—  Я не убивала его, —  тихо произнесла, глядя в глаза Лекса.

Ловчий моргнул. Его зрачки на мгновение расширились, заполняя треть синей радужки, а затем опять собрались в узкую полоску.

Раньше меня завораживал этот диссонанс, чуть ли не приводил в трепет. Даже ночами фантазировала, как вот этот красавчик вампир клялся в вечной любви мне – маленькой рыжей кнопке с банальным цветом глаз, да ещё и кривоватым носом. И ревела ночами от того, что мечты навсегда останутся мечтами.

— Марго, ты понимаешь, что остался след?

Откинулась на жесткую спинку стула и, в который раз за этот час, вперилась в стену. Жаль, что допросную до сих пор не облагородили – было бы что разглядывать. А так, голые стены, окрашенные в отвратительный болотный цвет, да стол с двумя стульями. Как шутили меж собой ловчие, большее – только в Клетке. Там для заключенных и удобные кровати имеются.

— Не мне тебе объяснять, что след остался потому, что я оказалась рядом в момент его смерти.

— Тогда почему оградительные кристаллы сработали на тебя?

И так в третий раз по кругу. Вопрос-ответ. Повезло ещё, что допрашивает Лекс, а не кто-то другой. Всё-таки друг детства – вариант получше, чем тот же старший следователь Дорейн, о котором, даже у нас – скульпторов, ходило много нехороших слухов. Говаривали, будто у него матерые преступники чуть ли не мгновенно признавались в прегрешениях, что уж тут говорить обо мне!

Лекс, постукивая ручкой по столу, внимательно вглядывался мне в лицо. Прости, дорогой, но большего ты от меня не добьешься. Хватит с тебя и половинки листа моих слов, что ты так скрупулезно записывал.

— Может быть потому, что ты всё же открыла Разлом?

— Лекс, —  на выдохе тяну, раздражаясь всё больше. — Сколько раз мне уже повторять, а? Клуб. Вышла подышать. Парню стало плохо. Я попыталась оказать ему помощь, но кто же знал, что он так среагирует на мою руну диагностики?!

Ловчий аккуратно опустил ручку на стол и отодвинул от себя бумаги, чтобы демонстративно положить локти на стол.

— Так что с Разломом, Марго? — медленно переспросил он, внимательно вглядываясь в меня.

— Ничего, — зло отчеканила, — абсолютно ничего! Достань уже свою махалку и измерь мой уровень. Может, тогда поверишь.

— Ты понимаешь, что я не могу тебя просто так отпустить? — отбросив служебное рвение в сторону, наконец-то выдохнул Лекс. — Даже если я сейчас всё замну, то любой ловчий опять вызовет тебя в Допросную.

Пожимаю плечами. Конечно, понимаю, не дура же!

— Ну, тогда отправляй меня в Клетку. Делов-то!

— Не могу, — качнул головой бывший друг и указал на планшет, на котором тут же загорелась вязь синеватых рун. — Тебя вызывают, Марго.

С еле заметным облегчением выдыхаю. Лекс, отвернувшись на мгновение, достал золотую пятиконечную бляшку и бросил её на пол. Из ловчей звезды тут же выскочила моя сумочка.

— Распишись в протоколе.

Поставив заветные вензеля с размашистыми закорючками и подхватив свое имущество, я направилась к двери, когда тихий голос Лекса меня остановил.

— Было четыре жертвы, Марго, за две недели. Из них просто выкачали жизненные искры. Твой парнишка – пятый. Если бы я тебя не знал, то тут же передал дело старшему следователю, потому что это не мой допуск.

От его тихого, но вкрадчивого тона по спине пробежали мурашки и обратились в тоненькие иголочки, чтобы тут же воткнуться под лопатки.

— Это могло быть отсроченное проклятье... Я же – скульптор, я не могу...

— Именно поэтому ты два часа общаешься со мной, а не с Дорейном. Только потому, что ты – скульптор.

Дверь передо мной вспыхнула золотом, взревела мельтешением искр и даже сквозь этот, давно ставший привычным шум перехода, я услышала напутствие:

— Береги себя, Марго.

Проморгавшись, шагнула из рунного круга, чтобы тут же активировать другие кристаллы. Вдавила два, повернула третий и снова в переход.

Просторный холл Шепчущего дома малолюден. Это и неудивительно. Мало кто отважится просто из любопытства зайти в обитель скульпторов. Для простых обывателей даже воздух в залах кажется тяжелым и спертым. Такова уж магия тайны.

