Запах гари


Запах каждого человека будоражит меня, ибо я един с их грешным нутром. А потому никогда не спрашивай меня про тлеющие души других людей. Ведь, как и твоя, они переполнены запахом гари.
 
Гарик.

 

В начале новой жизни я крепко сидел на игле. Моё тело так и рвало на части, невыносимая боль кромсала его вдоль и поперёк. Железное шило без устали пронзало меня, не оставляя на коже ни единого живого места. А когда оно закончило с кожей принялось за одежду, облачая меня в смирительную рубашку, испещрённую металлическими молниями и клёпками. Скорее, я предпочёл бы сгореть заживо, чем испытать такое снова. Кто знает, тот поймёт. Но это будет точно не та женщина в белом халате, которую я схватил за руку.

– Перестань! Ты что не видишь, мне больно! – прокричал я, когда она колола мою голову.

Ох и завизжала она, как ошпаренная. Ещё долго раздавались вопли и кудахтанье из коридора, а я тем временем пытался освободиться, но безуспешно. Игла проткнула мою голову и глубоко вошла в белый настил, на котором я лежал. Пришлось замереть и ждать следующего удобного случая.

Голос перепуганной женщины прозвучал вновь:

– Он схватил меня и закричал! Вы понимаете! Клянусь, это случилось только что… Нет, я не пила до работы… и вчера не употребляла… Ни за что… я не пойду туда…

– Посмотрите, всё в порядке. Он лежит себе смирненько. Никаких признаков жизни, – медленно проговорил мужчина.

– Он секунду назад схва… ти…

– Успокойтесь. На улице жарко, а у нас в помещениях плохо работают кондиционеры… Странно, у вас тут пахнет гарью какой-то. Продолжайте работать, закончите с его головой, а я займусь вентиляцией.

Мужчина ушёл, а женщина в халате вцепилась в меня дрожащими руками и продолжила издевательскую процедуру. «Пусть закончит с моей головой, – подумал я, – а там посмотрим».

Но не успела она закончить, как швырнула меня в чёрный мешок и привалила чем-то тяжёлым, похоже, грудой таких же, как и я.

Не совсем понял, что случилось дальше: в пакете темень хоть глаз выколи, но послышался звук дребезжания колёс по бетонному полу. Придавленное тело затормошилось вместе с остальными. Нас куда-то повезли. Я попробовал закричать, чтобы разузнать, есть ли в моём тёмном окружении кто-нибудь живой, но придавленный рот лишь беспомощно мычал. Забурлили мысли в голове, словно в котле, доведённом до кипения. Мой разум поглотило гремучее варево из страха и ужаса без капли оптимизма.

Что делают с мёртвыми? Сжигают – не самый худший исход для подобных мне и закапывают – вот это фиаско: рассказать моим прежним друзьям, обхохочутся. Не удивлюсь, если они сейчас хохочут, гогочут и весело улюлюкают. Даже не заметили, что меня схватили… Да, я не хороший по своей сути, но не сделал ничего плохого, если судить меня по прошлой компании.

Тем временем стук колёс затих, и послышались голоса. На миг я почувствовал невесомость, сменившуюся резким ударом, а затем моё тело придавило ещё сильнее. Может быть, нас прессуют и заталкивают в печь – конец близок. Эх, сейчас бы «занюхнуть» в последний раз, и умирать будет не страшно.

Неожиданно зарычал мотор, меня вместе с подавляющим окружением затрясло. Я обрадовался: нас не сожгли, а опять куда-то перевозили. Пакет облепил меня, как латексный костюм. Знавал я одну особу в таком. Она ходила с плетью и раздавала хлёсткие удары по багровой коже связанным провинившимся людям. А те молили и молили о пощаде, а госпожа порола и порола их с ненасытной жестокостью. Жуть, какое захватывающее зрелище. Но, как и то увлекательное представление, так и мой переезд неожиданно закончились. Заскрипели покрышки, транспорт остановился.

