Оскорбинка

1

Иеремия вдохнул коридорного воздуха, пропитанного прелью.

Потёр кустистые брови, поскрёб лоснящийся бугристый череп. Смерил взглядом облупившийся потолок над головой, чащобу шнуров и верёвок с расшитыми, размалёванными, а подчас и откровенно умаруханными значками и флажками. Внимательно поглядел на кончики пальцев, покрытые чернильными пятнами, из-за чего где-нибудь ближе к десятым свободно закатывали в карантинный лазарет.

И впечатал парнишку в прилавок — приподняв за грудки одной левой.

— Водосёрб!!! — заорали истошно и поспешно. Полетели в стороны прохудившиеся корзинки, чёрствые грибные лепёшки и вороватые мальцы с выпученными глазёнками. — Порату-у-уйти-и-и!!!

Времени осталось чуть: Иеремия едва поспел выдохнуть дважды, отпуская заскорузлые булыжники мышц. Сквозь толпу, распинывая неуклюжих либо тугоухих, уже проталкивались — где и взялись? — сразу трое чёсов с каменными взглядами поверх чёрных платков. Радовало одно: цепных крысов при чёсах не было видно.

— Кто таков, — бесцветно сказал тот, что повыше, перекидывая обшитую паучьим мехом дубинку из ладони в ладонь. Остальные заходили к Иеремии с двух сторон, внимательные и необычайным образом скучающие одновременно.

— Минотавр, — ответил Иеремия, пятясь в тесный просвет меж тележек. Здесь, можно надеяться, не возьмут в перехлёст; с другой стороны, дубинку несложно метнуть. И не только дубьё. — Просто минотавр. Иеремия, урождённый Шех-аба.

— С-с-с… — выругался кто-то из чёсов, проворно выдернув из паутины перевязей каменный нож, вероятно, освящённый в ближайшем Храме Осьмиокого. — Только вот еретиков нам не хватало, да ещё водосёрбов, с-с-с!

— Минотавр же, — презрительно сощурился высокий чёс. — Бесполезный, но всего чаще, неопасный народец.

— Видно, — не согласился чёс с ножиком, по-прежнему не разгибаясь. Хотелось дурню драки, Иеремия аж украдкой почесался хребтом об жердь навеса, так зазудела шкура. Тесный кривостенный коридорчик, только что полный хамства, нищеты и ворья, стремительно пустел вокруг.

И тут восстал из прибитых калека с деревянной ногой. Иеремия аж крякнул досадливо: уйдёт, курва, ищи потом!.. — но не угадал.

Взъерошенный и осатаневший, воняя прелой листвой, полудревок ломанулся напрямик к Иеремии, сдуру пихнув в бок третьего, грузного и молчаливого чёса. Смачно хрупнула обманчиво куцая дубина, и надежды минотавра отыскать украденную торбу свалились ничком, дрыгнув обеими ногами сразу, — да так и замерли в склизкой коридорной грязи.

— Обоих взять, — утомлённо велел высокий. Вот-вот, подумал Иеремия, начнут бить как следует. Вскинул руки, прикидывая, увещевать, или сразу подымать на рога, как вдруг понял, что на спине оказалось нечто грузное, дурно пахнущее и оснащённое изрядными когтями. Нечто щёлкало зубами и рычало, зато, как положено хорошо натасканному зверю, жрать без команды не принималось.

Стало быть, подумал Иеремия, всё-таки с крысами притопали, осторожные, моль… Всё ещё чесались лопатки, прося отпустить мышцы и забодать всех на пути; но — что дальше? Не ради рыночного же патруля он приплёлся из чудовищных подвальных недр.

Оттащив крыса, чёсы плотно спутали минотавру запястья и пинками направили в глухой конец коридора, ко внушительной двойной двери. Повылезшие из нор возбуждённые обыватели сопровождали Иеремию, а до кучи и увечного мальца, уймой визгливых советов касательно методов пыток и казней. Кто-то из птицелюдов тряс птенцами над головой, советуя запомнить, как выглядят водосёрбы, и чтобы никогда-никогда…

Иеремия же напряжённо придумывал кое-что другое. Сопляка по-прежнему требовалось допросить, торбу — отыскать; вместо поисков, однако, светила исключительно местная каталажка. Долбанная прель, чувствовавшаяся в коридорном воздухе, не обманула-таки.

Он искал взглядом нити — и ни единой не находил.

 

2

Скрежетнуло; гул рыночной публики вылинял до опасливого бормотания и пропал вовсе.

За дверью дышали копчёной мышатиной парочка дралей с секирами в лапищах. На свисавшей с почерневшего косяка петле подрёмывал упитанный нетопырь в пенсне, мгновенно одёрнувший стражу, вознамерившуюся по-дральему обыкновению потолкаться плечами с чёсами. Драли раздражённо заворчали и притворились, будто чёсы и их добыча не стоят лишнего взгляда, не то что брани или славного тумака покрепче.

В двух шагах от входа чёсы свернули налево, обогнув красноватый стол в семь тумб, за которым клерки с зализанными буклями орудовали шипами хвостобоя, исписывая листы шторошника мелкими перекошенными цифирками.

Иеремию вели по ковру, то и дело нервирующе тыча дубинками в поясницу. Минотавр высокомерно раздувал ноздри, помалкивая. Странный, отпугивающий дух жилой комнаты, чем дальше вглубь они продвигались, тем крепче разил давно знакомым и чудовищно опасным ароматом, памятным Иеремии ещё с подвальных катакомб.

Наконец отряд доковылял-таки до жилого угла, размежёванного множеством выцветших и поблёкших, но не успевших прохудиться ширм. На нижних этажах подобная состоятельность встречалась нечасто — и уж подавно её нельзя было угадать по нищему и вонючему рынку буквально в сотне шагов по коридору отсюда! Возникли и звуки — кто-то напевал старинную лестничную песню, размеренно шлёпая чем-то влажным по чему-то, возможно, каменному. Бросались в глаза и полдюжины светильников, уходящих вдаль чередой хлипких пыльных стеблей.

Между ширмами мир всегда кажется иным, стремясь не то удивить, не то запутать, одновременно заходя за спину. Однако в данной комнате особых к тому усилий не требовалось. Иеремия, даже не особенно присматриваясь, видел, что, за исключением пары внешних рядов, ширмы оказались выделанными из кож человеческих, птицелюдских, крысолачьих и каких-то иных, но тоже обильно украшенных племенными узорами татуировок. Характерный пряный запах подтверждал подозрения минотавра. Каждый тут, должно быть, выеден плесенью изнутри, каждый! Некого и незачем спасать — да и просто не получится спасти.

Мысль чего-то здесь просить сразу же показалась нелепой.

