Что случается с человеком после того, как он падает со сто сорок девятого этажа


В пустом здании нас шестеро. Державшая на рынке лавку химера, вампир звавшийся Параболой. Они стоят у длинной металлической стены. В их взглядах читается страх. Пугаем их не мы, пугает их Свет. Ближе всего к коридору Света находится мой возлюбленный, демон названый Дифференциалом. По ту сторону Света, через разломанное окно в пустое здание влезла хозяйка бара, ведьма Криптография. Я стою напротив двух наших конкурентов, в борьбе за Свет, тех что пришли раньше остальных. Избитый Дифференциалом оборотень носивший название Логарифма ворвался в дверь и замер возле нее.

И вдруг теплый, объемный, льющийся сквозь металл крыши столп Света стал единственным, что есть в этом пустом здании. А как же мы, вшестером, каждый из нас хотел от Света своего, и нас…словно не было. Только мягкие струи Света, текущие сверху вниз. Я всё время думала только о себе всё, что происходило вокруг, похищалось моим сознанием и анализировалось, судилось, трактовалось, на основе этого рождались мысли, эмоции и понятия, по которым я сначала жила, а потом существовала Здесь. Центр огромной Вселенной был сужен до масштабов моего сознания, и всё крутилось вокруг меня. Наверное, мы все центры своих Вселенных и лишь иногда, в несовершенные телескопы мы сморим на другие галактики, лениво, от скуки и по большей мере равнодушно. Но сейчас в этом пустом здании был только Свет. Свет — это конец, Свет — это всё.

Здесь — довольно интересное место. Его вряд ли можно отметить на карте, или дать ему какое-то название, и поэтому все называли его просто — Здесь. Мы существовали Здесь, потому что не знали, как покинуть это место. Я попала сюда, когда умерла. Мне было тридцать пять лет, когда я оступилась и упала с крыши. День моей смерти был обычным: холодным, майским, с дождем и серым небом. Я жила одна, в старом пятиэтажном здании на Благодатной улице. Родителей моих уже не было, моя младшая сестра уехала с семьей в Москву, замуж я так и не вышла. Кота или собаку я не заводила, потому что практически всегда была на работе. В пятницу вечером позвонила Маргарита Сергеевна, администратор отеля, в котором я служила горничной и попросила выйти в субботу на сутки.

— Но это не моя смена… — я не хотела выходить, я устала и приливы ненависти к своей работе, одолевали меня с новой силой, как и бывает обычно весной, когда сердцу тревожно, когда сердцу хочется чего-то небывалого…когда ему сложно мириться с обыденностью.

— Это не просьба, Лиза. Две горничные болеют. Работать некому. Завтра на крыше будет банкет. Какие могут быть возражения. Ты должна. — Маргарита Сергеевна повесила трубку, не получив моего ответа, она знала, что я выйду. Мое рабское сознание, называемое воспитанностью, было ей хорошо известно. Тридцать пять лет я прожила вечно кому-то что-то должная, я просто не хотела, чтобы обо мне подумали плохо, ведь я хорошая девочка. В субботу я заступила на смену.

Жизнь — что же ты такое? Моя жизнь — это сто шестьдесят восемь часов в неделю. Шестьдесят три из них я отдаю сну, шестьдесят — работе, около четырех часов уходят на посещение супермаркета, пять часов в неделю на приготовление пищи, два на уборку, десять часов съедает дорога до работы и обратно. Полчаса на завтраки и ужины. По два часа на просмотр кинофильмов в выходные и еще столько же на чтение. Остальные десять часов моей жизни я смотрела в окно, ходила по квартире, и мечтала. Так что такое моя жизнь?

Мы с другими горничными накрывали на крыше столы, под заказанный банкет. Шел дождь, и дул жуткий ветер, смысла в этом банкете не было никакого, но мы расправляли скатерти и расставляли бокалы. Полотенце со стула сорвало порывом ветра, и бросило на антенну. Я переступила через барьер и, встав на козырёк крыши, протянула руку, чтобы достать полотенце. Я часто, что-то снимаю с антенн, гости пирующие на крыше, считают что антенны — это новогодние ёлки и их нужно украшать. Я знала, что внизу есть сетка, я знала, что не упаду, потому что забиралась сюда сотню раз.

