Принцесса троллей

Аннотация:

Я скоро выхожу замуж за самого лучшего мужчину на свете. Он спас меня из плена у горных троллей и полюбил. Вот только за месяц до свадьбы во время ярмарки появилась у нас в селении всадница — принцесса горных троллей. Зачем она здесь? И связано ли это с моим пленом?

[свернуть]

 

 

 

Раскосая всадница бросила на меня высокомерный и презрительный взгляд. Я застыла на месте как замороженная. Много я видела странниц, особенно в ярмарочную неделю, но все они смотрели в землю, прятали в платки тугие косы и сами прятались за плечом своего мужчины.

Эта же была одна. И все в ней было не так. Волосы белые, как будто седые. И не заплетенные, а вьются по ветру, как у безумной. Глаза, наоборот, черные, страшные. Не понять — то ли красива как богиня, то ли уродлива. Слишком уж не похожа ни на кого.

Конь ее стукнул копытом, заржал, и она отвела взгляд. Тут-то я и бросилась бежать. Не все гости на ярмарке — добрые гости. Некоторых лучше сторониться. Но пока я шла домой, никак раскосая всадница у меня из головы не выходила. Я все думала, а вдруг я ошиблась, не только презрение у нее во взгляде было? Кажется, там было… любопытство? От матери, конечно, попало, что за этими мыслями забыла к Агнис за молодым сыром забежать. Но тут с ярмарки вернулась бабушка и что-то шепнула матери, так что они про меня сразу забыли и заперлись в бабушкиной спальне до самого вечера.

 

А вечером я уже стала собираться к Вилме, шерсть чесать, как вдруг мама меня остановила.

— Ты, — говорит, — у меня такая красивая. Глаза прозрачные, волосы густые, талия тонкая, бедра широкие. Всем красавицам красавица.

Взяла за плечи и любуется, как будто сама старалась, делала. Глаза из кварца вырезала и бедра стесывала. Никогда она мне такого не говорила, странно как-то. Я стою и не знаю, что делать. И у Вилмы меня девчонки ждут, вчера же ярмарка была, есть что обсудить. А у мамы уже слезы в глазах.

— Ты, — говорит, — будешь самая счастливая. И дети твои. И муж. Слышишь? Муж твой никогда не пожалеет, что взял тебя в жены.

С чего бы Хеннингу жалеть? Он сам свадьбу торопит. А если мама сейчас меня не отпустит, то мы красные плащи на свадьбу сшить не успеем. Там без меня девчонки небось шерсть забросили, болтают просто так.

— Беги, красавица моя.

И я побежала. И по пути забыла начисто про мамины странности.

 

На улице тепло, скоро уже лето. Пахнет зелеными листьями, свежей водой и восходящей луной. Все у меня хорошо. И Хеннинг меня любит, и свадьба скоро, и подруги самые лучшие. Нечасто так бывает в жизни, чтобы совсем ничего не беспокоило, а тут и весна ранняя, и скотина вся зиму пережила, и даже запасы до весны остались. Ни облачка печали.

Рядом с домом Вилмы оглушающе пахла сирень, и я остановилась, чтобы еще немножко продлить это ощущение чуда — ночь, запах, вкус счастья на языке. Потому и услышала из окна:

— Тогда она пришла и говорит ему: «Женись на мне!»

— Ох! А Сара знает? Я бы…

Услышав свое имя, я невольно сделала шаг к двери и куст сирени затрещал. Девочки тут же замолкли. Пришлось стучать и входить.

Как я и думала, тут были все мои подружки, гора нечесаной шерсти и никто не собирался ею заниматься. Увидев меня, девочки тут же потащили к себе шерсть, стали разыскивать гребни и только Вилма встала и обняла меня.

— О чем это вы тут болтаете? — весело спросила я, а сердце билось так, что будь чуть потише, все бы услышали.

— Ой, брось, просто сказочки рассказываем! — засмеялась Вилма. А мне стало грустно. Вот мы и расходимся по разным дорожкам. Я первая из подруг выхожу замуж. Потом сосватают и Вилму, ее отец разбогател после войны. Потом Бригит, она самая красивая. Кого-то отдадут замуж за чужестранцев. Кого-то сторгуют как скот за золото. А кто-то и вовсе останется одинокой. Хорошо, что мне так повезло — мой будущий муж любит меня и я люблю его, и мы так рано нашли друг друга. Не будет никаких сомнений и страхов.

Я сняла плащ, отщипнула от кучи клок шерсти и устроилась на полу, на ворохе ярких ковриков. Девочки тоже занялись делом, принялись чесать шерсть, а Тира даже завела вполголоса какую-то песню.

Я потерпела еще немножко, но никто не затевал болтовни. Пришлось самой:

— А вы были на ярмарке? Первая с зимы, где столько чужаков! Что интересного купили?

— Фибулу и колечко с горным хрусталем! — не удержалась и похвасталась Фрида. На нее-то я и рассчитывала.

— А я костяную заколку.

— А я платок и брошку.

— А я семена цветов, такие выращу, вы обзавидуетесь.

— А мне Хеннинг обещал сапожки купить и сегодня подарить! — не зря, ох, не зря я затевала эти похвастушки, мне самой было чем гордиться.

Смотрю, притухли мои девочки. Ах, зависть! Есть в ней что-то приятное, хоть я и люблю своих подруженек. Я решила их все же развлечь:

— А еще я видела на ярмарке деву, да такую странную! На коне без седла, волосы белые-белые, как будто седые, глаза чернющие и злая, как батькин пес! Посмотрела на меня так, будто проклинать взялась!

Обвожу я взглядом девочек, думаю, что сейчас ахать начнут, а они все глаза прячут. Что ж такое?

— Но я перекрестилась, через плечо плюнула и сбежала! — может, они думали, что и правда меня та всадница прокляла? Но никто не смеется и не улыбается даже. Сразу все уткнулись в свои колтуны шерсти, губы поджали, мой взгляд не подхватывают. И тихо стало так, что ветер за стеной слышно.

— Эй, что случилось? Убили, что ли, кого?

Молчат, чешут, делают вид, что нет меня.

— Скучные вы сегодня, — буркнула я и поднялась на ноги. Мне все равно скоро не с ними развлекаться, а с мужними женами. — Пойду домой лучше, на сапожки новые свои любоваться.

