Первое правило драконоборца, или Возвращение домой


Когда-то давно четыре народа жили в мире. Всё изменилось, когда Народ Огня развязал войну...
 
Ты, хороший мой человек, я не знаю как, но давай, держись,
Когда не ясно, куда идти, когда некуда больше бежать,
До самой смерти учись стоять-стоять-стоять.

 

Это началось, когда я узнал, что я вылетел из института. Да, именно «узнал, что», а не «вылетел». Стояла золотая осень, я закрыл в срок все хвосты, кроме одного. Преподаватель оказался донельзя вредным и сложноуловимым. Обычно учебная часть смотрит сквозь пальцы на лишнюю пересдачу-другую, до тех пор пока студент в разумные сроки приносит подписанную ведомость. Но в этот раз сроки соблюсти никак не удавалось — я третью неделю бегал хвостом за преподом, он давал мне невразумительные задания и не проверял их, а главное отказывался назвать точную дату, когда он будет готов принять экзамен. Меня уже тошнило от распечатанных мелким шрифтом конспектов, но я всё равно засыпал с ними в обнимку каждый вечер. Нервы стали сдавать, я был готов взбеситься по любому поводу, и, проходя мимо каждого милиционера или военного, дрожал от того, что вот именно он остановит меня, проверит непродлённый студенческий и тут же забреет в армию.

В один чудесный вторник у нас было незапланированное окно между парами. Чувствовал я себя погано — сил даже смотреть на книгу или конспект не было, поэтому я слонялся по этажу и разглядывал объявления на стенах. На доске напротив учебной части я увидел особенно интересный лист формата А4 озаглавленный большими чёрными буквами «Список отчисленных по неуспеваемости от 18.09». Пробежавшись по нему глазами, я с удивлением обнаружил в нём своего однофамильца. Да и учился он на моём курсе! Когда до меня дошло, сердце моё ухнуло в пятки примерно со скоростью «Сапсана», а сами пятки оказались где-то в районе жидкого земного ядра. В учебной части заплетающимся языком я узнал, что я сам виноват, что задумываюсь об учёбе только в начале октября, так как староста был оповещён в срок, а на звонок я не ответил.

В общем, на третьем курсе, на пятом семестре учёбы, я был с позором изгнан из университета. Дома это известие приняли… да как приняли, истерики не было и ладно. Отчим, человек железный, как всегда, в чисто выглаженном им самим костюме, ничего не сказал, но во взгляде его читалось, что он вовсе не удивлён. Мама и спрашивала, точно ли ничего нельзя сделать, и закусывала губу, и плакала, наверное.

Именно этой безрадостной ночью я первый раз увидел, как меня обволакивает драконьим огнём.

Впрочем, тогда я не знал, что огонь это драконий. Просто среди ничего не значащей сонной чепухи мне привиделось белое пламя — оно было везде, и оно жгло, жгло по-настоящему, а не так, как обычно во снах — лишь только идея, выраженная в картинке, без чувства, звука и запаха. Будто ко всей левой стороне моего тела приложили тысячу раскалённых шипящих маслом сковородок. Мне стало нечем дышать, ноги лишились опоры и я падал, падал сгорающий заживо — пока не проснулся. В ту ночь я больше не спал. Сердце моё колотилось как бешеное, чёрная пелена перед глазами не спадала ещё полчаса — на какой-то момент я  даже подумал, что ослеп, а вся левая рука отнялась. К утру всё прошло. Гугл мне что-то наплёл про психосоматику, а сам я поплёлся решать дела с военкоматом.

На следующую ночь всё было спокойно. И ночью после этого. Через какое-то время я забыл о видении, замотавшийся с бумажками по врачам. К счастью оказалось, что я болен всем, чем можно, разумом и телом, и в армию меня возьмут только если я кому-нибудь хорошо заплачу.

А потом видение повторилось. Легче не было, но в этот раз я почему-то знал, что я выжил только благодаря тяжелющему щиту в моей руке и консервной банке на голове. Я перепугался не на шутку — но обратиться с этим мне было совершенно не к кому. В поисках информации я перелопалил половину интернета — поселился на форумах про осознанные сновидения, узнал много нового (что лучше бы не знал) о всякой эзотерической оккультной фигне, но ничто, ни одно из описаний, не подходило под то, что я переживал.

Я бы наверное свихнулся, если бы следующее видение не было про другое. На этот раз я лежал голый в пруду, надо мной были ветви деревьев, качающиеся на ветру, а между листьями было видно голубое небо. Я был не в силах двинуть головой, но мне и не хотелось — небо было таким далёким, а шум листвы таким успокаивающим — хотелось вечно лежать и смотреть. При этом я чувствовал, как болит моё тело, левая сторона, обожжённая пламенем. Но чьи-то мягкие ладони в воде касались ожогов, и те уходили, растворялись без следа.

Я устроился в сервисный центр ремонтировать ноутбуки. Денег это приносило немного, но достаточно, чтобы я не чувствовал себя сидящим на шее. Хотя радости от этого было мало: помню, как отчим говорил маме, что на этом моя карьера и закончилась, дескать я никогда не выберусь в люди теперь.

В люди я не особенно стремился: делать мне больше нечего, только ходить с железной мордой почём зря, но атмосфера тотального разочарования весьма угнетала. По правде говорить, я вообще никуда не стремился. Работал два на два, а в свободные дни тупил в сетературу. Я бы гамал, как все, но только у меня для шутеров или платформеров слишком фиговая реакция, на стратегии мне не хватает терпения, а в симуляторы ходьбы играть стыдно. Вот и остаётся по старинке — поглощать самиздат тоннами.