— Лиза, где приборы? — Никита стоял подле козырька. Никита всегда суетился больше остальных. Он страдал от того, что думал, будто делает всё не так. Он и делал всё не так. Я оступилась, когда он крикнул, и схватилась за полотенце, оно соскользнуло с антенны, вместе с моей рукой. Сетки не было. Почему не было сетки? Я не успела подумать об этом. В отеле сто сорок девять этажей, наверное, от меня не осталось даже мокрого места. Интересно теперь-то они отменят банкет?

Я падала, обещанных картинок из жизни не было, не было тех, о ком я вспоминала, я даже не плакала, я просто падала, я не понимала, что умру…я летела в никуда, как Алиса, погнавшаяся за белым кроликом. Полотенце тоже было белым. Я закрыла глаза, а когда открыла, я была уже Здесь. Здесь на набережной.

Шел дождь. Я стояла, опираясь на гранитный парапет, и смотрела, как вода идет пузырями. В кармане платья были сигареты, но закурить не получалось, мешал дождь. Он намочил сигареты и спички. Я щелкнула пальцами от досады. На кончиках пальцев вспыхнуло по огоньку. Маленькие серебряные огоньки, высушили сигареты и спички, я щелкнула пальцами еще раз, и над головой появился прозрачный купол. Я курила на набережной, и капли дождя стекали по куполу. Я не знала, что умею так делать, но теперь я так умела. Удивляться не хотелось.

— Я для тебя просто вещь! Вещь, которую можно сломать, которую, в конце концов, можно выбросить!

— Ну, детка…не вещь, если уж быть до конца точным в словах и выражениях…средство.

— Получать то, что ты хочешь! Всё только для тебя! Где мои деньги?

— Деньги — это вода. А вода пришла и ушла.

— Да, пошел ты со своей философией!

За спиной ругались двое, мужчина и женщина. Треснула пощечина, и набережную заполнили торопливые, цокающие шаги. Я не обернулась, мне не было любопытно, мне хотелось курить и смотреть на воду. Я думала о себе, я не могла понять, что всё... Сон о том, как я умерла и попала неведомо куда, или я умерла и попала неведомо куда? Мне казалось — это важно понять.

— Понравился спектакль? — мужчина стоял справа от меня. Его голос был тверд как гранит, на который я опиралась и так же холоден. — Феи, между прочим, не используют свои чары на удовлетворение дурных привычек.

Я обернулась и посмотрела на мужчину. Я увидела его и замерла, к сожалению, от удивления я забыла закрыть рот. Догоревшая сигарета в результате обожгла мои пальцы и упала в воду. Почему я не вышла замуж? Я никого никогда не любила. Я придумала себе одного единственного мужчину, у него даже имя было, и я не хотела никого другого. Только в тридцать лет, когда все мои подруги уже были женами и матерями, а я осталась одна, я начала догадываться, что выдуманные мужчины, к сожалению, редко встречаются в жизни, к тридцати пяти я смирилась со своим одиночеством и никого больше не ждала.

Он стоял на набережной, мокрый, с горевшей красным от пощечины щекой и ухмылялся. Я никогда никому не показывала своих настоящих чувств, я была слишком воспитанной, я не открывала рта и не таращилась на других… я стеснялась. Но сейчас я смотрела на мужчину, и слезы катились по моему лицу. Я умерла и не плакала, я плакала встретив его, Здесь, куда я попала после того как умерла.

— Чувствую себя произведением искусства…это любовь с первого взгляда, детка?

— …а ты существуешь. Ты действительно существуешь…Я так долго тебя ждала…тебя одного.

— Забавно, похвастаться тем, что меня кто-то ждал не могу… Думаешь я тот, совсем тот, типа как из мечты?

— Не буду больше ни о чем думать. Я буду просто тебя любить.

— Принято.

Вновь прибывших регистрировали в баре, здесь же выдавали названия. Для экономии памяти, все личные названия были записаны на грифельной доске, когда они принадлежали кому-то, их обводили кружком, а когда освобождались — кружок стирали.

— Мало похоже на имена…больше похоже на памятку в кабинете математике.