— Сара… — начала было Вилма, и я остановилась. Не понравилось мне, какое у нее тревожное лицо стало. Но Вива, сестра младшая, дернула ее за подол и Вилма осеклась. И кивнула только:

— До встречи, подружка, - и тоже глаза спрятала.

 

Я плащ накинула и вылетела на улицу. Злая, как чертова жена. Так бежала к дому, что даже по сторонам не смотрела, потому и врезалась прямиком в милого своего, Хеннинга. Он ко мне и шел. Я к нему бросилась, прижалась, уткнулась лицом в шерстяной плащ. Он обнял меня нежно, ничего не спрашивая, и так мы простояли некоторое время. С ним мне всегда было спокойно, просто и тепло. Я знала — что бы ни случилось, он всегда меня защитит. Он уже не раз это доказывал. А потом я слезы вытерла и улыбнулась:

— Не ко мне ли ты идешь? А то я уже заждалась, — и взяла его под руку. Зачем ему мои беды и заботы? У него и своих достаточно.

— Заждалась? — он как-то тяжело это спросил, настороженно. — А зачем ждала?

— Ну мы же договаривались!

— Ах, ну да, — тут и он улыбнулся, положил ладонь на мою руку и повел к дому. — Конечно, идем провожу.

И мы пошли. Вот только почему-то все молчали и молчали. Я ждала, пока Хеннинг вспомнит про сапожки, а чего он ждал — не знаю. Но решила зайти издалека:

— А ты вчера на ярмарке был?

Он вдруг весь закаменел и рука сжала мою руку, да так больно.

— Был, — отвечает. И дальше идет, но будто бы ног не сгибая, деревянно как-то. И молчит снова. И я молчу. Думаю, чего это он.

— И я была, — говорю.

— Я… слышал, — тихо отвечает, почти шипит.

— О! — я заинтересовалась. — А от кого?

Такой простой вопрос, а он вдруг замер как вкопанный и стоит дышит часто и глубоко, мне даже страшно стало.

— От кого? — переспрашивает.

Я даже повторять боюсь. И про сапожки говорить. Чувствую только, что не в сапожках дело, и никто мне их не купил и долго еще не купит, и лучше не напоминать.

— Идем, ну что ты! — я потянула его за руку, а он ее вырвал. Вот тут я перепугалась. — Да неважно от кого, я просто спросила. Мы с тобой вместе на ярмарке были и не встретились.

А он не тянется, упирается, отступает от меня.

— Хитра ты, Сара! — говорит. — Я и не думал, что ты так хитра! Думал, ты не такая. Думал, простая девушка, веселая, хорошая.

Ох, что же я натворила, интересно. Говорила мне мама, что я не очень умная, вот оно и аукнулось. Ничего совсем не понимаю.

— Хеннинг, пойдем же! — говорю.

Но он отступил еще дальше и только крикнул:

— Завтра зайду. Тогда все и решим!

И ушел быстро. А я поревела немножко, но домой пошла.

Очень мне не хотелось с мамой встречаться, но, к счастью, и не пришлось. Они с бабушкой снова совет держали, а я тем временем к себе проскользнула, закуталась в одеяла, уткнулась распухшим носом и глаза закрыла. Так что, когда мама вернулась и увидела меня, я уже успокоилась немного и смогла изобразить, что сплю.

— Пришла она? — откуда-то из темноты спросила бабушка.

— Пришла, спит, — шепотом ответила мама. Совсем близко.

— А он где?

— Вот уж не знаю.

И ушла тихонько. А я еще немного полежала с закрытыми глазами и так незаметно уснула.

 

Утром я опять собралась на ярмарку. Первый суетливый день прошел, на второй начнется настоящая торговля. Тут-то я и наберу себе и сладостей на свадьбу, и серег к новым женским платьям, и сестрам игрушек присмотрю. Да и за молодым сыром загляну, раз вчера забыла.

Ну и втайне я надеялась, что вчерашний день был просто облачком на весеннем небе, а сегодня все исправится. Подружки мои прибегут сплетнями делиться, Хеннинг извинится и сапожки подарит…

Я поморщилась. О сапожках уже думать не хотелось. Пусть дьявол носит те сапожки, раз они так неудачно мне попались. Попрошу очелье или пояс с камнями.

Мама вышла, посмотрела как я собираюсь, да и говорит:

— А схожу-ка я с тобой!

Я так удивилась, что даже забыла спросить, зачем. Так и стояла с удивленным лицом на нее смотрела. Она рассмеялась:

— Ты опять про Агнис забудешь, знаю я тебя. И сладостей хочется. Да и вообще, давно я на ярмарке не была.

— Ты бы еще бабушку позвала, — говорю удивленно. И тут бабушка выходит от себя и тоже:

— А пусть позовет. И я давно на ярмарке не была. Вот как сына женила, отца твоего, так и не была. Кто ж не хочет посмотреть, какие нынче чужеземцы молодые. Красавчики или в наши времена больше везло.

И пошла за плащом.

Чудны дела!

 

Да только понятно, что не за сладостями и молодыми чужеземцами они пошли. Иначе отстали бы на самом входе, где эти чужеземцы пиво пили и дрались с нашими на помосте. Загорелые, темноволосые, мускулистые — сама бы посмотрела, если бы не моя охрана. Ни мама, ни бабушка на парней и  глазом не повели, только зыркали по сторонам и дальше, чем шаг, от меня не отходили.

Я за медовыми коврижками — и они за мной. Я ожерелье в руках верчу — и они по браслету схватили и вроде тоже вертят, а смотрят все равно по сторонам. Мне уже не так интересно серьги выбирать, как поиграть с ними в прятки. Я тут за столб спрячусь, там пробегусь, уклонюсь и за спину дядьки Финна спрячусь — а они меня все равно находят и рядом держатся.

Когда наигралась, я пошла к вышивальщицам, посмотреть, нет ли чего нового и красивого, может быть, еще ночных сорочек для первого замужнего года купить в приданое себе. Мало ли…

Стою, перебираю кружева, рядом бабушка с мамой бдят. И тут поднимаю глаза — и встречаюсь взглядом с черными и раскосыми! На той стороне, за два прилавка от меня, стоит та беловолосая всадница. И смотрит прямо на меня. Не отрываясь.