Послышались удары падающих тел о землю, нас начали разгружать. Давление сверху ослабело, и мои руки с трудом смогли пошевелиться. Не мешкая, я надорвал пакет и огляделся. Возможно, сейчас самый лучший момент для побега? Грузчики особо не церемонились, сбрасывали нас в деревянные ящики, набивая их доверху. А между тем водитель припрятал пару тел в кузове, предусмотрительно накрыв их брезентом. И для чего ему бесполезные и мёртвые тела? Наверное, будет играть с ними в ролевые игры или кому-нибудь продаст, кто его знает. Лицо-то у него хитрое, наверно не раз так делал. И ночь помогала ему прятать украденное, и уставшие грузчики не пересчитывали нас, и всё ему сходило с рук, не зря он источал запах затхлого воровства – раньше я любил подобных.

Лучшего времени для побега представить сложно. Нужно бежать сейчас! Я широко разорвал пакет, в котором находился, шмыгнул под брезент и притаился.

Отгрузка закончилась. Водила, закрывая борта, унюхал запах моего тела своим пронырливым носом. Он вытянул меня за ногу из-под брезента и отдал грузчикам, со словами, мол, ему чужого не надо. Затем вытер грязные руки о штаны и с чистой совестью уснул в кабине. А я притворился мёртвым, и на этот раз оказался на верху кучи из чёрных пакетов. Свет погас, захлопнулась железная дверь.

В кромешной темноте руки заменили мне глаза. Лишь прощупав всё вокруг и набив с десяток шишек, я осознал, что окружен оградой и стою на аморфном обществе себе подобных. Я взял одного из них, освободил от полиэтиленового плена и отхлестал его ладонями по щекам. Но тот не ожил, а смиренно и молчаливо висел у меня на руках. Растормошить не удалось никого: внутри у них вата, особенно в голове. И хотя на ощупь мы, едва отличимые, но нутро у нас оказалась абсолютно разное. Не просто будет общаться с подобными, а ещё труднее будет вписаться в общество этих бессознательных, неживых.

Утром пришли, как мне показалось тогда, безликие люди в одинаковых синих одеждах и, разрывая чёрные пакеты, пролили свет на бездыханные тела. Очень скоро воздух пронзило напряжение от нездоровой конкуренции. Каждый из безликих людей желал выслужиться.  Они так увлечённо сортировали нас, что начали источать запах пота вперемешку со зловоньем презрения друг к другу, особенно к придирчивому и надменному начальнику.

Запах рабочей обстановки на мгновение перенёс меня в прошлое. Там, прыгая по выжженной земле, я измывался над падшими мужчинами и женщинами, не задумываясь, продавал им страдания, а для пущего искушения первое – отпускал бесплатно. Тогда я и не предполагал, что этот театр абсурда, где очереди за страданиями не заканчивались, может прекратить своё существование для меня.

Из глубоких воспоминаний на землю меня вернули сухие руки с цепкими пальцами, которые ногтями крепко впились в мою податливую мягкую плоть. Их хозяин источал особый запах гари, связанный с лезвием, ванной и забвением, такой не смоешь мылом и не скроешь благовониями от моего острого нюха. Сколько я проварил таких? Сотни, тысячи… Теперь уже не важно.

После нехитрых манипуляций умелые грешные руки наградили меня порядковым номером и ценой. Забудьте о бесценности личности, лучше позаботьтесь, как подороже выставить её на продажу. Разве не прекрасно осознавать, что у всех есть своя цена? Наконец-то я примкнул в хоть и не справедливую, но систему порядка и стабильности.

Люди в одинаковых одеждах, или попросту, продавцы, закончили сортировку и ушли, а мы, кичась своими ценниками, заполнили витрины. На нас глазели и тыкали пальцами, нашим нарядам завидовали женщины, нами восторгались и ненавидели – особенно за высокую цену. Но некоторых из нас, счастливчиков, покупали и уносили на руках, предвкушая грядущие забавы.

К несчастью, моя цена таяла, как надежда человечества на мир во всём мире, и всё меньше людей без смущения могло посмотреть в мои глаза. Скоротечное падение спроса на мою персону неминуемо привело меня к мусорному ведру. Я не сбежал. Меня, самого «живого» из всех, выкинули. Видите ли, я не источал запах новизны. По словам продавцов, мне не хватает фальшивых красок на лице, чтобы не быть, а казаться красивым; недостаёт силикона в выпирающих частях тела, для того чтобы меня заметили из тысячи; и конечно же я не отличаюсь особой податливостью, к которой так привыкли потребители. От моего естественного запаха гари они крутили носами, а к поддельной и поверхностной красоте других игрушек вожделенно тянули руки.

