Холодный берег

Конунг Трюггви весь вечер сидел мрачный, как скала, не торопился ни есть, ни пить.

– Чую, не удалось, – за стол к нему подсел Ове, его молочный брат.

– У нее есть жених, – осклабился Трюггви.

– Что ты сделал? – Ове сложил пальцы под подбородком. Трюггви почесал бороду.

– Вызвал его на поединок. Я разделал его, как сосенку, уже занес руку для последнего удара – а она бросилась к нему так, как будто бы он сам Бальдр, сраженный Локи, – Трюггви прошелся ладонью себе по затылку.

– Так ты не убил его? – Ове поднял украшенный рог, раб налил пива. Трюггви откинулся на спинку ясеневого кресла и хлопнул ладонями по подлокотниками.

– Когда она бросилась к нему, я – я был как лютый пес. Шкура в шрамах, зубы шатаются, из пасти льет кровь с пеной. А он – белый, как пленка от яйца, и она такая же. Она не стала бы моей, даже если бы я его убил. Раз за разом женщины отвергают меня. Или я и вправду проклят, или я ничего в них не понимаю, и нет у меня того, что может дать мне их любовь.

– Может, это просто не те женщины? – осторожно спросил Ове.

– Все женщины в наших землях – не те? – оскалился Трюггви. Ове пожал плечами, он не знал, помнил Трюггви: ему и не нужно было.

Ове передал рог Трюггви, Трюггви осушил его в три глотка и сжал в ладони, по желтой кости пошла трещина. Рог, хрустнув, сложился у него в руке, на стол со звоном упала серебряная оковка. Трюггви поднялся, толкнув кресло. Взгляды сидевших в зале обратились к нему.

– Боги, – начал Трюггви, неприятно улыбаясь уголками рта, – гневаются на меня.

– Гневаются? Ты благословлен богами, – крикнули от стола, где сидел хирд. – Ты прошел по берегу от стылых гор до самых зеленых равнин, и каждый ярл, и каждый конунг, которого ты встречал, признавал тебя конунгом конунгов, или отправлялся в Вальхаллу. Боги улыбаются тебе!

Это был одноглазый Стейнульв, одной своей задницей занимавший два места, он сидел на краю скамьи, широко расставив колени. Трюггви подмигнул ему и поднял руку, призывая к молчанию.

– Боги дают мне удачу в бою, покрывают славой, как плащом, но они не хотят дать мне жену – в любви я не удачлив, всякий знает.

– Женщины сами не знают, чего они хотят, – снова подал голос Стейнульв. Его поддержал старый Оден:

– Приведи ее в дом, сделай кюной, и дело с концом! Сама придумает, за что полюбить, а если не придумает, то найдет, за что уважать!

– А потом прирежет во сне, как моя бабка – деда, а потом и сыновей. Изо всех детей Алрекра только мой отец и выжил, потому, что выбрался из дома ночью, смотреть как тролли копают серебро.

Трюггви, покачнувшись, оперся пальцами об стол, из ладони, в которой он держал рог, капала кровь, пачкая овсяный хлеб.

– Я знаю судьбу твоего отца, – Оден запустил пальцы себе в бороду, – И знаю судьбу твоего деда. Норны еще не спряли нить. Ты еще можешь выбрать женщину, которая...

– Не спряли, – перебил его Трюггви. – Я спряду ее сам. Если Фрейя не хочет дать мне жену, пусть будет так. Этим пивом и этим огнем я клянусь, что женой моей станет только та женщина, которая переплывет меня в открытом море до Драконьего Зуба и обратно. Только ей я надену запястье на руку, и только ее назову женой!

Размахнувшись, Трюггви метнул разбитый рог в очаг. Пламя взметнулось к потолку, загораясь красным, как кровь, рыжим, как закат, и желтым, как золото; угли загорелись черным, как ночь; от очага повалил дым, в котором – многие клялись, – появились очертания диковинных существ, уходившие в дыру в потолке.

– Недобрый знак, – пронесся шепоток. Трюггви продолжил, возвышая голос:

– Не станут боги дурачить меня своей любовью. Я – конунг, и я – хозяин своей судьбы. Если нет мне везения с женщинами, то пусть его не будет так, как я скажу.