Видения приходили чаще, но я перестал волноваться по этому поводу. Пламя было очень редко. Чаще я оказывался посреди пыльных улиц средневекового городка с белёными стенами, редкими деревьями на площадях и людьми — с усталыми, измождёнными лицами. Иногда меня встречал кто-то знакомый — смуглый черноволосый малый, он зазывал меня к себе домой, где свечи в фонарях с разноцветными стёклами и большой чёрный лохматый пёс. Пару раз я попадал в королевский дворец. Прямо передо мной на золотом троне сидел златовласый юноша — перед ним на золотом подносе золотой футляр для свитка — да, очень много золота в этом видении — а свиток в его руках. И я пытался доказать ему, что на свитке изначально было сказано про тысячу, а ноль стёрся от времени. Он же отвечал, что раз написано про сто, то и будет мне сто. Что сто? Чего тысяча? Хотел бы я знать. Иногда я бежал. Бесконечно долго бежал по скалистой наклонной земле, а голос над моим ухом повторял: «Первое правило драконоборца — следи за дыханием!» Так я бежал, а солнце на горизонте медленно поднималось.

Я мог бы сказать, что видениями я жил больше, чем реальной жизнью, но это была бы неправда. Я не искал случая забыться, я не трепетал в предвкушении того, что придёт ко мне следующей ночью. Просто иногда вместо снов я переживал обрывки какой-то далёкой, но отчего-то очень знакомой жизни. Может быть, я и стал больше спать, но это скорее от того, что мой график из «два на два» превратился в манную кашу. Мне всегда не влом выйти заместо кого-то, тем более, что меня обещаются подменить в ответ. Другое дело, что особых поводов прогулять свои смены у меня тоже нет. Да и в ночь выйти, там, на телефоне посидеть, я тоже могу. Всяко лучше, чем читать про очередного попаданца.

Однажды мне пришло, будто я стоял перед площадью народу и объяснял какой-то неимоверный финт с мечом. Все повторяли за мной, как в кино про кунг-фу аколиты за мастером. С утра я взял веник и попытался сам воспроизвести это движение. Когда у меня получилось, мне стало очень стрёмно.

Потом я проснулся в слезах — только что я был в кругу друзей в небольшой комнате, перед нами были хлеб, мясо и вино, мы смеялись и хлопали друг друга по плечам. Я снова не смог уснуть — на этот раз от какой-то жгучей жалости к себе. Последний раз такое было у меня в девятнадцать, когда меня бросила девушка. Мне до смерти захотелось куда-то… куда-то «домой», где я в самом деле принадлежу, где меня ждут, в конце концов. «Ах как хочется ворваться в городок», блин. Такое было ещё пару раз — я сидел рядом с полупрозрачной девочкой с голубыми волосами на тёплых камнях у ручья. Босыми пятками я болтал в воде, солнце напекло мне щеку, и нам вдвоём было очень радостно.

Домой… Я действительно не мог назвать так свою комнату. Во-первых, она напоминает больше берлогу дикого зверя, чем обжитое жилище. Пол на пятнадцать сантиметров выше, чем должно: на нём ровным слоем набросана одежда, книги, университетские конспекты — целые леса макулатуры! — пыльные гантели, нерабочая электроника, старые карты «Магии», в которые мой дед ещё, наверное, играл. Ни тебе пылающего камина, ни хлеба и вина, ни друзей. Хех, друзей. Ага.

Мы третий месяц жили без совка. На старый, пластиковый, я наступил случайно… А подметать веником без совка смысла нет, а если не подметать, то нет смысла и поднимать всё это с пола. Да и куда поднимать — старый шкаф отдали, а полки так и валяются в углу. Купили крепление и шуруповёрт, оказалось, что дома нет саморезов. Вот их уже два года как нет.

А после случилось что-то очень странное. Если бы не это, то… В общем, мне привиделась дача.

Наша старая дача, на которой я провёл половину детства — и на которой не был уже очень давно. Но увидел я не наш участок, нет. На этот раз это были мои воспоминания — хотя я и совершенно забыл, что это было, пока не пришло видение.

На даче у меня был один друг, то, что называется, закадычный — Сашка. Ничего о нём не помню, кроме того, что мне потом пересказывала мама — что он был не из самой лучшей семьи, диковатый, вечно чумазый и со ссадинами. Но он был практически единственным ребёнком моего возраста, а заставлять меня сидеть взаперти с книжками было бы «бесчеловечно», так что меня отправляли с ним исследовать окрестности. Исследование окрестностей заключалось в пролезании туда, куда взрослые бы нас ни за что не пустили. То, что пришло мне в видении — это как мы с Сашкой перелезали через забор к строгому, как нам тогда казалось, дряхлющему старику — дядьБоре, воровать груши из сада.

Вот мне сложно перелезть через забор, руки-ноги слишком слабые, так что Сашка потянул меня сверху изо всех сил. Вот мы перевалились — и прямо на кота, который истошно заорал. Вот я почувствовал противную ссадину через всю лодыжку, прямо ощутил, как она начала кровоточить, но не могу увидеть — Саша носом меня воткнул в землю, перележать тревогу. Всё вроде тихо, только через три участка прокричал петух, мы поднялись и на цыпочках подошли к ближайшему дереву. Такие сладкие запретные плоды повисли прямо над нашими головами, но я вряд ли смогу залезть, чтобы насладиться ими. Сашка сказал, что сам полезет, а я буду в кепку «принимать».

