаль, тогда я не зажег спичку и не развеял все сомнения, а нажал на смыв. Зашумел бачок, и внезапно появился свет. От ужасающего наваждения и след простыл. Пытаясь успокоиться, я ополоснул лицо, глубоко вдохнул и вышел к столу.

Подходил к болтливой компании я с лёгкостью в животе, но с грузным вопросом в глубине души. Я их съел или они там уже были?

– Как ты, Том? – спросила Китти.

– Всё хорошо, небольшое недоразумение. Что-то с животом, – ответил я, не поднимая глаз со своей пустой тарелки.

– Покушаешь ещё что-нибудь? – сострила Совина, улыбаясь.

– Спасибо. Я сыт.

– Квартира находится на стадии продажи, – рассказывал Лев и, послюнявив пальцы, тушил свечи. – Здесь нам делать нечего. Жалко конечно: ремонт, тёплые полы, новые окна – всё сделал своими руками.

– Ты лучше вспомни, сколько пришлось заплатить за ремонт строителям? – подытожила Совина. – Я тогда не работала. Контролировала этих бездельников, а Лёва днями и ночами работал. Слава богу, этот нескончаемый ремонт закончился. А теперь наша квартирка стоит, пылиться и продать её не можем.

– Нет подходящих покупателей, и мы не спешим, – продолжил Лев.

– Вы живете не одни или сдаёте комнату? Я нечаянно ворвался в незапертую дверь, напротив туалета, – проговорился я. – Но быстро вышел. Вроде бы меня и не заметили.

– У нас одна комната, Том, – уверенно ответила Совина.

– Как одна? А эти старики…

– Какие старики?

Мечась по задворкам памяти, я вспоминал, как всё произошло, но закрыть гештальт не получалось из-за образа копошащихся червей, заполонившего пробелы в воспоминаниях. А вдруг я просто перенервничал с перепугу и не видел никаких стариков?

– Не обращайте внимания, я перебрал с пивом. Сам не пойму… Несу непонятно что… – неуверенно ответил я.

Неужели и правда показалось? Решительно быстро я вскочил из-за стола и посмотрел в тёмный коридор. Слева находилась дверь в туалет, напротив меня – дверь в подъезд, через которую мы вошли в гости, а справа в полумраке виднелась лишь голая стена.

– Спина затекла, – ответил я на выражения недоумевающих лиц окружающих. Я помахал руками и скорчил гримасу донимающей боли, попытался придать вес собственной фразе. – У меня бывает. Сейчас разомну свой остеохондроз и присоединюсь к вам.

– И я говорю вам. Ведь вы не молодеете, скоро и деток захочется. А знаете, сколько на них нужно денег? – спросила Совина у Китти. – Мы вчера были у моей племянницы. Как она быстро растёт. Подарили ей платьице. И для вас у нас есть подарок.

Она отдёрнула штору, взяла с подоконника две белые кружки и протянула их нам.

– А у нас нет подарка для вас, – сказала Китти.

– Ничего. Потом подарите, когда разбогатеете, – ответила Совина. – Давайте уже кофе попьём.

Позади неё засвистел чайник. И пока разливался кипяток, я всматривался в незамысловатые рисунки наших кружек. На моей красовался торс чёрного кота, украшенный галстуком, а на кружке Китти – торс белой кошечки в очках, с полосатым шарфом и розовыми от смущения щеками. Все они подозрительно поглядывали наверх, будто ожидали неладное, когда им заливали горячую жидкость в голову.

– Красивые кружечки, – радостно сказала Китти.

– Да, мы их купи… – на полуслове Совина прервалась. – Опять погас свет.

– Перебои на подстанции. Я зажгу свечи, – прозвучал голос Льва из темноты.

Я прикоснулся к руке Китти. Бедненькая, она совсем продрогла и подсела ко мне поближе, робко подсунув дрожащие коленки под мои ноги. Казалось, в тот момент она обняла бы меня, как под одеялом, и сладенько уснула. Но мы не дома, а в гостях, где даже горячий кофе её почему-то не согревал.

