Сгоревший сад

Сквозь плотный воющий рой охристых песчинок с трудом пробивалась крохотная человеческая фигурка. Каменная пыль, точно живое озлобленное существо, задувала в лицо, просачивалась сквозь многочисленные прорехи потрепанного плаща, набивалась в сапоги. Но странник упорно продолжал брести, сильно наклоняясь вперед, будто сопротивляясь сильнейшему тайфуну.

Одной рукой он придерживал до странности неуместный остроконечный шлем с подвязкой на подбородке, второй сжимал длинную можжевеловую трость. Палочка, точно чуткая ищейка, бродила по земле, вихляя из стороны в сторону в поисках малейших неровностей. Глаза путника плотно закрывала глухая промасленная черная повязка.

Вихрь, словно злясь упорности скитальца, задувал все сильнее, норовя сбить крошечного человека с ног, царапая и шелуша нежные, горящие румянцем щеки, но тот лишь слегка кривил рот в упрямой гримасе. Истоптанные сапоги ритмично загребали песок, оставляя после себя бесформенные ямы, мгновенно заметаемые свирепой бурей.

Однако противостояние не могло длиться вечно. Ярость песка постепенно ослабевала. Еще несколько минут — и буря утихнет. И все же ее силы пока хватало, чтобы учинить какую-нибудь пакость. Занемевшая рука путника уже не так цепко держала трость, и та постепенно отклонялась в сторону, поддаваясь злобному дыханию пустыни. В какой-то момент темно-бурый остроконечный камень, точно акулий плавник, проскочив мимо щупа, рванулся под ноги странника. Белый до истертости мысок сапога беспомощно запнулся о подлый минерал, нога шлемоносца подвернулась, и хрупкий путешественник, вскинув руки, рухнул на горячие плиты-камни.

Вынырнув из-за песочной завесы, закутанная в грязную ткань фигура метнулась к падающему. Прежде чем тот коснулся камней, сильные руки подхватили его за торс и плечо, удерживая, рванув наверх, легко, как куклу, поставили на ноги.

Ослабевшая буря досадливо прошелестела неразборчивое ругательство и рассыпалась мириадами опаляюще жарких песчинок.

Показавшийся из-за туч медный диск солнца немилосердно осветил Расплавленную Пустошь, посреди которой, все еще держась друг за друга, стояли двое.

— Спасибо, Марлоу. — Низкорослый юноша, легонько сжал сильные плечи товарища, виновато улыбаясь, почесал затылок под нелепым шлемом. Рядом с Марлоу он казался ребенком — его макушка едва приходилась вровень с плечом друга. — Еще бы немного — и принял песочную ванну.

— Осторожнее надо, — рыкнул тот.

По-детски свежее лицо юноши повернулось к напарнику. Пропитанная жидкостью тряпица матово желтела в жарких лучах.

— Чего ты завелся-то с полтычка? — смешливо спросил он. — Подумаешь, камешек? Что я, мало падал, что ли?

— Слишком много, — буркнул высокий. Лицо его закрывала маска-шарф. Хмурые глаза невесело щурились за потрескавшимися защитными очками, сработанными из обсидиановых дисков и кожаных ремешков.

— Ла-а-дно, не дуйся. — Крошечная ручка, ощупью добравшись до плаща товарища, слегка потрепала вылинявшую парусину. — Буря кончилась?

— Похоже. — Марлоу, проворно нагнувшись, подобрал оброненную тросточку, осторожно протянул хозяину, слегка коснувшись набалдашником кончиков пальцев друга.

Лицо слепого осветила удивительно ясная, лучащаяся теплом улыбка:

— Спасибо, Марлоу. А раз кончилась, снимай-ка эти дурацкие очки. Как ты будешь мне описывать красоты округи, если ни беса не видишь?

Высокий, что-то пробурчав, стянул очки, осторожно обернув линзы ремешком, убрал за пазуху.

— И маску, — промурлыкал юноша.

Холодно-серые, точно отлитые из стали глаза сощурились.

— Мы посреди пустыни, — ласково напомнил калека.

На этот раз из-за воротника донеслась отчетливая, пусть и тихая брань. И все же рука в потрескавшейся перчатке потянулась к лицу, обхватила ткань, и, мгновение помедлив, стянула маску на горло, открывая уродливый шрам, идущий через правую бровь, зигзагом сбегающий по скуле к щеке и, уходя вниз, рассекающий губы. Верхняя, отмеченная лишь белесой черточкой, срослась нормально, но вот нижняя противоестественно выпирала, открывая мерзкого вида розовый раздвоенный бугорок там, где половинки так и не смогли соединиться.

Юноша все это время спокойно и тихо стоял, лишь слегка склонив на бок голову, точно внимательнейшим образом наблюдая. Когда шорох стих, и руки Марлоу замерли, малец снова радостно улыбнулся:

— Другое дело! Мы почти на месте. Айда за мной!

И с этими словами бесстрашный разведчик рванул вперед, обнаруживая ловкость и резвость, присущие скачущей по саванне антилопе.

