«На Арене все равны».

Перед богами битвы, что жадно склонились над нами в тот день, перед их неведомыми ликами я открыл для себя эту мудрость. Солнце саднило свежие раны; пот ручьями струился по разгоряченной спине, мозоли вскрывались и кровоточили…

Но мы не сдавались. Тогда нас было двенадцать – дюжина легионеров, признанных неугодными для служения Его Императорскому Величеству, Вечному Правителю. Дюжина преданных, озлобленных, загнанных в угол воинов, для которых судебная машина Империи подготовила самый честный и самый зрелищный приговор – ссылку на песчаную Арену, место гибели тысяч, в котором, однако, можно было заслужить императорское прощение, заплатив за него потом и кровью.

Но я пришел на Арену не за прощением… и ушел с нее без него.

1

Началось все с битвы при Альдзуре. То была настоящая резня, и не будет преувеличением сказать, что в тот день пролились реки крови. Моя центурия шла в левой фаланге и составляла ее костяк. На битву Империя направила тогда лишь один, Пятый, легион – около трех тысяч своих сынов, и это оказалось фатальной ошибкой, закономерным результатом которой стало наше унизительное и разгромное поражение.

Без всякой скромности вынужден признать: я и мои воины были надеждой и опорой войска. Закаленные в боях, но все же достаточно молодые, чтобы не оказаться в центурии ветеранов. Именно нам командование сулило честь и славу победителей.

Но накануне битвы (я слишком хорошо помню тот день) ветер принес с собой запах паленого мяса, и рядом с рекой пахло так скверно, что часовые прикрывали носы смоченной в воде тканью. Мы стояли лагерем на западном берегу Альдзуры, и наблюдали, как горят речные деревушки стракийцев на берегу восточном. В том, что пожары были делом рук лазутчиков Империи, ни у кого сомнений не было.

Сама битва началась на рассвете. Наш холм был достаточно высок, чтобы обеспечить удобную позицию для наблюдения, и в час, когда первые лучи солнца забрезжили над макушками вековых дубов, под которыми покоились пожарища покинутых деревушек, единственный выживший разведчик с северного направления доложил: враг стремительно приближается.

Дисциплина и тактика – залог победы, так говорил легендарный генерал Ливий, которому Империя обязана многими достижениями на поле брани. Легендарный генерал, вне всякого сомнения, был прав, но в тот роковой день ни дисциплина, ни грамотное расположение на возвышенности не сумели помочь нам одолеть орды грязных варваров, прибывших по наши души с противоположного берега реки. Как выяснилось, войска вождя Мардура и царицы Халифы форсировали реку к северу от нашего лагеря на протяжении всей ночи; они ни разу не остановились, чтобы сделать привал и отдохнуть. Ведомые жаждой мести за сожжённые города и деревни, эти отчаянные бойцы рвались в бой куда сильнее, нежели мы, отправленные на границу солдаты, скучающие по своим женам и детям, уставшие от постоянных походов.

Особый ужас и уважение внушили нам в тот день дикари Мардура. Эти свирепые воины были больше похожи на зверей, чем на людей; вся их наружность словно подчинялась единственному правилу, которое выполняла ревностнее и честнее, чем наши солдаты клятву Императору: запугивай и устрашай. Темной лавиной напирали они на нас, волной тел захлестывая холм. Дикари, падая под градом стрел, тут же сменялись своими собратьями – они смеялись в лицо смерти, плевали на наши щиты и копья. Тела этих высоких смуглых варваров подчас были покрыты таинственными татуировками, а в бой они шли голые по пояс. Культура дикарей не знала ни выплавки металла, ни его добычи, однако отсутствие тяжелых доспехов они компенсировали подвижностью и остервенелой жестокостью, которая, признаюсь честно, пугала тогда даже нас, не говоря уже о бойцах авангарда – юношах-копейщиках, для многих из которых битва была первой.

Не менее жестокими воинами предстали для нас и солдаты царицы Халифы. Если дикари сражались топорами и шестоперами, которыми их вооружила царица (что в каком–то смысле сделало Мардура ее цепным псом), то ее собственные гвардейцы были вооружены куда более изящно. Мечники с коварно изогнутыми саблями, натасканные на сражения с конными войсками, ряды копейщиков, прорезавшие наши ряды острыми сариссами, лучники с длинными и короткими луками – все они сражались расчетливо, умело и с отдачей. И если грязные дикари с восточного берега Альдзуры приветствовали нас яростным боевым кличем, то солдаты Халифы молчали на протяжении всей битвы. Молча убивали они и молча погибали, и это не могло не ужасать.

Но, разумеется, не устрашением и не искусным оружием победили нас наши враги в тот злополучный день. Они победили нас числом, и в этом я до сих пор вижу оправдание тому, что выжил тогда.

Врагов оказалось слишком много. Точного их числа не знал и не знает никто – мне думается, даже сама восточная царица не ведала, сколько дикарей примкнуло к ее войску в виде ополчения. Но их было много, чересчур много для одного Имперского легиона. Мне довелось убить в тот день восьмерых дикарей и столько же копейщиков, прежде чем наш легат велел трубить отступление.

Мы бежали от врага. Войско Халифы не принимало дальнейшего участия в бою – видимо, царице было достаточно того, что мы отступили. Однако этого не было достаточно варварам, у которых во время боя появился еще один повод для мести – смерть горячо любимого вождя.

Описывать дальнейшие события детально мне мешает уязвленная гордость. Жалкие остатки нашего легиона – всего пятьдесят два (!) человека от первоначальной тысячи – достигли крепости Лигронд, откуда нас вскоре конвоировали служители Трибунала, чтобы судить в столице – со всей строгостью, как и полагается судить дезертиров.

2

Моя честь была попрана, а орден за доблесть вплавлен в цепь, которая сковывала меня две недели, что я провел в пути до Арены. Эта цепь с орденом стала символом позора, символом покаяния. Символом моего падения.

Я, Марк Валенсий, был рожден гражданином Священной Империи в 714 году со дня ее основания. Мой брат–близнец родился мертвым, что было принято семьей как дурной знак для будущего рода. Эскулап, принимавший роды матери, возжелал и меня отдать богу смерти. Однако мой отец, Сервий, в ту пору легат Третьего Легиона, услышав его слова рассердился и спустил эскулапа вниз по каменным ступеням, отчего тот сам встретился с богом вечного сна спустя несколько дней.

