Ворона


 

Младший королевич в день своего семнадцатилетия прохаживался по кладбищу. Неширокая дорога делила кладбище на две части. Левая, если встать лицом к часовне, отводилась женщинам королевской семьи, а правая – мужчинам. Рейнхарт навестил могилу под большим дубовым крестом – там лежит бабушка.

– Бабушка Матильда, – всхлипнул Рейнхарт, – папа совсем плох, он давно не встаёт. Когда я с ним говорю, он принимает меня за своего брата, моего дядю. Отец говорит непонятные вещи и почему-то плачет, когда смотрит на меня. Прости, говорит, меня. Я не понимаю.

Бабушка не ответила. А чего он ждал?

Рейнхарт перешёл на мужскую половину. Он знал все эпитафии наизусть, но никогда не задавался вопросом, почему все женщины королевской семьи лежат поодиночке, а каждая мужская могила хранит кости отца и сына. В день смерти отца обязательно погибал и один из сыновей. Что это? Семейное проклятие? Отец со дня на день умрёт, и, похоже, кто-то из них – или он сам, или его старший брат Виолент составит отцу вечную компанию в холодном каменном гробу. «Кто? Я или Виолент?» думал Рейнхарт по пути в замок.

Отец умирает. Рейнхарт знал, что отец скоро уйдёт в мир иной. Он понял это по тому, как холодно стало в замке, словно наступила зима. Листья девичьего винограда пожухли и облетели. А за стенами крепости цвело и благоухало лето. Пахло шиповником. Полевые гвоздики рассыпались по полям и только королевский замок возвышался среди бушующего лета суровым островом зимы. Холодным и неприступным. В преддверии смерти короля холод в замке стоял и вовсе нестерпимый. Стены внутри обросли инеем, будто мхом, факелы гасли и дымили.

 

Виолент налил в кубок воды, накапал лекарство, отец терпеть не может принимать его – говорит, от него только хуже, и поправил подушки.

– Сынок, – сказал умирающий, – сынок...

Виолент наклонился, чтобы не пропустить ни слова из того, что отец пытался сложить непослушными губами.

– Да, отец, я внимательно слушаю.

– Обещай мне, – сказал король, – что ты будешь править справедливо, что блеск золота не ослепит тебя, что ты будешь заботиться о сиротах и вдовах, что сердце твоё не очерствеет...

Виолент отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Какой высокий штиль! Если он скажет, чтобы я позаботился о младшем брате, то он или сумасшедший, или смеётся надо мной.

Старый король сжал руку старшего сына, пожатие вышло слабым, будто у ребёнка.

– Позови своего младшего брата...

Виолент похлопал отца по руке – не приложился губами, как положено.

– Хорошо, отец, я позову Рейнхарта.

Старый король закрыл глаза.

Виолент привёл Рейнхарта и удалился.

В покоях короля пахнет гнилыми фруктами и лекарствами. Трещат свечи. Рейнхарт задержал дыхание: как стыдно, что мне неприятна комната отца, его запах, его хриплое дыхание.

– Сынок, воды...

Рейнхарт с удвоенным старанием подал воды. Странная вода, подумал он – играет опаловым светом.

– Сынок, прости меня... – умирающий положил руку Рейнхарта на своё сердце, – прочти договор, ты всё поймёшь...

Дыхание его прервалось. Сердце перестало биться.

Рейнхарт растерялся. Ощутил стыд. Потом собрался с силами и толкнул сердце отца руками, раз, другой, третий, может оно начнёт биться? Не вышло. «Прости меня, отец», подумал Рейнхарт.

Отец упомянул какой-то договор – под рубашкой отца Рейнхарт нащупал  документ, вытащил - какой-то глупый пергамент есть, а отца уже нет. Рейнхарт вышел, не оглядываясь. Ему казалось, что это он виновен в смерти отца.

 

Чтобы отвлечься Рейнхарт развернул пергамент. За прошедшее время он стал мягким и почти прозрачным, как шёлк, замаслился от прикосновения человеческих рук... У себя в покоях Рейнхарт изучал документ уже минут десять, но нисколько не продвинулся в понимании смысла. Как сквозь колючие кусты продирался он через витиеватые слова и дошёл, наконец, до сути. Суть оказалась невыразимо проста и заключалась в одном единственном условии – на день, следующий за днём смерти монарха, тело его должно быть выставлено в каменном гробу на центральной площади, где должно пройти состязание до последнего вздоха одного из претендентов на престол. Победитель всходит на престол, а проигравшего хоронят вместе с почившим отцом.

Теперь понятно, почему его дядю похоронили вместе с дедом. А отец остался. Значит, отец Рейнхарта убил своего брата на поединке на следующий день после смерти их отца, деда Рейнхарта. Вот за что отец простил прощения у Рейнхарта. И завтра сам Рейнхарт ещё до заката может лечь в каменный гроб вместе с отцом.

 

– Господи, как холодно, – королева-мать толкнула тяжёлую дверь в покои младшего сына.

Королева присела на кровать и поцеловала Рейнхарта в лоб. Спит одетый, с пергаментом на сердце, прикрыв его ладонью правой руки. Значит, он всё узнал. И спит, удивилась она. Чистая душа!

– Сыно-ок!

– Матушка?

– Завтра тебе предстоит смертельный бой с братом – а ты спишь, как младенец.

– Уверен, Виолент тоже спит абсолютно спокойно. Только мы делаем это по разным причинам. Он уверен в победе, а я... просто не хочу сражаться с ним.

– Если ты уступишь ему, он всё равно не даст тебе уйти. Он не такой, как ты.

– Вы, мама, думаете, что я трус?