Иеремия медленно напряг бицепсы, потом начал наращивать мускулатуру пресса. Сдаваться без боя? Минотавр чуть не засмеялся, но в последний момент сильно раскашлялся, поочерёдно подпитывая различные группы мышц.

Драли, оказывается, околачивались и тут, в глубине ширмованных просторов. Сгрудились во мгновение ока, чередуя божбу с бранью, тряся плюмажами, нацеливая арбалеты и пики; три длинношеих кошки шипели и припадали к полу между сытыми массивными бойцами. Чёсы, однако, вели себя примерно и похвально, накрепко зажав цепных крысов, рвущихся в драку.

— Конец тебе, — прошипел злорадно малец с увечной ногой. — Конец, говорю! Не знал ты, с кем связался! Я Раксо, скотина ты, чтец ты помойный… Раксо!

Что-то в голосе одноногого драчуна заставило Иеремию обернуться. В ближних парадных обычным делом считалось называть ублюдков вывернутым наизнанку именем сиятельного владыки. В эмирате Бини такое, как правило, разрешали лишь относительно бастардов непосредственно эмиров. Торжественность же, прозвучавшая в голосе калеки, не позволяла счесть названное имя глупой самонадеянной выходкой. Иеремия вздохнул и красноречиво возвёл очи горе, обдумывая, как получше распорядиться выдавшимся шансом.

— Ты тоже не знал, щенок, — гулко сказал, позволив нахалёнку увидеть готовые вырваться наружу рога. — Но вот-вот узнаешь.

Крыс, скаливший на минотавра зубы, осторожно попятился и только потом тихонько зарычал.

 

3

Жизнь приобретает необычайный вкус, когда ты близок к решающему удару.

Когда ты знаешь, куда его необходимо нанести.

Когда уверен, что требуется именно бить, и что это — решит…

На долгую минуту Иеремии показалось вдруг, что сейчас из глубины шелестящих и поющих ширм покажется сам эмир Оскар, ухмыльнётся знакомой улыбкой, узнавая; и уже неважно будет, кто и куда утащил торбу, когда обнаружится письмо, кому выдадут опасный секрет: останется только горсточка мгновений, сила и скорость против мерзости, и цена…

Цена будет уплачена сполна.

Минотавр вовремя осознал, что вот-вот развернётся, ощетинит рога, выпустит когти, расколет плиты на полу. Что позволил себе очаровать себя же, словно при чтении дивной книги, попался в тенета вымысла. Скорее всего, лихорадочно твердил он, прислушиваясь к сладкой муке рвущегося на волю могущества, судьёй тут окажется толстое одышливое существо, да и не человек вовсе, что ты станешь делать тогда? И даже если Оскар… ты в личине, лицо на тебе незнакомо эмиру края Бини! Рога ничего не желали знать и грозили выломить лобную кость.

— Кого притащили? —раздалось откуда-то справа из-за ширм, когда чёсы позволили пленникам остановиться. Голос был женский. Минотавр дёрнулся, задохнулся тёрпким стылым воздухом разочарования. И удержался в форме.

Высокий чёс немедленно зачастил на малеутском, знакомом Иеремии достаточно поверхностно, чтобы затрудниться разобрать смысл в переполошенном варианте устного доклада. Что-то насчёт еретиков и смутьянов? Порчи имущества — или всё же попытки наложить порчу?..

— И всё? — переспросил приятный голос. Обладательницы оного всё ещё не было видно. — Уныло, уныло… Зря только топали по такому-то дурацкому поводу. Но, раз уж пришли, — не пропадать же стараниям! Ну-ка, в котёл их!

Малец подпрыгнул и зачастил свирепо, косясь на чёсов. Те помалкивали, видимо смутясь, однако перебивать не спешили. Крысы рычали и хлестали голыми хвостами. Иеремия поморщился и попробовал на прочность ремни пут. Улыбнулся довольно и ехидно — и решил подождать исхода беседы. Сильно эта самая беседа его заинтриговала: в основном, из-за знакомого тембра голоса, походя приговорившего незнакомых забияк к смерти.

— Он водосёрб, этот здоровяк! — уточнил чёс повыше на всякий случай.

— Ну, час от часу не легче… Швырните паршивца в стоки, дуболомы! А Раксо… это ж Раксо?.. выпороть и отпустить…

— Слушаю — в стоки… а торбу тоже? Которую у этого, у водосёрба, тутошние своровали, да Пепелок вот прихватил…

Минотавр уронил ухмылку под ноги. Дьявол! У крупного черношерстного крыса, вышедшего наперёд, в пасти и верно виднелась чуток пожёванная, однако несомненно собственная минотаврова торба.

Из-за золотистой ширмы показалась крохотная, едва под ключицы Иеремии росточком, обильно раскрашенная девица, неторопливо прошествовавшая до обнаружившегося в тенёчке дивана. На щиколотках чумазых смуглых ног звенели ажурные браслетики, повыше точёных лодыжек ласкала взгляд пленительная полнота, а вот перехваченная ременным поясом талия устыдила бы пресловутую осу. Не глядя ни на минотавра, ни на мальчишку-калеку, властная дамочка забрала торбу, вытряхнула на пол, поворошила ступнёй нехитрые пожитки, придержав большим пальцем засаленную книгу в тканевом переплёте. Затем извлекла из-за пазухи шарообразный печёный пирожок и задумчиво впилась зубами.

— А ещё этот вот назвался минотавром! — зачарованно промямлил чёс пониже, неотрывно пялясь на прелестницу.

Та вдруг нахмурилась, разом смахнув с лица распутную вальяжность и ленивое безразличие. Иеремия прищурился, разглядев подлинное выражение, показавшееся в её глазах. И узнал: мудрено же было бы не узнать эдакое диво… Но и давненько не виделись, подумал минотавр, разом подобравшись и стараясь не выдать себя.

— Во-о-он как, — пропела Алиса, подходя поближе. — Эт-то уже интереснее. Эт-то вы уже прямо молодцы, верные мои чёсы…

Обойдя пленных по кругу неслышно, ровно кошка, красотка остановилась позади и проворчала:

— Ну, стало быть, так: здоровяк, в смысле минотавр, мне пригодится. Пусть остаётся. А второго… не смею задерживать. Десять плетей каналье — и в коридор!

— Я Раксо! — взвыл малец, дёргаясь.

Губы красавицы приблизились к смуглому уху воришки.

— Я знаю.

 

4

Иеремия закряхтел, зафыркал — звонко тренькнули лопнувшие ремни — и не спеша принялся растирать запястья. На чёсов даже не взглянул, но по довольной мордашке Алисы определил, что представление удалось.

