А куда пошли, то неведомо

Однажды, в летнее утро 4213 года, к стене Мартыновской крепости приблизился путник. Крепость стояла на возвышенности, а за нею, опускаясь за горизонт, зыбилась великая водная гладь. Шел путник устало, едва вздымая ногами белесую пыль. Был он молод, невысок ростом, имел впалую грудь, и нес в руке волшебную дудочку. Подойдя к воротам крепости, он негромко постучал в них кулаком.

Усатый правопохоронитель отворил окошко в широких деревянных воротах, крашенных светлым суриком, с полосой зеленой жести по верхнему краю.

- Дудочник? – спросил. – На состязание идешь?

Путник кивнул, глядя на правопохоронителя большими глазами, будто напуганный чем-то, звучащим изнутри.

- Волшебную дудочку покажи.

Показав волшебную дудочку, путник пошел дальше.

Теперь дорога тянулась, мощенная старым булыжником. Дудочник говорил «здрасте» каждому встречному, как предписывалось местными обычаями, говорил даже нищим, морщинистым от голода и грязи, но не спрашивал пути и без колебаний повернул налево, затем направо, снова налево, и перешел болото по ветхому понтонному мосту.

Дальше дорога вела к площади, но дудочник по ней не пошел. Усевшись на ржавый понтон и свесив ноги, он стал тихонько наигрывать серебристую переливчатую мелодию. Казался он одиноким и даже грустным, но лишь казался: давно мечтал он оказаться дома, где не был столько лет. И вот он здесь, и воспоминания сразу же обступили его, как добрые духи.

Музицировал он долго, и солнце вставало над его головой, поднималось выше по широкой небесной дороге. Взблески воды прожигали в его глазах зеленые звезды и полосы. В камышах смеялись лягушки. Порой по мосту пробегали мелкие бродячие крысы, а изредка проходили и люди. Тогда дудочник опускал волшебную дудочку от губ, вглядывался в их лица, говорил им «здрасте», улыбаясь, ожидая в глубине сердца, что кто-нибудь его узнает. Впрочем, люди старались обойти дудочника стороной и поспешно уходили прочь, оглядываясь, сплевывая с тихим бешенством или сморкая сопли в пыль. Не любили дудочников в Мартыновской крепости, крепко не любили.

Наконец, на мосту появились трое мужчин. Подойдя к дудочнику, они остановились с полуоткрытыми ртами, увлеченные чарующим звуком. Тот продолжал играть, затем опустил волшебную дудочку, но не поздоровался на этот раз, а лишь долго на них смотрел.

- Чего тебе от нас надо, парень? – спросил один из мужчин, ровно, но с тихой угрозой, завел руку за спину и почесал широкую хребтину.

Юный дудочник встал с понтона. Стоя, он был на голову ниже каждого из троих.

- Не узнаете меня? – спросил он.

- Никогда тебя не видел. Тьфу, дудочник проклятый. – Мужчина в черной одежде и с татуировкой в виде волка на щеке сплюнул в воду, где плавали туда-сюда озабоченные блеклые черви. Другой, смуглый и кряжистый, толкнул дудочника, но не так, чтоб сбить с ног, а лишь для пробы, чтобы проверить, с кем имеет дело. Третий зашел сбоку и стал так близко, что дудочник ощутил касание его твердого плеча, наполненного литой силой. Ему пришлось отступить к краю воды. Мужчина с татуировкой волка снова сплюнул, на этот раз прямо под ноги дудочнику. Улыбнулся недоброй улыбкой.

Дудочник сыграл несколько тихих нот, и все трое сразу же отшатнулись от него, побледнев.

- Пожалей нас, дудочник!

Дудочник молчал.

- Мы ж люди подневольные, - взмолился один из мужчин и бухнулся на колени. – Приказали нам найти дудочника в синей одежде и детей, что будут с ним. Вот так мы и сделали. А детишек-то всего двое было. Все что хочешь сделаю, все что хочешь отдам, но жизни не лишай!

- Кто послал вас, душегубы?

- Служим мы в департаменте развлечений. Вот начальник департамента нас и послал. Так и сказал: найдите их и утопите в море. Моря вблизи не было, так мы дудочника тихонько зарезали, выпустив из него кровь, а детей, что с ним были, телегой в землю закатали. Долго катать пришлось, пока те померли. Три ночи мы потом спать не могли. Думаешь, легко ли нам это далось, телегой-то по мягоньким ручкам?

Дудочник морщился, слушая их. Услышав о мягоньких ручках, он стиснул зубы. Что-то окаменело в его взгляде.

- Начальник департамента развлечений, говоришь? Как зовут подлеца? Стар или молод?

- Зовут его Прохор Горидуб. Годов ему не больше пятисот. Молод, стало быть. С него и спрашивай, не с нас.

- Рассказывай, как мне его узнать.

- Носит он короткую бороду, черную как уголь. Отпусти нас, дудочник.

- Однажды я просил вас о том же, - сказал дудочник. – Но не отпустили вы меня. А ведь долг платежом красен.

Отвернувшись, чтобы не видеть умоляющих глаз, он поднес волшебную дудочку к губам, и с тихим воем трое мужчин прыгнули в болото, один за другим.

Грязные воды сомкнулись над их головами. Скрюченные пальцы поднялись из глубины к зеленому небу прохладной поверхности. Снова погрузились. С десяток разгоряченных, улыбавшихся на солнцепеке змей скользнули в воду.

Дудочник подождал, убедился, что никто из троих не вынырнул. Раскаленное небо звенело стрекозами, мирно и равномерно.

- Да очистит вас вода, как очищает всех, - сказал он, сунул волшебную дудочку в котомку, прошел прочь от понтонного поста и вскоре оказался на нижней площади крепости.

 

*

 

Сейчас по правую руку от него стоял магазин, от дверей которого тянулась очередь, выстроившаяся за керосином (керосина и в прошлые годы на всех не хватало, припомнил дудочник) а по правую возвышался памятник архигарху Василию, большой, будто слон, вставший на задние ноги. Рядом примостился памятник поменьше: некоему Шредингеру, очкастому дядьке с большим, нахально глядящим котом на руках. Позади памятников ширилось унылое здание серого цвета, куда дудочник и направился.

Зарегистрировавшись на состязание, он дождался начальника департамента развлечений, Прохора Горидуба. И правда, тот носил короткую бороду, черную как уголь.