– Нет, сынок, ты не трус! Твой брат любит власть больше всего на свете. И он не успокоится, пока не убьёт тебя. Беги, сынок!

– Я не хочу уходить как вор, украдкой.

Прошу тебя! – Королева Сибилла рухнула перед сыном на колени, обняла его ноги.

– Хорошо, я уйду.

– Вот, возьми. Эти вещи не имеют отношения ни к отцу, ни к брату, мне их завещал отец. – Мать отцепила от своего пояса два ножа и круглое зеркальце.

– Матушка, – засмеялся Рейнхарт, – зачем мне дамская игрушка?

Рейнхарт взял в руки зеркало в серебряном окладе – вокруг зеркального полотна вились листья девичьего винограда, ручкой зеркала служила фигурка девушки с длинной косой.

Мать с улыбкой смотрела, как сын изучает подарок.

– Я думаю, оно не простое?

– Конечно! В нём ты сможешь увидеть истинное лицо человека.

Рейнхарт обнял мать и посмотрел на отражение в чудесном зеркале – никакой разницы – и его, и её лицо выглядели как всегда.

– Милый мой мальчик, ни ты, ни я не носим масок, поэтому в зеркале мы такие же, как в жизни.

– А ножи – в чём их сила?

– Нет времени, милый, свойства ножей ты должен узнать сам. Прощай!

Мать прикоснулась к своему сердцу и к сердцу сына:

– Сердце моё да пребудет с тобой, пока я жива и после смерти.

Она поднялась на цыпочки и пригнула его голову к своему лбу.

– Мысли мои будут охранять тебя, пока я жива и после смерти.

Ещё никогда традиционное для родной страны Рейнхарта прощание не вызывало в нём такой сладкой боли.

– Прощайте, матушка.

Рейнхарт покинул мать.

За пазухой у него – зеркало, а за поясом – два ножа. Он сделал было несколько шагов к лестнице, ведущей вниз, но вдруг резко развернулся и побежал к покоям отца, вооружившись серебряным зеркалом как шпагой.

Свечи в покоях усопшего догорели. Никого рядом. Никто не читал над ним. Сквозь закрытые ставни сочился слабый свет.

Рейнхарт подошёл к изголовью кровати и поднёс зеркало к лицу почившего отца...

 

Королевич убрал зеркало. Что он увидел в зеркальной глади, он не расскажет никому. Никогда. И сам постарается забыть. Если удастся.

«Виолент убьёт тебя – сказала недавно мать. Потому что ты – человек». А он – кто? – спросил он её. Мать тогда не ответила. Отвернулась. Рейнхарт и сам знал, что Виолент, в отличие от него, готовился к завтрашнему, то есть уже сегодняшнему дню.

У Виолента тяжёлое копьё с острым наконечником, а ты, Рейнхарт, сидел за мольбертом, за книгами или клавесином. Виолент без оружия ходил на медведя. И на его крепкой шее красуется ожерелье из клыков. В два ряда. А ты писал картинки, на которых волк сочетается браком с ланью.

Весь замок спит. Ворота заперты. Одному открыть не под силу – даже засов поднимают полдюжины стражей и растворяют тяжёлые из толстенных дубовых брёвен, окованных снизу бронзой, ворота. Как он выйдет?

Рейнхарт подумал: «вот бы ключ от замка!» и тогда один из ножей задёргался, заиграл, вырвался из ножен и ринулся к воротам. Жало ножа на миг задержалось против личинки замка и медленно, будто смазанное маслом, вошло в отверстие. Рукоять ножа повернулась вокруг оси пару раз, замок клацнул, дужка выскользнула, и замок безвольно повис на цепи. Королевич послал второй нож на подмогу первому и они легко подняли засов, плашмя подцепив его лезвиями. Королевич свистнул от удивления. И ножи заняли своё место,  Теперь он знает, как использовать ножи! Значит, надо поставить цель – и ножи выполнят задуманное. А чтобы вернулись – надо их позвать! Свистнуть. Вот о чём говорила матушка – обрадовался Рейнхарт, да с такими помощниками он!.. Что? Что ему сейчас делать? Одинокому беглецу. Без родных и близких. Одному.

Свобода! Чем дальше он уходил от крепости, тем легче становилось у него на душе. Будто таял груз за плечами Рейнхарта.

Рассвело. Солнце встало, разгорелось, поднялось над лесом. Роса блестит на каждом листике, на каждом лепестке, сияет как алмаз! А запахи! Пахнет сырой землёй и дождевыми червями, и ещё чем-то свежим, горьковатым – смолой? А от кустов сирени, склонившихся под тяжестью цветов, пахнет так, будто духи разлили! Шиповник благоухает тонко, нежно, свежо, на одной чистой ноте! Я был хуже слепого – тот слышит, хуже глухого – тот видит, чувствует, а я грезил, правильно матушка говорила – мечтатель, пустоцвет! А ушёл – и прозрел, растворились уста, забилось сердце, я почувствовал, что живу!

Высохла роса. Солнце печёт.

Ренхарта сморило и он лёг, раскинув руки прямо в гудящем пчёлами цветущем поле, закрыл пышущее жаром лицо шейным платком и не заметил, как заснул. Когда проснулся – ветер унёс платок, но лицо его было в тени, Рейнхарт посмотрел вверх – высоко-высоко над ним парил иссиня чёрный крест – раскрывшая крылья птица.

 

Рейнхарт шёл от деревни к деревне, от города к городу. Сначала он просто наслаждался неожиданно обрушившейся на него свободой. Земля пружинила под его ногами, ветер ласково трепал волосы и охлаждал нагретый солнцем лоб. Ручьи смеялись его шуткам, деревья дарили ему прохладную тень, и птица ненавязчиво сопровождала его, куда бы он ни шёл.

