Легенда о цветке Безумия

Сам я нездешних мест. Нет у меня ничего, что могу дать взамен приюта. Ничего, кроме историй, не то чтобы жутких, не то чтобы полных любви. Давно по земле хожу, говаривал с птицами разного полёта, слышал немало песен ветров – сам им подпевал, когда помоложе был, –  да попадал на такие события, о которых вы и подумать не могли. Ежели посчитаете это платой недостойной, гоните меня прочь.

Историю эту мне поведали звёзды, а они, как известно, живут даже после смерти и видят всё повсюду, будучи слепыми. Было это давно, а может, случится нескоро. Время, оно такое, точно не разберёшь; с одними уже произошло, с другими – только собирается. Места те находятся не то далеко, не то совсем близко – точно не поймёшь, покуда об этом не узнаешь.

В чем сомнения нет, связан мой рассказ с огромным городом. Вы таких наверняка не видывали. Холодный, молчаливый, то ли веселый, то ли грустный – вроде и дышит, а вроде тысячу лет как похоронен. Прячется от любого шороха за стенами и знаться с наружным миром не желает. Живут в нем то ли человеки, то ли существа сродни им. Буду звать их людями, чтоб сподручнее и понятливее было. Живут, свой век доживают, сами о том не догадываясь.

Город тот зовётся Душенариумом, ибо по поверьям бережёт в себе души всех своих обитателей. Чтут его душенцы, поклоняются, как богам никогда не кланялись. Все лбы поотшибали в молитвах, да только что толку от их стараний – не те слова слетают с губ.

История эта не обо всех жителях, а о тех из них, кого приглядели звёзды. Начну с самого шустрого. Вот он спускается по городским трубам, да так бесшумно, что даже тень с ним не сравнится. Тощий весь, в синяках и ушибах, зато улыбка с половину чумазой рожи. Это Безумие. Он знает все улочки и шахты, тупики и лабиринты Душенариума, потому так смело сейчас ползет по старым вентиляционным трубам. Вечно болтает – на момент знакомства с нами тоже бормочет под нос. Зачастую сам с собой, как может показаться со стороны. На самом деле на плечах его сидит существо. Точного описания так добиться и не удалось, но скажу, что мальчик таскает его на себе с тех пор, как понял, кто оно есть. Спина его сгорбилась, сам он ссутулился из-за тяжелого груза, но ловкость не потерял. Существо называет себя Сутью. Много раз вещал Безумие её словами, но все лишь потешаются над ним. Крутят пальцем у виска и отвешивают неслабых пендалей.

Что бы там ни говорили, Безумие верит существу на своих плечах и всегда знает, кто врёт, а кто говорит правду. Это тоже мало кого привлекает, потому Безумие молчит, когда видит ложь, предпочитает обсуждать это с Сутью. Чаще слова Сути путаются с его собственными, и он перестает понимать, кто из них сейчас говорит.

Безумие крадётся на нижние улицы, где солнечный свет подобен сказке давних времен. Здесь мигают лампочки усталых фонарей, грозясь окунуть во мрак перекошенные трущобы. Безумие аккуратно проверяет, на месте ли мешочек, привязанный к ремню, а потом спрыгивает из люка на немытую дорогу.

Руки запачканы, кровят. Коленки на затасканных штанах порвались сильнее прежнего, и видны разбережённые ссадины, но мальчик не замечает таких мелочей. Он идёт к Голосу, и ничто ему не помешает. Мимо безбожно исписанных стен, мелких свалок, тоскливых обитателей отстойника, как называют этот район в других частях города. Вонь стоит невыносимая, но после бесчисленных походов на нижние улицы Безумие с ней свыкся. Кажется, он единственный, кто улыбается.

Голос почти всегда один. Во всей грязи и тьме своего жилища он единственное светлое пятно. Я бы даже сказал, в прямом смысле этого значения. Душенариум ещё не видал создания настолько белого. Мальчишка мог бы затмить луну. Слава всем святым, она ни разу его не встречала, не то от зависти точно бы навела на него бед. Голос почти не говорит и редко кажет себя людям, запрещено ему, да и сам не особо стремится. Уж слишком он себе на уме. Что нравится Безумию особо сильно, Голос верит в истории о Сути, хотя никогда её не видел.

Голос сегодня нарасхват, не знает радоваться ему или нет. В гости заглянул и Предчувствие. Третий из их компашки, но вовсе не последний по значимости. Даже наоборот. Предчувствие имеет некоторую власть в городе, потому наверно над Безумием потешаются меньше, когда он рядом, а Голосу порой разрешают выходить на улицы посветлее, но только ненадолго. Предчувствию верят, хотя он порой и раздражает своей чрезмерной правильностью. Он носит аккуратный костюмчик с платком в кармане, а волосы его всегда прилизаны.

Предчувствие не занудный и не глупый, хотя я сперва так и решил – мол, постоянно следовать правилам скучно, неправда ли? Затем я услышал о мальчике больше и согласился с его друзьями. Как считает Голос, он просто многого боится и потому весьма недалёк.

