В нашем городе живут ангелы. Их создают из мёртвых. Сломанные тела укладывают на язык богине, и богиня решает, сжечь их или воскресить в новом, нечеловеческом виде. Говорят, раньше чудеса случались редко, и не в храмах, а прямо на улице. Но теперь ангелами торгуют, а воскрешение оплачивают заранее. Как твердил мой отец – наёмник, пока его и матушку не сожгли на костре: «Честь измеряется золотом, что ж говорить о святости».

Стражники, храмовники, простые горожане говорили, глядя на меня: «Красива, как ангел». Поэт, написал: «Кружи, беззаботный мотылёк, дитя Онейрона, смейся, очищая сердца». Они видели, как я улыбаюсь, отплясывая всем на потеху, но не догадывались, как болят сбитые, натруженные ноги. Не замечали, что яркое лоскутное платье сшито из обрывков чужой одежды, и что кровь с исколотых пальцев въелась в швы. Они думали, мне, беспризорной и голодной, нравится танцевать. Смешно. Врать – это то, что хотят от детей взрослые, а от взрослых город.

Я помню тот день, когда перестала быть просто танцовщицей. Солнце бросало на ступени рыбачьего переулка синие тени. С моря дул пахнущий солью и водорослями бриз. Что-то тёмное скользнуло мне за спину. Чьи-то руки обхватили плечи и голову. Рывок! Моя шея хрустнула. Я думала: это конец, и мир вот-вот растворится, исчезнет, умрёт вместе со мной. Но что-то держало меня, не отпускало из тела.

Прохожие заголосили, запричитали: «Ах, бедняжка, споткнулась на крутой лестнице! Какая юная, какая красивая! Мы должны отнести её в храм!» –  они подняли меня на руки и потащили. Процессия обрастала участниками. На мою грудь положили цветы, в волосы вплели ленты. Когда толпа ввалилась в храмовый двор, стеклянные статуи гигантов-властителей склонили головы, и в их глазах зажёгся неоновый свет. Лежащая на спине, раздвинув ноги, словно похотливая сука, вечно беременная богиня разинула пасть. Меня положили на её длинный шершавый язык, запели:

Прими свою дочь, мать матерей,

Ты чище всех и добрей,

Пусть чрево твоё очистит её,

И ангел прибудет с ней.

Богиня проглотила меня, и толпа счастливо взвыла. Нутро «матери» было тёплым, податливым, почти живым, но я слышала, как в глубине вздувшегося брюха скрипят механизмы, щёлкают электрические искры, как болтают о своих проблемах и радостях послушники-инженеры.

Тот, кто сломал мне шею, был рядом: терпеливый, невидимый и не слышимый для храмовников. Его голос звучал, как шелест бегущих в песочных часах крупинок.

– Ты должна стать ангелом, – шелестело слева.

– Истинным ангелом, – раздавалось справа, – ты могла бы стать им раньше, там, на ступенях, но никто бы этого не заметил, не понял, не поверил…

Да, люди слепы. Они привыкли, что чудо случается в храме, а все, что вне его стен – постылая жизнь. Если девочка ожила после того, как сломала шею, значит, не умирала, а потеряла сознание.

Онейрон шептал, а тем временем инженеры трудились, превращая моё тело в бесполую оболочку куклы. Вливая в жилы умные золотистые бусинки микросхем. Мёртвые всё стерпят? Наверное. Я – нет!

Наконец всё было готово. Жрец, золочёный ублюдок с сальнобородой ряхой, сказал, что я «прелестна» и что меня надо подарить главе города, наисветлейшему архонту.

Я повернула голову. Рядом со мной лежал один из инженерных инструментов – маленький пистолет-деструктор. Я медленно, осторожно, чтобы не услышали и не заметили, вывернула регулятор мощности до максимума, и, когда жрец повернулся спиной, нажала спуск.

Ткань одежды толстяка с хрустом разъехалась, показав творожистую иссиня-белую ягодицу. Его жирный зад пошёл каплями, точно восковой и стал исчезать. Ублюдок заорал и упал на пол. Толстое, колышущееся, точно желе, тело выгорало.

Онейрон хохотал, глядя, как корчится его «прислужник», кричал в вышине свода: «Тварь, возомнившая себя богом, уродующая моих детей, услышь меня! Я создал тебя, но ненавижу, и мне нравится твоя боль».

Я встала со своего ложемента. Послушники вжались в стену. Я не обратила на них внимания. Мне хотелось смеяться и плясать.

– Визжи, свинка, визжи! – ликовала я. – Хрюкни ещё разок! Хрюкни!

И я затанцевала. Это был мой лучший танец. Танец на мягком человеческом пепле…

Онейрон вышел из тени, подал руку и сказал: «Пойдём. Пока благочестие меряют золотом, людям нужны такие ангелы». И мой город обратился в руины. Время в нём не имеет значения. В нём живут ангелы, только ангелы…

Кое-что об арттерапии

Олег любил рисовать с самого детства. Он методично изучал чужой опыт, чтобы применить его для создания собственных работ. Однако, чем больше узнавал, тем безнадёжней ему казалась ситуация. Ничего нового придумать нельзя. Всегда найдётся тот, кто сравнит твою картину с творением некоего великого автора. К двадцати пяти годам Олегу надоело искать свой стиль. Он стал делать копии на продажу. И достиг в этом такого уровня, что не всякий эксперт найдёт разницу. Вот и теперь мужчина педантично копировал очередной шедевр, «повлиявший на умы всего мира». Олег фыркнул. Что могут создать малевальщики, поэты, литераторы? Разве это они изобрели двигатели, остановили воины, развили медицину?