Теперь Рейнхарт не думал, как в детстве, что молоко черпают из колодцев, а хлеб растёт на деревьях. Он зарабатывал себе на жизнь сам. Его ножи творили чудеса! Слава о творениях Рейнхарта бежала впереди него: в каждом городе его ждали. Когда он приходил и останавливался в приглянувшейся гостинице – его угощали, присаживались к нему и считали за честь, если он соглашался выполнить заказ.

Из под волшебных ножей королевича выходили чудесные вещи – стоило ему только представить себе вырезанную из ценных пород дерева дверь семейного дома или колыбель младенца, или спинку кресла – как оба ножа вырывались на волю и, на мгновение зависнув в воздухе, принимались играючи вырезать выпуклые картины – в такой колыбели спал потом не королевский сын, а сынок кузнеца, и снились ему сказочные сны.

На спинке кроватки подросшей дочери купца ножи вырезали берег моря и волны у берега, а по мелкой ряби морской глади неслись на всех парусах корабли с товарами и миниатюрными матросами на реях.

Для фермера и его молодой жены из толстой липовой плахи ножи Рейнхарта вырезали изголовье большой кровати, которому позавидовал бы сам король: с обеих сторон изголовья – домики под деревьями, а между ними – бескрайние поля, на переднем плане в каждом колосе можно пересчитать зёрнышки, а вдали искусно вырезанное поле напоминало волнующуюся поверхность моря. Между двумя деревеньками бежала тропинка, листья подорожника как живые выходили за границы деревянной плахи. По дороге из одной деревни в другую шли люди – маленькие детки в капорах и платьицах, девушки с корзинами, полными ягод, женщины и мужчины, и даже маленькая аккуратная старушка со своим старичком-мужем в шляпе!

Для золотых дел мастера ножи королевича вырезали из душистого кипариса ручку двери, да так искусно, так тонко, что взяться за неё хотелось каждому прохожему, не важно, было ли у него дело к хозяину или нет.

А уж сколько великолепных и остроумных вывесок вырезали чудесные ножи – не счесть! Наш Рейнхарт и горя не знал – только подстёгивал своё воображение, а ножи исполняли одну вещь краше другой. Одно тяготило Рейнхарта – нет у него ни дома, ни родных, даже образы их потускнели в его памяти, ни друга, кроме птицы, сопровождающей его в небе.

 

Ножи принимались беспокойно трепыхаться, когда Рейнхарт засиживался на одном месте. Он покинул очередную деревеньку и пошёл дальше, как ни уговаривали его остаться гостеприимные хозяева. Куда? Да он и сам не знал.

Когда Рейнхарту приходилось страдать от жары – над ним будто облако зависало. Раскрывала крылья большая иссиня-чёрная птица. Он стал чаще останавливаться, чтобы убедиться, что птица сопровождает именно его – ему хотелось получше рассмотреть её, но она была очень осторожна. Рейнхарт чувствовал благодарность и интерес. Что за птица? Почему она избрала его? Куда она его ведёт?

Рейнхарт прошёл пешком уже два чужих королевства. Вот и третье. Птица, похоже, проявляла нетерпение. Она летела впереди Рейнхарта, зависала там в высоте, потом возвращалась, и кружила над ним, мол, почему ты так медленно идёшь? Он понял, как не понять!

На горизонте показался замок за крепостными стенами. Близко море – ветер стал прохладнее, и над ровной чертой горизонта зависло солнце, в его лучах антрацитовые крылья его подруги играли всеми цветами радуги.

– Сейчас-сейчас, дорогая – повторял Рейнхарт. Ножи трепыхались у него на поясе как прихваченные за лапки птицы. Рейнхарт прижал ножи рукой и побежал изо всех сил. На закате закрываются ворота крепости! Рейнхарт успел пройти по мосту, пока его не подняли. За ним зазвенели цепи и упавшая решётка вонзилась в землю. Рейнхарт поднял глаза и увидел, как отразив последний луч упавшего в море солнца, вспыхнули и разошлись створки окна круглой башни, и туда упала его птица. Створки блеснули ещё раз и захлопнулись. Так вот куда так нетерпеливо вела его подруга-птица.

Он вошёл в замок. Совсем не похож на его родовой. Замок Рейнхарта – с высокими, в бойницах, стенами; с башнями, ориентированными по сторонам света; четырёхугольный в плане. Ать-два, такой замок. А этот – прозрачный, лёгкий и воздушный, будто арочные мосты встали друг на друга и поднялись по спирали вверх как морская раковина, поставленная на своё устье. Плато, на котором стоял замок, круто обрывалось к морю.

Рейнхарта приняли с искренней радостью и отвели по бесконечным спиральным анфиладам на самый верх и поместили в комнату рядом с покоями хозяев. Как только Рейнхарт снял верхнюю одежду, постучал слуга.

– Господина ждут в зале. Вечерняя торжественная трапеза с королевской четой и их дочерью.

– Спасибо, сейчас буду.

Рейнхарт умылся в фарфоровом тазу, налив воду из кувшина. От воды пахнуло розами, точнее, шиповником. Он посмотрел в зеркало, подарок матушки – и в лице своём увидел ярко горящую надежду.

Слуга ждал, когда Рейнхарт закончит туалет. Тот расчесал свои тёмные, густые волнистые, длиною до плеч волосы, поправил ворот простой льняной рубашки, убрал за пазуху зеркало и проверил, на месте ли ножи. Всё! Готов. Прямо жених! Сказал сам себе Рейнхарт.

