Струны арфы звонко дрожали, порождая прекрасную, утонченную мелодию. Звуки ее плыли над водами старого замшелого пруда, и ветер уносил их куда-то вдаль, за границы парка – такого же старого, как и дуб, под которым сидел уставший музыкант.
Артрис любил этот парк. Массивные корни дуба у самой кромки воды казались ему на редкость удобным местом для репетиций, а пруд всегда отвечал на его мелодии молчаливой благодарностью.
Старый парк Святого Рудольфа был уже двадцать лет как заброшен людьми, и Артрис был готов молиться Рудольфу днями и ночами, чтобы людям не взбрело в голову его снова «облагородить».
Артрису Мелвину, наделенному редким талантом слышать и видеть красоту там, где она действительно была, а не там, где ее было принято находить, шел двадцать второй год. Этот юноша мог часами играть на своей арфе, но делал он это крайне редко, лишь в свободное от работы время. Будни свои он проводил за шитьем и кройкой в знаменитой «Мастерской Мелвина», ателье его почившего отца. Мать Артриса с детства приучала сына к труду, возводя личность мужа в культ.
«Твой отец был настоящим мастером, - говаривала она, перекраивая платье для очередной недовольной клиентки, - Не то, что я. Надеюсь, ты пойдешь в него, и будешь шить прекрасные наряды».
Надеясь на то, что ее маленький Артрис пойдет в отца, Глория Мелвин совершенно не брала в расчет то, что ее муж Арчибальд умер от белой горячки после своего очередного пятидневного запоя.
Артрис навсегда запомнил тот день. Его отец тогда вышел из своего кабинета в одном исподнем, с красными глазами и бокалом виски в руках. Лицо мужчины было желтым, руки тряслись, и, Артрису, успевшему насмотреться на пьянство отца, было совершенно непонятно, как он вообще стоит на ногах. Выглядел лучший портной города так, будто подхватил какую-то заразную болезнь и едва-едва справлялся с ней. Мать в те дни по своему обыкновению старалась не пересекаться с мужем, и потому работала вдвое, а то и втрое больше обычного. Маленький Артрис стоял в дверях своей детской, а его отец угрюмо глядел на него, глядел исподлобья, со злостью. Мальчик испугался этого взгляда и попятился назад, в свою комнату, но в тот самый миг Арчибальд Мелвин повалился навзничь, сильно ударившись  затылком о пол и выронив бокал, коротко вскрикнул, в горле его что-то булькнуло… И после этого он испустил дух. Мальчик, потерявший самообладание, заплакал, и на звуки плача с первого этажа к нему поднялась мать. Артрис рыдал и показывал пальцем на отца, распростершегося на полу. Глория кинулась к мужу, не выказывавшему признаков жизни. Приехавший на вызов доктор констатировал смерть.
Было пролито много слез по Арчибальду Мелвину.  Однако слезы, пролитые Артрисом в день гибели отца от злосчастного пристрастия к бутылке, стали последними. С того дня мальчик перестал плакать, и ничто не могло вызвать у него слез – даже похороны.
Вот и теперь, играя самую печальную на свете мелодию, Артрис не испытывал желания оросить ее своими слезами. Сердце его оставалось спокойным – он чувствовал красоту переливов мелодии, упивался этой красотой, но никакого томления в груди, никаких уколов в сердце не чувствовал.
Свою арфу Артрис нашел в семь лет. Это произошло случайно, как и любое судьбоносное событие. Он стоял возле лавки старьевщика с матерью – это было спустя год после смерти отца – когда заметил на витрине музыкальный инструмент, показавшийся ему очень интересным. Мальчик отпустил руку матери, которая разговаривала с женой молочника, и приблизился к витрине. Толстый слой пыли с внутренней стороны стекла мешал ему разглядеть узоры на раме этого странного треугольного инструмента, потому он сделал то же, что сделал бы любой семилетний ребенок в его положении - прислонился к стеклу лбом, жадно вглядываясь сквозь муть витрины. Загадочные узоры на раме арфы пленили его сознание, они звали его, будто бы желали, чтобы он взял инструмент в руки и провел по старой лакировке своими пальцами…
Заметив, что сын пытается лбом выдавить стекло витрины, мать принялась ругать его, и Артрис тут же пришел в себя, с недовольством отвернувшись от арфы. Но он запомнил этот инструмент, и потому, придя домой, пообещал себе вернуться за ним.
И он вернулся спустя  неделю, когда наступил очередной выходной. Выклянчив у матери несколько медяков на сладости, открыв свою шкатулку и вытянув из нее свое единственное сокровище, юбилейную серебряную монету, подаренную дедушкой на день рождения, Артрис отправился в город с единственной целью – найти ту самую лавку старьевщика и выкупить арфу, чтобы, наконец, разглядеть узоры на ней.
Старик-старьевщик долго смеялся над странным мальчишкой, который предлагал ему за старинную походную арфу скальда Мигулора серебряник с пятью медяками, но в итоге почему-то согласился на это странное предложение.
- Будто кто-то шепнул мне тогда – продай ее мальчику, старик, и это зачтется тебе на небесах, - любил повторять потом этот продавец, рассказывая историю Артриса всем, кто был готов ее слушать, - и не зря ведь продал! Вон он теперь как играет.
Старьевщик же и посоветовал мальчику обратиться к учителю музыки, недавно приехавшему в город из Вивьенны, чтобы тот обучил его премудростям игры на этом славном инструменте.
