Караван


Quisque suos patimur manes  (с)

 

Щелк. Щелк.

От старых ножниц пахло ржавчиной и маслом. Тем самым маслом, которым Караванщик смазывал тележные оси.

Чувствовать иной запах, кроме пыли, было приятно. Караван колесил по выжженным пустошам между городами так давно, что ароматы луговых цветов или сочной травы, наверное, свели бы с ума…

Щелк. Щелк.

Ножницы порхали в воздухе, откусывая прядь за прядью. Колтуны падали на пыльные доски, повисали на прутьях, вросших в плоть человека.

В такие дни он чувствовал себя живым. Пусть недолго, но все же.

Закончив стричь, Караванщик обмахнул с него паутину, вымел волосы за порог и протер пыль. Взгляд из-под капюшона морозом прошелся по пленнику.

– Попробуй сказать, что я не исполняю своих обязанностей.

Пленник попытался разлепить спекшиеся губы, но почувствовал лишь боль. Покачал головой в ответ.

– Верно. Я забочусь о тебе. Нет вшей и блох, крысы не погрызли плоть. Цени мою доброту, проклятый. У тебя на это бесконечность.

Полог опустился за спиной Караванщика, и пленник вновь оказался в темноте один на один с собой.

Он позабыл свое имя, кем был и чем занимался до дня, когда на него указал пламенеющий жезл Караванщика. Но иногда, будто в наказание, накатывали видения прошлого и уносили далеко-далеко.

Туда, где обнимал жену, зарывался лицом в ее локоны и говорил всякие нежные глупости.

Туда, где трудился в мастерской, превращая глину в вазы, кувшины, изящные амфоры…

За мгновения сладких воспоминаний приходилось расплачиваться днями уныния, терзавшими сердце. Крик рвался из груди, но проклятый и слезу-то проронить не мог, чтобы облегчить душу, не то что закричать в голос. Прошептать разве что слово-другое, да кто услышит в грохоте колес? Молча таращился на проносящиеся мимо земли; ни во что не верил, ничего не ждал.

Караванщик не напрасно решил привести в порядок пленников – к ночи пустоши сменились сухими лугами, поросшими чертополохом и редкими островками вереска. Вскоре можно было уловить не только запах пыли дорог, но и сладкий, почти пьянящий аромат дыма. Чуть ближе – и ветер занес в повозку дух конского пота и кислого пива. Аромат каши на сале и жареного мяса вцепился в ноздри раскаленными щипцами, напоминая, что потерял пленник.

Значит, приехали на базар или ярмарку, где собралось много народу… Вряд ли Караванщик ищет тут нового проклятого, скорее, решил дать отдых лошадям. Их в отличие от пленников он по-настоящему жалел и берег.

Свободным людям, как и всегда, потребовалось время, чтобы побороть робость и вернуться к делам, которыми занимались до появления каравана. Вновь полилась музыка, зазвучали песни, смех.

Из переплетения ночи, дыма костров, мелодий свирелей и лая собак в фургон шмыгнул кто-то незаметный, облаченный в старый дорожный наряд. Застыл, ошарашенный увиденным. Спустя мгновения, сделал первый шаг. Второй, третий – и уселся напротив вросшего в повозку пленника. Было слышно, как тяжело дышит гость; запах цветочного масла и пота коснулся ноздрей проклятого.

– Здравствуй.

Страха в женском голосе было меньше, чем жалости и боли.

– Караванщик прислал меня, чтобы…

Пленник прохрипел приветствие, заставив вздрогнуть нежданную гостью. Разглядеть ее как следует не удавалось – только медные пряди, окаймляющие треугольное личико с острым подбородком.

Сказительница уселась поудобнее, но избегала смотреть на него. Говорить начала робко, даже застенчиво.

– Идет девятьсот восемьдесят восьмой год от Последней Войны. Месяц Второго Солнца. Мы находимся на фесте Равноденствия. Макушка лета. Вокруг горят костры, люди веселятся… веселились.

Девушка распахнула небольшую книгу, зажгла лучинку.

– Я отмечу в летописях этот день, когда впервые увидела караван и Караванщика. Но тебе, наверное, это неинтересно. Караванщик распорядился, чтобы я навестила каждого пленника и рассказала про мир. Что ты хочешь узнать?

Если бы мог – пленник рассмеялся. Что? Да ничего. Судьба мира его больше не интересовала. Жена? Судя по году, проклятый в караване уже тридцать восемь лет. Время в плену тянулось как мед, но вместе с тем пролетело пугающе быстро. Любимая уже состарилась или вовсе умерла, а он все мчится и мчится через мир…

– Ты не похож на злого человека, скорее на несчастного, – сказительница перешла на шепот. – А остальные такие же? Кем ты был? Генералом? Или могущественным чародеем? Точно, чародеем, не меньше. Кто ж еще мир расколоть может, как не чародей?

Гончар.