Слуга кивнул: краше не бывает. Проводил в пиршественный зал. Зал принял Рейнхарта открытыми окнами – за ними над морем ещё не потемнело закатное небо. За круглым столом его уже ждал седовласый с благородным лицом король в зелёной мантии, напротив короля сидела в чёрном одеянии его супруга с белым, как бумага, лицом. А на спинке кресла он увидел свою подругу ворону, она слегка развела крылья в приветственном жесте. Что ж, именно этого я и ожидал.

Рейнхарт подошёл к ней и галантно предложил руку. Ворона не мешкая перепрыгнула, какая она лёгкая, подумал он.

– Спасибо, – сказал король-отец, – её зовут Аврора. Прозвучало раскатисто и громко. Подходит имечко, подумал Рейнхарт.

– Моё нижайшее почтение королевским особам, одарившим меня своим вниманием, – наклонил голову Рейнхарт.

Аврора одобрительно кивнула.

Королева-мать рассеянно улыбнулась.

Рейнхарт всё стоял с вороной на руке.

– Садитесь, юноша, мы рады приветствовать друга нашей дочери.

Ему до смерти захотелось приложить зеркало к голове птицы и посмотреть на отражение.

– Спасибо.

– Занимайте своё место, дорогой, – сказала королева. – У нас всё по-простому. Тесная семейная компания, мы не любим чужих.

Конечно, подумал Рейнхарт, такое несчастье с дочерью, понятно, что гостей принимать неловко. Все будут пялиться на королевну, клюющую насекомых с золотой тарелки.

Рейнхарт налил воды в кубок Авроры и чуть наклонил его, чтобы ей было удобно. Она поблагодарила, наклонив блеснувшую под свечой головку.

Король улыбался, глядя на молодых и подливал себе вина. Королева, Аврора и Рейнхарт пили воду. Он был голоден. Он положил на тарелку фрукты, всего понемногу. Ворона перелетела к нему на плечо и то и дело заглядывала ему в лицо – она ведь всегда видела меня сверху, с большой высоты, впервые она видит меня так близко, понял он. Ворона приложила голову к щеке Рейнхарта как делают все девушки на свете и он рискнул – достал зеркало – и ахнул, увидев в отражении два молодых лица – своё и темноволосой красавицы – как мужчина и как художник он был сражён раз и навсегда.

– Жаль, я не дождусь внуков, – вздохнул король.

На другой стороне стола заволновалась королева:

– Дорогой, не всё потеряно! Видишь, к нам пришёл друг нашей дочери!

– Друг! – воскликнул король. – Друг! Нам нужен не друг, а муж! Отец детей нашей дочери! А кто захочет взять её замуж?

– Я захочу, – покраснел Рейнхарт.

Ворона тихонько сжала клювом мочку уха Рейнхарта, мол, правду говоришь?

– Да, да, я готов взять Аврору в жёны. Мне она нравится.

Ворона клюнула его в щёку.

– Этого мало, – сказала королева.

– Этого вполне достаточно, – сказал король.

Ворона повернула головку и заглянула Рейнхарту в глаза.

– Но прежде я расскажу тебе, как с нами случилась эта беда, – привстала с места королева.

– Аврора была совсем ещё крошкой, её ещё на руках носили, – королева говорила, а слёзы капали, будто нитку жемчуга перерезали ножом. – Восемь месяцев почти непрерывного детского плача сведут с ума кого угодно! Я прилегла рядом с хныкающей дочерью.

Я молилась. Боже, боже мой милостивый, сделай так, чтобы она перестала плакать! Она плачет, когда лежит у груди кормилицы, может у неё молоко горькое? Мы давали кормилице вдоволь молока, мёда, сахарных яблок, сладкого винограда без косточек. Кормилица побелела, раздобрела, сама стала как сдобный пирог, а моя бедная дочь только прикоснётся к груди – опять заливается плачем.

Боже, боже, сделай так, чтобы она, наконец, замолчала! Я так давно не спала. В открытое окно лился осенний воздух, душистый, свежий, пить можно, такой вкусный. Я заснула и мне приснился ребёнок, я и сейчас помню этот сон: это Аврора, я её узнала, хотя пухлый сытый ребёнок не плакал, а улыбался, не похоже на мою малютку, но во сне я точно знала, что это моя любимая дочь. Сон окутал меня сладкой негой, я и пошевелиться не могла, сон был как лекарство, как счастье, которое снизошло на меня. Вот бы это длилось всю мою жизнь – и тут сон изменил направление, повернул, как река, вспять. Ребёнок на моих руках, моя дочь, довольная и счастливая, пухленькая, открыла ротик и начала плакать. Нееет! Это уже невозможно терпеть! Из уродливо распяленного рта дочери неслись пронзительные звуки, лицо скривилось, а глаза оставались закрытыми.

Изменился и сам ребёнок – пухленькие розовые ручки на глазах истончали, белые шёлковые пелёнки распались на куски и облетели как листья с дерева – в моих руках извивался от боли, корчился истаявший до костей ребёнок, живой скелет. Я, содрогаясь от омерзения, схватила Аврору, и сказала... Я сама сказала, хоть бы ты стала вороной, да улетела от меня – мне было бы спокойней! И тут мои руки ощутили упругие, плотно сомкнутые перья – девочка обернулась вороной, больно ударила меня крыльями и выпорхнула у меня из рук прямо в осенний прохладный воздух. Я удивилась, увидев свои пустые руки. В несколько сильных хлопков ворона перемахнула каменные стены и полетела – будто кто-то махал мне на прощанье чёрным платком... Это не сон?!

