Когда загораются звёзды

 

Ночь усыпила город, и я сел на крышу двадцатипятиэтажки на Петровщине. Над головой, как на чёрной скатерти, проплывали жёлтые чайники. Они превращались в кошек и рожки мороженного. А если проявить немного фантазии, то несколько облаков складывались в велосипед. В термитниках, которыми застраивали район, один за другим гасли окна. Оставались только самые упорные: студенты, которые ночью дописывали курсачи, старики, которые из-за бессонницы смотрели все передачи, пока не кончался эфир, и подростки, которые засиживались за компьютерными играли. Скамьи и ступени перед кинотеатром опустели, до утра, пока не нагрянут с лопатами дворники, их укрывал снег.

 

Люди — существа интересные. Они срываются на верёвке с моста, общаются друг с другом по мобильным телефонам, катаются с горы на лыжах, жарят мясо и пекут пироги, а ещё почему-то затыкают уши колпачками на проводах. Но мне не суждено ни готовить, ни кататься, ни даже затыкать уши. Потому что мне не повезло родиться в теле человека. Так что пока город спал, я сидел на крыше. А когда в шестом часу появлялись троллейбусы, наблюдал, как зажигается свет в окнах, словно просыпаются многоглазые чудовища. И с каждой минутой на их серых мордах раскрывалось всё больше жёлтых глаз. И мне нужно было уходить.

 

Весь январь я блуждал в раздумьях и угадывал фигуры в облаках. А в феврале, когда должны были ударить морозы, снег начал таять. Подожди, хотел кричать я. Куда! У моей мечты ещё бьётся сердце! Но с елей, что росли под Минском в Червеньском районе, падали капли. Снег шмякал и расползался, стволы деревьев были влажные, земля дышала, и в воздухе стояла паровая дымка. Каждую неделю я обходил вдоль высокого забора деревянный терем. Петушок сидел на крыше и показывал, откуда дует ветер, на пороге стояли лисицы и поддерживали козырёк. На дворе — беседки да сарай, украшенные колёсами и масляными лампами, и ещё мангал.

 

Был вечер, над мангалом поднимался дым, и по лесу разносился запах жареного лося. В доме пели и смеялись. Та компания охотилась без собак, и я порадовался. Не то, что я боялся собак, нет. Просто, начали бы ещё лаять и все такое. А я хотел подобраться, как можно тише, чтобы не разозлить хозяйку терема. Звали ее Альжбета Брониславовна. Все в лесу, кроме людей, знали, что она колдунья и за глаза называли просто Брóня. Некоторые люди приезжали к ней по делам колдовским, но то были люди издалека. А местные посещали терем, чтобы поохотиться в окрестностях, а после пожарить шашлыки и выпить водки.

 

Я протиснулся между двумя берёзами, что насадили здесь искусственно. Подходить с главных ворот я не рисковал. Так что пришлось пробираться сквозь заросли, что маскировали маленькую калитку сзади дома, которую сделали как раз для таких случаев, как мой. Кусты были острые, с колючками, но мне хлопот не доставили. А вот я кусты подмял, хотя старался лавировать, как танцор в толпе. Куда там...

 

Только хотел коснуться звонка, висевшего на калитке, как хозяйка выбежала из терема. Она на ходу застегнула молнию на синей пуховой безрукавке и махала мне руками, чтобы я исчез. Я отступил, опасаясь, что рассердил ведьму. Поговаривали, в хорошем настроении она не особо склонна колдовать на заказ, а уж в плохом...

 

 — Ты что себе надумал! — шипела она. — Да посреди бела дня!

Я поднял глаза на тёмное небо. Едва ли это время называлось днём. Даже снег стал не белым, а голубовато-серым, как и берёзы с ёлками, что отбрасывали на него чёрные тени. Ведьма проследила мой взгляд и затряслась, даже мобильник, висевший у неё на шее, словно звонок у коровы, подпрыгивал.

— Тебе что на крышах не сидится? На полях не лежится? Под сугробом не спится?

Я посмотрел на неё сверху вниз. Такая маленькая, просто смешно бояться этой женщины, хотя она и колдунья. И что это ещё за глупости? Я не медведь, чтобы под сугробом спать, я зимой в спячку не впадаю. Так что нахрабрился и сказал, как на духу:

— Я хочу стать человеком.