— А это и не жизнь. – Женщина обвела кружком слово «Интеграл». — воспоминания скоро уйдут. Они у всех уходят.

— Так я умерла?

— Я слышала этот вопрос миллион миллиардов сто раз. И каждый раз, отвечая на него «да», я получала нудный расспрос о том, что делать, и кто виноват. А тебе ведь ещё даже заплатить за выпивку нечем. Здесь за всё надо платить.

— Ладно, приму как факт. А что это за место?

— Это Здесь. Если тебе нужны теории на счет того, что это за Здесь такое, то вон за тем столиком сидит кружок оборотней, у них на счет всего есть свои теории.

Я обернулась и увидела бар. Липкие столики, теснившиеся друг к другу. Сотни кружек, пустых и полных, толпа посетителей, хмурых и веселых. Мухи, запах. Интересно как это быть хозяйкой бара?

«Отвратительно. Хотя и очень выгодно держать именно бар. В бар приходят все, кто-то приходит за выпивкой, кто-то отдохнуть и развлечься, побеседовать, поменять или подцепить партнера, просто посидеть в углу…пойти Здесь на самом деле-то больше некуда. Я, знаете ли, хитрая ведьма, поэтому я открыла бар».

— Криптография, плесни-ка мне!

— Криптография, выпивку!

— Криптография!

Я им сейчас такого коктейля заварю, мало не покажется. Руки мои знают, какие травы вызывают приступы паники, какие делают тебя мягким и безвольным, есть такие травы, что похищают разум, а бросишь зернышко и из труса можно сделать первого смельчака. Не знаю, откуда эти знание пришли, голова не запоминает названия трав, глаза не могут отличить одной ягоды от другой, но руки знают. Я, знаете ли, мешаю отменные коктейли, и подаю лучшие напитки тем, кто может за них заплатить, и подношу воду, тем, кто задумал худое — надуть хозяйку бара.

Я знаю, повадки каждого кто приходит в бар, я, знаете ли, умею наблюдать. Оборотни болтливы, с ними одна морока, то в шкаф обратятся, то столом перекинутся и возникнут на твоем пути неожиданно, так и всю посуду о них можно побить. Вампиры вечно рыщут что-то по углам, косят своими кровавыми глазами, да вынюхивают. Им жалким созданиям нет покоя без чужой крови. Они приходят со свалки, и от них разит как от мусорного бака. Но деньжата за ними водятся. Куда как хуже демоны, что вечно горят желанием затеять драку. Феи и эльфы обычно бедны и только и умеют, что жалостливые глазки строить. Химеры уродливы, фурии громки. Но все они приходят в мой бар и опустошают свои кошельки. За все надо платить, и денежки любят ложиться монетка к монетке и бренчать в тугом кошелечке. Только наивные дураки полагают, что уйти в Свет можно без гроша в кармане, но нет, Свет можно купить. И чем больше у тебя денег, тем вернее сделка.

У двери поднялась возня, демоны вскочили со своих мест, переворачивая столы. Я, знаете ли, больше всего не люблю, когда портят имущество.

— Она с тобой не пойдет, слышал! Она теперь моя сожительница! — Крупный, как баран с картинок оборотней, что калякают книжки о прошлом, поднялся Катет.

— Не надо… — запищала мышкой Сумма, побледнела. Ручки ее задрожали, она пытается усадить разъяренного Катета на место. А Дифференциал стоит руки в карманах и ухмыляется. Ну, и хорош, же он подлец. Если бы не был таким мерзким, влюбилась бы в него. Но Дифференциалу, ничего не стоит переступить через любого, выпить силу, переломать кости и выбросить на свалку. Наивные дурочки покупаются на его красоту, на его дешевые ласки, спят с ним, верят ему, ждут, что их-то он полюбит по-настоящему, хотя у него на лице написано, что никого кроме себя он никогда не любил. Он ведет их к Свету, но вместо Света выпивает их силу, денежки же наивных дурочек достаются мне, таков у нас сговор с Дифференциалом, я веду дела с ним честно, я, знаете ли, не глупая, сама себе могилу не рою.

Дифференциал хорошенько тряханул Катета, так что тот рухнул мимо стула, и успокоился. Не вырастил еще рога, чтобы задирать такого сильного демона, как этот паршивец.