Сначала приятно было увидеть что-то простое и понятное, а не очередную вариацию на тему «Игры престолов», но потом я осознал: если это видение — правда, то остальные… Либо же следовало признать, что мои собственные воспоминания могут оказаться такой же фантазией, как и другие видения — и от этого стало совсем нехорошо.

Вот поэтому я сейчас и зарылся в мамин шкаф, где она хранит всякое старьё, в поисках фотоальбомов с дачи. Фотоальбомов у нас десятки — задокументировано всё с маминого детства до примерно две тысячи шестого года. Потом мы тоже делали снимки, просто уже на цифровую камеру, а после и вообще на телефон. Но мне кажется, что фотографии от этого потеряли в… значимости, что ли. Ритуал похода в салон с маленькими контейнерами с драгоценной плёнкой давал ощущение законченности, сакральной необратимости. А нынешнее «щёлк, тап, в инстаграм» не более чем выплёвывание на тротуар шелухи от семечек. Впрочем, это я превращаюсь в дедка — трава раньше была зеленее, а игрушки в «киндерах» куда лучше.

Вот и нужный мне альбом. Один из, если точнее, но одного и достаточно. Я мог бы спросить у мамы напрямую, но не буду нарушать негласное правило — не говорить о даче. Дом наш, мама с папой, вот я на первом велике… Ага — вот он Сашка, значит он всё-таки был на самом деле. Так, теперь где-то должен быть дом дядьБори. Да, фотографии с вечерней прогулки, вот я у папы на плечах — ага, было дело — а вот и край дома. Да, прямо как я увидел. Дом стоит на отшибе, у края леса. Забор кажется таким низеньким, таким… просто идея о заборе, а не надёжная ограда.

Я взял этот альбом себе — всё равно мама его никогда не хватится, и на очередное время забил на видения. Впрочем, нет, я отвлёкся — работа, тупёж, работа, тупёж, работа, работа — но на краю сознания теперь постоянно маячило сомнение. А вдруг оно всё почему-то настоящее?

В следующем видении я снова оказался во дворе дядьБори — я входил в его сад через маленькую неприметную калитку со стороны леса. Я вошёл к нему домой, он со мной поздоровался и пригласил на чай. Ничего особенного, но ощущение какого-то несоответствия не отпускало меня весь следующий день. Я почти и не работал — только зависал, пытаясь понять, когда это я ходил к дядьБоре сам, да ещё и со стороны леса, а не через посёлок. Вечером я снова открыл фотографии — и удивился ещё больше. На одном снимке (пошли все вместе за грибами), виден дом дядьБори из леса. И в ограде нет никакой калитки. Я перелистал весь альбом, пытаясь найти другие фотографии с того же ракурса, но их не было. Может быть он установил калитку позже, но зачем ему тратить столько сил и денег, если можно просто выйти через нормальный вход и обойти участок?

Чисто из интереса я нашёл наш посёлок на гугл-картах. Что-то было почти также, как я помнил, что-то перестроили довольно сильно. Возле автобусной остановки заместо ларёчка с хлебом теперь было что-то большое и внушительное, синее сверху. А вот дома дядьБори просто-напросто не было. На его месте карты показывали опушку леса. И на сад непохоже, ничем не отличается от всего остального леса. Никакого следа построек, забора, даже дорога рядом, кажется идёт немного по-другому, будто обходя это место. Чёрть-что и сбоку бантик. Даже если дом снесли, не мог же лес так быстро отрасти? Или мог?

Дальше — страньше. Сколько я не убеждал себя, что дом могли снести, что я неправильно нашёл место и что алгоритмы гугл-карт случайно закрасили это место лесом, как закрашивают местоположения военных баз (я слышал, что так бывает), легче мне от этого не становилось. Наоборот, чем больше я пытался себя успокоить, тем больше я себя накручивал. Почему всё не могло было быть как-то попроще? Будто весь мир сговорился и пытается свести меня с ума. Дня через три, когда нервы стали совсем на пределе (а тут как назло начались затяжные дожди), я решил найти номер дядьБори по адресу. Пять минут в гугле привели меня на сайт российского реестра недвижимости. Пять минут там привели меня на карту, на которой, к моему удивлению, участок дядьБори был — учтённый, частная собственность, для ведения личного подсобного хозяйства. Полчаса и сто сорок девять рублей спустя я уже знал, что участок до сих пор принадлежит дядьБоре, а точнее Борису Геворговичу Бахшияну. Телефон, правда, узнать я так и не смог. Но и что бы мне дал телефон? Позвонить и спросить: «Почему у вас калитки не видно со стороны леса?» Хорошо будет, если я просто покажусь полным идиотом.

Видения продолжились, а я стал всё больше опасаться за своё психическое здоровье. Самое главное, что совершенно непонятно, что же мне делать. Принять это как новую норму? А что, вдруг это и есть норма. Просто все слишком боятся того, что о них скажут другие — и оттого молчат. О неуверенности в правдивости собственных воспоминаний, о неискоренимой тоске по тому, чего с тобой никогда не бывало, о жизни в своей голове — жизни ярче и реальнее, чем настоящая жизнь.