- Трое дудочников уже зарегистрировались в этом году, - сказал начальник, указав юному дудочнику на стул, оббитый черной клеёнкой. – Ты, стало быть, четвертым будешь. Бывал ранее в наших краях?

- Приходилось, - кивнул дудочник.

- Видимо, давно. Лицо мне твое не знакомо.

Дудочник снова кивнул.

- Зовут как?

- Ведимир.

- То есть, повидавший мир, верно?

- Верно.

- А я ведь помню всех дудочников за последние триста лет, - продолжил Прохор Горидуб. – А то и за четыреста. Да и на дудочника ты не похож. Ростом не вышел, грудь впалая. Чтоб на волшебной дудочке играть, нужно ой какие легкие иметь!

- Болею я, - пояснил дудочник.

Прохор Горидуб удивленно поднял бровь и погладил черную бородку. – Что ж за болезнь такая, что вылечиться нельзя?

- Телега мне грудь переехала, ребра неправильно срослись.

- Не повезло, значит.

- Не повезло.

- Тогда мы так сделаем, - сказал Прохор Горидуб. – Не очень я верю твоим словам. Так что устрою-ка я тебе проверку. Есть у меня пара крыс специально для такого случая. Не боишься?

Дудочник отрицательно качнул головой.

- Крыс боятся – на дудочке не играть.

- И то верно. Теперь-то бояться уже поздно, милый ты мой. Пошли за мной.

Они пустились в чадное подземелье, освещенное керосиновыми лампами. Под ногами шмыгали мелкие крысы. В каморке, отгороженной толстыми дубовыми кольями, сидели две громадные крысы, каждая с человека величиной. Одна глядела на людей красными пуговицами глаз, оценивающе, будто на колбасу в магазине, вторая, с взъерошенной холкой, самозабвенно жмурясь, обгрызала деревянный кол.

- Твои крысы побольше меня будут,  – сказал дудочник без удивления, только чтобы начать разговор.

- А то бы им большими не быть! Раскапывают на кладбище старые черепа с батареями и грызут их, потому и растут как на дрожжах. Научились, ведь, гады. А еще говорят, что крысы – безмозглые твари. У каждой крысы, которая больше котенка, есть батарея внутри. А у крыс вроде этих, думаю, и дюжина батарей наберется. Ну, давай, показывай мне свое умение.

Дудочник достал волшебную дудочку и подул в нее чуть слышно, едва выдыхая воздух. Крысы сразу же встали на задние лапы и прижались к дубовым кольям.

- Заставь их станцевать. Сможешь?

Дудочник стал играть легкую мелодию, и крысы закружились в неуклюжем танце, притопывая задними лапами, похожие на медведей.

- Еще что-нибудь!

Одна из крыс заскакала козой, затем запрыгнула другой на спину и прокатилась на ней, будто на коне. Прохор Горидуб рассмеялся и хлопнул дудочника по спине.

- Теперь пусть вырвут друг другу глотки.

Дудочник опустил волшебную дудочку.

- В том нет нужды. Они еще тебе послужат.

- Своеволия не люблю, - сказал Прохор Горидуб. – Лучше слушайся меня. Не так страшно на свете жить будет.

- От запаха крови мне теснит дух, - объяснил дудочник. – Не мое это.

- Делай, как я сказал, свинья, а не то пожалеешь!

Дудочник дунул в волшебную дудочку, глядя на Прохора, и у того остекленели глаза. Дудочник продолжал играть, прохаживаясь вперед и назад, и Прохор поворачивался, глядя на него. Но вот волшебная дудочка затихла.

- Кто приказал тебе убить дудочника в синей одежде? – тихо спросил юный дудочник. – Кто приказал убить детей, что пошли с ним?

- Приказал мне сделать это Иннокентий Правильный, сын архигарха.

- Сам приказал?

- Сам. Вызвал меня и приказал.

- Как мне встретиться с Иннокентием, сыном архигарха?

- Никак этого сделать нельзя.

- Лучше отвечай мне. Скажешь - не так страшно помирать будет.

- Никак с ним встретиться нельзя, если он сам тебя не позовет, - ответил Прохор, не отводя от дудочника остекленевших глаз.

- Да будет так. Тогда он сам меня и позовет, - сказал дудочник. – Теперь просыпайся, супостат!

- Эй, что это было? – спросил Прохор, приходя в себя.

- О чем это ты? – улыбнулся дудочник одними губами.

- В глазах у меня помутилось. Если это твои штучки, шут, я прикажу собакам выгрызать твою печень сто дней подряд.

- Водой клянусь, не виноват я.

- Водой клянешься? Ладно, считай, что отвертелся. Нравится мне твое искусство, хоть и молод ты. Ни разу в жизни не видал, чтоб крысы вот так отплясывали! Допущу тебя к состязанию. Спать будешь в старой конюшне, с другими дудочниками. Там тебя и покормят вареной картошкой. Знаешь где это? Или дорогу показать?

- Знаю, - ответил дудочник, глядя на Прохора большими, детскими глазами, как завороженный. От взгляда этого Прохору становилось не по себе. – Сам найду.

А вечером того же дня Прохор Горидуб поднялся на стену крепости, вздохнул, глядя на солнце, не по-вечернему лучистое, заходящее над бескрайним морем, и бросился вниз головою. Рубаху надуло ветром. Сознание погасло, едва успев ощутить треск сминающихся костей и хлопок рвущейся кожи. Некоторое время искореженное тело Прохора лежало на камнях. Затем, ощутив внутренние щекотание жизни, он снова встал, с трудом, волоча осохшую ногу, поднялся на стену еще раз, и бросился вниз повторно. Около полуночи его заметил дежурный правопохоронитель, когда Прохор, весь облепленный тестом свернувшейся крови, поднялся на стену в восьмой раз на кривых, совсем изломанных ногах.

- Предупреди о дудочнике, - сказал Прохор правопохоронителю, хлюпая горлом, полным крови, и снова шагнул со стены в серебряный ветер звезд. Разбившись о камни в последний раз, он больше уж не поднялся, потому что батарея его была пуста.

 

*

 

В старой конюшне дудочник познакомился с другими участниками состязания. Еремей, удивительно толстый мужчина восьмисот с лишком лет, лежал на боку, поджав пухлые ноги и положив живот рядом с собою, словно жену. Урий, широкоплечий, горбоносый и длинноусый, - каждый ус заплетен в косичку - потягивал из фляги воду, взятую в фонтане. Борислав, старый как само время и совсем седой, выстругивал из деревяшки петушка.

