С дырочкой в боку, или Последняя смена детства

Галка нежданно-негаданно очутилась в санаторном лагере на море.

Лечение там было постольку-поскольку, а вот от мероприятий спасу не было никакого. Привыкнув по целой смене в лагерях читать запоем, лишь изредка отрываясь на всяческие открытия-закрытия смены да дни Нептуна, Галка была крайне недовольна таким обилием всевозможных затей, не оставлявших ни грамма свободного времени.

Вообще обычно в лагерях Галка себя чувствовала вполне комфортно. Тут тебе не школа для одарённых фей, и сама ты не зубрилка-отличница, а нормальная девчонка, наравне с приличными троечницами. Хотя заучивать ей почти не приходилось, она вообще училась спустя рукава, да и даже дома с неё никогда не требовали пятёрок, по принципу «четвёрка – это оценка «хорошо». Но и такого добра у неё обычно было мало, только что не голые пятёрки, как у настоящих зубрилок.

Смены в лагере проходили нескучно с новыми приятелями, иногда оставляя след в виде переписки на несколько лет. Ещё на вокзале, как только отец выпустил из рук ручку чемодана в тамбуре вагона – дальше родителям ходу не дали во избежание толчеи, – на неё сразу же наскочил очень бойкий и нагловатый мальчишка-эльф. Отпихнув её руку: «Куда уж цапаешь ещё, цапля! переломишься, глиста мелкая», он ухватил не слишком лёгкий Галкин чемодан, отволок в нужное купе: «показывай давай, куда таранить, чего там в хвосте плетёшься с отсутствующим видом, вроде как я тут не при делах, какой такой чей чемодан, ничего не знаю!».

Заключив из этого однозначно, что впредь такового прыткого задаваку стоит пресекать, Галка, тем не менее, далеко не во всех случаях успевала.

В вагоне становилось ощутимо жарче, все уже обмахивались кто чем нашёл. Белобрысый нахал заскочил в купе, схватил Галку за руки выше локтей и выволок в коридор, не успела она и пикнуть.

– Гляди, чего тут! Да в окно скорей гляди, бестолочь! Сидишь, ничего не видишь!

– Уоу! –  выпендрилась обрадованная увиденным Галка. – Ослик! Прелесть какой!

– То-то! А то сидишь там, глаза в книжку воткнула! Да тут и вааще прохладнее!

Ещё бы не прохладнее – наглый эльфёнок не задумываясь распахнул окно, открывать которые им строго-настрого запретили.

– Климантович! Закрой немедленно! – сурово нахмурилась выглянувшая из своего купе вожатая.

– Виктория, открывать нельзя те окна, которые не открываются, чтоб вконец не сломать. И это распространяется только на купе, не беспокойся, я уточнял! – назидательно выдал он ей.

От такой прыткости и от беспардонного обращения на «ты» молоденькая вожатая растерялась и замолчала.

– Деревья какие-то чудные, – разглядывала Галка в окно незаметно изменившийся пейзаж.

– Это ж тополя такие, дремучая ты девица.

– Как это – тополя? Тополя такие разве бывают?

– Пирамидальные, темнота!

– А вон ещё ослик! Вон-вон, за мостиком, видишь?! И-иу!

– А кому спасибо? Кто тебя вытащил?

– Ну уж конечно, окно у тебя купленное, и всё интересное только с этого боку поезда и показывают! – съязвила Галка.

– А то! Вон, гляди, верблюд! Разуй глаза!

Верблюда не показывали, а подлый эльф заливисто расхохотался над обманутой Галкой. Ей захотелось было его за это стукнуть, но уж больно радостно он ухохатывался, заразив и её, и она решила воздержаться от стуканья.

– А это ваще был не ослик никакой, а наоборот ишачок!

– Сам ты ишачок, это же одно и то же, только по-разному называется!

– Ни фига ты, блин, в ишаках не шаришь! Скажешь ещё, что бегемот с гиппопотамом это одно и то же, а они и не родня, чтоб ты знала! Запоминай, пока я добрый, учись у дяди Костика!

Он не её одну доставал, но ей ещё и не повезло случайно перепутать его фамилию-имя, как с ней временами случалось. В результате вместо Кости Климантовича у неё получился «этот Костянович», что и послужило причиной особо взыскательного интереса. Да и на лице её, видимо, иногда отчётливо проступало острое желание ввалить ему, чтоб не выделывался, что его только больше раззадоривало.

В первый же день он уволок у неё косынку, повязал на шею и таскал, не снимая, ни одной силой невозможно было её отобрать. Поскольку без головного убора находиться на солнцепёке запрещалось, Галка взамен отвоевала у него его дурацкую панамку. И пару-тройку дней они проходили как два идиота – она в панамке с якорями, а он в косынке, повязанный как Солоха – узлом на лбу.

На замену он добыл пару соломенных сомбреро из киоска соседнего дома отдыха для взрослых волшебников, куда категорически не позволялось ходить – всем, но, конечно же, не ему. Какие запреты, вы о чём вообще?! Это ж Костя Климантович. Шоб вы знали.

Снисходительно предоставил право Галке выбирать роскошную шляпу первой – либо бело-жёлтую, либо красную с чёрным. Разумеется, Галка схватила светленькую, золотистую. Поля шляпы, доставшейся ему, и без того достаточно пиратского вида из-за чёрно-красного цвета, Костян сразу же немилосердно закатал, тулью промял, получившийся гибрид протаскал всю смену не на голове, а за плечами, держащимся за ленточку на шее. И так и не снимал с шеи Галкину косыночку в тоненькую красно-белую ёлочку.

Дальше Костянович на пару со своим новообретённым лагерным приятелем Лёнькой Бубновым объелись перезрелой медовой алычи, обильно растущей за территорией лагеря, да и просто в виде безнадзорных диких зарослей. От этого их прихватил неслабый понос, и они загремели в изолятор. Поскольку на побережье свирепствовала дизентерия, следом туда же закатали ещё с десяток невезучих, в числе которых, тут как тут, оказалась и Галка.