Для меня же все привычно и обыденно. Я знаю, сколько шагов мне надо пройти по коридору до лестницы, сколько пролетов и ступеней одолеть, чтобы открыть дверь своего кабинета. Сто тридцать шесть, пять, семьдесят. И так каждый день, а иногда и ночью. Автоматический подсчет, на грани сознания, чтобы только не сойти с ума в этой звенящей тишине.

И глаз уже перестал цепляться за барельефы, колонны и резные перила. Не завораживали яркие картины и цветы на подоконниках. Вместо этого всё внимание только для них – огромных, коротких или длинных, узких или широких, цветных или монохромных гобеленов, в которые каждый из нас вплетает узор, вшивает камни или оставляет недоделанным.

Стоя перед таким тканым полотном, испытываешь трепет. Просто потому, что каждое из них – чья-то жизнь, которую плетем. Мы – скульпторы судеб людей – не знаем, что предстоит тому или иному человеку. Наши руки сами выбирают нити, сами подшивают камни или выпарывают уже готовые узоры, заменяя на новые; наши глаза не видят того, что мы делаем, ибо никому не позволено самовольно вмешиваться в творение. И только после, когда гобелен закончен, можно узреть его полностью, во всем великолепии или убожестве.

Именно поэтому я – неприкосновенна. Именно поэтому я уже две недели нарушаю закон.

В моем крошечном кабинете, предназначенном для отдыха, нет окон. Лишь удобный диван и большое зеркало на стене. Привычно подошла к стекляшке и наклонила голову вбок. Отражение повторило за мной, а потом покрылось рябью. И уже там я-другая – слишком субтильная, с тусклым цветом лица, нечесаными волосами.

— Ты всё сделала? — холодно поинтересовалась.

Отражение кивнуло и достало из сумочки непрозрачный флакон. Зеркало выгнулось дугой, запузырилось, выпуская худую руку с трупными пятнами на слишком тонких пальцах. Фиал упал мне на ладонь. И, наверное, в этом виновато нервное напряжение и тяжелые часы в Допросной, но я не успела отойти назад.

Зеркальное существо схватило запястье, притянуло к себе. Всё отчетливее сквозь круги виднелись её горящие зеленью глаза, острые зубы за потрескавшимися губами и вздутые нити черных вен.

— Отпусти, — звенящий вой вворачивался в уши, окутывал паутиной безнадежности и глухой ярости. — Отпусти, ты обещала!

— Нет.

— Пожалееш-шь!

Вырывалась и отошла. Отражение бесновалось, пыталось вырваться наружу, чтобы только добраться до меня. В её глазах легко прочла жажду крови и смерти. Желательно моей.

— Ты обещала! Дай мне уйти! Открой Разлом!

Жестко усмехнулась, хотя внутри всё дрожит от ужаса.

— Я подумаю.

И, широко размахнувшись, стерла отражение. Далекий, затихающий вой, сменился на привычную тишину.

Подрагивающими пальцами убрала флакон в сумочку, бессильно упала на пол. С каждым таким призывом силы быстрее утекали в зазеркалье. Если бы я только могла что-то изменить, найти другой выход, то, конечно же... Но не нашла.

А так хотелось собраться в комок, обхватить себя руками за плечи и хорошенько пожалеть. С чувством, желательно громко выплеснуть, излить боль на кого-нибудь. Хоть кого-то!

Сама виновата. Такая горечь от осознания на губах.

Серебристый звон колокольчиков вместе с тусклым сверканьем рамы зеркала – входящий вызов.

Поднялась, нажала на выпуклый завиток: стекло заволокла дымка, сквозь которую через пару секунд проступило изображение.

— Здравствуй, Марго, — кивнула Ника. — Как погляжу, ты на работе?

Ох, как же бисила эта фальшивая вежливость. Никому не нужный обмен любезностями. Но нет, мы будем друг другу улыбаться, хотя каждая из нас предпочла бы что угодно, но не этот разговор.

— Да. Сегодня у меня начинается декада, поэтому не могу сказать, когда освобожусь. Что-то случилось?

— Ты связывалась с Гэллом?

— На днях.

Явная заинтересованность проступила на её лице, немного оживляя. И уже не так бросался в глаза хищный профиль с тяжелым подбородком, брезгливо поджатые губы и слишком тяжелые веки.

— Когда он приедет?