И снова я примерзла к земле, и кружева на пальцах повисли как сосульки. Стою и не дышу. И длится это бесконечно.

Пока мама не заметила, что я замерла и не проследила мой взгляд. И не ахнула.

Тут и бабушка пришла ей на помощь — бросилась ко мне, отодвинула от прилавка так быстро, что кружева рвались с тихим треском. И мама заслонила от меня черноглазую и они пошли куда-то в сторону. И я с ними. А когда пришла в себя, они сделали вид, что просто хотели мне показать маленького жеребчика дяди Якоба. И я сделала вид, что ничего не поняла.

Только я ведь на самом деле не дура.

Как они отвернулись, я спряталась за телегу с сеном. Начали ее обходить — я уже сбежала к рыбным рядам, там народу больше. Оттуда порскнула к плотницкому двору и затерялась среди резных шкафов и кроватных спинок. Дождалась я там, пока мама стала меня на всю ярмарку выкликать, и побежала в противоположную сторону.

 

Добежала до северного выхода с ярмарки и там спряталась. Не знаю, почему я выбрала северный, но не прогадала — всего несколько минут прошло, а в толпе уже появилась белоснежная голова. Черноглазая шла быстрым шагом, время от времени оглядываясь. Никто ее не преследовал, но вид у нее все равно был испуганный. Я подождала, пока она миновала ворота и тогда за ней выбежала.

 

Я боялась, что у нее будет здесь конь привязан, но она пошла пешком. Прямо на холм, подметая сухую грязь такой же белой, как ее волосы, юбкой. Вообще она была странно одета, я только сейчас увидела: юбка белая, как будто из выделанной кожи, но неровная, кусками свисает, босая, укутанная в меховые накидки и жилетки, на шее ряды крупных бус и на лбу повязка. А главное — я глазам не поверила! — среди этих обрывков кожи и меха видно живот! Плоский и загорелый. С ума сойти! Она почти бежала, но иногда останавливалась и всматривалась в сторону ворот. А я как будто чуяла, что она сейчас обернется и пряталась то за деревом, то за камнем.

А один раз выглянула — и не увидела ее. Я успела даже расстроиться и собраться домой, к злым маме с бабушкой, как черноглазая вдруг сама передо мной объявилась и говорит:

— Меня ищешь?

— Тебя, — говорю. А сама боюсь — дико. Будто съест она меня или того хуже — расскажет то, после чего вся моя жизнь изменится.

— Я знала, — говорит и садится прямо на землю. В белой своей юбке со своим загорелым животом. А мне что делать? Тоже сесть? Но я осталась стоять.

— Кто ты такая? — спрашиваю. Потому что мне было страшно. Так страшно, как не бывало даже в плену у троллей. Противно бывало, а вот так страшно — ни разу.

А она усмехается так нехорошо, и лицо у нее становится злое. И говорит:

— Мы с тобой уже встречались.

И тут у меня начинает болеть голова. В голове воспоминания. Я не хочу их доставать, я все помню, но не хочу. Но они не спрашивают. Не зря я троллей вспомнила.

— Когда? — у меня губы еле шевелятся. Но я не дура. Я понимаю, что все началось вчера и просто так не кончится. Ни подружки, ни Хеннинг, ни мама с бабушкой. Что-то началось. Что-то.

— Когда твой жених, — на этом слове у нее по лицу пробегает такая гримаса боли, что и мне становится больно, — увозил тебя из плена. Я тебе даже помахала.

Не помню среди тролльчих таких красивых. Они пузатые были и с клыками. Но я верю. Они колдовать умеют. И еще верю, потому что внутри меня что-то тихонько визжит от ужаса.

— Зачем ты здесь?

— Приехала посмотреть, как поживает мой любимый, все ли у него хорошо. Может быть, он передумал на тебе жениться. Я бы его простила и обратно приняла.

И замолчала. И смотрит на меня. А что на меня смотреть. Я дура, конечно, но не настолько дура.

— Хеннинг? — уточняю.

Она кивает.

— Он ведь с нами год жил. Со мной. Любил меня. А потом…

А потом меня похитили горные тролли, чтобы наказать моего отца за неисполненные обеты. И он пообещал гору золота и меня в жены тому, кто обратно вернет. И не успел сказать, а тут Хеннинг меня везет. Он про награду даже не слышал, как потом сказал. Он меня искренне полюбил. И сам вырвался из плена, и меня спас.

Выходит, не в плену он был.

— Ты все врешь. Вы, тролли, всегда людям врете! — кричу я ей в лицо и убегаю. Там, у северных ворот, уже толпа собралась, там бабушка и мама, все кричат, снова меня ищут. Хватают, закутывают в свои плащи, словно не май на дворе и тащат домой, и поят вином и медом, и кутают, и успокаивают. И мне все кажется, что я совсем спокойная, не понимаю, почему они так суетятся.

Пока ночью, в самой середине ее, в час тишины вдруг не сознаю, что все это время я тихонько визжу от ужаса. Тоненько-тоненько.

 

 

В детстве мне бабушка рассказывала сказки про горных троллей. Про то, как они танцуют в свете луны под барабаны. Про то, что их города, сплетенные из ветвей каменных деревьев, светятся по ночам. Про то, как колдуют, отдавая внутренний огонь и становясь все холоднее. Про то, что чистокровные тролли не выносят солнечного света. И про то, что каждый тролль мечтает стать человеком. Тогда он сможет гулять под солнцем и потеряет магию. Но добиться этого можно только одним способом. Тролля должен по-настоящему полюбить человек. «Они же уродливые, фу!», кричала я. А бабушка объясняла, что колдовством тролли могут принимать вид человека. И что любят не за внешность, а за доброту. Правда, ни разу еще не бывало, чтобы человеческая женщина полюбила мужчину-тролля. Только наоборот.

И тогда я стала мечтать, что однажды встречу красивого горного тролля, полюблю его, и он останется навсегда таким же красивым. А у меня будет самый необычный муж!

Когда я попала в плен к горным троллям, я вспомнила свою детскую мечту и удивилась ее глупости. Вокруг меня были огромные вонючие животные. Волосатые, клыкастые, с низким лбом и злобным взглядом. Никто из них не притворялся человеком. И никто из них не был добрым. Больше всего им нравилось, когда я выпрашивала у них воды. Они заставляли меня танцевать и петь и только тогда приносили деревянную кружку с затхлой жидкостью. Нет, совсем не то, чего я ждала.

