Александр Воронов

Наши ненужные жизни

I

Он говорил, что ни один хороший поступок не окажется безнаказанным.  Он твердил о том, что каждый благодетель не способный справиться со своими внутренними порывами должен пенять только лишь на себя. Ведь тот, кто следует за этими лживыми ветрами обречен творить свои благородные поступки вкрадчиво, а затем, мчаться как можно дальше, чтобы не навлечь на себя гнев неведомых сил что распоряжаются человеческими судьбами в недоступном для смертных закулисье.  Альтруизм — это непозволительная роскошь. Самонадеянный вызов естественному ходу вещей и ничтожная попытка пойти против течения разбушевавшейся реки.  С ретивостью самопровозглашенного пророка он часто повторял слова о том никто не имеет права тягаться с природой, а затем, попросту сгинул.  В один из непримечательных дней крикливый безумец из Ясенга бесследно исчез, оставив после себя лишь блеклые воспоминания и парочку дурацких снов. Неужели все мы в конечном итоге завещаем только лишь такое наследие?

— Закрой свои глаза. — Тихо произнес девичий голос, разгоняя тучи тягостных раздумий юноши. И хоть эти слова не были обращены к нему, малейший звук, колеблющий окружающее пространство, заставлял его навостриться. В нынешней ситуации, от бдительности зависело слишком многое. Жизни. Целых три, если брать в расчет его собственную.

Он повернул голову, остановив свой взгляд на двух девочках что вместе с ним делили кров этого ветхого дома.  В тускнеющем свете единственной свечи парень увидел, как одна старательно заплетала косички другой. Та, что свивала пряди была практически совсем взрослой, в то время как вторая, явно успела повидать за свою жизнь не больше девяти зим. Они являлись друг другу родными сестрами, но их лица имели мало кровной схожести, за исключением разве что похожего оттенка глаз. В головах их тоже кружили совершенно разные ветра, и если старшая с самых первых своих сознательных лет старалась всем своим видом показаться правильной и ответственной, то младшая виделась всем абсолютно равнодушной и будто совсем отрешенной от всей этой треклятой действительности. Ее собственные мысли и порождаемые в голове образы были для нее намного красочней всего окружающего хаоса, поэтому большую часть времени она безмолвно пялилась в пустоту своим остекленевшим взором. И если в былые безоблачные дни такая картина могла вызвать разве что мимолетную усмешку, в нынешний миг безнадежного сумрака это больше походило на спасительный дар блаженного неведения.

Сколько они прятались в этом приземистом доме подобно напуганным крысам?  Сколько дней эти дряхлые стены служили их единственным убежищем от рыскающей в округе смерти?  Когда ты практически не спишь, вечера, денницы и ночи сливаются в одно неразборчивое целое, похожее разе что на разбитый калейдоскоп. Ты вроде и зришь знакомый цикл смены дня и ночи, но при этом всем остаешься где-то в стороне от столь знакомого тебе действа. Подчас кажется, что после нескольких беспокойных ночей даже мир начинает выглядеть как-то иначе, но на деле, это именно твой измученный разум начинает воспринимать его не так как прежде.  Крошечная смена привычной перспективы, а ты уже боишься потерять самого себя, цепляясь среди тумана бессонницы за знакомые мысленные ориентиры. Но вот только движась наощупь в этом густом сумрачном мороке, вместо привычных тебе троп и маршрутов ты можешь наткнуться на нечто странное и абсолютное нездешнее. На совершенно чужие и незнакомые тебе самому мысли, будто явившиеся откуда-то извне.

Иногда юноше даже хотелось поддаться. Подняться с подоконника, на котором он сидел большую часть времени как в каком-то нелепом гнезде и даже не бросая взгляд на девочек подойти к небрежно забаррикадированной двери. Вслушаться в то, что происходит по ту сторону четырех стен и тотчас различить ставший уже знакомым звон ветряных колокольчиков. Они привычно пели, заполняя своей незатейливой мелодией все пространство наружности. Так и маня к себе своим умиротворяющим звучанием, к которому так сильно хотелось подобраться ближе. Сделать хотя бы еще один крошечный шаг навстречу. Выйти за эти давящие стены дома хотя бы ненадолго. Всего на минутку.

— Что… Что ты делаешь? — Окликнул юношу взволнованный голос. Тот, не сразу поняв что происходит вздрогнул, осознав, что находится не у окна, а стоит возле груды уродливой мебели что блокировала ведущую на улицу дверь. При этом всем что-то неистово душило его, колким и сухим терном вжимаясь в шею и норовя пробраться своими злыми стеблями в легкие. Это был пьянящий дым от идущих с улицы благовоний, терпкого запаха которого он даже не чувствовал пока был в этом извращенном гипнотическом трансе.

Он обернулся, обратив свой растерянный взгляд на старшую из девочек. Слов чтобы что-то ответить попросту не находилось, поэтому он лишь молчал, продолжая всматриваться в нее как в единственную реальную вещь среди царства лживых миражей. Подогнув под себя ноги, она по-прежнему сидела со своей сестрой на полу, но руки что доселе плели косу были теперь недвижимы.

— Тебе нужно поспать. — Промолвила она, настороженно прищурившись.

— Ты только этого и ждешь? — Резко ответил юноша, схватившись одной рукой за спинку стула, выглядывающую из нагромождения хлама.  Он постарался сжать ее в своей ладони настолько сильно, чтобы ощутить отрезвляющую боль что поможет прийти в себя.

— Зачем ты припираешься?  Неужели ты не видишь, что они уже начали влиять на тебя?  Неужели ты не понимаешь, что рано или поздно тебе все равно придется сомкнуть веки?  Даже если они явятся сюда вновь тебе попросту нечего будет им противопоставить!