Артрис навсегда запомнил тот миг, когда впервые прикоснулся к изгибу арфы. Он ожидал, что дерево, из которого уже полвека никто не пытался извлечь звук, будет холодным. Но дотронувшись до него, он тихо вздрогнул – дерево было теплым, почти горячим, словно бы стояло не возле холодной витрины, а возле печи.
И с той минуты мальчик понял, в чем состоит его призвание. Он решил, во что бы то ни стало, выучиться игре на этом загадочном прекрасном инструменте. И тут совет старьевщика оказался очень кстати, поскольку учитель музыки по имени Вернон Красс, живший напротив булочной и снискавший в городе славу добропорядочного гражданина, отчего-то безо всяких проволочек согласился учить мальчика игре на арфе, хотя обычно брал за месяц обучения немалую сумму. Было ли причиной тому уважение, которое испытал учитель к мальчику, в одиночку пришедшему к нему с такой странной, но трогательной просьбой? Или же дело было в странных узорах, украшавших старинный инструмент, которые таинственным образом влияли не только на Артриса, но и на других людей? Этого не знал ни мальчик, ни учитель музыки, ни кто-либо еще.
Очень скоро – слишком скоро – юный Артрис Мелвин начал делать поразительные успехи в своем обучении игре на арфе. Старинный инструмент в руках молодого таланта пел, раскрывая свое волшебное, гипнотическое звучание. Это заметил господин Красс, который часто во время занятий с мальчиком словно погружался в пучину собственных фантазий, детских воспоминаний и юношеских грез. Строгий учитель, впервые почувствовав тонкий, необъяснимый страх, вызванный этими видениями, предложил мальчику играть на другой арфе, его собственной, но получил на это предложение категоричный отказ.
- Я не хочу другую арфу, - необычайно твердо и дерзко повторил Артрис несколько раз, - я не смогу на ней играть.
II
Несмотря на впечатляющие успехи сына в овладении арфой, Глория Мелвин не испытывала по этому поводу никакой радости. Она была единственной слушательницей, на которую не подействовала магия арфы, которую не впечатлил несомненный талант. Послушав игру сына в первый и последний раз, Глория, немного подумав, сказала:
- Игра на музыкальном инструменте – хорошее хобби, сынок. Но это не ремесло. Ты должен работать в нашем ателье больше и усерднее, чтобы со временем достичь тех же высот, что и твой отец.
Эту фразу она часто повторяла сыну, уставшему от дневной работы и вечерних репетиций, за ужином.
Артрис не спорил с ней, молчаливо соглашаясь с любыми словами матушки. Лишь в мыслях он невольно натыкался на злой предсмертный взгляд Арчибальда Мелвина, за которым следовали два слова, звучавшие из самых недр сознания юного арфиста.
«Гнусный пьяница».
К тому времени, когда мальчику исполнилось четырнадцать, обучение у господина Красса почти подошло к концу, ведь ему уже нечему было учить Артриса. Вернон Красс, который никогда за свою жизнь не видел столь одаренного арфиста, предложил юноше съездить вместе с ним в Вивьенну, чтобы попробовать поступить в музыкальную академию.
Артрис был в восторге от такого предложения. За все долгие годы учебы учитель ни разу не хвалил его, и вот, наконец, парень получил признание своего таланта. Юный музыкант был счастлив.
Однако корабль эйфории очень быстро разбился о суровые берега действительности. Глория Мелвин не собиралась отпускать сына, куда бы то ни было.
- Работа в ателье – вот его судьба, - высокопарно заявила она господину Крассу, который пришел к ней ходатайствовать за ее сына, - музыка – не самое достойное занятие для сына Арчибальда Мелвина. Артрис продолжит дело отца.
Глубоко оскорбленный, Вернон Красс покинул дом Мелвинов, сухо пожелав Артрису дальнейших успехов во всех начинаниях.
Юноша был поражен. Он никогда не думал, что мать настолько не любит его.
«Как она могла? - сокрушался он по ночам, ворочаясь с бока на бок, - Как она только могла так поступить?».
В нем даже не было злости – лишь изумление и глубокая печаль.
С той поры дни его потекли безрадостной, унылой рекой. Он редко разговаривал с матерью, которая заваливала его рутинной работой. Любое ее задание он выполнял в срок и качественно, но безо всякого энтузиазма, словно механически, иногда вовсе и не глядя на результат своих трудов.
Глория Мелвин, непомерно довольная способным и исполнительным сыном, очень любила этим прихвастнуть.
- Скоро он станет самым настоящим мастером, вот увидите, - говорила она своим подругам, которые искренне ей верили.
Однако сама Глория со временем в этом усомнилась. Будучи женщиной не без капли чуткости, она в конечном счете заметила, что ее сын совершенно не интересуется их работой. На все ее слова он отвечал односложно, предпочитая отмалчиваться, а любое задание по работе не обсуждал с ней, прежде чем выполнить. Он просто брал и делал. Да, делал хорошо, без малейших ошибок, но и без радости на лице. Никакого намека на гениальность отца, который в его годы в любой момент мог отбросить кройку надоевшего ему пальто и кинуться рисовать эскизы вечерних платьев, у мальчика не было.
И тогда Глория решила поговорить с сыном по душам.
