В этой истории больше вопросов, чем ответов. У нее нет начала и, похоже, не будет конца. Впрочем, ощущение конца чего бы то ни было – это чувство весьма субъективное, и мне уже несколько раз представлялось, что вот он, конец, наступает. Да и другие, что рядом, кивали головами - мол, да, это он, и горестно вздыхали. Но вот я по-прежнему внутри этой истории оглядываюсь вокруг, вижу убегающие в небо стволы, вдыхаю запах хвои, топчу белый-белый снег, разглядываю свои следы - других я здесь не видел. Это она – блаженная Тристания, вечная Тристания, необъятная и неисследованная. И по-прежнему продолжается моя история, и я теперь не верю в конец и всем об этом говорю: «Конца не будет!» Жаль только, что та точка, от которой я помню, перемещается вместе со мной по невидимой временной шкале, а мой ограниченный объем памяти теряет самые ранние файлы воспоминаний, заменяя их новыми. Скоро я буду помнить только Тристанию, скоро я буду думать, что только она и есть (О, как я жду это время!). Но до тех пор, пока я не забыл все прочее, трудное, что было до неё, я обязан, просто должен рассказать о том, каким был мой путь сюда. Рассказать тебе затем, что, может быть, ты придешь за мной. Я буду ждать тебя здесь. Всегда буду ждать и надеяться, что ты найдешь меня. Важно! Запомни! На этом снегу только мои следы – ты легко найдешь меня. Пока только мои.

Итак, сначала. Сначала лишь туман. И не верь тем, кто думает, что извлекает из этого тумана удивительные истории. Бесполезные фантазии. Даже если они упомянут про Адама и Еву, про восставшего Денницу, про гордых Титанов и мудрых Атлантов - не верь! Они не знают, о чем говорят. Всё это - лишь круги на воде, а что на дне этих историй ведают только бессмертные Боги. Хотя, Атлантида была - скажу вам совершенно точно. От нее в моей памяти остались бескрайние зеленые луга, высокие стройные люди в живописных одеждах, низкие города из цветного камня и пирамиды. Повсюду эти пирамиды из голубого и лилового хрусталя: огромные - на площадях, и маленькие - на столах и солнечных подоконниках. И, наверняка, к моей истории всеведущие атланты имеют отношение (как, впрочем, и все прочие, о ком забыли люди), но только я не вспомню какое, потому что я такой же смертный, как и ты, читатель, и мало помню, мало знаю. И даже больше тебе скажу: я позабыл самое главное, отчаянно позабыл, что было в той лиловой шкатулке из хрустящего тростника размером чуть больше ладони, что спрятана под башней. И только слабая надежда - последнее, что у меня осталось - заставляет меня писать эти строки. Надежда на то, что, выслушав мою историю, ты не отмахнешься от меня, как от назойливой мухи. Не посмеешься над этими строками, как над глупой шуткой. Не примешь это за легкомысленный бред и тем более, упаси тебя, за коварную дешевую разводку. А отправишься на поиски моей тростниковой шкатулки, ибо, поверь мне, нет ничего важнее на свете чем то, что находится в ней. Тем более, я расскажу тебе, где искать. Я буду вести тебя до конца, отматывая по-памяти клубок пути обратно из тех мест, в которых оказался теперь я - горемычный невозвращенец, одинокий скиталец, Странником зовут меня местные. Пугливые местные, что опасаются смотреть мне в глаза и предпочитают молчать, даже когда я их спрашиваю. Поэтому я не спрашиваю их ни о чем... Но я отвлекся.

На самом деле, читатель, в своих поисках ты наткнешься на два предмета. О лиловой шкатулке я уже упомянул, и она - главное, запомни это! А второй предмет - это репилент-рассеиватель квантового поля +1Б10, тот самый, который поможет тебе использовать башни, чтобы рано или поздно добраться до Тристании (а там, дай Бог, и свидимся). Хотя и это не главное. Возможно, как только ты откроешь шкатулку и найдешь то, о чем я забыл, для тебя вообще не останется никаких дел, точнее, там уже ты будешь сам решать, кому куда идти и что искать. И пусть тогда ты про меня даже забудешь, пусть я пропаду навеки в этом холодном лесу - это нет, нет, не главное. Главное, и это запомни тоже, заруби у себя на носу, ни в коем случае не включай репилент до тех пор пока не найдешь шкатулку. Иначе повторишь мой путь.