Сестра, забежавшая в гости после школы, отвлекла от мрачных мыслей, заныв:

– Ну, Олежек, ну помоги, ну лапочка, ну солнышко, ну заинька! – и, скорчив умильную мордочку, потрясла сложенными лодочкой ладошками. Точь-в-точь котёнок, клянчащий еду. – Ну, последний разочек, ну подскажи!

– Ох, Нинка не сдашь ты математику, дурында пергидрольная, – Олег поморщился, но зачеркнул несколько чисел на листе сестриного черновика и надписал правильные ответы. – Соображай уже! Не получишь аттестат, что будешь делать?

– Наймусь к тебе, – чмокнула брата в щёку. – Буду твоим импрессарио. Буду строить глазки миллионерам-князьям, выйду замуж, нарожаю детишек и…

Олег тяжело вздохнул. Природа должна отдыхать на детях гениев, а не на сёстрах. Более нежного и тупого создания, чем Нина, он не встречал. Увы. Увы. Увы.

– Зачем биологическому принтеру, как я, импресарио? Если ты и станешь моей ассистенткой, то только в дурдоме. Выйдешь замуж за санитара, будете жить в кладовке и прятать детей в вентиляции.

– Фу-у-у, – скривилась Ниночка. – Вечно ты всё портишь. И зачем ты копируешь, раз тебя это бесит? Забил этой галиматьёй всю квартиру. Лучше бы свои рисовал! Мамин портрет – прелесть, а я так и вовсе зайка. Продал бы рисуночки, и висела бы в Третьяковке не Мона Лиза безбровая, а я.

– В Лувре, – поправил Олег. – Это в Париже. Мне на работу пора. Выметайся. И нет, я не разрешу тебе побыть у меня в гостях. Мать уже звонила, иди, помогай убирать квартиру.

– Бредятина, – девушка возвела глаза к потолку, прошипела. – Все нормальные люди празднуют юбилеи в ресторанах. Целая неделя впереди, а кипиш такой подняли, будто через полчаса. Отговори папу! А? Он тебя любит, ты его ми-ми-ми сыночек, надежда и опора…

Но Олег только отмахнулся. Отец терпеть не мог корпоративные шабаши в забегаловках, ценил уют и лучшей поварихой чтил свою жену. Что плохого? Почему не помочь, да и Нине не мешает потрудиться, та ещё лентяйка.

– Вон! Я на работу опаздываю.

***

Погода испортилась. Жаркие июльские небеса затянуло тяжёлыми тучами, а когда Олег выехал из города, дождь навалился на машину липким одеялом. Дворники не успевали стряхивать со стекла воду. Небо освещали синие всполохи молний, а уши закладывало от яростного грома. Пришлось снизить скорость до позорных двадцати километров в час и позвонить на работу, извиниться за опоздание. Светлана Юрьевна отнеслась к проблеме с пониманием, но мягко намекнула, что подобное не должно повторяться.

Мужчина  дал отбой связи, придавил пальцем залетевшую в салон ещё на парковке муху и пробормотал:

– Я держусь за работу… или работа держится за меня?

Поняв, что толкового художника из него не выйдет, Олег устроился в психиатрическую клинику арттерапевтом. Работа не хуже прочих. К тому же центр «Пробуждение» не напоминал казенные заведения подобного рода. Не больница, а дорогой курортный отель с бассейнами, банями, саунами, развлекательным и спортивным комплексами. Обычному человеку, к примеру, отцу Олега – военному или матери – скрипачке императорской академии искусств – не оплатить и одного дня проживания в клинике. «Благо, им и не надо» – подумал мужчина. В его семье никто не пытался покончить с собой, не сидел на наркотиках и не жаловался на депрессию.

Дождь перестал бичевать крышу машины. Потоки превратились в струи, а струи сменились мерным проклевыванием одиночных капель. Чётко очерченные золотые столбы послеполуденного солнца один за другим опустились на домики посёлка, лес и на поле, слились в многопалого солнечного спрута и, наконец, проломили тьму. Небо очистилось. От мокрой дороги повалил пар.

«Феерия, как на картинах Элера Дюпре» –  подумал Олег и нехорошо улыбнулся. Его бледное рыбье лицо с полными губами, маленьким носом и голубыми глазами потемнело от отвращения. Есть ли хоть что-то, пока не рисованное? Олег побарабанил пальцами по рулю и подумал: «Хорошо, что есть Онейрон, если бы он не дал мне шанса, я бы сошёл с ума».

***

Светлана Юрьевна подошла к окну. Свинцовое небо то и дело озаряли молнии. Старые липы истово кланялись земле. С сарая сорвало крышу, и она полетела прочь, как большая ворона.

Женщина села на подоконник и задумалась. Её жизнь напоминала шахматную доску. Родилась в семье алкашей – чёрное. Вышла замуж за работящего и доброго парня из мелко-дворянской семьи, родила двоих чудесных мальчишек – белая клетка. Череда неприятностей: долги, муж, не выдержав, повесился, детей пришлось отдать в интернат, а самой переехать в деревню в полуразвалившуюся бабкину избу, голодать – чёрная.

А потом… Той ночью и ей тоже хотелось влезть в петлю. Ещё и живот ни с того ни с сего заболел. Спустя час стало хуже, начались спазмы, в которых Света с удивлением и ужасом узнала родовые схватки. И на свет нежданно-негаданно явилась Агния. Девочка родилась крохотной, сморщенной, точно старушка, с длинными патлами седых волос. На лопатках малышки виднелись красные пятна, похожие на следы вырванных с мясом крыльев. Глаза у новорожденной были тёмные, почти чёрные, и смотрели так осознанно!

Первой мыслью Светы было бросить невесть откуда взявшееся отродье в огонь или скормить бродячей собаке, но в голове зашумело. Ей показалось, что видит возле кровати своего мужа, что он качает головой: «Не надо, не делай этого». Света ужаснулась своим жестоким мыслям, кое-как оделась, доковыляла до соседей, и через час они с дочерью оказалась в больнице.