Её выловила засада вожатых, возглавляемая медработниками, которая проводила рейд по выявлению дристунов. С каковой целью по темноте во время вечерних танцев, да и после отбоя, подкарауливали тех, кто, не дотерпев до сортира, справлял нужду по кустикам.

Галка влетела как кур в ощип совершенно по дурочке. К уличному туалету они с подружкой Светланкой вечером после танцев не пошли, поскольку там хихикали подглядывающие с крыши этого капитального векового сооружения мелкие пацаны из совсем младших отрядов. Не желая ввязываться в канитель по распугиванию мелкой пакости, они решили обойтись кустиками живой изгороди.

Тут-то их и замели.

Изолятор являл из себя буквально рай земной в том плане, что помещённые туда страдальцы абсолютно никого не интересовали. Подрабатывавшая на четверть ставки медсестра из соседнего санатория появлялась на пару часов, наклеивала пару пластырей на расквашенные коленки и была такова. Прочие медики были задействованы на процедурах в физиотерапевтическом корпусе на другом конце немаленькой лагерной территории. Вследствие чего псевдо-изолированная публика оставалась предоставлена сама себе. Да ещё во главе с анархистом Костяном. Ну грех же не воспользоваться! Да на всю катушку!

Стоило им уяснить своё счастье, как они незамедлительно стали бродить по всем манящим окрестностям безо всякого окороту. Купались, где хотели, когда хотели и сколько хотели. Не то, что зарегламентированные до тошноты отряды – только в выделенных купальнях, мелких и тесных до безобразия, строго в назначенное время по свистку плаврука. Кроме того, шлялись и по соседним санаториям, и таскались даже на не ближний поселковый пляж с торговыми киосками. Вместо установленной диеты пожирали чебуреки, шашлыки и хинкали, не забывая об овощах-фруктах, как натыренных с близлежащих хоббитских плантаций, так и вольно произрастающих. Как при этом раскладе им удалось спастись от шанса подхватить реальную дизентерию, оставалось только удивляться – быть кто-то добрый колдовал.

Привольная жизнь должна была кончиться, когда придут результаты анализов. Но когда отрицательные результаты, не подтверждающие никаких дезинтёров, были получены, поступила отмашка на забор повторных, более тщательных анализов. И разгул продлился, к восторгу фальшивых дристунов.

За время плотного безнадзорного общения Галка с Костяновичем цапались беспрестанно, в результате чего у них обоих выковалась настолько прочная взаимная зависимость и привязанность, что уже и до конца смены они оставались вечно препирающейся парочкой не разлей вода.

– И чего ты в наш лагерь припёрлась, не понимаю, – он показушно-недоумённо пожимал плечиком, – и так копчёная, как головёшка. Тебя родили такую или не отмыли просто?

– А сам!.. А у самого!.. подбородок как у абрикоса!

– Вот откуда у абрикоса может быть подбородок, головой подумай?

– Костяшка–какашка!

– Павлина!

Галка случайно проговорилась, как её обзывают дома. У неё из-за поперечного плоскостопия и выпирающей косточки на ступнях постоянно побаливали ноги, по каковой причине она почти в любой обуви должна была ходить, осторожно, чуть ли не наощупь, ставя ступни, стараясь проделывать это максимально плавно. В результате гадский гоблин Сашка Щеглов, как-то сидя с гитарой в окружении кучи её одноклассников, обрадовался посетившей его при виде её аккуратной походки удачной ассоциации и заорал дурниной, брямкая по струнам: «Ты проходишь па-авой мимо меня, мимо меня!...» И пожалуйста, приклеилась кличка Пава, чаще даже Павлина.

Гады! Ноги-то правда болели.

А тут она сдуру проболталась, и опять – Павлина да Павлина.

Новыми и непривычными были для Галки не только ослики и тополя. Её удивляла и круто солёная горьковатая вода со скользкими крапивно обжигающими студенистыми медузами, и особенно неприятно её поразили чайки. С ними у неё в воображении неразрывно были связаны романтические образы, и сейчас при виде этих неопрятного вида крикливых созданий она отказывалась признавать, что такая пакость может быть теми благородными воспетыми в стихах птицами.

– Костяка, да ты врёшь, как сивый мерин! Издеваешься, паразит! Ты ж брехун бессовестный, ну не могут эти дерьмовозы быть чайками.

– Да уж конечно, чайки ж это прелесть, милые нежные птахи! Волшебные! Ну ты, Павлина, и тёмное же создание! Чаек — и то не знает!

– Нет, ну ты будешь меня на полном серьёзе уверять, что вот эти твари жирнозадые, вкривь-вкось тут над башкой мотыляются, смотреть противно – и это они-то чайки? У них и шеи даже нет!

– Да они самые и есть! Ну ты чего Фома такая неверующая? Ещё я ей по такой ерунде заливать буду! Ну и кто ж они тогда, по-твоему?!

– Да ну я-то откуда знаю! Мож, эти, бакланы какие… баклажаны… крачки-срачки-пилюканы…

– Да сама ты пилюкан! Это стопудово чайки, вот те крест на пузе!.. э-э, то бишь кулак под сердце, клянусь Драконом и Семерыми! Ну ты ж должна знать, чего глазьями хлопаешь, тоже мне, отличница! Короче, можешь мне поджопник дать, если вру!

– Ба-а… Вот тебе и раз. Ну и гордые прекрасные птицы! Я прямо не знаю... А чего они ещё и орут-то как резаные? И такими ведь скрипучими воплями глушат, аж мороз дерёт по коже, как над ухом завопит пронзительно. Чайки же стонут!

– Ну такие вот у них нежные стоны. Ты чего пристала-то, Павлина, к несчастным этим уродам?! Наплюнь на них, пошли мороженое лопать, Бубен на всех притаранил!

Галке попался прямо под ноги неплохой куриный бог. Народ в лагере процеживал сквозь пальцы тонны песка на пляже в надежде отыскать для удачного волшебства плоский камешек с дыркой, проеденной морем. А они без затей плелись себе ни шатко ни валко – куда им торопиться-то, никому до них дела нет – по берегу, то забредая по щиколотку в тёплую воду, пиная скользкие водоросли, выстилающие дно, то выбредая на бережок. И на скромненькой песчаной косе, притулившейся среди щебнистых завалов, поскольку берег был по большей части каменистый, Галка наткнулась пальцем ноги на средних размеров, примерно с юбилейный рубль, дырявый полосатый камешек.

