Куколка

Вечер опускался на улицу плавно, окутывал дома сизыми сумерками, словно кто-то смывал акварель с кисти в стакане чистой воды. Под ногами приятно шуршали палые листья, и Есен намеренно шаркал, вздымая жёлтые и багряные брызги. Улица Тихая тянулась ему навстречу двумя рядами частных домов – оазис покоя и безмолвия почти в самом сердце города. Дома были старые и новые, роскошные и простые, ухоженные и запущенные. Есену нравилось их рассматривать. Нравились чувства и ассоциации, которые вызывали в нём причудливые формы коттеджей – плоды фантазии неведомого богатого затейника, присыпанные листвой лужайки с яркими каплями настурции и гелениума.

Когда-то, вечность назад, они любили гулять здесь вместе с Есенией. Срывать украдкой чужие цветы и яблоки, смеяться и выдумывать забавные названия для домов.

– Смотри! Этот похож на камин! – кричала Еся, проносясь мимо одноэтажного краснокирпичного домика.

– А этот на комод! – вторил ей Есен, тыкая замусоленным пальцем в соседний коттедж, обшитый деревянными панелями. Еся хохотала и бросалась петлять между берёзками, безжалостно топча чей-то газон. Есен догонял.

Теперь тут было слишком тихо, как-то даже торжественно. Словно в музее милых детских воспоминаний.

Грустно шептались под ногами листья. Есен медленно поднимался вверх по улице.

Вот надвинулись, приблизились слева «камин», справа – «комод». Проплыли мимо и нырнули Есену за спину. Он шёл не останавливаясь, вглядываясь в полузабытые уютные уголки памяти, сличая узоры трещин на потускневшей серо-жёлтой плитке дороги. Вот эта – совсем выщербленная. На неё нельзя ступать. Если зазеваешься – чур, бан! Чур-бан! Чур-бан! В наказание – забраться на высокий каменный забор у дома, что похож на старинный замок, свеситься вниз и сорвать для Есении алую розу с куста, который пышно цвёл всё лето. По двору свободно бегал старый ротвейлер с проплешинами на некогда гладких боках. Не особенно злой, но и не очень дружелюбный. Потому на цветок следовало охотиться быстро и бесшумно.

Есен обернулся на ходу, проводил взглядом знакомую выбоину в плитке. Почему-то Еся никогда не попадалась на ней. Но всегда зорко следила за другом. И стоило ему зазеваться, радостно кричала:

– Чур-бан! Чур-бан! Принеси мне аленький цветочек!

И тогда Есен покорно карабкался за цветком. У Еси была их целая коллекция: полный альбом засушенных роз.

Сумерки сгустились. Казалось, вечернее небо придавило улицу своим рыхлым облачным брюхом, и было ни вдохнуть, ни выдохнуть под его тяжестью.

Дома по бокам дороги тянулись неторопливо, сонно разворачивали карту воспоминаний.

Вот большая старая ива. Еся в шутку плела ей косы из гибких ветвей. А потом ещё косы из кос. Вот берёзки, среди которых они играли в догонялки, а вот…

Слева надвинулась рыжая громада «камина», справа – коричневая коробка «комода».

Есен сперва даже не понял, в чём неправильность. А когда сообразил, весь покрылся холодной испариной. Сердце пропустило один удар, а затем пустилось вскачь. Но он заставил себя сделать ещё несколько шагов.

Вот, кажется, началось.

Время словно бы замедлило свой бег.

Тишина улицы больше не была уютной, она сделалась вкрадчивой. Тишина кралась за Есеном на цыпочках. Заглядывала через плечо. Громко и выразительно молчала в ухо. Есен остановился и перевёл дух. Усилием воли заставил себя не оборачиваться. Мелкие волоски на затылке встали дыбом.

Есен остановился, весь подобрался, не зная, чего ждать. Боясь даже вздохнуть. Спугнуть или, напротив, разозлить.

От напряжения заломило виски. Перед глазами плыло, и Есен не сразу понял, что лёгкая зыбь на периферии зрения – не обман воображения.

На столбе слева медленно, в безветрии, покачивался спутанный клубок проводов. Есен сморгнул. Он готов был поклясться, что ещё с полминуты назад его тут не было вовсе, и чёрные электроструны ровными рядами бежали вдоль улицы.

В клубке что-то копошилось, пытаясь выбраться или наоборот – спрятаться поглубже. Провода, словно живые, петельками сновали туда-сюда, сплетались, разматывались, свивались причудливыми узлами. Едва уловимо скрипели в неподвижном вечернем воздухе.

Наконец, суета схлынула. Клубок принял форму кокона или окуклившейся личинки. Куколки. Только вот от бабочкиной она отличалась размером и ещё тем, что имела отчётливую форму спелёнатого человеческого тела – голова, туловище. Ни рук, ни ног: провода обвивали Куколку туго, как бинты – мумию.

Есен переступил с ноги на ногу. Он ощущал себя неловко, неуютно, будто его вытряхнули из собственного тела, а потом засунули обратно. И теперь нужно уместиться как прежде. Вот только как же именно?

Происходящее казалось нереальным. Наверное, его и можно было таким назвать. Списать странное виденье на игру тени. Вот только Есену хотелось думать иначе. И он до боли, до рези в глазах вглядывался в чёрный кокон, а затем осторожно позвал:

– Эй!..

– Здравствуй, Есен! – Куколка откликнулась мгновенно, словно ждала повода заговорить. И Есен украдкой с облегчением вздохнул – не морок, не фантазия.

– Ты меня искал? – голос Куколки звучал легко и мелодично, только вот было не разобрать, откуда он исходит.

– Да. Нет. Не совсем, – Есен замялся. Не сочтёт ли Куколка его невежливым?

И продолжил скороговоркой:

– Я ищу кое-кого. Подругу детства. Есению. Ты можешь её знать. Она часто звала тебя. Пыталась позвать, когда мы гуляли здесь по улице. Она в тебя верила.

– Есению? – переспросила Куколка. В голосе её послышалось любопытство. – Может быть. Может быть знаю. А что же ты? Потерял её?

– Я давно не видел Есению. Целую вечность, – с горечью сказал Есен. – Я пытался её найти, вот только много ли толку, если кроме имени и детских воспоминаний больше ничего нет? Мне нужна твоя помощь.

– Тебе нужна моя помощь, – эхом отозвалась Куколка. – Хорошо, я помогу.

Есен насторожился. Как-то слишком легко выходило. Не может быть, чтобы всё оказалось так просто. С Куколкой так не бывает.

И всё-таки невозможно оказалось унять загоревшуюся в сердце надежду.