Врач – немолотая интеллигентная женщина – успокоила. Сказала, что девочка сильно переношена, оттого и волосы длинные, и кожа сморщенная, а это, что маленькая, то бывает. Стресс, недостаток питания мамы сказались. «Хорошо ещё, что рефлексы в норме, плохо, когда мама не наблюдается. Гипоксия и недостаток питания на психике сказаться могут» –  пророчествовала она.

Но Света не слушала. Малышка хорошела на глазах. Волосики распушились, кожа разгладилась и посветлела, пятнышки на спине остались, но уменьшились. И чем милей становилась девочка, тем горше и больней делалось на душе её матери. Светлана понимала, что не сможет позаботиться о дочери.

Но случай перенёс на белую клетку. К ней, рыдающей над заявлением об отказе от материнских прав, подошёл мужчина. Он спросил, что случилось, и предложил помощь: «У меня жена скончалась. Онкология. И дочку не выносила, и сама погибла. На что мне теперь деньги? Для кого я теперь…» –  и закрыл глаза. Счастье редко сближает людей. Всякий может быть счастливым и в одиночку, другое дело горе. Они были нужны друг другу. Встали плечо к плечу и поднялись. С тех пор, вот уже шестнадцать лет, жизнь не преподносила горьких сюрпризов. А не было бы Агнии, что тогда?

Буря началась и закончилась. Небо очистилось. Солнце заиграло в каплях, разбрасывая на дорожки радужные блики. Цветочные клумбы, прижатые водой и ветром, расправились и будто бы даже стали ярче. «Красиво –  подумала Света. – Может, ещё и состоится задуманный Олегом пленер».

***

Парк сиял, как картина импрессиониста. Ветер пах мёдом и сырой землёй. Олег подумал, что Арон Крауз, известный своим позитивным видением мира, пришёл бы в восторг от вида полузашибленных цветочков и нашёл бы их восхитительно-жизнеутверждающими: «Интересно, так ли этот пресловутый оптимист был силён? Вряд ли. Думаю, мне удастся стереть его из всех справочников с первой попытки, максимум с третьей». Олег облизнул вмиг пересохшие губы и приостановился. Конечно, творцы, как тараканы, убей одного «основоположника», им станет кто-то другой, пусть не такой талантливый. Но как же приятно избавиться хотя бы от некоторых…

***

Арттерапию было решено провести на большой веранде. Туда принесли пластиковые, лишённые углов мольберты, исключительно натуральные краски и карандаши. Олег пролистал конспект урока и стал ждать. Первыми пришли Ахмед и Вадим – дружки-наркоманы, попавшие в клинику вместо тюрьмы. Вторым приковылял, погромыхивая ортезами экзоскелета, Эйтан. Хрупкий добрый парень, склонный к меланхолии. Следом притащилась Олеся – сенсетивный шизоид, скорей капризная, чем больная, девица. Последней, в инвалидной коляске, привезли Агнию. Пальцы девушки перебирали складки одежды, взгляд следил за чем-то невидимым. Припадок в острой фазе: беспомощность, бред, волевой дрейф. Врачи, не имевшие дела с Агнией, настояли бы на применение транквилизаторов, а не арттерапии, и ничего бы не добились. Олег считал состояние девушки не приступом, а подобием транса шамана. Агния покидала своё тело и уходила в другой мир.

– Привет, хочешь порисовать? – спросил её Олег.

Агния сфокусировала взгляд на мужчине, вытянула губки трубочкой, словно хотела кого-то поцеловать или свистнуть, и отвернулась.

На сегодня было выбрано простое задание: нарисовать своё имя, если бы оно было деревом.

Ахмед, хищно скалясь, намалевал раскидистый дуб, усеянный вместо листьев детородными органами. Вадим изобразил то же, но украсил ещё и грудями. Эйтан нарисовал нежный побег, вырастающий из засохшего пня. Олеся долго кочевряжилась и, наконец, продемонстрировала всем претенциозный и безвкусный розовый кладбищенский куст. Агния скушала два исключительно полезных для здоровья карандаша: оболочка из водорослей, грифель меловой с натуральными красителями, и принялась за медовые краски. Впрочем, таблетки акварели ей понравились меньше, и она выплюнула кашицу в руку, а потом намазала получившейся слюнявой пакостью лист. Вышел неровный радужно-грязный кокон, в центре которого алел не то кулак, не то кактус. Олегу вспомнились дикие апокалиптичные пейзажи Альберта Броу. «Даже безумие не может быть оригинальным» – подумал он и погладил девушку по голове, та тут же попыталась пожевать его пальцы.

После долгого обсуждения и ряда привычных упражнений Олеся, Ахмед и Вадим ушли в игровую. Агния, словно ей было три, а не шестнадцать, попросилась на ручки. Олег усадил её рядом с собой на плетёный диванчик, и та моментально уснула, уткнувшись своему арттерапевту в плечо. Санитар достал из её инвалидного кресла плед и укрыл девушку.

Эйтан тоже остался. Когда он самостоятельно смог есть, пить и ходить, то, конечно, испытал колоссальный подъём и старался использовать всякий миг свободы. Юноша взял краски, повесил на мольберт чистый лист и спросил:

– Можно я попытаюсь нарисовать вас с Агнией?

Олег кивнул. Эйтана редко навещали. Для родителей он был третьим неудавшимся сыном, которого можно включить в ролик для рекламной компании: взять на заседание правления, вывесить его фотографию на баннере со словами: «Особенным людям – особая забота», а потом забыть на полгода о его существовании.

– Я рад, что тебе лучше, – честно сказал Олег.