Но не делать ничего я не мог. А зацепка у меня была только одна — возможно несуществующая калитка в ограде возможно несуществующего дома из воспоминаний о возможно несуществующем прошлом. Лучше, чем ничего. И я решил ехать. Всё равно я больше не могу сидеть в этой берлоге.

Дорога займёт без малого десять часов, если верить картам. Две пересадки на электричке и два часа пешком от станции до деревни. В детстве всегда возил отец на автомобиле — и дорога не казалась долгой, ведь у меня было всё заднее сиденье, книжки и пара машинок. Да, этого тогда было достаточно, чтобы мир был наполненным смыслом.

Десять часов — это значит, что выйди я с самой ранней электричкой в пять, на месте я окажусь в три дня. Обратно в тот же день не успею, даже если двинусь назад через два часа. Значит, придётся ночевать, а это — лишний день. Вот оба дня выходных и пройдут. А если мне придётся остаться там дольше?

Написал коллеге, попросил заменить меня на один день. Он, конечно, может, но просит прежде выйти вместо него на неделе. Ну ничего, это запросто…

Впрочем, коллеге всё-таки пришлось поработать — начальник внезапно объявил, что у нас срочный большой заказ — поэтому все, кто может (а могут — все!) берут дополнительную ночную смену. Тоже не впервой. Тем более, что за спешку обещана премия. Премия никогда не помешает. Не то чтобы она мне была нужна, но и не помешает ведь.

Поэтому в электричке я оказался после трёх дней работы по десять часов и две бессонные ночи подряд. Надо ли говорить, что я отключился и пришёл в себя через три часа — на конечной. В какой-то степени навалившаяся работа и последующее усталое забытие были благословением — у меня просто не оставалось сил думать, а следовательно и нервничать. Промотавшись час в ожидании следующего поезда на промозглой платформе, согреваясь кофе из термоса, я с готовностью повторил трюк с выпаданием из реальности на время пути. На следующей пересадке ждать было уже два часа. Чувствовал я себя довольно погано, накрапывал мелкий противный дождик, в единственном открытом кафе не было свободных мест, поэтому я ютился под козырьком на платформе, который всё равно не спасал от знобящего ветра. Ныла голова и начинало тошнить.

Поезд, наконец, приехал, и я первый вскочил в него, забившись в угол у окна. На этот раз сон шёл медленнее, я стучал зубами, стараясь отвлечься и перетерпеть. Рассвело — сизое за окном стало серым, людей в вагоне стало больше. Мне удалось задремать, но дремота была беспокойной. Я кому-то был должен и у меня что-то не получалось. Во сне тоже было промозгло и сыро.

К счастью, мне помогли проснуться. Праведным святым Экскалибуром клюка какой-то бабуськи поразила меня прямо под коленную чашечку. Маленькое сморщенное существо с невесомым лукошком нависло надо мной и произвестило, что я занимаю место для инвалидов, что ишь я сволочь еду с гулянки и из-за таких паразитов пенсионерам житья нет. Спросонья я совсем не понял, что от меня хотят. С трудом сдерживая тошноту, я зачем-то посмотрел на стену у моего сиденья и, убедившись, что место это не для инвалидов, а самое обычное, наивно сообщил об этом бабуське. Впрочем, после этого до меня дошло, что встать всё-таки, наверное надо. Но претворить в жизнь своё благородное намерение я не успел — на меня обрушился такой поток ругани, который я ни у одного бритого мужика в наколках, недовольного ремонтом ноутбука, не слышал. Да таких как я наркоманов с красными глазами надо отстреливать, да такое хамство да спустя столько лет труда, да мой отец алкоголик меня недостаточно порол, да…

Сначала мне отчего-то стало очень смешно. Я не смог сдержаться и несколько секунд истерически хихикал, глядя, как это маленькое адское создание извергается, как Эйяфьядлайёкюдль.

А потом меня прорвало.

Я заорал на неё — так, как никогда в жизни ни на кого не орал. В моей бессмысленной бессвязной ругани сошлось всё — смертельная усталость последних дней, жгучая обида на университет, на отчима, на тупых коллег, ярость на себя за комнату, за работу, за эту чёртову жизнь, в которую я себя вогнал, нервы, беготня от военкомата и за военкоматом, постоянный страх, рыболовным крючком застрявший у меня где-то в мозжечке — застрявший ещё до этих тупых видений, ещё до военкомата, ещё до университета — вросший незаметно, тайно, покрывшийся коростой, скребущий по неизвестно откуда взявшейся в мозгу кости. И эта хтоническая бабка — манифестация трупного разложения вселенной, этой гнойной энтропии, струпьев проказы экзистенциального хаоса.

Я не помню, что же я сказал, но остановившись и закашлявшись, я увидел в глазах вагона, что он готов разорвать меня на кусочки. Каким-то животным рефлексом я схватил рюкзак, и расталкивая им людей, побежал, пока не оказался в самом конце поезда. На ближайшей остановке я вышел и сложился в комок на скамейке. Не знаю, сколько я просидел там, пока меня не перестало колотить, пока слёзы не высохли на моих щеках.

Я сел в ближайшую электричку и без проблем добрался до местного райцентра. В нём я поплутал, так как в такой глуши совершенно не работал интернет, а скачать оффлайн-версию карты я почему-то не подумал, но в итоге я нашёл нужную улицу, которая вывела меня на дорогу до нашей старой деревни. К счастью, дождь кончился, в небе даже появились голубые просветы. Рюкзак у меня был не тяжёлый, асфальтовая дорога легко бежала под ногами и я смог вздохнуть спокойно. Пара часов пустоты и свободы — то, чего совсем не бывает в городе.