– Ты знаешь где Есения?

– Знаю. Она всё там же, где была всегда, – сказала Куколка с лёгким смешком. И Есен ощутил мимолётный укол ужаса, разобрав, наконец, откуда доносится голос. Из чёрной прорези, бездонного провала в толще проводов, оплётших Куколкину голову. – Но ты ведь знаешь, я не могу сказать просто так. Нужно кое-что взамен.

– Что же? – с готовностью спросил Есен.

– Три испытания. Ты раздобудешь мне три вещи. Тогда я смогу вернуть тебе Есению.

– Хорошо. Что же я должен тебе принести?

– Ну, для начала… – потянула Куколка в задумчивости. – Для начала, пожалуй, сойдёт хлебная мышка.

– Хлебная мышка? – Есен нахмурился. Что-то такое он слышал. Очень давно. Очевидно от Еси. – Но ведь их на самом деле не существует.

– Возможно, – Куколка снова ухмыльнулась. – Но если подумать, то меня не существует тоже.

Сумерки уже сгустились до полной темноты и на улице наконец-то зажглись фонари. Дружно и ярко. Есен на мгновение ослеп. А когда, наконец, проморгался, Куколки нигде не было.

***

Может это всё-таки морок?

Есен неторопливо брёл домой. В крохотную гостинку, которую они снимали вместе с Виолеттой и называли домом, а предприимчивые застройщики – наноквартирой. Если стать в самом центре, то можно, слегка наклоняясь, достать до любой другой точки. Каморка.

С Леттой Есен был знаком со второго курса. Встречался – с третьего. C тех пор уже пара лет утекла. Они учились на одном факультете в разные смены, и Виолетта была на год младше. Теперь они полгода как пытались жить вместе. По-взрослому. Строить быть, подрабатывать на оплату съёма. Кажется, они даже собирались пожениться. Есен постарался припомнить, мог ли он ввязаться в подобную авантюру и предложить Летте… Что-то такое, в общем, предложить.

Возможно, мог. Но они пока не строили никаких определённых планов на этот счёт. Ему ещё год учиться, писать диплом. Нужно закончить университет, устроиться на нормальную работу, разобраться с жильём. Всячески определиться, устаканиться и всё такое прочее. Важное и серьёзное, о котором не хочется думать.

Вместо этого Есен думал о Есении. Это ведь она когда-то сочинила про Куколку. Еська всегда что-нибудь такое воображала. Невидимый детский мир сказок и приключений. Забавных игр. С ней всегда было весело. Милая, добрая, улыбчивая Еся… Хоть немного и дразнилка. И невероятная фантазёрка.

Куколка, говорила Еся, это вроде духа города. Она знает любой закоулочек, везде может добраться. Если её разозлишь, то держись – нигде не спрячешься. Найдёт и задушит в проводах. Потом опутает целиком и утащит. Зато у неё всё-всё можно разузнать о любом местечке в городе, о любом человечке – Куколка знает чужие тайны. Но, конечно, просто так у неё ничего не попросишь, она захочет что-то взамен. И вот тут – держись! Ох и хитрая она, эта Куколка! С ней держи ухо востро. Непременно что-нибудь невозможное или жуткое с тебя спросит. Но если уж выполнишь – не обманет. А захочешь разыскать её, так у Куколки в городе есть любимое место. Я знаю, оно где-то тут, на этой улице. Давай-ка попробуем найти…

И они лезли в заброшенный домик на чердак, бродили по скрипучему полу и хихикали в темноте. А под вечер бежали по домам. И мама сперва журила его, что загулялся так поздно, а потом кормила чем-нибудь и наливала чашку сладкого чая. С хрустящей хлебной горбушкой. Есен любил её пуще всех лакомств. Свежий ароматный хлеб…

Хлебные мышки. Они водятся в батонах, внезапно вспомнил Есен.

***

– У вас батоны есть?

Полная продавщица за тесным окошком ларька завозилась, нехотя оторвалась от замусоленной книги в мягком переплёте.

– Есть! Все перед вами, на витрине.

Есен оглядел ассортимент. Он чувствовал себя очень странно, словно первый раз в жизни покупал хлеб. Не походя, пробегая от остановки к дому, а осознанно с полным вниманием к процессу. Словно мама отпустила его, маленького мальчика, впервые одного, и Есен, взволнованно сжимая в потной ладошке мелкую купюру и робея перед хмурой тётенькой-продавщицей, стоит и глазеет на внушительный батонный ряд. А в голове всё крутится, но никак не желает всплывать название того, который ему велели купить. А если ткнуть пальцем наугад, он наверняка ошибётся, и мама будет немного сердиться. Но это не страшно. И вообще, почему обязательно нужно взять то, что сказали? Тут же столько всего интересного и вкусного…

– Ну? Берёте что-то? – нетерпеливый оклик продавщицы выдернул Есена из оцепенения.

Батонов на витрине в самом деле было много. «Столичный», «Городской», «Пряный», «Особый» и ещё «Морковный». Первые два вида выглядели относительно безобидно. «Пряный» был густо посыпан кунжутом и семечками льна. «Особый» выглядел обманчиво-неказисто, но название настораживало. А «Морковный» имел такой неестественно-оранжевый оттенок, что Есена даже слегка замутило. Он попытался припомнить, что ему рассказывала Еся про хлебных мышек.

Крохотные зверьки. Водятся, понятно, в хлебе. Но не в любом, почему-то предпочитают батоны. Мышка – проводник в тайный волшебный мир. Если укусишь батон и нечаянно её проглотишь, сможешь разглядеть то, чего не видно глазом. То, что недоступно взрослым. То, что прячется совсем рядом. Сказку.

Но ничего конкретного о батонах. Едят ли они какой-то особый сорт? Может этот, с семечками? Водятся ли в свежем хлебе или чуть полежавшем? Наверное, в полежавшем. Хотя…

Продавщица таращилась на Есена, раздражённо постукивая малиновым ногтем по монетнице.

– Молодой человек, давайте быстрее!

Есена посетила идея. Хорошая, как он надеялся.

– А сколько у вас всего осталось батонов?

– Каких?

– Всех. Сколько?

***

Батонов было двенадцать.

Есен бегом взлетел по лестнице, прижимая их к себе обеими руками. Клюнул носом звонок, прислушался. В квартире стояла тишина.

Хорошо, что Летта ещё не вернулась. Что бы она сказала, обнаружив за порогом Есена с выводком батонов? Что она скажет потом, Есен не думал. Он сам чувствовал себя довольно глупо. Однако отступать было уже поздно.