С того дня я не могла, не хотела говорить. Даже плакать не могла. Я молилась богу, чтобы она перестала плакать – и он исполнил моё желание. Да как исполнил...

– Чёрной тенью ходила моя жена по замку – искала дочь, – вступил король, – моя жена словно сошла с ума – заглядывала во все углы, заходила во все покои, залезала под лестницы, смотрела под кроватями и столами, в кладовых. Озабоченное выражение не покидало её измождённого лица. Днём ворона летала на воле, а с заходом солнца возвращалась в замок – но это не успокаивало мою супругу, она не хотела верить, что это Аврора.

Королева кивнула.

В густой тишине было слышно, как время капало с оплывших свечей. Постепенно мерк свет за стрельчатыми окнами.

– Мы, разделённые своей бедой, молча ждали, пока солнце не утонет в море, и тогда раздавалось хлопанье крыльев – в окно влетала Аврора. Для неё между нами ставили спинкой с столу кресло.

– Прекрасные вечера в кругу семьи, – король-отец украдкой утёр слёзы.

– А я приказала шить для неё платья каждый год, как если бы она была обычной девочкой, чтобы было что надеть в любой момент, когда она превратится в человека. Ах, это всё я. Я виновата!

Рейнхарт, казалось, забыл дышать. Он ловил каждое слово. Каждый вздох.

Ворона перелетела на спинку кресла матери и обняла крыльями, закрыв ей глаза.

– Чем я могу помочь? – Рейнхарт перевёл взгляд с с королевы на короля.

– Рейнхарт, голубчик, соблаговолите подать мне книгу, – король привстал со своего места и указал на «Основы магии» на верхней полке, – вот убирал подальше от ребёнка. Страница сто одиннадцатая.

Рейнхарт осторожно положил фолиант на стол.

Ворона перелетела поближе и ловко раскрыла книгу клювом на нужной странице.

Нечаянное материнское проклятие, – прочёл король и горько улыбнулся.

В зале воцарилась трагическая тишина и только Рейнхарт кашлянул, разбив напряжение на мелкие осколки.

– Читай ты, – обратился король к Рейнхарту, – у тебя глазки молодые!

Тот прочистил горло: наложенное на невинного ребёнка проклятие может быть на время снято путём деятельного раскаяния матери в день четырежды четырёхлетия пострадавшего.

– Эт чё? – сказал Рейнхарт.

– Это завтра, – сказала королева, – завтра Авроре исполняется шестнадцать.

И все посмотрели на Рейнхарта. Ворона замахала крыльями.

– Что означает «на время снято», – спросил пришедший в себя Рейнхарт.

– Этого мы не знаем, – сказала королева.

 

Участники ужина разошлись по своим покоям.

Рейнхарт как ни странно, заснул, едва его голова коснулась подушки. И спал сладко и спокойно, как люди, принявшие трудное решение.

Ему приснился небольшой домик в густом лесу, в нём живёт теперь сам Рейнхарт, приснилось на огромной кровати гнездо, а в нём четыре по четыре изумрудного цвета яиц, шестнадцать, значит, всего, посчитал во сне Рейнхарт, а на них ворона.

– Дорогая, – сказал Рейнхарт, – оденься! Так неприлично ходить при детях.

– Они же ещё не вылупились, – сказала ворона, – вот когда вылупятся, тогда я обязательно надену жабо.

 

Рейнхарт проснулся. За окном по-прежнему темно. Хоть глаз выколи. Интересно, к чему снятся яйца? Подумал Рейнхарт, повернулся на правый бок – на левом снится всякая хрень, и снова заснул.

На этот раз ему приснилась хрустальная гора, на вершине – хрустальное дерево, на ветке которого спал Рейнхарт и его любимая ворона. Было холодно и они прижимались друг к другу. Рейнхарт взял жену под крыло – и тут ветка хрустального дерева хрустнула, надломилась и рассыпалась на мелкие осколки, дождём хлынувшие по склону хрустальной горы. Они звенели как малюсенькие колокольчики. Осколки отскакивали от гладких стен алмазными брызгами, сверкали и переливались. «Красиво», подумал Рейнхарт. Тут хрустальная гора пошла трещинами и рассыпалась в пыль.

Звук разбудил Рейнхарта. Грохот рассыпавшейся горы ещё не утих, как он услышал крик, звуки доносились из соседних покоев. Наяву! Хорошо, что он вчера лёг спать не раздеваясь!

Рейнхарт ворвался в покои королевы – и чуть не споткнулся о лежащего на полу возле кровати короля, задравшего бороду вверх. На кровати недвижно лежала, будто спала, бледная королева. Заострившийся профиль. Восковая кожа. Сложенные на груди руки. Рейнхарт поднёс к лицу королевы зеркало. Не затем, чтобы увидеть её истинное лицо, нет, он надеялся что зеркало запотеет. Напрасно. Она не дышала. Вот оно какое – деятельное раскаяние. Ужасное.

Рейнхарт занялся королём. Зеркало запотело – жив, слава богу! Рейнхарт осмотрелся. На столике – кубок. Взял в руки, на дне капля жидкости. Понюхал. Аконит, трава забвения. Она заслужила покой, подумал Рейнхарт. Он почувствовал спиной и затылком холодок. Сквозняк? Оглянулся: в чёрном дверном проёме стояла Аврора. В белом платье. Красивая, такой он видел её в зеркале во время вчерашней трапезы. Он не нашёл ничего лучше, чем спросить:

– Откуда у тебя платье?