— Ну, что, ведьма, улыбаешься? Налей-ка мне горячей. — Дифференциал подсел к стойке бара, а сам все жжет взглядом несчастную Сумму, скоро-скоро сгорит она, никуда не денется, раз попала под власть Дифференциала, только, что-то больно долго он с ней возится. — И ягодок своих ведьменских не клади. – мужчина поймал меня за руку, и больно дернул на себя.

— Что-то ты слишком добр с Суммой, все тянешь, да тянешь…не такая уж за ней сила, чтобы обхаживать столько времени.

— А ты мне на мозг не капай, и так щека до сих пор горит…горячая у тебя рука, — улыбается, наглец, подмигивает. — К тому же…лениво мне.

— С чего бы?

— Да вот вдруг…напала мечтательность…

— Болен, что ли?

Усмехается. Ну, смейся, смейся, а меня не проведешь, чего взял за все заплатишь, одна моя ласка не за деньги уходит, ласкать тебя и мне самой приятно.

— Пойдем…приведу тебя в чувства. — при баре и моя комната, она вся насквозь пропахла Дифференциалом.

— Позже. — Мужчина забрал пылающий бокал и отсел за маленький круглый столик, странный он сегодня какой-то, действительно, как больной. Но ничего и у демонов бывает неладно на душе, бывает да проходит, на то они и демоны. Природа берет вверх над всем остальным.

— Я видел Светик. — В темном коридоре наткнулась на Параболу. Вечно этот вампир заходит, куда его не звали.

— Куда тебе, неудачник. Ты кроме своего мусора, ничего и не знаешь. Опять что ли от голода обезумел?

— Не веришь мне, ведьмушка. А я видел столпик Света в пустом зданьице. Столпик, то появится, то исчезнет. Настоященький столпик Светушка.

Двумя красными факелами горят глаза Параболы. Жалок он, да весь трясется. Только демоны чуют Свет, и то не все, такие как Дифференциал хорошо находят Свет, оттого-то все дурочки, которыми я его снабжаю, и верят ему. Свет не часто приходит, Свет прячется, Свет играет с нами. Некоторые оборотни называют Здесь — адом, а Свет — уходом из ада. Старый колдун Геометрия говорит, что Здесь — это всего лишь параллельный мир, такая же жизнь, как там до смерти, но в другом месте, а Свет — это всего лишь переход в другой параллельный мир, где невесть что опять будет, может и хуже чем Здесь. Но по мне так хуже, чем Здесь быть уже не может. Не жизнь, не смерть, а так черти что, нечто среднее между этими производными, уж лучше ничего, чем такое. Хотя мой кошелек хорошо наполняется, ни секунды не пожалею, когда брошу бар со всем этим сбродом, что собирается Здесь.

— Вот дьявол! — И кто поставил этот буфет прямо на пути. Буфет охает.

— Подслушиваешь, мерзкий оборотень, смотри, как бы ни увидел того, чего не должен увидеть.

— Не напугаешь ведьма, — буфет клацает своими ящиками. — Как вы тут шашни с Дифференциалом водите знаю, все про вас знаю. — ящики открываются и закрываются. Повязать его ивовым прутом и не сможет обратно оборотиться. Будет бояться ведьм у меня. Бросила в него угольком. Запищал буфет, прыгнул Логарифмом и, поджав свой хвост, умчался по коридору.

Дифференциал сидит за столиком, но уже не один, Сумма вся бледная, обнимает бокал и дрожит, не спускает взгляда с Дифференциала, он же, подлец, пьет да ухмыляется, такое дело хочет загубить. Эта фея тут совсем не вовремя нарисовалась. Логарифм задел столик, опрокинул выпивку Дифференциала, они друг друга на дух не переносят, встретятся в одном месте, так сразу затевают драку.

— На улице устраивайте выяснения отношений! Нечего мне тут мебель ломать! — Выпроводила их поганой метлой. — Ты новенькая, ничего еще не знаешь, а уже лезешь. Связываться с Дифференциалом не по твою нищую душонку. — Пока мальчики кулаками махают да зубы друг на друга точат, нужно спровадить фею.

— У нас с ним честная сделка. Он отведет меня к Свету.