Мне сохранили жизнь, и я успел доказать отцу мудрость этого решения. В семнадцать лет я участвовал в походе на Кир–Хас, где сумел проявить себя как умелый боец. К двадцати трем годам уже возглавлял центурию Седьмого Легиона, к двадцати шести – центурию Пятого. Конечно, мой отец был непомерно горд мною до того самого дня, пока не скончался от неизвестной болезни. Ему было всего пятьдесят пять лет, но сейчас я даже немного рад, что он не дожил до тех дней, и ему не довелось увидеть позор, которым я покрыл нашу семью.

Моя мать и мои сестры, моя жена и дети – все они лишились права жить в столице, когда на площади судили двенадцать уцелевших в битве центурионов, судили за то, что нам удалось спастись. Злость, которую я испытал и испытываю до сих пор по отношению к Империи, родилась во мне в тот миг, когда я узнал, что мою жену, Кассандру, заставили от меня отречься. Это значило многое: мои дети, Клио и Сервий, объявлялись незаконнорожденными, моя жена была обязана выйти замуж в течение года за другого гражданина Империи (в противном случае ее лишили бы жизни!), а сам я в высших кругах уже считался мертвым. Ярость, вскипевшая в моей душе в те мучительные минуты, отравила меня, но в то же время придала мне сил. Я словно родился заново или прозрел после долгих лет слепоты и тьмы; все мои клятвы показались мне грубыми и нелепыми шутками. Слова легатов и генералов, все эти годы призывавших нас неустанно служить Священной Империи, подарить ей свои жизни, предстали передо мной в совершенно новом свете.

Так я потерял свою Империю, утратил веру в нее, но вместе с тем обрел нечто гораздо более важное – я увидел истинное лицо закона, лицо своего государства, лицо династии, что правила нами сотни лет.

От него смердело лицемерием.

3

На гладиаторской Арене все равны. Думаю, эти слова нужно было выдолбить в каменной плите у самого основания Арены, а лучше – выжечь на теле ее смотрителя, наместника Императора в Южном округе Квинта Аттиана. Наместник Аттиан всегда был человеком спокойным и рассудительным, однако это не мешало ему потакать зверствам, что происходили по ту сторону песчаной глади Арены. Условия, в которых бойцам доводилось жить – нет, существовать – оказались суровы даже для того, кто не раз прошел через жернова войны, прежде чем с абсолютным безразличием был выплюнут ими.

Когда я попал сюда в качестве нового бойца, со мною было еще одиннадцать центурионов. Каждый из них понес те же унижения, что и я; это сплотило нас, повязало одним общим праведным гневом. Однако хитрая система, ловко манипулирующая теми, кто мог возжелать ее краха, сделала все, чтобы мы не нашли друг в друге столь нужной нам поддержки. Камеры, в которые поселили меня и других, были по большей части одиночными, и находились друг от друга на значительном расстоянии – это я узнал уже много позже, во время первой тренировки в качестве гладиатора консула Маврия.

О, Маврий! Этот гнусный старик, один из семи советников Императора, точивший зуб на нашу семью еще задолго до моего рождения! Тит Маврий, который со жгучей, лютой ненавистью относился к моему отцу еще со времен их юности, совместно проведенной в стенах Первой Имперской гимназии. Он выкупил меня в качестве своего ставленника на Арене – а если быть точнее, в качестве раба и живого воплощения превосходства его рода над моим.

Отец, не будь мертв, убил бы консула за подобную наглость, но он уже давно был за холодной гранью и не мог мне помочь. На первую нашу встречу в качестве раба и хозяина Маврий явился не один. Консул привел с собой всю свою семью: двенадцать высокородных граждан Империи в сопровождении охраны явились взглянуть на меня – доказательство того, что Тит Маврий победил, а Сервий Валенсий проиграл.

– Смотрите, – весело хохотал старик и трясся при этом, словно огромный комар, – вот он, наследник Сервия! Сын полководца, который скоро, – при этом глаза его злобно блеснули, – превратится не больше чем в кровь на песке!

Когда мы, не считая двух стражей консула, остались наедине в моей камере, презрение на его лице вызвало во мне дикое желание ударить его лбом прямо в длинный нос, ибо руки мои были скованны. Но вместо этого я терпеливо ждал, что он скажет. И дождался.

– Твой отец, – начал он негромко, – всегда был моим врагом. Мы с ним дрались в коридорах гимназии, ухаживали за одними и теми же девушками, когда были молоды, а позднее рвались, по сути, к одной цели… хоть и разными путями.

Старик замолчал, и из этого молчания было ясно: гораздо чаще в драках побеждал отец, ему же в молодости девицы благоволили чаще. И своих регалий Сервий Валенсий добился куда быстрее Тита Маврия – это был общеизвестный факт.

– Но наше состязание подошло к концу, – с нарастающим триумфом в голосе почти пропел Тит, – потому что совсем скоро единственный наследник Сервия падет на Арене. Да, Марк Валенсий, ты умрешь здесь, и даже не думай, что сумеешь этого избежать. Я обеспечу тебе уход с почестями, не сомневайся. На твою гибель придет посмотреть весь цвет Империи.

Я молчал, с равнодушием глядя на седого, краснолицего и жирного старика, и в сердце моем царило отвращение. В нем даже не было ненависти – это чувство было полностью направлено к Империи и Императору лично, и этой ненависти еще предстояло прорваться наружу. Но в тот момент я был погружен в ледяное спокойствие, что и взбесило Маврия.

– Что, думаешь, ты лучше меня, ублюдок? – прорычал он внезапно. – Думаешь, можешь вот так вот стоять передо мной с гордым лицом, словно бы все осталось по–старому? Нет, Марк, все изменилось!