Этот прибор работает очень странно. Кажется, будто ты переносишься в другое место. И, вообщем, это верно. Место другое. Но правда в том, что и с тобой самим что-то происходит: ты уже не тот, что прежде, замечаешь в своей памяти что-то лишнее, а часто не только в памяти, но и в сердце. Как будто на месте прежнего стало что-то новое, чего ты не знал. И вроде даже и приятно, сердце бьется и чего-то ищет, но как быть с прежним? Куда исчезло то, что было прежде? Даже сухого остатка не остается, и так мучительно, как будто что-то потерял. Я расскажу тебе о том, что было со мной после того как я нашел репилент. Потом я расскажу тебе, где его оставил. Но только запомни (заруби это себе на носу!) когда найдешь его и захочешь вдруг использовать (ну, когда совсем уж тошно будет) вспомни эту мою историю, и то, как мучительно мне было существовать с таким вот новым дырявым сердцем и не трогай репилент. А отправляйся искать лиловую шкатулку - в ней твоя сила, в ней всё, всё, всё.

Я сам родом из одного из средних миров. Там где только люди и, в целом, безопасно, есть небо, и худо-бедно можно жить. Можно жить до тех пор, пока тебе не становится тесно. В средних мирах людей всегда слишком много и трудно бывает дышать. Тогда ты отправляешься искать репилент. Ну, то есть, ты сам не знаешь, что его ищешь, а просто думаешь, что хорошо бы найти что-то такое, что поможет тебе сбежать ото всех этих людей туда, где воздух чище и трава зеленее. В итоге ты ищешь репилент. Эх, если б знать, что надо искать лиловую шкатулку!... Но, как правило, никто из смертных в средних мирах об этом не знает (кроме теперь тебя), все ищут репилент. И вот я нашел. Это не так сложно: репилент надо искать всегда в таких местах, где есть башни. Если видишь много башен, не одну, почти наверняка, что где-то в тут должен быть репилент. А вот лиловая шкатулка - она всегда под одной башней. Одной единственной на много километров. И эта башня необычная. Впрочем, я позже тебе об этом очень подробно расскажу.

Мой репилент находился в районе линий электропередач. Знаешь, такие башни-железяки? Вот. Я убегал в лес - дышать воздухом, и там была одна такая странная поляна, как раз под линиями электропередач. И меня так и тянуло туда на эту поляну, посередине которой стоял здоровенный, развесистый дуб, который особенно напоминал мне что-то иное, не из нашего мира (особенно когда он был голый под первым снегом, под сизым небом, одинокий и брошенный здесь, как бездомный пес). Я приходил к нему, садился прямо на торчащие из-под земли корни, прижимался к бугристому стволу и думал о чем-то несбыточном. О чем и не вспомню теперь - проклятый репилент не оставил ничего на память из тех дней. Я только знаю, что отчаянно просил, глядя на эти холодные уродливые башни, нелепо торчащие из заснеженного леса, просил и умолял забрать меня отсюда. И однажды я нашел репилент.

Весной, когда просыпаются птицы, а вместе с птицами возвращается и оцепеневшая надежда, мне зачем-то вздумалось залезть на дерево, на тот самый дуб. И там, среди молодых листочков, блеснуло что-то металлом, но не таким тусклым и гнусным, из которых сделаны были мои первые башни. Этот металл, гладкий будто зеркало, яркий как пламя, так и просился взять его в руки и заглянуть в отверстие. И я взял, и я заглянул. И тут же перестал быть собой. Вместо меня с дерева спустился кто-то другой, точнее уже не с дерева. Я кубарем скатился с веревочной лестницы, что висела на ЕЁ балконе, и оказался в ЕЁ бассейне мокрый и грустный. Глядя на зеленое дно, я видел ее зеленые глаза, и что-то новое в сердце плакало и молилось. И только о НЕЙ были эти слова, и только о НЕЙ были эти слезы. Всё, что было после - это бесконечные дни на лужайке, с которой виден её балкон. Ближе было опасно. Меня били ее большие угрюмые охранники с маленькими мутными глазками, кусали ее злые быстрые собаки с большими лапами и маленькой лысой головой. Я питался травой и дождевой водой, как животное, я боялся спать и сутками не отводил взгляда от ее балкона. Я ломал голову над тем, как бы добраться до нее, чтобы взглянуть хотя бы раз, хотя бы одним глазком на ту, пленником которой стало мое сердце. Я так измучился, что ненавидел уже сердце свое и мечтал вырвать его из груди, и пусть его растопчут. Я хотел заставить себя уйти, убежать, укрыться. Но не было мне дороги, сердце видело только один путь - к ней. И вот я под ее балконом. И ничего, только боль - проклятый репилент! Давайте, псы, грызите! Вот вам мое горло, я все равно отсюда теперь никуда не денусь.