— Эй, Кай! — рявкнул здоровяк. — Сколько раз повторять: не выбивайся вперед!

В ответ донесся лишь озорной смех убегающего сорванца.

Чертыхнувшись, Марлоу, западая на левую ногу, устремился вслед за другом. Хромота не мешала его движениям — четким и отточенным мановениям бывшего солдата, — и не сулила боли, однако угнаться за Каем было далеко не так просто. Поднажав — в стороны брызнули фонтанчики песка — Марлоу ускорился, высматривая, нет ли поблизости опасных для Кая камней.

Поправляя норовящие сползти лямки громадного рюкзака, он догнал юношу лишь в двухстах метрах от цели путешествия.

Кай попытался стянуть шлем.

— Еще рано, — буркнул Марлоу. — Каменюга на десять часов, метров шесть.

Юноша нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— С какой стороны мы подходим?

Марлоу оценивающе осмотрел окрестности. Привычно далекая высохшая длань саксаула, едва различимая на горизонте, находилась теперь чуть правее, чем обычно.

— Похоже, с северо-запада. Буря, что б ее.

— Ага, — просиял Кай и тут же сосредоточенно нахмурил лоб. — Значит, это полуметровый треугольный валун с засохшим мхом!

— Точно. — Марлоу давно привык к необычной памятливости друга, и все же порой удивлялся: сколько же разнообразных сведений умещается в этой крошечной головке. — Идем, уже почти полдень. — И, предугадывая следующий вопрос слепого, добавил:

— Облаков нет до самой Утлой Гряды. Ни птиц, ни зверей. Чисто, как на сковородке.

— Только если готовил не ты, — хохотнул Кай и первым зашагал к показавшимся вдалеке руинам.

Здоровяк не мешкал. Двигался почти вровень, отставая лишь на полшага, чтобы у Кая не пропадало чувство лидерства. Начни он обгонять кроху или попытайся поддерживать под руку без особой причины — рисковал получить можжевеловой тростью, а снова испытывать ее прочность ему совсем не хотелось.

Каменные развалины возвышались среди песков, словно раскопанный могильник на пустыре. Повсюду остатки стенных укреплений, разломанные колонны с некогда прекрасной витиеватой резьбой, обточенные ветром и песком. Местами дорогу преграждали части притолок, обглоданные временем поперечины и балки, каменное крошево и остатки кладки. Кай лавировал среди руин с ловкостью кошки, безошибочно приближаясь к остаткам внутреннего двора — обветшавшей прямоугольной стене, ощерившейся обломками колонн, выступами балюстрад и оконных витражей.

Марлоу держался рядом, собранный и чуткий, готовый в любой миг броситься вперед и поддержать. Лямки немилосердно впивались в плечи. Марлоу беззвучно зарычал.

Они остановились у самого проема. Некогда прекрасная лестница с узорчатыми перилами и каменными львами превратилась в искромсанную гармошку, усеянную провалами и осколками битого камня.

Кай в ожидании замер, повернулся к замершему позади другу.

— Идем?..

— Секунду. — Здоровяк прислонился к обломку колонны, дышал глубоко, но ровно и тихо, чтобы Кай не понял, как тот устал. — За тобой не угонишься. Я сейчас.

Чтобы добраться к полудню, выходить приходилось еще до рассвета. Сначала они пробирались грязными улочками Кардуина, блуждая среди отбросов, нечистот и мусора, стараясь не попасться на глаза страже и мародерам, потом, выбравшись за городские стены, шли среди песка и зноя. Долго и тяжело. Да еще с ношей, набирать которую приходилось еще в городе.

Кай хотел было тоже нести хотя бы часть, но Марлоу наотрез отказался. Они едва не повздорили из-за этого, но в итоге, ценой треух ударов палкой и шуточной потасовки ему удалось настоять на своем. Кай, пусть и с неохотой, уступил. И Марлоу радовался этому. Как бы малыш чувствовал себя, таща на загривке огромную, доверху набитую урну? Да еще в его состоянии... Он не мог допустить даже мысли об этом, и, конечно, взвалил все на себя. Раскаиваться не приходилось, но спина жутко ныла, а ноги едва не подкашивались.

Марлоу отер выступивший на лбу пот.

— Ну, идем...

Кашель подступил с омерзительной внезапностью. Мужчина едва успел выхватить платок, кусок занавески, срезанной в одном из уцелевших домов Удочного квартала. Закрыв рот платком, прокашлялся, убрал обрезок в карман.

Кай смотрел на него.

— Проклятый песок, — пояснил Марлоу. — Опять наглотался. Ну, двинулись.

Этого стоило ожидать: непоседа опять попытался самолично вскарабкаться по ступеням.

Марлоу догнал строптивца, схватил за руку. Тот тут же попытался огреть наглеца тростью. Завязалась шуточная склока, закончившаяся щекоткой и общим смехом. Потом Марлоу подхватил Кая на руки и ступил на опасный участок. Он двигался решительно, но осторожно, бережно сжимая драгоценную ношу, а Кай, секунду назад громко возмущавшийся, прильнул к нему, словно котенок к большому и доброму псу, сжимая ручками плечи друга.