Уже на подходе к деревне ко мне стали возвращаться эмоции. Первым пришло смутное беспокойство. Нервозность, как перед чем-то важным… вроде посещения зубного. Это чувство мешало наслаждаться обычными в романах флешбеками от возвращения в былые места. Тут мы то-то. А вот там мы то-то. А здесь! М-м, что было здесь! Да и если по-честному, то воспоминания у меня тоже вызывали тревогу. Поэтому даже не глядя в сторону нашего старого дома, я пошёл прямо к дядьбориному участку.

Во-первых, он был. Почти такой же, как я помню — небольшой зеленоватый домик (что-то ближе к синему… цвет морской волны?) в два этажа, с покатой крышей. Везде, где можно — деревья, груши, яблони, даже вишни каким-то образом умудрялись плодоносить у дядьБори на этой северной земле. Помню, как он однажды говорил, мол, купи он участок на триста километров южнее, то драконий фрукт бы выращивал. На это мама ему ответила, что на триста километров южнее он купил бы участок в районе Кремля. Тот самый забор, передняя калитка. Во-вторых… А, кажется я всё время забываю «во-вторых».

У забора я остановился в нерешительности. Что теперь? Обходить дом? Стучаться? Как-то этот момент я совсем не продумал.

Неожиданно за моей спиной раздался голос:

— Вы ко мне? Поздновато приехали, урожай весь уже распродан.

Я обернулся — дядьБоря. Такой, как я его помню, только старше — пушистая седая шапка на голове. Борода такая же пушистая — ну сладкая вата, ни с чем ещё не сравнить. В бороде видны ещё пшеничные оттенки. Смуглое лицо — не то от природы, не то от летнего загара. Сощуренные глаза, губы, готовые расплыться в улыбке, большой нос — доминанта на его лице. Фигурой он был скорее округлый, хотя и до сих пор выше меня.

— ДядьБорис, это… — начал я говорить, но не успел, был перебит.

— Алёшка! Вот это тебе сюрприз! — он пожал мне руку, довольно крепко — три года в вооружённых силах.

Он пригласил меня на чай, мы вошли. Всё как я помню: маленький кухонный комодик, иначе и не назовёшь, электрическая плитка (новая!), чайник, стол с облупившейся краской, крюки на стене со всякой разной одеждой, потрёпанное кожаное кресло, чьи-то рога на стене. Кухня, прихожая и гостиная разом.

Я сел, закипел чайник, из пакета, принесённого с собой дядьБорей, появились баранки (а я, баран, не догадался гостинец притащить) и я с удивлением обнаружил, что стало… уютно.

ДядьБоря стал меня расспрашивать о всяком — как институт, не женился ли уже, как мама держится. Обычно такие расспросы вызывают лишь уныние, но сейчас я даже разговорился. Вылетел, да какое-там, вроде держится — вон, отчим появился, работает. ДядьБоря каким-то образом умудрялся всё выслушать, и ответить, не принизив и не возведя твои проблемы в абсолют. Ну вылетел, ну препод вредный — да, это нехорошо вышло. Но ничего, мой друг с четвёртого раза только поступил в вуз, который ему понравился. И ничего — академик! А препод — дак это бывает, я из-за одного такого вредного майора в рейс за неделю до дембеля вышел — и ещё на полгода. Тяжко, сложно, но ничего, ничего. А мама молодец твоя — так ей и передай. Или не передавай, расстроится. Но вот варенье передай, этого лета, вишнёвое Сейчас достану.

ДядьБоря вышел в соседнюю комнату, а я расслабился с чашкой чая в руке. Не помню, когда в последний раз был расслаблен. Отдыхать отдыхал, но, сейчас понимаю, всё время будто в ожидании атаки. От тепла и удобства ко мне начала подкрадываться дремота.

— Так чего приехал-то? Не просто ведь так старика повидать? Забыли чего? — услышал я и как по щелчку пальцев стал бодрым и нервным. Будто бы я оказался на экзамене перед комиссией, но комиссия эта почему-то медицинская, и врачи в белых масках уже наточили скальпели. Во рту мгновенно пересохло, будто я и не пил чай пятнадцать минут кряду.

— А, это… — начал я, следуя старому студенческому завету: «Говори, говори хоть что-нибудь! Будешь молчать — засыплешься».

ДядьБоря поставил передо мной банку с красным вареньем, будто приговор. Наконец, я собрался и выпалил:

— ДядьБорис, я это… Хотел спросить, только вы не смейтесь. У вас есть на заднем дворе есть калитка?

ДядьБоря не стал отвечать сразу. Пауза была долгой — слишком долгой для ответа на такой простой вопрос. Сердце моё танцевало тарантеллу. Я уже был готов, что он нажмёт на тревожную кнопку под столом, вытащит из-за пазухи «Кольт», лунной походкой выйдет на улицу, но он улыбнулся и ответил просто:

— Да, есть.

Вроде разговор был исчерпан, но что-то меня дёрнуло:

— А что за ней находится?

На этот раз он ответил сразу, подняв взгляд к потолку:

— Ну что мне прикажете с этим делать? Алёшка, вечно ты ставишь старика в неудобное положение. Ну идём, сам посмотришь.