Прошло лет сто, может немного больше. Возможно, что она давно умерла, возможно, что ее там и не было. Балкон обрушился, а там, где был бассейн, росла трава. Псы таскали мне еду и лизали руки. Я уже давно не приближался к дому, хотя мне уже никто не мешал. Боялся ее не найти, боялся, что придется себе признаться, что уже нечего ждать. А сердце по-прежнему хранило это странное чужое чувство, так нелепо ставшее моим, этот неведомый образ, близкий, любимый и вместе с тем предательски далекий. А сердце все билось, живое сердце, неутомимое в своем желании любить.

Когда дом рухнул и на его месте вырос лес, пришел человек в длинном красном плаще и, взглянув на меня, покрытого плесенью и паутиной, объявил, что пора уходить. Выслушав мой отказ, он молча начал строить башню, камень за камнем, год за годом. Я сидел и ждал, а башня росла, крепкая и круглая - такая, что не обхватишь руками, все выше и выше. Я сидел у ее подножья, прижавшись спиной, как когда-то, бывало, сидел у своего дуба. Но я уже ничего не просил. Я только смотрел на этого странного человека в красном плаще, на его зеленые раскосые глаза на бледном лице и думал, что, возможно, вот также я бы мог смотреть на ее лицо, если бы нашел то место, где она существует.

- Тристания, - сказал человек в красном плаще. - Ты найдешь ее в Тристании.

Тогда я встал и пошел.

- Погоди, - сказал мне человек.

Он нагнулся к основанию башни и, проделав там какие-то манипуляции, извлек небольшую лиловую шкатулку:

- Вот. Я хочу прямо сейчас дать тебе выбор. Ты можешь отправиться на поиски Тристании, а можешь прямо сейчас, прямо здесь открыть эту шкатулку. И все изменится. Выбирай.

Он улыбнулся, ласковыми глазами встретив мой одинокий взгляд, выслушав мой обреченный вздох, и указал длинным костлявым пальцем влево на песчаные холмы, что торчали из-за леса:

- За холмами. Там за холмами ты найдешь крепость. Лучники обстреляют тебя с высоких башен огненными стрелами. Но ты кричи: "Тэлла!" Это означает на их языке, что ты сдаешься. И не забудь держать пустые ладони высоко над головой.

Сказав это, добрый человек в красном плаще отвернулся от меня и, присев у подножья башни, выдвинул нижний камень, бережно положил шкатулку в образовавшуюся дыру и задвинул камень обратно. Запомни, читатель! Эта башня в лесу, в котором повсюду паутина и добрые собаки с печальными глазами. Эта башня, построенная из сизых камней, влажных и скользких, совершенно круглая, одиноко смотрит в небо, раскинувшееся над ней черной бездной бесконечных ночей ожидания. Башня, скрывающая в своем чреве самое дорогое сокровище этого мира – то, что спрятано в лиловой шкатулке из легкого тростника, которую я отказался открыть.

Я равнодушно следил, как горящие стрелы шипящими кометами пролетают мимо меня, даже не согревая. Мои руки были подняты высоко над головой, губы монотонно твердили: "Тэлла, Тэлла." Вокруг были башни, башни, много башен. Стены крепости, утыканные лучниками, и ров, наполненный черной жижой . «Экое средневековье», - усмехнулся я про себя. Я терпеливо дождался, когда настороженные и суетливые люди в черных камзолах и железных шлемах свяжут мне руки и, быстро переговариваясь на своем непонятном языке, проведут меня по винтовой лестнице на самую вершину одной из башен в темную тесную камеру и запрут, оставив одного в темноте. Я лежал со связанными руками на каменном неровном полу, и одно заветное слово плавало в моей голове, срывалось шепотом с пересохших губ: "Тристания! Тристания!» Теперь она для меня стала Тристанией. Теперь у нее появилось имя. Сочное, вкусное таяло на языке. Что-то блеснуло на потолке, я широко распахнул глаза и счастливо рассмеялся. Репилент. Конечно. Башни, а значит неизбежный репилент. Тот самый путь в Тристанию, к ней, который указал мне мудрый человек в красном плаще. Человек, построивший башню. Я взобрался по стене пауком, цепляясь за невидимую паутину, я щелкал зубами и жадно пускал слюни. Я снова получил репилент.