– Не, ну ни фига се! Вот просто топала себе, топала, и нате вам, пожалуйста – всамделишный куриный бог, да ещё аккуратный какой! Ты быть теперь его себе наколдовала такого, колись, ведьмака! Счас я буду из тебя нечистую силу изгонять! – и он принялся брызгать на неё, сильно врезая ладонью по поверхности воды.

– Сам ты нечисть полоумная, тебя бы отлупить сраным веником! – у Галки брызги выхлёстывали из-под ладошки ничуть не хуже. Даже и не брызги, а целые острые струи больно стегающей воды.

Костян незамедлительно бога у Галки изъял: «У тебя ж тесёмки даже нет, как ты его на шею оденешь-то, балда?!» Два дня деловой Костян состругивал перочинным ножиком изоляцию с тонюсенького медного провода, потом накручивал его ровненько и плотненько на пасту от шариковой ручки, потом маникюрными ножничками полученные столбики были порезаны на колечки, которые нужно было ещё сплетать между собой. Эльфёнок настойчиво тем самым демонстрировал, что гномьи уроки он не прогуливал. И наконец полученное творение было торжественно преподнесено польщённой Галке.

Причём знаменательный момент был Костяном обставлен со всей предусмотрительностью. Галке было выдано строгое предписание через час после отбоя, когда все заснут, спуститься в спортзальчик, оборудованный в цокольном полуподвале стоящего на отшибе здания, в котором на скорую руку и был затеян изолятор.

– И чтоб как штык! Заржавленный! Поняла?! – Костян привычно наезжал, задираясь.

– Ну что ты прям, командёр выискался! – Галка столь же обыденно отбрёхивалась.

– Не, ну я кому сказал?! Чтоб была, как договорились!.. Придёшь?..

– А никто с тобой и не договаривался, деловая колбаса! Выдумал ещё!..

– Ну ты кончай выделываться-то!.. Придёшь?..

– Вот делать мне нечего, ещё по ночам шляться… да по подвалам твоим… Жди, как же!

– Короче, штоб была. Я жду, понятно?! Вот попробуй не прийти… – на что Галке оставалось только высунуть язык и передразнить: – Ве-ве-ве!..

Галка млела от удовольствия. Ещё бы! Мальчишка назначил ей свидание! Ой! Сказать кому – точно засмеют. Ей! Такой малявке, да ещё и вредине! Да не кто-нибудь позвал, а сам скандально известный всему лагерю Костян, сверхпопулярный, лукавый и неугомонный эльфёнок. Да по нему половина девчонок сохнут в открытую, а вторая половина, ругаясь на него во всеуслышание, вздыхают втихомолку. А сами рады были бы без памяти, любая помчалась бы сломя голову, стоило ему только подмигнуть. А он и подмигивал, не терялся, в его пассиях уже не одна и перебывала, только он оставался всё таким же ветреным шалопаем.

Галка втихаря после отбоя достала зеркальце и смылась в душевую. Из маленького прямоугольника на неё невесело глянули блёклые глазки из-под нависающих уголков век. Длинный крупный вульгарный нос с заметной горбинкой, ещё и покривившийся в сторону из-за асимметрии лица, тонкие маленькие губы… Кто вот только её такой наколдовал – руки бы отсохли…  Галка приуныла. Куда уж такой на свидание…

Ну так ведь это ж, с другой стороны, был раздолбай Костяшка, беспардонный и наглый. Сто раз он шлёпал Галку по заднице в обмен на её пинки, без конца цапал её издевательски за нос, ставил подножки и ронял, правда, сам же и подхватывал, чтобы тут же, хохоча, огрести от неё заслуженный подзатыльник.

И вообще он над ней постоянно всячески глумился. Конечно, она ему тоже спуску не давала, насмешничала в ответ, короче, они друг друга стоили, два сапога на одну ногу. Какое при таком раскладе может быть, к шутам, свидание! Размечталась тоже – таинственная многообещающая встреча с прекрасным эльфом в поздний час наедине! Тьфу, дурочка! из переулочка.

Обругав себя, Галка в виде единственной уступки неординарности происходящего натянула вместо ночнушки халатик. Посчитав себя вполне подготовленной, она быстренько отправилась в спортзальчик, где длинная цепочка с надетым на неё куриным богом и была водружена Костяном собственноручно ей на шею.

— Куда длиннющая цепь такая, камушек на животе почти мотаться будет! Отломать надо лишнего. – Придираться святое дело, а как иначе скрыть распирающее удовольствие.

– Я тебе, блин, отломлю! Столько с ней возился, и как только гномы умудряются такое всё запросто в три счёта изготовлять! У них наверняка руки другими концами приделаны, да подколдовывают ещё, небось. Не цапай, дай сюда, счас узелок завяжем, и заодно и камушек как раз плоско ляжет, не будет поперёк торчать.

Он стянул цепочку, зацепив и дёрнув тонкие посечённые прядки Галкиных волосёнок. Галка взвыла, и пока Костян, ухмыляясь, завязывал на цепочке узелки, которых, как выяснилось после примерки, понадобилось несколько, колошматила его по спине.

Он снова одел на неё цепочку, опять нарочито небрежно, поцарапав до крови задравшимся острым кончиком проводка ей шею. У Галки аж слёзы выступили от боли.

– И чего ты рожу скривила? Видишь, всё добром. А то сразу – отломать! Придумала! – он ещё и погладил камушек, действительно лёгший гладко ей на грудь. И, замедлив поглаживания, остановил пальцы рядом с Галкиным соском.

У Галки даже ещё лифчика настоящего не было, а зачем он ей, чего поддерживать-то? Под просвечивающие или слишком уж тонкие блузки-платья она надевала верх от купальника. А сейчас на ней был только халатик да трусики, а чего ещё-то в полдвенадцатого ночи?

Снова погладив и аккуратнее поправив куриного бога, Костян оставил руку у неё на груди. И остановил там же глаза. И закусил уголок нижней губы.