 

Вечером овдовевший король, Рейнхарт и Аврора в человеческом обличье ужинали втроём. Есть никто не мог. Ужин – просто причина побыть втроём, поделиться горем. Рейнхарт думал, что в семье Авроры радость и печаль ходят вместе, как и у него. В его в семье день смерти двух членов семьи совпадает с днём восшествия на престол третьего. А у неё – день смерти матери является днём рождения и преображения самой Авроры. Радость сквозь слёзы, печаль сквозь счастье. Как солнечный луч сквозь витражи, подумал Рейнхарт.

Солнце заглядывало в траурно убранный зал. Разноцветные пятна – синие, красные, жёлтые горели на стенах.

Солнечный диск коснулся краем моря.

Красное солнце погрузилось в воду наполовину. Рейнарт стоял у окна. Аврора подошла и положила руки ему на плечи. Она будто светилась изнутри нежным светом. Погасли цветные пятна на стенах, погасли витражи.

Рейнхарт покрепче обнял Аврору – а она вдруг сжалась в его руках до размеров птицы. Он ощутил тельце, плотно покрытое, одно к одному, блестящими пёрышками. Лапки с острыми коготками судорожно цеплялись за его пальцы, он едва сдержался, чтобы не отбросить птицу, на её глазах вскипели слёзы, клюв страдальчески раскрылся, она беззвучно плакала. Белое платье упало под ноги Рейнхарта.

Он взял птицу в в ладони и поцеловал в голову. Птица трепетала в его руках, подёргивала холодеющими лапками, ломала крылья. Он испугался, что она сейчас умрёт. Одно крыло повисло. Растопырились хрупкие перья. Король и Рейнхарт не знали, что делать. Не знали, что сказать. Да и кто бы смог найти подходящие слова? Слова ничего не значат.

Чары не сняты? Ворона осталась вороной. Один день побыть человеком и опять вернуться в птичье тело? Лучше бы она вовсе не покидала его. Целый день ворона была человеком, была счастлива, хотя и горевала о матери – но теперь получается, её жертва была напрасна?

Рейнхарт бормотал проклятия. Папа плакал. Однако ворона первой пришла в себя. Она перелетела на книжную полку и принялась долбить клювом корешок «Основ магии». Рейнхарт придвинул кресло, положил книгу перед свечами и открыл на сто одиннадцатой странице. Слова «на время снято» будто горели холодным огнём. Рейнхарт перевернул страницу и обнаружил, что текст о нечаянном материнском проклятии переходит на сто двенадцатую.

Мелким почерком составители книги дописали: Примечание. В первый день обретения человеческого облика проклятое своей матерью создание должно закрепить результат посредством заключения брака, чтобы окончательно освободиться от родительской власти. Ежели буде условие не выполнено, обретённое тело закреплено стать не сможет. Во как! Рейнхарт закрыл книгу.

– Я опоздал! – сказал Рейнхарт, – я должен был просить твоей руки!

– Твоей лапки, – вставил пьяный от горя папа.

Вот я дубина стоеросовая, подумал Рейнхарт! Надо было сегодня сделать ей предложение и поцеловать! Не факт конечно, что помолвку засчитали как удачную попытку, но попробовать надо было. А он постеснялся, да и смерть королевы-матери – неудобно было. Рейнхарт сделал для себя вывод: хочешь поцеловать девушку – не тушуйся. Целуй, а высшие силы пусть разбираются.

Пора расходиться.

Рейнхарт побоялся оставить ворону, то есть Аврору, одну в покоях. Мало ли что ей может прийти в голову! Неизвестно. Он предложил ей на выбор место для отдыха в его комнате: она попробовала устроится на подоконнике – не понравилось, на вершине балдахина над кроватью – тоже неудобно, Рейнхарт улёгся и ненавязчиво похлопал по кровати. Она устроилась в изголовье, на маленькой подушке-думке, спрятав голову под крыло. Расстроилась. Ещё бы! Слишком много волнений за два последних дня. Смерть матери. Море горя. Обретение тела. Океан радости. Потеря тела. Возвращение к существованию в птичьем облике. Опять горе. Качели. Волны. Вверх-вниз.

– Боже милосердный, вручаю тебе мою душу и душу моей птички! Храни их, пока мы спим, – короткую молитву Рейнхарт произнёс вслух, чтобы она не затерялась, а попала богу прямо в уши.

Когда Рейнхарт проснулся, ему показалось, что только он закрыл глаза, как за окном уже занялось утро. Сочился нежный утренний свет. Проснулась и ворона. Рейнхарт постарался сфокусировать зрение – над ними стоял папа.

– Прошу руки вашей прелестной дочери, – сказал Рейнхарт хриплым после сна голосом. Да и во рту словно птичка наделала.

– А это не мезальянс? – сказал король.

– Вообще-то я – королевич!

– Из какого королевства?

– Вы не знаете!

– Да какая к чёрту разница, – каркнула Аврора, – будем считать, что ты уже посватался.

– Дорогая, ты можешь говорить? – обалдел Рейнхарт.

– И всегда могла!

– А чего же ты молчала?!

– Мой тембр голоса мне не нравится! Ясно? Все поняли, что надо делать? Ты, папа, веди себя прилично! Ты, Рейнхарт, ещё раз читаешь всё внимательно, чтобы больше не было обломов. Понял? Я проверю!

Рейнхарт подумал, а так ли он хочет жениться? Может, повременить?

Страница сто одиннадцатая была преодолена ещё позавчера, сто двенадцатая, на которой Рейнхарт обнаружил существенное примечание насчёт свадьбы – вчера, посему решили не откладывать помолвку и свадьбу в долгий ящик.

– Сделаем всё чохом, – подытожила ворона.

Господи, я женюсь на генерале в перьях, подумал Рейнхарт. Под контролем внимательной вороны он чуть ли не по складам прочёл ещё раз сто одиннадцатую, сто двенадцатую и сто тринадцатую страницу.