– Спасибо, – бросив короткий взгляд, кивнул юноша. – А вы похудели, – смутился и дрожащим от тревоги голосом спросил: – С вами всё в порядке? Каждый раз, когда Агнии становиться лучше, вас… – он осёкся, но не смог остановить слова, рвущиеся наружу, – как будто становится меньше.

Олег сослался на жару, от которой не хочется есть. Эйтана эта чушь не успокоила. Минуту он смотрел испытующе, а когда понял, что честного ответа не получит, пожал плечами и взял в руки карандаш.

Дневная жара сменилась вечерней прохладой. От ручья, струясь по низинам, пополз туман. Сверчок трещал тихо, музыкально, успокаивающе. И скрипели карандаши по листу бумаги. Олег подумал, что лучше звука, чем тихий шорох грифеля, быть не может, и зевнул.

– Я нарисовал, – Эйтан развернул мольберт. – Получилось?

Сонливость как рукой сняло. На листе бумаги было что-то странное и на первый взгляд бессмысленное. Сеть ярких линий. Паутина безумного паука. Но вот в её центре вырисовывается трон, на троне призрачная, сливающаяся с обивкой фигура. В левом углу висит муха, бьющаяся в предсмертных конвульсиях. Ах нет, это же Агния: тело выгнуто дугой, глаза – чёрные провалы, рот раззявлен, перекошен и зубаст, и из него вывален не то язык, не то клок цветной паутины, который тянется, перечёркивает лист… к чему? К непропорциональной фигуре безумного часовщика, выползающего из пылающего ада: в одной руке шестерёнка из костей, в другой заострённое копье-кисть, на древке которого, истекая кровью, извиваются человеческие фигуры. «Такое не нарисовать и за месяц!» –  подумал Олег, тряхнул головой, и в глазах на миг стало дымно и мутно.

Эйтан удивлённо приподнял бровь.

– Не нравится?

– А? – по спине Олега катились липкие капельки пота. Сердце стучало так, словно пробежал километров пятнадцать. – Я задремал.

Теперь на листе бумаги был простой эскиз. На нём Агния казалась изломанной птицей с человеческим лицом, а Олег невнятной тенью. За их спинами между колоннами веранды в завешенной мошкарой паутине сидел паук.

– Очень мило. Ты делаешь успехи. Молодец.

От входа в веранду раздался еле слышный ласковый голос:

– Агния такая милая, когда спит. И как вам удаётся её успокоить? Бедная моя девочка, – Светлана Юрьевна поднялась по ступеням, подошла к диванчику. – Олег, вы ведь выручите меня и на этот раз? Присмотрите за ней в выходные?

– Конечно, – охотно согласился мужчина. – Мне забрать её прямо сейчас?

– Да, – подтвердила Светлана. – Я сказала охраннику, чтобы подогнал вашу машину. Простите за самоуправство. Эйтан, а вам пора на процедуры, – развела руками, – Здоровье требует жертв.

Юноша кивнул и медленно пошагал прочь. Его тонкая, длинная, полуметаллическая фигура подсвеченная белым светом фонарей, казалась призрачной. Олег подумал, что Эйтан напоминает Онейрона, если бы тот был добр. Эдакий калечный призрак любви к людям.

***

«Она похожа на ангела, когда спит, – подумал Олег, глядя на Агнию, потом поправил себя – она ангел». Острые болезненные черты сгладились, безвольное выражение лица девушки сменилось сосредоточено-трогательным. Волосы не казались неопрятно-седыми, блестели, словно сотканные из тончайших серебряных и золотых лучей света. Бледные черты стали ярче: на щеках заиграл румянец, губы алели как спелые брусничные ягоды, веки засияли перламутром. Олег простонал, заставляя себя не смотреть на Агнию. Светлана предупреждала, что не стоит слишком любоваться её дочерью. Не потому, что боялась за неё, а потому что знала – её красота опасна и ядовита. Она рождает плохие мысли.

Олег обнаружил, что держит в руках канцелярский нож, что всё предплечье правой руки изрезано, а кровь, бегущая из ранок, запятнала пол. Он поморщился, пошёл на кухню к аптечке, промыл царапины, перебинтовал, затем прибрался в комнате. Определённо, если Агния и ангел, то очень и очень тёмный. Но кто же тогда Онейрон и чего хочет? Олег отогнал дурные мысли. О некоторых вещах лучше не думать. Пока он в безопасности, его мечта исполняется, а всё остальное неважно.

Мужчина выключил духовку, в которой томилась румяная курочка в хороводе из кружков молодой картошки, убрал салат в холодильник. Когда Агния выйдет из транса, она будет голодна, и лучше быть готовым накормить её, чем испортить настроение. Затем отправился в мастерскую. Развернул на широком экране компьютера фотографию самой первой, прославившей своего автора картины Арона Крауза «Широкие крылья надежды». На ней тощий, чумазый мальчишка-трубочист стоял на коньке крыши. Нищий, битый жизнью, он не казался жалким или униженным, а виделся частью великой созидательной силы. Его усыпанное конопушками сажи лицо было светлым и вдохновенным, а пейзаж за плечами раскрывался сказочными крыльями. Как сказал один из поклонников творчества Крауза: «Никогда ещё у бога не было столь прекрасного лика».

Олег начал создание копии. Он делал это искусно, вдумчиво, стараясь ничего не упустить. Работа шла быстро. Так быстро, что если бы рядом находился посторонний, то подумал бы, что часы сломались, или что-то творится со временем, или что Олег двигается с нечеловеческой скоростью. Не может же, в самом деле, на полотне в несколько мазков вырисоваться картина!

