Плясуньи Его Высочества

Аннотация (возможен спойлер):

Далекое королевство, где в танце, достигнув определенного мастерства, можно превратиться в единорога, птицу и даже боевого дракона, если это требуется для защиты от врага. Адали, служанка в школе плясуний, тоже влюблена в танец. Удастся ли ей взлететь?

[свернуть]

 

 

– Пятая позиция. Руки округляем. Подбородок не опускать. Плие. Гранд плие. И раз, и два, и три. И раз, и два, и три.

Палка была мокра от пота маленьких ладоней, туго забинтованные ступни будто прилипли к чисто вымытому полу. Раскрасневшиеся щеки, высунутые от усердия языки второклашек отражались в старом мутном зеркале. Голубое пламя газовых горелок едва заметно колыхалось, поглощая сумрак сонного осеннего утра.

Адали наблюдала за уроком, притаившись за полуоткрытой дверью. Губы беззвучно двигались, повторяя названия упражнений, одна рука взлетала в воздухе, другая прижимала к груди старую швабру: “Пятая позиция. Плие. Гранд плие”.

Модиль Флеми, сухопарая, с безупречно прямой спиной, напоминала вязальную спицу. Прохаживалась вдоль ряда еще не до конца проснувшихся девочек, чеканила замечания: “Мими, не оттопыривай зад. Лорена, ты висишь на палке, как белье на вешалке. Верни, не косолапь”.

Батман. Батман тандю. Батман жете. И раз, и два, и три. И раз, и два, и три.

Напряженные худые спины. Ручейки влаги меж опущенных лопаток. Накрахмаленные чепцы туго завязаны под подбородком.

В Королевской школe плясуний Его Высочества к делу подходили серьезно. Девочек и мальчиков тщательно искали по всей стране. Изнурительные каждодневные упражнения выдерживал не каждый. Уже к концу первого года треть отобранных отправлялась домой. Оставались самые лучшие. И самые упрямые.

– Аллонже, бризе, па де баск. И раз, и два, и три. И раз, и два, и три.

Адали встала в пятую позицию, подпрыгнула, опираясь на швабру. Швабра поехала вбок, задела ведро. Ведро с шумом перевернулось, грязная вода, пузырясь, разлилась во все стороны.

Модиль Флеми дернулась куклой-марионеткой, обернулась, грозно свела брови на переносице: "Адали, что за безобразие. Ты срываешь репетицию. Не девушка, а слон в посудной лавке. Я скажу управляющему, чтобы вычел пол дня из твоего жалованья. А теперь быстро все убрать. Модильены, продолжаем. И раз, и два, и три."

Адaли схватила тряпку, кинулась собирать воду. Вот уж, действительно, неуклюжая. Простой па де баск – и на тебе. Сколько раз обещала себе не подглядывать за уроками. Зал в полном ее распоряжении с утра и после занятий.  А теперь еще и фартук надо стирать, и деньги пропали. Ну их к черту, эти плясы. Только вот как их – ну. Не получается.

Подхватила ведро – пойти за свежей водой. В коридоре ее обогнали юноши-плясуны выпускного класса, шумные, неугомонные и грациозные, как породистые щенки. Адали залюбовалась их упругой походкой. И зря. Кто-то из плясунов мимоходом ущипнул Адали пониже спины. Девушка сердито глянула им вслед. Пойди теперь определи, кто. Все хороши. Несутся табуном, как кони. Только один отстал. Потому что шел на руках. Заметный: рыжий и высокий. Один из лучших плясунов в группе. Талантливая зараза. Так называл его модильон Горже. Рыжий ловко приземлился на землю, оглянулся, подмигнул Адели и скрылся за углом.

 

***

Руки Диди – словно ветки бузины на ветру. Вертится юлой над полом короткая юбка. Два стремительных шага, легкий толчок, и плясунья взлетает, повисает на мгновенье в воздухе. Будто не девушка – птица, ворвавшаяся через открытое окно в учебный зал.

– Какая ты молодец! – Адали стояла в углу, подняв ногу на палку, гнулась вперед, назад, повторяла те движения, что видела в классе. – Обязательно пройдешь испытание и станешь ведущей плясуньей в театре.