— Как только получит разрешение на переход. Что-то случилось с отцом?

И сердце застучало заполошно от вопроса. Лишь бы всё оказалось в порядке. Пожалуйста, пусть всё обойдется!

— Он опять ночью не спал и мне не давал. Кричал, звал кого-то. И постоянно просил открыть окно, — начала жаловаться Ника, демонстративно потирая виски. — Марго, это, конечно не моё дело. Должны решать вы с Гэллом, всё же это ваш отец. Но надо что-то делать. У меня тоже работа, да и не могу же я постоянно находиться здесь.

С каждым её словом страх отпускал, но взамен поселил злость. Почти ярость, да такую дикую, что она грозилась вырваться, смести все мои барьеры и накрыть.

— Сегодня придет сиделка, — процедила сквозь зубы, — примерно через час.

Выражение лица Ники мгновенно превратилось из жалобного в строгое.

— И ты не боишься? Это же совершенно чужой человек! Мало ли что случится?

— Я пригласила сиделку с сертификатом. У неё хорошие рекомендации. Думаю, ничего страшного не случится.

— Ладно. А ночью кто сидеть будет?

— Что? — ошарашено выдохнула я.

— Кто ночью с ним будет находиться? У меня работа, после неё тоже отдыхать хочу. А он постоянно ночью что-то просит. Окно открыть или воды заменить в бутылке.

Тугой комок посреди груди взорвался, ослепив искрами.

— Ты пятнадцать лет живешь с отцом и сейчас мне такое говоришь?! — прорычала, отбросив напускную вежливость. — Как будто не он возил тебя к целителям, не он оплачивал твои счета и выручал твоих детей?! Не он был рядом, когда ты хоронила мать?! Не он тебя поддерживал и помогал всё время, да?!

— Это не имеет значения! Посмотрите на неё, как заговорила. Это ты с Гэллом должны находиться возле отца, а не я! У меня работа, свои дети, внуки наконец!

— Так какого демона ты находишься в квартире, а? Почему сейчас начала этот разговор?

Ника запнулась, окинула меня разочарованным взором и отключилась. А я осталась стоять перед зеркалом, в бессильной ярости сжимая кулаки. Хотелось помчаться туда, на другой конец города, схватить эту женщину за воротник форменной рубашки и трясти, трясти, трясти. До тех пор, пока в ней не проснется благодарность и человечность. Нельзя. Не сейчас.

Ураган чувств закупорила пробкой, застегнула наглухо все эмоции и нарисовала на лице дежурную улыбку. Да, никто не должен видеть боль, ведь от этого мало людей получают удовольствие.

Работа скульптора достаточна тонкая. Мы подчиняемся законам мира, жизни и магии. Мы никогда не знаем изначально, чья жизнь в наших руках, нити чьей судьбы переплетаем. Но единственное, что известно – наши собственные полотна не увидим никогда, также как и гобелены родных. И если я бы только могла что-то изменить в полотне отца, то непременно бросилась, врала, уничтожала, пустила рисунок вспять, исколола в кровь пальцы... Возможно, я не одна такая.

Мою нервозность выдавала дрожь рук, когда я закрывала дверь кабинета, да закушенная губа. В холле, перед большой панелью со светящимися рунами, набрала сообщение начальнице, которое через пару минут вспыхнет перед ней. Надеюсь, что меня смогут заменить.

Мастерские скульпторов – абсолютный хаос: каждый подстраивает её под себя, что-то добавляя или убавляя. Но единственное, что неизменно – гобелены на всех поверхностях. Моя такая же.

На левой стене – незаконченная работа, светящаяся красным. И именно она тянула, молила продолжить. Не могу сопротивляться. Своеобразный транс скульптора отодвинул сознание, завладел, заставляя сноровисто перебирать нитки, нанизывать камни и распускать последний узор.

Сейчас мне спокойно, как никогда, ибо ощущение безграничной силы, проходящей сквозь пальцы, даровало уверенность в правильности происходящего. И ничего не волновало. Вся жизнь – дурман, а настоящее – здесь и сейчас. В моих руках – артерии чьей-то судьбы, которую творила я.

Ощущение всемогущества грубо прервалось. Звуковое сообщение от начальницы гулко зазвучало в ушах. Что значит, могу быть свободна? Зачем? Я тут нужна, без меня это прекрасное полотно не соткется...

И только через минуту поняла – гобелен уже не светился призывно. Доделала, доткала.