Но часы не врали. Их стрелки честно прошагали с шести утра до семи, когда свежее полотно сошло с мольберта, а его автор, обессиленный и измученный, упал на колени. Олегу страшно хотелось пить. Во рту пересохло. В глаза, по ощущениям, воткнули десяток раскалённых игл. «Если арттерапия и идёт кому-то на пользу, то не мне, – с горькой иронией подумал он, – Ничего, бутылочка кефира и получасовой сон поправят дело». Проходя по коридору, Олег заметил своё отражение в зеркале и вздрогнул. Он показался себе чудовищем с длинными руками и ногами, непропорционально-маленькой головой и страшными звериными глазами: «Нельзя верить отражениям в тёмных зеркалах, иначе можно сойти с ума» – подумал Олег и отвернулся.

***

Арон Крауз был голоден, но полон надежды. В руках он нёс бережно замотанное в тряпицу полотно новой картины. Особенной картины. В неё он вложил всю свою душу и все деньги. Теперь настало время показать её богатому барону – любителю всего странного и необычного, к тому же, щедрому меценату. Если кто-то и поймёт смысл, заключённый в этом портрете, то только он.

Барон принял гостя так просто, словно Арон был его родным братом.

– А-а-а, заходите, – улыбнулся он, одной рукой придерживая уморительно-серьёзного годовалого мальчугана в чепце и взрослом вычурном костюмчике, а другой приглашая войти в обширную залу. – Мы собираемся отобедать. Увы, в наш век художник голоден, в то время, как даже собаки сыты, –  ласково посмотрел на плоскомордое маленькое чудовище с косматой шерстью и хвостиком крючком, сопящее у ног. – Пекинес, привёз мне один торговец… но мы не об этом. Садитесь.

Арон поразился тому, что вместе с бароном и баронессой за стол сели стражники, слуги, кухарка и их дети. Все они весело переговаривались и шутили. На душе стало легко и спокойно: «Я не зря сюда пришёл. Какие чудесные люди. Какой потрясающий суп… »

Когда с обедом было покончено, а домочадцы барона разошлись по своим делам, появилась возможность поговорить о деле. Арон трясущимися руками снял с полотна тряпицу и продемонстрировал картину меценату. Барон замер, тряхнул головой, сделал шаг назад, снова приблизился. На его лице промелькнула целая гамма чувств от раздражения до восхищения. Потом барон облизнул губы, сел в кресло и впал в глубочайшую задумчивость. Спустя пять минут хозяин дома хлопнул себя по коленям и осторожно начал:

– Картина великолепна. Я бы сказал, что ничего подобного никогда не видел, если бы не одно «но», пойдёмте, – провёл в соседнюю, детскую, комнату. – Видите?

Над люлькой висела точно такая картина, даже подпись в углу Арону была знакома. Сердце гулко ухнуло, желудок завертелся волчком, в глазах помутнело, и, навернулись слёзы обиды. Кто-то украл его работу.

Барон осторожно похлопал гостя по плечу:

– Эту картину месяц назад я купил у одного мрачного типа на рыночной площади. Ещё удивился, что он автор этой прелести. Она ему не шла. Знаете, словно вещь с чужого плеча, просто мистика! – дружелюбно улыбнулся. – Не расстраивайтесь, я куплю и вашу картину. Она мне по душе. Эта, – он указал на полотно над кроваткой. – Холодная и пустая, а ваша полна света.

– Я чья-то жалкая копия, я закончил писать мою картину только вчера… –  стараясь не заплакать от унижения, сдавлено прохрипел Арон и бросился прочь, не взяв денег. Улица вывела к мосту. Минутный порыв. Прыжок. Всплеск. Одежда Арона стала тяжёлой. Нос и рот заполнило вонючей речной водой. В миг, когда сомкнувшаяся гладь ещё была полупрозрачна, и можно было видеть набережную, он заметил девушку похожую на ангела и мрачно ухмыляющегося типа в странной одежде и почему-то понял, что это он украл картину. А потом наступила тьма.

***

Олег был доволен. Шутка удалась, как и многие другие. Художники так ревнивы. Стоит им заподозрить в себе бездарность, как и жизнь, кажется бессмысленной. Просто удивительно как этот разнесчастный оптимист быстро сдался. «Бульк» – и всё.

Агния брезгливо поморщилась.

– Улыбаешься? – фыркнула она. – Страшно собой доволен, верно?

– А почему бы и нет? Я не виноват, что они такие нервные, – глаза Олега лихорадочно заблестели. – На следующей неделе у меня будет выставка. Больше никто не назовёт меня принтером. Все ненаписанные работы этих слабаков – мои!

Но девушка не желала слушать, она ушла в ванную комнату.

Олег побрёл следом. Он нарочно установил в ванной пять огромных зеркал, чтобы безнаказанно любоваться Агнией. Её красота манила, но не вызывала желания: слишком неправдоподобная, почти бесполая.

Воздух наполнился паром и ароматом ванильного шоколада. Душистый гель принесла Нинка, когда заметила предательски прилипший к пиджаку брата длинный волос. Должно быть надеялась унюхать среди знакомых Олегову пассию.

Зеркала запотели, и остался виден только неясный силуэт. Олег вздохнул и отправился в комнату. Сыновний долг требовал позвонить родителям и спросить, не нужно ли помощь в подготовке к юбилею. Домашний телефон выдал мерзкий сигнал отключенного за неуплату аппарата. Должно быть, Нинка опять потратила деньги на кафешку или косметику. Да уж, родители такому сюрпризу не обрадуются. Олег посмотрел на часы и решил, что время для визита вполне приличное – половина первого, – оделся и вышел в подъезд.