- Сыночек, - сказала она однажды ему после ужина, при этом вздохнув, как могут вздыхать только разочарованные матери, - Последний год ты совсем не рад тому, что работаешь в нашем чудном ателье. Помнишь, как в детстве ты любил слушать мои рассказы про то, чем прокладочный шов отличается от сметочного, или про то, как легче всего делать выкройки для твидовых вещей?
Артрис, успевший к тому моменту из маленького мальчика превратиться в статного, стройного юношу, поднял на мать карие, полные несбывшихся надежд глаза. В очередной раз, не ответив на вопрос матери вслух, парень кивнул.
- Так почему сейчас ты не слушаешь меня с таким же интересом? – прямо спросила она, - Неужели ты не хочешь быть портным?
В голове юноши словно взорвался снаряд. Вихрем пролетела тысяча и одна мысль, и осколки воспоминаний о последних месяцах пронеслись перед его глазами. Работа, работа, работа… Лишь редкие вечера с арфой в руках наполняли его жизнь хоть каким-то смыслом. Он сочинял мелодии, которые будто бы были заточены в старинной арфе, а он их из нее только извлекал. Это скрашивало серость его будней, но Артрис по-прежнему чувствовал, что рана, нанесенная ему матерью, до сих пор не затянулась, ведь его желание заниматься тем, что он любит, оказалось неистребимо.
- Нет, - впервые за день нарушил свое молчание юный музыкант, - Нет. Не хочу.
- Что?
Зрачки Глории Мелвин сузились настолько, что в вечерних потемках ее можно было бы принять за огромную ощерившуюся ящерицу.
- То, - с толикой дерзости ответил юноша, - я не хочу быть портным, и ты это прекрасно знаешь. Не понимаю, зачем ты спрашиваешь меня о таком.
Глория не находила слов, лишь возмущенно глотая воздух всякий раз, как собиралась сказать что-нибудь в ответ, но сын опередил ее:
- Ты прогнала господина Красса полтора года назад, - проговорил он таким голосом, что Глория совсем потеряла желание что-либо отвечать, - прогнала его и тем самым лишила меня единственного шанса стать тем, кем я хочу быть.
После этих слов он встал из-за стола, сказал «Спасибо за ужин» и отправился в свою комнату.
Глория Мелвин еще некоторое время сидела в абсолютной тишине, изредка нарушая ее тихими вздохами. А потом расплакалась.
III
В жизни Артриса Мелвина после его разговора с матерью не изменилось ровным счетом ничего. Они по-прежнему очень редко общались – не больше и не меньше, чем раньше, и это устраивало обоих. Глория перестала хвастаться перед каждым встречным своим сыном, и это вызвало всеобщее удивление среди ее многочисленных лучших подруг, с которыми она общалась гораздо чаще, чем с сыном.
Сам Артрис в те дни почти все время мысленно витал в далеком будущем, том самом, где он покидает свой родной захолустный городок и в одиночку отправляется в Вивьенну. Молодой арфист видел в грезах, как он привлекает внимание признанных мэтров, которые берутся огранить его талант, и вскоре слава и известность начинают преследовать его и его творения.
Но в этих мечтах он не ставил во главу угла признание само по себе. Достойные слушатели – вот что ему было нужно. В городе его талант, несомненно, почитали, но большинству горожан и дела не было до его изысканных сочинений, сочившихся нектаром, приносимым ему музами с вершин Олимпа. Да чего там говорить, в городе не было даже своего театра! Словом, Артрис не видел никакой возможности развиваться как исполнитель и сочинитель. Ему нужно было ехать в Вивьенну, и как можно скорее.
Но иногда, восседая над призрачными водами пруда под кроной векового дуба, высекая из эфирного мрамора очередную мелодию, Артрис Мелвин понимал, что никакая слава не заменит ему его арфы – удивительного, прекрасного инструмента, в который он был влюблен, и без которого уже не представлял своей жизни.
IV
Шли годы. Вивьенна ускользала от Артриса все дальше и дальше, а его мелодии становились все сложнее и сложнее, и, в конце концов, дошло до того, что лишь ему одному стала видна красота и гениальность своих творений.
- Ты играешь, как и раньше, здорово, - говорили ему многие знакомые, среди которых у гордого арфиста не было ни одного друга, - но то, что ты сочиняешь, звучит слишком странно. Твои мелодии непонятны.
Выслушивая подобные отзывы, Артрис все больше загорался желанием оставить мать и бросить уже ненавистную ему работу портного, отправиться с одной лишь арфой и скудными пожитками в Вивиьенну пешком. Но почему-то он этого не делал – он и сам не знал, почему.
Несмотря на то, что со смертью мужа дело жизни Глории Мелвин потерпело сильные убытки, за годы упорной работы ей удалось не только вернуть утраченные контакты и прибыль, но и расширить семейное предприятие. Наняв еще двух работников, девушку и юношу из семей ее подруг, она открыла второе ателье в соседнем городе. Туда она отправилась вместе с нанятым ею юношей, в то время как в «родном» ателье за главного оставила Артриса, поручив в его руки юную Изольду, дочку мясника.
Вне всякого сомнения, Глория Мелвин рассчитывала, что Артрис и Изольда пылко полюбят друг друга, и в ее отсутствие сами наладят необходимый для женитьбы контакт. Глория надеялась, что свадьба исправит ее сына, который с каждым днем все больше и больше утопал в меланхолии.