Изобразив несколько акробатических номеров и чудом ничего не уронив, Есен ввалился в квартиру.

Разложил свой скарб на кухонной тумбе четырьмя плотными рядами. Взял в руки нож. Нацелился на крайний батон. Им оказался оранжевый «Морковный». Есен разрезал его напополам, затем каждую половину ещё напополам. И ещё… Батон резался хорошо, не крошился, не мялся. И пах вкусно. Вот только с красителем на хлебозаводе переборщили.

Искромсав «Морковный» и не обнаружив внутри какой-либо посторонней живности, Есен принялся за следующий.

На пол полетели крошки, по комнате разлился аромат сдобы. Есен орудовал ножом, чувствуя себя Джеком-Батонопотрошителем.

Интересно, зачем Куколке мышка? Ведь она сама – сказочное, выдуманное существо.

На девятом Есен не выдержал. Батон пах как зараза и имел такую золотистую замечательно хрустящую корочку, что сил терпеть больше не было. Есен отложил нож и вгрызся в свежую горбушку, выдирая зубами большой кусок. С наслаждением прожевал. Вспомнил, как в детстве всегда хотелось это сделать, но мама ругалась за обгрызенный хлеб. Есен откусил ещё, искренне надеясь, что загадочная хлебная мышка не водится в свежих горбушках. Всё-таки не хотелось бы проглотить не пойми кого. Потом подумал и разломил надгрызенный батон напополам.

В свежей белой мякоти одной из половинок зияла дырка. Такие иногда случались из-за воздушных пузырей в тесте. Но эта была большой и довольно глубокой, и края её оказались рыхлыми, словно источенными крохотными зубами. Есен поднёс половинку батона к лампе, но в дырке не обнаружилось ничего интересного. Перевернул, встряхнул – на стол посыпались крошки.

«Как глупо. Это ведь просто кусок хлеба, – подумал Есен. – Дурацкая половинка батона с нечаянным изъяном».

Он осторожно ощупал дырку изнутри, определяя глубину.

Просто дефект. Похожий… похожий на норку.

Дна, которое вроде всего секунду назад просматривалось на свет, не было. Хлебная мякоть продавливалась, сминалась под рукой…

Палец внезапно пронзила острая боль. Есен вскрикнул от неожиданности, едва не выронил батон. Выдернул палец из норки, с силой встряхнул. И только потом присмотрелся.

На самом кончике, намертво впившись в плоть острыми зубами, болталось странное создание. И на мышку оно не походило совсем. Скорее уж на червяка с парой коротких толстых лапок.

Существо было – плоть от хлебной плоти. Комок не запечённого теста размером с ноготь. Упругое тело энергично извивалось, а злые бусины глаз рассматривали Есена с ничуть не меньшим любопытством, чем он сам – мышку.

Есен невредимой рукой вытащил из мусорного ведра стеклянную банку из-под соуса, кое-как сполоснул.  Ободрав на пальце кожу с мясом, отцепил воинственного зверька и водворил на новое место жительства. Существо гневно пискнуло и занялось обследованием границ своей тюрьмы. Есен накрошил мышке немного её родного батона. И тогда она принялась обустраивать себе гнездо, ловко приминая и обкатывая всем телом мякиш. Есен заворожённо наблюдал и даже не услышал, как скрипнула входная дверь. Только как Летта звонко упустила ключи на пол.

Он обернулся, пряча банку за спиной. Интересно, что она успела увидеть, разглядеть?

Но Летта не смотрела на Есена. Только на кухонную тумбу, служившую им обеденным столом. Тумба напоминала поле брани, где в жестоком хлебном бою пало около десятка сдобных солдат. Выжило лишь несколько счастливцев.

– Что это? – спросила Летта, оглядывая расчленённые трупы батонов округлившимися от удивления глазами.

– Хлеб, – лаконично ответил Есен, отступая задом к вешалке и нащупывая свой рюкзак. Когда банка с пленницей из теста оказалась в безопасности, Есен удостоил Летту пояснением: – Я купил нам хлеба.

И ретировался в ванную.

***

– Вот!

Есен встряхнул банку, и мерзкий зверёк внутри перекатился по стеклу с возмущённым писком.

От кокона отделилось чёрное щупальце – нет, уже рука – требовательно ощупало воздух. Есен поспешно открутил крышку и вытряхнул узницу на подставленную ладонь. Мышка коснулась руки и мгновенно скрылась в переплетении проводов.

Куколка повисела с минуту в задумчивости, прислушиваясь к ощущениям, а затем вдруг выпустила второе щупальце. Третье, четвёртое… Есен приоткрыв рот наблюдал, как она обретает человеческую форму.

Завершив метаморфозу, Куколка сказала:

– Принеси мне аленький цветочек!

– Но… – Есен опешил. – Но сейчас уже конец октября, розы отцвели. Я, разумеется, могу купить тебе любую, какую ты…

– Нет, – решительно перебила Куколка. По лишённому черт лицу – сплошь тугая чёрная вязь – прошла рябь: Куколка недовольно поморщилась. – Ты знаешь о чём я. Алый цветок из старого сада, который стережёт ротвейлер. Только он будет считаться.

– Слишком холодно для роз, – упрямо повторил Есен.

Куколка всплеснула-развела руками, будто невидимый кукловод наверху дёрнул её за ниточки.

– Пожалуй. А в батонах не водятся хлебные мышки. Но ты же раздобыл мне одну.

Провода неторопливо потянули Куколку вверх, и она быстро растворилась на фоне темнеющего неба. Есен остался в одиночестве.

В любом случае, он ничего не теряет. Может просто залезть и посмотреть, остались ли ещё в саду цветы. Ротвейлер наверняка давно мёртв. Когда Есен ребёнком пробирался в сад, пёс уже был стар. А ведь с тех пор прошло больше десяти лет. Впрочем, хозяевам ничто не мешало завести нового.

Есен прошёл по улице, ища глазами знакомый дом. Двухэтажный громоздкий особняк под зелёной черепицей. Несмотря на сгущающиеся сумерки ни в одном из окон не горел свет. Возможно там сейчас никто не живёт. Возможно, хозяева в отъезде или это летняя резиденция какого-нибудь крупного бизнесмена. Есен ничего не знал о жильцах этого дома: в детстве ему не приходилось сталкиваться ни с кем, кроме ротвейлера. Да и с тем, по счастью, не слишком близко.

Серая каменная ограда теперь казалась не такой высокой. Есен постоял с минуту, прислушиваясь, но не уловил никаких посторонних звуков. Только шелест сухих листьев на ветру. Тогда он, воровато оглядевшись – никого вокруг – подпрыгнул, ухватился за знакомый выступающий камень на вершине, подтянулся и сел на ограду верхом.