Чиркнула зажигалка, и матовый жёлтый свет выхватил из тьмы лицо Китти. Я смахнул горчичный шарик с её щеки. Какая же она холодная, подумал я. До ужаса холодная и молчаливая. Не медля, я снял свитер и накинул его на продрогшие плечи жены.

– Не зря я поставила свечи на стол, – сказала Совина. – Лёва, давай же зажги их и наш вечер, как у нас на корпоративах. Кстати, они проходят шесть раз в год, и на них можно расслабиться и кое с кем познакомиться.

Нарастающей свет озарил Китти, будто она сделала шаг ему навстречу, и её тень поползла по стене. Я обнял жену, чтобы согреть побыстрее, и тогда наши тени слились.

– Так что вы решили насчёт переезда? – прервала молчание Совина.

От её слов наши тени задрожали, а по коже Китти прокатились мурашки. Она крепко обняла рукава свитера, цепляясь за мало-мальскую возможность согреться, склонила голову и прикрыла глаза: боялась встретиться с пытливым взглядом подруги.

– Мы подумаем, а сейчас хватит об этом! – уверенно ответил я, надеясь, что она оставит нас в покое. Я всерьёз задумался об уходе, но, прошептав об этом Китти, не получил ответ.

И тут мне послышался душераздирающий скрежет. На секунду я предположил, что Совина специально поскрипывает ножками старого деревянного стула. Настырная, не получила то, что хотела, и теперь измывается над нашими ушами. Пора уходить, пока мы не поругались. Я взглянул на хозяев, ожидая, чего угодно: увидеть любые издёвки или услышать неуместные шутки, но замер от недоумения и ужаса. Передо мной сидели мёртвые, и знакомое ранее плотное пространство окружило меня, как обычно бывало в моменты наших встреч.

Кожа на лице Совины одряхлела, губы высохли, скукожились и вовсе не прикрывали зубы, которыми орудовала неспокойная челюсть. С напористым скрежетом она ходила из стороны в сторону и беспощадно сжималась, будто хотела перетереть зубы в порошок. Лев выглядел не лучше. Его голова бесшумно покачивалась и, выныривая из темноты на свет, просыпала остатки редких волос на пустую тарелку. В этом омертвевшем царстве я потерял счёт времени, а моё застывшее от страха сердце снова забилось, лишь когда зажегся электрический свет.

– Может быть, чаю, – как ни в чём не бывало, спросила Совина. Её лицо стало прежним, вполне живым.

– Не хотелось бы вас стеснять, – ответил я. – Да и нам пора домой.

– Так рано? Мы ещё не обсудили с Китти несколько вопросов, – возмутилась Совина.

– Что касается перебоев с электричеством, так к этому придётся привыкать. У местных энергетиков нет денег на модернизацию. Выкручиваются, как могут. Но стоит отметить, что я поспособствовал решению этой проблемы. Как только мы купим новое оборудование, то старое пришлём сюда.

Пропуская мимо ушей бессмысленные фразы, я подумал, как проницательно пламя свечи выхватывает лица людей из тьмы. Только сейчас я заметил, как играют скулы у Совины и тихонько, еле заметно, покачивается голова у Льва. А они всё говорили и говорили, напористо вытесняя даже тень неловкой тишины, и неуклюже жонглировали словами, как острыми ножами, которые в кровь резали им руки и мой ни в чём не повинный слух. У любого от таких бесед заболела бы голова, но не у меня, отвлечённо постигавшего невероятно увлекательное занятие, – разглядывание через горлышко пустой бутылки лопающихся пузырьков пивной пены. Должно быть, средневековые астрономы с таким же предвкушением припадали к телескопам и рассматривали далёкие звездные миры, как и я сквозь зелёную линзу дна бутылки рассматривал ткань на собственных джинсах под столом. Но, как и тех далёких первооткрывателей секретов вселенной отвлекали от важнейшего занятия полыхающие костры инквизиции, так и меня отвлекли от скрупулёзного исследования неотложным промыванием чужих косточек и безотлагательным обсуждением ненавистных нравов, которым не место в приличном обществе. И, когда мы добрались до личностей, которые безвозвратно «скатились», я не выдержал и вышел из-за стола.