– Я и вправду прыгаю выше всех девочек в группе. Модильон Горже говорит, что не хуже многих наших мальчиков. Но Адали, это же не главное. Главное, чтобы в плясе душа летела в такт движениям. Иначе ничего не получится.

– А у тебя уже получается? – шепотом спросила Адали.

– Еще не всегда, – вздохнула Диди. – Но до выпуска еще полгода. Я должна научиться. А теперь давай, покажи свое гранд жете.

Адали одернула безжалостно обрезанное до колен выходное платье, привстала на пальцы ног, разбежалась. Представила, что как Диди взлетает, раздвигая ноги коромыслом, и прыгнула, стараясь тянуть носок: "Ну как?"

– Кажется, уже лучше, – Диди в замешательстве поправила чепец. – Cейчас поработаем над обычным жете. С ним у тебя дело точно идет на лад.

– На лад, на лад, – грустно сказала Адали. – Ничего у меня не выходит. А то, что выходит, получается хуже, чем у второклашек. Потому что я переросток, так поздно не начинают. Знаешь, когда в ближайшем к нашему поселку городе шел отбор в школу, дома поросилась свинья. И мамка не смогла отвезти меня на просмотр. И я совсем не расстроилась. Потому-что не знала, что теряю. А когда не знаешь – не жалко. А теперь часто об этом вспоминаю.

– Другие и так не умеют, – попыталась успокоить подругу Диди. – Главное, тебе самой нравится. А мне нравится тебя учить. Ты все схватываешь на лету.

– Диди, – заглянул в класс один из старших мальчиков, – модильон Горже тебя ищет.

– Ты иди, – торопливо заговорила Адали. – А я тут еще побуду. Только жалко, поправить будет некому.

 

***

В воскресенье был выходной. Адали выстирала в жестяном тазу старенькие, кое-где до прозрачности протертые бинты. Получила она их в наследство от Диди, своих денег на такое не напасешься. От каждодневных занятий бинты мгновенно снашивались до дыр. Настоящие плясуньи меняли пару после каждого выступления.

Потом подлила в таз горячей воды и, морщась от боли, опустила туда ступни. Пальцы от каждодневных упражнений были истерты в кровь, ногти почернели и слоились, отекли лодыжки. Адали тщательно промокнула ноги мягкой тряпкой, смазала лечебной мазью и натянула теплые чулки. Скоро Рождество, очень хотелось прогуляться по украшенным к празднику улицам, поглазеть на витрины, выпить густого сладкого шоколада в кофейне за углом.

Солнце сияло, как собирающаяся на первый бал девушка, отражалось в леденцовых сугробах и, выложенных керамической плиткой, фасадах многоэтажных домов. В витрине мясной лавки масляные окорока и кровяные колбасы были перевиты серебряным дождем и засыпаны конфетти. По замерзшей реке скользили на блестящих коньках горожанки в меховых капорах и горожане в стеганых сюртуках. Снег хрустел под ногами ломкой карамелью.

Адали дошла до площади Его Высочества. На весну и лeто, рядом с деревянным помостом, там отстраивали высокие трибуны для зрителей, пришедших полюбоваться на мастерство плясуний. Сейчас прямо посередине тянулась вверх красавица елка, вся перевитая серпантином и увешанная разноцветными игрушками. Среди ветвей ярко светили новомодные электрические фонарики. Адали, то и дело накрывая ладошкой замерзший нос, обошла елку со всех сторон, полюбовалась на фарфоровых ушастых зайцев, восковых снеговиков и стеклянные шары.

Отступила назад и налетела на мальчишку-газетчика.

– Мадилька! – заголосил тот. – Новая сенсация! Нагрильский Император требует отдать ему земли за Горной Грядой. Будет война! Много картинок для тех, кто не умеет читать.

Адали только рукой махнула. Где Нагрильский Император и где она? Медяки зря потратить. Вот если бы в газете были портреты их Высочеств на зимнем отдыхе. Она бы вырезала картинку ножницами и повесила над кроватью. А чужой Император ей не нужен.

Мальчишка потер торчащие из-под остроконечной шапки ярко-красные уши и побежал дальше, ловить менее прижимистых покупателей.