На этот раз парень ничего не ответил, и только лишь коснулся своего лица, сжав пальцами переносицу близ утомленных глаз.  Девушка вторила его внутреннему гласу, повторяя сейчас все то, что он прокручивал в своих мыслях много-много раз. Как бы этого не хотелось, он не сможет бодрствовать вечно.  Если он не хочет окончательно потерять связь с действительностью и собственным разумом ему нужно будет отдохнуть.  Ему нужно довериться девчонке. Но как решиться на такое? Она ведь ненавидит его.

— Ты боишься, что в момент, когда ты уснешь нависшая над домом опасность исчезнет? — Вновь заговорила девушка, будто ведая о каждой его мысли. — И что в этот момент я убью тебя?

— Будто ты не мечтаешь об этом. — Пренебрежительно ответил парень, отвернувшись куда-то в сторону и уставившись в темное пятно в углу что не было освещено свечей. Казалось, что мрак двигался и растекался как чернильная клякса.

— С этим было бы глупо спорить неделю назад, но произошедшее все изменило. Теперь, когда мы заперты здесь и трясемся от каждого шороха все белые обиды выглядят нелепо.  Хотя, сделанное тобой невозможно назвать обидой.  Нет слов чтобы описать всю ту мерзость что ты сотворил, Йер.

И немногословный Йер вновь остался безмолвен, осколками своего измученного разумения стараясь взвесить все и понять, что ему нужно делать. Как бы он не хотел казаться сильным, ноги уже попросту не держали его, а спутанные и ободранные мысли больше походили на какое-то многоцветное месиво. Он был на исходе всех вообразимых лимитов человеческого тела и какого-либо выбора действительно не оставалось. Он сделал все что мог и держался до последнего, храня свой вынужденный дозор. По крайней мере, даже если что-то и случится, его совесть в этом плане будет чиста.

— Хуже уже не будет. — Заключил он, направившись к расстелившимся на полу возле сестер подушкам и одеялам.

Устраиваясь на импровизированном ложе, он разве что успел пересечься взглядом с хранящей безмолвие младшей. Ее до невозможности выразительные серебристые глаза были вперены прямо в него, и очевидно, могло подуматься будто эти очи чего-то терпеливо выжидали. Но нет, Ренеска все еще была отстранена и безучастна, просто ее глаза всегда походили на замерший по неведомой причине водоворот из самых разных эмоций и чувств. Когда-то эта заверть неистово кружила неудержимой ничем бурей, но затем, все вдруг почему-то смолкло и остановилось. Остался только лишь этот запечатленный во взгляде отпечаток тех неведомых мгновений. Будто навеки скованная и плененная равнодушным льдом прекрасная лунная бабочка. У ее сестры и близко ничего подобного не было во взгляде.

— Недавно мне казалось точно также. — Полушепотом ответила старшая и шурша платьем поднялась на ноги. — Спи спокойно, живодер, я буду сидеть и слушать также внимательно как это делаешь ты.

И она действительно устроилась на подоконнике и стала вслушиваться в то, что происходит на улице. Иногда, она с величайшим трепетом позволяла себе отодвинуть плотную темную занавесь, загораживающую окно, чтобы посмотреть, что происходит по другую сторону хрупкого стекла, и каждый раз страшно корила себя за подобную самонадеянность.  Те, кто был там, кто являлся неотделимой частью ужасающей процессии мог почувствовать, что на них смотрит кто-то чужой. Всего-лишь неосторожный миг, и кто-то из беспорядочного потока смазанных призрачных лиц цепко словит девичий взор, как пламя ловит заблудшего мотылька.

— Скоро все закончится, Ива. — Тихо пролепетала Ренеска, апатично подбираясь к своей сестре и привычно цепляясь за ее теплую руку. — Скоро меня заберут.

— Не говори глупостей, никто тебя не заберет. — Отвлекшись от окна и улицы хмуро ответила Ива.

— Заберут. Просто вы с Йером все это время смотрите не туда.

— Куда же нам нужно смотреть, Ренеска?

— Вам нужно смотреть в себя.

Под странный разговор двух сестер Йер сомкнул веки, и в тот же неуловимый миг рухнул в черный как самая мрачная бездна сон. Разум попросту сгинул в вожделенной им тьме, и Йер даже не успел допустить мысли о том, что по-настоящему он не желал засыпать не из-за ненавидящей его Ивы и даже не из-за шаркающих возле дома вторженцев.  На обратной стороне яви он страшился повстречаться с тем, что уже очень давно разлагало его жизнь.  Он боялся вновь услышать тот самый до боли знакомый нервный голос сгинувшего безумца из Ясенга.

II

Никто и никогда не упомнит своего первого в жизни вдоха, но шанс словить и осознать последний у каждого человека был и есть всегда. Отправная точка, начало всех начал всегда прячется где-то в тени, но конец этой извилистой линии неизбежно и неотвратимо возвышается впереди роковым монументом, не скрываясь и не таясь в перечеркнутых потемках беспамятства.  Этот принцип так походит на сон.  На видение, в котором ты оказываешься если и не в центре разворачивающегося действа, то хотя бы на его подступах.  И если спорадичный миг заветного начала одной людской жизни может словить и запечатлеть в своей зыбкой памяти кто-то другой кто находился в ту секунду поблизости, то исконное начало всего человечества теряется в спирали абсолютной безызвестности. Кто помнит самый первый вдох самого первого человека что был в начале всего сущего?  Никто.  На том месте зияет лишь беспредельная и неосознаваемая лакуна. Есть догадки, о природе которых почему-то даже не хочется думать. Суеверия, что тщатся подарить отраду каждому страждущему. Но доподлинно никому неведомо, как и когда все началось.  А главное, зачем. И только лишь конец по всем правилам неизбежно виднеется впереди как резкий обрыв ведущий в самую мрачную пропасть. Как завершающий все чудовищный слом, после которого уже ничего нельзя будет исправить. И сейчас, он находится как никогда близко. На наш век выпал редкий шанс увидеть грандиозный закат всего. Мы станем свидетелями конца света.