– Извините. Схожу на улицу, покурю, – скороговоркой произнёс я.

– Том, ты ведь не куришь, – сказала Китти.

– Просто выйду на воздух, подышу полной грудью. Что-то кислорода не хватает – духотища.

Когда я подходил к тёмному коридору, мне на глаза попался выключатель и пришла смелая мысль. Я будто нечаянно выключил свет в комнате. Тотчас помещение погрузилась во тьму, и лишь тусклое пламя свечи последним рубежом сдерживало мрак у стола, а её пляшущий огонёк состарил лица хозяев. Сомнений не осталось: они мертвее, чем кажутся на первый взгляд. Их дряхлеющие тела еле-еле потряхивали конечностями и при малейшем движении поскрипывали суставами. А что обиднее всего, Китти подрожала им изо всех сил. Поджимая локотки к животу, она неестественно сутулилась и пыталась ухватиться скрюченными пальчиками за вилку. Всякий раз роняя прибор на скатерть, она горбила спину всё больше, и некогда пышные волосы, в тусклом свете походившие на волокна редкой мочалки, всё ближе склонялись над пламенем свечи.

Когда через мгновение выключатель вернул свет в комнату, то два изумлённых, вполне человеческих взгляда вонзились в меня, а Китти захлопала ладошками по обгоревшим кончикам волос. Изображая потерявшегося гостя, я удалился из квартиры. Опять мёртвые показывают свои проблемы, подумал я. Но я не могу им помочь при Китти. Она не должна знать, и лучше бы никто об этом не знал, кроме меня.

А тем временем под ногами замелькали ступеньки. Задержав дыхание, я летел вниз навстречу свежему воздуху. Глаза пощипывало, и я надеялся, что это от мороза, а не от вони, которая вязким налетом пачкала ноздри. Руки припали к промёрзшей двери подъезда, но безрезультатно. Гора поддалась бы раньше, чем этот покрытый инеем железный лист со смотровым окном. Я со злости пнул его ногой, потерял равновесие на обледеневшем полу и упал.

В моих глазах всё произошло за миг. Дверь подскочила, будто пыталась выпрыгнуть из моего взора, перевернулась набок и крепко ударилась, да так, что со звоном в ушах разнесла болезненное звенящее сотрясение внутри моей головы, оставляя за собой право украсть из моей памяти несколько последних секунд жизни после гневного пинка.

Правый бок онемел, и я медленно поднимался, хватаясь за перила. Эхом отражаясь от стен, разносилось по подъезду моё щенячье завывание. Я обхватил рёбра руками, чтобы унять боль, и закашлялся, выплёвывая клубы пара. Вот и надышался воздухом, подумал я. Пора возвращаться.

И тут мне послышал протяжный стон. Вначале я подумал, что этот звук не что иное, как свист воздуха в лёгких. Но, задержав дыхание, я разобрал, что стон доносится из подвала. Тотчас из его распахнутой двери потянуло зябким холодом. В лицо повеяли потоки ледяного дыхания, и непроглядная тьма уставилась на меня, потягивая редкие крупицы храбрости из моего продрогшего тела.

Позабыв о боли и зловонье, я поспешил на помощь.

Уж не знаю, кто там, котёнок или человек, случайно скатившийся по обледенелым ступенькам, но нужно ему помочь. А может, там ребёнок? Незачем гадать, сейчас всё разузнаю сам, раздумывал я, погружаясь во тьму подвала.

Ступив на территорию смрадного болота и ломая хрупкую корку льда поверх хлюпкой жижи, я рыскал светом телефонного фонарика, но натыкался лишь на трубы, увешанные лохмотьями от порванного утеплителя, и на коричневые сталагмиты, выросшие по стенам. Наконец, устав от поисков, я остановился, затих и выключил фонарик: решил послушать, откуда доносился звук, взывавший о помощи.

Глухая тишина. Тьму разрезал столб света из узкого окошка. В ботинок потекли струйки холодной жидкости, как в детстве, когда провалился в обледеневший ручей. Я приподнял утопающую ногу, и тут вторая набрала в обувь через верх. Два тяжёлых ковша, наполненные неизвестно чем, тянули меня вниз, а я, как заправский винодел, поднимая повыше колени, давил подножное месиво, в надежде не погрязнуть и не замёрзнуть в нём навсегда.