Вместе они поднялись к стене, миновали арочный проем и оказались во внутреннем дворе.

Пустырь был ровно-прямоугольным, по форме окружавших стен, вытоптанным и бесцветно-грязным — именно так выглядит давно умершая, истерзанная огнем и множеством ног почва. Лишь местами унылую серо-буроватую землю разбавляли угольные с лиловатым оттенком пятна — следы их с Каем трудов.

Едва ступив на ровную землю и убедившись, что на пустыре не появилось никаких камней, Марлоу отпустил ерзавшего от нетерпения юношу. Тот, потянувшись и довольно потирая руки, стянул остроконечный шлем. Золотые кудри, освободившись от сдавливающего железа, чудно́ развивались на легком ветерке, просачивающемся сквозь прорехи стен. Кай тряхнул головой, довольный свободой, тут же приглушенно зашипел, стал перебрасывать шлем из руки в руку, точно вытащенную из углей картошку — сталь сильно нагрелась под жестоким солнцем.

— Бросай.

Марлоу едва успел поймать полетевший прямо в лицо шлем. Еще миг, и острый конец брони выбил бы ему глаз. Хмыкнув, здоровяк убрал ненужную пока защиту, выбрался из-под лямок, осторожно опустил тяжелый рюкзак. Кай вприпрыжку скакал вокруг, точно спущенный с цепи щенок, наслаждающийся долгожданной свободой.

Вот очередной порыв ветра сдул золотистую прядку со лба юноши, и взору открылся розовато-белый шрам-вмятина чуть выше левого виска. В сердце раскаленной иглой ткнулась боль.

Не осознавая движения, Марлоу потянулся к собственным глазам. Рукав его куртки тут же пополз вниз, открывая длинный ровный шрам на предплечье. Если кто спрашивал, Марлоу отвечал, что поцарапался, продираясь сквозь кусты акации. Хотя, сказать по правде, любопытствующих было маловато.

Под смех и словесные излияния Кая, воспевающего хорошую погоду, мужчина развязал тесемки рюкзака, стал одну за другой вынимать длинные пузатые кувшины с повязанными тряпками горловинами. Тряпочки запылились и почернели. Каждый из трех кувшинов был доверху набит золой и пеплом. Чего-чего, а пепла в Кардуине — хоть отбавляй.

Оценивающе оглядевшись, Марлоу отметил:

— Похоже, из юго-восточного угла и западной стены поддувает. Пепел почти полностью унесло. Не беда, прорехи пустяковые, мигом залатаем.

Кай, перестав плясать, завертелся на месте, пытаясь понять, в какой стороне юго-восточный угол.

— Расслабься, баловень. Там совсем немного, я справлюсь сам. Ты пока поиграй.

— Не, я тоже...

— Там на пару камней всего. А ты пока проверь, верно ли расчертил квадраты.

Юноша фыркнул, откидывая золотистую прядку со лба. Губы сложились в до боли знакомую упрямую мину.

— Все там правильно! Не спорь с картографом! И вообще! — Вдруг совсем другим, застенчивым и ласковым голосом он добавил:

— Где здесь западный угол?

Марлоу провел калеку, поставил ровно в полуметре от стены, как тому было комфортнее всего. Едва проверив расстояние тростью, Кай радостно выбросил деревяшку и помчался вскачь. Теперь он не нуждался ни в провожатом, ни в щупе: он видел, представлял себе каждый сантиметр пустоши, а каждый его шаг безошибочно откладывался в памяти. Он бы не заблудился, даже идя задом наперед и вверх тормашками.

Каждый второй прыжок юноши приходился на центр прямоугольника — одной из ячеек, на которые он сам поделил весь пустырь, усердно расчерчивая пыльную землю прутиком. Восемнадцать в длину и шесть... Нет, восемь в ширину. Всего... Марлоу наморщил лоб, но так и не смог вспомнить озвученной другом цифры. Расчеты и перспективы он оставлял Каю, а сам выполнял все, для чего требовалась грубая сила.

Пока юнец скакал по пустырю — эдакий сайгак на выпасе, — здоровяк обошел двор с наружной стороны, отыскав прорехи, набросал камней. Для гарантии привалил еще пару груд к соседним кладкам, выглядевшим уж больно ветхо. Сор, пачкающий одежду в городе — пепел становился здесь драгоценным ресурсом, истинным сокровищем, оплаченным потом, силами и скрежетом зубов. Марлоу не хотел, чтобы пропала хоть горсть.

Когда подготовка завершилась, человек со шрамом вернулся на пустырь. Удивительное своевремие — Кай как раз управился с пересчетом ячеек. Марлоу давно бы пора привыкнуть — ан нет. Этот своенравный сгусток энергии умудрялся удивлять его каждый день.