Ива чувствовала, что вереница неотличимых друг от друга бледных лиц все еще двигалась по ту сторону окна, и казалось, что ей не будет никакого конца и края. Не способная сдержать любопытства девушка все еще отодвигала занавесь, бросая опасливые взгляды на нескончаемый людской поток что проходил мимо их дома.   Это были захватчики. Та самая скорбная причина, по которой они прятались в этом дряхлом доме страшась жечь свечи и хотя бы незначительно повышать голос при разговоре. Захватчиков было невероятно много. Их было попросту немерено. Это была чудовищная туча, которую не охватить взглядом даже с самой высокой в мире горы.  Бесконечные, тянущиеся к самому горизонту ряды, понуро шагающие в вперед с одной лишь им известной целью.

Они вели себя странно. Охваченные иноземным дурманом и подчиненные звоном бесовских колокольчиков они будто находились в глубокой дреме, превратившись во что-то неживое и лишь отдаленно похожее на людей. Их глаза были безжизненными и пустыми, и подметив это можно было запросто обмануться. Ведь стоило стылым очам завидеть чужака, эти ледышки сразу же вспыхивали пламенем, а внутри сгорбленных тел пробуждался скроенные из ненависти неистовый зверь.

Ива видела это в самый первый день, как только захватчики ступили в их крошечное поселение близ западного тракта. Без какого-либо оружия из стали, облаченные в одни лишь лохмотья, они растерзали княжеский гарнизон, местное ополчение и сотню несчастных жителей. Их было слишком много, и поистине невозможно было сыскать слов чтобы описать эту грандиозную численность. Можно было лишь сказать, что это была сила, способная несколько раз изувечить и изничтожить весь мир.  И казалось странным, что Йер, Ива и Ренеска могли так нелепо скрываться от нее вот уже несколько дней, таясь в тщедушных стенах едва лишь способных выстоять перед еще одним осенним ураганом. Мысли девушки уходили все дальше и дальше, а заполонившая всю округу неестественная тишь притупляла бдительность. Ренеска, как назло, больше не доставала свою старшую сестру расспросами и прикосновения, и веки той медленно тяжелели, обманывая разум тем, что в любой момент их можно будет распахнуть при помощи несущественного усилия. Но, надобности в этом так и не последовало, и Ива попросту приткнулась к тонкой занавеси как к подушке и отправилась в мир снов вслед за Йером.

Все вокруг в их маленьком убежище было будто окутано маревом дремы, и невозможно было сказать сколько прошло времени до того момента как беспокойный отдых Йера поколебал негромкий звон.  Он едва лишь успел приоткрыть свои глаза и увидеть стоящую в темном углу Ренеску, как что-то утащило его обратно в неконтролируемое забытье.  Еще много часов мерзкие видения трепетали перед ним как встревоженное пламя свечи, а затем медленно принялись исчезать, оставляя после себя лишь ускользающую полупрозрачную дымку.  Когда он окончательно пробудился и поднялся с устланного одеялами пола, то чувствовал себя намного лучше, чем прежде. Ясность ума вернулась к нему, но только теперь она была отравлена не безобидной усталостью, а едким ядом ненавистных образов что вновь сумели настичь его уязвимое спящее сознание.  Он вновь слышал потусторонний голос и вновь видел искореженное месиво из изувеченных трупов, чьи раны сочились реками крови несуществующего и невозможного цвета. Он видел кружево из теней, образующих нерушимую клетку, и содрогался от отголосков неземного ритма, трескающих хрупкий разум как осенний лед.

Йер осмотрелся, приметив что Ива нервно что-то ищет среди кувшинов, заполняя тесное пространство дома неприятным нервным звоном. Ее младшая сестра недвижимо стояла, поблизости повернувшись спиной и можно было увидеть, как на ее плечи ниспадал усеянный бесчисленными косичками водопад из пышных белесых волос.

— В чем дело? — Спросил парень, приподнявшись и устроившись на коленях.

— Вода. — После продолжительной паузы прошипела Ива. — Ее больше не осталось. Совсем.

Услышав это Йер вскочил на ноги, сосредоточив на старшей из сестер свой обвиняющий, полнящийся громом и молниями взгляд. Вот и цена его отдыха. Вся оставшаяся у них вода вдруг внезапно решила исчезнуть.

— Половина бочки не могла просто взять и пропасть. В чем дело, Ива. Ты должна была следить за всем.  Неужели ты уснула? Только не говори, что ты уснула. — Раздражено произнес юноша чуть громче шепота, будто позабыв что в этих хлипких стенах лучше всего было хранить абсолютное беззвучие.

Он вознамерился сделать шаг поближе к бочке, но вдруг наткнулся на повернувшуюся в его сторону Ренеску. Она пристально смотрела на него своими чрезмерно странными глазами, и от этого становилось попросту не по себе. В них, будто была безжалостно пленена жизнь. Она безотрадно скорбела за завесой непроглядного мертвого тумана, и можно было увидеть только лишь смолкающие вдали отблески, походившие на мертвый свет уже давно сгинувших в темной безвестности звезд.  Подобный союз блещущего красками орнамента жизни и посмертной пустоты вгонял в ступор из-за своей невозможности. Слишком завораживающе, слишком отталкивающе, слишком неправильно для всех воцарившихся в нашем мире парадигм и смыслов.

— Ты знаешь где оседают все перелетные птицы что сбились с пути, Йер? — Произнесла светловолосая девочка, все еще пронзая своим неестественным взором взбешенного парня.

Но тот ничего не ответил. Только лишь долго смотрел на Ренеску с переменчивым недоумением, понимая, что услышанная бессмыслица сама по себе проникла в его искаженный дурным сном разум и принялась против его воли сплетаться в полноценный и единый узор. Он чувствовал, что весь этот бред не был хаотичным набором букв и образов.  Ренеска хотела что-то ему сказать, и говорила на исковерканном языке того места, о котором Йеру меньше всего хотелось думать. Она всегда говорила на нем, но вот только юноша никогда не слушал ее и не придавал никакого значения брошенным в пустоту предложениям. Или же, попросту не хотел этого делать.

