Зелёный флигель

Аннотация (возможен спойлер):

Молодой человек начала 1990-х,живущий в старых кварталах Петербурга,одним нереальным вечером встречается с юной дворянкой и поэтессой Адой Шведе, которая жила на этой набережной в 1921 году...Началось с того, что ночью он увидел тень Ады Шведе в мансарде старого особняка, где у дверей была ручка дореволюционного механического звонка "Прошу крутить".

[свернуть]

 

Бывают в Питере странные ночи, когда чайки пронзительно кричат над каналом, когда в подворотнях мятым жестяным светом горят тусклые лампочки, когда ветер воет в трубах о Несбывшемся. Такой именно ночью поздней осени, а именно около часу с минутами, я отправился к художнику Кнорру по одному коммерческому делу. Он жил, как и я, на Фонтанке, в железной продуваемой мансарде с видом на Египетский мост.

Кнорр лежал на продавленном диване, дымил сигаретой и рассматривал стоящий на подрамнике холст, где в синеватой черноте был еле виден Троицкий мост, и на нём застыла маленькая светящаяся коробочка.

Мы были хорошо знакомы; Кнорр мгновенно острым чутьём прочёл в моём лице нежелательную рецензию на своё произведение и напрягся. В самом деле, я думал, что такая масса оттенков тёмного не создаёт из крохотного светящегося трамвая центр картины, вещь ужасно претенциозна и бездарна, как сам хозяин комнаты.

-Ты по делу или как?- суховато спросил  приятель, встав и закрывая             блюдо с куском варёного мяса большой фарфоровой крышкой с маркой  «Manufacture de Sèvres.1832.»

Что он прятал от  моего алчного  взгляда еду, было понятно: на дворе стоял ноябрь  1991 года, разительно напоминавший петроградский ноябрь 1921-го, когда любой обыватель разбирался в цвете  карточек на мыло, крупы, постное масло и прочее, когда даже лучший знакомец огорчался при твоём приходе ( «надо кормить»). Комичным выглядело другое: использовать  антикварный предмет севрской мануфактуры для  хранения куска говядины, притом что эта супница стоила  невероятно дорого. Приятель мой вёл дела, и деньги у него водились.

-У тебя лежит на комиссии картина  Рувимова, я бы взял для заказчика.

-Наличными?- деловито осведомился  Кнорр.

Мы начали торговаться. Один богатый иностранец сделал заказ на авангард, за Рувимова он давал пятьсот долларов, в моих интересах было сбить Кнорра на цену как можно ниже. Предмет торга –  натюрморт  с изображением воблы и трёх пивных кружек  - стоял на полке. Поладили на сумме в четыреста  двадцать «зелёных», к взаимному удовольствию. Кнорр  потянул картину с полки…и неловко зацепил сразу несколько работ, которые посыпались  сверху. Я кинулся подбирать, заодно рассматривая каждую.  Бездарная «дорога в никуда» в виде полосы к горизонту, ещё какие-то голландские кораблики в гавани в стиле Яна  Беерстратена, пейзажик с луной над Исаакием… И тут я увидел Её. С портрета на меня смотрела живым и восторженным  взглядом какая-то невероятно светлая, возвышенная девушка из хорошего круга…я бы сказал, смолянка. Сколько света, добра, лучших надежд было в этом лице, как будто читалась повесть жизни  девушки из порядочного, умного семейства.

- Дам впридачу за пятнадцать долларов,- хмыкнул Кнорр, заворачивая в бумагу картину с воблой и пивом.