Однако ее хитрый план с треском провалился. Когда она впервые вернулась в родной город и ателье, то обнаружила, что Изольда и Артрис перешивают платья, которые девушка, как выяснилось, успела накануне по случайности испортить. Отозвав девицу в сторону, Глория поинтересовалась у нее о том, каковы ее успехи в обольщении будущего жениха. Дочь мясника с грустью сообщила, что Артрис, похоже, не испытывает к ней никаких чувств, хоть и соглашается играть для нее любовные баллады каждый вечер.
Когда мать спросила у сына, как он относится к своей подопечной, он ответил в своей обычной манере:
– Хорошо.
Когда же Глория поинтересовалась, не кажется ли Изольда ему привлекательной, парень несколько смутился, но ответил, как и всегда, лаконично:
- Пожалуй, кажется. Но она глуповата и совсем не понимает меня.
В ответ на эти слова Глория рассмеялась, и сказала, что это совершенно не важно. Артрис натянуто улыбнулся и посмотрел на нее взглядом, от которого она тут же перестала улыбаться. В том его взгляде читалось отчетливо сожаление, но видела в нем Глория и очень тонкое, едва заметное презрение. Она будто слышала слова сына: «Я знаю, чего ты хотела добиться, но ты потерпела поражение. И знай - так будет каждый раз».
После того случая Изольда проработала в ателье всего месяц, прежде чем госпожа Мелвин уволила ее. К ее чести, поводов к увольнению у нее было предостаточно, и первое время Глория многое прощала дочке своей подруги. Но из девушки все равно не вышло бы хорошей портной, и никто об ее увольнении не сожалел – даже сама Изольда.
Как и ожидал того Артрис, следующая его компаньонка не заставила себя долго ждать, но и она, вопреки чаяниям Глории, не сумела зажечь огонь в его сердце. Новенькая не проработала и двух недель.
Следующие несколько лет прошли именно так: мать Артриса, желая поскорее женить сына, приводила в дом все новых и новых работниц, которые сменяли друг друга раз в месяц, а то и чаще. Вскоре все незамужние дочки подруг Глории могли похвастаться небольшим стажем в «Мастерской Мелвина», но ни одна из них не могла, не соврав, похвастаться поцелуем с мечтательным арфистом. Отчаявшись, Глория стала нанимать на работу девушек, совершенно ей незнакомых, но это было несколько рискованно, потому сменять их быстро не получалось. Всех кандидаток портниха тщательно опрашивала, узнавала об их семьях, родителях, и лишь удостоверившись в том, что девушка действительно благонадежная, брала ее на работу.
Конечно, иногда в голову Глории приходила мысль о том, чтобы просто поискать сыну хорошую невесту, а потом как-нибудь свести их. Но она понимала, насколько это может быть сложно, ведь ее сын становился все более замкнутым, неразговорчивым и нелюдимым. У него не было друзей, ведь все свободное от работы время он проводил со своей арфой.
К тому же, она всегда держала в памяти историю ее с Арчибальдом знакомства, которую считала эталонной. Когда-то и она сама пришла в «Мастерскую Мелвина», будучи глупой пятнадцатилетней девицей, неумехой и неженкой. Отец Арчибальда, основавший ателье, был человеком мягким, а вот жена его была очень строга с юной работницей. Но, несмотря на тяжелую десятичасовую работу и суровость «первой» госпожи Мелвин, Глория совсем не жалела о том, что пришла работать в ателье, ведь ее компаньоном во всех делах был Арчибальд, черноволосый кареглазый красавец двадцати лет, в которого она моментально влюбилась, едва увидев его в первый раз. Родители Арчибальда очень хвалили сына, бравшего по воскресеньям уроки рисования, что позволяло ему иногда самому делать эскизы платьев для некоторых клиенток.
Очень скоро между Глорией и Арчибальдом завязался роман, который они успешно скрывали от его родителей два года. И лишь когда девушка забеременела, они решили признаться во всем.
Глория на всю жизнь запомнила свою свадьбу. В тот день она знала, что нет никого на свете счастливее ее. Жизнь была прекрасна, птицы пели, солнце сияло высоко в небе, а она любила самого удивительного, самого талантливого и красивого мужчину в мире.
Вспоминая это, Глория искренне не понимала, почему же ее сын не может никого полюбить так же, как его отец когда-то полюбил ее.
V
Артрис спокойно относился к попыткам матери свести его с какой-нибудь девушкой. Он даже не считал их бесполезными: с каждой новой девицей он искренне старался познакомиться, найти точки соприкосновения, общие темы для беседы. Но раз за разом он удостоверялся в том, что большинству девушек совершенно не интересно то, что его занимало – искусство, чувство прекрасного, возвышенные мечты. Частый гость городской библиотеки, он за долгие пять лет лишь дважды видел там девиц, но оба раза они приходили вместе с учителями словесности, за какими-нибудь словарями.
Говорить Артрису с девушками, работавшими вместе с ним, было почти не о чем, и потому он иногда играл им, в надежде на то, что одна из них хотя бы оценит его сочинения. И действительно, исключительно всем девушкам нравилось то, что и как он играет. Но ни одна из них, ни разу не спросила его: а что значит эта мелодия для тебя? О чем ты думал, когда писал ее? Что подвигло тебя на написание такой увертюры?
Артрис смотрел в пустые на мысль, но сияющие неиссякаемым оптимизмом глаза, и совсем не находил в них утоления своей печали.