— Я лишь хочу помочь сделать все правильно. — Добавила младшая из сестер, не удосужившись продемонстрировать на своем отрешенном лице хоть какую-то человеческую эмоцию.

Парень замер в непродолжительном ступоре, понимая, что злиться здесь было бестолку. Да, это Ренеска лишила их остатков воды. Кто еще был способен на такое, если не она?

— Похоже, что я что-то упускаю. — Сказала Ива, все еще сжимая в своих руках один из опустевших кувшинов.

— Ты уже упустила все что нужно. —  Пренебрежительно отмахнулся Йер, не отрывая своего пристального взора от младшей. — Я схожу за водой. Один.

Не дожидаясь ответа Ивы и даже не интересуясь ее реакцией, парень направился в сторону занавешенного окна. Осторожно одернув край тугого полотна, он бросил спешный взгляд на ставшую чужой улицу, будто еще наивно надеясь увидеть там безлюдную тишь и пустоту. Но нескончаемая цепь отряда все еще неизменно продвигалась вперед тысячью слипшихся меж собой ног, невзирая ни на густеющие тона вечерних сумерек, ни на завывающие ветер. Кому как не ему знать, к чему все шло.

— Нет, не позволю, не дам. — Зачастила девушка, спешно подобравшись к Йеру. — Если мы и пересечем порог дома, то все вместе.

— Я найду воду и вернусь.  Не превращай все в фарс. — Упрямствовал тот, злобно посмотрев на Иву что остановилась между ним и забаррикадированным выходом.

— Ты не сбежишь, оставив нас, живодер. Мы пойдем на улицу только вместе. — Повторила девушка дрожащим голосом.  Похоже, что она действительно боялась остаться с одной лишь своей сестрой.

— Вот оно как. Теперь ты нуждаешься в чудовище, которому желала только лишь мучительной смерти? — Йер огляделся, будто проверяя не забыл ли он чего важного. Затем, отвернулся от девушки и направился к столу, взяв оттуда затупленный нож и заткнув себе его за пояс. — Делай что считаешь нужным.

Ива хмуро покачала головой, после чего опустилась на колено возле своей сестры и принялась старательно объяснять ей как себя вести. Не выпускать ее руку, хранить полное безмолвие и спешно следовать за ней.

— Не трать слова, ибо они ничего не стоят. Твоя сестра всегда будет делать то, что посчитает нужным. — Йер схватился за спинку стула что торчала из нагромождений хлама, принимаясь медленно высвобождать проход наружу.  — И молись Огню чтобы она не посчитала нужным отдать нас на растерзание этим тварям.

Ренеска лишь сдавленно улыбнулась, будто неумело заставив себя это сделать.

III

В оккультных писаниях своего отца он однажды увидел причудливый символ существа похожего на свернувшуюся змею, разверзнутой пастью вцепившуюся в свой собственный хвост. Как и все другие безумные заметки и рисунки это изображение было запечатлено на пожелтевшей бумаге едва понятными дерганными линиями, но их примитивной скудности было достаточно чтобы уловить главную суть — чернила слагали абстрактный облик бессмертного создания, обреченного вечно пожирать самого себя.

Еще в детстве Йер часто размышлял об этом закольцованном змее. Что, если однажды его слепой ненасытный голод смолкнет хотя бы на крошечный миг, и он перестанет вгрызаться в свою собственную плоть?  Что станет если он освободится из этой извращенного вековечного плена собственного неведения и его прозревшие глаза среди кровавых брызг и завесы багровой ярости вдруг различат лежащий перед ним человеческий мир?

Йер не знал как бы повел себя тот вымышленный змей с отцовских картинок, но зато прекрасно видел то, во что превратил его родной край змей настоящий. Сотканный и сплетенный из сонма безликих человеческих тел. Многоглазый и многоголосый, с отвратительной чешуей из очерненных, вывернутых наизнанку смыслов и дыханием, походившим на переиначенную мелодию безвинных ветров.

— Не смотри на них.  — Шепотом произнесла Ива, обращаясь к сосредоточенному юноше.  Он и так прекрасно знал, чего нельзя делать, поэтому даже не удостоил девушку своим излюбленным раздраженным взглядом. Похоже, что той было слишком страшно, из-за чего она и не могла удержать язык за зубами. От волнения ее глаза были широко раскрыты, а голова то и дело судорожно подрагивала. — Ты ведь знаешь куда ведешь нас?

Он то прекрасно это знал, но вот к великой странности старался всеми силами об этом не думать. Шел будто повинуясь какому-то странному порывистому наитию, лишенному как слепленного из цветов мысленного образа, так и какого-либо словесного предположения.

Покинув стены дома, в котором они так долго прятались Йер с непривычки ощущал себя выброшенной на берег рыбиной. По сравнению с четырьмя тесными стенами на улице было слишком много свежего воздуха, слишком много незанятого ничем пространства. Но вот только теперь все это раздолье приходилось делить с опасными чужаками, и любой неправильный шаг грозился обернуться фатальной ошибкой. Неровные улочки тесной деревушки были будто изуверски выпотрошены, превратившись в скроенный из взмокших досок, трупов и истоптанной грязи уродливый лабиринт, в котором, детям придется подобно крысам пробираться к намеченной цели.  Быть может, стоило подождать? Они бы протянули без воды еще день, быть может даже два.  Быть может у них бы хватило сил чтобы сделать вылазку позже. Но Йер понимал, что дело было вовсе не в воде. Они сидели в этих четырех стенах как приговоренные, медленно сходили с ума, изнемогали от безделья и давящей атмосферы постоянной опасности.  Им было тошно от друг друга, от тесноты, от самих себя, и возможно Ренеска подарила им глоток вожделенной свободы, всучив хоть какой-то основательный повод рискнуть всем и выбраться наружу.