На помойке всё воняло и выглядело до неприличия отвратительно, но, думаю, и эти отбросы продавцы могли бы завернуть в красивую упаковку, почистить, покрасить и выставить на продажу. Признаюсь честно, мне тоже пытались придать товарный вид. Пытались долго и упорно, цепляли на меня розовые подарочные бантики и большие ценники со скидками, усаживая в приветливые позы с широко распростёртыми руками, и даже поливали духами, чтобы заглушить мой родной запах. Но, когда наступала ночь, я срывал с себя маску податливости, а также лишние украшения. Оставаясь без надсмотрщиков по эту сторону преграды из толстого стекла и наблюдателей по ту, я распихивал подальше от себя «неживых» и, оставаясь в полном и гордом одиночестве, застывал со злобной гримасой и устрашающе поднятыми руками. Поутру пришедших продавцов встречала стена запаха гари и беспорядок на витрине. Первым делом они проверяли, не сгорела ли проводка, и каждый раз убеждались в обратном. В конце концов им надоели мои протесты, и меня списали даже из уценки, предварительно предложив разорвать на тряпки уборщице. Та буркнула, что из меня получится плохая тряпка.

Я не возражал мудрому высказыванию, по дуге влетая в мусорный бак, и, беспомощно кувыркаясь в полёте, рассуждал. Меня всегда поражала способность женщин распознавать хорошие «тряпки». Уж я-то знаю – в женском мире у «тряпок» особая и неоднозначная роль. Ими нужно мыть пол, за ними без устали можно охотиться на распродажах и за одну из них придётся выйти замуж. И, как ни странно, все мы оказались в одном и том же мусорном ведре.

Сменилось окружение, а вместе с ним и общество. Не так давно я пытался подружиться с «неживыми», а теперь упал и лежу на тех, о кого вытерли ноги. Они, грязные и дурно пахнущие обитатели мусорных баков, доживали за гранью социума. Жалкое зрелище отразилось в моих глазах. На миг я представил, что породнился с обречёнными бродягами. И так же, как они, позабыв о прошлом и не задумываясь о будущем, я перемешался с лохмотьями, увешанными помоями, как медалями, и живу в надежде промочить горло «горящей водой».

Неподалеку я нашёл коробок спичек. Мне захотелось поджечь мусор, раз и на всегда прекратить бессмысленное существование падших, но, чиркнув серной головкой, я замер. А может, в их жизни есть смысл? Обитатели мусорных баков лишены притворства. Они не кичатся своими ценниками, не бегут по головам вверх по социальной лестнице. Они тихо умирают, и никто не узнаёт об их уходе из жизни. Так за что же их жечь? Неожиданно пламя обожгло пальцы и затухло вместе с идеей очистить помойку от грязи.

Я встрепенулся. Настало время выбираться из нечистот! Предложив обитателям мусорного дна покинуть вонючее место и получив ожидаемый молчаливый отказ, я вскарабкался наверх и схватил глоток чистого воздуха. Голова закружилась, тело покачнулось. Балансируя руками, я чудом устоял на железной кромке бака и тот час вдохнул серы из коробка.

Признаюсь, чистый воздух не шёл мне на пользу. Там, откуда я родом, его не было вовсе, небо затягивали свинцовые тучи, сверкали красные молнии, а на горизонте маячили семь высоченных скал со звёздами на вершинах. Я любил прогуливаться к утёсу и кидать с высоты в пропасть серные глыбы, которые разлетались на кусочки и едким облаком желтого цвета поднимались вверх. А я вдыхал любимый запах серы, покалывающий слизистую носа. По слухам, пропасть у утёса не имела дна. Я не проверял лично, но каждый раз, сбрасывая очередного проваренного в котле грешника, не слышал удара. И в тот злополучный день я забавлялся с серой и думал, что, как обычно, вернусь обратно к друзьям и выслушаю упрёки: опять нанюхался, а разогревать котлы кто за тебя будет? Но, втянув горький порошок, неподалёку я увидел красную пентаграмму. Нужно завязывать с серой, остерёгся я. Так недолго и ангелов увидеть.