- Бывал я в разных крепостях и городах, - говорил толстый Еремей. – Но здешние крысы это ого-го! Пойдут ли они за волшебной дудочкой?

- За моею пойдут, - ответил Урий. – Я и не таких видал. Пришлось мне как-то быть в Европе. То ли город такой, то ли деревня большая, не знаю того. Там я видал крыс, что вдвое больше меня. А люди там на своем языке тарабосят. А что тарабосят, попробуй пойми. Нашенские слова не в пример лучше будут.

- Много ли там народу живет? – спросил его толстый Еремей, шевельнув тройным подбородком.

- Больше некуда. И старые и молодые, и древние. И детей тоже рожают там побольше нашего.

- Да ну! Куда ж они детей-то девают?

- Как подрастут,  садят их на летающие корабли и отправляют в небо, заселять галактики. Это, я понял, небесные острова. Плавают в небе как тина в реке.

- Насмерть, стало быть, посылают.

- И совсем не насмерть. До островов тех небесных лететь тыщу лет, а то и две тыщи. Но много там земель пустых, нераспаханных. Сколько хочешь бери. А всю работу за людей там машинки делают. Люди там до того обленились, что и мешок картошки на плечо не взгромоздят.

- А чем же они тогда занимаются?

- В тамошнюю лапту играют. Бейсболом называется. А еще смысл жизни ищут. Да о никогдании сокрушаются.

- О чем сокрушаются?

- О том, что мало у них осталось никогдания. Никогдание это они ценят пуще золота. Это томление такое нежное сердечное, когда понимаешь, что видишь что-нибудь в последний раз и больше никогда-никогда не увидишь. Теперь, когда никто не умирает, мало что уже бывает в последний раз. Вот и томятся они сердцем. Скучно им жить.

- Это от сытости их скука давит, - заметил толстый Еремей. – Я вот все время есть хочу, потому мне и некогда скучать.

- Бывал и я в дальних краях, - сказал седой Борислав, продолжая выстругивать петушка. - Видел я город, где всех новорожденных и пришлых холостят, как хряков. Но гиблое это дело, скажу вам, ведь холостить их приходится заново много раз: что им ни отрежешь, у них снова отрастает. А в другом городе все юноши держат экзамен. Если они умны, способны к ремеслам и искусствам, разрешают им жить до тысячи лет, а если нет – лишь до ста. Дуракам там после ста лет жизни батарею больше не перезаряжают, вот дураки и умирают.

Юный дудочник слушал разговор вполуха. Видел он в жизни немало мест. Видел и летающие корабли, и машинки, что всю работу делают, и города, где новорожденных и пришлых холостят, и места, где нужно держать экзамен, чтобы не умереть.

- Это хорошо, что дураков изводят. И много ли в тех краях дураков? – выспрашивал Еремей.

- Почти не осталось, - отвечал Борислав. - Все померли. А те, кто остался, такие умные, что страшно с ними рядом стоять. Насквозь видят. Я и сам, похвалюсь, умнее других и все на свете знаю, но рядом с ними я был как глупая овца.

- И отчего же ты так умен, старик? Аль только хвастаешь?

- Оттого, что старше я самого архигарха, - с гордостью отвечал Борислав.

- А ты, молодец, откуда будешь? – спросил юного дудочника толстый Еремей. - Что видел, что знаешь?

- Зовут меня Ведимир, - ответил дудочник. – А родом я отсюда, из Мартыновской крепости.

- Тогда ты знаешь, что делают здесь с лишними людьми. Их ведь не холостят и не отправляют в небо, правильно?

- Ну, непослушных бросают крысам на съедение. А тем, кто слушается, но без восторга, не заряжают батарею, и помирают они сами, потихонечку.

- Разумно. И много ли непослушных?

- Настоящих - один или два в сто лет. А ненастоящих всегда можно найти.

- А что же с теми лишними, что новые нарожались?

- Понятия не имею, - соврал дудочник. – Может быть, сами куда-то уходят.

На самом же деле с лишними людьми в Мартыновской крепости поступали так: каждые сто лет один из дудочников, нанятых топить крыс, за хорошую плату соглашался вывести из города детей, что успели нарожаться. Жить-то им все равно негде было. Шли они за волшебной дудочкой, шли, пока не тонули в Суджанском море, за восточной стеной крепости. Впрочем, всякий раз архигарх рассказывал, что ничего об этом не знал. Верили ему или нет – кто знает? А ты попробуй, не поверь. Потому и не любили здесь дудочников.

Оставив новых знакомцев болтать между собою, юный дудочник вышел из конюшни и обошел ее с южной стороны, так, чтобы видеть верхний замок, башни которого карабкались к небу. Затем приложил волшебную дудочку к губам и легонько подул. Ветер подхватил звук и понес его к замку. Как и все мастера, дудочник умел чувствовать звук волшебной дудочки сердцем и знать, долетел ли он. В этот раз долетел. Он огляделся: никого не видать вокруг. Затем подул снова. Звук вспорхнул и полетел, неся крупицу запекшейся, затвердевшей ненависти.

- Позови меня, Иннокентий Правильный, сын архигарха, - прошептал он, - позови меня себе на погибель, проклятый.

 

*

 

День закончился, ясной началась ночь, но прошла, помрачнев, под густой голос ветра, вся в облаках, лохматая, как песья голова. Погрохатывала равнодушная гроза, пока не улеглась отдохнуть за горизонтом. А ранним утром, еще до первых петушиных голосов, юного дудочника встретили в воротах конюшни два румяных, сдуру улыбчивых, правопохоронителя. Ничего не объясняя, они посадили его на телегу и повезли в замок недоархигарха Иннокентия Правильного. Всю дорогу один из правопохоронителей рассказывал анекдоты, каждый из которых был несокрушимо глуп, второй же, смеясь, резал себе запястье коротким ножом и смотрел, как снова и снова исчезает порез: видимо, любил боль. А ранний мир был чист от росы и тумана, как яблоневый цвет.

Недоархигарх Иннокентий был старшим и любимейшим сыном архигарха Василия, правившего Мартыновской крепостью уже почти две тысячи лет. Полы в замке недоархигарха были из белого с розовыми прожилками мрамора, инкрустированного золотыми блямбами в форме цветов. За века мрамор протерся, и теперь золото торчало из него как маленькие, вытертые до блеска, вулканчики. Стены были выложены драгоценными каменьями, глядящими на юного дудочника бесчувственно и свысока.