Они подошли к стоявшим у выхода урнам. Утрамбованная зола, перемешавшаяся с угольками, походила на чернозем, разбавленный давлеными сливами. Марлоу хмыкнул.

— И по сколько нам надо на каждый квадрат?

— На каждую ячейку, — улыбнулся Кай. — Хотя бы по пять горстей.

— Да зачем столько? — оторопел мужчина. — По мне, хоть ты урну вытряси, хоть горсть — цвет будет одинаковый.

— Не в цвете дело, — терпеливо заговорил слепой, поворачивая голову рефлекторным движением человека, осматривающего окрестности. — Надо, чтобы на каждую ячейку пришлось одинаковое количество золы и углей. Пепел должен равномерно покрыть землю, мы ведь не можем сказать, в каком именно месте...

— Ладно! Пес с ним, пусть будет пять.

— Приступим! — Кай первым нагнулся к кувшину и, сорвав печатку, зачерпнул пригоршню праха, вещества, преображенного огнем в единую форму независимо от того, чем оно было раньше: яблоней, стогом сена, матерью грудного младенца...

Вместе они осторожно и кропотливо посыпали прямоугольники золой, следя за тем, чтобы слой оставался достаточно толстым и равномерно покрывал всю площадь. Огромный, изуродованный, нелепо сутулящийся вояка и миниатюрный, светящийся радостью и энергией слепой юнец — они работали в унисон, и движения их сливались в единую, стройную и чуткую мелодию. А звонкий голосок Кая рассказывал о былых временах, когда Маарконская империя одержала сокрушительную победу над алирийцами. Тогда тяжелая пехота маарконцев прошла по Расплавленной Пустоши, словно огненный шторм. Во тьме точи, расцвеченной искрами пожарищ, Алирийские оазисы полили ведьминым огнем, пожирающим и траву, и камень, а когда защищенные магией валуны оснований потрескались и ссохлись, точно куски зачерствевшего хлеба, по пепелищам прогнали ужасных боевых слонов — Маори, что ростом превышали осадную башню. Чудовищные твари громили и вытаптывали все то немногое, что пощадил прожорливый студень, и к утру последние из Старых Чудес Света — Алирийские оазисы — канули в небытие. Саму диковинную расу никто больше не видел.

Слушая Кая, Марлоу вспоминал, как однажды, выслеживая Степную Рухх, заметил в дрожащем воздухе пустыни горстку камней. «Руины», — сказал он Каю. Вообще-то он смирился с чудачествами и любопытством товарища, но в этот раз все случилось как-то уж слишком сумбурно. Бросить охоту, надежду найти яйцо Рухх, что могло утолить их голод на несколько дней ради прогулки к жалким развалинам? Он пытался отговорить юношу, но тот уперся на редкость основательно. Настолько, что у них вышел настоящий скандал. Кай был готов брыкаться, хлестать его тростью и даже кусаться — любыми средствами он рвался к развалинам. В конце концов Марлоу уступил. Если для него это так важно, пускай. Здоровяку трудно было признаться в этом, но он ни в чем не мог отказать Каю. А сорванец вечно что-то замышлял.

И вот, едва добравшись до руин, Кай сам полез во внутренний двор. Когда Марлоу  подхватил его на руки, юнец было решил, что тот собирается унести его, и учинил настоящее представление. У Марлоу потом еще долго болело прокушенное ухо. Следовало сразу все объяснить — легче бы отделался...

Оказавшись на пустыре, Кай помчался в центр двора, замер там и какое-то время неподвижно стоял, раскинув руки и как бы подставляясь пустынному солнцу. Марлоу привык к этому. Слепой безошибочно находил съедобные корешки, когда им не удавалось поохотиться, стоило ему ступить на нужное место. Мужчина не понимал, как тому это удается, но факт оставался фактом.

И вот тогда, простояв, точно статуя, добрых полчаса, Кай с радостным визгом сообщил, что они нашли один из Алирийских оазисов. И Марлоу еще не представляя, чего ему будет стоить собственная глупость, спросил: «И что?».

Уже в течение месяца они совершали вылазки к руинам по меньшей мере дважды в неделю. Сначала Кай в задумчивости бродил по пустырю, А Марлоу сидел, подпирая руками подбородок и гадая, что на этот раз замышляет неуемный пройдоха. Потом он заделывал бреши в стенах, а Кай расчерчивал внутренний периметр. Как всегда, закончили одновременно. Потом калека объявил о своем решении: они возродят оазис.

«Сад сгорел больше двух сотен лет назад, — говорил он, — но ростки, части корневых систем, клубни, особенно луковицы — могли сохраниться». «Да как же они выживут, если сад сожгли и вытоптали, сровняли с землей?» — брызгал слюной Марлоу. И Кай, улыбаясь так, как лишь он и умел — с теплой, терпеливой, согревающей радостью пояснял: «Любую жизнь, а тем более волшебный сад не так просто уничтожить».

В конце концов Марлоу сдался. «Как мы это сделаем?». «Нам поможет пепел», — был ответ.