И вот я под водой. Черной и вязкой. Мне казалось, что я никогда не всплыву. Дыхание почти закончилось, сквозь темную воду не было ничего видно. Я стремился вверх отчаянно и жадно. И, наконец, я вынырнул в ночь. В незнакомую ночь. Я оглядывался в поисках берега. И мне было страшно. Так страшно, как никогда еще не бывало. Репилент снова сделал что-то с моим сердцем. Оно будто уменьшилось в размерах. От чувства, что занимало его больше века, не осталось и следа. Сердце было пустым и напуганным. И я плыл куда-то, захлебываясь слезами, а потом бежал по песчаной вязкой земле и выл, выл, как одинокий койот. Мне было страшно, потому что казалось мне, будто кто-то целится мне в спину. И казалось мне, что тысяча преследователей с изрисованными краской кровожадными лицами гонятся за мной. Я бежал, боясь обернуться, потому что знал, что все это правда. И я ненавидел себя за то, что выбрал неправильно и снова использовал репилент. Я ненавидел ее за то, что не оставила и следа от того чувства, что отравило и опустошило мое сердце. И еще я ненавидел человека в красном плаще за его Тристанию, единственную цель, что у меня осталось. И вот я бежал и выл. Я ненавидел и боялся. Я знал, что пропал, пропал, пропал. Наконец я споткнулся. Они окружили меня шумной босоногой толпой. Они топтались вокруг меня и шипели на своем змеином языке. На их тощих ногах гремели браслеты. Они пинали меня деревянными палками с заостренными концами. Я смотрел в землю, я боялся поднять глаза и увидеть их лица. Их цепкие руки быстро забегали по моему телу - и вот я был уже связанным. И вот они уже куда-то тащат меня сквозь ночь, подвесив за руки и за ноги к длинной палке. Я болтался на ней, будто пойманная дичь, и отчаянно выл. Дикари, это дикари, и они съедят меня - в этом я был уверен.

Но вышло все иначе. Ты, конечно, предчувствуешь читатель, что в том месте, куда они притащили меня, обязательно будут башни, спасительные башни. Но только все было гораздо лучше. Они принесли меня и бросили к подножью одной, одной единственной башни! Догадываешься, к чему я клоню? Я лежал на спине и счастливо улыбался, разглядывая красные, как кровь, кирпичи из которых была сложена башня. Эта башня была бесконечно высокой и терялась в серой дымке туманного утреннего неба. В этой башне были длинные овальные оконца у самого верха и массивная железная дверь. Дверь распахнулась, и удивленные зеленые глаза уставились на меня. Ослепительные изумрудные сияющие глаза на бледной, как мел, коже. Алые губы, слегка приоткрытые - влажные, манящие губы. И черные мягкие волосы лежали на обнаженных плечах. Все ее тело, гладкое и белое, мерцающим невероятным видением предстало передо мной. Она была почти совершенно голая, только зеленая суконная повязка прикрывала ее широкие бедра. Серое туманное утро делало все вокруг зыбким и нереальным: деревню с десятком соломенных хижин, тощих смуглых людей с размалеванными краской лицами и тусклыми глазами. Они окружили башню, стоящую у ее подножья зеленоглазую богиню и меня, лежащего связанным у ее ног. Все они почтительно молчали, опустив глаза в землю. И лишь один самый высокий и смуглый что-то шипел несмелым голосом, указывая на меня костлявым пальцем с большим черным перстнем на нем.

Я почти перестал дышать, я смотрел, как она кивает, как струятся по телу ее волосы, приоткрывая обнаженную грудь. Мучительная игла желания пронзила меня, кажется, слезы текли у меня по щекам и, кажется, я дрожал словно испуганный щенок, подтягивая вверх колени, бессильным стоном отпуская на волю жгучую слабость, что лишила меня разума. Она приказала развязать меня, и они развязали. Прикосновения их жестких пальцев были противны мне - я жаждал чувствовать нежную кожу. Она поманила меня за собой. И я пошел. По ступеням выше и выше я шел за ней, как загипнотизированный, глядя как под зеленой повязкой движутся ее танцующие бедра туда-сюда, туда-сюда. Я, кажется, продолжал стонать, но я не помню, я помню только очертания ее бедер под зеленым сукном и это плавное движение. Но вот наваждение закончилось. Мы стояли на пороге ее жилища. В тесной комнате на полу валялись шкуры, тёмно-красные, и пахло сушеной травой. У овального оконца стоял столик, на нем зажженная свеча и куча разных коробочек, шкатулок. Среди них, конечно, была и та самая заветная моя коробочка, лиловая, размером с твой айфон, читатель. И я вздохнул, увидев ее. Кажется, в тот момент я уже догадался, что будет. Да и ты, читатель, если обладаешь достаточной проницательностью, тоже все уже понял. Ну, так слушай. Слушай. Слушай и не думай ухмыляться и обвинять меня в глупости. Ведь эта история слабости моей. Не глупости, нет - слабости. Так стань же ты сильнее несмотря ни на что. Стань!