Он пошёл к выходу. Я встал и направился за ним. Вот мы вышли в сад — вот та груша, с которой мы воровали плоды. Вот кусты смородины. Вот… вот и калитка. Зелёная, похожая на ту, что была в домике Бильбо в экранизации. Только более ветхая, что ли. А за калиткой — за калиткой не было никакого леса. Завороженный, я будто во сне вышел за ограду.

Это было… Это есть лето. Вечер, солнце клонится к закату. Небо голубое, как… я не знаю, самое голубое небо, которое только может быть на свете. Тепло, по-солнечному, как бывает в августе. Я стою на склоне холма — тут травы, столько травы, пахнет безумно, в траве насекомые стрекочут на все лады. Вдалеке — в часе пути, наверное, город. Средневековый, будто сошедший со страниц сказок братьев Гримм, город. Башни, стены, рыцарский замок невдалеке, дворец на холме в центре. Всё такое цветное, будто раскрашенное лучшими красками. За городом — гора, когда-то она была высокая, но будто бы обвалилась внутрь себя. На склонах горы — лес, густой, зелёный, мягкий. Рядом со мной по холму вниз струится ручей, вода журчит и играет, блики от неё на солнце падают на всё вокруг.

ДядьБоря подходит ко мне со спины, спрашивает:

— Ну как?

— Это… прямо так, как я помню… — отвечаю я.

Я и правда помню теперь. Столько всего помню, что было, было со мной на самом деле, что сам не замечаю, как на глаза наворачиваются слёзы.

— Почему же я всё это забыл? — спрашиваю я.

— Я не знаю, Алёша. Ты уехал, там школа, шестой класс. На следующее лето приехал, я тебя спрашиваю, а ты ничего и не помнишь. А потом… вы потом больше не приезжали.

Хочу спросить, почему же теперь я вспомнил, но не могу — только сижу и шмыгаю носом. Я здесь. Наконец-то я здесь.

Мы проходим и садимся на скамейку рядом с ручьём. Я смотрю на город — сумевший стать мне таким родным. Всё вроде такое же, но изменилось. Стало лучше, чище.

— ДядьБорь, а здесь что, тоже прошло… семь лет?

— Да. Мне не было нужды закрывать калитку на крючок, время тут шло так же, как и там. А помнишь, как твои родители волновались, когда ты за лето вырос как за два года? А ты и вправду вырос на два года, — говорит он и смеётся.

И я смеюсь. Мама меня тогда осенью по врачам затаскала. Тогда все говорили, что у ребёнка, который слишком быстро растёт, может не выдержать сердце.

— ДядьБорь, а ты всё ещё… Борис? — спрашиваю я, делая ударение на «о».

— А то! — смеётся он, — Кто же будет иначе следить за Королевством? Не король же.

— Это да. До сих пор досадно, как он дал мне сотню воинов заместо тысячи!

— Ну, это я его надоумил, сказать по правде. Тысячу он бы никогда не дал, да и ты бы не справился. А так всё хорошо вышло.

— Да… Как они, дядьБорь? — спрашиваю я, и в моём сердце что-то ёкает.

— Они? Хорошо. Они большие молодцы. Кайл теперь главнокомандующий. Он теперь постоянно начеку — никак у него со дня на день драконы вернутся. Что ни день, то смотры, что ни неделя, то манёвры. Если бы не Мария, он бы так и себя загнял, и ребят. С ней он счастлив.

— Погоди, то есть Мария…

— Да, они сыграли свадьбу.

— Ну, к этому всё и шло.

— Не знаю, не знаю. Она была в тебя влюблена, по-моему. Но они с Кайлом и правда хорошо друг друга дополняют. Второго растят.

— Второго?! — я удивляюсь. Они, может, на год-два меня старше. Представить себя через два года с двумя детьми… На самом деле представить себя через два года вообще оказывается непростой задачей. Горечь легонько отдаётся в моём сердце.

— Да мало того, — продолжает дядьБоря, — Мария помимо этого умудрилась практически на каждой улице по школе открыть. Не без моей подачи, конечно, но организовала она всё сама. Грамотность среди детей теперь поголовная. Она ещё больницами занимается, и ты бы видел, в какую ярость она пришла, когда узнала, что в новых шахтах опять начали экономить на безопасности рабочих! Я сам меньше испугался бы, если бы Дракон вдруг воскрес.

Брр… Дракон. Холодок пробегает по моей спине. Я невольно обращаю взор на гору, под которой погребён плотоядный змей. Нет, он убит надёжно. Мы с Кайлом и нашей сотней драконоборцев об этом позаботились.

Тут мне приходит в голову:

— Погоди, новые шахты… Это, часом не драконьи ли сокровища он там добывают?

— А то. Да и не только сокровища. Драконья чешуя стоит гораздо дороже всего собранного там золота.

— Да уж… — отвечаю я. Никак не решаюсь задать вопрос, который последние пять минут вертится на языке. И всё же. — ДядьБорь, я ведь, наверное, не смогу тут… остаться?

— Отчего же не можешь? Если ненадолго, то я калиточку закрою, а там с домом разберёшься и хоть вообще переезжай.

— Да как же? Есть же какие-то законы. Наверняка, меня здесь тоже все забыли…

— Забудешь тебя тут! Ты на памятнике освободителям от Дракона отлит прям по центру, стоишь перед дворцом. Да и просто так — каждый год все собираются в день, когда ты ушёл, вспоминают. «На старом месте», говорят. Чабыр делает внеочередные фейерверки. Впрочем, он их и так делает почти каждый день, он на этом целое состояние сколотил. Ещё бы, без этих фейерверков жить бы Королевству под гнётом Дракона ещё лет двести…

— Нет, должен быть какой-то подвох. Я не смогу тут жить, потому что я сам изменился — «там» — и теперь для меня это всё станет детским, не таким, какое было раньше. Я испытаю только разочарование.