Увлечённый своим занятием, он не сразу обратил внимание, что Галка шипит сквозь зубы и отворачивает голову.

– Эй, ты чего?

– Урод, ты же меня ободрал! Уй-уй-уй, щипет как!

– Где?! Стой, не дрыгайся! Счас!

Кровь промокнуть было совсем нечем, буржуйских носовых платков никто из них, конечно же, не носил, и он без раздумий прильнул к Галкиной шее губами. Зализав царапинку, водя по ней языком всё медленнее, он уже держал её совсем плотно, прижав к себе, его руки вовсю хозяйничали на её маленькой грудке, пальцы вкрадчиво, но настойчиво прищипывали соски, а раздвинутыми ногами он сжимал её колени и бёдра.

И он уже даже готов был опуститься вместе с ней на сложенные невысокой стопкой в углу спортивные маты. Уже потянул её в их сторону. Но Галка угрем вывернулась из его рук, отскочила за гимнастическую скамейку и возмущённо вытаращилась на него округлившимися глазами.

– Климантович, ты ку-ку что ли совсем! Ты чего делаешь, придурок?! А ну отойди в сторону, дай мне выйти. Отойди, сказала! Я даже визжать не стану, просто обцарапаю тебя так, что с тебя ручейками кровь катиться будет! И заклятье ещё на насвёртываемость!

– Павлина… Ну подожди. – Расстроенно опустив голову, он смотрел на неё исподлобья. – Подожди, пажалста.

Галка непримиримо поджала губы, вызывающе сложив за спиной руки и высокомерно вскинув подбородок. И молчала.

– Дай мне оправдаться. Я правда не хотел… Нет, ну то есть хотел, конечно, если уж честно, но только я не ожидал от себя… Это куриный бог виноват, это он тебя поцарапал… Блин, не то я несу…

Галка не смогла удержаться и зафыркала от смеха. Придумал тоже, куда стрелки перевести!

– Ну я растерялся просто, когда ты близко так оказалась…

– Да я бы не сказала, что ты растерялся. – Обличительно-сварливым тоном, максимально противным ведьминским голосом.

– Не, ну честно, я это… – Расстроенный Костик выглядел совершенно непривычно.

– Как-то, я бы сказала, даже наоборот. Совсем не растерялся.

– Ну извини… Это по привычке просто сработало…

– Нет, ну у него и привычки же! Во гусёк! Ё-ё, с кем мне дело-то приходится иметь, оказывается! А ещё эльф называется! Привычка у него! Сработала! Отодвинься, дай пройти! Счас же, кому говорю!

– Так, всё. Никуда ты не пойдёшь, пока я у тебя прощения не попрошу! Стоять! – Костяшке надоело виноватиться.

– Проси. Причём быстро проси, я тут до утра с тобой торчать не намерена.

– Прошу.

– Всё?! Я пошла.

– Как это всё! Я ещё подробно не попросил. И ты мне не сказала, что прощаешь.

– Ох ты же и зануда, оказывается!

– А ты думала! Я такой.

Он видел, что Галка уже вовсю фыркала. Переругиваясь, они улыбались, глядя друг на друга смеющимися глазами.

Он посерьёзнел.

– Ты меня прощаешь?

– И не подумаю, и не проси!

– Вредина!.. Не, ну серьёзно?..

– Чего тебе «серьёзно»?

– Прощаешь?

– Смотря за что.

– Известно за что. За то, что… ну, рукам дал волю.

– Дудки. Ты мне бойсе не длузёк. И не писяй в мой гайсёк. Я ещё согласна простить, что поцарапал, потому что это не нарочно, а насчёт другого… Ты же меня специально сюда заманил, паразит. Собирался ведь… рукам дать волю? Понятно, что собирался! Тебе что, других девчонок нет для этого? Вон Светку лапай, она от тебя млеет, совсем блаженной становится! И блонда к тому же вдобавок! Нет, ну как он ещё местечко-то подобрал! И даже ещё и на маты!.. – Костян виновато опустил глаза. – Во свинья! А я-то с ним, как с путным! Всё, вали от меня!

– Не-не-не. Ещё раз – так не пойдёт. Мы с тобой уйдём отсюда, только за руки держась, понятно? Поэтому слушай и запоминай – я тебе обещаю, что ни разу, ни одного разика, не притронусь к тебе руками. Устраивает? Веришь мне? Даже не только по привычке, а и случайно. Никогда-никогда. Так что прости меня на первый раз, ладно?.. Ата-та, ата-та. – Он потешно похлестал кистями рук себе же по рукам.

Галка снова улыбалась.

– Ну, если только так. Ладно, шут с тобой.

– То-то же. Вот и ладненько. А где тогда твоё спасибо мне за цепочку?

– Ни фига себе, шею мне ободрал до крови цепочкой своей, а теперь ему ещё спасибо. Какой ты умный!

– Да не дурак. Слушай-ка, тут ведь реально кончики острые, они в самом деле постоянно будут царапать шейку твою… как у быка… хвост… – Галка не преминула стукнуть его слегка по уху. Костяшке понравилось, он довольно зажмурился, как обожравшийся котяра, и потёрся обиженным ухом себе о плечо. – Пока совсем не перепилят. Шею твою толстую. Да, тут вот я не слишком умный. Придумаем, чего с ней сделать. И всё равно, где спасибо за мои труды?

– Да ладно уж, ладно, вот ведь заладил. Так уж и быть, спасибо.

– Ну-у, это несерьёзно. За все мои мучения – и только на словах? – он придвинулся к ней, подставив щёку. И даже ткнул себе в неё пальцем:

– Вот сюда целуй. – И выжидательно скосил на неё глаза.

А на щеке, как раз почти под кончиком его пальца, была очень задорная такая ямочка, как у грудничка. И Галка, пробормотав для порядка: «сюда так сюда, как скажешь, ладно уж», решительно чмокнула его в эту ямочку.

Он на мгновение прикрыл веками глаза, и не успела Галка отклонить голову, как его приоткрытые губы уже вбирали в рот её. Он медленно в несколько приёмов пососал их, потом лизнул языком, и, оторвавшись, тут же встревоженно вперился глазами ей в глаза. Без улыбки.