— Минотавр, — значительно сказала она. — Суть зверь, отыскивающий путь сквозь построенное, прорубленное или же сооружённое… д-да. Есть бог, минотавр, и он отвечает иногда. Надо же!

Прижавшись к самой груди Иеремии, Алиса таинственно спросила:

— Ты ведь не откажешься отыскать для меня… путь? А я за это придержу твоего воришку. Сделаешь с ним, что пожелаешь, — но когда вернёмся!

Иеремия молчал, чуточку приподняв уголки губ — ради той Алисы, которую он учил.

—Вот и ладно, — сухо сказала Алиса, отвернувшись. — Вот и договорились. Подождёшь меня здесь, минотавр. День ещё не закончился. Есть и другие дела…

Чёсы ловко уволокли упиравшегося Раксо, а заодно и пожитки Иеремии. Минотавр вздохнул с некоторым облегчением: среди вещей, высыпанных на пол, не было искомой печати, как, впрочем, и кошелька, и серебряной фибулы… а значит, ничего страшного не случилось. Он поразмыслил, не поискать ли караулку, куда отвели Раксо, — и решил обождать. Оставалось разве что лечь спать — и он устроился прямо на полу, мрачно и задумчиво разглядывая узоры на ближайшей ширме.

Алиса разбудила его уже в сумерках, и Иеремия не сразу понял, что она почти избавилась от одежды. Он заворчал, приподнимаясь, но маленькая девушка с силой пихнула его в грудь:

— Упрям и заносчив, как я погляжу! Однако я уверена, что мы сторгуемся…

Она оседлала минотавра решительно и непреклонно: настоящая княжна, испорченная, но великолепная. Иеремия снял её с себя, как пушинку, понимая, что обязан оттолкнуть, урезонить, отпугнуть!

На долю мгновения заглянул в расширенные зрачки — и впился поцелуем, долгим, томительным, бесконечно нежным, чутким, мягким, очаровывающим. Требуя не платы, а взаимности. Мышцы ревели, стремительно меняя форму и наполняясь новыми, в редких случаях потребными навыками.

Алиса боролась, словно отстаивая жизнь, до последнего не желая смиряться с телесной радостью, подчиняющей себе. Потом сдалась, и Иеремия вился вокруг неё, подобно змею, час за часом.

Потом Алиса строптиво вспрыгнула на бёдра минотавру, мысля с поистине царским размахом — и так и не позволив Иеремии опять оказаться сверху. Торжествовала снова и снова, не позволяя ни осознать прошедшего времени, ни задуматься, куда смотрят, точнее, слушают бдительные драли.

Под утро Иеремия всё же высвободился, отдышался после невесть которой по счёту схватки и прошёлся вдоль отгороженного пространства.

За спиной возникла миниатюрная Алиса, и прежде чем он обернулся или открыл рот, в поясницу уткнулось острое холодное жало.

— Это сталь, — хрипло сказала она. — Ты страшно хорош, минотаврик. Упоительно хорош. Но уверен ты, что удержишь стальной клинок, а? Вот!

Она перевела дыхание.

— Покажи настоящее лицо, минотавр. Покажи — или подохнешь.

Иеремия хмыкнул. И выполнил приказ.

Потом обернулся.

Твёрдый кулачок врезался в плечо Иеремии с лёгким перебряком браслетов. Алиса в доли секунды успела куснуть ладонь, ткнуть в брюхо, лизнуть в щёку. И засмеялась — почти счастливо, почти по-настоящему, почти… Что с тобой случилось, подумал Иеремия, ты же искренне обожала жизнь, а теперь фальшивишь, будто стеной раздавленная? А сам-то, отчуждённо спросил кто-то внутри, кто-то, уже давным-давно старавшийся не оборачиваться к миру лицом, ибо не заслуживал этого даже весь Большой дом целиком.

— Папаша Джереми… — Алиса легко повисла на минотавре, без усилий подтянулась и заглянула в глаза. — Па-па-ша Дже-е-ереми. А я вот жива, гляди. Спасибо тебе, дорогой мой! Жива, да…

Иеремия искал в её глазах смятение, стыд, гнев и смущение; не находил ничего, кроме, пожалуй, удовольствия. Где-то внутри немножко занозило.

— Убьёт меня уважаемый эмир Оскар, — с деланной хмуростью сообщил Иеремия куда-то в потолок. — Не просто убьёт, а… Вон в котёл отправит.

Алиса боднула его влажным лбом в плечо:

— С чего ты взял, что это шутка, про котёл? — отступив назад, она упала на упрятанный в розовый чехол тюфяк, провела пальцем по вышивке: игривых пёстрых пичугах. — Уже не первый месяц на лестничных пролётах идёт такая заварушка… не только нас, всё крыло отрезали и от хлебных залов, и от медовой анфилады. Ходят слухи, что не просто отрезали, а и выжгли всё, что сумели. Ещё немного, и из жуткого пережитка котёл станет единственным вариантом поесть хоть чего-то, не считая грибов.

Она приподнялась, потянула минотавра за руку, вынуждая опуститься, и опять прилегла на грудь. Куснула рассеянно и грустно.

— А эмира Оскара Бини уже нет, Джереми. Больше года уже. Я нынче — Оскорбин, как говорят куролюдки. Мой теперь там в коридоре народ. Мои комнаты, мои краны… и моя вина, и беда тоже моя.

Иеремия почувствовал на коже горячие слезинки. Что я делаю, билось в виске страшное и глухое раскаяние, что я делаю… Он уже знал, что не доведёт дело до конца, просто не сможет. То, чего, возможно, и заслужил головорез Оскорбин, маленькая миловидная Оскорбинка в его глазах нипочём не могла бы заслужить. Уйду, решил Иеремия, непременно уйду, пусть все катятся в подполы!

 

5

Спустя некоторое количество слов, слёз, хмельных горестей и упругих восторгов Алиса шва-Оскар Бини забылась сном. Иеремия наблюдал за нею со странной, непонятной ему самому болью в груди. Девочке досталась непростая доля — вопреки тому, что все вокруг повиновались ей безропотно. Любая власть в Большом Доме сохраняла себя, лишь пока защищала, обеспечивала жизни и привычный мир. Перемены же, грядущие здесь, как и на прочих этажах, и в иных парадных, означали великую смуту, первыми жертвами каковой обычно и становились выросшие в роскоши аристократы. С другой стороны… вполне может статься так, что ему будет достаточно отойти в сторону — и не потребуется наносить удар лично.

Иеремия выдохнул, осознав, что не позволит себе даже этого. Через некоторое время сел на тюфяке, прислушиваясь к характерной суете обжитого места. Где-то ворчали коты, чуть дальше доносился сдавленный гвалт крысят, перемежаемый короткими странными выкриками-командами. Под самым потолком пронёсся пару раз нетопырь, вопреки наружной дёрганости, страшно целеустремлённый. Сразу же донёсся безнадёжный полувскрик-полувсхлип, и опять наступила тишь, почему-то начавшая пахнуть перьями.