 

***

Диди и Адали сидели на подоконнике в репетиционном зале, грызли семечки и, надувая щеки, плевались шелухой в окно. Под окном по улице то и дело маршировали части новобранцев в синих мундирах и высоких шапках медвежьего меха. Карабины на плeчах, белые кушаки на поясе. Грязный рыхлый снег под сапогами. Его Величество объявил всеобщую мобилизацию. Батальоны Нагрильской империи штурмовали бастионы на севере страны. Выпускные экзамены в школе перенесли с мая на середину апреля. Армии нужны были новые плясуны.

– Станцуешь для меня? С линькой? – вдруг спросила Адали. – Что-нибудь из подготовленного к выпускному. Где душа летит вместе с плясом.

– Сколько раз тебе говорить, не с линькой, а с мeтаморфозой. Повторяй за мной. С ме-та-мор-фо-зой.

– С мета-морозой, – послушно повторила Адали.

– Для выпускного я теперь совсем другую пляску готовлю. Ту, что Его Высочеству нужнее. И потом, мeтаморфозу надо выполнять под открытым небом, – нахмурилась Диди.

– Ну что-нибудь короткое, не очень сложное. Мне так хочется увидеть вблизи, как ты это делаешь.

– Ну хорошо, – согласилась Диди. – Я попробую.

 

Бьется пламенем на ветру девочка-лучик. Мелькают тонкие руки. Ножницами режут пространство зала быстрые ноги. Смешались в движении сила и нежность. Хрупкость и нечеловеческое упорство. В просторной комнате вдруг оказывается так мало местa. Налетает неизвестно откуда холодный вихрь, почти сдувает с места.

Адали закрывает лицо рукой. А когда отводит ладонь... Посреди залы отстукивает копытами знакомый ритм белый единорог. Отливает серебром спутанная грива. Дрожат от прерывистого дыхания потные бока. Волшебный единорог с темными глазами Диди.

Единорог выгибается в прыжке, взлетает над полом.

Хрясть. Витой рог пропарывает лепной потолок. Падает на паркет застигнутая врасплох плясунья. Удивленно глядит на трещину над головой.

Адали опомнилась первая. Ухватила подругу за руку, потащила к выходу. Добежали до последнего этажа, до каморки Адали. Повалились на продавленный матрас. Переглянулись и как начали хохотать. У Диди на лбу вспухла огромная дуля. Адали достала с полки ложку – приложить.

– Хорошо, что никто не видел, – сказала рассудительно. И добавила, погрустнев. – Счастливая ты, Диди. Мне бы так.

 

***

На фронте наступило затишье. Новости приходили все одни и те же. Войска Нагрилии застряли в весенней распутице. Королевские солдаты лихорадочно строили дополнительные укрепления. Их Высочество лично выехали на место действий.

В городе стало туго с едой. Ученицы, раньше оставляющие на тарелках половину порции (никак нельзя поправляться) – теперь тщательно выскребывали миски и облизывали ложки. Нескольких родители забрали домой. На улицах появилось много военных и, почему-то, много пьяных. Адали опасалась выходить из школы поздно вечером, в округе ходили слухи об ужасных грабежах.

 

Выпускной спектакль состоялся в воскресенье в полдень. Деревянные трибуны были полны народа. Их Высочества по традиции почтили выступление своим присутствием. Зрители громко, не скупясь, хлопали каждому номеру.

Сначала порхали по помосту, как бабочки над алыми маками, плясуньи в красных пачках. Плели руками изящные кренделя, кружились в пируэтах, выгибались, почти касаясь пальцами ног разгоряченных затылков. И вдруг взлетели, раскинув крылья, странными розовыми птицами с длинными тонкими лапами.

Восемь девушек в золоченых тиарах превратились в стаю огромных бабочек. В глазах зарябило от яркого разноцветья. Нежные полупрозрачные крылья мелькали в воздухе, гнали на зрителей волну прохлады.

У следующей плясуньи ничего не получилось. Хотя, как показалось Адали, танцевала она ничем не хуже других. Но ее все равно проводили аплодисментами. Надо же было поддержать девочку. Ничего, пройдет испытание на следующий год.