С виду, недоархигарх казался ровесником дудочника, и лишь тяжелый, усталый блеск его глаз выдавал его настоящий возраст. Иннокентий прожил на свете без малого двадцать два века, исправно служа и помогая архигарху отцу. Разглядывал Иннокентий приглашенного человека так внимательно, будто хотел увидеть пережеванную картошку у него в желудке. От этого взгляда юный дудочник чувствовал тревогу.

- Я слышал, ты показал большое искусство с волшебной дудочкой, - сказал недоархигарх и моргнул медленно, словно ящерица.

- Не такое уж и большое, - осторожно ответил дудочник.

- И не думай обмануть меня. Я знаю все, что происходит в крепости. Ничего не творится здесь без моего ведома и без воли моего великого отца, да будет он славен.

А ведь он совсем не умен, хотя и страшен, - подумал дудочник, и напряжение в его душе стало отступать.

- Люди рассказали, что вчера на мосту утопил ты три безвинных души, - говорил недоархигарх. - Для забавы так сделал или заслужили они?

- Заслужили.

- Могу я на кусочки тебя порвать, душегуб, - сказал недоаргихарг. – И волшебная дудочка твоя тебе здесь не поможет. - Недоархигарх топнул ногой, и в комнату вошел огромный, неуклюжего вида детина. На его поясе тускло блестела медная рукоять дубины. – Это мой охранник Матвей, правопохоронитель в девятом поколении. Фокусы с волшебной дудочкой с ним не пройдут: уши у него залиты воском.

- Как же он тебя тогда слушается?

- Делаю я ему знаки руками. И ногой топаю, вот так. Звук, он через каменный пол хорошо идет.

Недоархигарх топнул ногой, и охранник ушел, поклонившись.

- Знаешь ли ты, дудочник, зачем я тебя позвал?

- Я не настолько умен, чтобы гадать об этом.

- Твоя волшебная дудочка хорошо управляется с крысами. С людьми, как я понял, тоже. Верно?

Дудочник молчал.

- Ты не понял, о чем я говорю? – спросил недоархигарх.

- Если ты хочешь приказать мне вывести детей из города, я не могу этого сделать.

- Нет, это не нужно. - Недоархигарх усмехнулся, и дудочник несмело улыбнутся в ответ, ощущая в душе едкость смущения и стыда, оттого что улыбается врагу. - Детей из города уже вывел другой дудочник. Было это всего-то восемнадцать лет назад. Новые дети еще толком не нарожались, так что пока нет нужды от них избавляться. У меня другое дело на уме. Хочу я поговорить с тобой о диктатуре.

- О чем?

- О диктатуре, о чем же еще? Диктатура несменяемых вождей - это плохо. Но века проходят, и сильные становятся сильнее, и все меньше способов их заменить. Весь мир стал одной большой диктатурой. И ты тоже ощущаешь ее руки на своей шее.

- Нет, - сказал дудочник. – Не ощущаю.

- А вот я ощущаю.

- О чем мы говорим? – спросил дудочник. – Или о ком?

- О моем отце, - ответил недоархигарх. – Пора бы ему уйти на покой. Пора бы ему поделиться властью. Пора бы великой воде поглотить его. Я не собираюсь оставаться недокем-то до самой тепловой смерти вселенной, а это еще пару триллионов лет. Почему ты так смотришь на меня, дудочник?

- Кем бы он ни был, он породил тебя на свет.

- Это было очень давно, - возразил недоархигарх. – Я уже отплатил ему веками преданности. Идем со мной, я кое-что тебе покажу.

 

*

 

Пройдя узким коридором, они оказались в богато убранной комнате, освещенной электрическим светом. На подоконнике сидела рыжая крыса и грызла печенье, держа его в лысых пальчиках передних лап. Недоархигарх шугнул ее, потом повернул ручку, и в воздухе повис светящийся прямоугольник размером с чердачное окно.

- Это называется видеозапись, - сказал он дудочнику. – Являет глазу прошлые дни и века. Раньше такое чудо было в каждом доме, но новых детей теперь рождается так мало, что новые люди из них не вырастают, и новых чудес уж никто не изобретает, а все старые чудеса рано или поздно забываются. Тупеет народ из века в век.

- Это правда. Без детей человек сиротой растет, - заметил юный дудочник. – И ни ум, ни знание ему ни к чему.

- Пожалуй. Но глупый человек – он послушнее и душевнее, а потому меньше приносит вреда. А теперь смотри.

Высокий, худой человек с длинной бородой начал двигаться в прямоугольнике, рассказывая о старении, смерти и бессмертии. Говорил он очень быстро, и поначалу дудочник едва успевал понять, в чем суть дела. Бородач объяснял собравшимся в зале, почему люди должны жить долго и почему это хорошо. Затем он стал задавать вопросы, и вдруг люди, слушавшие его, начали смеяться. Стало ясно, что никто из них не хочет жить долго, считают это глупостью и вредом. В глазах бородатого человека появилось недоумение. В этот момент он перестал двигаться, застыв как нарисованная картинка.

- Посмотри на него, - сказал недоархигарх. – Это один из первых людей, которые поверили в бессмертие. Только что этот бородач на экране сказал всем этим людям, что они могут жить вечно, но никто из людей тому не рад. Напротив, они смеются над ним. Почему они смеются, как ты думаешь?

- Как я понял, из жадности, - ответил дудочник, потупив взор.

- Что? Из жадности?

- Они не видят смысла жить, если никогда не получат наследства. Из жадности они готовы не позволить вечно жить своим отцам, а потом и сами готовы умереть от старости. Богатства они любят больше, чем жизнь свою.

Недоархигарх рассмеялся.

- Никогда не смотрел на это под таким углом! Но в принципе, ты прав. Нет смысла жить вечно, если ты никогда не получишь наследства. Как видишь, такими люди были, такими и остались. Так что не суди меня, дудочник. Молод ты, чтоб людей судить.

- Молод, зато смел, и много повидал, - возразил дудочник.

- Хм… Покажи мне свою волшебную дудочку.

Дудочник показал.

Недоархигарх нахмурился, повертев волшебную дудочку в руках, осмотрел ее со всех сторон и вдруг замер, припоминая, и что-то будто обрушилось в его лице. Даже глаза его вдруг изменили цвет, словно выцвели, как показалось юному дудочнику. Мутные, слюдяные стали глаза. Помрачнев, недоархигарх отпер широкий шкаф, где на черной ткани лежали десятки дудочек разной длины и толщины. Нескольких дудочек не хватало.