Еще одна наивная дурочка, только сил за ней никаких особенных нет, на какие бы Дифференциал мог позариться, я проверяла, еще в первый день изготовила ей мой фирменный коктейль, проверила, так вот, знаете ли, ничего особенного.

— Ты знаешь, зачем он таких как ты к Свету водит? Выпьет силу, ограбит да и бросит. И превращаетесь вы потом в призраков, ходите и стонете. Да, с тебя-то много не возьмешь…разве за тобой водятся деньги?

Девушка вынула из кармана две монеты и бросила их на стол.

— Ну, что ж занимай очередь, сразу после Суммы будешь.

Дифференциал вернулся с разбитой губой, слизывает кровь как ребенок, есть в нем что-то от ребенка, капризного и жесткого, стоит шатаясь, прижимается к стене, роется в моих запасах.

— Ну что наигрался? Помахал кулаками и доволен. – обнимаю его за широкие плечи, все мужчины падки на женскую ласку, будь то демон, оборотень или жалкий вампир, погладишь мужика, он и хвост перед тобой павлином распустит.

— Зачем тебе эта фея, чего ты вокруг нее крутишься? — снять рубашку, стянуть штаны, опрокинуть его на стол. — Ласки тебе хватает, а то чего ты ищешь, за ней нет. Обычная такая фея. — запустить руки в жесткие волосы, рога у Дифференциала острые, крепкие, упругие как и штучка его…хорошо он и рогами и штучкой крутит, насаживает на них барышень, но меня, знаете ли, не насадишь коли я сама не захочу.

— Она обещала исполнить мое желание. За-вет-ное.

Как ребенок право, и какие за ним могут быть заветные желания? Вся его жадность на лице написана, хищник и есть хищник. Оттолкнул от себя, бросил на пол, смял, порвал платье. Грубый.

— Ну, играйся с феей, раз тебе так хочется, но дело с Суммой доделай, ей Катет за сожительство крупную сумму платит.

— Да, что ты, ведьма, знаешь. Делай свое дело, и помалкивай. — нависает грозно и глаза горят пустотой, не люблю я его этого взгляда, есть в нем что-то страшное. Уткнулись в буфет ногами, опрокинули из него посуду. Опять этот буфет…ну смотри, смотри извращенец. Дифференциал сплевывает кровь, натягивает штаны и уходит, так без рубахи, мерзавец, даже руки не подал, взял своё и свалил. Когда всё это кончится? Когда наступит Свет, что победит беспробудную тьму? Уйти бы, уйти бы отсюда.

— Ждешь меня, детка? — тяжелая рука опустилась на мое плечо. Хочется вздрогнуть, но я боюсь потерять ощущение, ощущение того, что он меня обнимает. — Я приду к тебе, напьюсь только пьяным и приду, поиграем тогда, в за-вет-ное.

— Только ты не жди ничего такого… — я пытаюсь описать руками, чего он может ждать от меня как от любовницы (понятно же, зачем он придет). — Ты, наверное, избалован так вот я ничего такого не умею…у меня не много мужчин было.

— Ты смешная фея, — мужчина наклонился к самому уху, можно обнять его за шею, прижать к себе. Но он уходит, оборвав вечность близости. Ничего, я его так долго ждала, можно и еще подождать, одно то, что он есть…уже достаточно, уже слишком много для меня одной.

В комнате темно. Мне дали комнату на набережной, комнату от библиотеки, в которую меня взяли архивариусом. Здесь никто не гасит электрического света, даже когда ложится спать. Я не боюсь темноты, она созвучна со мной, она созвучна с ним. Он пришел из темноты, и ждать его нужно в темноте. Зачем же тогда я хочу увидеть Свет, зачем я продала свою силу, чтобы мне показали Свет? Потому, что он этого хочет. Так я могу расплатиться за его любовь. Только за этим? Тяжело думать. Хочу спрятаться от мыслей, накрыть их одеялом. Но во тьме что-то горит, что-то смотрит на меня из тьмы. Что это, от чего вдруг так страшно?