С этими словами он сделал жест, предназначенный стражникам. Один из них тут же отвесил мне звонкую оплеуху, и я чуть не рухнул на каменный пол. Следующий удар пришелся в грудь, заставив меня содрогнуться всем телом, а после – стиснуть зубы от боли. Третий удар проверил на прочность спину, четвертый – голень. После шестнадцатого (или семнадцатого?) удара, когда я уже лежал на полу и лишь напрягал мышцы, стараясь защитить внутренние органы от повреждений, до моего слуха донеслось негромкое «достаточно», после чего гвардеец Маврия оставил меня в покое.

– Надеюсь, этого тебе хватит, чтобы понять одну вещь, – прошипел старик где-то у меня над ухом, и я не мог даже повернуть голову, чтобы плюнуть ему в лицо, – ты – мой пес. Помни, кто держит поводок.

С этими словами он и его стражники ушли, оставив меня корчиться от боли на холодном полу темницы. В тот вечер я так и не встал, и проспал до утра на пыльных каменных плитах камеры, которая стала моим новым домом.

4

Тренировки на Арене были изнурительны. Криган, человек, ответственный за тренировки гладиаторов Маврия, оказался настоящим садистом. Ему доставляли истинное удовольствие мучения подопечных, а в особенности – мои. Конечно, за этим особенным отношением тренера легко угадывалось стремление Тита превратить остаток моих дней в нечто невыносимое: Маврий хотел, чтобы я сам возжелал смерти.

Но я решил ни за что не сдаваться, не прогибаться под гнетом Кригана. Когда этот недостойный давал мне нести два камня в бочке, я брал третий. Когда он надевал мне на руки железные кандалы для утяжеления веса и заставлял драться с кем-то из других бойцов на деревянных мечах, я успевал смахивать с лица пот и посмеиваться над неповоротливостью очередного противника.

Да, было тяжело, но я делал вид, что это не так, и Криган бесился, просто сходил с ума! Злобный слуга Маврия нагружал меня сверх всякой меры, и однажды, когда я почувствовал, что сухожилия могут не выдержать, мне пришлось поумерить свой пыл. Приняв выделенную мне Криганом ношу, я тотчас стал жертвой его едких замечаний.

– Что, неужели силенки начали покидать нашего великого командира? – заржал этот тупой увалень, и несколько его прихлебателей из числа лояльных Маврию бойцов загоготали вместе с ним. – Неужели больше не увидим мы великую силу Марка, Имперского Центуриона, грозы варваров Мардура?

Мне оставалось лишь молчать и продолжать упражнение. Когда я дошел до конца пути, завершив обход Арены, и поставил бочку на отведенное ей место, пот лился с меня ручьями, но Кригану этого было мало.

– Бери вес больше! – прорычал тренер-тиран, и я понял – он желает меня загнать. До моего первого боя оставалось пять дней, и если бы я получил травму, гибель моя стала бы делом решенным – а разве не этого добивался хозяин Кригана?

Скрепя сердце и стиснув зубы, я подобрал с помоста еще один крупный камень, на который указал озлобленный тренер, и положил его в бочку. В итоге она оказалась почти полностью заполнена; мне предстояло совершить очень тяжелую прогулку.

Когда я обхватил бочку, поднял ее над землей и сделал несколько шагов, то обнаружил, что меня то и дело кренит в сторону. Спустя пятнадцать шагов спина моя начала ныть и просить о пощаде, спустя двадцать поясница уже была готова взорваться от напряжения, спустя сорок ягодицы и бедра стали тверже камня, а руки – скользкими от пота. Бочка норовила выскользнуть из рук, мне то и дело приходилось ухватываться за нее покрепче. Криган, шедший следом, подгонял меня криками и периодически стегал по спине длинным деревянным шестом. Но я упорно двигался вперед – Маврию ни за что было меня не сломить!

Добравшись до конца дистанции, я рухнул на песок – обессилевший, пустой и бледный. Ноги отказали мне, в глазах потемнело. Я почти потерял сознание, но тренер быстро привел меня в чувство.

– Отличная работа, – злорадно выпалил Криган, – но мы еще не закончили тренировку. Вставай.

Встать я не мог, по крайней мере, в тот момент. Попытка сделать это обернулась провалом.

– Вставай! – взвизгнул нетерпеливо тренер. – Я приказываю!

Неизвестно, каким образом мне удалось заставить свои конечности слушаться. Мышцы горели адским пламенем, но я сумел подняться на ноги. Мне казалось, вот–вот подует ветер и свалит меня.

Криган кивнул одному из своих прихвостней, и тот подал ему два деревянных меча.

– Тренировочный бой, – объявил он, – ты и я, Валенсий.

Наблюдавшие за нами гладиаторы радостно загудели, предвкушая зрелище. Я взял меч и принял боевую стойку, ощущая, как вспыхивают, распускаются по всему телу взрывы, бутоны боли.

Криган усмехнулся, перехватил свой меч и без лишних слов пошел в яростную атаку. Я только и делал, что защищался – на большее меня в тот момент не хватало. Спустя каких-то полминуты мою левую икру свело отвратительной судорогой, от чего я невольно вскрикнул и не сумел увернуться от удара Кригана. Тот, казалось, только этого и ждал – моя защита дала трещину, и тренер принялся яростно избивать меня заточенной деревяшкой.

Его озлобленное сопение не прерывалось на ругательства, не перемежалось с издевками, но за него говорили удары – хлесткие и жестокие. Я пытался перетерпеть судорогу и вернуть контроль над собой, но не успел – Криган сбил меня с ног.

– Ладно, на сегодня с тебя достаточно, – услышал я откуда–то сверху. – Следующий – Фергус.

В тот же миг я провалился куда-то, мир померк и исчез. Я все-таки не выдержал ноши. Ублюдку Кригану удалось меня загнать.

5

Три дня я провел в горячке. Мой организм оказался надломлен, ему нужно было время, чтобы восстановиться. По ночам в камерах было холодно, к горячке добавился кашель, а позже ее сменил озноб.

Я не мог позволить себе погибнуть. «Каким позором было бы умереть на Арене не в бою, а от болезни» – так я думал. В бреду я даже искренне захотел принять участие в смертельном бою и показать, что центурионы заслуженно считаются лучшими из воинов Империи.

Первые два дня болезни я бредил, и разные видения посещали меня. Тогда я кричал – так мне потом сказали.