Оказалось, что для завершения перехода в человеческое тело замужества мало. После свадьбы жених должен провести над невестой бессонную ночь, иначе в открытый во время сна портал... и бла-бла-бла.

Рейнхарт ничего не понял, но с готовностью сказал:

– Не вопрос!

– Как мне надоели эти перья, – сказала Аврора. – Итак, пункт первый. Свадьба. Ну с этим мы справимся. – Папа и Рейнхарт кивнули. – Пункт второй, самый главный, провести надо мной ночь, не смыкая глаз – Рейнхарт, это тебя касается!

– О, – сказал он с воодушевлением, – это я смогу, не сомневайся, моя птичка! – Он обнял невесту и поцеловал в шею. Аврора вздрогнула.

 

Помолвка в королевской семье – дело серьёзное. А помолвка и свадьба чохом – и того хуже, то есть лучше!

В саду под яблонями сколотили длинные столы и скамьи по бокам.

Королевские рукодельницы с раннего утра, не поднимая головы, вышивали на штандартах красными шерстяными нитками по золотому фону символы жениха: два перекрещенных ножа, клинками вверх, что означает отвагу, и девиз – «никогда не опускай оружие», а также парящее на крыльях зеркало и слова: «с открытым сердцем и лицом».

Знамёна невесты тоже подготовили – на голубом фоне чёрная птица с распростертыми крыльями под девизом – «не знаешь, что делать – спроси у меня». Штандарты к полудню были готовы и спущены из окон замка, чтобы их видели все гости.

Кружевная раковина замка, открытая небу, сияла под солнцем. Ветер трепал полотнища знамён.

– Посидим, отметим в узком кругу. Жаль, родственники обидятся, что не пригласили, сокрушался король-отец.

– Кто не успел, тот опоздал, – глубокомысленно сказал Рейнхарт.

– Логично, – сказал папа.

Ворону с утра вообще никто не видел, ни папа, ни жених, только её белошвейки. Они наперебой восхваляли невесту.

– Как особенно сегодня блестят ваши пёрышки!

– Какая подвижная у вас шея!

– Как сияют ваши глазки!

– Какой элегантный и острый у вас клюв!

– Пфуй! – сказал ворона, – ещё про ангельский голосок скажите!

Королевне Авроре сшили синий бархатный плащ с множеством жемчужин, олицетворяющих звёзды на небосклоне, и большое жабо из венецианских кружев. Закололи брошью в виде короны с сапфирами. Аврора жаловалась, что плащ стесняет её, и она не сможет в нём летать, а кружева на жабо слишком жёсткие.

Аврору смущало, что она пойдёт под венец босиком, но и тут нашёлся выход из затруднительного положения: когда будут обмениваться кольцами она попросит Рейнхарта надеть ей не одно, а два кольца на лапки – получится, что она не босиком, а окольцована, и кольца – обручальные!

Невеста в полной готовности ждала в своих покоях.

Папа с бокалом в руке – тоже готов.

Жених, бледный от волнения, голодный – с утра не проглотил ни крошки – легко ли жениться? Нет у него такой привычки!

Музыканты сидели на балконе второго этажа – чтобы музыку было слышно всем и чтобы музыканты не путались под ногами.

Гости тоже собрались – все, кто жил и работал в замке, а также нарядные и важные жители окрестных деревень, прознавшие о предстоящем торжестве сидели за столами, не смея без команды притронуться к угощению.

Когда жених вынес на плече невесту – гости взревели от восторга – они никогда не видели такой красивой и изысканно одетой вороны! Да и жених был ничего себе.

Церемонию, ввиду отсутствия родственников со стороны жениха пришлось урезать.

– К чёрту протокол, – сказала невеста.

Отец наскоро провёл ритуал:

– Кто ты, юноша, и зачем ты пришёл к нам?

– Я, Рейнхарт из королевства за две земли от вашего, и пришёл я за вашей дочерью. Отдайте её мне.

– Обещаешь ли ты любить мою дочь, пока ты жив и после смерти?

– Да, обещаю.

– Всё, – сказал папа, – готово! Мне больше ничего знать не надо. Я тебе верю. Бери её в жёны.

Гости терялись в догадках – чем вызвана такая поспешность? И сошлись во мнении, что невеста скоро будет высиживать птенцов. Все дружно принялись за еду: звон кубков и треск челюстей почти заглушали музыку.

Солнце будто ждало чего-то – не падало в море, как всегда.

Ворона смотрела только на солнце, как только оно зайдёт – начнётся бдение Рейнхарта. Аврора очень волновалась.

– Не пей вина, Рейнхрт, – сказала она.

 

Вот крестьянки подхватили своих мужей и убрались восвояси.

Часть музыкантов перестала играть, а часть – продолжала, нестройные звуки таяли в сумерках, какофония, одним словом. Солнце наполовину опустилось в море. Двор обезлюдел.

– Я жду тебя, – сказала Аврора и улетела в свои покои.

Жених провожал задержавшихся гостей, когда в ворота вошёл последний.

В чёрном. Он сел напротив Рейнхарта. И пил, и ел с ним. Капюшон закрывал его лицо.

В окне Авроры теплился огонёк.

Гость откинул капюшон. Рейнхарт обомлел. Напротив него сидел Виолент.

– Поздравляю. Она красотка. Изящные лапки, круглые глазки!

Рейнхарт промолчал.

– Я так долго искал тебя, брат, и наконец, нашёл.

– Ты пришёл убить меня?

– Убить тебя на твоей же свадьбе? Я, конечно, злодей, но не до такой же степени! Выпей со мной в честь примирения!