 

Я проболела неделю. Неделю я горела в лихорадке, но чувствовала, будто опускаюсь на дно ледяного озера. Неделю я бредила, но ощущала вокруг себя только плотный холодный мрак. И согрелась только когда мама раздвинула занавески и меня коснулось майское солнце.

За эту неделю ярмарка закончилась, чужеземцы уехали, сплетни обо мне разошлись, их все обсудили и даже начали забывать. Поначалу вокруг меня носились, принося еду и питье, исполняя все мои капризы, но скоро обычный ход вещей взял верх, и вот я уже сама иду за водой, хоть и покачиваюсь иногда от слабости.

Начал приходить и Хеннинг. Ни словом не упоминал о тролльчихе, был ласков и нежен, как раньше. Возобновилась подготовка к свадьбе, но пряли и шили мои подруги без меня. А потом и со мной — они тоже стали молчаливее и спокойнее, только время от времени я ловила на себе чей-нибудь сочувственный взгляд. Но скоро мы уже смеялись как раньше.

 

Поэтому я совершенно не ожидала увидеть на утреннем рынке белые волосы по-прежнему без следов кос. Она стояла неподалеку, торговалась с Магнусом за кусок хорошей баранины, скалила зубы в улыбке — и Магнус ей отвечал! Я думала, она исчезла вместе с ярмаркой, отправилась к себе в горы, убедившись, что Хеннинг не собирается возвращаться и вполне счастлив. Почему же она осталась?

У того же Магнуса я и узнала, что поселилась тролльчиха, которую звали Тилла, в старом доме на окраине, лет пятьдесят как заброшенном. Уже успела с кем-то подружиться, хотя конечно ее распущенные волосы и голый живот много кому не по нраву. Заброшенный дом она отмыла и отчистила, но вот за двор еще не бралась. Покупает на рынке мясо и зелень, прочее не интересует. Нет, никому не говорила, надолго ли. И тут Магнус вспомнил сплетни и напрочь отказался обсуждать со мной Тиллу дальше.

 

Так уж получилось, что мне понадобилось на дальний загон, там еще с осени остались в сарае две наши ступки и грабли. Дорога проходила по краю деревни, прямо мимо старого дома. Саму Тиллу мне увидеть не удалось, но дом действительно выглядел более обжитым, крыльцо выскобленным, окна уже не щурились слепо, а смотрели синими занавесками, а во дворе прямо на кусте терновника были развешаны на просушку знакомые белые одежды. И не только…

Я ужасно покраснела — прямо на виду у соседей она развесила грудные ленты и нижние тонкие юбки! И еще такие странные тряпки, которых я никогда не видела, но сразу поняла, куда именно они надеваются! Бесстыдная тролльчиха, сразу видно, что безбожница.

Я закрыла глаза руками и побыстрее побежала к загону. Только оглянулась напоследок и сама себе не поверила — она в одной повязке на бедрах, прямо с голой грудью стояла посреди своего огорода с лопатой в руках и, похоже, колдовала! Чертова горная ведьма! Развратная шлюха! Как мой Хеннинг мог с ней жить? Все она врала!

 

Дома про тролльчиху сначала старались не говорить, но ветер вечно приносил возмутительные новости. В тот день ее голую, как оказалось, видела не только я. Мама еще сдерживалась, а вот отец за ужином разразился гневными наставлениями в адрес меня и сестер. Призывал к скромности и приличиям, напоминал о христианском целомудрии. Судя по хихиканью сестер — они тоже поняли, кто его вдохновил.

Хеннинг сдерживался долго, слишком хрупок был мир между нами, напряжение все еще сохранялось — ни он, ни я не могли забыть того вечера. Он подозревал, что Тилла мне что-то рассказала, а я молчала. Я хотела ему доверять, но почему-то не могла. Но и он не выдержал однажды и рассказал, что Тове видели выходящим поутру из дома тролльчихи. И что он не был первым, кто был с нею, когда на траву выпадала роса. В глазах Хеннинга сверкали зеленые искры. А я молчала.

Теперь уже все мои родные приносили новости о ней.

Не пришла в воскресенье в церковь — полбеды, она же нехристь. Но вместо этого она танцевала босиком на молодой зеленой траве и хлопала сама себе в ритм. Священник ходил к ней воскресным вечером, но вернулся ни с чем и запретил обсуждать свой визит.

Отказалась от принесенной старой Элин молочной каши, сказала, что не ест такое. Зато пригласила ее саму попробовать свое мясное варево. Элин в ужасе убежала.

Скупила у мастеров все украшения из кости и светлого дерева, а взамен принесла продавать шкурки бельчат, ярко-рыжие, весенние. Ни одному охотнику не под силу попасть в молодого бельчонка в мае. Не иначе колдовство.

Расчистила огороды у дома, но почему-то не стала сажать овощи и зелень, оставила невысокую мягкую траву, свежую и чистую, на которой иногда спала днем, а иногда танцевала.

Но и на колдовстве ее больше никто не ловил. И разврат перестала чинить — ходила не в своих кожаных юбках, а в темных и длинных. Живот больше не оголяла, волосы собрала в перевитый бусами хвост. И украшений стала носить еще больше, так что позвякивала при ходьбе. Мужчин поутру выходящих от нее больше не замечали, но тут ведь какое дело — может, прятаться лучше стали?

Я видела ее иногда на рынке, но она больше не встречалась со мной взглядом. Обходила дальней дорогой. И мне казалось, что это я ее преследую. Слежу. Точно знаю, в какой час она у себя на огороде спит под ярким солнцем, а в какой — стирает белье в реке, заходя в нее по колено и не подтыкая юбку, словно теперь жутко боится показать лишний кусочек загорелой кожи. И точно знаю, где в этот момент Хеннинг — у себя ли дома, у меня ли или на охоте. Почти в любой момент между ними была добрая половина деревни, и это почему-то наполняло меня тревогой.

 

Я думала о ней больше, чем о своем женихе. А между тем наступил июнь и близилась наша свадьба, назначенная на праздник середины лета во время солнцестояния. Мама с бабушкой стали суетливыми и нервными и совсем забыли про меня. Они дошивали платья, пересчитывали бусы и платки, советовались с плотниками, отделывающими наш будущий дом. А я совсем забросила свои обязанности, свалив их на сестер и чаще всего наблюдала за тролльчихой.