Один из этих снов я хорошо запомнил. В нем я скакал на лошади впереди великого войска, на голове моей сиял золотой венок – тот же, что носил Император. Я чувствовал ликование и трепет, ощущая за своей спиной могучее воинство собратьев, каждый из которых был готов умереть за меня. Впереди нас были враги, целые полчища врагов, но мы с жаром и яростью взрезали их мечами, копьями и стрелами, кони давили их копытами, и не было никакого сомнения в том, что победа будет за нами.

Но вот на горизонте послышался жуткий грохот, земля мелко затряслась. Я обернулся и обомлел. К нам приближалось огромное темное нечто, справиться с которым было не под силу даже нашей великой армии.

– Отступаем! – крикнул я… но было поздно.

Мутное черное облако скрывало очертания чудовища, что напало на нас. Я мог лишь слышать леденящие кровь крики моих братьев, которых давил и пожирал этот монстр. Страх сковал мое сердце, и я почувствовал, как золотой венок соскользнул с моего разгоряченного лба.

– Нет, нет! – прокричал я сквозь сон. – Уходите! Спасайтесь!

Видение быстро растаяло. Я так и не увидел, чем кончилась великая битва, но, судя по всему, конец ее был предсказуем и печален. Некоторое время я еще лежал во мраке своей подземной кельи, думая о том, что скоро мне предстоит выйти на Арену, будучи больным и истощенным, и эта мысль тяжелой гирей давила мне голову.

Остаток ночи сон был тревожным и прерывистым, но если меня и посещали в те часы какие-то кошмары, то под утро я их не вспомнил.

6

Это случилось за день до того, как мне предстояло выйти на свой первый бой. Дверь моей камеры внезапно распахнулась; в ожидании увидеть уже привычное лицо человека, приносившего мне пищу утром и вечером, я повернулся к ней, но у порога возник совсем не стражник.

– Доброе утро, Марк, – сказал мне Квинт Аттиан, наместник Императора и смотритель Арены. – Надеюсь, ты не откажешься от разговора со мной?

Я был поражен – что забыл этот человек в моей рабской конуре, полной позора и отчаяния?

– Не откажусь, – ответил я сипло и почувствовал, что горло мое сильно пересохло после жарких ночных объятий болезни.

– Следуй за мной.

Наместник развернулся на каблуках и вышел из камеры, и я, пошатываясь, последовал за ним. Мы поднялись на внешний уровень Арены – тот, что расположен над песком – и двинулись в путь по длинному коридору, ведущему из северной части строения в западную.

– Ты жутко выглядишь, Марк, – сказал Аттиан самым будничным тоном, – очевидно, ты болен. Тебя здесь не лечат?

«Ты и сам выглядишь не лучше, наместник» – подумал я угрюмо. Кожа смотрителя Арены была бледной и угрястой, последние клочки волос сиротливо прятались у затылка и за ушами, глаза слезились и казались болезненно–желтыми… да и тело под роскошной багряной туникой совсем не казалось крепким и здоровым.

– Неужели на Арене есть лекари? – сказал я. – Мне казалось, здесь меня бросили умирать.

Аттиан не ответил, но как–то странно поморщился, словно я напомнил ему о чем–то, чего он вспоминать совсем не хотел.

– Мы почти пришли.

В западной части Арены располагались самые лучшие жилые комнаты, занимаемые немногочисленными бойцами–ветеранами, чьи хозяева зарабатывали на их боях большие деньги, и рудиариями – воинами, сумевшими заслужить себе свободу и бившимися на Арене ради славы, денег и ради самой битвы.

– Проходи и садись.

Мы оказались в просторном помещении с огромными квадратными окнами, через которые струился благодатный свет. Как выяснилось, даже здесь, в зале, занимаемом самим смотрителем Арены (в те редкие дни, которые он мог ей уделить), мелкая и въедливая пыль клубилась до потолка.

Аттиан уселся за деревянный стол, чихнул, извлек из складок туники изящный красный платок и шумно высморкался в него.

– Садись, – сказал он, борясь с очередным позывом чихнуть, – будем с тобой беседовать.

Я сел напротив Аттиана, расположившись на красивом деревянном стуле с резной спинкой. «Таким при желании можно и убить» – подумал я тогда.

– Аллергия, будь она неладна! Потому и терпеть не могу эту проклятую Арену, – пожаловался Квинт мне, словно мы с ним успели подружиться, – вечно я здесь страдаю, но поделать ничего нельзя. Долг.

Я с пониманием кивнул, а старый наместник усмехнулся.

– Ты здесь оказался зря, Марк, – вздохнул он с шумом и высморкался снова, – но я – увы – с этим ничего поделать не могу. Однако у меня есть новости, которые, возможно, тебе понравятся.

После этих слов он замолчал, видимо, ожидая какой-нибудь моей реакции. Я смотрел на его потное мясистое лицо, никак не выказывая своего любопытства. Доверия к Аттиану у меня не было, к тому же, в итоге он все равно рассказал бы мне все, что хотел рассказать.

– Понимаешь ли, Марк, – начал он свою речь как–то неуверенно, – вчера мне доставили императорский указ, который касается тебя и остальных центурионов из вашего конвоя.

Я молчал.

– В этом указе сказано, чтобы я немедленно выкупил всех вас. Ясное дело, с этим были проблемы, но Императорской печати противиться не в силах никто. А потому в течение сегодняшней ночи ты и одиннадцать других центурионов, привезенных сюда из столицы, перешли в собственность Арены, и теперь ваш номинальный хозяин снова я.

– А реальный, конечно же, Император? – не удержался я от этих слов.

Аттиан нахмурился. Я попал в цель.

– Император всем нам хозяин, мальчик, – сказал он устало, – но тебе и твоим сослуживцам скоро придется познать милость нашего хозяина на собственной шкуре.

Эти слова мне сразу же не понравились. Я вспомнил недавний сон о неведомом чудовище и павших солдатах, и желудок мой непроизвольно сжался.

– Так что же нас ждет? – прямо спросил я, глядя наместнику прямо в глаза.

Аттиану мой взгляд явно не нравился, он избегал его как мог.