Крепко держась за руки, они своей собственной крошечной цепочкой юркали среди выдернутых заборов, поросших огородов и разворошенных курятников. Понимающая ночь скрывала их хрупкие силуэты за чернильной завесой, сострадательно отводила беду кружевом теней и разливала по разоренным улочкам немую тишь, позволяя тем самым лучше слушать и слышать. Троица будто и не спешила вовсе, подолгу задерживаясь то у одного, то у другого укрытия, поджидая наилучшего момента чтобы переметнуться к следующей впадине или огромному снопу пересушенного сена близ сложившегося точно хлипкий шалаш амбара.

Под конец пути вся их одежда и даже лица были полностью запятнаны грязью и осенней слякотью. Впереди уже высился нужный Йеру дом, и если прежде дорога до него не заняла бы и пяти минут, то сейчас дети добирались до него больше часа.  Когда-то очень давно, это строение было явно изящней и красивей многих деревенских построек, но сейчас, оплетенное зеленью и отданное во власть гниению оно превратилось в такую же ничтожную приземистую избушку, походившую на навал выловленных из моря почерневших корабельных досок. Вот оно, наследие.  Отчий Дом представал перед Йером олицетворением сгнившего и разложившегося разума его безумного отца. Некогда светлый и ухоженный он превратился в нечто безнадежно хмурое, темное и надломленное.  Превратился в уродливое гнездо, свитое из терна разочарований и переломленных ветвей тлеющих воспоминаний. Зачем он пришел сюда вновь?  Ведь точно не из-за сокрытого в сенях полноводного колодца…

До входной двери оставалось совсем чуть-чуть, и настороженные дети словно став продолжением темной ночи упрятались за массивным плугом. Впереди было что-то не так.  Один из вторженцев почему-то стоял в стороне от движущегося людского потока, смотря куда-то вдаль. Хоть и спиной, но он замер на пути к дому, и это могло стать серьезной помехой. Дети решили ждать пока тот уйдет, и прижавшись друг к другу осторожно облокотились на вонзенный в землю плуг. Минуты тянулись слишком долго

— Что… — Тихим, будто легкий ветерок шепотом произнесла неуверенно Ива, будто вынудив произнести себя заветное первое слово, после которого назад пути уже не будет. — Что могло превратить соседского мальчика по имени Йер которого я знала в детстве в то, чем ты стал?

Но юноша ничего не ответил, только лишь медленно повернулся и пренебрежительно посмотрел сквозь Иву.

Они беззвучно просидели около часа, вслушиваясь в чаянья несмолкающего ветра и тревожный клокот собственных сердец.  Человек в отдалении за все это время так и не пошевелился, продолжая упрямо стоять в своем непоколебимом трансе точно незавершенное изваяние.

— Медленно крадитесь, когда я подзову вас к себе. — Констатировал Йер, и выпрямившись тихой поступью направился в сторону темнеющей впереди двери. Ива находившаяся позади неразборчиво запротестовала, потянула за юношей руки, но тот предвосхищая подобное сделал все слишком резко чтобы она могла хоть как-то его остановить.

Он неотрывно глядел на спину отпавшего от отряда чужеземца. Та, медленно вздымалась от дыхания и больше никаким шевелением не обличала в нем что-то человеческое и разумное. Йер так и семенил к двери дома, не отворачивая головы от едва подрагивающего силуэта. Под ногой парня что-то ощутимо надломилось и треснуло. Йер мысленно выругался, сжал зубы от злости, но похоже, что покровительствующий ему ветер не донес до чужих ушей обличающего звука.

Вот и вход. Это было куда проще чем казалось, и Йер даже тускло улыбнулся. Потянув ручку на себя, парень приоткрыл трухлявую дверь, страшась лишь того, что та слетит с ржавых петель и трухой осыплется наземь. После, поманил жестом сестер. Те, держась за руки спешно повторили его путь.

Это крошечное приключение роилось в груди юноши воодушевленностью, но его исход вновь опрокинул Йера в вязкий омут гнетущей безнадежности. Когда девочки уже юркнули внутрь дома, он вдруг остановился как вкопанный, уставившись на белеющую землю перед своими ногами.  Там, были небрежно разбросаны чьи-то облезлые останки, а с мраморного животного черепа на него глядели две зияющие чернотой глазницы. Из одной, наружу прорастало что-то вроде иссушенной ножки болезненного гриба, будто что-то внутри умершего существа упорно тянулось к отголоскам отнятой жизни. Эти черепа, ими была добротно усыпана вся округа.  Обрамленные россыпью белесых костей или небрежно брошенные на землю в окружение мерзких грибов, они устлали собой все подступы к дому, образуя собой один большой стихийный погост. Некоторые черепа были вытянутыми — скорей всего принадлежали свиньям, но другие, коих было большинство, имели небольшие рожки, по которым можно было узнать коров. Похоже, что живодер истребил весь скот до которого мог добраться.

— Что ты делаешь. —  Прошипела Ива, вцепившись мертвой хваткой в предплечье парня и потянув его на себя. Тот, не сразу очухался, из-за чего ноги его заплелись и споткнулись о порог. С приглушенным грохотом он ввалился в дом, но Ива успела его поймать, ощутив на себе всю тяжесть его тела.

От разнесшегося звука, дети замерли точно нарисованные, а фигура, стоявшая на улице, наоборот медленно зашевелилась будто ей передали долгожданное право на жизнь и движение. Летаргия, нарушенная негромким, но все-таки шумом, улетучилась прочь и его голова принялась рывками вертеться по сторонам. Не обнаружив ничего необычного, темный силуэт еще немного помедлил, после чего понуро направился в сторону нескончаемой процессии и наконец бесследно затерялся в ней как капля теряется в океане.