Опустошение и разочарование от того, что через мои пальцы не проходят такие сладкие потоки силы, что я не вольна изменять и переделывать. Ярчайшая вспышка. Ткань сложилась и исчезла.

До дома отца добиралась переходами. Дважды выходила из рунных кругов, пока не перенеслась на площадку.

Ветер дул в лицо, от яркого солнца слезились глаза. В уши ввинчивался веселый гам ватаги детей, покоряющих турники и горки. Когда-то и я так лазила, играла и бежала наперегонки со стихией. Возможно, как та девочка, солнечно улыбалась или, как тот мальчик, дразнилась. Из окна за мной наблюдали родители и звали обедать, а я просила: «Ещё пять минуточек, мамочка»!

Второй подъезд с до сих пор скрипящей дверью. Пятый этаж, на который взлетела быстрее, чем раньше. Меня встретила сиделка.

— Как он? — шепотом спрасила седовласую женщину.

— Один раз поел бульона и два раза пил воды, — печально отозвалась она.

Кивнула и на цыпочках прошла по коридору. В спальне, укрытый одеялом, лежал отец. Он сипло дышал, словно задыхался, несмотря на открытое настежь окно. Щеки запали, грудь тяжело вздымалась и медленно опускалась.

Закупоренные эмоции попытались было вырваться, но удержались. Тихонько притворив дверь, проводила сиделку.

— Да, — обернулась она ко мне, — хозяйка просила вам передать ключи.

— Какая хозяйка? — удивилась я.

— Женщина, что меня утром встретила.

Покачав головой, сиделка протянула мне куцую связку, которую я безвольно приняла. Ника передала ключи? Но, это же...

Метнувшись в комнату, распахнула шкаф. Пусто. Ни единой её вещи. Ни здесь, ни в комоде. На кухне отсутствовали её кружка и любимые кастрюли. А в холодильном шкафу стояла глубокая тарелка с остатками бульона. И больше ни-че-го. Ника выгребла всё: свои вещи, кухонную утварь, даже продукты.

Истеричный смех вырвался и зазвенел, а потом замолк, как только я услышала кашель.

— Папа? — бросилась к отцу, скрючившемуся на кровати.

Он открыл глаза, затянутые мутной пленкой, и посмотрел на меня. На мгновение мне показалось, что искра узнавания не промелькнет, но ошиблась.

— Привет, Марго, — почти неразборчиво поздоровался отец. — Ты уже уходишь? Иди-иди, тебе надо работать.

А сердце защемило. От таких простых слов, от беспокойства за меня.

— Нет, — постаралась улыбнуться искренне. — Я сегодня здесь. Ты что-нибудь хочешь? Пить? Есть?

— Окно открой.

Кивнула и подошла к уже открытому окну.

— Так хорошо?

А папа уже в забытьи. Всё тяжелее дышит, кутается в одеяло. Провела ладонью по его волосам. Милый, любимый папа. Ты только продержись, пожалуйста, ещё немного. Дождись Гэлла.

Достала из сумки флакон, аккуратно открыла и бережно вытряхнула на ладонь синеватую капельку. Жизненная искра. Поднесла её к лицу отца и отпустила. Искорка медленно истаяла, впиталась. Дыхание стало ровнее, но не более.

В гостиной у переговорного зеркала вычертила именную руну вызова. Гэлл ответил почти мгновенно.

— Что случилось, родная?

А я не могла вымолвить ни слова. Только смотрела на старшего брата, подмечая малейшие изменения во внешности. За две недели у него прибавилось седины в волосах, углубились морщинки вокруг глаз и губы больше не кривятся в вечной усмешке.

— Марго, не молчи!

— Ты получил разрешение, Гэлл?

Брат устало протел глаза.

— Дали очередь на утро. Так что завтра я буду у вас. Как батя?

— Плохо, — глухо ответила, старательно подавляя тугой комок в горле.

— Совсем?

— Угу. Ника ушла.

Брат удивленно приподнял бровь.

— Ну, туда ей и дорога. Давно было пора.

— Гэлл, она всё забрала. Представляешь? Даже продукты выгребла!

— Родная, ну и демон с ней! Ты продержишься эту ночь?

— Конечно. Буду дежурить у его постели.

— Ладно. Если что-то случится – вызывай.

И я снова увидела своё отражение с потухшим взглядом.