Я потряс головой и потёр глаза в надежде, что наваждение вызвано передозировкой от желтых паров. Но, к моему удивлению, красный рисунок пентаграммы становился всё ярче, и на нём проступило моё имя. Я слышал рассказы-страшилки, будто некоторые из друзей пропадали у обрыва, но полагал, что они беспечно нанюхивались серы и падали в пропасть. Кто бы мог подумать, что маги воруют бесов из ада для собственных нужд. Ох, попадись мне такой похититель, я бы прокипятил его шестьсот шестьдесят шесть раз и провёл бы по девяти кругам ада. Но тогда я всего этого не знал, и с любопытством попрыгал поближе, чтобы убедиться, моё ли имя написано на пентаграмме.

Вдруг меня со страшной силой потянуло куда-то вверх, и через мгновение я оказался в руках мага. Конечно, я от него убежал, но меня изловила группка фанатиков-сектантов и посадила в клетку с прутьями из синего светящегося металла.

С того момента я превратился в объект поклонения, а обвешанные бижутерией и обряженные в длинные чёрные платья сектанты припадочно завывали и били челом о пол вокруг моей клетки. Признаюсь, я с увлечением смотрел, как они взывают к дьяволу и разрушают собственную душу. Раньше мне приходилось видеть только состоявшихся грешников, но сейчас мне посчастливилось лицезреть тех, кто вскакивает на подножку поезда, уходящего в преисподнюю. А некоторых из них не устраивало место на подножке. И они с завидным рвением пытались обогнать горящий состав. После фанатичного поклонения дьяволу шли смотреть телевизор, передачу о доме, который никак не могли достроить. Неизвестно, что хуже из этих двух зол. Хотя, признаться честно, я бы прописывал простому люду и то и другое, и даже без рецепта – ад резиновый, в нём всем места хватит.

Не подумайте, я не держал на них зла. Даже после того как сектанты посадили меня в клетку для птиц, изрезали ножом, чтобы брать капли моей крови для ритуалов. Несмотря на эти злодеяния, они мне нравились. Помнится, такие и варятся в котле быстрее и умоляют о пощаде жалостливее. Крики – услада для ушей изнурённому работой бесу. Однако тогда, сидя в клетке, кричал от боли только я.

Но всё же они лучше того типа, который сам прыгнул в котёл и через пять минут с покрасневшей кожей заявил, что ему холодновато плечам и не могли бы мы подбросить угля или закрыть крышкой котёл, а то он неравномерно проваривается. А ещё предложил изменить наш логотип, сделать его лаконичным и узнаваемым – в виде надкусанной пятиконечной звезды.

В знак благодарности за отличный совет я заткнул ему рот сырым кусочком мяса, который припас на обед, и крепко связал руки цепью. Но неугомонный грешник на этом не остановился и морзянкой, ногами по котлу, выстукивал прощальную речь. Пришлось бросить его в пропасть недоваренного. Не хорошо как-то получилось, но видит дьявол, я старался. Как старались и сектанты, когда убегали, как крысы, от инквизиторов, внезапно нагрянувших на развратный шабаш.

В суматохе мою клетку уронили с алтаря. Дверь металлической тюрьмы отворилась, но не для меня, которого пронзил ритуальный нож, упавший вслед за клеткой. Я схватился за лезвие обеими руками и попытался встать, но, обессиленный, съехал по блестящей стали ножа на белую ткань и окропил её густой кровью. Все вокруг забыли про меня, а я смотрел на открытую дверь и, корчась от боли, сжимал пальцами красный перевёрнутый крест, вышитый на белой ткани. В глазах помутнело. Последнее, что я запомнил, как кровавое пятно жадно поглотило распятье, как пропал символ, за который держались многие в этом мире.

Умирать оказалось больно, но я не боялся, ведь помнил: сущность беса после смерти возвращается в геенну огненную, где перерождается и обретает новое тело. Но смерть порой может сильно удивить. Я переродился плюшевым клоуном с колпаком-трезубцем на голове, вместо моих любимых, загнутых назад рогов. Неожиданно перевёрнутый красный крест перекочевал мне на грудь. Его искусно спрятала работница швейной фабрики – заштопала кривыми швами и украсила белыми и красными ромбиками из лоскутков ткани. Но я-то знал, что это всё ещё он!