По ту сторону лежал сад. Он выглядел совсем заброшенным, хотя за ним и прежде ухаживали небрежно. Но теперь никем не стриженные лужайки густо обросли бурьяном. Шарики-клёны, тянувшиеся вдоль забора, давно вооружились острыми пиками новых ветвей.

Под изгородью как прежде росли розовые кусты. Сонные, жухлые, они давно сбросили свой последний цветок, и теперь он медленно гнил где-то под лиственным покрывалом.

Чего же хотела от него Куколка?

Есен напряжённо всматривался в сад и тихий тёмный дом, но не находил следов присутствия человека или животного. Всё выглядело опустевшим и покинутым.

Помедлив, он перекинул через изгородь вторую ногу и спрыгнул. Замер, застыл на корточках и тревожно прислушался – тишина. Плотная, вечерняя, синяя от сумерек. И – опасная. Есену смутно чудилось, что нечто прячется за этой ложной тишиной. Но что бы то ни было, оно пока не желало обнаружить своё присутствие. Может просто Куколка наблюдает, как он справится с заданием?

Есен выпрямился и, утопая по щиколотку в жёлтых, багряных и бурых листьях, двинулся вдоль вереницы кустов. Побуревшие полуголые ветви и шипы – всё, что осталось. Но ведь Куколка не дала бы ему невыполнимого задания? Или может она вздумала подшутить? Может Есену придётся ждать до лета, пока розы снова не зацветут? Для Куколки время не имеет значения. А вот для него…

Нет, тут дело в другом.

Он принёс ей хлебную мышку. Значит, сможет раздобыть и розу. Нужно просто… поверить, что она есть. Есен зажмурился и попытался представить.

Аленький цветочек, как в сказке. Лепестки бархатные, нежные. И красные, словно свежая кровь. Он пахнет тяжело, дурманяще. От этого запаха кружится голова, и во рту появляется металлический привкус.

Есен открыл глаза, сделал пару шагов и почти сразу заметил у ограды карминовый сполох.

Роза оказалась свежей, ничуть не увядшей. Возможно благодаря каменному выступу, за который заходила ветка куста. Это небольшое укрытие хранило цветок от ветра и непогоды, поэтому он продержался так долго. А может… Может ещё пару мгновений назад его тут попросту не было.

Лепестки играли бархатом под пальцами. Есен осторожно снял его с ветки и только тогда услышал за спиной глухое ворчание. Тихое, но раскатистое, как первый гром надвигающейся грозы.

К аленькому цветочку прилагается чудовище.

Есен медленно обернулся.

Пёс стоял между клёнами, пригнув оскаленную морду. Есен его узнал: это был, без сомнения, тот самый ротвейлер, стороживший хозяйские розы. Давным-давно. Кажется, вечность назад. А ещё, он был, без сомнения, мёртв: прогнившая шкура клоками свисала с боков, обнажая розовато-бурую, сочащуюся слизью плоть. Уши отсутствовали, а передние лапы облезли до кости и перемазаны влажной землёй. Морда тоже. Словно ротвейлер восстал из своей собачей могилы, прогрыз, прокопал дорогу из пёсьего ада, чтобы в последний раз защитить последний алый цветок.

Есена прошиб холодный пот, но времени пугаться не было. Ограда серела всего в шаге, и он, перехватив цветок зубами за стебель, прыгнул вперёд и вверх. Пёс прыгнул тоже. Пружинисто, длинно. Ни одна живая собака так не смогла бы.

Ладони мазнули по верхушке ограды, за спиной клацнули зубы, сомкнулись на куртке, потянули вниз. Есен грохнулся на землю на колени, больно приложившись лбом о камень забора. Перед глазами вспыхнули и заплясали разноцветные круги. Но на боль времени не было тоже. Спину – пока, к счастью, только куртку – уже трепали.

Есен потянул змейку, ловко вывернулся из рукавов. Кое-как поднялся и подпрыгнул снова. На этот раз удачно. Подтянулся на руках, перебирая по камню ногами. Ротвейлер сообразил, что его обманули. Что трусливый воришка сбросил свою шкуру, как ящерица – хвост. И снова бросился в атаку.

Левую лодыжку ожгло болью – ничуть не утратившие остроты зубы прокусили плотную ткань джинсов. Есен застонал от боли, но цветка не выпустил. Что есть силы брыкнул ногой. Без толку – ротвейлер намертво впился в свою жертву. Тогда Есен саданул пса по морде свободной ногой. Хватка не ослабла: мертвый зверь не чувствовал боли. Но слабели руки, цеплявшиеся за камень. Что же делать?

Что сказала, сделала бы Есения? В детстве для них это была игра. Есен никогда по-настоящему не верил, что может попасться ротвейлеру.

Он почувствовал, как потные ладони скользят по камню. Собачья туша неуклонно тянула вниз.

Ротвейлер стережёт свой сад. Что станет если выбраться за его пределы?

Есен из последних сил подтянулся, лёг на ограду животом, оттолкнулся и полетел лицом вниз. Удар вышиб воздух из лёгких, оглушил. Тело пронзила боль, в глазах потемнело. Есен с трудом перевернулся на спину, прислушиваясь к себе. Ничего, все кости вроде целы. Правда, на лбу будет огромная шишка. И нога…

Он приподнялся посмотреть. Чёрно-багровая туша ротвейлера лежала на боку, безвольно вытянув лапы. Пёсьи зубы всё ещё сжимали лодыжку. Безвольно, по инерции. Есен осторожно, морщась от боли, разжал собачьи челюсти. Штанина мгновенно пропиталась кровью и Есен, ощутив приступ дурноты, отвёл глаза. На рану смотреть не хотелось.

– Ты молодец!

Есен вздрогнул. Куколка покачивалась в проводах на ближайшем столбе.

– Храбрый мальчик.

Он сообразил, что всё ещё сжимает зубами розу. Слегка помявшуюся, пыльную. Стебель измочален. Эта роза обошлась ему дорого.

Есен вынул цветок изо рта, кое-как поднялся и заковылял к Куколке. Она приняла дар, осторожно заправила в провода. За ухо. Теперь Есену казалось, что он отчётливо различил силуэт уха. Куколка как будто стала материальнее. Обрела лицо. Где-то глубоко, под своей странной чёрной маской.

– Что с третьим заданием?

– Скоро, – лаконично отозвалась Куколка. – Передохни, соберись с мыслями – тебе это пригодится. И тогда разыщешь меня снова.