– Я не пью.

– Или ты пьёшь со мной примирительную чашу, или завтра, как только взойдёт солнце, мы дерёмся с тобой до смерти одного из нас. Согласен?

– Да. – Сказал Рейнхарт.

Они по глотку осушили чашу примирения, передавая кубок друг другу.

– Горькое вино, брат, – сказал Рейнхарт.

– Да, поединок был бы слаще. Тебе пора, – улыбнулся Виолент, – спокойной ночи.

Он издевается, подумал Рейнхарт.

Поднялся к жене – милая, я пришёл!

Ворона молчала.

«Ты выпил вина, Рейнхарт!» – поддразнил он Аврору. – Да. С братом! Могу я с братом выпить вина?! Мы давно не виделись и у нас было нерешённое дело.

– Молчишь, – сказал Рейнхарт, – молчи! Ворона!

Птица перелетела на подоконник.

Рейнхарт задул свечу. Птица легко повернула голову назад и пристально посмотрела на супруга.

– Что – не нравлюсь тебе? Отпускаю! Лети, куда хочешь!

Хлопнули крылья, будто чёрную шаль встряхнули и выкинули в окно. Рейнхарт ринулся к окну и перевесился через подоконник. Никого. Ничего. Мне всё привиделось. Разговора не было. Моя жена сидит у себя, отдыхает!

Я буду бодрствовать всю ночь, хоть все черти соберутся передо мной и будут петь мне колыбельную! Нипочём не засну – и проклятие будет снято.

Рейнхарт прилёг на кровать – голова стала такой тяжёлой, что опустить её на подушку было единственным желанием Рейнхарта. Веки будто свинцовые.  Вино! Вино виновато! Да я поэт! Вино виновато. Если бы не вино, меня не клонило бы в сон.

Рейнхарт смотрел, как раскачиваются на своих качелях звёзды, пока не рассвело. Всё. Он выдержал!

Рейнхарт побежал к спальне вороны. Её там не было. Где она?! Только вышла замуж, как начала гулять по ночам! Вот ворона!

Он стукнул себя по лбу – какой же я чудак! Он побежал к кружевницам и выпросил у них моток тонких льняных, очень крепких ниток, привязал один конец к рукояти ножа и представил себе хрустальную гору и дерево на вершине и свою ворону. Нож задёргался и взвился вверх, разматывая нить – моток крутился в его руках как белка в колесе!

– Вперёд! – сказал Рейнхарт. Он бежал со всех ног за летящим ножом, не разбирая дороги. Бежал по дорогам, полевым, лесным, и мощёным, и всё время в его пальцах дрожала и звенела как натянутая струна, путеводная нить, крепко привязанная к рукоятке ножа.

Наконец через три дня нож завис в небе – Рейнхарт увидел огромное озеро, блестящее, будто расплавленный хрусталь. В центре озера сиял и переливался всеми цветами радуги столб света.

– О, это и есть хрустальная гора!

Грани её сияли словно солнце, на вершине росло хрустальное дерево, на ветвях спала ворона. Рейхарт, посвистывая, смотал нить, повесил нож на пояс.

– Ножи, на помощь! Рейнхарт вообразил два канала, исходящих от озера, и ринулись по ним потоки грохочущей воды, и озеро обнажило чистое дно, покрытое хрустальным песком, блестевшим так, что Рейнхарт боялся ослепнуть. Он побежал к горе, прикрывая глаза рукой. Вблизи она показалась ещё выше! Рейнхарт задрал голову – даже его охотничья шляпа с вороньим пером упала.

Рейнхарт крикнул: – Аврора, посмотри на меня! Я здесь!

Тишина. Не слышит.

Он подпрыгнул и замахал руками: дорогая, я здесь, посмотри вниз!

Ворона не слышала его. Рейнхарт обнял гору. Напрасно искал он пальцами хоть малейший выступ – руки скользили, тогда он попробовал зацепится за острые грани. Он подтянулся, острая грань порезала подушечки его пальцев и он сполз вниз, оставляя на прозрачном хрустале красные дорожки. Он подпрыгнул ещё выше, но хрустальная грань, как нож прошлась по уже порезанным пальцам. Ему было очень больно, но эта боль была всё же слабее, чем боль в сердце.

Хрустальная грань как нож, да что же он такой дурак-то! Как он мог забыть о своих помощниках?! Теперь он знал, что делать. Рейнхарт достал один нож и представил, как тот впивается в гору, преодолевая твёрдость хрусталя, поскрипывая, отламывая мелкие, как иглы осколки. Готово.

Рейнхарт осторожно встал на рукоять ножа босой ногой – так он сможет чувствовать нож и свой вес на нём. Получилось. Он велел второму ножу вонзиться повыше, и перебрался на него. Приказал нижнему повторить манёвр. Он медленно шагал по ножам вверх, ведя руками по хрустальному склону. Вот и плоская небольшая вершина, два на два локтя. Хрустальное дерево. Ворона. Рейнхарт протянул руку, чтобы она перепрыгнула ему на предплечье, но она беззвучно снялась с ветки и улетела.

 

Рейнхарт проснулся в спальне. Силуэт вороны на фоне жидкой утренней зари. Тишина, как в том самом сне, от которого он пробудился. Ворона повернула голову, как могут только птицы, и пронзила его укоряющим взором.

Рейнхарт протянул к ней руки – с них капала кровь. Они были исклёваны от кончиков пальцев до локтей. Это она пыталась пробудить меня ото сна! Хрустальная гора, дерево – всё приснились мне?!

– Прости меня, – сказал Рейнхарт, – прости, если сможешь, – и заплакал.