И вот, наконец, последний долгожданный выход. На помост вылетели юноши-танцовщики, понеслись по кругу ураганной бешеной пляской. В середине вдруг оказалась Диди и закружилась в несчитанных фуэте. Ритм все нарастал и нарастал, казалось, воздух вокруг помоста застыл, натянулся упругим невидимым куполом. И вдруг – будто струна лопнула. А в небо взмыли, хищно выставив когти, яростные бранные драконы с железной чешуей, гордость королевской гвардии: десять черных и один белый. Сделали круг, пуская в стороны пламенные смертоносные струи и скрылись за крышами домов.

Зрители повскакали с мест, закричали, засвистели, захлопали. Адали кричала и хлопала вместе со всеми, дышала тяжело, будто сама только что носилась по сцене в безумном танце. Диди, какова Диди! А ведь молчала до последнего. Боевой дракон – это вам не розовая птичка. Такое по плечу только плясунам-мужчинам, да и то самым сильным. Как она смогла? Вот бы Адали так. Вот бы...

 

***

Паровоз был похож на старое закопченное ведро на колесах, вонял гарью и дымом. Впереди коровьим рогом торчала железная труба, пускала серый клочковатый пар. Кареты-вагоны блестели синими свежеокрашенными боками, как обертки на дорогих конфетах. Вагонов было три. Плясуны скопились у второго. Диди, в сером дорожном платье и серой же легкомысленной шляпке, казалась едущей на курорт знатной дамой. Она очень похудела за последнее время. Ее родные остались на захваченной территории. От них не было никаких известий.

Юноши-танцовщики были одеты в новенькие, ладно сидевшие, офицерские мундиры.

Состав шел на фронт. Адали то вытирала распухший нос, то кидалась поправлять подруге кружевной воротничок, то совала Диди в руки слипшиеся карамельки из мятого бумажного пакета. Диди ее утешала: "Не бойся ты так за меня. Девушек до военных действий не допускают. Я при штабе буду, на парадах, на встречах с союзниками. Генерал на белом драконе должен внушать уважение. Вот мальчики – да. Мальчики едут в самое пекло".

Мальчики вели себя несерьезно. Гоготали, шумели, присвистывали при виде проходящих девушек. Опять кто-то ущипнул Адали. Рыжий плясун пустил по кругу флягу с коньяком. Адали отказалась – не по чину с господами пить. Диди хлебнула, закашлялась, помахала ладошкой перед носом.

– Виват белому дракону! Виват прыгучему рысенку! – прокричал рыжий.

– Виват! – подхватили мальчики.

Засвистел паровоз, кондуктор начал загонять пассажиров в вагоны. Рыжий подхватил Адали, закружил, смачно поцеловал в сладкие от карамели губы: "Дождись меня, красавица! Мне же каждую ночь сниться будет твоя швабра!"

 

Адали смотрела вслед поезду, пока не скрылся вдали паровозный дым. Остались лишь пустые рельсы. И слабый вкус хмельного лихорадочного веселья на губах.

 

***

По центральной улице катили богато изукрашенные кареты с хмурыми лакеями на запятках. Тащились повозки горожан, доверху нагруженные скарбом, скрипели надрывно телеги крестьян из окрестных деревень. А люд безлошадный шел пешком, месил изношенными сапогами жирную весеннюю грязь.

Три дня назад проиграли сражение под Брисной. Враг приближался к столице. Вдалеке, пока еще едва слышно, тревожно грохотало небо. Все, кто мог, спешили вон из города. Учеников королевской школы увезли две недели назад. Адали осталась: ей просто некуда было податься. Родители давно умерли, больше близких родственников у нее не было. А дальние и не ждали.

Чтобы прогнать тревогу, Адали по нескольку раз в день перемывала полы в пустых учебных залах. Продукты в лавках сильно подорожали. Постоянно хотелось есть. Бегала на кухню, грела на плите чайник. Горячая вода заполняла желудок, глушила голод. Днем, когда было светло, до черных мушек в глазах накручивала туры ноющими от усталости ногами. После яростно отстирывала бинты в бурых пятнах. Просыпалась по ночам от грохота: по улицам везли пушки. Столица готовилась к обороне.