Мир просыпался, возвращаясь к старым решениям и испробованным путям.

— Извёл бы мне половину вольного коридорного рынка, — поморщилась Алиса, пряча улыбку. — Некоторые вещи не меняются, а, Джереми? Только сразу тебя разочарую: могло выйти так, что тебе никаких рогов бы не хватило. Время нынче такое, что… Чаю будешь? Тогда присядь, погоди, это сейчас.

Иеремия махнул ладонью, внимательно разглядывая окружающую обстановку. Когда крохотную Алису оставили на его попечение, он совершенно по-другому представлял себе обитель эмира Бини; а скорее, просто не задавался подобным вопросом. В подвалах иные приоритеты и своеобразное понимание стоящих разговора вещей. Он тоскливо вздохнул, вспомнив, что в подвалы-то ему и заказан путь.

Чай оказался душистый, пряный. Иеремия отхлебнул, почмокал — и наклонился, принюхиваясь к чашке. Потом посмотрел поверх посудинки тяжёлым неодобрительным взглядом.

— Нечего так смотреть, — вздохнула Алиса. — Она ещё не совсем… Ну, не совсем! Но дело идёт к тому, что в двух ближних кранах чистой воды уже скоро не останется. Портится, притом быстро. Как в книжке твоей прям всё. Даже за собой замечаю, что уже трудно подолгу без водички. Страшно становится, Джереми… страшно, а потом думаю: к лешему всё.

Она отпила из чашки и вдруг решительно пересела к нему на колени.

— Во-он туда смотри.

Алиса ткнула пальцем в сторону окна, светившего рассеянным жёлтым светом, строго покачала пальцем, грустно хихикнула.

— На эту комнату пять светил, между прочим. Пять. А светят уже вполовину. Мигают. Пятнами идут, тенями непонятными. По соседству — везде в той или иной степени то же точно. В комнатах трёх отсюда по южную сторону одно из двух светил погасло. Будто ночь, только… только всегда. И — верь, не верь, как хочешь — там будто смотрит что-то. С той стороны.

Окно, которое во владениях Бини именовали светилом, оставалось болезненно-жёлтым. Иеремия спросил себя, каково это — видеть окна другого цвета, ярче, живее… Непримиримее. Хрустнул зубами, раздумывая, насколько сложным было бы уговорить Алису на время покинуть крохотный эмират.

— Куда ты шёл, Джереми?

Приплыли. Иеремия широко улыбнулся и закинул лапищи за голову.

— Как все. На чердак — хотя бы в конечном итоге; но хотел бы при жизни.

Алиса мило засмеялась. Она тоже не смотрела на минотавра, кусая губу и ожесточённо что-то прикидывая. Уж настолько-то её он изучил задолго до минувшей ночи.

— А если я… попрошу сопровождать меня? На некоторое время?

И не успел Иеремия даже развернуться, да хоть бы вскинуть бровь, продолжила пылко, напористо:

— Я же сказала: заглянула в ту твою… книжку. Это тебе не гадания наших гидрологов, не все их: в третий день воду пить можно сырою, а потом два дня только прокипятив… это знания! Если сейчас мы найдём, где и как отравили нашу воду… мы можем выжить, Джереми! Знаю, что будет трудно, но чистая вода поможет вырастить урожай, голода не будет, а война… мы уже не раз и прежде отбивались от стенославных и перильщиков, справимся, не впервой.

Алиса запнулась, хмурясь и почти сразу же сделавшись настоящей Оскорбинкой, дочерью свирепого эмира.

— Только не спрашивай, зачем туда идти мне самой. Так надо. Поверь на слово — или, если хочешь, просто прими мою волю.

Вскочив, она принялась одеваться, не глядя на Иеремию. Минотавр медленно и грузно выпрямился, уставившись в потолок. Не в силах отделаться от картины протянутой руки с раскрашенной деревянной синичкой на ладони, он лишьвздохнул:

— Я готов сделать это сам, но не стану рисковать тобой. Мир плесневеет, Алиса, плесневеет с каждым днём! Прошу прощения сиятельной эмиры… но я вложил в тебя всю душу не затем, чтобы своими руками повести на смерть, пойми! Ты — будущее своего края, а будущему нужны светлые люди…

— Моё будущее всегда со мной, — холодно сказала Алиса, посмотрев на аккуратный короб возле выкрашенной в лазурь ширмы. — Как и мой свет.

А потом бросила ему на грудь четыре лоскута пергамента с сургучными печатями.

 

6

Иеремия лениво поднял клочки пергамента и вскочил, словно ужаленный скорпионом. На каждом лоскуте красовалась Печать Насветничества. Каждый обозначал, что кто-то получил право убивать до тех пор, пока не прервёт дыхание предписанного смерти существа. Впрочем, ни один знак не был начертан на бумаге, стало быть, нанимали кого-то из этого крыла.

— Где ты это…

— Самый старый лежал в налобной повязке человека, убившего моего отца. Остальные мои драли сняли… с других людей, оказавшихся прямо здесь, в моём гнезде. И я уже давно не знаю, когда следует ждать нового… посещения. Боюсь, что скоро. Даже слишком.

Алиса внимательно посмотрела на Иеремию.

— Ты здорово беспокоишься, Джереми. Не надо. Не стоит. Я уже поняла, что не всё подвластно даже лучшему из владык… потому оставлю пока что дела правления совету вернейших — пускай и не таких уж мудрых. Может, это позволит избежать опасности, и во всяком случае, я получу возможность завершить подготовку к осаде. Знаешь, сколько жизней можно спасти вот так?

Никто не мог этого знать, но подобные истины не годятся для испугавшихся, хотя и храбрых девчонок, так что Иеремия принял волю Оскорбинки и остаток дня слонялся между ширмами, наблюдая, как слуги дельно и рассудительно готовят одежду, оружие и припасы для похода, а ночью впервые за длительное время позволил себе по-настоящему выспаться. Трезво сказав себе, что, не исключено, ложится спать в последний раз в жизни.

Снились ему сломанные саантаги с чёрными древками.

Поутру Алиса накинула через плечо широкий ремень короба, предоставив Иеремии взять на себя основной груз. На боку эмиры красовалась короткая широкая сабля.

Комнату они покидали через крохотную, ловко замаскированную боковую дверь, куда приволокли к тому времени и бранящегося сонного калеку Раксо. Иеремия совершенно позабыл о дрянном пацане, так что даже остановился было ненадолго. Но оставлять дуралея плесневеть в тюрьме или дожидаться пресловутого котла не стоило и подавно.