— Алёш, ты же понимаешь, что это у тебя только в голове сейчас? Я не знаю ни одного закона, который бы запретил тебе тут поселиться. А я — придворный волшебник вообще-то!

Я чувствую, что он прав. Что нет никакого барьера, отделяющего меня от тут. Я уже тут сейчас.

— Просто… Это тот самый дом, которого так долго не хватало. Та сказочная волшебная страна, о которой так мечталось. Где меня знают, где меня любят, где я что-то могу, где я полезен и нужен. Где лето и сверчки, и камин, и друзья…

Ком подкатывается к горлу, я перестаю говорить. Он ничего не отвечает.

Я поднимаюсь со скамьи и присаживаюсь возле ручья. Вода холодная, но умыться такой приятно. Журчит. Не шипит, как из-под крана в городе, не барабанит, как дождь по карнизу, журчит. Пенится, вихрится, на секунду кажется — будто видны большие глаза, на которые падают кудри. Смутное, знакомое тепло поднимается откуда-то из глубины. Не успевая ничего понять разумом, я говорю:

— Наяда?

Вдруг брызги летят во все стороны, я отшатываюсь, и из мелкого ручья буквально выпрыгивает полупрозрачная девушка с голубыми волосами. Я смешно сижу на корточках, завалившись назад. Она подаёт мне руку и одним движением поднимает меня на ноги.

— Алёша! — звонко журчит её голос, и она обнимает меня, крепко, аж до боли в затёкших мышцах.

Я обнимаю так же, слёзы стекают по моему носу, капают, вплетаются в её волосы.

Она отпускает меня, так же резко, как и обняла, и начинает бесцеремонно вертеть, ощупывая, как хозяин, проверяя не подцепила ли собака клещей после прогулки.

— Так… Что же ты с собой там сделал? Бронхи, желудок, почки… Зубы покажи… Ой! Так, всё ясно. Рука? Отлично, на месте.

Я оборачиваюсь на дядьБорю, но он только разводит руками: духи природы, что поделать.

— Погоди, что значит «рука на месте»?

— Думаешь так просто было тебя восстановить после того оглушительного фиаско с драконом? Рука твоя была в уголь просто. Мы всё на место вернули, но была вероятность, что в течение пяти лет она отвалится. Но теперь можно не бояться.

— Ну спасибо…

— А тебе не спасибо! Это что такое вообще? Ладно, я всё готова простить, но мышцы! Мускулатура! Тебе сколько по вашему, человеческому было? Стыдно говорить! А наши все, все по тебе сохли! И кончай ржать, ты вообще понимаешь, что для наяд это…

Но я уже не могу остановиться. Наяда же машет на меня рукой и тихо фыркает, пока я прихожу в себя от глупого приступа смеха.

— Ну, рассказывай, что у вас тут, как?

— У нас? Как видишь — ещё восстанавливаемся от Дракона. Сам помнишь — всё пожжено, потоптано и помято. Наполняем ручьи, насаживаем леса. Идёт, но с трудом. Хуже всего на самой горе. Скала, камень — пока ручьи пробьёшь, пока землю нанесёшь… А ещё старик этот упрямится! Нет, он не мешает, но легко ли работать, когда у тебя над душой сидят и всё ехидно комментируют?

— Да, ты не представляешь, как я тебя понимаю. Посмотреть бы, что вы там сделали! И старика увидеть, пока он жив ещё. А ты, лично ты как?

— Как я? Ты что же забыл, что мы духи природы, ни время, ни личность не воспринимаем, как вы, люди? Я вообще не та «я», с которой ты общался, просто помню, что она тебе говорила… Да не шугайся так, шучу. Но время для нас правда по-другому течёт. Я сейчас чувствую, что не видела тебя давно, но в памяти наша последняя встреча, что вчера. Это сложно объяснить… Словом, всё хорошо, со мной ничего не может случиться.

— А почему же ты выглядишь… старше?

— Да чтобы не снизу вверх на тебя смотреть, а прямо в лицо. Не бери в голову, лучше скажи, твоя жизнь как протекает?

Я задумываюсь. Не знаю, что можно сказать о своей жизни наяде. С другой стороны, Наяде я могу рассказать всё что угодно. Оборачиваюсь на дядьБорю, но он уже как сквозь землю испарился. Как в старые добрые. Я жестом приглашаю Наяду прогуляться. Чего на одном месте стоять.

— Я… Хочешь правду? Плохо я. Не могу понять, что не так… Но я тут, сейчас чувствую, что плохо. Просто посмотри, тут, за два года я выучился на драконоборца…

— Следи за дыханием!

— … ага, именно. Выучился, потом выучил ещё сотню человек, и вместе мы победили громадного огнедышащего ящера, который мешал всей округе целую сотню лет. За два года в университете… Да ничему я не выучился и никого не победил. Переливал из пустого в порожнее два года, и всё.

— Э, нет, ты это не сравнивай! Ты сам говоришь, сотню лет Дракон тут был. Сотню! Всё Королевство не могло сотню лет его одолеть.

— Так почему же у меня получилось?