В воскресенье я сделала вид, что пошла в церковь, а сама ускользнула от самых дверей и, прячась в кустах сирени, пробралась на край деревни. Мне было любопытно посмотреть, как она танцует, но она не стала. Она постояла, бесстрашно глядя на солнце, ушла в дом и вернулась в мешковатых штанах из той же мягкой белой кожи, что и ее юбки. И голая сверху. Ну, не совсем голая — только в лентах, стягивающих грудь. И с мечом. Волосы она забрала в высокий хвост на макушке.

 

Когда она сделала первый выпад, я поняла, насколько изящно и женственно она двигалась до сих пор. Сейчас от ее грации не осталось и следа — она колола, рубила, резала невидимого противника агрессивно и зло. От нее полыхало опасностью и настоящей смертью, ничего похожего на шуточные бои на праздниках. Она старалась убить — она тренировалась убивать. Но вместе с тем я ни разу до сих пор не видела такой пламенной красоты. Не видела, чтобы тонкие женские руки держали тяжелый меч и управлялись с ним с легкостью и силой. Не видела, чтобы под женской кожей переливались мускулы и было хорошо понятно, какая мышца за что отвечает, пока рука проворачивает меч в воображаемом животе противника. Я смотрела завороженная. Она уставала. Движения уже не были такими точными, по загорелой коже катился пот, волосы липли ко лбу. Наконец она замерла, тяжело дыша, и опустила меч. Воткнула его в землю, откинула голову и распустила волосы. А потом стянула ленту с груди и принялась вытирать ею пот. Грудь у нее оказалась маленькая, как у девочки-подростка.

Рядом со мной послышался странный звук. Я совсем потеряла осторожность, пока смотрела. Но не я одна. Беззвучно переместившись на несколько шагов назад, я выглянула из-за куста и увидела Хеннинга. А я-то была уверена, что он в церкви! Он тоже стоял, завороженный движениями тролльчихи, не в силах оторвать взгляд от ее загорелого тела. А ведь он видел ее голую, подумала вдруг я…

 

Вечером на сборище подружек у Вилмы я была молчалива. Мы давно помирились, или хотя бы не ссорились больше и не вспоминали тот вечер, когда все началось. Тиллу обсуждали, но не больше прочих. В этот раз темой были танцы. Последний раз перед замужней жизнью мне доведется потанцевать. Я не думаю, что буду скучать по приставаниям, по наглым ладошкам, ненароком касающимся того, чего не следует и глухой тоске, когда стоишь-стоишь, а тебя зовут в круг только какие-то совершенно ненужные балбесы. А тот, нужный, вообще не пришел или зовет других, а на тебя и не смотрит. У меня теперь есть Хеннинг, мы будем танцевать вместе. Ну, может быть, пару раз еще с кем-нибудь спляшу, чтобы запомнить это ощущение.

— Как вы думаете, Тилла придет на танцы? — Вилме уже попадало за то, что она забывает вышивать, но сплетничать все равно интереснее. Вот и сейчас она отложила иголку и подалась в середину, распахнула глаза. — Она же так долго тренировалась вместо проповедей!

Все захихикали, я снова промолчала. Когда речь все-таки заходила о Тилле, девочки время от времени на меня оглядывались, а мне приходилось улыбаться и отводить глаза.

— Может, она не знает про танцы?

— Как можно не знать?

— Ну она не местная.

— Давайте ее пригласим! — придумала Хельга.

Они уже приглашали Тиллу на свои посиделки, когда мы были уже в ссоре. Но та, по слухам, спросила, что там нужно делать, услышала, что вышивать ангелов на наволочках и почти в ужасе отказалась.

— А вдруг она и от танцев откажется?

— Не может быть!

Так все и решили, что не может. И на этот раз даже на меня не смотрели. Действительно, мне-то что беспокоиться. Меньше трех недель мне осталось, и я буду полностью принадлежать Хеннингу. Черный червячок сомнений подтачивал мою сердечную жилу. Но я помнила, что тогда говорили девчонки — она сама попросилась замуж. У меня все иначе. Иначе!

 

На танцы Тилла не пришла. Разочарованы, кажется, были все: замужние сидели в своем углу с разочарованными лицами — говорить толком было не о ком, парни даже повод для драки не могли выдумать, девушки тоже хотели полюбоваться, как тролльчиха танцует, и Хеннинг, мой Хеннинг улыбался и шутил, брал меня за руку и даже обнимал, танцевал каждый танец и приносил мне эль, но все время, постоянно, как только думал, что я не смотрю — оглядывался на дверь. И я оглядывалась. Она не пришла и не испортила мне последние танцы —  и испортила их напрочь. Хеннинг выпил больше обычного, а я меньше. Мама предупреждала, что жених перед свадьбой может себе всякое позволять — все равно женимся, но я так и не дождалась. Он пил, хмелел, но дотрагивался до меня все реже.

Провожать Хеннинг меня тоже не пошел. Я вернулась домой с мамой.

И хотя как он уходил в противоположную от своего дома сторону — к краю деревни — видела только я — о том, почему у моего жениха плетью висит правая рука, догадывались многие. Он говорил — куница укусила. Все ухмылялись — понятно, что за куница. Мама смотрела с жалостью и не послала с утра на рынок. Я сидела у окна закаменев. Не понимала я только одно, и должна была это выяснить. Пришлось дождаться темноты, чтобы не идти к дому Тиллы у всех на глазах, иначе там собрались бы все. Кто ж пропустит, как невеста разлучнице морду бьет?

 

— Ты мне соврала.

Тролльчиха стояла босиком посреди огорода в длинном темном платье и, закрыв глаза, подставляла лицо солнцу.

— Я тебе соврала, — ответила она спокойно и повернулась ко мне. Она стояла слишком близко, но если бы я отступила, вышло бы, что она выиграла.

— Тогда зачем ты здесь? Если бы ты хотела моего Хеннинга, взяла бы его вчера ночью!

— А я не хотела, — она вдруг одним стремительным движением села прямо на траву. — Садись, поговорим.

Я не стала садиться. Но чувствовала себя глупо, возвышаясь над ней.