Легко ли продержаться ночь у постели больного человека? На словах – да. Можно даже пошутить, найти что-то позитивное. А на деле же... Кофе, кофе, кофе. И прислушиваться к дыханию, каждый раз бросаться в спальню, чтобы проверить, убедиться. Стоять у косяка и смотреть, как стонет от боли отец, зная, что даже целителей не вызвать, потому что Небесная лихорадка не излечима. И молиться всем, до кого только дотянешься. А затем всё опять по кругу.

Хрипы становились сильнее, кашель глуше, а стоны громче. От бессилия слезы наворачивались на глаза. Я каждый час тормошила отца, заставляла попить, чтобы хоть как-то дать ему сил, раз от бульона он отказывался. И ближе к рассвету, черные тени залегли вокруг его глаз. Действие чужой жизненной искры заканчивалось.

— Ты продержись, пожалуйста, — прошептала, глядя на отца, — я вернусь очень скоро. Дождись меня, папа.

Бесшумно выскользнула за дверь и также тихо прокралась на улицу, стараясь не греметь каблуками. Через квартал ресторация, работающая до утра. И там, в тени дерева, до которого почти не добирались огни, я ждала, сжимая в руке карманное зеркальце.

Страх за отца и общая нервозность давили, впивались в мое тело острыми зубами. Но упрямство пополам с решимостью не позволяли отступать.

Подвыпивший мужчина вскоре появился в дверях. Залихватски задвинув шляпу на бок и насвистывая веселый мотивчик, он направлялся в мою сторону. Подождав, когда он немного пройдет вперед, выступила из тени.

— Извините, — нежным тоном окликнула его. — Вы не могли бы мне помочь?

Мужчина оглянулся и, заметив меня, широко улыбнулся.

— Конечно, красавица! О чем речь?

Подойдя почти вплотную, положила руку ему на плечо.

— Мне кое-что нужно...

— И что же?

Не ответив, собрала свои силы и выдохнула сквозь зубы речитатив заклинания, открывая Разлом. Над нами небо раскололось зигзагом, полыхнуло огнем и разверзлось. Алое марево протянуло щупальца, ища того смельчака, а вернее глупца, который посмел сорвать печати с прохода.

Зеркало в моей руке нагрелось, затрещало. Со всей силы приложила стекляшку к груди жертвы и прижала. Мужчина дернулся, попытался отшатнуться и не смог. Зеркальная тварь вгрызалась в его жизненную силу, выдирала и забирала себе, оставляя после пустую мертвую оболочку.

Тело рухнуло к моим ногам. Зеркало всё сильнее нагревалось, грозясь рассыпаться прямо в моих руках. Сущность в зазеркалье скалилась и бесновалась.

— Отдай, — приказала я.

— Отпустиш-шь, отдам.

— Отпущу.

Непрозрачный фиал сунулся мне в руку.

— Ты обещ-щала!

Тварь торжествующе расхохоталась.

— Проваливай! — рявкнула и шарахнула зеркало на асфальт.

Осколки загремели, зазвенели, обернулись пылью. Собрав силы, я шептала цепочку заклинаний, закрывая Разлом, который сопротивлялся, фонил. От моих слов ничего не изменялось, щель не смыкалась. Мне в лицо дохнуло диким жаром, затем опалило холодом.

Паника безжалостно накатила, схватила в объятия и закружила. Сердце застучало звонче, грозя если не выскочить, то замереть. Непослушными губами я старательно проговаривала заветные слова раз за разом, пока не обессилила.

Шаг назад. Другой, третий. И я побежала со всех ног, оставляя за собой незакрытый до конца Разлом. Лишь бы не попасться ловчим! Плевать, на последствия! Успеть, успеть, успеть...

Дыхание сбивалось, в груди немилосердно жгло, уголки глаз слезились, но я успела нырнуть в подъезд дома, когда раздалось множество хлопков – прибыли ловчие и чистильщики. Задыхаясь от бега, взлетела на этаж и позволила себе расслабиться только в квартире.

Ноги не держали, руки дрожали. Что же я наделала? Полезла туда, где ничего не смыслю! Напортачила знатно. Лишь бы никто больше не пострадал!

Алый свет стелился по небу, проникал в окна. Даже стараниями чистильщиков Разлом до сих пор не закрывался. Благо ловчие возвели барьер, приглушающий звуки, чтобы только никто из горожан не узнал о происшествии. Меня разбил нервный смех: эти демоновы перестраховщики больше пеклись о своей шкуре, не позволяя никому вмешиваться в работу.