– Вас ждет битва с чудовищем, привезенным из–за моря, с запада, – сказал смотритель Арены тихим голосом, – так сказано было в указе. Не ясно, какое именно чудище приготовил для вас Император, но битва явно будет непростой.

Я подумал, что ослышался.

– С чудовищем?!

– Да. Император приедет сюда через несколько дней, а вместе с ним привезут вашего противника. Я не знаю, кто это будет. На Арену довольно давно не выпускали заморских тварей, и я сам не в восторге от этого. Не знаю даже, к чему быть готовым, а уж вы...

Дальнейшие рассуждения краснолицего потного аллергика я не слушал.

«Монстр. Здесь, на Арене. Проклятье!».

Я готов был сражаться с людьми – знал, что могу победить. Но чудовища…

В Священной Империи жили только люди. Но я знал, что далеко на западе, за морем, существует земля, населенная не только людьми. Великаны, эльфы, гномы, драконы – все эти создания, которых так любят разного рода сказочники, жили там. По крайней мере, об этом рассказывали моряки, которым удавалось доплыть до тех далеких земель и вернуться назад, в лоно Империи.

Кроме того, россказни моряков подтверждали ученые и историки. Когда-то давно, в годы, предшествовавшие расцвету Империи, во многих провинциях можно было встретить разумных существ, не являющихся людьми, а также диковинных животных, о которых ходило множество легенд. Люди называли их монстрами, и в конечном счете все эти ужасные создания были изгнаны либо истреблены, потому как Священная Империя была создана для людей, и только лишь для людей. В ней не было места длинноухим эльфам и носатым пещерным карликам.

И вот теперь мне предстояло встретиться лицом к лицу с одним из тех существ, о которых я ровным счетом ничего не знал, но которое, судя по всему, смертельно опасно.

– Как только Император прибудет, мы узнаем, что за создание будет с вами биться, – продолжал свою речь наместник, и я с неохотой слушал его, – а до той поры ты должен вылечиться и собраться с силами. Император желает увидеть настоящий бой, и если вы с товарищами сумеете одолеть тварь, привезенную с запада, то все ваши титулы и регалии вам вернут.

Я молча смотрел на него какое-то время – не то полминуты, не то час.

– Вы серьезно? – спросил, чувствуя, как кипучая смесь возмущения и надежды взрывается внутри.

– Я приставлю к тебе хорошего лекаря и прослежу, чтобы вас как следует кормили.

– Почему вы это делаете? – спросил я тихо, выдыхая воздух иссушенной глоткой и искренне не понимая происходящего.

Квинт Аттиан устало вздохнул.

– Не хочу расстраивать Императора. Ему будет интересно взглянуть на достойный бой, а не на то, как чудище порвет вас на куски.

– Похоже на ложь, – сказал я. – Мы ведь дезертиры и заслужили смерти, разве не так?

Наместник вздохнул еще горше.

– Я не хочу вашей смерти, – сказал он, не глядя на меня, – твоей, по крайней мере. В битве под Кормуллом твой отец спас мне жизнь. Я так и не отплатил ему за это. Теперь я даю тебе шанс, Марк – одолей заморскую бестию, одолей ее, а после беги – покинь Империю вместе с семьей.

Я сидел как громом пораженный и не мог поверить тому, что слышал.

– Не хочу показаться наглым, – сказал, наконец, – но почему вы не пришли ко мне раньше? Почему так быстро продали Маврию?

– Думаешь, я часто бываю на Арене и занимаюсь ее делами? – наместник закашлялся. – Все было сделано без меня. Я был слишком занят последнее время, и… отчасти, поэтому советую тебе покинуть Империю.

– Вы так настойчиво это советуете, – задумчиво сказал я, – а мне было бы неплохо хотя бы выжить в предстоящем бою.

Аттиан посмотрел на меня с жалостью.

– Нам всем тяжело, – пробормотал он, – каждому по-своему. Но запомни мои слова – если Император вас помилует, хватай жену и детей и беги куда-нибудь на запад.

– Зачем?

– Этого я сказать не могу. А теперь – прощай.

Тем наш разговор и кончился. Конвой стражи вернул меня в камеру, и весьма скоро ко мне пожаловал эскулап. Он осмотрел меня, опросил и выдал лекарства, а после меня вывели в зал, где отдыхали свободные гладиаторы. Там тот же самый лекарь сделал мне массаж, от которого кости и суставы мои завопили от новой боли.

На следующий день я почувствовал себя намного лучше, но самой главной переменой стало то, что больше мне не приходилось иметь дело с Криганом. Теперь он лишь поглядывал на меня издали с бессильной злобой, а я улыбался, глядя, как бесится мой недавний мучитель.

Тогда я пообещал себе: если слова Аттиана окажутся правдой, если нам все же удастся одолеть монстра и вернуть титулы, то в первую очередь я настигну Кригана – настигну и накажу за все, что он для меня сделал. Вторым в очереди был Тит Ливий, ему я мысленно пообещал плевок в лицо. А Император…

Для него я приберег самый лучший подарок.

7

«На Арене все равны».

Я прочел это изречение над мраморной аркой, прежде чем прошел сквозь нее и стал предметом обсуждения шести тысяч человек. Казалось, тем утром весь город явился посмотреть на бой центурионов с монстром, и вполне вероятно, так дело и обстояло. Бой бывших легионеров с невиданной заморской тварью в присутствии самого Императора – как такое можно было пропустить?

Перед битвой я слышал молитвы остальных; они взывали к богам войны и родным пенатам. Мне это казалось глупым: война осталась далеко позади нас, как и стены родовых поместий. Прошения и клятвы моих боевых товарищей были пустыми, словно ведра во время засухи, и потому сам я не проронил ни слова, не вознес ни одной мысли к вершинам мира. Как мольба могла помочь нам теперь, после всего пережитого? Как она могла помочь там, куда мы направлялись – в мире песка, смерти и неизведанного?

Безо всяких лишних трат времени я плотно поел и выпил полкувшина некрепкого вина (то был подарок Аттиана перед боем). Волнения у меня почти не было, хотя я понимал, что страх мне сейчас необходим, этот здоровый и бодрящий страх предстоящей битвы. Чтобы испугаться, думал о своих странных снах… и это сработало.