Трюггви заснул за столом, сон опустился на него грозовым облаком, накрывая душной шапкой. Ему снилась бабка, бледная, медноволосая, с холодным и хищным лицом, заносящая над спящими детьми ножницы для стрижки овец. Снился отец, тонущий подо льдом, снились корабли, горящие в гавани, и вороны, кружащие над красным льдом.

Трюггви лежал на льду. Тени приближались к нему, три старухи, шаркая, нетвердыми ногами пробовали кровавый лед. Они высоко поднимали руки, морщинистые пальцы были перевязаны серой нитью, по которой нет-нет, да пробегала искра. Трюггви не мог пошевелиться, он посмотрел вниз – и увидел глубокую рану у себя на груди, там, где сердцу.

– Конунг, – старуха коснулась его плеча. Трюггви схватил ее за руку, выворачивая запястье.

– Я знаю, кто ты. То, что ты хочешь сделать, будет стоить тебе руки, – прорычал Трюггви, открывая глаза. Перед ним стоял Ове, морщась, он напрягал руку, которую Трюггви выкручивал.

– Что? – Трюггви отпустил его. Длинный дом потемнел, очаг тлел красным, на лавках храпели. – Сколько я спал?

– Сейчас полночь, – Ове сел за стол рядом с Трюггви. – Новости расходятся быстро. Во дворе уже ждет женщина, которая пришла тягаться с тобой в плавании.

– Вечером я клялся, – Трюггви оперся локтем о стол, вытер лицо тыльной стороной руки. В бороде застряли крошки, он их вытряхнул. – Хотел перестать надеяться, что Фрейя сменит гнев на милость.

– Ты поклялся, что женишься только на той, которая тебя переплывет, – подтвердил Ове. – Она пришла. Она хочет тебя переплыть.

Прихрамывая на отсиженную ногу, Трюггви вышел на крыльцо. Рабы принесли факелы, люди собрались вокруг женщины с темными волосами и темными глазами, стоявшей посреди двора.

– Трюггви сын Вестмара сына Алрекра, – женщина поприветствовала его. – Говорят, этим вечером ты поклялся.

– Ты хочешь меня переплыть? –  перебил ее Трюггви. Женщина кивнула.

– Хочу.

– До Зуба Дракона плавают только воины, – предупредил Трюггви. – Течение там сильное, а волны высокие. Ты можешь не вернуться.

– Могу, – согласилась она. – Но это было твое условие. Я здесь, и я готова. Или ты отказываешься от своих слов?

– Я никогда не отказываюсь от своих слов. Клятва была принесена над очагом. Я лишь говорю тебе, что ты погибнешь.

– Или не погибну, – она сложила руки на груди, блеснуло, скрываясь под плащом, золотое запястье. – Или стану твоей женой.

– Ты готова ради этого рискнуть всем? – Трюггви издал короткий смешок. Женщина повела плечами:

– Мы все умрем. Почему бы не умереть за то, чего действительно хочешь?

Трюггви спустился к ней и взял за руку, рука у нее была холодная, как лед. Она вздрогнула, смешалась, Трюггви нахмурился, крепче сжимая ее руку, от тепла его ладоней ее пальцы медленно согревались. Он начал понимать, что натворил, но пути назад не было – хуже, чем проклятых, боги карают только клятвопреступников.

– Мы поплывем сегодня, – поторопила она.

– Ты торопишься умереть? Сегодня волны будут ростом с человека, об этом говорит и ветер, и крики чаек.

– Я пришла на одну ночь, – упрямо сказала она. – Я должна успеть за одну ночь.

– Тогда ты умрешь, – отрезал Трюггви. Его одновременно раздражала и волновала ее настойчивость.

– Никто из нас не умрет до срока, – она поджала губы. – Разве ты не хочешь жениться? После всех этих лет, полных неудач, я пришла к тебе сама.

– Я хочу, – Трюггви потянул ее к себе за руку, она уперлась ладонью ему в плечо, бесстрашно глядя в глаза. – Теперь скажи, отчего этого хочешь ты?