Запах серы вперемешку с воспоминаниями вскружил голову, и я упал с кромки мусорного бака спиной на асфальт. Для чего мне вставать? Я пытался бежать, но бежать мне некуда. Я боролся с системой – она меня выплюнула, карабкался с самого дна – снова упал.

Ветер подхватил мусор и понёс по подворотне. Раздался успокаивающий звон бубенцов на колпаке. Сняв потешную шляпу, я потряс ими ещё раз. Кому нужен плюшевый клоун с характером беса и калейдоскопом запахов из горелых грехов?

И тут мне ответил кошачий вой. Острые коготки заскрипели по асфальту. Вокруг зашипели грациозные убийцы. Они почуяли запах гари, сводящий их с ума, и медленно подкрадывались, не сводя с меня глаз. Притворяться мёртвым и бежать от кошек бесполезно. Они неимоверно прытки и видят больше, чем позволено другим. Неспроста ведьмы использовали их в чёрных ритуалах как лакмусовые бумажки.

Я молниеносно вскочил, крепко ухватился за шляпу и, воинственно потряхивая «бубенцами ярости», принял неравный бой. Надо отдать должное мяукающим тварям: они дрались отчаянно, жестоко и бесстрашно. Не мудрено, у них ведь семь жизней, а у меня одна и та плюшевая. Вскоре воздух наполнился кошачьей шерстью и красными нитками, протяжным шипением и победоносным железным звоном. Мы горячо осыпали друг друга ударами и, наконец, после очередной рваной раны на плече, я изловчился и огрел одну из нападавших бубенцами по зубам. Остальные кошки попятились. Казалось, наступил переломный момент. Я собрал всю злобу в кулак и…

И вдруг конфликт прервал человеческий детёныш.

– Плохие кошечки! Пси-и-ик отсюда! – пискляво, но властно закричала девочка в розовом платье. Она топнула ножкой, и кошки бросились врассыпную. – Будете знать, как обижать маленьких! – с бравадой провозгласила она, окруженная ореолом лучистой силы.

Удивительно, ребёнок стоял очень близко ко мне и не отворачивал лица, даже не зажимал нос от запаха гари.

– От меня ничем не пахнет? – поспешил спросить я.

– Не-а, – ответила она, совершенно не понимая, о чём её спрашивают.

И как я ни принюхивался к ней, не почувствовал ни единого греха, только наивность и доброту. За долгую жизнь в аду или скоротечную на Земле я не встречал таких, как она. Дети – пустые сосуды, которым предстоит сделать судьбоносный выбор и наполнить себя доверху. Но я имел опыт общения исключительно с сосудами взрослых людей, переполненных грехом, и не предполагал, что бывают другие – чистые и светлые.

– Папа, эта игрушка разговаривает. Она живая! – закричала она подбегающему человеку, а затем тихонько спросила у меня: – А как тебя зовут?

За девочкой вырос маг, тот самый, который вырвал меня из моего мира. Я не сдержался, дал волю ярости, не так давно предназначенной для кошек, и хотел закричать: «Гореть тебе в аду за то, что вызвал меня!» – но закашлялся и проронил лишь: «Гари… кх– кх».

Маг протянул руку ладошкой вперёд и сжал пальцы в кулак. Он сдавил мою шею своим волеизъявлением, на расстоянии, и я поперхнулся.

– Гарик, очень приятно. А меня зовут Эмма, – не заметив произошедшего, ответила девочка.

– Эмма, иди к маме, – проговорил маг, не разжимая кулак, – а мы поговорим с Гариком.

– Хорошо, папа. Можно пригласить Гарика к нам на чаепитие?

– Думаю, Гарик не против. – Моя голова кивнула не без помощи руки мага. – А теперь ступай к маме. Она волнуется.

С детской резвостью девочка побежала к маме, радостно крича о новом госте и о варенье. Маг дождался, пока дочь отбежит и, отпустив мою шею, спросил:

– Как это с тобой произошло?

– Не знаю. Наверное, в геенне огненной был выходной.

– Эмма вовремя пришла к тебе на помощь?

– Могла не помогать. Я бы сам справился! – ответил я, рассматривая подранное плечо. – Бой и без неё подходил к концу.

– Со стороны бой походил на избиение плюшевого клоуна, которого раздирали на кусочки и который вопил: «Мать бесов, роди меня обратно!»