Особенно — раз уж эмира уходила с ним лично.

Снаружи оказалось намного темнее, воздух, полный сквозняков, отдавал затхлостью и старой бумагой. Где-то поблизости явственно находилась библиотека; притом немаленькая. Впрочем, это Иеремия решил отложить на потом: покамест карта, выданная Алисой, вполне удовлетворяла их нехитрые походные надобности.

Дралей Алиса брать отказалась, несмотря на уговоры капитана эмирской гвардии. Минотавр молчаливо поддержал Оскорбинку: лучше любого в комнате Иеремия знал, что в поистине диких уголках Дома могло бы не хватить и всей эмирской гвардии в полном составе.

— Я сбегу! — гордо сказал Раксо, едва они миновали полдюжины дверей, и циновки на полу сменились древним, ещё имперских времён ковролином. — И что вы мне сделаете?

— Можем догнать и запинать насмерть, — равнодушно сообщила Алиса. — Или отрезать вторую ногу, чтобы уж не бегал.

— А можем плюнуть вообще, — задумчиво подсказал минотавр, исследуя хорошо различимую лепнину под потолком, чтобы сориентироваться в схеме помещений. — Тогда тебя прикончат еретики, или разбойники, или те же чёсы.

Алиса подхватила короб и широким уверенным шагом двинулась вперёд. Минотавр двинулся следом, с деланным равнодушием топоча массивными неуклюжими ботинками.

— Из-за тебя я весь слизнями провонял! — крикнул вдогонку Раксо.

И поторопился следом, сопя и задыхаясь, хотя и не имел никакого груза.

— Ты весь провонял собой, — сказал Иеремия так, чтобы калека слышал. — Слизни всего-то пособили горю. Немножко.

 

7

Коридор от боковой двери вёл узкий, прилично драпированный в изумрудных и малахитовых тонах. Встречные, как правило, передвигались небольшими группками опрятно одетых ремесленников или торговцев, кое-кто ехал на капибарах, на запряжённых тапирами салазках или в портшезах. В побегах плюща-стеногрея сновали певчие птицы, сойки и мелкие смуглые ребятишки, походившие на обезьянок; вдоль стен то и дело встречались краны-поилки, окружённые говорливыми кучками женщин и девушек с кувшинами и бутылями.

Дважды они миновали настоящие, пусть и небольшие, вентили, с вооружёнными пикетами вокруг.

Стояла умеренная, тихая погода, с разросшихся кустов угольника подмигивали дозревающие ягоды, то и дело в сырых углах вокруг водопроводных труб попадались спелые аппетитные грибы. Ночевать приходилось на обочине: Иеремия в силу старой подвальной привычки минотавра опасался прижиматься слишком плотно к стенам, чтобы не угодить под обвал штукатурного пласта или оползень трухлых обивок.

На третий вечер — они уже повернули во второй раз, на северо-восток, в коридор, огибавший многоярусный зал, обжитый неведомой общиной не то монахов, не то воинствующих певцов, — Иеремия осознал, что задорная пружинка, подбрасывающая Алису в предыдущие дни, впервые засбоила: на лбу прорезалась отчётливая морщинка, в дыхании — сиплый присвист…

На расспросы, время для которых наступило на привале, эмира не отвечала, гордо и тепло улыбаясь в огонь костерка. Когда собралась по нужде под укромный сумрачный полог плющей, минотавр присмотрелся, распознал почти идеально сдерживаемую хромоту и заставил разуться. Выругался так, что с ближайших ив разлетелись мотыльки-бражники. Ну вот, теперь я не совершенна, дрогнув голосом, сказала Алиса, можешь не ложиться со мной рядом, как хочешь, переживу, я… Иеремия слушал, не дрогнув лицом, молча готовя мазь. Закончив, аккуратно намазал воспалившиеся мозольки, перевязал стёртые ступни и долго нежил натруженные ноги девушки, время от времени украдкой втягивая воздух и недоверчиво поглядывая вперёд.

Во сне Алиса улыбалась: вероятно, по-прежнему будучи совершенной в мире, оставшемся счастливым местом. Иеремия курил, пока не почувствовал предрассветную стынь в воздухе. Оба ребёнка спали, вжимаясь друг в дружку спинами, и минотавр тщетно пытался понять, зачем ведёт чёрт-те куда детей. Ведь вовсе не их ему было велено устранить, вовсе не они спустились в недра подвала с огнём и сталью…

К следующему полудню спереди потянуло гарью и мертвечиной.

 

8

Первым их встречал запах. Дух гари, углей, жжёного мяса и палёной шерсти накатывался спереди, став в конце концов почти осязаемым. Даже привычный к вони Раксо непроизвольно втягивал голову в плечи и пытался высмотреть, откуда столь пакостно несёт. Алиса не утерпела и закрыла нижнюю часть лица плотным вышитым платком на манер бинийских чёсов или дралей. Иеремия вышагивал невозмутимо. По пути в Бини он не единожды видел, что способно так удушающе вонять.

Следующим оказался пепел, оседавший на плащах, на щеках и волосах. Поначалу невесомая и вездесущая пыль, забивающаяся в нос, постепенно он обернулся седыми хлопьями.

И только потом они увидели источник пепла и вони.

Пепелище с сожжёнными дотла остовами дверей и обугленными светильниками протянулось, сколько хватало глаз, барханами сажи и пепла. Иеремия остановился.

— Под пеплом наверняка полно осколков, коряг, сучьев… — покачав головой, он придержал Алису. — А то и ловушек. Эмира, быстро тут не пройти, следы не скрыть, спрятаться негде.

— Можно попробовать проскочить через тот проход, — предложил, цокая зубами, трясущийся Раксо. Белки глаз у него слегка позеленели. — Ну, который без двери был… вот недавно…

Алиса тем временем вволю напилась из торчавшего неподалёку крана и притулилась в сторонке, колдуя над коробом. Иеремия тщательно обнюхал позеленевшую трубу, напился сам, морщась от студёного эха в зубах, и набрал бурдюки: вода была безупречно чистой. Хлопоча с водой, минотавр краем глаза следил, как эмира потихоньку извлекла откуда-то жёлтую горошину таблетки и слопала её, не запивая. Не став ничего спрашивать, Иеремия поторопил Раксо и Алису, первым направившись в обратный путь. К тому времени минотавр уже догадывался, что им предстоит. И не ошибся.

Шум шагов вооружённых типов, даже не подумавших скрываться, минотавр услышал издали, и спрятал Раксо с Алисой в разросшихся зарослях, велев помалкивать. Сам же выпустил на волю давно томившиеся мышцы и рога, выйдя на серёдку коридора.