Юноша принялся объяснять что-то про равновесие и возрождение, заложенное в основу самой жизни. Марлоу мало что понимал. Суть сводилась к следующему: сгорая, растения оставляют после себя золу, которая, по сути, является удобрением, ключом к новой, еще более прекрасной жизни. «Иногда, чтобы расцвести еще ярче и пышнее, сад должен сгореть. Порой огонь может исправить недостатки сада: удалить порочные ветви и кусты, уничтожить очаг болезни или неправильную форму кроны. Пепел же, остающийся после пожара — то самое ключевое звено, размыкающее круг пустоты, позволяя растением снова ожить, обрести еще большую, чем прежде, красоту. Пепел — драгоценность, за получение которой приходится платить страшную цену. Но так уж устроена жизнь: за все хорошее приходится платить».

Кай тогда отвернулся, устремив невидящий взор на клонящееся к западу солнце, а Марлоу, тихонько придвинувшись, обнял его. Они сидели в тишине, и здоровяк  размышлял о том, сколько же всего знает этот крохотный, непоседливый человечек с лицом ребенка. Насколько было известно мужчине, Кай успел побывать врачом на Анкаарских островах, садоводом господина Того в Банимаре, работал библиотекарем, поваром, картографом и даже матросом. Его вечно влекло что-то: новые знания, новые места. Взирая вперед, он спрашивал себя лишь об одном: а что теперь таится за кромкой горизонта? За неполных двадцать лет он исколесил больше половины континента, исходил шестнадцать стран и избороздил пять морей. Даже вроде бы взбирался на Раконтуки — высочайшую вершину континента. До того, как ослеп. Юноша так и не рассказал, как стал калекой. Марлоу не настаивал. На собственной шкуре он убедился, что есть раны, которые не заживают никогда, прикосновение к которым обжигает сильнее ведьминого огня. В конце концов, если он сам захочет, когда-нибудь расскажет. А пока они пытались воскресить сад.

Время за работой летело быстро. Жара понемногу ослабевала, поддаваясь расслабляющему действию вечерней прохлады. Обломки ребристых колонн приобретали медный оттенок, понемногу росли тени. Близился вечер.

Закончив с третьим кувшином, они покрыли пеплом примерно четверть пустыря. Марлоу задумался. Выходило, что только на перетаскивание пепла у них уйдет еще самое меньшее две недели. А потом, как говорил Кай, им придется носить и вбивать в каждую из ячеек жерди, а потом раздобыть воду...

Человек со шрамом разогнулся, вслушиваясь в стонущую пульсацию затекшей спины. Кай долго пытался уговорить его, чтобы они выбирались сюда трижды, а то и четырежды в неделю, Марлоу же не хотел приходить вовсе. В итоге сговорились да двух днях. Два дня каждую неделю! Таскать клятые кувшины, ишачить не разгибаясь, подставлять морду этому проклятому желтому углю, что никогда не остывает, а только жжется, жжется и жжется! А дальше? Как Кай представляет себе вбивание жердей? Эта земля тверже иных камней! А вода? Чтобы полить пустырь, уйдет, наверное, литров сто! Примерно двадцать кувшинов, почти семь ходок. А ведь вода куда тяжелее пепла!

Но не трудности работ выводили из себя Марлоу. Физические нагрузки только увлекали его, напоминали, что он жив, что что-то до сих пор может, хоть и охрамел и превратился в пугало. И даже необходимость работы и ночевки впроголодь — Кай с его талантом находил достаточно корешков, чтобы боль в животе стихала почти до терпимых пределов, а мечтать о большем — уже наглость. Марлоу злился, потому что близился Сезон Штормов, а к его началу у Кая всегда начинались рези в глазах. Фунтомные боли, как он сам это называл. Марлоу предпочел бы проводить эти два дня за кражами и вылазками в Улей, чтобы заработать на трех скарабеев. Живые жуки стоили непомерных денег, но если бросить их в коробочку и как следует растрясти, злобные твари будут стрекотать и лупить крыльями всю ночь, а этот треск удивительным образом усмирял боль Кая. Марлоу надрывался в оставшиеся пять дней, но купить требовалось минимум трех жуков, а до начала Сезона оставалось всего ничего. Он не успевал. Неужели Кай не понимает, что из-за дурацкой прихоти обрекает самого себя на такой ужас?

От приступа ярости у Марлоу затряслись руки. Перед глазами поплыло. На нижней губе, поверх уродливого шрама с ложбинкой, вздулась и нервно запульсировала вишнево-красная жилка.

Кай поднял голову, мгновение оставался неподвижен, затем поднялся. Едва различимые провалы под повязкой повернулись к мужчине. Как юнец умудрялся чувствовать его состояние?

Брови калеки слегка выгнулись и поднялись, уголки рта поползли в стороны. Кай улыбался. Ласково и виновато. Почти просительно. Он обладал самым выразительным лицом из всех, что видел Марлоу. Одним взглядом, даже слепой, он легко мог без слов сказать все, что хотел.