Ощущение его мягких, тёплых и немного влажных губ было очень и очень приятным. И особенно – ощущение горячего подрагивающего языка. У Галки даже слегка дух прихватило. Видимо, ощущение было таким замечательным оттого, что он целовал её медленно и нежно.

– Заметь, я ведь не руками… – прошептал он ей. Руки и в самом деле он держал при себе. Точнее, не при себе, а возле Галкиных плеч, как бы намереваясь приобнять, но, не касаясь её. И Галка обратила внимание, что пальцы его тоже подрагивают.

Тут он снова поцеловал её, довольно решительно, но снова мягко и ненастырно. И снова это было так приятно, что Галка не сразу спохватилась, что в этот раз поцелуй сильно-сильно затянулся.

– Кось, хватит… – наконец попросила она шёпотом.

– Я надеялся, что ты ещё попросишь, – огорчился он.

И они постояли ещё в середине маленького спортзала, близко-близко друг от друга, но не соприкасаясь. Очень сильно молча и очень потихоньку дыша.

– Ну ещё… Можно? – взмолился он. Галка не поднимала глаз, и он целовал и целовал её, посасывая и полизывая то верхнюю, то нижнюю её губы.

И это было приятно.

Ей стало смешно, как он всё не мог утихомирить свои руки, которые несколько раз поднимались, но, помня своё обещание, он не притрагивался к ней и опускал их.

– Ну вот. – Наконец он удовлетворённо заулыбался, а до этого стоял с закрытыми глазами, когда целовал её, только ресницы вздрагивали на щеках. Галка подглядывала и видела это. – Хоть не зря старался. Цепочку эту тебе затеял… И местечко это выглядывал… Зато вот целовался хоть в жизни в первый раз!

– В первый?! Не ври!

– Не вру. Правда не вру.

– А… почему это?

– Что почему?

– Почему до этого не целовался? Ты же вон шустрый какой со всеми девчатами. И по привычке, говоришь…

– Со всеми… Со всеми-то я шустрый, и обжиматься и щупаться приходилось, но вот целоваться, во-первых, стремался, а главное, первый раз хотелось так, чтобы запомнилось.

– Как? Чтобы запомнилось – как?

– Вот как с тобой сейчас. По-настоящему… Да, – спохватился Костян, — тебе-то хоть понравилось? Хоть не противно было?

– Да ну тебя…

– Ты давай не стесняйся, давай говори как есть. Мне надо знать, если чего не так. Я же не знаю, как надо правильно целовать. Так что ты мне сказать всё должна. Говори.

– Чего говорить-то?! Я, что ли, знаю, как правильно надо?!

– Ну, понравилось тебе, или не очень? Хотя бы чуть-чуть-то понравилось? Ну, или может, неприятно что-нибудь было? Мне же неоткуда эти все моменты знать. Хотя я и тренировался…

– Тренировался он! Умора! – покатилась со смеху Галка.

– Ну да. Надо же было как-то хоть подготовиться. Поэтому приходилось руку целовать себе, чтобы немножко подучиться. Но это, оказывается, совсем даже не то, что… Не, ну и чего ты ржёшь-то? Плохо разве получилось? Для тебя ж старался!.. Я ведь и специально зубы чистил и леденцы мятные сосал, а потом перепугался, вдруг от них липкость будет, рот раз сто прополоскал, а потом ещё снова зубы почистил… Не противно хоть?

– Ой, ну ты и придурок!.. Ой, не могу!.. Леденцы мятные! А-ха-ха!

– Прекрати надо мной ухохатываться!.. Я же тебе начистоту всё, а ты!..– Костяну было стыдновато малость, он и сам смеялся, но потом схватил Галку в охапку и снова закрыл ей рот губами, не давая смеяться. В этот раз они уже так долго не размыкали губ, что у обоих стало не хватать воздуха.

– Кось. У меня даже голова уже кружится немножко… Не надо больше, ладно?

– Ну вот! – всполошился он. – Противно, да? Неприятно?

– Нет… да успокойся ты… Просто долго очень.

– А так, вообще – не противно?

– Да нет же.

– Точно? – Костику, чувствовалось, нужно было знать досконально.

– Ну точно, точно.

– А понравилось?

– Отстань, а?

– Ну, мне же надо знать!  Тебе что, сказать, что ли, жалко?

– Не жалко. Всё нормально. Ты ж не думаешь, что если б мне было противно, я бы терпела, да ещё столько времени?

– Ты бы? Нет, ты не терпела бы, точно! Ты ж вскипаешь, как молоко. Сразу шипишь и воняешь.

– Ну и вот.

– Это ж ты! Ты бы не стала терпеть нипочём. Значит, тебе понравилось! Да? Всё, молчу-молчу, это уж ты не скажешь и под угрозой расстрела. Партизанка юная.

– Правильно понимаешь.

– Всё равно, это значит, что тебе понравилось! Ох, как же я рад-то… Значит, всё получилось у меня с целованиями… то ись с этими… с поцелуями! Блин, ура!

– А чего ты так-то уж радуешься, как ненормальный?

– Ну как же! Вдруг, думаю, стану девочку целовать, а ей противно покажется, а как же тогда дальше?

– Так, всё-всё, дальше мне неинтересно.

– Ох, как же жалко, что ты маленькая такая, что с тобой только целоваться можно! Знаешь, мне-то самому как понравилось с тобой целоваться?! Ты, блин, когда расти-то думаешь?! Четырнадцать ей! Пуговица несчастная! Разве тут забудешь, с кем в первый раз целовался! Да ещё чтобы и руки! Ой!..

– Вот именно. А сам обещал.

Костян показушно тяжко вздохнул и руки опустил. И они пошли из подвальчика, с затаёнными улыбочками косясь друг на друга, на цыпочках прокрадываясь по заливаемому луной в распашные окна коридору, каждый в свою палату, в посапывающую на разные лады зашторенную простынями темноту, и тихохонько улеглись на немилосердно скрипучие раскладушки.

 

Куриного бога на кусачей цепочке он проносил до конца смены сам поверх Галкиной косынки на шее. Это была ещё одна причина не возвращать ей косынку.