— Тогда зачем ты поселилась здесь? Зачем приехала?!

— К тебе.

Она смотрела на меня снизу вверх, а я хватала ртом воздух.

— Что… что это значит?!

— Тот, кто предал однажды, обязательно предаст еще раз. Мне хотелось знать, что с тобой все в порядке.

Я не знала, что ответить, поэтому просто ушла. От калитки оглянулась — тролльчиха легла на траву и смотрела в небо.

 

Ничего не изменилось. Вообще ничего. По углам шептались, да при встрече хихикали, но и все. Священник позвал детей плести из ветвей гирлянды и скоблить пол церкви, девиц вышивать покровы, старух учить гимны. У бабушки вокруг кровати стояли разверстые пасти сундуков, куда она укладывала приданое, а потом перекладывала заново. Мама делала моим сестрам прически — каждый день разные и все не могла выбрать, какую сделать мне. Отец ходил в новых штанах и всем встречным, и так уже много месяцев знающим, рассказывал, что выдает дочь замуж. Хеннинг каждый день приносил по браслету. Только мамина сестра, моя тетушка, так и оставшаяся девицей, смотрела на меня сочувственно и нежно, приносила затейливые плюшки, но разговоров не затевала.

Я окончательно забыла о своих обязанностях и о подругах тоже забыла. Никто меня не упрекал, и это было тревожнее всего. Словно давали нагуляться напоследок. Словно мне снова предстоял плен, только теперь вечный. И спасти из него уже некому.

Я как в детстве убегала с утра в поля, бродила по едва зазеленевшим лесам, глядя на то, как звери прибираются после зимы в своих норах и гнездах. Тетины плюшки были мне едой, весенние чистые ручьи поили меня.

В следующее воскресенье меня неумолимо потянуло к знакомому кусту сирени, за которым я пряталась, наблюдая за Тиллой. Я обошла его кругом, нашла следы Хеннинга — много разных следов, свежих и постарее. Странно, что мы не сталкивались там постоянно.

На этот раз Тилла вышла тренироваться с копьем. Оно было выше нее, но она крутила им как хотела, даже не запыхавшись. Здоровенный деревянный шест вертелся и влетал в невидимого всадника еще половчее меча.

То ли я слишком засмотрелась, то ли мои прежние визиты были не такими уж тайными, но тролльчиха вдруг остановилась, посмотрела прямо в сторону моего укрытия и поманила рукой.

Я подошла к ней, путаясь юбкой в траве, путаясь мыслями в голове, готовая к тому, что она проткнет меня своим копьем — мало ли какие у троллей привычки.

Вместо этого она молча отдала копье мне. Я стояла, держа его в руках как грабли, и не понимала, что происходит. Тилла вздохнула и переставила мои сжатые руки. Потом поправила пальцы и слегка изменила наклон. Улыбнулась мне — я заметила, что ее зубы не похожи на человеческие, они чуть заострены. И на нижней губе виден длинный шрам, будто она кусала ее этими зубами до крови и ран.

— Смотри туда, — показала она вдаль. — Представь, что там, ну, например, волк. Вот так. Ниже.

Я посмотрела в поле и представила, что ко мне подходит молодой весенний волк, еще не проживший свой первый год. Острие копья смотрело прямо ему в грудь.

— Согни немного колени и выдвинь правую ногу вперед.

Я попыталась скопировать позу, которую видела у Тиллы, но в платье это оказалось ужасно неудобно.

— Теперь согнись, как будто прижимаешься к шее лошади и прищурься.

Я повторила.

— А теперь бей!

Я изо всех сил послала копье вперед, попытавшись представить себя такой же сильной и ловкой как ТИлла. Будь там волк, ему бы не поздоровилось. Вместе этого не поздоровилось моему платью — оно с треском порвалось подмышками.

— Ох! — вид у Тиллы был виноватый.

А я поняла, почему она переодевается в штаны и не надевает ничего поверх грудных лент. Жаль, что я не тролльчиха и не могу тоже раздеться!

 

— У тебя есть шитье?

— Ну конечно! — она даже рассмеялась. — А ты думаешь, что я отказалась прийти на ваши посиделки, потому что дикий зверь и не умею держать пяльца в руках?

— У троллей длинные когти, я видела, — тихо сказала я.

— Тролли разные бывают, — сухо ответила она, бросила копье на землю и пошла в дом. — Идем, я зашью.

 

Я сняла платье, завернулась в шерстяное одеяло и устроилась на узкой кровати у окна. Пока Тилла искала в большом сундуке нитки и иглу, я с любопытством оглядывала ее дом. Он был таким же, каким простоял последние пятьдесят лет, разве что намного чище. Только у печи стоял прислоненный меч и посреди комнаты были натянуты веревки с сушащимся бельем.

— Почему ты не сушишь его на улице? — удивилась я.

Тилла уже нашла несколько иголок, и теперь отматывала грубую нитку.

— Я уже пробовала, — отмахнулась она. — Какой скандал мне устроили ваши женщины, ты бы знала! Оказывается, если их мужья увидят тряпки, которые касались некоторых мест у меня на теле, они сразу уйдут из семьи. Понять это было невозможно, я решила просто вешать их там, где никто не увидит. Ничего, если шов будет отличаться цветом?

— Ничего, все равно перед свадьбой все старое сожгут. А правда, что ты… ну… к тебе ходили все наши парни? — я покраснела, но она была такая смелая, что и я осмелела.

— Неправда, — рассмеялась она. — Всего двое. Они были такие красавцы, там, на ярмарке, когда дрались на помосте! Ну как девушке устоять!

Надеюсь, в полутьме мое пылающее лицо было не очень видно. Но у нее зрение было острее.

— Ох, я опять забыла! У нас все совсем иначе. Я же не знала. Я сразу перестала, как мне объяснили. И стала носить ваши платья — темные и длинные. И волосы заплела, видишь? — она вытащила из-за спины перевитую бусами косицу. — Иногда так и правда удобнее.

Мне было немного жаль ее необычных белых юбок. И украшений она стала носить намного меньше, чем раньше. Светлые костяные бусы и подвески горкой лежали на подносе посреди стола. Я время от времени поглядывала туда, но попросить посмотреть не решалась. Тилла, конечно, поймала мой взгляд:

— Можешь выбрать себе что-нибудь. Я их наверное тут оставлю. Дома новые сделаю.