Громкий стон отца привел меня в чувство.

— Папа? — потормошила его. — Ты что-нибудь хочешь, папа?

Молчание. И лишь хриплое дыхание мне в ответ.

Фиал опрокинулся над ладонью и жизненная искра впиталась в грудь. Отец облегченно вздохнул, повернулся на бок. На его лицо падал отсвет алого марева, подкрашивая тени. И такое родное лицо в один миг превратилось в маску, застывшую, чужую маску.

— Ты поспи, папа, — тихо пробормотала, присаживаясь рядом, — а я буду здесь. Рядом с тобой. Знаешь, скоро Гэлл придет. У него получилось достать разрешение. А помнишь, как ты его подзуживал две недели назад? И вы еще смеялись над его работой? — сжала ледяную ладонь отца, стараясь отогреть. — Папа, ты держись, всё обойдется. Я рядом, скоро и Гэлл придет.

Так уговаривая, что-то постоянно шепча, лишь бы снова не оказаться в тишине, я сидела у его постели. Сжимала ладонь, гладила по плечу, когда отец стонал от боли, насильно поила. И уже не сдерживала слезы, когда он страшно хрипел, пытался кого-то звать. Лишь уговаривала потерпеть ещё чуть-чуть.

А становилось всё только хуже. Стоны раздавались громче и чаще, грудь поднималась тяжелее, а хрипы, казалось, надсаднее и глуше. Если на пару мгновений воцарялась тишина, я замолкала и неверящими глазами смотрела на отца, ища признаки жизни. Тук-тук. Вдох-выдох. И всё по кругу.

Этот почти бесконечный транс нарушила рука на моём плече.

— Привет, Марго, — еле улыбнулся Гэлл.

Я лишь кивнула и с трудом поднялась, уводя за собой брата.

— Он давно такой?

— Гэлл, ему очень плохо.

Брат замолчал, протер лицо руками и тоскливо поглядел на меня.

— День-два, да, Марго?

Я поставила чайник на плиту.

— Сегодня живу на кофе, — зачем-то призналась, — сделаю ещё. Ты будешь?

Гэлл не ответил. Я пошла за ним в спальню. Брат сидел на моем месте и не решался что-то сделать. В его взгляде застыла паника и неминуемое ожидание.

— Батя, я приехал, — потрепал отца по руке Гэлл. — Ну же, бать, просыпайся.

Отец в ответ застонал и закрутил головой по подушке. Я плюхнулась с другой стороны. Запустила руку в отросшие волосы отца, ласково пропустила пряди сквозь пальцы.

— Папа, папа! — позвала. — Папа, Гэлл здесь. Может ты чего-нибудь хочешь?

И на мгновение сознание вернулось к нему. Он взял нас за руки, сжал. Крепко-крепко, так, как умел только он. И застонал, громко, протяжно.

— Батя! — запаниковал Гэлл, подскакивая с кровати.

Навис над отцом и обхватил его за плечи.

— Ну же, открой глаза, посмотри на нас!

Ладонь, обхватывающая мою руку, разжалась. Лицо отца заострилось, сделалось почти восковым. Тук-ту-к. Выдох.

— Марго, он ушёл! — заорал Гэлл. — Он ушёл!

А у меня внутри бушевал океан, рвался, стремился выплеснуться, чтобы в один момент покрыться толстой коркой льда. И горечь не только на губах, но и посреди груди, почти нестерпимая, горячая. Такая, что, казалось, смешается с океаном и снесет за собой. Всё зря, все мои действия напрасны.

— Марго!

Подняла взгляд на Гэлла. Растрепанный, с мокрыми глазами, он стоял и не знал что делать.

— Вода уже вскипела, — ответила мертвенным голосом. — Я налью тебе кофе.

Закупорила заново эмоции, усмирила океан льда. Кто-то должен быть сильным, значит, буду. Две ложки кофе, три - сахара. Оставить место для сливок. Ах, да! Сливок нет. Значит, для воды.

Громкий, оглушающий стук в дверь. Бездумно ставлю чашку на стол и иду в коридор.

Высокий мужчина с суровым лицом в серебристой форме. За его плечом я увидела Лекса.

— Старший следователь Дорейн, — прогремел ловчий, — скульптор Марго, вы обвиняетесь...

Бывший друг печально глядел на меня, склонив голову набок. Вспышка заклятья на моих запястьях и значок ловчего перед лицом Гэлла. А мне уже всё равно...