Бывают такие сны, в которых ты находишься в закрытом, замкнутом месте, и даже если это место похоже на твою комнату…ты хочешь из нее выбраться, отчаянно хочешь. Но номер, который ты набираешь, на телефоне, чтобы вызывать помощь — не существует, а иногда с телефона пропадает нужная тебе цифра. Исчезает дверь, за окном обязательно темно, и в той темноте тебя ждет кто-то страшный. Ты успокаиваешь себя, говоришь, себе, что это сон, и сейчас все заработает, и ты обязательно выберешься из комнаты…но дверь, которая вдруг находится, ведет тебя вовсе не на лестницу. И что-то следует за тобой по пятам. Я всегда думала, от чего случаются такие сны, от чего я так отчаянно хочу убежать?

Я попала в подвал дома, самое жуткое место, куда только можно было попасть. От труб идет пар, в глаза бросаются трупы крыс и жуткого вида мусор. Запах душит. Я не знаю куда дальше бежать, круг замкнулся, и из подвала нет выхода.

—Эдгарт!

Надо позвать его. Больше мне некого звать. Я всю жизнь ждала только его, кого я могу позвать на помощь, если в моей Вселенной никого нет, кроме него? Раньше и его не было…а теперь…

— Эдгарт!

Что-то отделилось от стены и метнулось мне на встречу. Я беспомощно закрылась руками. Тень вцепилась в одежду и начала ныть. Это так поразило меня, что я перестала бояться.

— Кто ты?

— Насылать кошмарики, от чего не наводить мороки вожделением, от чего сразу кошмарики… — и тень заплакала, прижалась ко мне и начала сморкаться в мое платье.

— Так ты вампир. — глаза у тени горят красным, в них кровь. Интересно, каково это быть тем, кто вечно голоден и кто сам боится своих кошмаров?

Плохенько. Очень плохенько. Никто не отзывается о вампирчиках положительно, в барчике вечно наливают водичку вместо хорошей выпивки, и спать приходится на свалочке среди мусорка, только там и темно, и тихо, и тепло. Какое же тяжеленькое вечненькое бытиё вампирчика и почему оно вечненькое?

От нее чудненько так пахло. В барчике, где все запашки смешиваются, я учуял запашек ее кровушки. Она сидела вместе с демончиком, демоны попахивают хуже других, но, несмотря на нехорошенький запашек демона, ароматик нежненькой кровушки феечки достиг моего обоняния. Демон, положил свою широконькую лапушку на ножечку девушки, и мял своими коготками платьице. Я тоже хотел бы посидеть с девушкой, гладить ее по ножечке, а не думать о том, что она лишь ходячая цистернушка с кровушкой, и я снова голоден. Мы вышли вместе с феечкой из бара, она и я следом за ее запашком. На набережной горели фонарики и в их светушке маленькая фигурочка феечки светилась. Так красиво. Только моему голодушечке от этой красоточки не тесно, не сыто. Феечка не включила в комнатушечке светушка, темнота мой дружок, и я мог начать наводить морок. Но феечка стояла у окна и глядела на фонарики, не задергивая шторочку и не ложась в постельку. Она сбросила с себя одежечку, и ее белое тельце выделялось во тьме. Как тепло обнимать тельце девчушечки, как приятненько ласкать его…но плохенькие традиции приписывали мне другие мыслишки, и я начал звать кошмарики.

Зданьице разрасталось так быстро, что я сам перестал понимать, где был у него входец и где находился выходец. А потом я начал чувствовать, что нас кто-то преследует, от него убегала феечка, но это был не я…и мне тоже пришлось убегать. Оборотни говорят, что никто не помирает, и мы лишь скачем по миркам, как белочки в колесике туда-сюда, до бесконечности, как загнанные в бесконечное зданьице жертвушки, убегаем от своего страшненького преследователя, и что Светушка — это покойчик, но Светушка забирает только тех, кто смог что-то понять. Я ничего не понимал от страхушка, но думал о Светушке. Может быть, он заберет и вампирчика, просто так, не потому что вампирчик заслуживает покоюшка, а потому что он устал от своих страхушков.

— Эдгарт.

— Не зови страшненькое. — я глядел во тьму, чувствуя как нечто нехорошенькое приближается, я видел как оно дышит, слышал его шажки. Хотелось спрятаться, я прижался к девчушечке, и гладкая длинная шеюшка сама нырнула к моим губкам. – Можно я вас укушу…я немножечко попью, обещаю? Я очень устал бояться, и я очень голоден.