Я промолчал.

– В тот день… Я бы отправил тебя обратно, но ты сбежал… Может, попробуем вернуть тебя сейчас?

– Шутишь? Я сгорю возле котла... Меня и раньше не жаловали в преисподней. Иногда я недоваривал грешников, в свободное время баловался серой, частенько отлынивал от самоистязания. А если меня увидят в клоунском наряде, стыда не оберёшься…

Я склонил голову, и колпак упал мне в руки.

– Дело ведь не в стыде. Верно? Беса этим не испугаешь… Ты боишься возвращаться?

– Говорят, что геенна огненная перерождает нас, но я никогда не видел ни единого беса, который из неё вышел. Если нас, бесов, обманывали с этим, то могли обманывать и с заповедями? Те, кто без крыльев и рогов – грешники. Грешники неисправимы, а уничтожимы. Все грешники равны, но некоторые более грешны, чем другие. Всё это обман?..

– Сейчас ты не бес и находишься не в аду – заповеди теперь не для тебя. И раз задумался об этом, то тебе незачем возвращаться назад. Пойдём с нами пить чай.

Прижав к себе ручками, Эмма понесла меня, а я притворился бездушной куклой и лишь иногда подрагивал головой, чтобы развеселить ребёнка. В этот момент я увидел себя с иной стороны. Другая, доселе скрытая часть меня чувствовала в людях доброту, а не грехи и проступки.

Новая семья с теплотой приняла меня в квартире на четвёртом этаже. Из распахнутых окон простирался замечательный вид на человеческий город, уходящий квадратными скальными постройками в голубое безоблачное небо. Комната напомнила мне утёс, с которого я бросал куски серы.  Чаепитие сильно походило на мою старую работу. Не знаю, в чём провинились чайные пакетики, но мы кипятили их в кружках – маленьких белых котлах с одной ручкой и после равномерной проварки выбрасывали в мусорное ведро. Я решил усугубить страдания своего бумажного грешника, и, когда все отвернулись, раскрутив его за верёвочку с ярлычком, бросил в пропасть за окном. Снизу донёсся крик разъярённого человека: эта пропасть оказалась не бездонная.

Чаепитие закончилось, и меня поставили в угол. Эмма грозила пальчиком и говорила о том, что нельзя бросать чайные пакетики в окно. Впервые окружающие люди не крутили носом и не чувствовали исходящий от меня запах гари, подумал я. Они совершенно безгрешны, если не учитывать моё незаслуженное наказание, но это мелочи.

Вечером семья предложила мне остаться у них, и я согласился. А когда все уснули, залез на подоконник и стал бросать пригоршнями муку в открытое окно. Наверное, сера закончилась, завтра напомню об этом хозяйке, а сейчас сгодится и белый мучной порошок. Его легко выхватывал с руки ветерок и уносил вдаль, где редкое облако поглощала ночь. Я смотрел в ненасытную пустоту, и только одна мысль не могла покинуть мою голову: неужели я один такой на этом свете – живой и плюшевый?

Утром я снова угодил в угол.

Вскоре я узнал, что мне лучше не попадаться посторонним на глаза. Люди странные, они боятся активных кукол. Но если разобраться, то куда страшнее кукла, которая молчит и неизвестно что о вас думает, чем та, которая жжёт спички, жадно вдыхая приятный запах серы, и стреляет из рогатки по кошкам.

Я нисколько не жалею о случившемся, представляю, что нахожусь в отпуске и получаю уникальный опыт: воочию наблюдаю за грешными поступками людей и при удобном случае предупреждаю их: «Если вы частенько чувствуете запах гари – и это не очередная сгоревшая яичница –, то советую задуматься о вашей жизни. Иначе, когда она закончится, вас будут ждать мои бывшие рогатые друзья и горячие водные процедуры».

Те смельчаки, которые не побоялись заговорить со мной, часто спрашивают, не хочу ли я вернуться домой, в гнездо порока и разврата. А я им отвечаю, что с каждым днём Земля всё больше напоминает мне старый дом: воздух становиться тяжелее, тучи – темнее, деньги – важнее. И если люди ещё немного постараются, то я совершенно не буду замечать различий между ними.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 4,80 из 5)
Загрузка...