 

Адали торопливо шла по опустевшим улицам, сжимала в ладони ручку жестяного ведра. Водопровод больше не работал. Воду привозили речную, в бочках. Адали замаялась бегать туда-сюда по три раза в день.

Выступил из темного переулка, тяжело припадая на костыли, высокий гвардеец без ноги. Брючина была обрезана и небрежно завязана веревкой чуть ниже колена. Разбухший конец веревки волочился по мостовой.

– Рыжий какой, – подумала Адали, глядя на спутанные неопрятные волосы на затылке. – Совсем как тот юноша-плясун, талантливая зараза, что отправлялся на фронт вместе с Диди. А может не похож, может это он?

Адали обогнала гвардейца, заглянула в лицо: "Тот? Не тот? Этот, вроде, старше."

Дотронулась до рукава, заговорила торопливо и путано: "Извините. Простите. Это вы... Плясуны... Дракон..."

Гвардеец поднял на Адали мутный взгляд. Рот съехал набок в кривой усмешке. В лицо пахнуло спиртным и болотным духом застоялой безысходности: "Был дракон, да весь вышел. И плясун вышел тоже".

Адали отступила назад, подальше от чужой беды:  "Вы не знаете, как там Диди?"

– Диди? Рысенок Диди? Убили ее. И других тоже. Нет больше королевских бранных драконов. Кончились.

 

Адали открыла глаза, одноногий гвардеец, неуклюже наклонившись, стряхивал ей на лицо остатки воды из ведра. И ведро, и сам несчастный плясун причудливо двоились в густом дневном воздухе. В голове стоял туман.

Поднялась Адали с трудом: "Как же так? Диди ведь говорила, что в боевых действиях участвовать не будет..."

– Как, как! – гвардеец зло сплюнул на стертые камни мостовой. – Думаешь, хоть кто-то об этом помнил в той мясорубке. Полк пошел в контратаку. Генерал Бел хотел быть впереди, чтобы все видели. Диди сама вызвалась. Сама! Остальные, кто остался, уже выдохлись полностью. Ничего не могли. Обоих сбило пушечное ядро. Бела в куски, Диди успели до госпиталя довезти..."

Серая кожа на худых скулах натянулась, припухший глаз дергался, не переставая: "Ты ела сегодня хоть что-нибудь? Или вчера?"

Адали отрицательно покачала головой. Говорить сил не было.

Гвардеец достал из ранца пол краюхи серого хлеба, протянул девушке.

Адали хотела спрятать неожиданное подношение, но не удержалась, жадно впилась зубами в плохо пропеченную, вязкую мякоть. Вкус хлеба смешивался с горько-соленым вкусом слез.

– Уходи из города, – сказал гвардеец. – Мало ли что. Не удержим ведь. – Погладил Адали по голове, будто был на сто лет старше.

Повернулся и захромал дальше. Похожий на старика рыжий мальчик, юность которого сожрала война.

Адали подобрала ведро с мостовой и разревелась уже по-настоящему.

 

Вечером бинты для ног промокли от крови. Адали упражнялась, как одержимая, пытаясь заглушить боль и страх. Боль и страх комом стояли в горле, мешали дышать, не желали убираться.

Батман. Батман тандю. Батман жете. Руки округляем. Подбородок не опускать. И раз, и два, и три. Как же так получилось? И ничего не поправить. Не вернуть. И раз, и два, и три. Щипет глаза. Хочется упасть на пол и колотить по нему руками. И раз, и два, и три. Диди, белый дракон, отважный рысенок, лучшая подруга. Как же я без тебя? И раз, и два, и три. И раз, и два, и три.

 

***

Адали проснулась от криков. Горланили прямо под окнами на незнакомом наречии. Выглянула в окно. Нездорово-красное чахоточное солнце вставало над горизонтом. Внизу стояли солдаты. Чужие солдаты в непривычных зеленых мундирах. Один, с пышными эполетами, видимо, отдавал приказы. Солдаты рассыпались по улице. Стучались в дома, вышибали пинками резные двери. Несколько нырнули в подъезд школы. Адали  заметалась. Торопясь, дрожащими руками натянула платье. Про башмаки забыла. Выскочила из комнаты, рванулась по коридору. Где бы спрятаться? В панике соображалось плохо.