Минуя колонны арки, мои товарищи следовали за мной – бледные, но решительные. Я шагал впереди, ничуть из–за этого не переживая. Боги битвы, в отличие от людей на трибунах, взирали на нас беспристрастно, а мы, бывшие центурионы, не смотрели ни на тех, ни на других. Нас занимало только наши оружие, обмундирование и смерть – она запаздывала, но вот–вот должна была показать себя.

Солнце сияло высоко в небе, купалось в синеве. От песка поднимался немилосердный жар; он хранил в себе слишком много тепла и крови. Ветер нес в себе запахи моря, и лишь он один помогал в борьбе с жарой. Я подумал в тот миг о словах Аттиана – «покинь Империю вместе с семьей». Пути на юг и восток были для нас закрыты, на севере моим близким делать было нечего… оставался запад – далекий, скрытый где-то за океаном. «Победим сегодня, и придется отплыть туда» – подумал я, и мне стало по-новому больно. Настоящая битва еще не началась, но я уже чувствовал себя вовлеченным в одну из бесконечных призрачных войн, что разворачивают между собой властные люди на протяжении веков… и которые, в конечном счете, не приводят ни к чему новому.

***

Дюжина легионеров, ставших рабами, способна на многое. Мы сделались гладиаторами не по своей воле, но ни один из нас не перестал быть воином. Там, на Арене, у каждого был меч, у каждого был щит, и то, и другое – легкое и маленькое, но разве нужны легионерам булавы или латы, чтобы одолеть врага? На высоком помосте, далеко впереди, восседал на своем троне Император, и его нельзя было расстроить… ведь он ждал хорошего боя; так долго ждал, что успел заскучать! Мириться с этим я не мог. Злость пропитала кровь, смешалась с ней, и смесь эта рвалась наружу.

– Ну что, ребята, готовы?! – воскликнул я внезапно и иступлено, оборачиваясь к товарищам, чувствуя, как пьянящей волной разливается по телу смех и жар воинственной решимости.

Ответом мне был рев – первобытный и отчаянный, совсем не похожий на клич легионеров; в нем потонули остатки сомнений. Я знал, что мы сумеем одолеть любое чудовище. Просто знал это.

В тот же миг заскрежетали железные цепи, поднимая крепкую кованую решетку и обнажая нутро восточной каверны, в которую загоняли обычно львов; их держали там голодными до начала очередного боя. Мне стало интересно, насколько голоден монстр, с которым предстояло сражаться нам.

– Готовы пойти на смерть?! – прокричал я, и извлек из ножен короткий меч.

Лязг извлекаемых мечей стал мне ответом. Решетка поднялась и застыла на месте; зубья ее были похожи на клыки горгоны, и из темного рта, словно отвратительный язык, с низким шипением высунулась огромная змееподобная морда.

«Что это за тварь?»

Следом за первой головой из звериной темницы вынырнула еще одна, за ней – другая, и еще одна, и еще… все головы по-змеиному шипели и обнажали клыки, словно приветствуя своих жертв – нас.

– Гидра! – воскликнул кто-то, когда следом за семью головами из мрака на раскаленный песок вынырнуло бочкообразное тело. Гигантская темно-зеленая ящерица упиралась в почву четырьмя короткими когтистыми лапами и волочила брюхо, сметая песок; длинный хвост извивался, словно хлыст, и я понял, что он может быть не менее опасен, чем клыкастые пасти твари. Гидра была действительно большой; центральная голова ее взирала на нас с высоты примерно в четыре человеческих роста. Однако страх, возникший при виде чудовища, не сковал меня; наоборот, кровь вспенилась и забурлила, и меч в руке словно накалился жаждой битвы. Правда, было во мне и чувство нереальности происходящего. Никогда в жизни я не думал, что такое создание может действительно жить на белом свете, но теперь мне предстояло сразить его – и как же победить то, во что ты еще вчера не верил?

– У нее всего семь голов, парни! – крикнул я весело, стараясь распалить в соратниках отвагу. – У нас преимущество на целых пять!

В тот же момент я обернулся и увидел, как лица товарищей одно за другим обратились в бледные маски; смелость их улетучилась, вид былинной твари заставил забыть об оружии в руках.

– Ну же! – крикнул я отчаянно и ударил мечом о щит. – Тварь приближается, шевелитесь, воины!

И она действительно приближалась; гидра видела и чувствовала нас, и яркое солнце с горячим песком приводило ее в необузданную ярость. Много позже я узнал, что подобные твари обитают в прохладных болотах; можете себе представить, насколько обозлено было чудовище, с которым нам предстояло сражаться?

Со всей силы я залепил ладонью в ухо ближайшему ко мне легионеру; подскочил ко второму и отвесил оплеуху и ему.

– Очнитесь, трусы! – проревел я сердито. – Мы должны сражаться!

Мои старания возымели успех; оцепенение оставило воинов, да только было поздно – гидра уже возвышалась над нами, головами затмевая солнце.

– Берегись! – крикнул я и отскочил в сторону; секундой позже зубы одной из голов сомкнулись на том месте, где я стоял. По телу побежали волны страха, смешанные с радостью жизни – я увернулся один раз, смогу и второй… но для победы этого было недостаточно.

– А–А–А–А–А! – короткий, полный боли крик одного из нас возвестил остальных, что чудовище его схватило; я резко обернулся, чтобы увидеть это… и теперь порой жалею, что не отвел тогда взгляд.

Две пасти чудовища рвали тело моего соратника на части огромными зубами, во все стороны летели ошметки человеческого мяса и брызги крови. Вареная кожа для гидры не представляла никакой проблемы, ее мощные челюсти прогрызли доспех, словно он был соткан из вечернего тумана. От такого ужасного зрелища, такой демонстрации значительно превосходящей силы сердце сжалось… и не только у меня.

– Спасайтесь! – кричал кто-то с трибун. – Бегите!

– Навалитесь на нее, ну!

– Сдохните, изменники!

– Не стойте на месте!

Все эти крики я услышал, выхватил ухом из сотен других, и они слились в жуткий призыв – «сделай хоть что-нибудь!». С этим призывом я был согласен, и потому ринулся вперед.