Трепетный, тихий голосок:

— Не злись, пожалуйста. Так надо сделать. Прости, что я отвлекаю тебя от работы и вытаскиваю нас сюда. Просто поверь мне: так нужно.

Видя эту улыбку, эти полные энергии жесты, слыша чистый, как родниковая вода, голос, Марлоу уже не мог сердиться. Какую бы глупость не замыслил этот радостный чудак, он готов был сделать все, лишь бы он улыбался. Такой добрый, такой любознательный. Он так любил мир, а тот в ответ...

Марлоу снова зацепился взглядом за провалы под черной повязкой. Его дыхание учащалось, сделалось глубоким и порывистым, почти свистящим, как после долгого и тяжелого бега. Кружилась голова.

Он снова вскинул руки, не отдавая отчета, потянулся к собственным глазам. Сущее безумие, несбыточный бред. И все же будь на то хоть призрачный шанс, он вырвал бы собственные глаза, лишь бы только золотоволосый парнишка обрел свет. Да еще эта вмятина у виска Кая...

Марлоу в очередной раз ухватил себя за волосы, и рукав его куртки снова пополз вниз, задравшись больше, чем обычно. Возле первого шрама на предплечье обнаружился второй, равной длины и ширины. За ним, на таком же удалении — еще и еще. Ровные, гладкие, идеально прямые борозды, какие, разумеется, не под силу оставить акациевому кусту. Первый из шрамов появился на следующую ночь после того, как Кай обзавелся шрамом-вмятиной. Остальные появлялись время от времени, глубокими ночами, в абсолютной тишине под бесшумный, загнанный в самую глубь горла рык боли.

Кай медленно приблизился, все с той же виноватой улыбкой и чуть поднятыми бровями. Кажется, ткань повязки слегка увлажнилась? Или ему мерещится из-за собственных слез?

— Успокойся. — Крохотная рука дотронулась до пульсирующей жилки на губе. — Все будет хорошо, Марлоу.

Жилка забилась медленнее. Мужчина дышал все тише и ровнее, пока не пришел в себя. Отпустил волосы, взял Кая за руку и благодарно сжал. Да, они будут приходить сюда. Не больше, чем дважды в неделю, но будут. Если Кай так хочет — хоть до конца времен. Марлоу готов был танцевать в пасти дракона, заставь это Кая улыбнуться. Нужно что-то сделать, как-то отблагодарить...

— Облаков почти нет, но с востока движется шторм. По виду похоже... на вихрь дерущихся кошек. Восточнее парит какая-то птица. Может, стервятник. Солнце на исходе, пустыню заливает красноватым. Проклятье, выглядит почти красиво, если б не знать, сколько там змей и скорпионов...

— Не отвлекайся, — хмыкнул Кай.

— Да. Обломки на верхушках стен похожи на золотые статуи. Вокруг все сияет и переливается. Будто праздник какой-то... А там, возле твоей левой ноги — геккон.

— Геккон? — воскликнул юноша.

В следующий миг Кай уже выплясывал посреди пепельной глади, вертелся волчком и со смехом пытался поймать юркого зверька, а Марлоу выкрикивал, где и на каком расстоянии шустрая ящерица. Здоровяк мог бы попытаться помочь поймать гадину, но по опыту знал, чем это закончится — ударом трости, сапога или даже укусом.

В конце концов цепкие розоватые пальчики схватили вырывающуюся ящерицу и подняли вверх. Геккон какое-то время извивался, пытаясь освободиться, а потом вдруг выпучил глазки, застыл и успокоился. Тогда калека посадил зверька себе на голову и довольно, почти застенчиво смеялся. Геккон, сидя среди золотых кудрей, выглядел чинно-важным.

Когда они закончили с делами, а зверек обрел свободу, Кай повернулся к другу.

— У нас еще есть немного времени?

В его голосе чувствовалось нескрываемое лукавство.

— Ты это к чему? — Марлоу, впрочем, и без того знал ответ.

Юноша, шкодливо улыбаясь, кивнул в сторону усеянной обломками стены.

— Да ты что, опять? Сколько можно?! — взмолился здоровяк. Впрочем, без особой надежды.

— Да-да-да! — Кай прыгал на месте и размахивал руками. Совсем как ребенок!

— Хоть убей, не пойму, зачем тебе это! Мы же можем разбиться, неужели непонятно?

— Убить — не убью, а покалечить берусь, если откажешься. — Кай выглядел почти серьезным.

— О-о-х-х...

С видом идущего на казнь Марлоу устремился к стене в том месте, где проще всего было забраться наверх. Кай вприпрыжку несся рядом, довольный и до безобразия счастливый.

Без слов Марлоу достал остроконечный шлем и подал слепому. Тот стал было упрямиться.

— Я надеялся, ты забудешь. Хотя бы раз...

— Не обсуждается, — строго сказал мужчина.