В окне промелькнула собака, заслонив столб света. Послышался бренчащий деревянный стук, и единственный осветитель ломкого катка с припозднившимся посетителем неожиданно потух.

И не сиделось мне у мёртвых в гостях. Ну зачем? Зачем полез сюда, корил я свой непокладистый нрав. Как теперь идти домой? Полные ботинки приключений. Даже думать не хочу, где я нахожусь, – просто убирайся отсюда!

Впотьмах я занервничал. Ноги продолжали шагать на месте, хлюпая и помешивая хрустящий лёд в лунках, а нос задирался повыше, напрасно обнадеживая меня, что там, у потолка, меньше воняет. Я, как ледокол, сбившийся с курса и застигнутый врасплох полярной ночью, боролся за жизнь и пытался не увязнуть, невольно представляя, что где-то здесь есть и моя скромная лепта из непереваренных макарон. Или червей? Тело брезгливо перетрясло, и я крепко сжал телефон, чтобы осветить путь назад, но он предательски выскользнул из непослушных промёрзших пальцев.

Никогда бы не подумал, что обрадуюсь этому дребезжащему стуку. Телефон не пробил лёд и не утонул. Осталось только его отыскать. Аккуратно опираясь руками о холодный лёд, я поочерёдно и неуверенно заскользил ладошками по влажной корке, опасаясь, чтобы не оттолкнуть телефон подальше. Ботинки полностью погрузились в вязкую трясину, но надежда оставалась со мной, и не напрасно. Вскоре правая рука нащупала заветный кирпичик, и я включил фонарь.

Неожиданно под весом всего тела левая рука провалилась под лёд, и раздался хруст под коленями. Припав щекой к холодной поверхности, я распластался на льду и замер, но телефон не обронил. Опираясь на правый локоть, я удерживал его, мой спасительный маяк, полоской света рассекающий мрак подвала.

Неподалёку я опять услышал тот стон, а, приподняв голову, разглядел и три расплывчатые призрачные фигуры. Косматая женщина дёргала за волосы девушку и поглядывала на мужчину. Он безучастно стоял в стороне со сложенными руками на груди и, отворачивая лицо в сторону, делал вид, что не замечает происходящего. Вдоволь наизмывавшись, женщина пропала, но прежде по-матерински погладила мужчину по голове. Заплаканная девушка подошла к нему и протянула к нему ладошки, сложенные лодочками, но не получила в них ни капли сострадания. Затем её пальцы скрючились в напрасной попытке сжаться в кулак: им мешали созревшие на ладонях гроздья гнева. А в её огромных глазах, я никогда их не забуду, в них запечатлелась ненависть вперемешку с мольбой о помощи.

Из окна ударил столб света и смазал призрачные фигуры. По подвалу разнёсся мат дворника, ругавшего всё и вся и проклинавшего зловонье. По старым следам я вышел из подвала, а в подъезде меня уже ждала перепуганная Китти.

– Посмотри на себя! Ты о чем думал, когда полез туда? – сдавливая нос, кричала она.

А я смотрел на неё и думал. Как же хорошо, что я смахнул бисеринку французской горчицы до того, как пробрался в подвал.

В такси я от меня воняло не лучше, чем ассенизатора после бурного рабочего дня, и помалкивал. С недовольным лицом Китти глядела на ночной город, а мелькающие фонари освещали её напряженные скулы.

– Как тебя угораздило вляпаться в это? – прорвало её.

– Там, в подвале, я кое-что видел.

– Не сомневаюсь. Но теперь Совина и Лев точно не захотят нас видеть!

– Мне жаль. Они тоже мне не нравятся. Но я обязан тебе сказать, что у твоих друзей проблемы, которые не решить деньгами и не замазать путешествиями.

– А что, нельзя было сказать им это напрямую?

– Я не хотел с ними сориться, ведь они твои друзья.

– И поэтому вляпался в…

– Да, вляпался в гости.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...