Лишь пару секунд занимала меня шкатулка. Не до нее мне было. Мои глаза жадно впились в ее приоткрытый рот. Мне хотелось упасть на колени, обнять ее бедра, прижаться лицом к самому сокровенному. Моя рука потянулась к ее груди, нетерпеливые пальцы скользнули вдоль нежной округлости и коснулись твердого соска. Но она отпрянула, отступив назад, в ее глазах появилась дымка, а на щеках румянец. Я вздрогнул от ее голоса, который был неожиданно хриплым:

- Откуда ты пришел? - спросила она на вполне понятном языке.

Я уставился в ее глаза и промолчал. За долгие годы я отвык разговаривать. Она кивнула в сторону столика:

- Хочешь открыть ту шкатулку?

Я опять промолчал, упрямо глядя в ее глаза. Она облизнула губы.

- Ты можешь прямо сейчас взять эту шкатулку и уйти, - и, помолчав несколько секунд, добавила. - А можешь пойти со мной.

Я взял ее протянутую руку, другой рукой схватил ее за шею и жадно притянул к себе. В ее зеленых глазах промелькнул страх.

- Не здесь, - зашептала она, но я не слушал. Она упиралась мне в грудь и отводила бедра. - Стой! Здесь нельзя!

Я крепко сжал ее руку и потащил вниз по лестнице. Возле башни никого не было, деревня опустела.

- Туда! - показывала она пальцем в сторону редкой рощицы. - Туда!

Я рычал, как свирепый пес, но все же шел, почти бежал, туда, куда приказывала она мне, крепко схватив ее за волосы и волоча за собой.

- Там за лесом... есть место... - задыхалась она. - Нам туда.

Я шел.

- Я буду твоей, - шептала она.

Я бежал.

- Смотри! - показала она рукой.

За рощей был высокий холм и, обогнув его, мы вышли к огромной площадке, похожей на аэродром. Вся она была окружена высокими металлическими столбами, увенчанными наверху чем-то похожим на шляпу гриба.

"Башни, - обреченно подумал я, чувствуя, как ярость поднимается к моему горлу и готовится выплеснуться наружу. - Башни".

Я закричал, я с силой оттолкнул ее от себя, и она упала на землю. Но тут же вскочила и побежала в сторону башен прямо к середине площадки. Там я настиг ее, там я набросился, схватил ее, кусая, целуя, повалил на землю. Я видел ужас в ее глазах, я чувствовал, как ее нежная кожа под моими железными руками превращается в сухой пергамент, я впивался губами в ее влажные губы и задыхался от зноя в ее горящем теле. Но яркая знакомая вспышка отбросила меня от нее и навсегда нас разделила. Только кровь под моими ногтями, да соленый вкус на моих губах остались мне от нее.

На этот раз репилент не ошибся, хотя мне это было все равно. Я лежал на черной земле, надо мной шумели деревья, зелеными кронами застилая хмурое небо. Мне было не страшно и не больно. Я уже ничего не хотел. Мне некуда было стремиться теперь. Мое сердце было спокойным и безразличным. Я знал, что бесконечный холодный лес, окружавший меня, это и есть Тристания - страна остывших сердец и уставших душ.

Ну, вот и все, читатель, дальше моя история скучна. Я зарываю это послание в землю и ухожу на север в бесконечно-белое. Там среди древних мамонтов и белых медведей я буду век за веком ждать тебя в надежде, что ты все сделаешь правильно. Запомни: ищи одинокую башню и не поддавайся искушениям. Запомни: если будет вокруг много башен, ты легко найдешь репилент, а значит и выход из любой ситуации. И когда ты придешь (о, я верю) в твоих руках будет заветная лиловая шкатулка, легкая как перышко. Ты бережно откроешь ее передо мной, дрожащим от предвкушения и плачущим от счастья, и я загляну в нее, я вспомню, я с удивлением пойму. Я упаду на снег, в моих глазах отразится глубокое лиловое небо Тристании, я прошепчу «свобода» и … исчезну. И это уже будет насегда.