Слово застряло в глотке комком лезвий. Да и пусть девчонка думает, что перед ней военный вельможа или колдун, льющий кровь во славу демонов. Стоит ли объяснять, что здесь заточены не только сильные мира сего, а пастухи, гончары, солдаты, пекари, шлюхи?

Она говорила, а он не слушал. Просто наслаждался, что рядом находится кто-то живой, теплый, пахнущий миром. А не безликое, могущественное существо в бесформенном одеянии…

Он помнил, как за караваном долгое время брела чья-то мать. Старуха то отставала, то нагоняла повозки на привале, чтобы вновь хоть мельком увидеть родное дитя, протянуть в пригоршне воды. Караванщик отгонял женщину. Однажды, оторвав от земли, встряхнул за плечи: «Это уже не твой ребенок. Проклятый. Ступай домой». Сунул в руки сухарь и оттолкнул к обочине. В конце концов, женщина отстала. То ли сил не хватило плестись дальше, то ли смирилась с судьбой, как и они все.

Голос сказительницы дрогнул, будто она сдерживала всхлипы.

– Мир восемьсот лет не знает войны. Это потому что хозяин жезла забирает будущих виновников больших преступлений в караван и не дает учинить новое кровопролитие. Таков договор: не щадить ни короля, ни простолюдина. Караван не воплощение безжалостности, а дар людям – жить в мире и покое.

Пленник кивнул.

– Отдыхай, несчастный человек, а я пойду к следующему фургону.

Она выскользнула, оставив после себя пронзительную печаль и почти неуловимый теперь цветочный аромат.

Договор. Слово раз за разом звучало в ушах, в нем крылось столько колючей тоски и боли, что ни одной голодной пасти не прожевать.

От заключения договора стали вести новое летоисчисление. Все, что было до – кровавый сон, где сосед шел на соседа, брат бил брата, а дети резали отцов в борьбе за власть, деньги, во имя блуда и сомнительных даров, которые предлагали вездесущие демоны. Мир захлебывался в битвах, задыхался от пожаров, гнил заживо, по его телу рыскала нечисть, разжиревшая на полях бесконечных сражений. Человечество уничтожало само себя с небывалой прытью, словно торопилось поскорее исчезнуть с лица земли.

Тогда Вельд Трезубец, повелитель Керминской империи, созвал колдунов, чародеев, друидов.

Они призвали в мир Караванщика, а Вельд, правитель на тот момент самого большого и сильного государства в мире, заключил договор, по условию которого каждого, на кого укажет жезл, навсегда приковывали к повозке. И оставшиеся в живых признали правоту этого закона. Малая жертва во имя всеобщего блага.

Первым пленником стал сам король Вельд.

Год за годом, столетие за столетием двигался караван от города к городу, от селения к селению, пополняя скорбный груз и никогда не останавливаясь дольше, чем на ночь. Никто не смел закрыть врата перед хозяином жезла или воспрепятствовать его воле.

Караванщик не ошибался.

Это понимание однажды приходило ко всем проклятым. С отчаяньем, болью, жалостью и тоской по тому, что осталось по ту сторону темницы; оно приковывало пленника надежнее любых цепей. Мир цвел, пока они томились в караване, и это было разумной платой.

Гончар закрыл глаза, чтобы вновь увидеть обрывки прошлого…

Темноту ночи разрезал свист. А через миг в небе полыхнуло зарево. Оно было настолько ослепительным, что даже в повозке стало светло как днем. Раздался крик. За ним последовал другой: тонкий, протяжный, он оборвался на высокой ноте, заглушенный грохотом взрыва. Повозку тряхнуло, едва не повалив набок. Гончар через створ попытался разглядеть, что происходит. В отсветах пламени мелькали черные тени, проносились всадники на лошадях, неподалеку горело два фургона. Очередной взрыв снес верх повозки, опалив волосы гончара.

На караван напали? Но это невозможно! Никто в трезвом уме не совершит подобного!

И вдруг все стихло. Ржали только где-то лошади, потрескивали, догорая, фургоны и шатры.

– Где он? Нашел? – донесся до гончара густой, сильный голос.

Пленник вздрогнул, когда в повозку вошел, пригнувшись, высокий мужчина. Он пристально посмотрел на проклятого. Что-то было в его лице смутно знакомое, будто когда-то давно видел этого человека. Но его приятели из прошлой жизни давно стали стариками. Этот же в то время был еще ребенком, а то и вовсе не родился.

– Вот я и отыскал тебя, отец, – он повернулся к стоявшему у входа человеку в темном одеянии. – Стирл, сними чары.

– Отец? – гончар внимательнее вгляделся в черты мужчины.