***

Скрыть от Летты укус не удалось. Она разволновалась, даже расплакалась. Заставила Есена ехать в больницу, и сама увязалась с ним.

После её суеты и навязчивой заботы, перевязки и болезненного укола от столбняка Есен чувствовал себя ужасно уставшим и опустошённым. И неожиданно – счастливым. Внутри, где-то в животе, словно надувался невидимый шар. Он распирал, щекотал нутро и тянул в небо. Есен не чувствовал подошвами асфальт. Не ощущал боли в ноге. И почти не слушал Летту. А она желала знать, что происходит.

– Ничего особенного, – бормотал Есен. – Всё хорошо.

Ему не хотелось объяснять. Что-то придумывать, врать. А правда… Произнесённая вслух, она звучала бы крайне нелепо.

Когда они вышли из больницы, транспорт уже не ходил, а такси было дорогой роскошью. Но до дома всего три автобусных остановки, и Есен заверил Летту, что сможет дойти пешком.

Виолетта беспокоилась. Хмурилась и вздыхала. Есена раздражало и одновременно трогало, что она так о нём печётся. Видимо, примеряется к роли жены.

Удивительно, но хотя Есен был годом старше Летты, ему часто казалось, что на самом деле всё наоборот. Что это Виолетта его взрослее. Лет на пять. Или даже больше. Она всегда была такой серьёзной, деловитой, хозяйственной. Это внушало уважение и немного… отталкивало.

– Я ищу кое-кого, – неожиданно для себя сказал Есен. – Старую знакомую, подругу детства. Её звали… зовут Есения. У меня не осталось её телефона. Даже не помню точно, где она жила. Так, какие-то обрывки воспоминаний.

– А, – отозвалась Летта. Есен, не поворачивая головы, скосил глаза. Поймал взглядом её профиль. Леттино лицо как будто осунулось, оплыло. Должно быть ей неприятно всё это слышать.

– Поищи в соцсетях, – предложила Летта. Голос её звучал глухо.

– Я искал, – сказал Есен. – Ничего.

– Как же ты собираешься её найти?

Это был сложный вопрос. Чертовски неудобный. Есен не знал, как правильно ответить.

– Так…– уклончиво сказал он. – Брожу по знакомым местам.

– Дразню знакомых собак, – едко ввернула Летта. Она неожиданно попала в точку, только, конечно, не могла об этом знать.

Есену на секунду вспомнился мёртвый пёс, неподвижно лежащий на улице перед оградой. Ему нечего больше охранять. Пса обокрали, обманули и выманили из вверенного ему сада. И теперь он по-настоящему мёртв. Вот завтра кто-то из соседей удивится, обнаружив на улице полуразложившийся собачий труп.

– Ну…

– Может быть ты уже её нашёл? – теперь голос Летты звучал грустно и даже жалобно.

Есен вздохнул, посмотрел в небо. Шар внутри упрямо рвался ввысь.

– Почти.

***

– Так что же с третьим испытанием?

Есен нетерпеливо мялся, притопывал по асфальту. Укушенная дога распухла и отзывалась болью при каждом шаге, но это только подзадоривало.

Куколка, напротив, была неподвижна в своей жёсткой паутине.

– Ничего. Совершенно ничего сложного. Мы должны совершить обмен. Видишь ли, я не могу просто вернуть тебе Есению. Сперва ты должен дать мне что-то столь же ценное. Что-то стоящее её…

Есен затаил дыхание, подался ближе к Куколке чтобы не упустить самого важного. Но она вдруг замолчала.

– И что же?

Куколка безмолвствовала. Провода принялись с тихим шуршанием сворачиваться, поднимая её, унося всё выше, дальше от Есена.

Понятно, он должен догадаться сам. Выбрать и предложить что-то, что заинтересует Куколку, что она захочет принять. Но что это вообще может быть?

Клубок проводов уже почти достиг макушки столба.

– Подожди, – закричал Есен. – Ты могла бы мне намекнуть! Дать хоть крохотную подсказку.

Тишина.

Есен ждал с замирающим сердцем. Стремительно темнело, клубка на верхушке столба было почти не разглядеть. И когда Есен уже совсем уверился, что Куколка ушла и не снизойдёт до ответа, из-под тёмного неба долетело едва различимое:

– Намекну…

***

Потянулись медленные, полные ожидания дни. Есен мучился. Не спал, толком не ел, любая работа валилась у него из рук, мысли путались.

Он перестал появляться в университете – всё равно от лекций в памяти ничего не оставалось. На второй день позвонили из фирмы, в которую он накануне с таким трудом устроился помощником менеджера по продажам на неполный день, и холодно поинтересовались, почему он отсутствует на рабочем месте. Есен соврал, что слёг с температурой. На третий день ему позвонили вновь и ещё более холодно сообщили, что он уволен – кто-то из сотрудников видел Есена праздно шатающимся по городу, в то время как больному вроде как полагается постельный режим.

Есен не стал отпираться. Хмыкнул и повесил трубку. Тем более что это была правда – он не мог сидеть дома. Ни минуты. Квартира полнилась пустотой. Или что ещё хуже – Леттой. Бледной, осунувшейся, с тревожными влажными глазами.

А работа… Последняя что ли? Ему ведь всю жизнь после универа только работать и работать. К тому же, на этой всё равно плохо платили.

Учёба? Просто ступенька к бесконечной работе: получить диплом, переступить и забыть. А потом шагнуть в эту вечную отупляющую рутину. Дом-работа-работа-дом, а дома Летта.

Тут цепочка уверенных Есеновых рассуждений прерывалась. Да, он любил Виолетту, наверное… Пожалуй, да. Но такое неуверенное, неопределённое, задумчивое да.

Говорил ли он Летте что любит её? Когда-то давно. Раз или, может, два.

Есен попытался представить, что Летта перед ним. В домашних шортиках, пушистых тапочках и любимой вытянутой футболке с Минни Маус, чья глупая бессмысленно-весёлая мордашка бесила Есена до зелёных чёртиков. С растрёпанным русым хвостиком, высокими арками бровей, что придавало лицу Летты выражение вечного изумления…

Дальше оказалось сложнее. Есен с удивлением и даже испугом сообразил, что не может толком вспомнить лицо Виолетты. То есть он его, помнил, но как-то размыто, фрагментарно. Вот курносый нос, присыпанный веснушками, серые глаза, по-детски пухловатые щёки… Но это всё были кусочки мозаики, осколки сложного витража, не желавшие складываться вместе. И всё же Есен усилием воли сгрёб их воедино. Это – Летта. Нужно сказать ей.

Он остановился где шёл – прямо посреди пешеходной части какой-то улицы, с трудом разлепил спёкшиеся губы. И уставился в пустоту.