- Знаешь ли ты, что такое волшебная дудочка? – спросил он. – Откуда она взялась?

- Никто меня этому не учил.

- Когда-то волшебная дудочка была главным инструментом правопохоронителя. Заметь, не меч, не дубина, не дыба, а волшебная дудочка. Дудочка эта придумана мудрейшими магами былых времен, чтобы разгонять народные бунты и сходы, и чтобы вести солдата в бой. Звуки ее идут прямо в мозг и заставляют подчиняться. Действует на всех, у кого батарея внутри: и на людей, и на крыс. Но за тысячелетия искусство правильной игры на волшебной дудочке было утрачено, как были утрачены и тысячи других чудес. Что бы ты взял у меня за хорошую службу, дудочник?

- Хочу три волшебные дудочки из тех, что ты мне показал, на выбор.

- Может быть, и получишь. Теперь иди. Тебе скажут, что делать. Мы поняли друг друга.

Поговорив с дудочником, недоархигарх Иннокентий Правильный вызвал начальника департамента развлечений, Прохора Горидуба, но вместо Прохора явился начальник отдела борьбы с крысами - маленький юркий человечек с куцей бородой, серебряной серьгой в ухе и бесцветными глазами на желтоватом, будто глинистом, лице.

Голосом нежным и вкрадчивым рассказал он о том, что ночью Прохор Горидуб восемь раз бросался со стены.

- А восьмой раз был насмерть, - сказал он и вздохнул.

- Помнишь ли ты дудочника в синей одежде, что уводил детей в 4195м? – спросил его недоархигарх.

- А то как же мне не помнить? Десять лет людишки Прохора искали его, пока нашли и наказали. Никому не позволено ослушаться приказа великого архигарха. А также и приказа его сына.

- А его волшебную дудочку, помнится, Прохоровы людишки так и не нашли.

- Не нашли. И детей, которых дудочник обещал в море утопить, тоже не нашли. Бросил он их, видать, в разных городах и весях.

- А хорошо ли пытали его?

- Как положено, горячими щипцами, - виновато улыбался человечек, свернув руки на груди и нервно поглаживая локоть. - Говорил, каясь, что жалко ему стало детей, вот и повел он их не в море топить, а дорогой на Курскую крепость, а оттуда все дальше на запад, в дальний край, где люди говорят не по-нашенски и платят дань другому гиперархигарху. Все детишки оказались смышлеными, вот он их и пристраивал то здесь, то там, учениками и подмастерьями. Когда поймали его, осталось с ним всего-то двое детишек из ста десяти. Мальчик и девочка, лет пятнадцати.

- Отчего же хотя бы двоих не утопили в море, как было приказано?

- Моря в той дальней земле не было, так что людишки, стараясь, закатали их телегой в грязь. Померли они.

- Боюсь, плохо Прохоровы людишки старались, - сказал недоархигарх. – Потому и поплатились, утонули в болоте вчера поутру.

- Поплатились? А разве они не по пьяному делу?

- Разонравился мне новый дудочник, - сказал недоархигарх. – Слишком дерзок он, слишком быстр. И самое главное, волшебную дудочку я его узнал. Это та самая, которую отдал я дудочнику в синей одежде, как плату за уведенных детей… Сделай так, чтобы юного дудочника съели крысы. Сможешь?

- А то как же. Отчего же не смочь. Сделаю.

- Точно сделаешь?

- Точнее не бывает. Еще ни разу я с крысами не оплошал. Съедят его, и косточек не оставят.

 

*

 

Выйдя из замка недоархигарха, юный дудочник отправился к фонтану. Фонтан использовал воду из меловых ключей, чистую, как слеза ангела. Он был окружен широким бюветом, и воды хватало для всех желающих. Популярность горячительных напитков падала из века в век, поскольку ни одна батарея, даже самая слабая,  не позволяла своему хозяину захмелеть. А вода – она и для души и для тела приятна.

У фонтана сидел дудочник Еремей, толстый, будто мешок с соломой.

- Отчего ты такой толстый, Еремей? – спросил его юный дудочник.

- От любви, - уверенно ответил Еремей.

- Да разве ж от любви толстеют? Наоборот, худеют от нее.

- Это кому как повезет. Жил я в большом городе, далеко на юге. Влюбился я в дочку главного правопохоронителя города. Влюбился так, что огнем горел. Да и она горела не меньше. Но отец у нее был злой, как бешенный вепрь. Вот и решили мы с нею сбежать.

- И что же, сбежали?

- Было у нас с нею всего три ночи, но за эти три ночи можно бы и вечную жизнь отдать. Девкой она была, и каждый раз больно ей было, но не сознавалась и терпела, ведь до восемнадцатилетнего возраста батарея всякий раз дарит девственность заново. Когда нашел нас ее батя, то решил меня убить. Правопохоронителям оно ведь закон не писан, можно и убить, если очень захочешь. Били меня долго по голове, так, чтоб сломать батарею, но не сломали, а слегка испортили. С тех пор и толстею я. Ем – и толстею, а не ем – тоже толстею.

- Ну и что, стоило оно того?

- Стоило. С тех пор восемьсот лет прошло без малого, а я все забыть не могу.

- Ее не можешь забыть? – спросил юный дудочник, погрустнев.

- Ее я давно забыл. Себя не могу забыть. Не могу забыть, как сердце горело. Столько баб у меня было с тех пор, а все не то. И по любви, и без любви, по одной похоти, и все не то. Вот что я тебе скажу. Не важно, что тело не стареет. Важно, что дряхлеет душа. Никакая батарея не сделает твою душу юной.

Дудочник отхлебнул воду из эмалированной кружки. Чего-чего, а воды в крепости хватало на всех.

- Когда я был совсем дитем, - сказал Еремей и умолк ненадолго, вспоминая светящуюся родину детства, - день тянулся как год. Время стояло на месте. Потом покатилось. Смотришь, еще осень, и вдруг уже весна. Октябрь, тяп-тяп, и уже май. И пожить не успел, как вторую сотню разменял. А потом вообще понеслось. Кажется мне, будто качусь я с большой горы и ничего не успеваю рассмотреть. Вот сижу я и говорю с тобой, и вроде нормально сижу, а только глазом моргну, уж пройдет сто лет, а потом и тысяча лет еще быстрее. Зачем оно нужно такое бессмертие, если тысяча лет не заменит мне одного настоящего. Ты еще юный. Цени то, что имеешь, - Еремей снова замолчал, будто всматриваясь в свою душу, еще живую, но уже занесенную илом столетий. - А больше всего цени любовь. Особенно первую. Вторая уже поплоше будет. Третья еще поплоше. Четвертая совсем не то. А дальше все станет на один манер. Вот, скажем, полюблю я кого-то, и все у меня хорошо, и знаю я, что должен быть счастливым, но не могу я сути своего счастья ухватить. Выскальзывает она. Не горит сердце, будто отсырело.