Я не думал о смерти. Не думал о жизни. Я думал только о мести, которую собирался свершить, и по сравнению с ней никакая, даже самая жуткая тварь не была страшна. Ведь я вспомнил прочитанный над каменной аркой девиз – «на Арене все равны» – и понял, что огромная рептилия впереди, какой бы опасной ни была, все равно остается заложницей этого правила. Потому что равенство, о котором говорили здесь мечи и щиты, когти и клыки, это равенство смерти, равенство гибели для всех. Именно в то мгновение я окончательно осознал: никто не может быть вечным. Даже Император. И жрецы в золотых масках могли еще сотни лет плясать в своих храмах, воспевая Вечного Правителя, и приносить в жертвы быков, и пленных дев, и лучшие вина из древних погребов – все это не имело никакого смысла, ибо на Арене все равны… а значит, и во всем остальном мире.

Я увернулся от огромной зловонной пасти, ушел влево, прокатился по горячему песку коленом, прыгнул, коротко взмахнул мечом и вонзился им в мягкое, податливое брюхо болотной твари. В тот же миг она неистово затряслась, словно человек в припадке, и сбила меня с ног одной из своих голов. Я отлетел недалеко, пропахал плечом борозду в песке, и боль, которую получил при этом, сумел каким–то образом превозмочь. «Спасибо, Криган» – мелькнула тогда в голове до безумия веселая мысль.

Гидра попыталась меня прикончить – я почувствовал, как ее туша двинулась ко мне, услышал, как клацнули где-то сверху зубы змееголовой бестии, ощутил ее животную ярость. В тот миг я вполне мог погибнуть, но...

– В атаку! – прокричал кто-то, и под воинственный клич бойцы поспешили мне на выручку. Гидра в тот момент словно бы растерялась, но замешательства ее хватило лишь на то, чтобы позволить мне подняться на ноги. Раздраженно повернувшись к остальным бойцам, она хлестанула хвостом где–то над моей головой, и мне пришлось присесть, чтобы не попасть под удар.

– Бейте ее по брюху! – вскричал я, надеясь, что мои слова не потонут за низким и громким рыком твари. – Бейте по животу!

Кому-то это удалось сделать, и снова монстр забился в припадке ярости – сбил троих воинов с ног, остальных при этом заставив расступиться на почтительное расстояние. К тому моменту я уже обошел тварь сзади и пытался прикинуть, каким образом мне ее атаковать. Пока я над этим размышлял, чудовище решило перейти к активным действиям.

Новый предсмертный крик вспорол воздух, словно нож оленье мясо. Мы потеряли еще одного человека, и этот вопль заставил меня содрогнуться… а затем перехватить рукоять меча и ринуться к гидре.

– Умри! – проревел я и всадил меч в основание хвоста, поближе к мягкому, непокрытому чешуей животу.

На этот раз тварь будто бы не почувствовала боли, продолжая рвать на части и глотать моего соратника, чей крик давно уже потонул в приливе смерти. Уцелевшие бойцы, насколько я мог судить, пытались избегать новых атак, ибо остальные головы гидры не были заняты поеданием человечины, но очень к этому стремились.

Я вытащил меч и всадил его снова, под другим углом, и попытался провернуть его в образовавшейся широкой ране. На этот раз тварь среагировала – с ревом лягнула меня когтистой лапой, но я успел отскочить, и та лишь поцарапала мой кожаный доспех.

Солнце высоко над нами светило, придавая сил людям и выжигая кожу рептилии. Я улыбнулся, осознав это, и решил, что даже если погибну, кто-нибудь однажды сделает все за меня.

– ИМПЕРАТОР!!! – взревел я, обращаясь к нашему Вечному Правителю, прошедшему через множество жизней. –Я СДЕЛАЮ ЭТО НЕ РАДИ ТЕБЯ!!!

С этими словами я разбежался, оттолкнулся от песка, взмыл над ним, словно имперский сокол на стяге, и оказался на спине гидры – скользкой и отвратительной; чтобы зацепиться, выставил вперед меч и с силой всадил его в спину гидры.

Чудовище взревело, и даже выронило останки схваченного им врага. Я стоял на темно–зеленой спине, всем весом наваливаясь на меч, который, кажется, вошел между позвонков создания, и доставлял ему немало боли. Одна из голов клацнула где–то надо мной, но оказалось, что тварь, в силу строения собственного тела, никаким образом не могла меня достать! В это мне до сих пор трудно поверить, но каким-то сверхъестественным образом я сумел угадать, в какое именно место нужно было ударить – в спину.

Меч продолжал утопать в плоти болотного монстра. В какой–то момент я понял, что не перестаю кричать – мир для меня превратился в крик, и в боль, саднящую плечо, и в ярость, что я испытывал, и в зеленую вонючую кровь, что залила мне лицо… так я и висел на рукояти меча до тех самых пор, пока распорядитель не крикнул своим густым громогласным басом:

– Поединок окончен! Поединок окончен! Победили гладиаторы Арены!

Мне не хотелось с ним спорить – в тот день все мы, выжившие, стали гладиаторами по–настоящему.

***

В результате того боя погибло пятеро человек – четверо на Арене, еще один после боя, от полученных переломов и ран. Двоих семиглавая бестия задрала и частично съела, остальные попали под удары ее сотрясаемого агонией тела. Помимо погибших были раненые – двое тогда стали калеками на всю жизнь, потому что кости их потом не пожелали хорошо срастись. По истечении лет мне такой исход кажется честным, хоть и не справедливым; мы заплатили за каждую голову монстра. И пусть оплата была не равномерно поделена, мы победили – так чего теперь думать об этом, верно?

Я отделался содранной до мяса кожей на плече и съеденными кислотной кровью монстра бровями, ресницами и волосами. Глаза мои тогда уцелели чудом, и я до сих пор этому чуду удивляюсь.

Что же, осталось рассказать лишь о том, что произошло после нашей победы над чудовищем… или перед ней?

8

Солнце продолжало сиять на небе, но теперь к нему стремился смрад огромной мертвой рептилии, которая под палящими лучами моментально начала разлагаться; мне было приятно думать, будто даже небесному светилу противно наблюдать останки гадины. Сам я с ног до головы был перепачкан ее темно-зеленой кровью, держался за локоть левой руки, но выше него боялся даже смотреть – боль, пульсирующая там, разливалась почти по всему телу, и я понимал, насколько неприятное зрелище может мне открыться.