Я достал деньги, лежащие у меня внутри полой  трости красного дерева ( время было опасное, а такой футляр, окованный железом,  не только сохранял деньги, но и позволял отбиться от грабителя). Положив портрет Незнакомки ( так я окрестил её)вместе с мазнёй Рувимова в один объёмистый пакет, я попрощался с Кнорром и вышел в парадную. На канале гулял ветер. Чёрные глыбы домов застыли в астральном призрачном свете. Подуло чем-то нездешним, из прошлого…и задрожала, задрожала современность. С домами на чётной стороне Фонтанки у меня были приятельские отношения; почти не имея близких  друзей среди питерских людей, я дружил собственно с Городом и со странными видениями в нём. Ну не то чтобы дружил, … а как бы  выразиться… жил одним духом с этими  мрачноватыми домами и тёмными проулками, с  красными брандмауэрами, где по ночам под крышей светится одно-единственное окно. Сколько раз, голодный или похмельный, скитался я по этим проходным дворам, глядя на трущобы или  прекрасные особняки с фигурами и вазами на фасадах , и понимая – они декорация  для трагедии, а не для фарса. Вот ночная площадь – освещённая луной сцена для инфернального Teatro del Popolo, тень от колонны пересекает её поперёк.  Далее с чёрными окнами и трещиной по фасаду  стоит нежилой  флигель близко к Измайловскому мосту. Здесь в овальной выемке у двери парадной сохранилась круглая латунная ручка дореволюционного звонка «прошу крутить». Не раз я проходил здесь  в сутолоке делового дня и мимоходом поворачивал ручку, которая силой внутренней пружины  со щелчком возвращалась назад. Тросик от звонка давным-давно не соединялся с латунными колокольчиками, да и тех  след простыл, лет 70 тому назад. Это стало ритуалом.  Тронул холодный металл и в этот раз, повернул и почувствовал неожиданную тонкую вибрацию натянутой струны. Издалека донёсся мелодичный звон! В наглухо закрытом доме раздались гулкие шаги. Затем за дверью завозились и сердитый стариковский голос глухо крикнул:

- А вот городового позову! Ночью бродят!

Отшатнувшись, я сомнабулически  побрёл вдоль чугунной решётки дома .  Мысли путались . Какой такой городовой? В смысле – звонок заработал и разбудил швейцара? Какого? В заколоченном флигеле?  И ещё.  Мне показалось… мне явственно показалось, что…  в  мансарде наверху стройная девушка подошла к овальному окну. Неужели?

Прокравшись в свою комнату по гулкой, наполненной кухонными запахами  коммунальной квартире, я помнил волшебный звон колокольчиков. Чувство чудесного наполняло меня.  Перед сном я благоговейно смотрел на портрет Незнакомки, впечатление от коего можно было бы весьма приблизительно описать словами: «внезапность» и «сон». Не знаю, поймёшь ли ты, читатель, но я даже поискал на изнанке холста какие-нибудь каббалистические знаки, объясняющие волшебное впечатление. Впрочем,  там обнаружилась полустёршаяся надпись углём : «Ада Шведе». Поскольку автограф художника стоял под изображением, то стало ясно, что Ада Шведе – это Незнакомка.

-Так, так, безусловно надо действовать,- строго приказал я сам себе и достал старые визитные карточки со своей фамилией.

«Завтра, завтра»,- подумал я, погружаясь в сон.

В те времена, как и большинство взрослого населения Петрограда, я не брезговал никаким заработком. Холодное прозрачное утро погнало меня на Сенную. На разрытой площади, вдоль бетонного забора, на пустыре вдоль старых лабазов на расстеленных прямо на земле  покрывалах, скатертях, клеенках или на деревянных ящиках из-под овощей  были выложены семейные тарелки, вилки с костяной ручкой, связки ножей , отрезы тканей, ношеная одежда, пустые  банки. Живописные голодранцы продавали  латунные ручки от дверей, украденные на лестницах жилых домов электрические лампочки и счетчики. А вот интересный товар для специалистов . Стоит украшенный фингалом  босяк, на пиджаке которого развешаны  связки ключей всех видов – французских, английских, ригельных. Я загляделся на это зрелище, но один из покупателей – с худым воровским лицом- зорко уставился на меня, что-то соображая. Не дожидаясь, пока мысль выльется в нечто конкретное и неожиданное, я скрылся за висящими на палке старыми солдатскими шинелями. Под оглушительные вопли:

-Не проходим, а п-а-а-адходим!

- Не пра-а-ходим, а заходим!

- Две тысячи рублей на покупку кораблей!

-Кручу-верчу всем помочь хочу!