- Это ты правильно говоришь, - согласился дудочник. – И у меня сердце горело. Но я боязливым рос. Год прошел, пока смог ее за руку взять.

- Ну ты и робок, парень! И что же, взял?

- Взял. Вот все думаю я, что могли бы мы быть вместе тысячи лет. Много тысяч, до самой тепловой смерти вселенной. Я бы хранил ее пуще, чем зеницу ока.

Сказав это, юный дудочник вдруг замолчал, задохнувшись, так ясно вспомнив ту, беззащитную, ломкую, которой больше нет, что явственно ощутил влагу ее дыхания на своем лице. Вздрогнул, вспомнив, как обжег его поцелуй неуверенных губ. Вспомнил, как долго молчал он, когда ласкала она его волосы нежными пальцами: это ведь радость криклива, а счастье беззвучно, неслышно.

- Что, не по нраву ты ей пришелся? – продолжил разговор Еремей.

Юный дудочник смотрел вокруг. От пробудившейся памяти воздух стал прозрачнее, небо синее, и грустнее росла трава, склоняясь и старясь в белесой пыли.

- По нраву. Но встретились мы с разбойниками. Было их трое, и не смог я ее защитить. Разделались они с нею. Думали они, что разделались и со мной, но моя батарея была полна, и ее хватило, чтобы кое-как вернуть меня на этот свет. Не рассчитали изверги.

- По глазам твоим вижу, что отомстил ты разбойникам.

- Отомстил.

- Месть – дело гнусное, - сказал Еремей.

- Но сладкое, - не согласился юный дудочник.

 

*

 

Перед началом состязания, начальник отдела борьбы с крысами, юркий человечек с куцей бородкой и серебряной серьгой в ухе, затребовал все волшебные дудочки на проверку.

- Зачем это? – спросил древний, седой Борислав. – За две тысячи лет ни разу мою волшебную дудочку не проверяли.

- Нет, дедуня, не могу сказать зачем, - возразил начальник отдела, вздохнув и зверовато оскалившись. – Не могу, поскольку наш отдел секретный, и почему мы делаем что-либо – тоже секрет.

- А много ли в крепости секретных отделов? – спросил длинноусый Урий.

- Семьдесят три. Каждый полностью засекречен, на всякий случай, поэтому неизвестно чем они занимаются. Впрочем, отдел ненужных вещей и отдел слушания своего голоса засекречены частично.

Сказав это, начальник отдела по-отцовски приобнял юного дудочника за плечи. Тот поморщился: был начальник отдела борьбы с крысами похож на новорожденного крысенка, которого юный дудочник однажды в детстве попробовал выкормить козьим молоком. Нежный, белесый, с полупрозрачной кожей и такой же умилительный, как любая и тварь, едва-едва вылезшая из розовой тесноты утробы, но все же слишком гадкий, чтобы к нему прикасаться.

Начальник отдела борьбы с крысами заперся в холодной, ненадышанной комнате и стал осматривать волшебные дудочки. Первым делом он выбрал ту, что принадлежала юному дудочнику, затем прислушался к пыльной тишине. Никто не топтался под дверью, никто не дышал в замочную скважину, никто не говорил в коридоре, и лишь крысы суетливо скреблись, подгрызая стены снизу.

Тончайшим шилом он провертел в дудочке новую, лишнюю дырочку. Теперь волшебная дудочка стала негодной.

Выйдя, он раздал волшебные дудочки их хозяевам и похлопал юного дудочника по плечу.

- Буду за тебя болеть, юноша. Думаю, ты победишь.

Состязание заключалось в том, что несколько дудочников показывали свое искусство управляться с крысами с помощью волшебной дудочки. Самый умелый из них получал контракт на вывод крыс из крепости в этом году. Состязание часто проходило весело и поучительно, и поглядеть на послушных крыс обычно собиралось много народу. На непослушных тоже. Особенно радовался народ, когда крысы порой нападали на дудочника или даже загрызали его. Не любили в Мартыновской крепости дудочников, крепко не любили, ведь порою уводили дудочники-лиходеи с собой не только крыс, но и детей. Словом «дудочник» детей пугали, и было это слово почти что бранным.

На состязание собиралась вся мартыновская знать, начиная с архигарха Василия и его сына, недоархигарха. За ними следовали семьдесят три начальника отделов (или по-мудреному, департаментов), затем по три заместителя у каждого начальника, и куча всякой власти поплоше. Эти занимали восточную трибуну. На западной и южной трибунах толкался народ, безымянный и безответный.

Перед началом состязания архигарх говорил речь. В этот раз, как и всегда, он распространялся о воде. Говорил он голосом тихим и вялым, изнемогая от власти.

- Вода отдает себя другим до конца, - произносил он мертворожденные слова, - Она питает леса и пашни, не требуя награды. Да поучится каждый из нас у воды бескорыстию! (аплодисменты) Вода трудолюбива. Без устали она течет и камень точит, не отдыхая ни ночью, ни днем. Да поучится каждый у воды трудолюбию! (бурные аплодисменты) Вода всегда течет вниз, а повернуть вверх даже и не смеет. Да поучимся мы у воды скромности! (снова аплодисменты) Встретив преграду, вода не ропщет, а собирается в озеро и сносит преграду общими силами, как бы крепка преграда ни была. Да поучимся мы все у воды настойчивости в благостном труде на общую пользу! (бурные, продолжительные аплодисменты) Вода чиста и прозрачна. Она ничего не скрывает. Она всегда открыта глазам глядящего в нее. А мутная вода это плохая вода, и от нее мы должны избавляться. Да поучимся мы у воды открытости и прозрачности наших мыслей и дел! (все встают и скандируют, трепеща от осознания слов великого: да здравствует вода! Да здравствует архигарх!)