Наших мертвецов унесли, и оставшиеся в целости и сохранности центурионы – я и еще четверо рослых мужей – предстали, наконец, перед высоким местом, обрамленным золотом, охраной и алыми стягами.

– Его Императорское Величество!!! – провозгласил распорядитель своим трубным голосом, и Арена притихла; никто не дерзнул бы перебить Вечного Правителя. Кому хотелось попрощаться с жизнью? Повисла мертвая тишина – молчание Империи, молчание титана, что в одной руке нес огонь цивилизации всему миру, а в другой – кинжал для его же заклания. Молчали взрослые и дети, молчали старики и молодые, молчали слабые и сильные. Смолкли высокие и пугливые голоса женщин, стихли низкие голоса мужчин.

Говорить предстояло Императору. Он медленно поднялся со своего деревянного трона, подобрал полы длинных алых одежд и прошествовал к краю помоста. Я впервые увидел его так близко, но меня постигло разочарование – по примеру своих служителей, Император носил золотую маску, за которой не было видно ни лица, ни глаз. Однако сомнений в том, что перед нами восстал сам Вечный Правитель, ни у кого не было – носить одновременно золотой венок и алые одежды было дозволено лишь одному человеку во всем мире.

– Вы сразились за право вернуться в лоно Империи, к жизни достойных граждан. Вы возжелали прощения за ваше предательство. Вы рискнули, поставив на кон последнее, что у вас осталось – ваши бренные тела. Сколько вас было в начале боя?

Голос у Императора был не низкий и не высокий, но сердитый и безликий, на удивление обесцвеченный, какой-то совсем обыденный и строгий. Мне в тот момент вспомнился голос моего первого учителя, и от мысли этой я чуть не расхохотался.

- Нас было двенадцать, Ваше Императорское Величество, - сказал один из нас, но не я.

- Сколько же вас осталось?

Ответом была тишина. «У нас было преимущество в пять голов, - подумал я мрачно, - но я оскорбил его, и из-за этого мы обречены».

- Отвечу сам, раз боги отняли у вас дар речи, - процедил сквозь золото маски Император. – Вас осталось пятеро. Меньше половины. Разве можно считать это достойной победой?

Где-то внутри моей головы вспыхнуло пламя ярости, по сравнению с которым злость вытащенной на берег гидры – ничто.

- Вы опозорили себя один раз, во время битвы, а сегодня опозорили снова, - презрение звенело в его словах железом смерти. – Разве могут быть полезны такие граждане своей стране? Разве можете вы послужить Империи?

Моя ярость была готова вспыхнуть и посостязаться в яркости с полуденным солнцем. Мне захотелось бросить все и ринуться наверх, взобраться по незримой перегородке, отделяющей мир живых богов от мира песчаной смерти, и встретиться с властелином первого лицом к лицу – мне было, что у него спросить.

И как только моя рука сжалась в кулак, прозвучал горн.

Он и поныне звучит в моих ушах. Этот вопль, этот звон, этот гром среди ясного неба для одних и глас истины в пучине лжи для других. Пение горна прорезало воздух, и Император осекся – никто еще ни разу не осмеливался его перебивать, особенно таким странным способом.

- Что за… - сказал он, и в этот момент на трибунах стали один за другим появляться люди с оружием в руках. Они маскировались среди черни и знатного люда, эти тихие убийцы. Они хорошо прятались, и в тот момент, когда горн протрубил зов к свободе, вышли из тени… чтобы утащить в эту тень как можно больше тех, кто верил в Императора и его величие.

Я стоял потрясенный, глядя, как трибуны Арены вспыхивают фонтанами крови, алыми брызгами, звенящими во внезапной металлической тишине, последовавшей за стихшим призывом горна. Продолжалась эта тишина совсем недолго… а потом одна из знатных дам закричала, да так, что вместе с ней в панике забился почти весь амфитеатр.

Император спешно покидал место недавней тирады в окружении гвардии и своих прислужников, но я не мог дать ему уйти.

Рука моя болела, ее жгло жаром и кислотной кровью гидры, но благодаря Империи я хорошо научился терпеть боль. Отринув щит, я бросился к каменным ступеням амфитеатра, и мгновенно взобрался по почти отвесной стене к балюстраде, за которой находилась ложа Императора. Дорогу мне тотчас заступили гвардейцы, и я почти моментально их убил – взрезал горла, не дожидаясь пока они рухнут наземь, и побежал.

Я бежал сквозь бьющуюся в истерике толпу людей, мимо сражающихся бунтовщиков и стражей Арены. Колонна гвардейцев, обступивших Императора, шла далеко впереди, и потому я ускорил бег.

…Бежал, пока их не догнал; группа мятежников заступила колонне дорогу и вступила с ней в бой. Император стоял в окружении своих служителей, глядя на то, как его люди гибнут от рук предателей.

Истекая кровью, я крикнул:

- ИМПЕРАТОР!!! - выставил перед собой меч и взревел, наступая.

Служители Вечного Правителя – стоит отдать им должное - заступили мне путь. Уцелевшей рукой я раскроил одному череп, второго сбил с ног и прижал к земле острием меча… и оба не выжили. Остальные сбежали.

В это время бунтующие покончили с остатками императорской гвардии и окружили нас плотным кольцом. Не подступая, однако, слишком близко… и ожидая.

Император, красный и величественный, молча смотрел на то, как я расправляюсь с его слугами, и золотая маска не выказывала чувств. Но когда предатели окружили его, а покрытый алой и зеленой кровью человек воздел над ним оружие, венценосец не выдержал. Вечный Правитель сбросил маску; за ней оказалось старое, сухое и уродливое лицо, слишком обычное, вовсе не божественное! Я широко улыбнулся – наверное, получился страшный оскал, потому что…

- Прости, - пролепетал он и рухнул на колени, - прости! Не убивай меня! Я сделаю тебя богачом, только не убивай!

- Ты все равно переродишься, - сказал я глухим голосом, наслаждаясь моментом.

Ведь мы оба знали, что это неправда.