Когда все стихло, Ива медленно заперла вход, после чего принялась оживленно искать тряпки что смогут послужить занавесью для не зашторенных окон. Йер все это время ошарашенно стоял на месте, уткнувшись взором куда-то в пустоту.  И если бы ночь бессовестно не очерняла все вокруг, можно было бы увидеть, как лицо его сделалось бледным как зимнее небо.

— Так соскучился по своему дому? — Спросила Ива, уже даже и не на надеясь на какую-либо реплику.

Но Йер вдруг ответил, пусть даже и другим вопросом.  Причем сделал это без какой-либо издевки и пренебрежения.

— Вы свалили все эти кости у дома? — Произнес он, не находя куда деть свои руки.

— По-твоему они сами здесь оказались? —  Ива дополнила весь этот диалог из вопросов еще одним. — Жест бессилия. Все вдруг решили, что если притащат кости к дому живодера, то они встанут у тебя поперек горла и ты сдохнешь.  Но ты уже давно сбежал. Отвлек жителей пожаром, перерезал всех животных в деревне и сбежал прочь. Зачем?  Я устала это у тебя спрашивать.  Ты такой же безумный, как и твой отец.

— И неужели никто не заметил? — Тихо поинтересовался Йер, провел пальцами по дверной ручке и вообще полностью сосредоточился на ней, будто не желая поднимать взора на беседовавшую с ним девушку.

— Не заметил чего? — Утомленным тоном выговорила Ива.

— Что все были заражены. В крови их плескалась морская чума. Сначала ведь животные, только потом люди.  Болезненные грибы на их трупах. Бледные и мерзкие. Неужели никто из жителей не увидел? — Обрывисто залепетал Йер, спешно бросаясь короткими фразами. Будто иначе не мог. Будто что-то внутри него противилось подобной исповеди.

Девушка ничего не отвечала. Йер думал, что она всматривается в окно, пытаясь тщетно различить среди темени и белесых костей едва заметные чумные грибы, но на самом деле она даже и не собиралась этого делать. Только лишь нахмурилась, чувствуя, как противоречивые мысли противно царапают ее голову изнутри.

— Откуда тебе было знать про это? Про то что весь наш скот заражен? — Наконец вопросила она, скрестив на груди свои тонкие руки.

— Меня донимают сны, Ива. С тех пор как отец бесследно исчез из Ясенга. Стоит мне сомкнуть веки и уснуть как я слышу его настойчивый голос. —  Йер настолько сильно сжал ручку двери, что это казалось ненормальным. Руки его заметно тряслись. — Я вижу места, которые сложно вообразить и еще сложнее описать словами.  Формы, фигуры которых не может быть, цвета которых не существует, ритм что не просто слышишь, а чувствуешь всем своим естеством. Эти просторы говорят его голосом. Они говорят мне что делать.  Говорят, убить всех животных. Говорят, вернуться в деревню перед днем, когда границу прорвали. Говорят…

Что-то громко треснуло. Вжавшиеся в ручку пальцы Йера с корнем выдрали ее, и теперь, утканная гвоздями и щепками она находилась в его руке.  Несколько мгновений поглядев на оторванную ручку он перевел нездорово поблескивающий взгляд на Иву.  Та, насупилась, все еще держа руки сложенными на груди. Затем, что-то заставило его повернуться в сторону замершей в тени печи Ренески. Глаза той все еще были отрешенными, но по-прежнему будто что-то выжидающими. Словно все эти отчаянные истерики она видела миллионы раз, и лишь ждала их закономерного исхода.

— Говорят, что пора уходить. — Тревожно прошептал Йер, выпустив дверную ручку из пальцев и позволив ей с шумом обрушиться на половицы.

— Река, безликая и безродная река окружила наши бумажные гнезда и мчится вперед. — Почти что радостно произнесла Ренеска, будто подхватывая какую-то детскую считалочку. — Мертвые хоронят живых, а ветер-обманщик пришедший издалека срывает листья что еще нельзя срывать.

—  Пора уходить. — Повторил Йер, неотрывно всматриваясь в слишком живое и слишком мертвое лицо Ренески. — Но я не хочу этого делать.

— Слова у тебя противные, некрасивые.  Ты не сам себя сшил. В тебе кружат чужие мысли, тебя слепят цвета чужих снов.  Один раз оглянулся не туда и что? Ты видишь душащие нити, уходящие в небо из нездешних льдинок, но они все еще насквозь прошивают твое сердце. Наше сердце. И дергаются. И будоражат тебя. Чего ты хочешь, Йер?

Парень сделал несколько шагов навстречу девочке, опустился перед ней на колени, оказавшись так близко к ее глазам как еще никогда не был. Он не знал, что ответить ей. Верней знал. Одно единственное слово само просилось наружу, и уста его уже разомкнулись чтобы его произнести. Но затем он понял насколько будет нелепо и глупо озвучивать эти семь букв. Потому что он уже делал это тысячи и тысячи раз, и потому что видел реакцию девочки и знал все ее слова наперед. И Ренеска знала, что он уже отвечал ей, и знала как она отреагирует. Теперь для того, чтобы общаться им даже не нужны были слова. Образы, зарождающиеся всполохами туманностей и тающие гибнущими звездами, говорили все за них. Вырывались из их умов и сердец, вьющимися лентами сплетаясь где-то в незримости эфира.  Они просто смотрели друг на друга, понимая все без каких-либо ненужных речей.

Эти ее проклятые глаза. В них был тот самый неузнаваемый цвет из снов. То ли плененный ею, то ли наоборот, пленяющий ее саму.

Пальцы легли на плечо Йера, сильно вжимаясь в кость. Тот с силой сомкнул веки будто взор его затуманило, покачал головой чтобы отогнать морок и взглянул наверх, увидев в сумраке лицо напуганной Ивы.