Перед внутренним взором колыхался размытый едва узнаваемый образ.

– Я…

Случайный прохожий в ужасе шарахнулся, с размаху налетев на острый остекленелый взгляд. Торопливо перебежал дорогу и продолжил свой путь по другой стороне.

Обрывки Летты не желали вести себя спокойно. Они норовили расползтись, растаять или измениться, подсунуть Есену обманный, чужой образ.

– Я тебя…

Нос Летты то и дело пытался выпрямиться и заостриться, щёки – похудеть, обрисовать скулы, глаза и волосы – потемнеть. А веснушки уже и вовсе исчезли без следа. Всё это чертовски отвлекало, мешало сосредоточиться.

– Я тебя люб…

Есен осёкся. От Леттиного лица почти ничего не осталось. Зато сквозь него уверенно, отчётливо проступило другое. Забытое, едва узнаваемое. Никогда, в сущности, не виденное Есеном лицо.

Это была Еся. Такая, какой он её никогда не встречал – Еся взрослая, незнакомая и прекрасная. Она стояла прямо перед ним на улице и приветливо улыбалась. И на щеках её играли милые ямочки, а в глазах плясали смешинки.

Есен приоткрыл рот и удивлённо моргнул. Морок рассеялся вместе с жалкими останками Летты. Есен затравленно огляделся. Ноги вывели его привычной дорогой на Тихую улицу. Может быть, неспроста? Куколка обещала ему подсказку. Подсказку, которая так нужна Есену. Потому что за все три паршивых и бессмысленных дня он так и не сумел придумать, что можно предложить Куколке в обмен на Есению. Потому что в его унылой, переполненной обыденностью жизни ничего подобного попросту не было.

Есен захромал по улице. Сперва медленно, затем быстрее и быстрее, и, наконец, побежал. Холодный воздух обжигал лёгкие, голова гудела, а в глазах мелькали яркие пятна фонарей. Есен метался, запрокинув голову, до боли всматриваясь в каждую тень, притаившуюся на столбе, высоко в ветвях, среди шёлковых листьев груши, на нотной линейке проводов… В любое тёмное пятно под скатом крыши, в пушистые клубки омел на умирающем тополе…. Не глядя под ноги, потеряв счёт времени. А лукавые жёлтые глаза фонарей плясали вокруг охваченного амоком безумца.

***

Домой Есен вернулся глубоко за полночь. Притихший, опустошённый, он едва переставлял ноги и совершенно не помнил, как добрался до их с Леттой квартиры.

Есен закрыл дверь и замер. Летта не подняла головы. Она сидела на разобранной кровати, занимавшей большую часть крохотной комнаты. В ворохе конспектов и методичек. Бездумно листала на ноутбуке ленту новостей какого-то сайта. И была в точности такой, какой Есен пытался увидеть её своим мысленным взором – застиранная футболка с Минни Маус, небрежный русый хвостик, вечно удивлённое выражение лица. Милого, добродушного, родного лица. Почему же он не мог сегодня его вспомнить?

Мелкие локоны, выбившиеся из хвостика, обрамляли лицо Летты трогательными медовыми завитками. Тёплый свет лампы мягко ложился на пухлые щёки, вздёрнутый носик, веснушчатый лоб. Почему всё это было так трудно представить? Ведь он видел Летту такой уже тысячи раз. Каждый день. Много дней подряд.

Или не видел? Только скользил по ней замыленным, уставшим взглядом как по красивой, но давно привычной и приевшейся картине, как по рисунку на обоях… На Есена вдруг накатила волна нежности и раскаяния, и ностальгии. Ведь он же любит Виолетту. Безо всяких там «наверно» или «может быть». Так зачем пытаться сказать об этом воображаемой Летте, если вот она – настоящая.

Есен стащил куртку, примостил на вешалку и шагнул к кровати.

– Летта! Летточка, я… Я тебя…

И осёкся. Летта подняла глаза, и тёплая волна мгновенно схлынула, увлекая за собой то едва уловимое, искрящееся чувство нежности на грани эйфории, которое так внезапно охватило Есена.

Глаза у Летты были несчастными, припухшими от слёз и всё ещё таившими в себе невыплаканные слёзы.

– Ты не отвечал на звонки, – сказала она хрипло, разом утратив для Есена остатки очарования. – Где ты был?

Есен машинально сделал шаг назад, к двери.

– Ты третий день уходишь утром и исчезаешь. Не появляешься в университете. Я сегодня звонила тебе на работу. Ты, оказывается, уволен. Здорово! – в последнее слово Летта вложила всю иронию и обиду, на которую была способна. – Молодец, нам теперь точно будет чем заплатить за этот чёртов шкаф-купе, который мы снимаем вместо нормальной квартиры!

Она отчаянно махнула рукой, задев ноутбук, куда-то в сторону ванной или, может быть, холодильника.

– Но тебе ведь не стоит об этом беспокоиться, – продолжила Летта зло. Из болезненно-красных глаз её покатились слёзы. – Взрослому парню не стыдно тянуть из пожилой мамы денюжку. А любимая девушка может поусерднее трудиться над чужими курсовыми.

Летта сделала паузу чтобы высморкаться в салфетку. Но, видимо, не только для этого, как запоздало понял Есен, когда Летта отшвырнула размокший от слёз комок бумаги и закричала:

– Ну что ты молчишь, дурак! Скажи хоть что-нибудь!

Есен беспомощно развёл руками.

– Я не знаю, что тебе сказать…

И в правду – нечего. По крайней мере, ничего такого, что поняла бы Летта. Нежность и любовь к ней, ещё несколько мгновений назад так безраздельно владевшие Есеном, заполнившие его до краёв, сейчас казались немыслимыми. Далёкими и фантастическими. Нереальными.

Он взглянул на Летту и опять увидел её по-другому. Покрасневшую, опухшую, заплаканную. Посмотрел с брезгливой жалостью, как спешащий по своим делам прохожий смотрит на бездомную собаку или кошку. Грязную, больную, с вылезшей шерстью. Её, конечно, жаль. Но чем тут можно помочь? Взять к себе, обогреть, накормить, вылечить? Вот только, это всё время, деньги, нервы. Ответственность. Проще пройти мимо, не видеть, не вникать.

А Летта снова что-то кричала. И слова её долетали до Есена медленно, неохотно. Обтекали, как поток преграду. Или проходили прямо насквозь, не задерживаясь.

Слёзы, наконец, иссякли. Виолетта извела все имевшиеся под рукой салфетки и как будто немного успокоилась. Переползла по кровати к тумбочке, достала новую упаковку «плакательных принадлежностей».