Безумие достаёт из мешочка маленький разукрашенный его же рукой горшок, размеру с мизинец. Из земли к серым крышам тянется палка, на которой повыскакивали темно-зеленые листки с шипами, а на самой верхушке напряженно дрожит бутон.

– Скоро распустится, – улыбается Безумие, протягивая подарок. – Красоты такой ты точно ещё не видывал! Это тебе, Голос. Бери!

– Откуда взял? – встревает Предчувствие. Взгляд его метается от горшка к товарищу и обратно. – Кто позволил? Нельзя таскать сюда ничего с других улиц! Запрещено!

– Ничегошеньки не будет, если никто не пронюхает, – Безумие отмахивается от назойливого товарища и пихает второму свое подношение. – Добыл с господских садов.

– Что это? – спрашивает Голос, но уже держит горшок. – У этого есть имя?

– Ничего у этого пока нет, – говорит Безумие. Рад, что заинтересовал. Ухмыляется. – Но Суть очень уж просила тебе его передать. Да я и сам – хошь верь, хошь нет – хотел! Это немного подрастёт и раз! – Безумие хватает его за плечо и трясёт. – Лопнет у него верхушка! – руки взмывают вверх. – Распушится, как солнце, только нежнее будет и белой-пребелой, – тыкает в грудь Голоса, да так сильно, что тот подается назад. – Прямо как ты!

– А вот и не ври! Не бывает таких белых! – возмущается Предчувствие. Он всё о других улицах знает, когда дело касается фактов. – Чёрные есть, – загибает он пальцы. – Синие тоже. Жёлтые видел, и даже красные! А белых нет! Никогда не бывает!

– Сейчас вот и будет, – не дается Безумие. – Будет, потому что теперь это принадлежит Голосу! Если вырастит как следует, то оно и побелеть может! Ну, – обращается он к Голосу. Тот не шевелится, по-прежнему недоуменно держит горшок и смотрит на него во все глазищи. – Теперь оно твое! Твоё собственное, понимаешь? Как назовешь?

Голос хмурит белоснежные брови. Не особо понимает, что должен делать.

– Мысль, – говорит он и оглядывается. – Назову это Мыслью. Выращу её чудесной-расчудесной!

– Чушь! Нельзя! – кружит подле них Предчувствие, а сами они уже идут прятать Мысль, чтобы никто о ней не прознал. Иначе отберут, то ли растопчут, то ли к другим пересадят, и потеряет её Голос. Недолго, правда, придётся ему об утрате своей горевать. Его-то самого ох как накажут.

Прятать решают за трубами, что тянутся вдоль городской стены, лежа друг на дружке до самого верху, но неплотно. Можно между ними пролезть, особенно если ты такой щупленький и юркий, как Безумие с Голосом. Предчувствие ходит взад-вперед, пока они копошатся в своем тайнике, да на них исподлобья посматривает.

– Сдохнет она! – уверяет он. – Свет ей нужен, уход хороший! Иначе никогда не распустится! А тут нет ничего. Солнце до сюда не добирается – не знает оно об этом месте.

– Сам солнце сделаю, – Голос уже одержим своей воспитанницей и не собирается её бросать. – Сделаю, тут и бояться нечего.

И правда делает. Целую лампу из деталей, что умудряется накопать на помойке. Работает от завода. Нужно только каждый день приходить, чтоб подкручивать, но Голос и не против.

Предчувствие несчастен. Знает он, если найдут Мысль, подкараулят и Голос. Потому он, ничего не сказав друзьям, возвращается на темную улицу, когда луна поднимается на безмолвное небо. Постоянно осматривается, шажки у него совсем мелкие. Стоит крысе где прошмыгнуть или бездомному чихнуть сквозь дрему, он замирает словно вкопанный. Боится, однако же не отступает. Кое-как пролезает между трубами. Те гудят, дрожат под ним. Видать, прогнать пытаются, но Предчувствие непреклонен. Дрожащими пальцами он подкручивает самодельное солнце, подставляет Мысль ближе к нему в надежде, что та сгорит от жара.

Она действительно тихонько увядает под пристальным наблюдением Предчувствия. Листья скручиваются и сохнут. Бутон тоскливо опускается к грязному бетону.

Долго печалится Голос, когда находит погибшую Мысль, зато сам остается живым.

– Не грусти, – шепчет Безумие и вкладывает в его ладонь крупинку. – Это не та Мысль, конечно, но держи. Как соберешься с духом, посади эту. Посмотрим, что получится.

– А если снова завянет?

– Ещё достану! – хлопает его по плечу Безумие, недобро косясь на Предчувствие. Тот нервничает, весь чешется, никак не успокоится. – Не болтай особо, пока не распустится. Береги.

Много было таких Мыслей, но первая, не успевшая увидеть мир – впрочем, мир тоже её не увидел – и все-таки ставшая началом, полюбилась звездам больше других. Как услышали от северного ветра о ней и её непутевых хозяевах, тут же повсюду разнесли, балаболки этакие. Мне в первую очередь. Знают, чем душу порадовать.

Сам я не здешних мест, и неведомо мне, о чем у вас звезды шепчутся. Может, о том же самом, может, о чем ином. Знаю лишь, что нужен мне приют, и расплатиться могу только историей.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 1,50 из 5)
Загрузка...