В эту смену Галка неожиданно принялась расти как на дрожжах. Она до последнего так и оставалась жуткой мелюзгой. А тут заметила, что лагерная форма – синие шорты и белая рубашка, очень даже свободные в первые дни смены, стали налезать на неё всё туже. Смена была последняя за лето, лагерному руководству необходимо было истребить как можно большее количество продуктов на прокорм отдыхающей ребятни, чтобы не срезали лимиты на следующий год. По этой причине всё недоеденное двумя предыдущими сменами чётко шло на стол. Экстренно были введены второй завтрак и поздний ужин перед отбоем. Отряды не выпускались из столовой в полном составе, пока не будет доедено всё. Каждые четыре дня медики проводили поголовное контрольное взвешивание, по результатам отрядам-победителям за наибольший привес на линейке торжественно вручался переходящий бегемот.

От подобного принудительного откорма немудрено было перестать влезать в трусы. Но, оказывается, Галка не только толстела, но и стремительно подрастала. Через неделю ей стал безнадёжно мал наиболее востребованный предмет туалета, а именно купальник, и вожатая Викуся вынуждена была сгонять до магазинчика в соседнем санатории за новым, большего размера. Ей пришлось это проделывать ещё дважды до конца смены.

Форму Галке просто выдавали новую, побольше, когда забирали прежнюю на стирку каждые пять дней. Всяческие тапки, кедики, босоножки неожиданно оказались малы на два размера, и Галка шастала в сланцах-вездеходах, которые Викусе тоже приходилось пару раз подкупать всё большего размера. Потом она отдала Галке собственный запасной халатик, потому что Галке в свой было уже ну никак не влезть.

Короче, в последний день смены перед отъездом вожатая встала перед проблемой – ребёнку нечего одеть в дорогу. То есть абсолютно. Из полного чемодана ставшей ненужной одежды на Галке не схватывалось ничегошеньки. Не везти же девочку домой в одном купальнике! И Галке выдали один из списанных комплектов формы – бывшие синие шорты с белой задницей и пожелтевшую от соли белую рубашку. Заключительное взвешивание и измерение выдало абсолютный рекорд – плюс восемнадцать килограммов и – непостижимо! барабанная дробь! – плюс одиннадцать сантиметров! Похоже на то, что какой-то разгильдяй, отвечающий за Галку, спохватился наконец и наскоро махом исправил свою прежнюю бессовестную халатность с её подрастанием. В результате плюшевого улыбающегося бегемота Галка увозила с собой.

Перед отъездом Костян наконец-таки с сожалением вернул полюбившегося ему куриного бога. Он сунул Галке в руки большую плоскую ракушку и скомандовал:

– Открывай давай! Погодь, не так, сломаешь! Руки-крюки – не понимаю, как ты чего сможешь волшебной палочкой изображать, какие могут быть правильные пассы такими кривыми граблями! Дай сам покажу!

Это была шкатулочка из хитро скреплённых створок здоровенных ракушек, внутри которой лежала всё та же самодельная проволочная цепочка с прицепленным плоским полосатым камушком.

– Ты это… Кончики я малость подзачистил, но если носить, то всё равно лучше не на голую шею.

В дороге на второй день ощутимо захолодало, хотя какое-то время в вагоне это не так сильно чувствовалось. Но к вечеру все уже с непривычки здорово замёрзли и вытягивали из чемоданов одёжку поплотнее. У Галки была мохнатая шерстяная кофтейка, с грехом пополам ей удалось её на себя напялить – рукава по локоть и нараспашку, потому как молнию стянуть и думать не приходится.

Костян притаранил запасное байковое одеяло.

– Держи, наполеоновский солдат под Москвой. Суровой зимой восемьсот двенадцатого.

– А сам? Ты же тоже за ночь задрыгнешь!

– Держи, сказал! Умничать она ещё тут будет. Распоганило тебя, чтоб я да своё родное одеяло от себя оторвал – как же, разбежался! Это я проводницу раскулачил. У неё их полно, только ей на багажную полку лезть в облом. Ну а я слазил. Закутывайся, давай, а то вон ноги пупырчатые. И красивого синего цвета. Грейся пока.

Насчёт «пока» стало яснее, когда через приличное время после отбоя, после того как в вагоне всё стихло и поэтому намного громче стали слышны стуки колёс на стыках, задремавшая согревшаяся Галка почувствовала, как её настойчиво дёргают за ногу. В проёме купейной двери она разглядела лохматую Костянову башку.

– Подъём, Павлина! – прошептал он, таинственно поблёскивая глазами.

– Костяка, куда?!

– Тише ты, не гоношись! Сползай потихоньку, осторожнее, не сверзись. За меня держись. Вот тебе вьетнамки твои.

Он вывел нещадно зевающую Галку из вагона, молча, на цыпочках, они прокрались ещё через пару посапывающих и похрапывающих вагонов и оказались в совершенно пустом плацкарте.

– Вот. Здесь никого нет. Садись.

Галка, обхватив себя за локти и нахохлившись, с сомнением глянула на обитое дерматином сиденье, холодное даже на вид.

– Правильно. Не садись. У меня тут олимпийка Бубенчикова имеется тебе на ноги. Накой она ему ночью бы сдалась?  Счас мы тебя в неё нарядим.

Поворачивая не проснувшуюся до конца Галку, как большую тряпичную куклу, Костян олимпийку обернул ей воротником вокруг пояса, застегнул молнию снизу доверху, получившуюся длинную юбку ещё закрепил на ней, обвязав рукава вокруг коленок. Стянул узлом, удовлетворённо погладил по бёдрам.

– Во! Утеплили малость. Теперь на коленках у меня посидишь. Пока я попой тебе место нагрею.

Запасливый Костян, как оказалось, ещё и одеяльце то самое, байковое, с собой прихватил. Обернувшись им, он плюхнулся на сиденье и потянул продолжавшую позёвывать Галку к себе на колени. Усадив, закутал тем же одеялом и её, обхватил руками, прижал к себе, даже головой сверху зафиксировал, уткнувшись подбородком ей в плечо и прижавшись носом к щеке.