Людей, спешивших по их следам, оказалось слишком мало для настоящего боя.

Иеремия узнал их по запаху. Долгую, бесконечную минуту колебался минотавр, сжимая кулаки и фыркая совершенно по-бычьи. По говору и одежде в догонявших угадывались наёмники Насветничества, пусть никто из них и не носил на виду положенных знаков отличия.

Можно, рассеянно думал Иеремия, решить все проблемы разом. Отомстить. Исполнить порученное. Выкупить собственную жизнь.

Даже нанося первый удар разукрашенным клычом, выданным Алисой в Бини, он так и не решил до конца, к чему стремится. Впрочем, серьёзного сопротивления старому поднаторевшему минотавру не нашлось.

Отшвырнув сломавшуюся саблю и мельком пожалев о родовом саантаге, оставшемся далеко внизу, Иеремия утёр кровь с рогов, слишком слабый, чтобы спрятать их немедленно. В ушах звенел лязг клинков и характерная брань нижнего этажа, поэтому он не сразу понял, что шум схватки продолжает звучать на самом деле.

В густых одуряюще пахнувших зарослях Алиса и Раксо уже молча и безжалостно перетягивали короб, почём зря пиная друг дружку, что ловчей выходило деревянной ногой бродяжки, а сильней — аккуратной узкой ступнёй принцессы. Оба выглядели решительно, сосредоточенно и, похоже, готовы были убить.

Иеремия бросился к ним, но Раксо не отступил и попытался вырвать добычу даже из жуткой хватки минотавра.

— Отдай! — кричал он. — Хватит с меня! Отдай мне моё по праву!

— Там нету короны, тупая твоя башка, — выругался Иеремия, надеясь, что угадал.

— Как раз она там и есть, недоумок книжный! — заорал Раксо, потом оттолкнул плетёный бок короба и помчался прочь, неуклюже подпрыгивая на деревянной ноге. Алиса сердито выхватила драгоценный груз из рук минотавра и прошла мимо.

Он догнал её достаточно быстро: теперь маленькая Бини шла так, будто постоянно прислушивалась к несильной, но неотвязной боли. Эмира вздрогнула, заметив Иеремию, и непроизвольно прикрыла ладонью крышку ноши.

— Алиса, — тихо сказал Иеремия. — Что у тебя в коробе?

Словно включили затейливый невразумительный механизм, Оскорбинка встрепенулась и всем телом повернулась к минотавру.

— Джереми… Я ведь готова открыть для тебя вообще всё, ты же знаешь. Я вся твоя, никаких тайн и никаких запретов… Но о коробе не спрашивай. Не проси открыть. Лучше уж уходи прочь; я как-нибудь сама.

Я так и сделаю, подумал Иеремия. Но только не сейчас. И приобнял эмиру, согревая и стараясь подарить хоть немного уюта и уверенности.

Раксо дожидался их у прохода. Бледный, взмокший и трясущийся.

 

9

Пройдя пыльную, заросшую полотнищами паутины комнатку, больше напоминавшую ущелье, они вышли в новый коридор. Тут обнаружилось намного меньше растительности, почти не попадались хижины и постройки у стен, зато то и дело мимо двигались караваны из тяжело гружёных громадных мокриц, погоняемых суровыми совами в изящных чешуйчатых шлемах. Кроме того, сюда выходили по меньшей мере две узкие, грязные, полуобрушенные лестницы; правда, обе — без перил. Первая выглядела непривлекательно, оказавшись замшелой и растрескавшейся. Вдобавок по ступеням струился ледяной поток густой, отчётливо нечистой воды. Иеремия некоторое время мрачно изучал ту лестничную шахту, что сохранилась получше, но так и не решился вступать на территорию, облюбованную перильщиками, убеждёнными, что движение ввысь следовало осуществлять без помощи перил и прочих бесчестных измышлений древних имперцев.

— Да шиш вам, — с апломбом сообщил Раксо, поглядев в клубящийся в лестничной шахте туман. — Дудки! Я туда не пойду, я нормальный малеут, мне душа не медяшка какая, а очень даже дорога… Нет, нет и нет! Смотрите, они же вот-вот обвалятся, — он ткнул в бетонные блоки ступеней, и Иеремия поймал себя на том, что почти видит, как те пошатываются и проседают, ненадёжные, обветшалые до смертельной опасности. Вздрогнув, минотавр силой оттащил от провала Раксо и заставил выпить немного чистой воды.

Поотстав, хмуро сказал Алисе:

— Твой… брат чересчур долго пил нечистую воду, чтобы безболезненно обходиться без неё подолгу. В ваших краях это называют водосёрб. И чем дальше пойдём, тем вероятней, что он окончательно сдаст — или же кинется искать источник, чтобы пить вволю.

Он умолчал о том, что почти поддался внушению, а значит — уже и сам менялся под воздействием нечистой воды.

Эмира поглядела на минотавра тяжёлым взглядом, подумала и равнодушно сказала:

— Если он сумеет искать источник нечистой воды, то пригодится лучше любого минотавра, Джереми. Не смей его трогать.

Белки её глаз при этом отливали легчайшей, почти неуловимой прозеленью, и Иеремия подумал, что в недолгом времени она и сама легко отыщет подобный источник чутьём.

В новом коридоре источники воды встречались намного реже — и вокруг них вырастали оживлённые оазисы, полные суеты, шума и вооружённой охраны. Как правило, мало кто задирался с угрюмым лысым здоровяком; и всё же на привал Иеремия всякий раз располагался поодаль.

Однажды, проснувшись, минотавр заметил, что Раксо нет возле костра. Осторожно разбудив Алису, Иеремия тут же двинулся на поиски — и обнаружил, что калека стоит прямо посреди коридора, тоскливо глядя на сочную живую траву впереди, на купы деревьев, видневшихся вдали, пока хватало глаз, на изящные деревянные домики и свет, льющийся из распахнутых дверей в стенах. Подоспела и Алиса.

Раксо не шевелился, если не считать подрагивающих плечей. Иеремия переглянулся с эмирой, многозначительно закатив глаза, но тут парень нарушил молчание.

— Он ведь никогда не видел во мне человека, так? Всегда считал недостаточно чистым, раз я… — Раксо похлопал по бедру деревянной ноги. — Недостойным. Ничем. Да… Ей же не понять, каково оно: жить в убогих трущобах, точно зная, кто ты по праву крови. Я, книжник, не поверишь, столько лет только о том и думал — кто я по отцу. И даже не за… ду… мы…

Иеремия насторожился, дёрнул Раксо за плечо и обнаружил, что деревянная нога калеки пустила корни и блестящие гибкие побеги ветвей. Швырнув рюкзак под ноги Алисе, минотавр выхватил у неё саблю, крутанул и взялся рубить корешки, извивавшиеся и пытавшиеся уйти от ударов. Раксо стал вопить, а потом кулём свалился на траву. Алиса отчаянно кромсала корни широким кривым кинжалом и рыдала в голос.