После этого на арену вывели осужденного, обвязанного пеньковой веревкой. В этом году осужденный имелся всего один и осужден он был за то, что распространял опасные враки о воде, будто бы подмывающей южную стену крепости. Было видно, что правопохоронители его били, но так, лишь для порядку и острастки, поводив его по самой гуще боли, но ничего ему толком не ломая, потому что он довольно крепко стоял на ногах, и ноги его были прямыми. Осужденный сразу же покаялся в грехах своих, дрожа красивыми, но распухшими губами, зевая и дергаясь лицом, и то и дело трогая не совсем заросшую яму в черепе, наспех заклеенную хлебным мякишем, откуда капал мозговой сок. Пожурив, его отпустили. Народ остался недовольным, но и осужденного тоже можно понять. Кому же хочется быть съеденным полчищем крыс?

Первым из состязающихся был длинноусый Урий. Подув в волшебную дудочку, он стал ждать. Над ареной повисла тишина; воздух стал упруг и звучен как дрожащий колокол. Каждый первым хотел услышать топот приближающихся крыс за открытыми северными воротами. Наконец этот звук раздался, набегая волною, и все же не нарушая тишину: видимо шел он не через уши, а через ноги и кожу. В воздухе все еще было так тихо, что вдруг слышно стало, как в дальних домах задребезжали стекла. Народ продолжал молчать, стараясь насладиться ожиданием, пуская слюнки в предвкушении сладкого ужаса. И впрямь, ужасное чувство вызывали черные ворота, открытые и ведущие в подземелье, из-за которых приближалось нечто, яростное и сильное, способное смести всех и вся.

Вот появились первые крысы, и люди заорали. Крысы текли ковром, но были они пока еще мелкие, не больше кота или голодной дворняги. Урий, покрутив ус, снова подул в волшебную дудочку, и полчище крыс расступилось перед ним, словно море. Расступились все грызуны, кроме совсем мелких тварей - ведь на тех крыс, что никогда не глотали батареи, волшебная дудочка не действовала.

На особой трибуне сидели остальные состязающиеся.

Толстый Еремей наклонился к юному дудочнику.

- Раньше ты уже это делал? В состязании участвовал?

- Никогда, но видел много раз.

- Какая у тебя батарея?

- Полная, на четыре мегашредингера. Не знаю точно, что это значит.

- Это значит, - вмешался седой Борислав, старейший и умнейший из всех, - что батарея средненькая. Батарея на четыре мегашредингера восстановит тело весом в сто килограммов четыре раза. Это значит, что крысы четыре раза смогут загрызть тебя до смерти, прежде чем ты умрешь окончательно. Или ты четыреста лет будешь оставаться юным, но потом батарею придется перезарядить.

- А я-то вешу почти двести, - сказал Еремей.

- Такого как ты, батарея регенерирует только два раза. Чему теперь только в школах учат, невежды вы несчастные?

- Тебя ведь учили на две тысячи лет раньше, - возразил юный дудочник. – Тогда и ученье другое было. Если знаешь, скажи, какой энергией наполнены батареи? Всегда я про это любопытствовал.

- Не энергией, дурень, - возразил Борислав, - а основой жизни, негэнтропией. Вот представь, что перегрызли крысы тебе горло. Но клетки в твоем теле еще живы. Они просто не знают, что делать, чтобы тебя спасти, поскольку глупые они и простодушные. Но жить-то они хотят. Они горы свернут, чтобы жить. Негэнтропия из батареи дает им схему для работы, словно мастер подмастерью, и они радостно берутся за дело. Дает нужные сигналы, а делиться и расти клетки могут и сами. Клеткам это нравится. Вот если у зародыша отрезать ногу, она отрастет. Если у маленького ребенка отрезать кончик пальца, он вырастет снова, даже и без батареи. Но с батареей вырастет быстрее в тысячу раз.

- Неужели тебя учили в школе таким замудреным словам? – спросил Еремей.

- Еще как учили. Видел я и самые первые батареи. Вшивались они под кожу, а не вставлялись в гайморову пазуху, как сейчас. Вначале они умели лишь заживлять малые раны да от лысин и прыщей избавлять. Вы, молодые, наверное, и прыщей с лысинами никогда не видели. Батареи поновее могли восстанавливать отрубленные пальцы, руки, ноги и уши. Затем, когда счет пошел на килошредингеры, могли излечить от болезней и заменить старые клетки юными, продлевая жизнь. Наконец, появилась первая мегашредингерная батарея, и люди стали бессмертны.

- Все стали?

- Нет, конечно. Бессмертными стали правители, богачи и страшнейшие из разбойников. Тотчас же этот сброд решил, что остальным бессмертие не так уж и нужно. Батареи сразу же стали запрещены по всей земле, которой теперь правили бессмертные и несменяемые твари. Но жизнь шла вперед, и батареи, дающие бессмертие, стали появляться на черном рынке. Вместо того, чтобы запрещать это безобразие, стражники из правопохоронительных органов принимали в нем участие, и сами становились бессмертными, раньше остальных. Вот так батареи и пошли в народ, но счастья это народу не прибавило.

- Почему ж не прибавило?

- Потому что простых людей всегда обдурят. Великие маги уже тогда изготовили волшебную дудочку, которая через батарею посылала приказы тебе прямо в мозг, так, чтобы ты не мог ослушаться команды.

 

*

 

Урий поводил крыс кругами, разделил их на две армии и заставил сразиться. Раскланявшись, он покинул арену. Следующим пришлось показывать свое искусство юному дудочнику: так выпал жребий.

Теперь крыс на арене стало больше, и некоторые были величиной с медведя. Мартыновские крысы частенько глотали испорченные батареи, в которых еще на века оставался остаточный заряд негэнтропии, а также выгрызали батареи из кладбищенских могил, и этот заряд заставлял их расти и размножаться с неистовой силой. Сейчас, разгоряченные недавней битвой, ощутив в себе гудящую мощь, они подходили к человеку совсем близко. Принюхивались, но почти не опасались его.

Дудочник поднес волшебную дудочку к губам и дунул. Дикий, визгливый звук пронесся над ареной, и народ охнул и замер, увидев, как огромезнейшая из крыс вцепилась дудочнику в ногу. Крыса стала таскать дудочника по арене и трепать его, будто тряпичную куклу. Но он нашел в себе силы дунуть в волшебную дудочку еще раз. В этот раз звук оказался еще нелепее. Теперь уже с десяток крыс дрался над дудочником, скрывая его тело. Народ визжал от восторга.