– Хотя, мне кажется, я знаю в чём дело – сказала Летта осипшим голосом и распотрошила очередную пачку. На фоне тёмного, не завешенного шторами ночного окна она казалось особенно белой. И красной. Воспалённой. Как плоть и кровь открытой раны. – Дело в той девушке. Как её… Есения?

Слово полетело, но не обогнуло Есена и не прошло насквозь. Слово попало точно в цель, прожгло огненным болидом, оставив дыру где-то в области сердца.

Слово – сказанное Леттой – звучало кощунством.

Она хмыкнула, довольная эффектом.

– Значит, я права? – Виолетта уничтожила новую салфетку. – Дело… в другой девушке. Знаешь, я тебя ревновала, когда ты, якобы, вспомнил, – она сделала короткую многозначительную паузу, – о своей подруге после стольких лет. Думала, ты её разыскал, и вы...

Летта закатила глаза и прижала ладони к груди, кривляясь и пародируя любовь до гроба.

Есен посмотрел на Виолетту с удивлением. Как-то странно, подозрительно легко она об этом говорила.

– Но мне было больно думать о том, что я могу тебя потерять. И я терпела. Терпела все эти странности. А сегодня… Я ушла с пар пораньше и съездила в пригород, к твоей маме. Нужно было сразу это сделать.

Летта принялась щипать и дёргать чистую салфетку, пытаясь то ли превратить её в ажурную снежинку, то ли изодрать в бумажный снег.

– Я спросила у Норы Георгиевны про эту твою Есению. Она сначала очень удивилась, а потом рассмеялась. А потом рассказала, что вам пришлось несколько раз переезжать, когда ты был ещё маленький. После первого переезда, в другой конец города, ты очень скучал по старому месту, не мог завести друзей, привыкнуть к новой школе, закрылся. А потом… просто придумал себе друга. Вернее, подругу. Как отражение в зеркале: Есен – Есения. Даже сочинил какую-то историю, что она сирота, живёт у троюродной тётки… Где-то в соседнем доме. А спустя некоторое время, вы переехали ещё раз. Ты опять сменил школу и дела пошли на лад. И Есения исчезла.

– Ты сейчас… Ты несёшь какой-то бред, – медленно проговорил Есен. – Я хорошо помню Есению. Она не выдумка, а человек. Как ты и я.

– Неужели? – спросила Летта. Говорила она теперь медленно, с усилием. И слова её пахли горечью, повисали в воздухе. Есену почудился разлившийся по комнате аромат полыни. – Хотя, ты знаешь, я сейчас думаю, что лучше бы ей быть настоящей. Лучше бы ты предпочёл мне реальную девушку, а не выдуманную. С выдуманной я конкуренции уж точно не выдерживаю.

Есен молчал. Взгляд его соскочил с Летты и бесцельно блуждал по комнате, пока, наконец, не остановился на окне.

– Ведь я обычная, земная. С простыми человеческими желаниями, рутинными целями в жизни. Ради меня не нужно потрошить десяток батонов или драться с бродячим псом. Всего лишь поискать подработку, чтобы не клянчить у матери на оплату квартиры...

Всё это было странно и немного обидно и, наверное, правдиво. И Летта продолжала что-то ему втолковывать. Но дальше Есен уже не слушал, он смотрел.

Там, за окном, покачивались, провисшие под неведомой тяжестью, провода. Провода, которых там никогда не было и быть не могло.

– Тебе никак не хочется взрослеть, верно? Хочется жить детской жизнью с детскими выдуманными проблемами?

Есен чувствовал, что Летта требовательно смотрит на него, но не мог заставить себя оторвать взгляд от окна.

– Я… – краем глаза уловив, что Виолетта открыла рот и собирается что-то добавить, быстро закончил: – Мне нужно идти.

Он развернулся и опрометью бросился к двери. Не глядя сорвал с вешалки куртку, щёлкнул замком и через три ступеньки запрыгал по лестнице.

Наверное, он ждал, что Летта снова будет кричать или плакать. Или, может быть, бросится за ним вдогонку. Но в спину ему гулко ударила, почти оглушила, тишина. И Есен, подталкиваемый ею, пробкой вылетел из подъезда.

***

На улице оказалось морозно. Есен задохнулся, глотнув холода. Затравленно огляделся, обшарил взглядом фонари. Они лениво, тускло, горели через один.

Ну где же Куколка? Ведь она обещала намёк! Она позвала, и Есен тут же, сей же час вышел к ней.

Он побрёл по подъездной дороге вдоль фонарей, вглядываясь в игру электрического света и ночи. Обогнул дом.

Но Куколки нигде не было.

***

Есен поднялся обратно в квартиру, когда небо уже начало сереть, а фонари – гаснуть. Едва провернул негнущимися пальцами ключ в замке. Перешагнул порог.

Его мелко трясло то ли в лихорадке, то ли от нервного возбуждения. Есен пощупал лоб – горячий. Наверняка из-за воспалившегося укуса.

В единственной комнате, служившей им и прихожей, и кухней и спальней всё осталось как прежде. Неубранная кровать, раскиданные тетради, учебники и распечатки с какими-то текстами. Уснувший ноутбук. Разрядившийся телефон. Початая упаковка салфеток. И гора уже использованных. Всё в точности так же, как было, когда он уходил. Не хватало только Виолетты.

Её пальто осталась висеть на вешалке. Есен заглянул в шкаф, но все Леттины вещи лежали на своих местах. Словно она испарилась, исчезла, как и не было, едва за Есеновой спиной захлопнулась дверь. Не могла же она уйти осенью в ночь в своей лёгкой домашней одежде?

Есен поёжился. Отчего тут так холодно?

И только тогда заметил распахнутое настежь окно.

***

На Тихой улице было как обычно тихо.

Куколка ждала его, покачиваясь в проводах как в гамаке.

– Где она?! – просипел Есен, прислонившись к столбу, еле поспевая дышать. Он бежал всю дорогу, потому что едва сел в автобус, как оказалось, что тот едет недостаточно быстро. С трудом тащится на квадратных, должно быть, колёсах. Есен не мог сидеть на месте. Его распирало волнение, и злость, и отчаяние. Проехав одну остановку, он выскочил и побежал, петляя дворами. Забыв о больной ноге, о том, что не накинул куртку. Он боялся не успеть. Очевидно, зря. Представление не началось бы без него.

Куколка ловко дёрнула за один из проводов, и Летта появилась, как по волшебству. Марионетка в кукольном театре. Руки и ноги перехвачены чёрными жгутами. И шея под самым подбородком – одним-единственным, самым тонким.