В нос шибанул острый запах мочи и табачного дыма. Украшенные лепниной стены кто-то замарал кривыми рисуночками и надписями, витые бронзовые перила тут и там были не то выбиты, не то выпилены и заменены на арматуру. Сердце гулко ухнуло: «Неужели смерть Крауза отбила у людей чувство прекрасного? Не может быть. Просто надо устроить разнос домовладельцу за разгильдяйство. За что я плачу деньги?» – зло подумал он и прибавил шагу. На краю сознания забилась ужасная догадка, что отсутствие ремонта в подъезде не единственный неприятный сюрприз. Захотелось поскорей добраться до родителей. Рассохшаяся дверь открылась с трудом. Стоянка оказалась забита допотопным хламом. Аккуратного электромобильчика Олега не было и в помине. Минуту побегав туда-сюда, мужчина решил, что до родителей не так уж и далеко, пошёл пешком.

– Какого лешего? – пробубнил он себе под нос, рассматривая до неузнаваемости изменившийся уличный пейзаж и одежду прохожих. Плакат на остановке призывал голосовать на выборах президента. Голова шла кругом. Олег сорвался на бег. Родительский дом, хвала небесам, был на месте, правда исчезли клумбы и портрет царевича Николая третьего, который он сам помогал наносить на стену, но это всё ерунда, верно? Олег взбежал на третий этаж и нажал кнопку звонка.

Дверь отворилась. На пороге стояла неопрятная тётка с отёкшим лицом и цветущими под глазами синяками. Она смерила Олега неприязненным взглядом и, цыкнув кривым жёлтым зубом, спросила.

– Ну, чо замер? Кто ты?

Голос был смутно знакомым.

– Это ты кто? – спросил Олег, с ужасом замечая в пьянчужке знакомые черты. – Мама?

Женщина задумалась, лоб избороздили морщины, губы что-то шептали, она стала загибать пальцы.

– Может быть. Принёс чо? Давай, сына, сгоняй в магазинчик, ща за знакомство хряпнем, расскажешь, как жизнь. Как нашёл? В детдоме суки адрес дали? Да? – засопела и вдруг, разозлившись, выпалила, – Хотя нет. Иди ты к зверю лысому, больно рожей ты на своего папашку-подводника, что б ему не всплылось, похож. Давай вали.

– Где папа? – Олег, подставив ногу закрывающейся двери, в отчаянии проскулил: «Это всё сон, дурацкий сон, галлюцинация!» – Погоди, ну послушай! Мама!!!

За спиной тётки выросли две фигуры. Одна тоненькая и лохматая, а вторая огромная, жирная и мордатая. Не прошло и минуты, как Олег кубарем полетел с лестницы, а вслед ему неслись проклятья и отвратительный хохот. Посрамлённый визитёр кое-как поднялся, вышел во двор, сел на лавочку и уткнулся лицом в ладони.

– Ты в порядке? – раздался тихий голос, и лёгкая ладошка легла на плечо. – Вот.

Олег убрал от лица руки, и вгляделся в незнакомку, ту самую девушку из квартиры матери, спросил:

– Как тебя зовут?

–  Нина.

Олег придирчиво рассмотрел девицу. Она не была его весёлой сестричкой: черты другие более восточные, что ли, – и всё же неуловимо похожа. Должно быть, родилась от другого отца.

– Вот, – девушка смотрела испуганно, словно ожидала, что её побьют, протянула письмо. Олег успел заметить чёрные синяки на тонких запястьях. – Мама хотела выбросить, но я спрятала, –  виновато пожала плечами. – Он мне не отец, но я иногда смотрю на него и представляю, что мой.

Олег взял фотографию знакомого человека в незнакомой форме. Сзади была надпись с именем, фамилией и, главное, адресом: «Пиши мне, милая, твои письма будут согревать меня в холодном море».

– Почему они расстались?

– Не знаю, бабушка говорила, что мама уже тогда, – щёлкнула себя по шее. – И ехать с ним отказалась. Теперь жалеет, иногда плачет и говорит, что была дурой. Особенно, когда дядя Миша напьётся и поколотит.

Сердце Олега сжалось от боли. Огненные мысли заплясали в голове: «Онейрон наказал меня? Но за что? Я только испытывал их, они сами убивали себя! Сами совершали грех!»

– Пойдём со мной. Я живу тут недалеко, – пробормотал он. – Не бойся.

Нина покачала головой и шарахнулась в сторону. От её затравленного взгляда стало совсем невыносимо. Потом пришла решимость. Нужно пойти и потребовать обратно свою жизнь, свою сестру и родителей. Если надо, он убьёт Агнию! Он написал на бумаге адрес и сунул девчонке в руку, если передумает, пусть приходит, хотя зачем это? Скоро всё будет как прежде!

***

В квартире мерзко воняло ванилью и шоколадом. Агния ела из баночки джем и жмурилась от удовольствия. Её лицо излучало бесстыжее примитивное счастье, рождённое чревоугодием. Или дрянь знает, что наделала?

Олег зарычал:

– Это ты?

– А? – Агния вытащила из уха наушник.

– Это ты сделала? Ты украла у меня семью! – схватил девушку за плечи и тряхнул так, что она щёлкнула зубами, а грива ещё влажных волос хлестнула Олега по лицу. –  Верни мне мою семью!

Агния вывернулась, обижено потёрла плечи и взяла со стола кухонный нож.

– Не смей меня трогать! Я понятия не имею, что там с твоей семьей, и знать не желаю.

Олег боялся нападать. Беспомощная и скованная во время приступа, вне его Агния становилась дьявольски сильной и изворотливой тварью.

– Они исчезли! Знаешь, что там творится? Знаешь?

– Знаю, смотрела новости, – спокойно подтвердила Агния. – Пара десятков войн, революций, ядерные взрывы, мёртвые люди в наспех сколоченных гробах. Что не так то?

Слова застряли у Олега в горле. Он не понимал, как Агния может так спокойно говорить о таких вещах.