— Что все это значит? — Пробормотала она горько.

— Вновь коровы, Ива. Я вновь должен убить коров.

IV

Сидя на подоконнике, он держал в своих пальцах ручку проржавевшего ножа.  Человеческие предметы. Приспособления для того, чтобы облегчить путь по своей предопределенной жизненной черте.  Вещи что были созданы при помощи странного дара уникального мышления, способного заходить намного дальше вспышек инстинктов и бессловесных порывов других неразумных существ.  Человеку под силу искажать окружение, подло подчинять себе ветра и переиначивать неприкасаемые для всех других смыслы.  Подчас кажется будто эта особенность чрезмерно несправедлива. Слишком уж большой хаос она привносит в симметрию мироздания, слишком уж сильно кренит чашу весов. В мире, где все ограниченно внутренними рамками, клетками, чертами и негласными законами появление неограниченного ничем существа подобно насмешке или фатальному просчету. Лазейка в их голове что позволяет миновать все мыслимые и немыслимые барьеры сродни болезни для всего мира. И рано или поздно, эта губительная хворь спровадит его к одному единственному предписанному концу.

Йер больше ничего не говорил, ничего не делал и никак не реагировал на встревоженный лепет снующей возле него Ивы.   Только лишь недвижимо сидел на подоконнике будто оставленный всеми прокаженный, вглядываясь стылыми глазами в движущуюся мимо деревни бесконечную вереницу чужеземной процессии. Трепетали на ветвях еще уцелевшие листья, вдали среди осеннего сумрака вспыхивали редкие зарницы. Минуты слагались в часы.

Перед глазами Йера со странной выразительностью мелькали фальшивые мысли и образы.  Он видел, как его напряженная рука вонзает проржавевший нож в горло Ренески, и то, как она с насмешкой смотрит на него невзирая на хлещущую из раны кровь. Что-то оттягивает его назад, и вот, он вновь на подоконнике. Буквально ощущает как на этот раз нож упирается в его собственные клокочущее в груди сердце. Он с невыразимым усилием надавливает на упрямую ручку, пытаясь зайти лезвием под ребра, но все напрасно. Потусторонний ритм в его голове обернулся душераздирающим воем, что-то хлестануло его по щеке и разорвало на лоскуты столь реалистичное наваждение, начав все сызнова. Часы слагались в дни.

Веки тяжелели, и он засыпал. Медленно подбирался к неотвратимой черте, после которой как он думал все закончится.   Темнота забытья утягивала его разум в свои тесные объятья, а вместе с ней касалась его изнеможённого тела терпеливая Ренеска. Стягивала его на пол, невозмутимым взором вглядываясь в покрасневшие от усталости и слез глаза сдавшегося Йера.  Тот, еще что-то пытался ей сказать, но она его даже не слушала.

— Их всех уничтожила бы болезнь. — Твердил парень в бреду. — Если бы я не убил коров.  Если бы не спас деревню. Все чужеземцы бы заразились и умерли. Если бы не я, если бы не эти сны. Все было бы иначе.  Зачем опять подчиняться им. Я не хочу, пожалуйста. Все наши действия бессмысленны. Все это обман. И ты… тебя тоже…

— Просто дай мне уйти, Йер. И все закончится. — Прошептала она, проведя ладонью по лицу юноши и закрывая его веки. Пальцами она коснулась его лба, будто вознамерившись проникнуть под череп.

Йер напрягся в последний раз и обмяк, рухнув в странный полусон. Знакомые многоцветные просторы привычно нахлынули на него со всех сторон, но давящая на лоб рука девочки не позволила ему сгинуть в них окончательно. Вместо этого явившая себя беспорядочная вереница многоцветных образов мешалась с грубыми и четкими формами реальности, превращая все вокруг в бредовую мешанину из неразличимых образов и черт. Темные своды разваливающегося дома превратились в одну огромную палитру, где сияли, стекали линиями и перемешивались все возможные оттенки необъятной вселенной. Время принялось консультировать умирающей птицей, то замирая на месте, то наоборот стремглав вырываясь вперед, а затем, и вовсе истлело, разлетевшись тщетными искрами. Дряхлые стены рассыпались слезами теней, а рухнувшее небо исказили ветвистые полосы трещин, точно оно было смятой кем-то бумагой. Йер будто стал всем на свете, и ничто больше не втискивало его в тленный мрамор, увитый орнаментом красных нитей. Он был берегущим неприкаянные души ветром, способным умчаться далеко, он был глупой мыслью что зародилась и зачахла в чьей-то голове, он был яркой негаснущей звездой что способна была озарить своим светом бессчётное множество миров.

Он был глазами на коре дерева, затерявшимися где-то посреди плена заснеженного леса…

Незримая и непостижимая сила вцепилась в его бесплотное тело, будто полоснув саму душу. Он вновь вернулся в уродливые стены дома и тесноту, а над ним склонилось сплетенное из мерзких темных нитей его отвратительное отражение с личиной отрешенной девочки.  Оно неистово кромсало его мечты чью суть невозможно было даже осмыслить и сжигающей все на своем пути пунцовой кометой алчно устремлялось вглубь бездонного омута его опаленных мыслей, рьяно желая добраться до чего-то очень важного.

Мир вокруг содрогнулся, будто что-то сумело обуздать его и неведомым образом ранить непостижимое естество. Соцветьем снов как кистью нитевое отражение глубоким шрамом выцарапало на многослойном холсте реальности неровную линию.  Сюда вдруг хлынул пробирающий холод. Слишком настоящий для изнанки. Слишком прямолинейный и простой. Еще один мазок, и вот, впереди уже виднелось какое-то неправдоподобное место, где явь и причуда сплавлялись в нечто неразделимое и единое. Последнее неподатливое движение в сторону, и все вокруг заполнил собой размеренный потусторонний ритм. Из выведенных и сложенных воедино трех разноразмерных штрихов вырвался наружу мерцающий точно небесное сияние свет.