Кай что-то пробурчал, едва шевеля губами, потом с видом покоряющегося злой судьбе мученика взял шлем, с видимым недовольством напялил и поправил подвязку так, чтобы она не давала железной кастрюле, как он сам называл сей предмет, упасть.

Марлоу внимательно смотрел за ним, едва заметно хмурясь. Видел, как шрам-вмятина возле виска исчез сначала за прядкой, а потом уже окончательно скрытый поблескивающей сталью. Снова кратковременный, но жестокий приступ боли в сердце. Да, Марлоу не знал, что случилось с глазами Кая, зато прекрасно знал, откуда взялся шрам-вмятина.

 

Около года или чуть больше назад, когда Марлоу было совсем невмоготу, он решил — плевать! Будь что будет, хватит с него обуз. И сказал Каю, чтобы тот убирался, что ему надоело о нем заботиться, что с него довольно. Дотоле он редко видел, как глазная повязка юноши увлажнялась. Тогда она намокла целиком. Кай ушел, взяв трость, но позабыв амулет из ракушек, который любил больше всего. Марлоу не пошел следом, чтобы вернуть его — выкинул побрякушку в окно. Ему было так скверно. Спустя какое-то время, когда мужчина уже обо всем забыл, как-то утром он проснулся со странной, сводящей с ума мыслью: ему нужно идти на запад. Он пытался образумить себя, отбросить бесовую блажь, но та не шла из головы. В конце концов, где-то ближе к полудню Марлоу не выдержал, накинул дорожный плащ, прихватил меч и двинулся по западной дороге. Когда та проходила мимо каньона, внезапный порыв заставил его подойти ближе. И там, под шатким подвесным мостиком он увидел лежащее тельце и кровь на камнях. Марлоу не помнил, как спустился вниз. Не чувствовал, как кровь из разодранных ладоней и коленей пачкала одежду. Спотыкаясь и ужасно хромая, он подбежал к телу — это был Кай. Судя по всему, он сорвался буквально только что — кровь еще текла. Выйди Марлоу на полчаса раньше — все можно было предотвратить. Осознание этого сводило с ума. Марлоу закричал. Этого он тоже не помнил. Только видел, как вокруг с деревьев слетали вороны, и, испуганно каркая, уносились прочь. Как он мог прогнать немощного калеку? Как мог избавиться от  — только теперь Марлоу понял это — самого близкого человека? Что же он натворил?

Мужчина сидел над телом юноши, свесив изуродованную голову. Мозолистые руки тряслись, а соленые слезы катились по подбородку, тоненькими ручейками срывались, заливая одежду Кая и примятую траву, впитывались в дымящийся песок. Разрывающий душу животный завывающий плач.

И тут Кай вздохнул. Не веря глазам, здоровяк склонился над ним, прощупал пульс. Так и есть — сердце билось. После падения с десяти метров и удара головой о камень он остался жив. Марлоу подхватил калеку на руки и унес домой.

Поначалу, едва ноги и руки стали слушаться его, Кай попытался уйти. Марлоу не пускал того. Умолял, глотая слезы, дать ему шанс, поверить — есть ошибки, которые совершают лишь раз.

— Ты прав, — сказал слепой, потирая покрытый коркой шрам у виска. Повязка на глазах чуть потемнела. — Ты прав.

 

И вот теперь, после всего Кай просит его, Марлоу, опять покатать его! И не по земле, а по крепостной стене — по грудам булыжников, битых камней и остатков окон!

Марлоу позволил Каю забрался на себя сзади и обхватить руками шею, а сам подхватил его ноги и прижал, чтобы юноша не болтался из стороны в сторону. С величайшим трудом он взобрался на стену и замер, глядя на разруху вокруг. Один неверный шаг — и они оба полетят на камни.

Голос Кая. Добрый и доверчивый, над самым ухом:

— Давай же, Марлоу!

Здоровяк глубоко вздохнул, расставил ноги, чуть отклонился назад... и прыгнул через провал.

Они носились по ветхой пыльной стене, перепрыгивая через камни и обвалившиеся колонны, точно единственные участники неведомой, сумасшедшей игры в скакуна и наездника. Марлоу хрипло дышал, выбирая место для очередного маневра, а Кай, одной рукой обхватив шею друга, второй махал в воздухе и горланил шутливые боевые кличи. Парящий в закатном небе коршун, видя их, удивленно курлыкнул и полетел прочь. Их общая тень, похожая на вставшего на дыбы кентавра, резво неслась по золотистой, покрытой пеплом земле выжженного сада канувшей в лету цивилизации. А скачущий как щегол мужчина, придерживая слепого друга, позабыл обо всем: собственном достоинстве, хромоте, предстоящем обратном пути через ночную пустыню, возвращении в дымящийся зловонным туманом Кардуин, забрызганные помоями улицы и наступление Сезона Штормов. Лишь одна мысль крутилась в его изувеченной шрамом голове: «Неужели после всего он способен доверять мне?».