Первые мгновения мне показалось, что её схватил удар или какая-то другая болезнь, от которой люди немеют и падают без сил. Колдунья побледнела, рот приоткрылся, круглые глаза смотрели прямо на меня, но взглядом пустым и блёклым. Однако Броня очнулась быстро.

—Ты дракон, — сказала она. — Дракон!

 

И это была правда. Я настоящий дракон. Тот самый, в существование которых не верили и не верят. Ростом я вышел с хороший одноэтажный дом, у меня были гладкие чёрные бока, которые не пробили бы ни ветки, ни камни, ни разбитое стекло, на голове, конечно же, росли рога, на лапах — когти, спина продолжалась в длинный гибкий хвост. Всё, как полагается. Ах, да, ещё крылья. Огромные крылья, что ловили ветер и поднимали меня над облаками.

 

— Ты понимаешь, — говорила ведьма, — насколько это редко? Вас, бестий, осталось не много.

 

— Верно. Но я хочу быть человеком.

 

— Зачем? Зачем, рогатая твоя голова?

 

— Чтобы проехаться на метро, например.

 

Брониславовна покраснела от глупости моего ответа, но ведь не говорить ей всю правду.

 

Терем содрогнулся от хохота, и ведьма оглянулась, не разнесли ли гости здание. Она вытащила из футляра мобильник, повертела, не вызывал ли её кто-нибудь.

 

— Так, — сказала она, — я сейчас не могу говорить о ... таком. Приходи в понедельник утром, если не передумаешь.

 

Я спрятался в лесу под сугроб и опавшие листья. А в назначенный день приблизился к терему и ждал. Ждать долго не пришлось. В окне встрепенулись занавески, на крыльце скрипнула дверь, и Брониславовна, обув резиновые сапоги, топала ко мне через двор.

 

— Значит-ся, здесь, — пробормотала она вместо приветствия и скривила губы, от чего выпячилась чёрная бородавка на левой щеке. — Есть один способ, — сказала ведьма. — Я бы на твоем месте отказалась. Он не стоит поездки в метро или где ты там надумал шататься.

 

— Слушаю.

 

Странно, я был выше её, сильнее, мог бы придавал её одним ударом лапы, но она меня не боялась. А вот я боялся. И напускал спокойный вид, только чтобы о драконах не поползли глупые сплетни.

 

— Твои рога, — буркнула она.

 

Я тряхнул головой, как будто на неё сел голубь и курлыкал.

 

— Твои рога, — произнесла Броня медленнее, так, чтобы я услышал и понял каждое слово.

 

— Мне надо подумать, — сказал я.

 

— Подумай-подумай.

 

И ведьма повернулась на толстой резиновой подошве, будто на высоких каблуках, и засеменила к терему, как человек, уверенный, что отделался от навязчивого собеседника навсегда.

 

Совершить над рогами хоть какое-то непотребство — позор для дракона. Чем больше прожил дракон, тем сильнее становились рога. Они покрывались новыми чешуйками, наростами, грубели и каменели. Помню историю о старом дядьке Кшиштофе-Войтехе, который, вроде как, в конце пятнадцатого века родился, а к девятнадцатому вырастил целый куст на голове. Только вот умом и ловкостью не вышел, и когда, охотясь, спикировал на вепря, — хрясь! — и отломал ветку рога. Во всяком случае, так говорят. Хотел подняться в небо, да больше не смог. Собрались тогда собратья, посовещались, и вынесли ему приговор, чтоб не позорил род драконий.

 

Не сказать, что я носил кусты или деревья. С макушки торчали всего две ветки. Но и они покрылись толстым слоем чёрной луски, и когда я ночью заглянул в замёрзший ручей, они отражали свет звёзд. Всё тело, от шеи до кончика хвоста напряглось, будто меня зажали в тесной железной клетке. Но если я вознамерился стать человеком и познать всё то, что позволено людям, зачем мне рога? Я никогда не видел, чтобы хоть у одного из них из головы торчали суки или ветки.