Ренеска поднялась на ноги и направилась в сторону сложившихся неровным треугольником вычерченных в воздухе полос. Вырывавшийся оттуда снег бил в ее лицо, растрепывал волосы холодный ветер, но она зачарованно шагала вперед, пока не сгинула всецело в неописуемом цвете и заснеженных просторах, средь которых Йер успел увидеть самое сердце извечного кошмара.

Диссонирующие меж собой планы мироздания уродливо сшитые тремя прочерченными бороздами зарокотали, расплелись и смолкли.  Йер, опустошенный и вывернутый недвижимо замер на полу, не находя в себе воли чтобы осознать все увиденное.   Он остался один, и рядом не было даже обеспокоенной Ивы. Она бесследно исчезла задолго до всего этого безумства, и теперь, даже воспоминания о ней подло меркли и несправедливо обращались в прах, будто ее никогда и не существовало вовсе. Неужели вот так? Неужели только лишь такое наследие!?

Йер с трудом поднялся на ноги, чувствуя, что отпечатавшиеся в его разуме образы только лишь крепнут, точно желая окончательно свести его с ума.

То место не давало ему покоя. То омерзительное место, окутанное бледной тьмой.   Там был снег, что устремлялся с земли к облакам и достигал богомерзкого небосвода, на котором чудовищным роем, ужасной мертвой грудой недвижимо замерли сотни тысяч попавших в ловушку бездыханных птиц.  Их бесчисленное множество остекленевших мертвых глаз было вперено в холодную пустоту, что из шелковых нитей лжи плела свой уродливый узор космического хаоса.

Глаза на выкате, сердце мечется, а ноги обернулись неподъемным камнем. Йер будто норовит сорвать с себя незримые цепи увиденного ужаса, но какой в этом всем был смысл, если все то, от чего он стремился спастись насквозь пронизывало саму его суть? Было его неотделимым продолжением, от которого невозможно было спрятаться за стеной позабытых суеверий или тривиального человеческого самообмана. Оно сидело внутри него. Льнуло к его сердцу вязким как смоль чернильным пятном, роилось под кожей тучей муравьев и травило стремящуюся по жилам кровь сумраком серого тлена. Йер хотелось своими собственными руками выцарапать себе глаза чтобы больше никогда не видеть окружающего мира, сплетенного из мерзостных теней и иллюзий. Он хотел лишиться слуха, чтобы только не слышать сводящего с ума ритма, доносящегося из холодной пустоты между звездами, до которой не способны добраться обличающие лучи еще свободных исполинских светил. Он хотел выдрать из своей груди сердце и выдавить из себя душу, лишь бы только избавиться от давящего присутствия, терзающего его изнутри. Но вот только он был сердцем и был душой, а от этого кошмара невозможно было сбежать, даже оборвав нить своей многострадальной жизни. Кошмар отыщет твой прах даже за трижды проклятой чертой на краю света, найдет оставшуюся от тебя пыль и воссоздаст вновь, заперев здесь навеки вечные. Никакое волшебное зеркало из сказок не способно было отвадить эту беду. Никакой поцелуй не способен был разбить этого проклятия. Прутья этой вековечной клетки не имели изъяна и не ведали слабины.

При попытке пошевелиться тело Йера заваливается вперед, и он лишь успевает выставить одеревенелые руки перед собой чтобы ухватиться пальцами за выпирающий подоконник и не рухнуть на пол окончательно. Ему нужно было прийти в себя, вернуть самообладание и хладнокровие, но с каждым минувшим ударом сердца он лишь больше погружался в эту бездонную топь цепенящей беспомощности. Все вокруг стало вдруг слишком давящим, и само окружающее пространство будто неистово душило его, наваливаясь ставшими такими тесными стенами и пробираясь в легкие сгустившимся воздухом. Но неожиданно, через всю эту толщу животной паники и сковывающего беспокойства проникло нечто до боли знакомое.  Казалось бы, что сознание его было безвозвратно освежёвано и выпотрошено, но похоже, что-то еще было способно оказать влияние на эти выцветшие и разоренные обломки души. Юноша почувствовал шедший с улицы знакомый запах чужеземных благовоний и вдруг, недвижимо замер точно насторожившийся кот. Кружащие голову и делающие восприятие смазавшимся пьянящие ароматы пробирались в него с особым напором, или же, сам того, не осознавая Йер сам решил впустить их в себя без тени былых сомнений. Дурман масел и трав усмирял безостановочный внутренний трепет, заставляя чудовищные образы померкнуть и сгинуть где-то за далекой периферией. Проникающий внутрь дым обволакивал нутро и серебристыми клубами своими заполнял огромную бездну, разверзнувшуюся в человеческой душе. Он обращал даже самые значимые вещи в бессмыслицу, и уносил прочь страхи смертного тела, заменяя их умиротворяющим как морской прилив абсолютным покоем. Все теряло всяческую суть. Все становилось поверхностным и мимолетным.  Таким простым.

Он и сам не замечает, как перед глазами его мелькают все новые неразборчивые картинки некогда столь важной для него жизни. Вот он сбрасывает с двери дубовые засовы, а вот, в прощальных лучах закатного солнца вступает в сторону змеящегося полчища иноземных вторженцев. Они ненадолго останавливаются, обращая на парня свои безучастные взоры, а он, тем временем, видит прогал в их строю, будто предназначенный специально для него. Вьющийся отряд манит к себе причудливым запахом, избавляющим от всех страхов, и влечет умиротворяющей мелодией ветренных колокольчиков. Теряя всяческое самообладание, юноша шагает в манящую неизвестность и только лишь чувствует, как его тела и плеч касается бессчётное количество приветствующих его рук.

Они шли еще бесконечно долго, будто тщась добраться до самого края света.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 3,75 из 5)
Загрузка...