В кругу людей они стояли, точно в кругу сосен. Никто не произнес ни слова, не проронил ни звука, казалось, ночной ветер стих, и в лесу, за изгородью, на вскрике оборвал свой вопль козодой. В лазах ее вспыхнул золотой проблеск, когда она наклонила голову – или это огонь так играл в ее зрачках? – и ответила, стискивая полы плаща на груди:

– Я из знатного рода, настало и мне время мне выбрать супруга. Никто из тех, кто просит моей руки, не храбрее меня и не сильнее меня, а, значит, не достоин меня. Ты принес страшную клятву, значит, ты достаточно храбр и силен, чтобы ее выполнить.

– Безумству храбрых, – Трюггви отпустил ее руку и кивнул. Вновь зашумел ветер и зазвучали голоса, Ове спустился с крыльца, громко объявляя о том, что поединок начнется этой ночью.

С факелами они пошли от города к пляжу, Трюггви не спотыкался в темноте только потому, что мальчишкой излазил городские окрестности, и каждую ямку помнил на память. Женщина в зеленом широко шагала, казалось, что ямки и коряги нарочно убегают у нее из-под ног. Ове пропустил ее вперед, внимательно глядя ей под ноги, Трюггви присмотрелся тоже, и не увидел отпечатков ног.

– Ты думаешь, она... – начал Ове тихо, Трюггви дернул головой:

– Будет видно, когда разденется.

Они остановились на бледной косе, серпом забиравшей к выходу из фьорда. Дальний столб, черный и кривой, был едва виден в облаке брызг разбивавшихся об него волн. Факелы трещали и хлопали, поднимаясь к ночному небу чадом. Трюггви снял сапоги, которые забрал Ове, и встал в полосе прибоя.

– Мы поплывем отсюда.

Женщина сбросила плащ. Ее платье было до того искусно расшито каменьями и золотой нитью, что змеи на рукавах у нее и на груди казались живыми в свете факелов. Не стесняясь взглядов, она стянула платье через голову, оставаясь в льняной сорочке, Трюггви уставился на нее в упор, но под сорочкой угадывались очертания обычного человеческого тела.

Трюггви переглянулся с Ове, снял и сбросил свою красную рубаху на песок. Она вынула из кос медные заколки и отдала их Ове, который обошел с факелом ее и Трюггви. Трюггви спросил, перевязывая волосы шнурком, который снял у себя с запястья:

– Как тебя зовут?

Она ответила, помедлив:

– Урзога.

– Ты красивая и храбрая женщина, Урзога Когда море заберет тебя, пусть твои родичи справят по тебе богатую тризну, – мрачно сказал Трюггви.

– Мы не в море, чтобы говорить о том, кого оно заберет, – ответила Урзога, перекидывая косы через плечо. Трюггви не дослушал ее, разбежавшись, он бросил себя в волны, и, широко загребая руками, поплыл.

В воде Трюггви задохнулся от холода: стылые волны сдирали с него кожу заживо, он греб изо всех сил, а волны бросали из стороны в сторону, как лодку без гребцов. Он выплыл за скалы, сдерживавшие буйство волн, здесь, на выходе из бухты, все было совсем по-другому. Волны вскидывали Трюггви на гребень, и обрушивали его вниз, он задерживал дыхание, чтобы глотнуть воздуха и снова провалиться в воду. Задирая голову и щурясь от соленых брызг, евших глаза, он видел впереди одинокий Зуб Дракона.

Урзоги нигде не было рядом. Трюггви выругался, проклиная ее упрямство, проклиная опрометчивость, которой нарочно лишил себя последнего шанса разорвать бабкино проклятие. Камни вокруг Зуба торчали высоко, острые, как ножи, Трюггви остановился, не доплывая до них, и перевел дыхание: проплыви он чуть дальше, и его бы насадило на них, как тюленя на нож.

– Не выплыла, – в сердцах сказал Трюггви. – И не выплыла бы!

Что-то рассекло воду рядом с ним, Трюгве обернулся, и увидел черные косы, плывущие в воде, и белое с прозеленью лицо – в темноте белая кожа Урзоги как будто бы светилась мертвенным светом, свет этот отливал зеленым, как и ее волосы, которые казались ему настоящими змеями.

– Я думала, ты не доплыл, – сказала она, отплевывая воду. Трюггви потянулся к ее косам – намотать на кулак, потянуть за собой, удерживая на плаву, – но удержал руку. Слово было дано над очагом, угрюмо решил он про себя, так пусть норны прядут нить.