- я шёл по рядам и высматривал своё. Был ли то фигурный штоф никольского завода в виде мужика с балалайкой, фарфоровая балерина, пасхальное яйцо фабрики Кузнецова из зелёного хрусталя, старинные монеты – всё я скупал как можно дешевле, дабы назавтра перепродать иностранцам на Невском. У меня было время до  вечера, когда я намеревался  явиться к заказчику с картиной Рувимова.

Жёлтое пятно с виньетками заставило меня остановиться. То была лежавшая между  статуэткой Будды  и графином зелёного стекла  стилизованная под арт-деко книжка с изображением девушки, глядящей вниз  из тёмного окна. Но я буквально застыл на месте, когда прочитал: «Шарманка». Ада Шведе. Стихи. Изумлённый знамением, я купил у краснолицей торговки  книжицу  и тут же потерял интерес ко всем коммерческим операциям.

Забившись в уголок  Юсуповского сада, я на чугунной скамейке поглощал стихи Незнакомки . Чувства мои можно было описать одной фразой – ЧТО-ТО ПРОИЗОЙДЁТ. Инстинктом Чудесного я связал воедино портрет Ады Шведе, купленный у Кнорра, властно поманивший меня сборник стихов на развале Сенной площади и силуэт девушки в овальном окне мансарды на Фонтанке.

Стало смеркаться. Пошёл мелкий дождик. Пора было идти.

У жёлтых галерей заброшенного Никольского рынка на Крюковом канале я ещё раз не поверил своим глазам. Конечно, это было дело одного ЗАГАДОЧНОГО момента, когда скажем, ты вглядываешься в лужу с тенью неба и с ужасом принимаешь ее за страшную пропасть под ногами! Я брёл в сторону дома, вдруг поднял глаза и увидел надписи «Юлiй Генрихъ Циммерманъ. Граммофоны. Фисгармонии», « Керосинъ. Свечи. Мыло. Цены б езъ запроса», «Рыбная торговля. Ситниковъ». Вывески были настолько родственны  потрескавшимся жёлтым аркам 19 века, что я  не удивился извозчичьей пролётке у входа. Будучи болезненно впечатлительным, я был охвачен ослепительной мыслью, похожей на  странные пронзительные  откровения, что посещают  тебя во сне. «Если вывески так подходят к рынку, то я в 1909 или 1910 году!». Я опасливо оглянулся. Канал нёс свои воды, как и много лет назад, Сверкал золотом купол Никольского собора. Современных автомобилей не было видно ( потом понял, почему).

А вдруг? Куда тогда идти? Вообще-то дома  в зелёном энциклопедическом словаре лежит пачка синеньких пятирублёвок 1909 года. Это немалые деньги…Стоп. А дома-то  нет. Вернее, здание стоит на месте, но в нём обитают чинные господа. Дворник   погонит в шею или засвистит, чтобы передать меня городовому. Обратиться к родственникам? В 1909 году не родилась даже бабушка Зоя. А родители её жили в Шлиссельбурге. Предположим, явлюсь к прадеду этаким гостем из прекрасного далёка. И опять же попаду в участок!

Из умопомешательства меня вывел чистый девичий голос. Глядя на появившуюся группу киношников с реквизитом  ( слава Богу, теперь всё стало на свои места!) стоящая ко мне спиной незнакомка говорила сама себе:

-Чепухляндия и чепуховина, эти господа деятели синема всё-всё перепутали. Магазин Циммермана находился в седьмом доме, где кинематограф «Чары». А здесь была щепяная торговля, затем галантерея и извозчичья биржа. Вон там торговали дровами. Здесь был найм прислуги. Но эти люди ничего решительно не знают! НИ-че-го-шень-ки!

Она повернулась . Передо мной стояла Ада Шведе. Девушка, сошедшая  с портрета, глядела на меня из ясного сада своего душевного мира с лёгкой изучающей улыбкой. Несомненно, она была из тех людей, общество которых приподнимает.

Брови её дрогнули.

-Так это вы…( ночь, звонок и моя фигура в зрительной проекции из мансарды).

-Увы,- покаянно улыбнулся я.