Есен с ужасом разглядел, как глубоко удавка впилась в плоть. Летта была мертва. Или, может быть, ещё не совсем…

Куколка тем временем начала разматываться. Провода слабли, расползались широкими кольцами, как круги на воде. Провисали. Что-то скрытое внутри высвобождалось, неудержимо тянулось к земле.

Вот сквозь слои проступило девичье тело. Белое, нагое, хрупкое. Лицо сердечком в обрамлении тёмных волос. И Есен мгновенно узнал черты. Это его он невольно воображал, блуждая по улицам города. Это оно вытесняло образ, саму память о Летте. Это лицо, без сомнения, было лицом Есении. Такой, какой она могла бы стать, когда повзрослела. Если бы… Если бы она, конечно, была настоящей.

Изящные босые ступни коснулись земли. Она стояла перед ним на стылом осеннем ветру, обнажённая, живая и очень реальная. С алыми губами и алым цветком в волосах. Рядом с ней распятая в проводах Виолетта казалась ненастоящей. Поломанной марионеткой, которую кукольник смеха ради нарядил в поношенную детскую одежду – футболку с дурацкой мультяшной мордой, шортики и потешные плюшевые тапки с помпонами. Один тапок.

– Что ты с ней сделала?

Куколка-Есения пожала точёными плечиками. Движение получилось плавным и грациозным.

– Ничего особенного. Она просто спит. Пока.

– Ты меня обманула! Ты обещала намёк, а вместо этого похитила Летту!

– Глупышка, это и есть намёк, – Есения звонко рассмеялась.

Есен опешил. В голове его и в чувствах царил кавардак. Еся, Летта, реальность, выдумка, радость, гнев, отчаяние… Единственным внятным во всей этой мешанине было чувство неправильности. Понимание, что так нельзя. Чего бы Куколка не хотела, это не должно затронуть Виолетту.

Есен вновь перевёл взгляд на обмякшее в проводах тело.

Уже затронуло.

– Отпусти её! Немедленно!

– Не могу, – отозвалась Есения почти грустно. – Видишь ли, для того чтобы вернуться… Чтобы я могла жить, кто-то должен умереть. Кто-то дорогой тебе, чьё место я смогла бы занять.

Сердце на миг застыло у Есена в груди, а затем грохнуло, застучало дробью.

– Нет! Этого не будет! Я… – Есен замялся. – Я передумал. Я не хочу тебя возвращать.

«Хотел, – подумал Есен. – Но не такой ценой».

– Жаль… – лицо Есении сделалось совсем печальным. Но ненадолго. – А вот я быть Куколкой больше не желаю. И раз уж я здесь, и она тоже… Подумай, Есен. Мы просто поменяемся местами. Всё будет как раньше, только лучше. Я буду с тобой. Настоящая я, живая. А Виолетта займёт место Куколки. И останется твоим воспоминанием. Вымыслом.

Есения шагнула к пленнице в проводах, осторожно выпутала из волос алую розу и заложила Летте за ухо.

Есен потрясённо наблюдал. Происходящее плохо укладывалось в голове. Не поддавалось здравому смыслу. Происходящее было нелепо и одновременно страшно. Чудовищно.

«Я придумал Есю. Придумал монстра. И поверил в него так сильно, что он ожил, – подумал Есен. – Зачем я это сделал?»

Есения сжала руку в кулак, а когда раскрыла ладонь, на ней обнаружился крохотный белёсый комок пересыпанного мукой теста. Комок недовольно завозился, но Куколка быстро перехватила его за хвостик. Свободной рукой нажала Летте на подбородок, раскрывая рот.

– Стой! Подожди! – Есен бросился к ней, понимая, что сейчас произойдёт нечто жуткое, необратимое.

Оттолкнуть Куколку, остановить, защитить Летту. Но ноги захлестнула цепкая петля проводов, и Есен мешком рухнул на стылую жёлто-серую плитку. Перед самым носом мелькнула знакомая с детства выбоина. Глупая игра. Коснёшься – бан. Если бы это могло чему-то помешать…

Есен коснулся. Нарочно.

И как она всегда умудрялась замечать? Есения выросла над ним словно соткалась из воздуха. А может так и было. Она ведь всё ещё была не совсем ненастоящей. Куколкой.

– Чур, бан!

– Верно, – Есен слабо, через силу, улыбнулся. – Но я уже принёс тебе аленький цветочек. Кажется, последний в этом году.

– Это не отменяет бана, – Есения довольно хихикнула.

Он согласно кивнул. Нужно дать взамен что-то другое. Что могло бы ей понравиться?

Чего вообще может хотеть Куколка?

– Еся, Есечка! – позвал он и улыбнулся вновь. И на этот раз улыбка вышла искренней, тёплой. – Есечка, милая, забери меня.

Это просто. Куколка, все куклы хотят, чтобы с ними было кому играть.

Есения расцвела.

– Я надеялась, что ты предложишь.

Она наклонилась. Есен послушно открыл рот. Склизкий шевелящийся комок протолкнулся в горло, ввинтился в глотку и заработал коготками и зубками, прокладывая себе дорогу вперёд.

Перед глазами поплыло, Есен закашлялся, ощущая на губах привкус крови. Но всё-таки успел разглядеть как опустилось рядом с ним на землю тело Летты, освобождённое от проводов. Она больше не выглядела безжизненной – щёки порозовели, под футболкой мерно вздымалась и опадала грудь. Есен понадеялся, что она скоро проснётся. Достаточно скоро, чтобы не замёрзнуть. Но не слишком скоро, чтобы увидеть.

Есена быстро опутывали провода. Скоро на Тихой улице поселятся уже две Куколки, занятые бесконечной игрой.

Он взглянул в последний раз в спокойное лицо Летты. Родное, милое. Он раньше вообще замечал, что Летта красива?

Когда она очнётся, то, скорее всего, ничего не вспомнит. Не вспомнит о нём. Есен останется лишь смутной тенью. Неприкаянной, ни с чем не связанной.

К горлу подступил комок.

Ей будет без Есена хорошо. Намного лучше, чем с ним.

Он продолжал вглядываться в Леттино лицо, желая запечатлеть его образ навечно. Такое как теперь: безмятежное, расслабленное. Там, в темноте, на внутренней стороне век. На оборотной стороне памяти.

Летта чуть заметно пошевелилась во сне.

Есен с трудом разлепил онемевшие, склеенные кровью губы. Через рот тут же кляпом протянулся жгут из проводов.

Но он всё-таки успел выдохнуть в морозный воздух:

– Я тебя…

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 9. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...