Когда они уже оставили руины за спиной, недавний кашель вернулся. Марлоу спешно выхватил платок, тихонько откашлялся. Осторожно, чтобы не вызвать подозрения у Кая, выбросил испачканный обрывок занавески. Проклятый кашель, если он еще усилится, чего доброго, можно разбудить Кая ночью. Ничего, он что-нибудь придумает.

 

***

 

Они в очередной раз оставляли сгоревший сад. Оставляли, чтобы потом вернуться. Кай повернул голову туда, где, как он знал, простирались руины. Воображение и трость подсказывали ему контуры. Еще в первую вылазку он облазил развалины вдоль и поперек, и потому теперь, зная, с какой стороны они находятся, сопоставлял изученное с их положением. А потом толика фантазии — и вот она, картинка!

Кай улыбнулся, представляя, как они выглядели во время этой дикой скачки по стене. Пару раз Марлоу оступался, но всякий раз восстанавливал равновесие. А уж сколько удовольствия... Кажется, неподалеку от них тогда пролетала птица. Ну и видок, должно быть, открылся ей!

Кай время от времени спрашивал себя, как он может вести себя так легкомысленно. Доверять тому, кто однажды бросил, выгнав на улицу, точно дворнягу, стащившую кусок пирога. Но потом Кай чувствовал теплую, сильную руку на своем плече, поддерживающую его. Слова друга, указывающие на невидимые опасности этого большого и странного мира. Чувствуя его рядом с собой, Кай мысленно отвечал на собственный вопрос. И всякий раз ответ был одинаков: «А разве может быть иначе?»

У них не было никого кроме друг друга, так за кого им еще держаться?

Потом Кай нахмурился, поворачиваясь так, чтобы изменения в его лице не увидел Марлоу.

Это началось около двух месяцев назад. Он услышал, как друг едва слышно хрипит во сне. Его острый, сверх меры чуткий слух слепого без труда уловил знакомые тяжелые оттенки хрипоты. Потом это началось и днем. Слишком слабо, чтобы заметил сам Марлоу, но Кай слышал. И к тому же чувствовал. Позже Марлоу начал кашлять и искать платки. Тогда Кай окончательно убедился в жестокой правде.

До того, как стать калекой, он много повидал и много узнал. Три года проработав врачом, он безошибочно распознал, что происходит с другом. Ему не надо было видеть выброшенные платки, чтобы знать что на них — кровь. Марлоу пожирала болезнь. Недуг, от которого не существовало лекарства. Или почти не существовало.

Тень надежды закралась в душу юноши, когда друг сказал, что где-то в пустыне есть руины. Добравшись до них, Кай долго исследовал землю, пытаясь прочувствовать, скрывают ли иссушенные недра хотя бы намек на жизнь.

Одним из самых знаменитых растений Алирийского оазиса считался нимерис лунный. Только его сок, согласно манускриптам целителей прошлого, способен исцелить туберкулез.

Кай простоял на пустыре, пока голова не пошла кругом, а кровь не забилась в висках. Он напрягал все силы, но так и не смог понять, осталось ли в земле хоть что-то живое. Может, да, а может, и нет.

Однако Марлоу хрипел все чаще, и у Кая просто не оставалось выбора, кроме как надеяться на чудо. Надеяться, что даже кроха жизни способна воспрянуть. Безумство? Возможно. Но иного выхода просто не существовало.

Согласно его расчетам, при должном количестве пепла и воды, результат будет ясен примерно через месяц. Если только в почве остались луковицы нимериса, они дадут всходы. Проблема в том, что болезнь Марлоу прогрессировала слишком быстро. Всему виной — отравленные испарения Кардуина. Проклятый город душил легкие, выворачивал наизнанку, усугублял состояние больного, не знавшего, что он болен. И Кай старался вытаскивать его из города как можно чаще. Сухой климат, солнце, чистый, без яда, воздух помогали сдерживать болезнь, давали драгоценное время. Кай согласился бы проводить в пустыне все время, жить на одних корешках и ходить живым истощенным скелетом, лишь бы это дало результат, но Марлоу заартачился. Хорошо, пусть будет две вылазки в неделю. Возможно, этого хватит. Только бы расцвел сад...

Краем сознания юноша вспоминал, что близился Сезон Штормов. Пустяк, не более. Когда станет совсем невмоготу, он зажмет в зубах припасенную веточку вишни, чтобы не стонать в голос и не прокусить губы от боли. Днем рези слабели, а через две или три недели после начала Сезона пройдут вовсе. Это не имело значения.

Единственное, что целиком и полностью владело душой Кая, было терзание. Злость на собственную беспомощность. Почему он не смог определить, остались ли ростки? Если они и есть, то глубоко под землей, и его сил не хватает, чтобы их обнаружить. А если что-то и осталось, оживет ли?

Кай не знал. Все, что он мог сейчас, идя навстречу сгущающимся сумеркам: прижиматься к плечу удивленного Марлоу и надеяться, что забота и доброта смогут воскресить даже сгоревший сад.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 3,33 из 5)
Загрузка...