Шведе по-гимназически засмеялась, что-то ухватив главное во мне. И внезапно нахмурившись ( глаза её оставались лукавыми) продекламировала:

Летней ночью, ночью это было,

В самый поздний, самый тёмный час

Зеркало ночное отразило

Дикий пламень неподвижных глаз!

-Гумилёв? - наугад спросил я.

-Неважно… ( засмеялась).  Гум написал бы получше. Тут  главное –настроение. По-моему, вы строитель замков из воздуха и должны об этом много знать. Засим, давайте знакомиться. Моё имя, полагаю, вы уже знаете. Уголок книжки со знакомыми инициалами предательски торчит у вас из кармана. Ну-с…(коварно) а вас как – нибудь зовут?

Неведомо зачем, я щёлкнул каблуками и отрекомендовался:

- Гдовский.

-Нууу, военный из вас никакой…- сделала огорчённая лицо эта егоза.-Вы даже не представляете, как рекомендует себя настоящий военный…скажем, Кутепов.

-Какой? Генерал?

-Ну такой , с чёрной короткой бородкой, живыми татарскими глазами, гладко остриженной головой. Я ему сказала за столом, что хочу ярких событий в жизни, чтоб было что вспомнить на старости лет, а он: удирайте во Владивосток! Я – чтоб меня вернули по этапу? Он- вот вам и приключение! Когда он сбежал с этого обеда у Макшеевых, я подумала- конец, теперь скука.

Я смотрел на эту девушку, как бы соткавшуюся из воздуха, и чувствовал, что безрассудная  влюблённость охватывает меня. У ней была нежная манера говорить, какую я подмечал только в холёных иностранках - немках или датчанках, жесты рук были почти невесомы, грассирование казалось неповторимым...и я понял, что все дамы и девушки, которых я когда-либо видел, были созданы из грубой материи. Неповторимый оттенок высших чувств, мне незнакомых, был в  каждом её слове, и я , при своём  филологическом образовании Ленинградского университета, казался себе туповатым увальнем и з Матвеевки, способным только сказать: «гы».

Мы шли вдоль Крюкова канала, в водах которого отражались дома. Шведе как-то грустно всплеснула руками, глядя на пятиэтажное старинное здание близ Мариинского театра.

-Посмотрите, там наверху. Под крышей, вензель, две буквы. О и Я.

-Что это значит?

-Очень многое…Это был  дом родителей и мой. Знаете, я  вместе с Морицем (эта моя неразлучная подруга Муся, нас прозвали Макс и Мориц,как у Вильгельма Буша) шла с вечера, посвящённого Леконт де Лилю.  Вспоминали, как выступил «изысканный жираф» - Гумилёв. Смеялись. Галопировали по лужам, как новорожденные щуки. Расстались у парадной. Дома узнаю - белые разбиты в Красном Селе.  Всё мерзко! Они не вернулись в Петроград – эти чудесные, возвышенные офицеры. А нам всем осталась пища святого Антония и температура Северного полюса. Мы попали в пещерные условия – мама, мой брат Джон  (домашнее прозвище) и я. Ломаю голову над вопросом, зачем  же судьба так странно употребляет сей персонаж:  сперва он шалил и танцевал, потом изнывал  от голодовки… Я устроилась  в одно учреждение ради пайка. Что за времена! Даже поэты служат в Комиссариате просвещения по театральной части.

Она сверкнула на меня смеющимися глазами.

Слушая Аду Шведе, я  попадал в гулкий причудливый замок, где вращаются огромные флюгера Времени, где стены поворачиваются и  каморка открывает вход в огромный зал с камином и рыцарями в доспехах.  Где как в китайском théâtre des ombres движутся тени Блока и каких-то неведомых возвышенных офицеров. Я тоже никогда не принимал бытовую   картину реальной жизни за закон – просто понимал, что так сложилось . Духовная сторона моего существования  была придавлена погоней за денежной подачкой –но, о Боже, как мне хотелось прорваться в блистающий мир, где живут волшебные создания! Окружённая незримой оградой достоинства,   Шведе дарила меня своим вниманием, с задумчивым и грустным интересом. Что-то властное удерживало меня от вопросов и филистёрских  разьяснений, какой именно год на дворе.