– Скорее к берегу, – сказал он и бросился обратно, загребая руками с такой силой, что сводило лопатки. Урзога плыла рядом, тяжело дыша, на ее черных волосах оседала пена, от чего они казались совсем седыми. У входа в бухту волны поднялись, Трюггви, высунул голову из-под волны, чтобы хватануть воздуха, но не увидел ее белой сорочки.

Это был последний миг, когда он мог что-то увидеть. Волны трепали его, как волки – отбившуюся от стада овцу, увлекая все дальше от берега. Трюггви боролся изо всех сил, он был умелым пловцом, но мышцы его гудели, а легкие горели от напряжения. Волны уносили его все дальше от берега, Трюггви задыхался, молотя по воде руками и ногами, в голове билась мысль: так он и умрет, не в бою, в холодной воде, пустоцветом, третьим от проклятия похищенной вельвы. Перед глазами у него начало темнеть, когда за руку его схватила холодная рука.

Трюггви поднял голову, Урзога стояла по шею в воде, недвижимая, как скала. Волны обрушивались на нее, но не могли даже пошатнуть. Она держала Трюггви за руку, и, выставив вперед плечи, шла в воде, как в поле, волоча его за собой через прибой.

– Я победила, – проскрипела Урзога. – Я возьму тебя в мужья.

– Если я не возьму тебя в жены раньше, – Трюггви сплюнул в воду. Урзога вытащила его на берег, Трюггви выпустил ее руку и упал на четвереньки, утыкаясь лбом в песок. Он дышал с присвистом, чувствуя, как сердце колотится в груди, болью отзываясь в ребрах при каждом вздохе.

Урзога взяла Трюггви за плечо, Трюггви сбросил ее руку и встал на одно колено. Урзога отступила на шаг, Трюггви, тяжело взмахнув руками, поднялся на ноги. Что-то потянуло его за руку, это волосы Урзоги, окутавшие ее промокшим плащом, застряли в его запястье. Он снял запястье себе с руки и стащил у нее с руки запястье в виде змеи, кусающей свой хвост.

В воздухе запахло свежестью, как перед грозой. Прибой застыл, смолкли птицы, стих ветер и остановились облака, посерев – все изменилось, и изменилась Урзога. В своей руке Трюггви держал зеленую руку с черными ногтями, покрытую выростами, похожими на чешую.

Урзога смотрела на него, поперечные зрачки ее вытянулись в струнки, длинные, острые уши прядали, как у кобылы. В голове Трюггви звучал голос отца: «А перед тем, как сгинуть, моя мать, твоя бабка, сказала мне, что заклинает именем Фрейии: ни одна из Мидгарда не полюбит твоих сыновей и сыновей твоих сыновей, и женщина всегда будет их погибелью».

– Убьешь меня за обман? – спросила Урзога с вызовом. Она была ужасна, и, все же, Трюггви не видал никого прекраснее: она плыла с ним наравне, и она вытащила его на берег в то время, как дочери ярлов не хотели и пальцем шевельнуть ради него, когда он приплывал к ним с подарками.

– Не убью, – Трюгви качнул головой и надел свое запястье Урзоге на руку. Мир вздрогнул – и сдвинулся с места. Облака шли по небу, шумел прибой, по пляжу, прыгая на ветру, приближались огни факелов.

Лицо Урзоги побелело, лишаясь зеленой окраски, и руки ее в руках Трюггви стали мягкими и теплыми, нетронутыми чешуей. Если присмотреться, было что-то троллье в ее острых скулах и длинных, к вискам, глазах, и это что-то заставляло сердце Трюггви биться быстрее.

– Почему? – изумилась Урзога.

– Вельва сказала, что человеческая женщина не полюбит меня, и не станет моей женой, зато станет погибелью, – Трюггви усмехнулся. – О троллихах она ничего не говорила.

Урзога хрипло расхохоталась, показывая лиловый язык. Ее волосы, высушенные ветром, распушились, обрамляя длинное, белое лицо, совсем человеческое, если не приглядываться к глазам:

– Твой отец был красивым и храбрым, я увидела его в лесу, когда он приходил искать мое племя. Он был ребенком, но я его запомнила. Я решила, что однажды возьму в мужья человека из его рода, который не боится смерти и хочет сам выбирать свою судьбу.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...