– Верни всё, как было.

– Ничего не было, – пожала плечами девушка. – Ты нафантазировал, – растянула губы в ухмылке. – У тебя фантазия богатая, вон картинами три комнаты завалены и все такие разные, – её голос стал издевательски восхищённым. – Гениальные полотна! Вы, художники, такие ранимые, такие чуткие натуры. Бежите от реальности. Как ты там на терапии говоришь? Сублимируете страхи? Отличная штука арттерапия, действенная, верно?

Олег был готов броситься на нож, как медведь, прущий на подставленный охотником кол, только бы дотянуться до горла дряни, которую имел глупость именовать ангелом. Но тут раздался звонок.

На пороге стояла Нина. Она была одета в тёплый свитер хотя день был жарким и всё равно зябко ёжилась.

– Мама злится. Можно, я у тебя побуду? – в её глазах была обречённость. – Могу тут, в коридоре, я тихо.

– Проходи на кухню, бери, что хочешь, поешь, – повёл носом, от сестры пахло застоявшейся, прогорклой грязью веками не чищеного свинарника. Через силу улыбнулся, – В шкафу на полке есть чистые вещи, а свои брось в стиралку, я их потом запущу, ладно?

– Ладно, – чуть менее затравленно улыбнулась Нина. – А как тебя зовут?

– Олег, – скупо ответил он и вернулся в спальню, выдернул наушник из уха Агнии. – Мы не договорили.

– А не о чем разговаривать. Ты хотел картины и славу, ты получил картины и славу. Онейрон дал тебе власть над временем, надо мной, над людьми, ты изменил мир. Такие решения не отменяются.

Из кухни раздался истеричный вопль.

– Олег!

Мужчина бросился на зов. Нина стояла напротив окна и указывала на что-то пальцем. Олег вытаращил глаза. По небу плыла Земля! Там, высоко, висела планета-двойник, и она приближалась. Часы на стене бешено завращали стрелками. Машины во дворе вздрогнули и приподнялись. Нина взвыла от ужаса. Из комнаты донёсся сумасшедший, невменяемый хохот и вопль:

– В моём городе живут ангелы. В моём городе живут только ангелы! Только Ангелы!!!

***

На уроке было скучно. Биологичка – тощая и нервная тётка – в сотый раз проходилась по теме толерантности, скрытым генам и задачам на поиск рецессивных признаков. Кажется, её саму раздражала обязанность раз в месяц проводить такие беседы, тем более зная, что в класс слили одарённых детей, которые и с первого раза всё прекрасно слышат и понимают. Я пощекотал Карину, – соседку по парте, та отмахнулась и зло зыркнула из-под густой белой чёлки. Даже сквозь голубые линзы стал виден огненный блеск звериных глаз. Ладно, ладно, не трогаю, только не укуси. Чего она такая стервозная? Задача не получается? Заглянул в её тетрадь. Нет, всё в порядке. Строчки украшали мелкие, ровные, как кружево, буковки, которые я из зависти, дразнил мышиными какашками.

Биологичка махнула рукой в сторону доски.

Интересно, она больная или из тех, кто, смотрясь в зеркало, думает, что толстая? И какие у неё друзья? Точно такие же? И как тогда выглядят их вечеринки? Живо представилась эта «Skeleton Party» с кладбищенскими плясками. Я помимо воли хохотнул, привычно прикрывая рот, не столько, чтобы училка не заметила, сколько от одноклассников. Клыки – мать его рецессив.

– Что смешного, Милет? – огрызнулась биологичка, обоснованно подозревая, что это я над ней угораю. – Что-то хочешь добавить?

 

Вообще, хорошая тётка, но смотреть страшно. Нарываться я не стал. Ну её. Извинился. От дальнейших разбирательств спас нарастающий серебристый перезвон – сигнал проверки.

Мы встали, вышли в коридор, выстроились в шеренгу, прижав руки к стене. Фиксирующая лента ответила прикосновению и оплела запястья. Пол под ногами стал топким, стопы утонули в нём как в трясине. Теперь не вырвешься, даже если захочешь. Я оказался стоящим между в голос ревущей девчушкой лет восьми и Кариной. Мда, засада. Успокоить мелкую некому, учителя вон тоже встали вдоль стены, их сковало ещё прочней, перехватило за пояс и шею. Проверке подвергаются все, хотя, конечно, среди наших препадов нет рецессивных.

Я припомнил, как зовут малышку. Кажется, Диана. Да, точно. Экстерном закончила начальную школу и пятый класс, сразу поступила в шестой. Юное дарование, занимающее призовые места на олимпиадах и читающее стихи на праздниках.

– Эй, чего ревёшь? – со сдержанной дружелюбной улыбкой спросил я. – Пятёрку получить из-за проверки не успела?

– Я… я до ленты не достаю, –  всхлипнула Дина. – Высоко.

Ну да, точно. Самостоятельные проверки не в кабинете психолога и без родителей назначают только с двенадцати. Она ещё не знает, что лента умная.

– Просто положи ладони на стену, она сама дотянется до тебя.

Девчушка послушалась, но вскрикнула и забилась в путах. Ну да ощущение не из приятных. Но что делать? Диана всё больше впадала в истерику. Проблема. Если мелкая продолжит трепыхаться, её хорошенько взгреет током. И тут меня осенило. Я запел нашу с сестрой дорожную песенку «жаба-даба-душку». Горлань, что угодно, и лепи этот забавный хвост для рифмы и вся премудрость.

– Я стою и пою жаба-даба-ду.

– Ты затеял ерунду жаба-даба-ду, – пропела Карина, думая о чём-то своём. У неё есть повод нервничать. Бывает, полукровки, четвертные и третичные живут среди людей, но она-то сто процентная. Ангел, как есть.