 

Так что после дней и ночей таких рассуждений я стоял перед калиткой для тайных посетителей. Небо окрасилось серым, голубоватым, сизо-розовым и, наконец, просветлело. На ёлке долбил кору дятел, в земле под иглицей шуршали мыши. Я сидел на земле, будто чёрная статуя. Снег подо мной растаял, так что если кто-то наткнулся бы на калитку после меня, удивился бы круглой, размером с батут в парке Горького, прогалине. Кукушка в тереме пробила восемь раз. Колдунья до сих пор пользовалась старыми вещами: гулкими настенными часами, пыхтящим самоваром, скрипучим креслом. Я гадал: это часть магических ритуалов или жадность? Я гадал, но смотрел на окошко на втором этаже. Колдунья жила там, пусть вид похуже, чем на двор с парадными воротами, но она от пробуждения до сна контролировала маленькую калитку. Вот и в тот день Брониславовна раскрыла занавески, едва стих её храп. Колдунья ахнула. Она ахнула от удивления и алчности, о госте с таким заказом она даже во сне не мечтала. Топот по ступенькам, ёрзанье в сенях, и двери терема открылась. Броня спешила ко мне. Поверх ночной рубашки она набросила тужурку, ноги прямо в тапках сунула в резиновые сапоги. Ни мобильника на шее, ни помады на губах, даже волосы не расчесала.

 

— Пришел! — сказала она, когда до калитки оставалось несколько шагов.

 

Кто же её осудит за пыл? Ведьмы, колдуны, знахари и гадалки жаждали заполучить хотя бы чешуйку. А тут — целый дракон.

 

— Прошу, — сказала она и собственноручно открыла калитку.

 

Я перепрыгнул через забор, в калитку всё равно бы не протиснулся. Брониславовна с гордостью осмотрела меня от когтей до рогов и в одобрении крякнула. Она велела мне ждать во дворе. А сама бросилась в дом, собрать необходимое. Вернулась она быстрее, чем я подсчитал количество досок в главных воротах. Ведьма не переоделась, видимо, опасалась, что если закопошится, то я могу и передумать. В одной руке она несла садовые ножницы, те, которыми подрезают ветки молодых деревьев, в другой — топор. Броня подняла инструменты над головой, будто мне не хватало зрения рассмотреть самому.

 

—Подожди.

 

Какие-то остатки предосторожности шевельнулись во мне, наверное, те, что называются здравым смыслом. Как-никак я рогов собирался лишиться, а тут топор. Ни тебе травок, ни заклятий...

 

— Ты уверена, что сработает? Я действительно превращусь в человека? Так написано в одной из твоих ведьминых книг?

 

Ножницы и топор опустились.

 

— Не совсем, — призналась Броня. — Но это единственное упоминание, которое я нашла, — быстро добавила она и снова с готовностью подняла орудия.

 

—И что же это?

 

— Легенда. Но записана она не в какой-то там книженции, которую любой дурень купит в "Светоче", а в тетради, что передаётся поколениями по женской линии в моей семье, — рассказала ведьма, увидев мое разочарование. — Записала моя пра-пра-пра, — Брониславовна зажимала пальцы на руке, которая держала ножницы, — пра-прабабушка. Она писала о колдуне, которого донимал дракон. И вот однажды колдун подгадал, когда бестия спит, подобрался к нему, и отрубил рога. И дракон тотчас превратился в человека.

 

Мне трудно представить дракона, который, пусть, и спит, но не расслышал шаги человека.

 

—  Так что, — спросила Броня, — добро?

 

— Если не получится, я тебя съем, — сказал я.

 

Есть я её не собирался. Никогда в жизни даже не коснулся человека, не то, что напасть. Но Брониславовна поёжилась. Возможно, я первый посетитель, который сумел поколебать её самоуверенность.

 

— Сработать-то — сработает, — сказала ведьма, вероятно, вспомнив поговорку о том, что наглость — второе счастье. — Но как ты со мной расплатишься?

 

Вот об этом я не подумал. В человеческом мире многое, если не всё, держится на деньгах. Да и по законам мира за всё надо платить. Брониславовна заметила мое смущение и пошла в наступление:

 

— Гол, как сокол. А что от тебя ждать? В небе летаешь и по крышам ползаешь. Вот в прежние времена были драконы! Те такое богатство насобирали, что и сейчас в земле сокровищ не оберёшься. Да только, кто их найдёт? Так что заплатишь ты единственным, что имеешь: рогами.