– Не зябко теперь?

– Не-а.

– Эт хорошо. А то знаю я тебя – счас бы раскапризничалась, да ей холодно, да ей плохо, да не трогайте её…

– Костяш, а зачем мы здесь?

– Глупый вопрос… Конечно, слушать стук колёс…

– Чего?..

– Вот тебе часто приходится на поезде ездить?

– Редко.

– И мне редко. Вот поэтому сиди слушай на память, как колёса стукают… стучат то бишь…

Колёса стучали то громко, даже погромыхивая, то мягче и приглушённее. В тёмном пустом вагоне необременённые купейными излишествами в виде занавесочек окна изредка освещались неизвестно откуда дотянувшимися полосами света. Галке было тепло и уютно и поэтому даже интересно слушать стуки. Её только слегка смущало немного неровное Костяново дыхание и слабое подрагивание его ног у неё под попой.

– Костяш, тебе не тяжело меня держать? Я теперь чуть не в два раза больше вешу.

– Канеш, тяжело! Во, блин, распоролась на дармовых харчах-то! Это мы ещё с Бубном сколько за тебя всего подхомячили до пустых тарелок, чтоб из столовки выбраться. А то бы ты и в двери-то не впиcывалась!

Он аккуратно ссадил Галку на своё место, выбравшись при этом из одеяла и снова её заботливо укутав. Пересел напротив, сложил на столик руки, сверху на получившуюся конструкцию уложил взъерошенную голову и уставился на Галку в потёмках, перемежаемых изредка всполохами призрачного освещения.

– Я твою косыночку на память себе оставил…

– Зачем?

– Говорю же – на память, тупизна… Вот как ты, Павлина, можешь быть отличницей, да ещё в фейской школе, если ты ну ничегошеньки не понимаешь? Как, спрашивается?

– Чего надо, я нормально вполне понимаю! А уж школьные пятёрки – эт ваще фигня, там и дара никакого не надо!

– Да тебе и всё фигня… Понимает она, чего надо… А чего ей не надо, она не понимает ни фига, да и пофиг ей…

– Костяш, вот ты чего гонишь? Несусветицу какую-то. Спишь, что ли?

– Да ладно, ладно, ты уж хоть не возникай ещё…

Они посидели ещё молча, Галка откинувшись на переборку и немного недоумённо глядя на него, а он теперь уже уставившись в окно.

– Ты чего там видишь?

Он протянул руки, потянул её ближе к себе.

– Клади голову сюда. Видишь, во-он там, далеко, вон, на самом горизонте, маленькие-маленькие такие огонёчки?

– Ага, вижу теперь… перемигиваются…

– Ну вот…

Они сидели, сложив руки и головы на маленький столик между ними, поднятый из боковой полки около прохода плацкартного вагона. Стукали колёса, мелькали огоньки, это всё было совсем-совсем нескучно.

Галка залезла пальцами в Костянову отросшую вечно взлохмаченную шевелюру, она как раз под рукой у неё была.

– А у тебя всегда такие волосы жёсткие?

– Какие? – он заинтересованно полез своей рукой в свои же волосы. – А-а, это они, надо полагать, от соли задубели. А твои?

Теперь он шарил рукой в Галкиных волосах, сжимая и протаскивая между пальцами скользкие пряди.

– Да вот ни фига, — огорчённо констатировала Галка. — И никакая морская вода не помогла. Висят вечно, как водоросли. Шёлковые, шёлковые… Нафига они нужны, шёлковые, если вида никакого… Скотик-братик говорит – как сопливые.

Костян похмыкал и неожиданно спросил:

– А тебе правда, Павлина, уже четырнадцать есть?

– А то! – возмутилась Галка. – Я себе, что же, лишнее, что ли, буду приписывать? Я же вон и выросла теперь!

– Выросла… Это называется – просто удлинилась. Одни только мосолики твои у тебя выросли, а больше ничего.

– Чего тебе – ничего-то?

Он внезапно резко обхватил ладонями её голову, повернул к своему лицу и впился губами ей в рот. Целовал её жёстко, настойчиво и даже негодующе.

– Кость… ну ты чего? – выдохнула слегка оторопевшая от его напора Галка, высвободив губы, но не голову из его захвата.

– А ничего… – глухо пробормотал он изменившимся голосом. – Ты хоть помнишь, что целовалась со мной? Запомнила хоть?

– Ну конечно…

– А я вот сто раз уже пожалел, что решил целоваться с тобой первой… Думал, важно начать, а дальше пойдёт по накатанной. Оказалось, это я промахнулся, когда тебя выбрал. Светку вон не смог целовать, когда до обжиманцев дело дошло.

– Она на тебя обиделась.

– Обиделась она… Тёлка!.. На Бубенчика теперь вон пусть обижается, зря, что ли, привораживала. Он эстафету подхватил, обмуслякивает её теперь и сам весь в засосах ходит. А я не то что сдрейфил, а просто мне её щупать хотелось, а целовать… Ни фига вот не хотелось. Из-за тебя, между прочим, радость моя. Если хочешь знать.

– Нет, а вот я-то тебе причём?

– А вот притом… Хорошо слишком с тобой было целоваться, вот причём. Не захотелось портить впечатление, знаешь ли.

– Ну ты даёшь!

– Выросла она… Ты что же, и вправду себя толстомясихой теперь посчитала, что ли? Воробьёныш… Маленькая ты ещё совсем, ничего-то с тобой нельзя… – теперь он уже не бурчал, а шептал ей, всё так же удерживая ладонями её лицо. – Ничего у тебя ещё не отросло, подержаться не за что, и вместо приличной письки одна небось только щёлочка крохотная, в которую и пальчик-мизинчик-то, поди, не пропихнёшь, а не то чтоб уж порядочный агрегат…

Галка вытаращила глаза и оторопело-негодующе разинула рот. Первой реакцией было шарахнуться от него подальше, но ничего у неё из этого не вышло, потому что он ещё крепче стиснул её голову и снова сразу же накрыл губами её рот. А поскольку он у неё оказался кстати раскрытым, то в этот раз Костя стал жадно, торопливо и старательно исследовать его изнутри, касаясь языком всех закоулочков, отчего Галка почти сразу закашлялась. Вырвавшись и переведя сбившееся от кашля дыхание и проморгав навернувшиеся слёзы, она замороженным голосом требовательно осведомилась:

– Климантович!! Это ты зачем мне такие мерзости говоришь?