Потом они сумели отволочь тяжёлое безвольное тело подальше от травяного ковра. Иеремия ругался и курил, а Алиса украдкой полезла в короб и, вытащив таблетку, едва смогла удержать её на ладони.

— Последняя, — выдавила она, словно в забытьи. — Ох, пресвятые кошки. Последняя, а я же… Ну, ладно. Что уж.

Отдышавшись, они подошли к траве, походили по ней, минотавр сорвал несколько стеблей, растёр между пальцами, поднёс к раздувающимся ноздрям — и отпрянул.

— Дальше край нечистой воды. Настоящей, а не слегка загрязнённой. Не представляю, честно сказать, на что она способна в такой концентрации: ты только посмотри на траву, на лес… и не имею понятия, как далеко тянется эта дрянь.

Минотавр покачал головой.

— Даже если мы и пройдём — а Раксо вряд ли сумеет, он уже не владеет жаждой и к тому же поддался древесной крови матери… даже если мы сумеем сохранить ясность рассудка, там полно тех, кто безнадёжно давно пьёт только её. И вот с ними-то нам не справиться, Алиса.

…Прежде чем вернуться к лестницам, решили дождаться, пока очнётся Раксо.

 

10

— Подымайся, — прорычали над Иеремией, и тут же тяжёлый грубый ботинок заехал под рёбра. Ёкнула селезёнка. Минотавр хэкнул от боли и попытался разлепить глаза. Вышло не ахти.

Удары посыпались градом, Иеремия лишь вздрагивал, пытаясь сжаться в комок, уберечься от ослепительных вспышек багрового из сплошной черноты. Потом он услышал женский крик, затем много злых, обидных, оскорбительных слов и избиение прекратилось, сменившись топотом ног, уханьем и шлепками.

В книгах такого не бывает, подумал минотавр отстранённо, и перестал слушать погоню, начав торопливо вспоминать хоть кого-то, кто справлялся с подобными испытаниями.

Спустя несколько минут, убрав отёки, он поднялся на ноги и увидел дюжину перильщиков, сгрудившихся вокруг чего-то, отчаянно отбивавшегося и по-прежнему почём зря костерившего их голосом Алисы. Иеремия растерянно моргнул, когда мир опять начал растворяться в сумерках. Только на сей раз они были багрового цвета и с хрустом поддавались вонзающимся рогам и твёрдым, как бычьи копыта, кулакам.

Сумерки кричали долго, мучительно и громко.

— Всё уже, — сухо сказала Алиса, стараясь не замечать трупы и кое-как приспособить на место разорванную блузу. — Всё. И не смотри на меня так! — взвилась вдруг она. — Тебе уже практически собрались отрубить голову — на всякий случай…

Иеремия обнял её, не позволяя себе видеть слёз и не подпуская вину — за то, что их застали врасплох, за то, что на часах осталась избалованная девчонка... за то, какой ценой досталась им жизнь на этот раз.

— Ты весь в крови, — сказала вдруг Алиса. — Пёс возьми, ты в крови… И почему я не знаю, что теперь делать, а?

Она оттолкнула минотавра и, пошатываясь, подошла к кострищу, залитому кровью одного из перильщиков. Иеремия попытался встать, чуть не упал и побрёл к ней, как вдруг Алиса вытянула руку в его направлении. В руке была скомканная и расправленная бумажная печать Насветничества. Та, что пропала на рынке, и не лежала в его торбе.

— Раксо плохой друг. Раксо хреновый сын. Раксо никуда не годный боец. Но он вполне толковый плут. И вор. Он украл это у тебя вместе с чётками, просто чтобы не чувствовать обиды, если ты совладаешь его поколотить. И хотел обменять его на… и продал его мне, в конечном итоге. Взамен за право первородства… за мою корону.

Иеремия вздохнул и потряс головой, но Оскорбинка перебила едва начавшуюся фразу криком.

— Нет!!! Поздно, Джереми! Поздно. Не желаю знать, как скоро ты признался бы, что работаешь на Насветников, а может, и вовсе пришёл, чтобы… что? Убить меня? Плевать мне на это! Я уже не могу удержаться на краю, я почти как Раксо теперь — и как мы теперь сможем добраться до цели?! Моя ноша, она… Подлый деревяшкин сын! Он всё же украл мою надежду, моё… лучше бы сразу убил!

Иеремия остановился, бледнея с каждым мгновением всё сильнее. Потом отошёл в сторону и достал из дупла древнего угольника короб Алисы. Эмира осторожно взяла его из громадных лапищ минотавра, убедилась, что ноша её целёхонька и даже печати не сорваны, и без сил опустилась наземь.

Минотавр начал тихонько мычать вовсе уж простенькую напевку, заращивая раны.

…Раксо они так и не встретили.

Лестничная клетка всё так же сумрачно и зловеще ждала их на прежнем месте. Иеремия внимательно изучил ступени, ведущие вниз и вверх, отыскал выход водопровода, на который указывала карта, и выбрался в коридор

Алиса смотрела на него долгим, сумрачным взглядом, потом прошла на лестницу. Остановилась ненадолго. Стоя спиной к минотавру, вздохнула, словно кидаясь в омут. Сказала:

— Идём, Джереми. Идём вверх. Я держусь, знаешь? Я ещё жива.

Вскоре её шаги стали глуше, и минотавр вынужден был поспешить следом. Вверх. Ориентироваться на тяжёлое, болезненное дыхание эмиры стало намного легче, чем прежде, и это пугало минотавра, вопреки всему, что он предполагал прежде. У девочки началась нечистая жажда, но утолять её нечистой же водой Иеремия просто не смог бы… а чистая исцелила бы недуг только за долгое время в покое и уходе — но не на укрытых тенями пролётах лестницы.

— Думаешь, меня он считал человеком?! О!

Иеремия вздохнул и промолчал, хорошо понимая, о ком говорит Алиса — о ком прежде кричал Раксо.

— На словах такой набожный, — ворчала Алиса, запыхавшись, — Насветник однажды, Насветник вовек… Ну да, Раксо не был сыном из-за примеси осиновой крови. Но и я — я тоже не была эмиру Оскару сыном, гори он в зевах топочных!

За рассказом эмира и книжник проходили один пролёт за другим, но даже нечастые двери на пути постоянно оказывались заколоченными, а то и заклёпанными наглухо. С каждой дюжиной ступеней минотавр всё напряжённее вслушивался в эхо шагов, в звуки лестницы, в хриплое дыхание эмиры.