Феечка улыбнулась, отбросила свои серебряные волосики оголив шеюшку.

— Не бойтесь. Когда он рядом, не надо бояться. А пока пейте, раз вы так…голодны, мне не жалко. Эдгарт! — крикнула она еще раз.

— Зачем вам чудовище? Вы такая славненькая феечка, вам даже для вампирчика кровушки не жалко. Давайте не будем его звать и так страшненько…кошмарик кончится, а если он придет, то совсем плохенько будет. — я вздрагивал и не мог сосредоточиться на манившей меня беленькой шеице.

— Эдгарт не чудовище, он приходит, когда мне страшно, когда мир смыкается до размеров здания и из него нет выхода…он не обидит вас.

— Вот что-то в этом я не очень уверен.

Демон стоял в клубах парчика. Его мощные покрытые шерстью ножки, сделали шажок навстречу, да это его копытца постукивали и нагоняли на меня страхушку. Я забыл о феечке, и ее аппетитной шеице. Дернулся и выскочил в дверцу. Дверцы здесь раньше не было, но сейчас она появилась, чтобы дать мне возможность сбежать. В конце концов, это не мой кошмарик, чего зря дрожать. Я бежал долго, пока не запыхался. Остановился и огляделся. Я оказался на шумном рыночке. Не люблю рыночек. От его шумчика в ушах позвякивает. Торгашики кричат так, что своим крикушком сбивают мои мыслишки, как кремчик на тортике.

— Парабола. — меня дернула из шумчика женская ручка и повела за собой. — Говорят, ты видел Свет в пустом здании. Значит, он придет туда. Толкнешь в Свет моего обидчика, чтобы он сгорел в этом Свете, я хорошо тебе заплачу, я дам тебе крови сколько захочешь. — и ручка потащила меня за худенькое плечико, и я не мог отделаться от женской ручки.

— Надо же, ты звала меня, и я услышал твой зов, детка. Не могу похвастаться, что раньше со мной такое случалось, обычно я довольно глух к чужим призывам. Эдгарт — это имя, которое ты мне придумала? — Мужчина сидел на кровати, белье было скомкано, одеяло валялась на полу, и тусклый свет от фонарей озарял красивое лицо мужчины и его голый торс.

— Да, это имя. Дифференциал мало похоже на человеческое имя. Я всегда звала тебя Эдгартом. Даже когда не знала, что ты есть.

— Но ведь я и не человек. Смешная фея, ты действительно думаешь, что я тот, кого ты себе выдумала?

— Я так долго жила выдумками, что уже не уверена, что есть выдуманное, а что нет…но ты существуешь. Разве это не удивительно, что ты есть и что я тебя все же встретила… — тонкой иглой нежность пронзила мое сердце, и я обняла мужчину за плечи, прижалась к его широкой спине. Не кончайся это мгновение, мне неважно настоящее ты или нет.

— Любовь тоже можно выдумать, поиграть пока не наскучит и забыть. Что ж, смешная фея, я так и быть подыграю тебе. — Мужчина развернулся, высвободил меня из скомканного белья, и усадил к себе на колени. — Не надо дрожать, ты не разочаруешь меня, не надо думать о цене, какая же это любовь если за нее приходиться платить, светись фея, мне хорошо с тобой. Темно, так темно вокруг, и с другими темно, а с тобой мне не нужно света…

Я опрокинулась назад, на спину, забывая дышать. Тело мое светится, и воздух пахнет цветами, целым полем разнотравья, в разгар лета. Я никогда не была счастлива, я не знаю, на что это должно быть похоже, но сейчас мне кажется, что это именно оно — счастье. И когда тело отпустили судороги, счастье никуда не исчезло, не закуталось в одеяло, и захрапело, отвернувшись на бок, оно все так же лежало подле меня и накрывало своей широкой, волосатой рукой.

— Свет появляется редко. Он путешествует и открывает коридор, призывая к себе кого-то определенного. Демоны, чуют Свет, им дана неопределенная, неоформленная сила, что и определяет их судьбу. Они легко находят Свет, но не могут пройти сквозь него. Это плата за силу.