— Дома? — я потянулась к бусам, но одеяло все время соскальзывало, открывая голое тело.

— Я скоро вернусь домой.

— Почему?

— Ты в порядке. Замуж вот выходишь за него. Не о чем беспокоиться. А ваша жизнь… мне тут душно, извини.

Она встала, расправила платье и кинула мне его на колени.

— Держи, одевайся. Я тоже пока переоденусь.

Я в один миг скинула одеяло и втиснулась в жаркую шерсть. Лето — время для новых платьев, но все мои новые платья обещаны мне только после свадьбы. Обернувшись, я увидела, что она все еще раздета — стоит совершенно голая и рассматривает одежду, развешанную на веревках!  Наверное, я издала какой-то звук, потому что она повернулась ко мне и спросила:

— Что такое?

Я увидела ее маленькую грудь совсем близко. Я видела голой только маму и бабушку в бане, да сестер мельком, и у всех нас, и у меня тоже, грудь была больше похожа на мешочки, туго набитые песком. А у нее она была остренькая, крошечная, с торчащими параллельно земле большими сосками. И загорелая. Как она могла загореть? Она что — ходила на улице голой?

— Дикие какие-то, — вздохнула Тилла, сняла с веревки грудные ленты и принялась наматывать их. — Варвары, что ли? Живого тела не видели?

Я снова покраснела и наконец опустила глаза, хотя было уже поздно.

— Можно я завтра тоже приду? — тихо спросила я.

Она только засмеялась:

— Если я не разрешу, ты ведь все равно придешь смотреть.

 

Но все вышло иначе. Вечером воскресенья у нас обычно был большой ужин с отцом. После церкви мама сразу начинала готовить, мы с сестрами помогали. Бабушка ставила в печь хлеб, подошедший со вчерашнего вечера, а мы с сестрами помогали, стараясь не запачкаться. В этот раз управились без меня, да и сидели за столом отчужденно и молча. Только отец как всегда не обращал на наши ссоры и заботы внимания. Сегодня он позвал на ужин Хеннинга, «как будущего хозяина», сказал:

— Сегодня мы пьем за мою старшенькую, которая скоро станет настоящей хозяйкой дома! — отец поднял кружку с пивом, и Хеннинг поднял кружку с пивом, и все за столом присоединились. И я под его взглядом тоже отпила глоток.

Утка сегодня была жирной, свежая рыба вкусной, брага удалась и скоро отец стал еще веселее, а его щеки еще краснее.

— Помню, когда Сара родилась, я пять горшков разбил, так расстроился! — сообщил отец Хеннингу. — Я-то думал, сынок будет, наследник. Ан нет, девка!

Хеннинг похлопал его по спине и долил себе пива. Мама отвернулась. Отец выпил еще и продолжил:

— А уж когда за ней одна за другой тоже девки пошли, тут я понял, что господь от меня отвернулся. Уж как я молил его о сыне! Уж как молил! И с другими смирился, а вот старшую так и не мог видеть.

Бабушка что-то зашептала ему на ухо, но он отмахнулся:

— А что я, неправду говорю? Каждый мужчина мечтает о сыне! Теперь ты мне будешь вместо сына! — обнял он Хеннинга и даже прослезился. — Давай выпей еще за свою молодую невесту! Уж такая красивая!

Сестры с интересом посмотрели на меня. У нас в семье я считалась скорее умной. Красота вся досталась им.

Мама успокоилась и сама отпила пива. Подложила Хеннингу утиную ножку и моченой брусники. Воистину он становился любимым сыном.

— Что ты молчишь? — обратился к нему отец. — Не рад, что ли?

— Конечно, рад, — заторможенно ответил Хеннинг. — Для меня большая честь…

— Выпьем за честь! — хлопнул его еще раз отец. — За честь, которую ты позволяешь ей сберечь!

Мама немедленно сделала страшные глаза, бабушка наступила отцу на ногу, а я встрепенулась.

— Что? — спросила я. — Что ты имеешь в виду?

— Да когда тебя тролли похитили, я уж думал, лучше б они тебя убили, чем опозоренной возвращаться.

Ничего себе. Я прямо застыла. Я-то была уверена, что отец по мне слезы льет, пока я сижу в троллячей клетке.

— Хватит, — моя мать даже осмелилась сказать это вслух.

— Что хватит? — язык у отца уже начал заплетаться, но еще недостаточно, чтобы скрыть его мысли. — Я и награду объявил, надеясь, что кто-нибудь скроет ее позор. Хорошо, что нашелся благородный человек, прибрал!

— То есть вы хотите сказать, что сбыли мне с доплатой порченый товар и не стесняетесь? — Хеннинг тоже был пьян, но если отец становился добродушным и болтливым, то мой жених стал еще бледнее и жестче.

— Да что ты прямо как будто удивляешься! Не ты ли просил еще приданого докинуть, чтобы взять ее в жены? — спросил он у Хеннинга, чье лицо даже заострилось и чокнулся с ним кружкой. — Чего теперь-то из себя строить?

— Ты доплатил, чтобы меня взяли? — я все еще не могла поверить.

— Как вы смеете обвинять меня в такой подлости, — вскипел Хеннинг.

— Да ты, троллелюб, вообще молчи! И ты, дочка, помалкивай — чтобы троллиху переплюнуть, тебе ноги вообще сводить не придется!

Я вскочила из-за стола и выбежала на улицу. Мать что-то кричала мне вслед, но я не желала слушать. Бежала, спотыкаясь о каждую кочку, плакала, сама не замечая и знала, что мне поможет только одно существо в мире.

Я забарабанила в дверь дома Тиллы. Мне было все равно, что кто-то меня увидит, мне нужны были ответы. Она открыла, одетая в короткую, едва прикрывающую срам сорочку, но мне было уже все равно. Пока я пыталась отдышаться и пила поданную ею воду, потому что не могла перестать всхлипывать, она накинула на себя легкий плащ, усадила меня рядом и спросила:

— Что стряслось?

— Расскажи мне все, что знаешь, — взмолилась я. — Расскажи, как я попала к троллям!

— Разве ты не помнишь?