— Потому что ты попал в сказку, Алёшка! Нет, ты послушай, ты пришёл сюда, тебе о чём надо думать? О том, как Дракона победить. Тебе не надо платить налоги, не надо добывать золото, не надо следить, как растёт зерно. У тебя есть Дракон — и сколько хочешь времени, чтобы его одолеть. А там, там тебе надо делать все вот эти маленькие дела, и, что самое страшное, там ведь у тебя даже Дракона нет. Ведь так?

— Да, Дракона нет… Но я тебя не совсем понимаю. Почему это страшно?

— Ты посуди. Почему мы до сих пор травой гору до вершины не облепили? Потому что нет того одного решающего удара, который можно горе нанести, чтобы она заросла. Каждый день нужно делать что-то новое — тут ветер подогнать, тут землю подсыпать, тут белок переселить… Понимаешь?

— Ага… И всё же, хотелось бы иметь вашу способность не видеть времени. Просто делаешь, для чего создан, каждый день — и тебе ни сожалений, ни тоски по невиданному.

— Ну, вообще-то… Как ты думаешь, откуда берутся шторма и злые ветры? Не так-то просто быть наядой. Я вообще от тебя научилась.

— Что?

— Вот когда ты каждый день с утра оббегал вокруг этой горы. «Первое правило...» и далее. Я же за тобой смотрела. Видела — ты бежишь, и только. Какое глупое занятие — бежать! А ты не думаешь об этом, ты даже если замедляешься или оступаешься, то спохватываешься и бежишь дальше. И я вот смотрела и понимала, что ты в этот момент Дракона побеждаешь. Пусть ты счастливчик, тебе больше ни о чём заботиться не надо, но уж о том, чтобы бежать правильно ты заботишься изо всех сил. И когда ты к нам приходил, мы с тобой разговаривали — ты ведь только со мной и разговаривал. В смысле, не только «со мной», а только «разговаривал». И я тогда решила, что я тоже сделаю так, чтобы мне ни о чём заботиться было не надо, когда я что-то делаю. Выправляю русло — вот только его и выправляю. Только с этим драконом борюсь.

— Кажется, я понял, почему у драконоборцев было только одно правило, — усмехаюсь я.

— Да, наверное, — отвечает она, а потом смотрит под ноги. Оказалось, что мы, обойдя холм по кругу, снова подходим к ручью, — Вечереет уже.

И правда, солнце уже почти касается земли. Всё вокруг меняется в закатных лучах — так течёт время. Я замечаю, что тоже уже изменился.

— Знаешь, я боюсь, что мы можем не встретиться, — говорю ей.

— А я, не поверишь, верю. Верю, что когда-нибудь, там, за всеми границами, мы обязательно встретимся. Мы все встретимся.

— Стой, и даже ты? Как же так, ты же только что…

— Да одно другому не мешает, Алёшка. Одного без другого быть вообще не может.

Я обдумываю эту мысль — она кажется такой странной — и крепко сжимаю руку Наяды на прощание. Она же снова обнимает меня. И за секунду перед тем, как устремиться обратно в ручей, она шепчет мне на ухо, нежно:

— Мускулатура…

Я смеюсь и вытираю рукавом в который раз набежавшие за сегодня слёзы.

ДядьБорю я нашёл дома. Он жарил картошку на ужин, пригласил меня — я с радостью согласился. Я как-то не заметил, как из утра время превратилось в вечер. Издержки путешествий между мирами. После ужина я напросился к дядьБоре поспать у него в кресле. Сил идти до райцентра и останавливаться там в каком-нибудь хостеле (там вообще бывают хостелы?) не было. Спал я на удивление крепко — ни сны, ни видения меня не беспокоили. С утра дядьБоря подбросил меня на машине до электрички. Когда я доехал до первой пересадки, начала работать связь — и на меня навалились просьбы подменить назавтра. Завтра — в мой рабочий день, в который я попросил подменить меня, отработав лишнюю смену на прошлой неделе! Я отказался — с большим удовольствием — и не отвечал на звонки коллеги, посыпавшиеся после этого. Подумав, я сам позвонил начальнику и сообщил, что беру три дня отгул по болезни. Да, я никогда не брал его раньше, но это моё полное право, и тут особые обстоятельства. Как ни странно, начальник согласился без особых расспросов. Потом я зашёл в хозяйственный магазин на вокзальной площади и купил совок. Потом нашёл и купил саморезы (надеюсь, того размера). Подумал, и взял средство для мытья пола. Ещё подумал и зашёл в продуктовый — и купил торт, «Прагу», мамин любимый. Какой торт любит отчим я не знал, но я знал, что отчим, похоже, любит маму.

Уже заходя в поезд, я подумал, что было бы куда удобнее купить торт по возвращении… И наступил на ногу. Женщине, лет пятидесяти. Она посмотрела на меня испепеляющим взглядом и сказала несколько очень нелицеприятных слов. Я почувствовал, как изнутри меня поднимается знакомый, привычный дракон злобы и…

«Первое правило драконоборца: следи за дыханием», — говорю я себе и в самом деле делаю глубокий вдох, потом выдох. Чувствую как дракон отступает. Обращаюсь к женщине:

— Простите, пожалуйста. Не хотел вам помешать, устал после дороги…

Она что-то фыркает и отходит.

Я понимаю, что впереди у меня ещё очень много драконов, и что мне потребуется много времени и сил, чтобы их всех одолеть.

И в этот момент я чувствую, что вернулся домой.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...