В этот момент серая, подобострастно склоненная фигура в плаще приблизилась к скамье архигарха и что-то прошептала прямо на ухо великому. Видимо, информация была важной, поскольку архигарх даже отвернулся от арены, но ненадолго, потому что со стороны арены вдруг раздалась пульсирующая, одухотворенная мелодия волшебной дудочки, и ему пришлось сразу же повернуться обратно.

Встав, архигарх узрился на нелепого толстяка, играющего на дудочке. Такое нарушение порядка было неслыханной дерзостью, и десяток стражников с залитыми воском ушами стали быстро пробираться к бунтовщику. Но толстяк не стал защищать себя. Широко размахнувшись, он швырнул свою дудочку на арену.

Юный дудочник все же поднялся на ноги, ступил шаг, другой, оставляя за собой блестящий след, словно кровавый слизень, и поднял брошенную волшебную дудочку. Стражники уже вовсю мутузили толстяка Еремея. Мутузили с такой заботливой самозабвенностью, что всякому видно было, что они для этого дела рождены. Палицами по коленям, лицо всмятку; перстам придав послушную, сухую беглость, - в глаза, в глаза, снова в глаза.

Они продолжали мутузить Еремея и после того, как юный дудочник стал играть. Ничего не слыша, они мутузили толстое тело Еремея, которое раскорячившись, лежало в пыли, и тогда, когда тяжелая волна крыс, разогнавшись, ударила в стену арены, и большие вскарабкались по спинам мелких, а огромные по спинам больших. Огромезнейшие из всех, те, что с медведя величиной, бросились на стражников, и, быстро разодрав их исподние кольчуги, стали драть сухожилия из их спин и лодыжек. Сожрав их голые и мягкие, как у червей, тела, крысы ринулись на восточную трибуну, где испуганно топталась вся мартыновская знать, с архигархом во главе.

Дудочник играл, стоя на пустой арене. Мелодия волшебной дудочки звучала чисто, лаская слух кощунственной нежностью. Тысячи и тысячи крыс пытались сожрать архигарха с приближенными, хотя сделать это, по-видимому, было не так-то просто, и лишь около сотни мелких, безбатарейных грызунов бессмысленно метались по арене. Народ молчал, удивленный зрелищем. Затем в его недрах родился шорох. Гул, всхрипы, всхрапы, быстрое бормотание, долгий стон наслаждения, гневный вопль. Заверещали мудрые бабы, заранее почувствовав беду. Затем кто-то заорал, что вода размыла и прорвала южную стену крепости.

Когда вода хлынула на арену через южные ворота, люди бросились бежать. Волшебная дудочка продолжала играть, и крысы еще делали свое дело. Дольше всех продержался архигарх, чья батарея была полна такой зверской силой бессмертия, что крысы до самого захода солнца не могли прикончить его вздрагивающее, отращивающее целые холмы мясной мякоти, гудящее от излишка жизни тело. И даже после того, как солнце, круглое, отлитое из меди, уползло за горизонт, раздробленные кости, что остались от архигарха, еще не совсем потеряли силу жизни. В предсмертной глупости своей, они отращивали белые ветвистые ростки и пытались склеиться друг с другом.

Поздним вечером того же дня юный дудочник и толстый Еремей сидели, свесив ноги, на крепостной стене. Мартыновская крепость превратилась в мелкое море. Никто не утонул, но дома были залиты водой, и стояли, уже не сытые и теплые, как раньше, а будто съежившиеся, и каждый сам по себе. Люди пытались спасти свои пожитки: трудолюбиво зудели, собирая их в лодки, и везли их к замку покойного архигарха, ведь замок стоял на возвышенности. Ругались над кадкой с подмокшим салом.

- Часто ли здесь бывают наводнения? – спросил Еремей. Его рубаха все еще пахла кровью, но синяки и ссадины уже сошли.

- До сих пор воду удавалось сдерживать, - ответил юный дудочник. – Вот там, за восточной стеной, в былые времена текла река Смердица, рождаясь из тысячи меловых родников. Из века в век, родники били все сильнее, и Смердица разливалась вширь и стала она Смердицевским озером. А море, вспухая, подступало с юга, и глотало один великий город за другим, видать, в отместку за повреждение природы. Море слилось с озером, и вода продолжала подниматься. Каждому понятно было, что стены крепости не смогут долго сдерживать воду. Только говорить об этом было ни-ни.

- И что теперь?

- Теперь здесь больше жить нельзя. Люди уйдут на север. Грустно это все.

- Ты ведь говорил, что месть сладка. Ты отомстил, теперь радуйся.

- А я и радуюсь, только так горько на сердце, даже жить не хочется.

- Хочется, не хочется, а надо, - возразил Еремей, вглядываясь в голубоватую дрему ночи. – Вот я, к примеру, собираюсь дожить до самой тепловой смерти вселенной.

- Что такого особенного в этой жизни, что ты хочешь задержаться здесь еще на пару триллионов лет? Ну, прочитаешь все книжки. Услышишь всю музыку, а которой нет, ту сочинишь сам и сам себе сыграешь. Все новое станет старым. И уже через сто тысяч лет одряхлевшей душе будет на все наплевать.

- Новое станет старым, но ведь родится и новое новое, - возразил Еремей. – Многие великие тайны еще спят, не тронутые умом.

- Откуда, откуда оно родится, если люди все те же самые?

- Знаешь, я много думал об этом, - сказал Еремей. – Думал пятьсот лет назад. Думал четыреста, думал триста. И потом я понял. Понял, почему должен жить вечно, до самой тепловой смерти вселенной.

- И почему же?

- Потому что даже вечности не хватит, чтобы переделать все добрые и правильные дела, вот почему. Добрые и правильные, это ведь не одно и тоже. То, что ты сделал сегодня, было не добрым, но правильным. Поэтому я тебе и помог.

Долго сидели они на стене, болтая ногами, разговаривая под шелест волн, под вздохи измученной человеческим умом природы, а потом, ближе к утру, когда бредень звезд начал бледнеть над равниной великого моря, лежавшего, как поле лунного света, встали и пошли, влекомые неслышной дудочкой будущего. Выйдя на дорогу, юный дудочник обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Мартыновскую крепость, и чуть не задохнулся от никогдания – то есть, от сердечного томления, когда понимаешь, что видишь что-нибудь в последний раз и больше никогда-никогда не увидишь.

Недолго постояв, они снова пошли. А куда пошли, то неведомо.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 14. Оценка: 4,64 из 5)
Загрузка...