Чужак провел по-над прутьями ладонью, чему-то усмехнулся, выудил из поясного кошеля горсть порошка, сыпанул на путы. А затем неожиданно кольнул крохотным ножом, размером с палец, гончара в руку. Пленник даже дернуться не успел. Чародей собрал выступившую кровь, брызнул ею на прутья. Порошок вспыхнул, синим огоньком пробежался по скрепленным заклятием путам. Пламя слегка обожгло кожу. Но это была ерунда в сравнении с обретенной свободой. Гончар не сразу понял, что больше ничто не удерживает его в повозке. Свободен! Он протянул руки к сыну, хотел стиснуть в объятиях, но задеревеневшее тело почти не слушалось, каждое движение заставляло платить болью.

– Дело сделано, Эрл, – колдун спрятал нож за пояс. – Жезл теперь мой.

– Забирай!

– Сын? Мой сын? – Непослушный от волнения язык заплетался, спотыкался. Гончару хотелось плакать и смеяться одновременно. Он все гладил Эрла по щеке, вглядывался в черты, узнавая и не узнавая в нем себя, жену, с которой его разлучили много лет назад. Он мечтал когда-то, как будет гулять с сыном по лугу за городом, рассказывать про цветы, работу с глиной, напоминать, в каком прекрасном мире ему посчастливилось родиться, и что сохранить его – общее дело. – Мать?

– Она носила меня под сердцем, когда тебя забрали. И до сих пор любит и ждет… По дороге домой расскажу, через что нам пришлось пройти.

Домой! Сладкое, щемящее сердце слово, которое он пытался забыть, чтобы не верить впустую, не делать себе еще больнее.

Продолжая обнимать сына, гончар выбрался из повозки.

– А Караванщик позволит мне уйти?

– Нет больше никакого Караванщика. Стирл призвал демонов, и они расправились с поганцем.

Затуманенный от счастья взгляд гончара прояснился, пробежавшись по поляне. Сломанные шатры, перевернутые фургоны, распластанные мертвые тела, бездыханные кони. Над ними, точно стая слепней, кружили мелкие крылатые существа.

– Что это? – спросил он хрипло.

– Нам пришлось несладко, пока разделались с ним. Двое помощников Стирла погибли, а один принес себя в жертву. Это дало колдуну достаточно силы, чтобы призвать их… – Эрл указал на трупоедов.

Рука гончара сползла с плеча сына.

– Смерть. Пожар. Разруха… Это и есть свобода? Зря ты пришел.

– Зря?! – вскричал Эрл. – Да ты знаешь, сколько лет я готовил твое освобождение, сколько сил потратил, чтобы собрать отряд из не боящихся Караванщика людей, сколько лишений перенес?

Гончар отступил от сына на пару шагов.

– Мне такого спасения не надо.

– Отец!

– Я любил жизнь, твою мать, свое ремесло. Потом пришел Караванщик, и жезл указал на меня, как на будущего виновника многих смертей. На меня! Никогда не причинявшего никому вреда, желавшего жить в мире! Я был обескуражен, раздавлен. Но смирился с судьбой и пошел с ним, чтобы обезопасить остальных. И чтобы доказать Караванщику, что он ошибается. А ты исполнил его предсказание. По моей вине погибли эти люди, их кровь на моей совести. Выходит, Караванщик прав – мы заслуживаем быть заключенными в повозки. Если это продлит мир – пусть будет так.

Гончар направился к головному фургону. На выжженной траве лежал мертвый Караванщик, и он уже не казался суровым и страшным – обгорелый, истерзанный крылатыми тварями. Жезл лежал рядом. От колдуна, попытавшегося поднять его, осталась лишь горсть пепла.

Перепуганные всплеском силы демоны разлетелись кто куда. Воля колдуна больше их не сдерживала и не питала.

Гончар опустился на траву рядом с караванщиком.

-Ты все знал о тьме людских душ, как же не смог предвидеть этого? – Заметив словно нарочно забытые на сиденье повозки плащ и плетку, иначе взглянул на труп надсмотрщика. – Хотя, как знать… Кто и кем управлял.

Бывший пленник потянулся к жезлу. От хлынувшей в него силы, он упал на колени, взвыл, прокусив губу. А потом боль отступила.

– Отец? Что с тобой?

Он не видел лица – только очертания, что ничего не значили. Лишь в груди что-то еще отчаянно билось, трепыхалось, пробуждая воспоминания о том, через что прошел сам, и на что собирается обречь… кого? Сына, родное семя? Нет, убийцу.

– Караван не воплощение безжалостности, а дар людям – жить в мире и покое.

Жезл описал круг в воздухе. Эрл не мог пошевелиться, путы надежно держали его. Из хвоста прореженного колдовством и огнем каравана выкатилась повозка.

– Проклинаю.

Боль в груди сделалась сильнее. Если бы мог, он вырвал бы из себя эту боль и бросил вслед тому, кто только что скрылся в вечной темнице.

Плащ на плечи, капюшон на голову. Ветер… ветер высушит слезы. Теперь у него не было даже прошлого. Только дорога и караван.

Сунув жезл в петлю на поясе, он забрался на козлы. Каравану нужно двигаться, чтобы никто не забывал, какова цена вечного мира.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 11. Оценка: 4,36 из 5)
Загрузка...