— Я знаю, что мы с отцом ехали к его сестре в соседнюю деревню. Он захотел набрать воды в лесном ручье и мы спешились. Я выгуливала лошадей, а отец отошел к ручью. И пока его не было, на поляне появились тролли и схватили меня.

Тилла нервно засмеялась.

— Ну надо же, — покачала она головой. — Надо же… У вас не только женихи подлые.

Меня словно ударили в живот со всей силы. Я еще ничего не знала, но уже догадывалась. Хотела попросить замолчать, но почему-то не стала. А стала слушать дальше.

— На самом деле твой отец предложил тебя в залог одной большой сделки с горными троллями. Мы не верили ему, но кто будет лгать под угрозой смерти дочери?

— А потом?

— Он солгал, — спокойно сказала Тилла. — Мы предлагали простить половину убытков, но он не захотел возвращать и половину. Мы пригрозили твоей жизнью, но он только обругал нас самыми грязными словами и разрешил делать с тобой, что захотим.

Я прерывисто вздохнула.

— А Хеннинг? Как он меня спас? Что он там делал?

— Хеннинг уже год жил с нами. Со мной, — горько улыбнулась тролльчиха. — Я встретила его как-то на лесной тропе и мы сразу друг другу понравились. Я привела его к себе, и разлепиться мы сумели только через неделю, не меньше. Он так горяч, твой жених! — Она заметила мое смущение. — Ой, прости! Ну, да ты сама скоро это узнаешь!

— Продолжай, — тихо попросила я. — Ты просила его жениться на тебе. Зачем?

— А зачем вы люди женитесь? Чтобы стать единым целым перед вашим богом. Я хотела стать для него человеком, быть с ним всегда.

— И стала предлагать ему мельницы и кобылиц за это?

— Так говорят? — как будто удивилась она. — Нет,  что ты, откуда у меня мельницы! А лошадь только одна.

— Ты же принцесса троллей!

— Да, я принцесса троллей, потому что я полукровка. Я могу смотреть на солнце как человек и колдовать как тролль. Но у меня нет золота и шелковых рубах. И когда Хеннинг спросил, что у меня за приданое, я не смогла ничего ему предложить.

Я молчала. Не хотела знать дальше, но и замолчать ее не просила.

— Твой отец не спешил выполнять свои обещания. Что нам было с тобой делать? Мы уже решили оставить тебя жить с нами, когда Хеннинг пришел и сказал, что хочет жениться на тебе.

— И вы отдали меня? Я же добыча.

— Какая же ты добыча? — удивилась Тилла. — Ты же разумное существо!

— А как же награда?

— Я не знала ни о какой награде. Несколько дней после вашего ухода я плакала и не могла понять, почему он не смог за этот год полюбить меня, но полюбил тебя, всего раз увидев. А потом услышала, что твой отец пообещал гору золота тому, кто спасет тебя и женится.

Я тихо плакала. Мой Хеннинг, мой спаситель… Тилла погладила меня по волосам.

— Почему ты можешь быть такой свободной? — спросила я ее. — Жить с мужчиной, потом взять коня и уехать, потом проводить ночи с другими мужчинами, а когда надоест — вернуться домой. Почему я так не могу?

— Потому что ты человек, — усмехнулась Тилла. — Так у вас принято. У людей традиции, у троллей свобода. Ты выйдешь замуж, муж будет тебя кормить, заведешь детей, они вырастут и заведут своих детей. Так заведено. Ты знаешь, какая тебя ждет жизнь. А я нет. Дома теплее, чем в поле.

— А я могла бы стать троллем?

— У нас ты была бы принцессой троллей!

— Почему?

— Потому что красивая и смелая. А теперь беги, пожалуйста, домой, тебя уже наверняка всей деревней ищут и скоро придут и ко мне.

— Пусть ищут! — заупрямилась я. — Я не боюсь.

— Я боюсь, — тихо сказала она.

 

 

Меня не искали. Я на цыпочках вошла в темный дом, но могла бы не стеречься — отец с Хеннингом заснули прямо за столом, обнявшись и храпя во всю мощь. Дух от них стоял такой, что целое войско могло бы захмелеть. На столе стояли бутыли из-под браги. Ясно, что их примирило.

Наутро меня наказали за дерзость за столом. Куда я бегала, никто не спрашивал, но из дому мне теперь было запрещено выходить. До самой свадьбы. Я дождалась, пока мамина сестра придет к нам в гости и сделала последнюю попытку:

— А что, если я не хочу замуж? — спросила я ее. — Буду как ты.

— Конечно, хочешь, — ответила она. —  Ты же хочешь детишек? И муж тебя обязательно полюбит. И ты его полюбишь. Как иначе?

Но я уже любила Хеннинга. Прежде. Подумать только, я считала себя самой счастливой невестой среди своих ровесниц!

Я плакала каждую ночь. И каждое утро мама приносила к моей постели ведро ледяной воды и заставляла умываться, чтобы я не выглядела опухшей. А в день свадьбы в ведре был снег с ледника, и она так долго терла меня им, что слезы замерзли, так и не выкатившись.

 

В дом принесли огромное бронзовое зеркало, перед которым одевались невесты нескольких поколений, вышитое тесьмой платье и красный плащ — шерсть, из которой он был выткан, еще помнила прикосновения моих рук, когда я была беспечна и еще ничего не знала. Все ушли из дома, не забыв запереть меня, а я стояла в одной сорочке перед зеркалом и с отвращением смотрела на тяжелое платье.

За окном заржала лошадь,  и я обернулась, ожидая увидеть кого угодно, но только не Тиллу. Она сидела верхом, одетая в то же самое, в чем приехала к нам: белые кожаные юбки, меховые накидки, оставляющие открытым живот, гору украшений. И волосы у нее были распущены. А в черных глазах сверкало любопытство и сочувствие, которые я тогда приняла за презрение.

Неужели она собралась уезжать именно в день моей свадьбы?

 

Она подъехала совсем близко к окну и смотрела на меня. А я смотрела на нее. А потом подняла красный свадебный плащ, накинула на себя и перебралась через подоконник прямо на лошадь.

— Держись крепче, — сказала Тилла, и я обняла ее за спину. Лошадь с места перепрыгнула через забор и помчалась по улице, вздымая клубы пыли.

Так я стала принцессой троллей.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 23. Оценка: 4,70 из 5)
Загрузка...