В конечном счете, он перестал воспринимать попытки матери найти ему пару как нечто полезное. Все больше и больше этот бесконечный парад девиц начинал раздражать его. Ему казалось, что в «Мастерской Мелвина» успели поработать все молодые незамужние девушки города, и юноша только диву давался, как матери удавалось находить новых.
- Подрастают, наверное, - сказал он как-то сам себе, задумавшись, и эхо пруда, возле которого он сидел в тот момент, подхватило его слова.
Сказав так, Артрис рассмеялся – а это случалось с ним очень редко.
Но еще больше его веселили дальнейшие известия о том, как его несостоявшиеся пассии выходят замуж. Его даже пригласили на свадьбу Изольды, но он, конечно, не пошел ни на церемонию, ни на праздник.
И не смотря на комичность сложившейся ситуации, не смотря на то, с каким пренебрежением он стал относиться к девушкам, Артрис начал чувствовать себя одиноко. Впервые это произошло с ним, когда он сочинил свою тридцать вторую увертюру, названную им «Сады Венеры». Звуки этой нежной, ненавязчивой, но звонкой и сильной музыки ни с того ни с сего пробудили в нем желания, которые раньше казались ему глупыми. Артрис почувствовал вдруг, что нуждается в Ней. Но кто эта Она, и зачем Она ему нужна, он слабо представлял.
Конечно, юноша и раньше осознавал свои природные, плотские желания. Но дело было даже не в них. Он вдруг ощутил прилив необыкновенной тоски, справиться с которой не могла даже его волшебная арфа, чьи чарующие звуки долгие годы заменяли ему речи собеседников и ласку возлюбленной.
В жизни Артриса наступил необыкновенный период, полный совершенно новых измышлений и целой гаммы странных чувств. Арфа, которая всегда была у него под рукой, на какое-то время утратила для него свое очарование, и на пару недель он даже прекратил играть на ней.
Его мать, которая как раз приехала в те дни в город, восприняла это как добрый знак, решив, что теперь сын будет больше времени проводить с Меланьей, красавицей шестнадцати лет с волосами цвета расплавленного золота.
Но Артрис просто пребывал в депрессии. Не в силах играть, он после работы сразу же ложился спать. Один раз Меланья, потеряв всякий стыд, пробралась в его комнату, пока он спал, и залезла к нему под одеяло. В любое другое время арфист сильно бы смутился, но, возможно, взял бы все, что девушка была готова ему предложить. Но будучи подавленным, Артрис, сделав вид, что нисколько не удивлен, без лишних слов выставил юную даму за дверь. Еще пятнадцать минут он не мог уснуть из-за доносившихся до него из коридора приглушенных рыданий.
В ту самую ночь ему стало плохо. Он метался в горячке, бредил и видел странные галлюцинации.
Ему снился пруд, в водах которого отражались корни и ветви могучего дуба. Артрис тотчас узнал свое любимое место в парке Святого Рудольфа. Юноша слышал мелодию – это арфа пела ему одну из своих многочисленных песен, звуки которой ласкали слух и заставляли душу трепетать от восторга. Артрис не знал этой мелодии, но ему казалось, что он не раз ее слышал.
В воде пруда отражалось звездное небо. Артрис понял вдруг, что арфа оказалась в его руках, а сам он стоит по колено в воде, и смотрит куда-то вглубь, в темные пучины пруда…
Почему он раньше никогда не обращал внимания на то, что пруд такой большой и глубокий? Почему он сидел у самой кромки воды, сознанием скользя по ее поверхности, но ни разу даже не пожелал узнать, что же скрывается на дне пруда?
Арфа продолжала играть, сама по себе. Вглядываясь в черноту воды, Артрис вдруг начал различать в ней смутное нечто...
Когда он проснулся, то невольно вздрогнул от ужаса.
Ведь два ярких, сияющих невообразимым оранжевым светом глаза на короткий миг заглянули в его душу, а потом погасли, найдя в ней все, что искали.
VI
Проснувшись утром, измотанный за ночь юноша первым делом кинулся в чулан. В нем он хранил свою арфу, а точнее, в нем он держал арфу подальше от себя. Аккуратно взяв миниатюрный инструмент в руки, Артрис в очередной раз подивился тому, как искусно была сработана рама, с какой филигранной точностью и четкостью были выжжены на ней узоры, так и притягивавшие к себе взгляд. Засмотревшись на них, он даже не заметил, как к нему подошла Меланья.
- Доброе утро, - произнесла она с виноватым видом, - как спалось?
- Ужасно, - честно ответил Артрис, - ты не видела мои ботинки?
Вопрос поставил девушку в тупик, и парень судорожно кинулся их искать.
- Я подумала, может, мы с тобой сходим в пекарню, купим свежих булочек? Потом позавтракаем и спокойно примемся за работу. Заказов на сегодня немного, управимся быстро.
Артрис почти не слушал ее.
- Если не хочешь, можем сначала поработать, а уж потом хорошенько пообедать. Я знаю, ты не часто ешь по утрам, - Меланья обворожительно улыбнулась, - но я могу сделать яичницу, ты ведь ее любишь, и…
- Послушай, - перебил ее Артрис, и девушка осеклась - я рад, что ты все так хорошо придумала, но сегодня я весь день буду занят. Уйду сейчас и вернусь, скорее всего, только поздно вечером.
Меланью его слова совершенно сбили с толку.
- Постой… Ты уйдешь, а мне что делать?