 

— Э, нет. Что бы ни случилось, рога мои. Но если всё получится, и я стану человеком, найду работу и тогда расплачусь с тобой.

 

— Вот радость, — сказала она. И на моё непонимание добавила: — Ждать долго.

 

— Я могу пойти в услужение тебе. На год. Буду делать всё, что скажешь.

 

— Всё?

 

— Всё-всё.

 

— Два года. По одному за каждый рог. И пока не отработаешь, рога будут храниться у меня.

 

— Но ты их не станешь использовать.

 

— Хорошо, — сказала ведьма. — Но если будешь отлынивать от работы, заберу их себе.

 

Что ж, другого шанса не будет. Я подвинул голову к ведьме и сказал:

 

— Давай.

 

Вжух! Лезвие топора просвистело около макушки. Я даже не успел погоревать, что вместе с рогами лишусь всей магической силы.

 

Я ждал, что меня будет разрывать на части, раздирать в клочья и курочить, словно ржавое корыто, но вместо этого я сжимался. Моё тело сдувалось. Шлёп по спине — и исчезли крылья. Крылья! Меня то продавливали через воронку, то раскатывали, как тесто, то мяли, будто гутаперчивого человечка. Но человечка.

 

Холодно. Раньше я никогда не замечал мороза или жары. Звуки притихли, как будто враз пение превратилось в монотонный шёпот. И зрение ослабло. Раньше я видел жала каждой снежинки, а теперь на сером месиве стояли руки, худые, жилистые, белые. Вместо когтей — ногти, пальцы тонкие, под бледной кожей просматриваются голубоватые вены и лучи-кости. Ладонь гладкая, её расцарапали три линии, самая длинная из них оплетала большой палец, торчащий теперь обособленно. И, будто множество речек, речушек, каналов и ручьёв расписывали ладонь мелкие чёрточки.

 

Я поднялся на ноги, ещё неуверенно, пошатываясь. И ведьма захохотала. То ли от того, что всё получилось, то ли от того, что я стоял посреди её двора совершенно голый. И этот смех, дикий, заливистый, безумный, отбивался от терема, от ворот, от деревьев и взмывал в небо.

 

Лето третьего года. Я прошёл по улице на окраине Червеня. Мои старые кеды покрылись дорожной пылью. В рюкзаке лежали бутерброды, яблоки, запасная майка и носки, так как люди, как оказалось, крайне зависимы от еды и одежды. Ещё в рюкзаке лежали рога, опрятно завёрнутые в льняное полотенце, хотя несколько чешуек ведьма, всё же, отжала себе, найдя к чему приколупаться в моей службе.

 

Я остановился у шоссе и ждал маршрутки. В кармане шорт похрустывало несколько купюр, то, что я заработал, задержавшись у ведьмы на несколько месяцев. «Может, ну его, тот Минск?» — спросила она, когда я шнуровал кеды в сенях, будто пожалела, что эксплуатировала меня, как раба, два года. «Заходи, если что» — сказала она, когда поняла, что я не задержусь, и, вот уж чего не ожидал, сжала меня в объятиях. Выпустила и, чтобы не расчувствоваться больше, сказала, тем сварливым тоном, к которому я привык: «Ползи давай отсюда, бестия». Когда я оглянулся в воротах, Брониславовна на крыльце махала мне платком на прощание, потом смахнула слезинку, а потом и вовсе махнула на меня рукой, дескать, пропащий, и вернулась в дом.

 

Что сказать, я не жалел. За последние два года я пережил многое, но по-прежнему, частенько забирался на крышу и гадал, какие формы принимают облака. Чайники или вараны, леший или велосипед, медведи, кошки, а может, даже дракон. Бывает раз выходил, другой, а на третий подует ветер. Я вставал, разводил руки, щупал пальцами воздух, вот-вот, казалось, расправятся крылья и полечу... Но нет. И я тосковал. А потом расходились облака, и между ними сверкала новая звезда, моя звезда. Ведь я научился улыбаться и плакать, я познал стыд и гордость, я понял, что такое ложь и что такое правда. Я узнал многое. Многое ещё и предстоит, всё то, что доступно только человеку.

 

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 4,33 из 5)
Загрузка...