Костян выдохнул.

– А ты прям и не знаешь, зачем? Затем, что мне хочется очень поговорить… о таких вещах. О серьёзных, между прочим, вещах. А вовсе и не мерзостях, как ты это сейчас понимаешь – в силу того, что ты просто ещё маленькая. А с кем мне об этом перетереть? С пацанами – только гогот жеребячий слушать, да ещё дрочить себя сразу примутся под такую тему возбуждающую... Всё-всё, не буду больше тебя в краску вгонять, извини.

– Я пошла.

– Куда ты уходить надумала, глупенькая? Я зря, что ли, тебе коленки обвязал? Старался, узел сзади намудрял. Ну и далеко ты со связанными ногами собралась уйти?

Он тихонько посмеивался, гладя кончиками пальцев ей лицо и шею. Галка раздумала на него сердиться, хотя и глядела с некоторой опаской.

Он легонько снова притянул к своему лицу её голову.

— Не злись, пожалуйста… А чтобы я ещё чего не брякнул, дай мне лучше ротик… Чтобы у меня язык занят был… Дай, ну правда… ну дай…

Теперь он не набрасывался на неё, а только упрашивал, горячо шепча совсем рядом с её губами. И когда снова коснулся их, Галка не смогла отвернуть голову.

Он и не удерживал её голову, а только легонько касался ладонями её щёк, чуть-чуть щекотно притрагиваясь подушечками пальцев до её лба, век, крыльев носа. Понемногу их головы опустились и легли на прохладную поверхность столика, коснувшись одинаково горящими щеками. И теперь они целовались «вверх ногами», потому что сидели по разные стороны от столика, и смотрели друг на друга тоже вверх ногами. И постепенно начали хихикать, настолько это было забавно.

– Вот вы где, паразиты! Климантович, господи, неужели я доживу до завтрашнего дня, когда уже сбагрю тебя наконец-то, ирода проклятого! Спихну со своей многострадальной шеи! Наказание такое орочье! И ты ещё, Галка! Тёпленькая компания! Посиживают, окаянные! Меня тут чуть драконатий не посетил – посредь ночи у меня два ребёнка из вагона пропали! Да мне только в жабу перекинуться оставалось, не дожидаясь расстрела, если бы с вами что случилось, подумали бы хоть своими головами безмозговыми, чего творите!

Встрёпанная донельзя вожатая неслась со всех ног к ним по проходу, выкрикивая со слезами в голосе обвинения. Галка виновато потупилась, а Костян невозмутимо поднялся навстречу Вике, поймал её возмущенно размахивающие руки, сжал в ладонях.

— Викуся, отбой воздушной тревоги. Не блажи, ты же видишь, что с нами всё в порядке. Успокойся, посиди с нами.

Заботливо усаженная им Вика еле отдышалась.

– Если бы ты, Климантович, в первую смену мне бы достался, ноги моей уже давно бы в лагере не было! Это я до тебя думала, что с детьми сложно, ответственность большая, хлопот полон рот! Жалела даже, что попёрлась в педагогический! А теперь дошло, что первые две смены это у меня был курорт и санаторий, дом отдыха, а самый кошмар это мне с таким вот милым эльфиком перепал! Вот как не стыдно! Что вот ты себе позволяешь! Ещё Галку увёл, негодяй малолетний! Да ты хуже любого тролльчонка!

– Мне стыдно, Викусь. Я раскаиваюсь. Чистосердечно, вот честно, чтоб мне провалиться! Больше – никада-ниразу! – завел привычную песню Костян, как всегда, с исключительно искренним видом «раскай-вай-вай».

– Да это вот уж точно, что больше-то – никогда! Надеюсь, что до утра ты не успеешь больше накуролесить! Времени не хватит!

– Ага… Правда-правда… Ты утихомирься уже, Викусенька!

– Подольститься ещё норовит, обормот! «Вику-усенька»… – передразнила Вика. – За Галку тебе вообще руки-ноги оторвать стоит! Не говоря уж про голову, ту в первую очередь!

– Я сама сюда пришла, Вик, меня никто не уводил. Костянович меня позвал только, а пошла я сама.

– Выгораживай его ещё! Сама она! Может, ты ещё и целовала его тоже сама! Думаете, я не видела, как вы тут лизались! Молчи уж, защитница выискалась! Вечно друг дружку покрывают, рука руку моет! Паразиты окаянные!

Галка с Костяном воровато переглянулись. Вика-то ведь как в воду глядела – Галка его тоже ведь действительно целовала. Действительно сама.

Куриного бога Галка сняла с цепочки, насилу расцепив проволочные звенья из многих-многих мелких витков, не жалея ногтей, и умудрилась в последний момент прощания утром, когда их уже разбирали с перрона родители, опустить ему в нагрудный кармашек ветровки. Ещё и на пуговицу застегнула.

Пусть выпендрёжник Костяшка хвастается перед кем хочет своим редким полосатым камушком. Может, тот и впрямь помогает колдовать, ну или хотя бы исполняет желания. Да и просто так он ему нравится, не зря же протаскал почти всю смену не снимая.

Волшебница из Галки – так себе, конечно, да что там – совсем почти никакая… Но всё же, как только эльфик, приделав к куриному богу любую тесёмку, наденет его себе на шею, сразу же забудет и о ней самой, и обо всём остальном, и будет взамен помнить, что ему посчастливилось самому его найти. Эту мелочь у неё наколдовать получилось, всё же как-никак отличница в школе для одарённых фей – не кот вам начихал, и он гарантированно никогда о ней не вспомнит. Зачем…

А ей остались самодельные, без гномьего колдовства, шкатулочка из ракушечных створок и затейливая проволочная цепочка, которую носить нужно было лучше поверх одежды, а не на голую шею. Красивые.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 3,55 из 5)
Загрузка...