- Как – что? – наигранно удивился арфист, в душе проклиная день, когда мать приняла на работу эту дурочку, - Работать. Кто-то ведь должен выполнить заказы. Опыт у тебя есть, ты сумеешь справиться со всем сама. В конце концов, я здесь начальник, верно? Ты должна выполнять все, что я говорю. Что еще? Ах да, если придет почтальон, распишись за меня – мою подпись ты подделывать умеешь, я тебя учил.
Девушка лишь рассеянно хлопала ресницами.
- О, вот они! – воскликнул он, отыскав ботинки, - Ты все поняла? Кивни, если поняла.
Меланья кивнула – как-то тихонько, очень неуверенно, но Артрису этого было достаточно.
- Отлично. Ну, удачного дня.
С этими словами Артрис закончил шнуровать свои башмаки, накинул пальто, взял в руки арфу и выскочил за дверь.
Меланья пораженно вздохнула. Количество слов, сказанных ей Артрисом, удивило ее гораздо больше, нежели его поведение. Но несмотря на крайнее удивление, девушка все же покорно отправилась выполнять свою работу, с надеждой, что вечером юный господин Мелвин оценит ее старания.
VII
Сердце юноши билось так часто, что казалось, будто оно вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Артрис не знал, не понимал, почему так торопится, но он чувствовал – он должен успеть, иначе…
Мелодия, которую он услышал во сне, до сих пор звучала в его ушах. Она очень сильно отличалась от всего, что ему удавалось сочинить раньше, и Артрис искренне боялся, что извлечь из арфы такие звуки ему не удастся. И ведь кроме того он слышал…
«Голос. Кто-то пел, в самом конце».
Подумав об этом, со всех ног бежавший к парку Святого Рудольфа Артрис чуть было не споткнулся.
Он совсем ничего не понимал, но был уверен в том, что ему срочно нужно бежать к пруду. Он хотел этого. Этого хотела арфа. Он желал услышать эту песню, а арфа желала ее сыграть.
Артрис бежал мимо серости и уныния городских улиц, мимо людей, которые не были способны оценить его талант, мимо пустых, бесполезных и уродливых душ… Ему не было дела до того, что кого-то он едва не сшибал с ног, а кто-то кричал ему вслед…
Все, чего он хотел – скорее попасть в парк.
Преодолев большую часть пути, юноша начал уставать, к тому же, ему в голову пришла страшная мысль о том, что он действительно может споткнуться и повредить свою драгоценную арфу. Только из-за этого он с быстрого бега перешел на торопливый шаг.
Спустя несколько минут он оказался рядом с оградой, через которую не раз перелезал, чтобы попасть в мир прекрасной музыки и уединения. Одной рукой удерживая арфу, второй он подтянул себя на каменное ограждение, закинул на него ногу, затем – руку с арфой, после чего сумел преодолеть препятствие.
Оказавшись по другую сторону каменной ограды, Артрис почувствовал, как арфа нагрелась – в самом прямом смысле этого слова. В изумлении посмотрев на инструмент, арфист замер. Узоры, которыми он столько лет любовался, начали светиться. Свет был…
- Оранжевого цвета? – Артрис не верил своим глазам. Этот свет напомнил ему его сон. Глаза…
Отмахнувшись от смутного, пугающего воспоминания, юноша поморгал, потер глаза и вновь посмотрел на арфу. Узоры пропали.
«Неужели померещилось?»
Выкинув странное видение из головы, арфист рассеянно оглянулся, вспомнил, в какой части парка находится пруд и направился к нему, стараясь не нацеплять на брюки колючек.
Утро было пасмурным. День обещал быть дождливым, и это было неудивительно, ведь стояла осень. Повсюду были видны желтые опавшие листья, а кусты диких роз уже успели отцвести и опасть.
«Мир медленно умирает», подумал вдруг Артрис, и эта странная мысль почему-то напугала его. Он понял, что его вдруг охватила тревога, но желание поскорее приступить к «извлечению» мелодии из сна никуда не делось.
Почему-то он был уверен – эта мелодия очень важна, как и арфа, из которой он собирался ее извлечь.
И вот, наконец, впереди показалась массивная крона старого дуба, под которым арфист так любил играть свои произведения. Подойдя еще ближе, он увидел и пруд, зеркальная гладь которого выглядела на удивление безмятежной, ибо день был ветренный.
Оказавшись у корней дуба, у самой кромки воды, Артрис не удержался от того, чтобы заглянуть в пруд. Ничего, кроме своего отражения, он там не увидел. Растрепанные волосы, большие карие глаза, выглядевшие напуганными, бледное лицо, выглядевшее растерянным – парень поймал себя на мысли, что выглядит как сумасшедший.
«А что если я схожу с ума?»
Эта мысль почему-то не столько напугала, сколько развеселила его.
- Ну и хорошо, - пробормотал он, - Во все времена самыми гениальными творцами были сумасшедшие.
После этих слов он сел на землю, прислонился к дубу спиной, взял в руки арфу и вновь воспроизвел в своей памяти переливы мелодии, услышанной им ночью, в его прекрасном кошмаре.
Очень долго он пытался сыграть то, что услышал в своем сне. Это оказалось не так легко, как он рассчитывал. Ноты неведомой мелодии ускользали от него, словно бы некая могущественная богиня музыки отвернулась от музыканта, лишив своей благосклонности. Впервые за долгие годы арфа с трудом слушалась его, как и пальцы, которые быстро окоченели на холоде. Ему приходилось растирать руки, чтобы вернуть пальцам подвижность, попутно подпрыгивая на месте – холод пробирал и остальные части тела.