 

Ее выгребли из шкафа в кастелянской. С дрожащими губами, трясущуюся от страха, чудом не замочившую панталоны. Грубо повертели в руках, как вещицу на барахолке. Один, с лицом изрытым оспой, повалил было на пол, но другой остановил. Пролаял что-то, указывая на дверь. Адали подхватили под руки, потащили по коридору.

Брякнули об пол перед кем-то главным. Тот обошел вокруг Адели, спросил дружелюбно, почти не кoверкая слов: "Плясунья?"

– Нет, – еле выдохнула распухшим горлом.

– Стыдно обманывать, модильена, – укоризненно покачал головой главный. – Стоит только посмотреть на ваши ноги и становится все понятно. Не бойтесь, ничего плохого не случится. Даже наоборот, я бы сказал, что вам повезло.

– Но я...

– Вы то, что мне надо, – оборвал-отрезал. – Идемте.

 

Ей никто не поверил. Никто. Адали рыдала, причитала, пыталась объяснить. Бесполезно. Император пожелал и точка. Принесли из костюмерной подходящее платье, новые бинты. Вымыли, накрасили и напудрили. Побрызгали духами.

Все плыло в тумане. Сердце колотилось в груди, как голова припадочного о камни мостовой. Пахнущий лавандой человек в закрученном буклями парике, больно сжал руку, прошипел в ухо: "Ведите себя благоразумно, модильена. У вас есть шанс, не упустите его. Иначе, сами понимаете... Военное время. Церемониться никто не будет".

Потом была королевская ложа, холодная ладонь на щеке, снисходительный голос, непривычно тянущий звуки: "Вот вы какие, плясуньи. Не бойся, милая, покажи мне то, что умеешь. Ваш император  так тщательно скрывает свое сокровище от всего мира. Но жадность наказуема, девочка. Давай восстановим справедливость".

И вот Адали одна на помосте. Люди кругом. Их взгляды, как стрелы, больно впиваются в кожу. Сердце стучит – оглохнуть можно. Что с ней сделают, если Адали не взлетит? За что? Неужели не видно: она не та, не та, не та! Хорошо бы умереть прямо здесь. Прямо сейчас. Чтобы ничего больше не было. Но умереть не получается. Значит, надо танцевать. Так, как сможешь. Так, как сумеешь.

– И раз, и два, и три, – будто шепчет кто-то тихонько в ухо голосом Диди. – И раз, и два, и три.

Адали встает в пятую позицию, сводит над головой руки и начинает пляс. Горький пляс страха и потерь. Терпкий пляс протеста и надежды. Сладкий пляс свободы и счастья. Пьянящее ощущение полета. Неважно, что невысок прыжок, неважно, что недокручены фуэте, неважно, что невелик прогиб. Зато душа бьется в такт движениям. Вьется. Кружит. Спешит. Быстрее. Быстрее. Быстрее… И вдруг обгоняет плоть.

Спотыкаются запутавшиеся ноги. Адали со всего размаха шлепается на помост. Проезжает вперед на животе. Задыхаясь, прикрывает голову ладонями. Сейчас с ней сделают что-то страшное.

Ничего не произошло. Ни сейчас, ни через вечность. Адали, наконец, решилась посмотреть по сторонам. Королевская ложа была пуста. Вокруг суетились люди. Никому больше не было дела до маленькой плясуньи. Адали доползла до края помоста, осторожно спрыгнула вниз и побежала как можно быстрее и как можно дальше.

 

Адали неслась не разбирая дороги. Со всего размаха налетела на бредшего навстречу старика. Тот сердито крикнул ей в лицо: "Сумасшедшая девка. Сиди дома. Говорят, к городу подходит армия союзников. Говорят, император штурмует город".

И, как бы в подтверждение этих слов, грохотом разорвалось небо.

 

***

Потихоньку, как поправляющийся тифозный больной, город приходил в себя после оккупации. Заработал водопровод, в лавках появились продукты, улицы снова были забиты повозками и каретами.