Покружив по Никольскому садику, мы сели на скамеечку у фонтана с медной жабой.

- Здесь весной со мной поздоровался Блок. Он шёл… шёл с Городецким. У Сергея Городецкого лицо хищной птицы. Он мне не понравился. А Блок с другой планеты. Небожитель.

Она посмотрела на меня и вздохнула, теребя пару белых лайковых перчаток.

-Кстати, мне пора. Не провожайте. Если бы не эта холодная японская луна, заливающая небо бледной лавой,  мы бы могли не увидеться никогда. Мой совет- не грустите. Та, которую вы  потеряли, могла  убить духовно. Одиночество  прекрасно…

Она внезапно встала, тряхнула головой, и пошла в сторону Садовой, трогая звенья старинной ограды.

-Как вам позвонить?-крикнул я вдогонку.

-Там , где я пребываю, телефонов нет,- был грустный ответ.

-Но мы можем просто встретиться! Где?

-Вы са-ми-знае-те-где…-донеслось до моих ушей.- Дождитесь ОСОБОЙ ночи…

С тех пор я не раз подходил к флигелю  со звонком «прошу крутить», но таинственные колокольчики молчали. Будучи у Рудольфа  Кнорра, я не удержался от вопроса:

- Помнишь, уступил мне портрет девушки за пятнадцать долларов? Ну, впридачу к Рувимову?

-Допустим.

-Где взял его?

-Что, понравилась?- криво улыбнулся Кнорр, пребывавший в хорошем настроении ( я ему принёс триста долларов  выручки).

-Да.

-Тут, брат, целая история. В соседнем доме, который  с мансардой и старинным звонком, год назад ломали  стену, под ресторан хотели переоборудовать.. Штукатурка  осыпалась, за ней доски, за ними замурованная дверь и лестница на антресоль. В комнатке лежали  какие-то дневники начала века, дамские наряды, веер, бильбоке, туфли и всё такое. Как я понял, имущество какой-то дамы  или девицы. Я оказался рядом очень вовремя.  Вещи купил у строителей оптом, пустил в продажу, остался только этот портретик Ады Шведе. Кстати, с рестораном ничего не получилось, пошла трещина, здание тупо законсервировали.

-Я думал, что этот портрет написан недавно. Краски как будто  свежие. И вроде бы девушка жива…

-Жива была лет семьдесят назад! Я навёл справки у одного всезнающего старичка из архива, правда, пришлось приплатить. Семья Ады Шведе – дворяне прибалтийского корня, имели доходный дом на Крюковом канале, что с инициалами на фасаде. Всё у них отняли в революцию, пришлось перебраться в этот  флигель. Жили бедно. Затем мать Ады ( отец давно скончался) и её брат с эшелоном в 1921 году уехали в Литву к родственникам – чудом добились разрешения, надо сказать. В списках на выезд была и Ада, но она в последний момент осталась из-за любви к известному переводчику и поэту Лозинскому. Женатому, кстати. В семинаре поэтического перевода  у  Лозинского она занималась со своими подругами . Этот немолодой покоритель девичьих сердец  вскружил Аде голову , а сам насиженное семейное гнездо не оставил. Но когда девушка осталась в холодном Петрограде одна без близких, он в конце концов бросил её. А мать она больше никогда не видела.  Ада издала пару тоненьких стихотворных книжечек. Скончалась молодой…Ну а тебе-то что? Влюбился в портрет, как герой «Графа Калиостро»? Ты, я вижу, мистик!

Рудольф шутил и показал это мимолётной саркастической гримасой, знакомой мне по прежним житейским ситуациям.

…Я не стал ничего рассказывать моему компаньону. Обладая острым умственным зрением и практической смёткой, Кнорр несомненно отнёс бы меня к сумасшедшим. С тех пор лунными вечерами я иногда гуляю по каналу, пытаясь увидеть этот лёгкий гордый профиль, услышать  серебристый смех. Зря? Возможно, зря. Но всё-таки Несбывшееся посетило меня.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...