Мелкая так удивилась, что перестала дёргаться и орать, а уставилась на нас с подозрением: мало того, что поймана, так ещё и оказалась рядом с психами. Наморщила носик, тихо пропела.

– Я в обморок щас упаду жаба-даба-ду.

Мальчишка неподалёку пропел про то, что у него адски чешется спина и вскоре все мы нестройно вопили о том, что первое придёт в голову. Фокус удался. Динка перестала дёргаться, рассмеялась и не заметила, как подошла контролёр со сканером. Красивая девица с такими формами, что форма, хе-хе, еле смыкается, и, кажется, пуговица на груди вот-вот отскочит и отстрелит кому-нибудь что-нибудь. Она улыбнулась и пропела приятным баритоном:

– И чего меня бояться? Жаба-даба-ду, – потрепала Дину по волосам. – Всё в порядке. Милая, ты могла не вставать к ленте, разве тебе учителя не объяснили?

Я побоялся, что Диана ляпнет «нет» и что нашим тёткам достанется на орехи.

– Говорили, – виновато вздохнула девочка, – но я так испугалась...

Женщина кивнула и, потеряв к Марине интерес, шагнула ко мне и к Карине. Сканер выдал нашу биометрию. Брови проверяющей на миг приподнялись, но она быстро взяла себя в руки. У нас с документами всё в порядке. Карина – дочка посла, а я… ну, просто, я дитя войны, так сказать. В ряду зашептались, и толерантная леди тут же сделала вид, что застряла вовсе не из-за того, что перед ней парочка уродцев, а потому, что решила похвалить.

– Отлично придумал с песенкой, обязательно напишу твоим родителям благодарность. Лишние баллы при поступлении не помешают, верно? Не хочешь у нас работать?

– Не знаю, – смутился я. Конечно, хочу, но не возьмут. Проверяющим может быть только чистокровный человек, но спасибо ей за то, что не выдала и не сказала чего-то такого, что сделало бы мою жизнь адом.

Карину она проигнорировала. Не хватило сил похвалить, хотя она тоже старалась. Но на это никто не обратил внимания.

***

Уроки закончились. Учителя в раздевалке проверяли уровень зарядки стабилизаторов рюкзаков у старших и ботиночек младших. И, как всегда, на выходе собралась длинная очередь. Хорошо, что мы уже одиннадцатиклассники. Нас выпустили через отдельный турникет. Охранник монотонно пробубнил:

– Сегодня притяжение особенно сильное, будьте осторожны, не прыгать, не бегать, лучше воспользоваться общественным транспортом, приглядывайте за младшими. Удачного движения.

Говорят, раньше на Земле свободно жили птицы и много самых разных животных, но когда подошла планета, их стянуло в космос и там законсервировало. До сих пор их тела и тела растерявшихся людей болтаются на орбите.

Карина нагло считала мои мысли.

– Когда мы летели, я их видела. Словно игрушки. Только, – она помедлила, поправила перекрутившуюся лямку рюкзака. – Морды и лица перекошенные, как будто им до сих пор больно.

Мне стало тошно. Наверное, влияние подплывшей и занявшей половину неба планеты. Конечно, ангелы снизили гравитационную нагрузку после заключения перемирия и принятия заповедей Онейрона, а люди научились использовать её себе на благо. Например, теперь транспорт не надо поднимать на монорельсы, а машины подчиняются минимальному импульсу ускорения. Но всё же. Каково это было? И я не удержался. Отключил гравитатор и прыгнул. Моё тело словно схватила невидимая рука, вздёрнула на высоту трёх метров и потащила вперёд, к парку. Это было весело! Ну, до тех пор, пока не припечатало к дереву, выбив из лёгких воздух. Мои одноклассники со всей возможной допустимой скоростью поспешили нагнать меня. И да, вслед мне неслись проклятья, нецензурная брань и испуганные вопли.

– Идиот, ты что творишь? – утирая слёзы, заорала Инна. – Спускайся, придурок!

Я включил гравитатор и пополз вниз. Наконец, ноги оказались на земле. Хотел соврать, что случайно не туда нажал, но бац-бац-бац! Мне прилетело с десяток пощёчин. И от кого? От лучшей подруги. От Карины. Она тряхнула меня с невероятной для такого хрупкого существа силой и прошипела: «У Инны мать с новорожденной сестрой погибла, когда стабилизаторы коляски отказали, их вынесло на трассу и размазало по автобусу. Хочешь убиться, спроси меня, как, ублюдок!»

– Я не знал, прости, – неловко извинился я перед Инной. – Ну, стой, пожалуйста, я, правда, не хотел!

Одноклассники расфыркались. Кто-то бурчал о примере, который я подаю младшим, кто-то о штрафе, который впаяют родителям, кто-то о чёрной метке в личном деле за попытку суицида. Зануды. Онейрон видит, я ничего такого не хотел. Хотя и художник, должно быть, не хотел ни войны, ни менять историю, но всё изгадил. А я его проклятый внучатый племянничек. Хорошо, что никто об этом не знает.

Карина остановилась, вытаращила глаза. Висящая в зените планета давала ей впечатляющие возможности. Ей ужасно хотелось переспросить, но промолчала.

Мы попрощались с одноклассниками и пошли к куполу. Скоро можно будет отключить рюкзак и расслабиться. В куполе не улетишь. Там даже есть специальная тренировочная площадка для тех, кто будет работать наладчиком, где они прыгают и развивают навыки управления телом в условии двойного притяжения. Инна взяла меня за руку. И я почувствовал тепло. И в голову пришла чужая мысль: «Он всё ещё видит в нас что-то хорошее, если его гнев не отнял у нас свободу, даже если мы тратим её на глупости».