Атакуемые союзниками, вражеские войска отступили почти к самой границе. Каждый день глашатаи на площадях зачитывали списки отвоеванных обратно поселений.

В школу вернулись ученики. Худющие, неухоженные, но такие же неугомонные, как и раньше. Будто и не было вовсе двухмесячных скитаний по стране. Мастера починили двери, вставили стекла, побелили стены. Привычно застучали по паркетному полу маленькие пятки.

Адали снова взялась за швабру. Только никак не могла переступить порог учебного зала. Будто там, на деревянном помосте посредине площади осталась какая-то важная ее часть. Да что там, главная. Та, которая поднимала Адали ни свет ни заря, наматывала бинты, в жадной жажде движения бралась за истертую палку. Завтра, уговаривала себя девушка. Завтра я все смогу. Но наступало завтра и все повторялось сначала. Дни вдруг стали длинные и серые, драной половой тряпкой накрыли жизнь от рассвета до заката. Не выбраться из-под затхлого запаха прелой дерюги. Да и не очень хотелось.

 

Адали несла из кладовки миску щелока отмывать пятна побелки на лестнице. Заглянула по дороге в класс модильона Бертру. Сам модильон после возвращения в столицу уже не вернулся преподавать. Сначала его по очереди замещали другие педагоги, и вот, наконец, к мальчикам пришел новый учитель. Адали хотелось на него посмотреть.

– И раз, и два, и три. И раз, и два, и три, – доносилось из-за приоткрытой двери. Адали сунула в щель любопытный нос. И сразу бросились в глаза ярко-рыжие кудри. Бывший одноклассник Диди, бывший гвардеец стоял посреди зала, чисто выбритый, подтянутый, собранный. Брючина больше не подколота под коленом, спускается на металлический протез. Руки плавно взлетают в воздухе. Шаг вперед, шаг назад. Почти не хромая, – И раз, и два, и три. И раз, и два, и три.

Адали простояла у двери до конца урока. Будто между ней и хромым плясуном протянулась невидимая нить. Оттуда. Из прошлого. Когда кружили над площадью десять черных драконов и один белый. Отступила только, когда из класса брызнула во все стороны вспотевшая мелюзга.

Учитель вышел последним, прислонился к стене. Зло выругался себе под нос. Лицо было мокрым, словно это он сам только что закончил танец.

– Болит, зараза! – проговорил, будто извиняясь перед Адaли.

 

В этот вечер Адали вернулась в учебный зал. Погладила волглую палку, потопталась нерешительно у зеркала, вздохнула тяжело, поднялась на носки. Начинать все сначала после долгого перерыва было тяжело. Куда там, лететь душе, даже простые прыжки давались с трудом.

– Прямее. Руки выше, – кто-то мягко поддержал за талию, поправляя.

Хромой плясун стоял за спиной, улыбался ободряюще. Такой же, как давным-давно, на вокзале, только намного старше. С серой пергаментной кожей и складками вокруг рта. Такой же, как при встрече в городе, только намного моложе. Со спокойной уверенностью в глазах.

– Все хорошо. Ты молодец. Прыгай, я поддержу.

– Не могу! У меня все равно ничего не получится! Растяжка не та, выворотность не та, прыжок не тот.

– Все получится. Не бойся, тянись вверх, слушай себя. Я буду рядом. Станцуем вдвоем.

– Разве так можно, вдвоем? Каждая душа летит в одиночку.

– Нам можно. Я знаю, как. Я научу.

 

Высоко над ночным городом под поминальными свечами звезд летел дракон о двух головах. Тяжело поднимались и опускались острые крылья с набухшими венами, хрипло клокотало в груди. Дракон устал, но никак не мог, не хотел возвращаться. Кружил и кружил над дворцовой площадью, над бульварами, над черепичными крышами.  И не было в мире такой силы, которая могла бы заставить его прервать полет.

Позади были невзгоды и впереди были невзгоды. Позади были потери и впереди были потери. Позади были пот и кровь и впереди были пот и кровь.

Но здесь и сейчас над городом летел дракон о двух головах.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 30. Оценка: 4,63 из 5)
Загрузка...