К тому времени, как Алиса покачнулась и едва не сверзилась в провал, Иеремия уже давненько пристально следил за мелкими её движениями — и подхватил так легко, словно не поднимался вместе с ней долгие утомительные часы. Оскорбинка попыталась вырваться, стараясь удержать подальше от глаз Иеремии короб, но сдалась и притихла.

— Он приживлял мне перья, — отчётливо сказала Алиса, в голосе звенела не то ярость, не то слёзы. — Он велел сделать из меня попугая! Слышишь ты?! Каким же надо быть…

Она всхлипнула.

— А ещё он со мной…

— Тихо, — сказал минотавр. — За нами идёт кое-кто пострашнее старины Оскара.

Теперь и Алиса услышала грохот подкованных сапог, уже в открытую гремевший снизу.

Иеремия помчался наверх, перепрыгивая через ступеньки.

 

11

Дверь нашлась, когда у семижильного минотавра почти не осталось сил. Иеремия сбился с шага, Алиса щёлкнула зубами, не исключено, что-то прикусив. Стало тихо. Настолько, что минотавр услышал плеск, доносившийся немного сверху.

За дверью тоже обнаружился коридор, почему-то дуговой, плавно уводящий вдоль металлической стены.

— Отпусти меня, — твёрдо и отважно сказала Алиса. — Дальше я сама.

И они шли навстречу неизвестности ровно сто сорок четыре шага, а потом за спиной раздались окрики на характерном наречии внутренних залов Обители На Свету. Они требовали остановиться. Грозили смертью всем, кто ещё оставался в живых из дорогих минотавру людей. Они стреляли.

Иеремия и Алиса оказались перед аркообразным проёмом, выводящим на решётчатый помост над огромным резервуаром воды. На помосте имелась пара жилистых мужичков, вовсю потеющих над сетью, и порядка полудюжины раздувшихся трупов в разной степени разложения.

Возле мужичков лежало оружие, до боли знакомое Иеремии, и он вдруг зашипел, словно влез голой ладонью в пламя костра. Осознание собственной глупости подрубило ему колени.

— Убей их! — выдохнула Алиса прямо в ухо Иеремии и подтолкнула легонько в спину, шепча что-то столь нежно, как редко какие слова слышат даже влюблённые юнцы. Минотавр в два шага оказался возле саантага с мечевидным наконечником и мерзко ухмыльнулся, позволив себе вспомнить затхлый рынок и ширмы, и гаснущие окошки-светила… ровно настолько, чтобы начать стервенеть.

— Эй! — крикнул один из трудяг, заметив минотавра. Саантаг рубящим ударом распорол ему руку и тут же вонзился снизу под дых, показавшись из спины. Иеремия высвободил оружие, неотрывно глядя на второго рыбака. И рыча.

— Не смей, — спокойно и уверенно сказал второй, зачем-то разрывая ворот рубахи. Иеремия не нашёл причины остановиться. Потом отдышался и огляделся. Вокруг не было никого, кроме Алисы, страшно бледной, взмокшей и трясущейся. Минотавр посмотрел на убитого и увидел печать Насветничества, рассечённую ровно пополам. Пожав плечами, он пнул труп, перекатив ничком.

— Больные ублюдки, — прорычал Иеремия. — Сколько владений они хотят отравить мертвечиной?..

— Больше, чем способен представить даже ты, — простонала Алиса. — Или я.

Она расхохоталась, жутко, словно безумная, и Иеремия понял, что сейчас разум эмиры сжигает тяга к нечистой воде. Совсем недавно он предпочёл бы отойти в сторонку и не мешать ей гибнуть. Совсем недавно внутри покатой головы Иеремии Шех-аба находился другой, мудрый человек.

— Отойди в сторонку, — грубо и зло велел свирепый бык, разделавшийся с тем мудрецом.

— Ну уж нет, — сообщила Алиса, выхватив кинжал. — Я не позволю другим решать мою судьбу.

— Браво, — громко и чётко сказал стоявший в дверях рыцарь в доспехах Насветника. У рыцаря был голос Раксо — и отчётливая хромота. Впрочем, как и отличный клинок, и отряд рослых, крепких кнехтов за спиной. — Но я бы уточнил, что твоя судьба уже решена. Понимаешь?

Иеремия кинулся вперёд, занеся саантаг, но теперь-то калека умело и прытко парировал несколько ударов — а потом отступил за спины сразу троим мечникам. Минотавр остановился.

— Не спеши, глупый ты бык, не спеши… О, воду действительно отравляли, но иначе, чем ты полагаешь. Эти двое вылавливали тела, и чем больше ухитрялись извлечь, тем меньше подлинной сути воды вбирала мёртвая плоть и тем более настоящей становилась вода. Такой, какой она и должна быть в Доме. Нечистой, как её называете вы, книгочеи…

Иеремия непроизвольно оглянулся на груду почти потерявших форму тел, на повисшую безвольно сеть… И на металлически сверкавшую поверхность вод. Его замутило.

Алиса налетела на Раксо, словно соколица, однако брат пнул её в грудь деревянной ногой, враз отрастившей четыре острых сучка. Несколько мгновений они так и стояли: Алиса, не спускавшая взгляда с оставленного у края воды короба и державшаяся лишь на сучьях, вышедших из спины, и торжествующий Раксо.

Старый минотавр, так и не сумевший выбрать, нанести решающий удар, был не в счёт.

А потом он вдруг понял, что следует сделать, и работа его была долгой, кровавой и трудной.

Он спихивал тела древком саантага, попутно столкнув даже Алису и мёртвых рыбаков. Покончив с трудом, выпрямился, придерживая распоротый живот. Хотел, чтобы всё закончилось поскорее, уже наклонился над гладью вод.

И услышал хруст из короба.

Иеремия вдохнул пару глотков сырого воздуха резервуара, пропитанного свежестью. Поднял короб, открыл его и обнаружил скорлупу треснувшего яйца, круглого и ярко-оранжевого, из которой шевелил ручонками младенец, дивно похожий на Оскорбинку. На маму.

Иеремия осторожно уложил короб на решётку и лежал рядом до тех пор, пока малыш не закричал требовательно и настойчиво.

Уходя, Иеремия всё же не удержался. Опустившись на колено, он зачерпнул воды, хотя и так видел, насколько чистой и прозрачной та стала. Отпил с ладони, вспоминая, сколько раз его звали водосёрбом. Напоил ребёнка, осторожно прижав его к груди.

И пошёл прочь, не пытаясь утереть слёзы.

Плесень отступала с его пути.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 10. Оценка: 4,80 из 5)
Загрузка...