- Что же это такое? – вопрошал он дерево, пруд и серое, безмолвное небо, - Почему не получается?
Минуты бежали одна за другой, складываясь в часы, которые тяжелым грузом начинали давить на арфиста. Его эксцентричная решимость куда-то исчезла, уступив место отчаянию.
- Ну же! – приказывал он себе раз за разом, - Еще раз!
Но аккорды совершенно не хотели выстраиваться в стройные ряды. Мелодия не желала извлекаться.
За всеми этими попытками Артрис и не заметил, как наступил вечер.
- Господи, неужели уже девять часов? – изумился он, посмотрев на карманные часы.
И в этот момент отчаяние окончательно завладело им.
- Все! - громко сказал он, словно оправдываясь перед дубом, прудом и небом, - Все, я сдаюсь. Ничего не вышло, и уже не выйдет.
Ему показалось, что арфа в его руках издала странный звук, прозвучавший в тишине парка с укором. Юноша вздрогнул, но после этого вздохнул, и снова примостился рядом с дубом.
«Сыграю просто что-нибудь красивое и уйду».
Подумав так, он начал играть. Тихонько, аккуратно, перебирая струны одну за другой и припоминая подходящую к его настроению мелодию. Не найдя ничего подходящего, он просто начал играть что-то грустное.
«Тоска и безвкусица. Но подойдет».
Постепенно мелодия, звучавшая гимном одиночества и подавленности, начала обрастать новыми переходами, переливами и аккордами. Из безвкусицы она плавно перешла в разряд чего-то куда более интересного, а потом, неожиданно, превратилась в очень даже неплохую увертюру. Артрис играл и не мог остановиться – он вошел во вкус,  поймал музу за крылья.
«Так-то лучше».
Он не заметил бега времени, не чувствовал холода, хотя стало гораздо морознее, чем было днем. Артрис даже не заметил, как арфа снова нагрелась – он был поглощен музыкой. Он даже не заметил, как наступила ночь, и из-за сизой тучи ленивым глазом выглянула полная луна.
Арфист впал в транс, из которого выйти уже не мог. Его игра продолжалась долго, очень долго, и Артрис даже начал уставать, но не желал останавливаться.
Струны арфы звонко дрожали, порождая прекрасную, утонченную мелодию. Звуки ее плыли над водами старого замшелого пруда, и ветер уносил их куда-то вдаль, за границы парка – такого же старого, как и дуб, под которым сидел уставший музыкант.
Старинная арфа излучала тепло, согревала пальцы озябшего юноши и словно шептала ему что-то успокаивающее, обещающее…
А потом он услышал голос. Этот голос не был похож ни на один, слышанный им раньше, и он был готов поклясться, что ни один человек в мире не мог обладать таким голосом. Его звучание завораживало, очаровывало…
Артрис почувствовал вдруг, как его душа наполняется странной легкостью и отрешенностью. Ничто теперь не могло его вывести из душевного равновесия. Он чувствовал и себя, и мир, его окружавший. Музыкант впервые за долгие годы непрекращающейся и плодотворной творческой работы понял, что такое гармония.
Неземная музыка не прекращала звучать, ведь его пальцы, хоть он уже не чувствовал их, не переставали бегать по туго натянутым струнам. Голос подпевал, и постепенно эта песнь стала гораздо громче и сильнее, чем звуки арфы.
Прекратив играть, повинуясь неведомому зову, Артрис встал на ноги и сделал несколько шагов к пруду.
«Что я делаю?» - мысль промелькнула в его голове, но звуки прекраснейшего голоса быстро смели ее, как воды бурной реки смывают упавший в воду дубовый лист.
Он зашел в воду по колено.
«Почему я раньше никогда не обращал внимания на то, что пруд такой большой и глубокий? Почему я сидел у самой кромки воды, сознанием скользя по ее поверхности, но ни разу даже не пожелал узнать, что же скрывается на дне пруда?»
Подумав об этом снова, он наклонился к воде, чтобы увидеть, что же его ожидало.
Два ярких оранжевых глаза смотрели на него из глубины. В настоящем лунном свете они казались еще прекраснее, чем во сне. Песнь загадочного существа не прекращалась ни на секунду, но оно явно приближалось к Артрису. Спустя мгновения он сумел различить под водой смутные очертания той, что пела для него. Той, для которой он все эти годы играл.
Он выпрямился в тот же миг, когда над водой показалась голова девушки с оранжевыми глазами, блестевшими в сумерках, словно упавшие с неба звезды, и длинными белесыми волосами.
Издав последний звук своей песни, загадочное создание со дна пруда умолкло, и воцарилась абсолютная, идеальная тишина, словно бы все в мире затаилось, ожидая следующей подобной песни.
Но загадочная девушка молчала. Артрис завороженно смотрел в ее глаза, но при этом совершенно не испытывал никакого удивления, даже несмотря на то, что какая-то часть его уцелевшего сознания по-прежнему совершенно не понимала, что здесь происходит.
Певица из глубин тоже смотрела на него.
«Какая она красивая. Красивее, чем все девицы города вместе взятые».
- Ты знаешь меня? – вдруг услышал он свой голос.
Девица из пруда медленно кивнула и улыбнулась, обнажив ряд безупречно белых, красивых и острых, но не человеческих зубов.
- Так это ты звала меня сюда? Из-за тебя мне приснился тот сон ночью?
- Тебя привела ко мне арфа.
Голос озерного духа прозвенел в воздухе тысячью серебряных колокольчиков, словно человеческие слова были для него слишком просты и безыскусны.
- Кто же ты? – Артрис наконец сумел взять себя в руки, и задал действительно интересующий его вопрос.
- Я – сирена, - улыбаясь, прошептала его собеседница, - Разве ты этого еще не понял?
Музыкант не имел ни малейшего понятия о том, кто такие сирены. Сирена же, нисколько не стесняясь, подплыла поближе к берегу, обнажив голые плечи и маленькие упругие груди.
- Я почти и забыла о том, что вы, люди, совсем ничего не знаете об окружающем вас мире.
Артрис не мог отвести взгляда от обнаженной груди сирены, но ее это только позабавило. Она положила локти на берег, подперла подбородок руками и изрекла:
- Ты хорошо играешь для человека. Я бы даже сказала, великолепно…
Юноша зарделся от такого комплимента. Впервые похвала настолько задела его за живое. Однако он собрался с духом и все-таки спросил о том, что его интересовало:
- Ты сказала, что меня привела к тебе арфа. Что это значит?
Сирена посмотрела на него с каким-то странным умилением.
- Ах, да, я ведь так и не сказала. Понимаешь ли, сладенький, эта арфа принадлежит мне.
- Что?
- Посмотри на нее внимательно, мальчик мой. Видишь узоры на раме? Я сама их нанесла много веков назад. Вот, посмотри-ка.
С этими словами сирена вскинула руку, так, что Артрис разглядел между ее пальцами короткие перепонки, а вслед за этим жестом глаза владычицы таинственного пруда вспыхнули оранжевым огнем, и узоры на арфе засияли таким же оранжевым светом. Инструмент мгновенно нагрелся, так сильно, что арфист чуть его не выронил.
- Ох, я и забыла, что на суше арфа нагревается, когда я так делаю, - усмехнулась сирена, и снова посмотрела прямо ему в глаза. От этого взгляда Артриса пробрало мурашками от затылка и до самых пяток.
- Так значит, эта арфа волшебная... – безо всякого удивления в голосе медленно проговорил он, - И все это время…
- Все это время я знала, что чувствовала арфа, что она слышала. Я знала, что чувствуешь ты.
С этими словами сирена подалась вперед. Капельки воды стекали по ее обнаженной груди, и Артрис заметил, как зеленовато-бледная рука ее скользнула к нему. Он невольно отошел на шаг, но сирена кинула на него такой обиженный взгляд, что он тут же шагнул обратно.
- Ты гораздо талантливее, чем думаешь, Артрис Мелвин, - сладким и нежным голосом проговорила сирена, и волосы на затылке у парня встали дыбом, - никто не может понять этого лучше, чем я. Думаешь, твоя глупая мать когда-нибудь сумеет оценить все величие твоего таланта?
Артрис чувствовал, как лицо его снова залилось густой краской.
- А все эти пустоголовые девицы, которым она обещает тебя в мужья? Они просто смешны, - заявила сирена, и вдруг ее голос стал гораздо жестче, - нет, не такой судьбы ты достоин.
- Да? – недоверчиво переспросил юноша, и почувствовал вдруг, как голова его закружилась.
- Да, - улыбнулась сирена, - и я знаю, что будет для тебя лучше.
После этих слов она едва слышно шепнула какое-то слово, рассмеялась и, нырнув, скрылась под водой, и Артрис, блаженно улыбаясь, последовал за ней - в таинственные глубины пруда.

***

Артрис Мелвин никогда больше не вернулся в ателье, в котором его ждали лишь ненавистная работа и бесконечная череда глупых и неинтересных девиц, мечтавших выйти за него замуж ради прибыльного дела.

Артрис пропал, и никто не мог точно сказать, когда видел его в последний раз, кроме его матери и Меланьи, так и не дождавшейся возвращения юноши, в которого, к слову, действительно была пылко влюблена - единственная из всей череды кандидаток на роль невесты Артриса.

Множество слухов ходило по городу относительно того, куда же пропал всеми известный молодой портной, так грезивший славой великого музыканта. Некоторые жители города, знавшие парня ближе остальных, посчитали, что он все-таки решил исполнить свою мечту и попросту сбежал в Вивьенну. Большая же часть горожан решила, что Артрис покончил с собой - утопился в пруду в парке Святого Рудольфа, в котором так любил играть на своей странной арфе; однако тела его там так и не нашли.

Глория Мелвин тяжело переживала пропажу сына. Первое время она использовала все возможные средства, чтобы его отыскать, подняла на уши весь город, но это не произвело должного эффекта. В конечном счете, Глория смирилась с мыслью о том, что ее сына больше нет в живых, поддавшись мнению большинства – как и всегда.

Парк Святого Рудольфа, и до тех времен пребывавший в запустении, в связи со слухами об утопленнике почти перестали посещать люди. В особенности избегали посещений парка в позднее время.

А потому никто из жителей города так ни разу и не услышал чудесную песнь, звучавшую из глубин пруда каждое новое полнолуние. Сквозь внеземной, прекрасный голос пробивалась затейливая мелодия арфы, способная ласкать слух и заставить души трепетать от тоски по безбрежным океанам неизведанных красот Вселенной…

Но у нее, как и всегда, не было слушателей.