Оборотни очень много болтают, когда не оборачиваются, то говорят без остановки. Логарифм самый искусный из всех оборотней, он дал мне право служить в библиотеке, и он все время что-то рассказывает мне. Тело сладко ноет и стонет от неги, я не могу перестать слушать тело и начать слушать Логарифма.

—Здесь — это не рай и не ад, Здесь даже не жизнь после жизни, ближе всего Здесь похоже на чистилище. Здесь учит нас, что сколько стоит и что за всё нужно платить.

— А там нас чему учили? И кто учил? — Мне было смешно, но нельзя смеяться над тем, кто много знает. Я раньше тоже много знала и никогда не смеялась, а Здесь я не знаю ничего и мне смешно.

— Не перебивай. — Логарифм перепрыгнул через себя и обратился в большую черную собаку, вышел из душной библиотеки, где никого кроме нас не было, попил воды из старого корыта, вернулся и обернулся снова в Логарифма.

— Зачем ты все время оборачиваешь?

— Чтобы никто не мог похитить знания.

Мы уже давно сидим в библиотеке, и никто сюда даже носа не сунул ни в целях похищения, не с целью праздного любопытства.

— Слушай внимательно, Интеграл. Тот, кто хранит знания, должен понимать, что Здесь к чему.

— Неужели и Здесь я уже кому-то что-то должна…

— Конечно. И в первую очередь мне, как твоему работодателю. Итак, Свет, Интеграл, это нечто что принадлежит Здесь и Он же принадлежит еще чему-то, что есть за пределами Здесь. Свет надо изучать.

— Значит, вы не верите, что Свет — это конец всему?

— Только глупцы ищут Свет за этим, не разобравшись до конца, что к чему. Мы изучаем. Изучаем законы Здесь. Пишем книги и храним знания. — Логарифм обратился в большую белую птицу, нагадил на пол и вылетел в окно. Как же душно. Как ноет тело, ему понравились жестокие ласки демона, ему хочется еще. На руках и ногах синяки, такие четкие, что по ним можно считывать отпечатки пальцев, на спине царапины. Фу, какая гадость, мне говорят о важных вещах, а меня занимают лишь плотские утехи. Но я уже умерла, может быть хватит изображать из себя правильную девочку? К тому же я никогда не была хорошей девочкой, я просто боялась того…того, чего мне хотелось. Птица вернулась, сожрала червяка и спрыгнула на пол став Логарифмом.

— Ты заключила сделку с демоном — это очень хорошо, это полезно для нас. Мы на вас будем изучать Свет. Ты продалась Дифференциалу за то, чтобы он отвел тебя к Свету?

— Почему ты не любишь Дифференциала?

— Любишь? — Логарифм фыркнул превращаясь в большой буфет. — забудь это никому не нужное Здесь слово. Мы изучаем демонов, и Дифференциала в том числе.

— Но ты с ним все время дерешься, почему? — странно немного говорить с буфетом.

— Он невесть, что возомнил о себе. Не вернул книги в библиотеку. Он думает, что может поманить пальцем любую женщину, и она побежит за ним, он обижает Криптографию, наглая скотина. – проговорил буфет, сделал два шага и обратился в черногривого коня. Зверь резво заржал, дернул хвостом и выскочил прочь. Логарифм словно боится забыть, что оборотень и все время меняет свои облики в качестве доказательства своей сущности. Наверное, сложно быть всем сразу и вещью и зверем и человеком…изучать всё на свете и не понимать, от чего сердце любит и от чего ненавидит? Интересно, как это быть оборотнем?

Одиноко. Одиноко от того, что один понимаешь. Людям всегда не хватало этого богатства — понимать что происходит, что есть, и что будет. Люди живут как тени от предметов, они похожи по форме на сам предмет, но совершенно не понимают его природы. Люди умирают, так и не поняв, зачем жили и попадают сюда. Если и Здесь они не поймут, то отправятся дальше, в такие же глухие и забитые миры, каждый из которого будет более диким, чем предыдущий. И так пока люди не поймут, пока не найдут в себе мужества взять ответственность за то, что происходит и наконец прозреть. Когда я умер, то первым делом оказавшись Здесь записал всё, что помнил о жизни. Раньше, чем взял имя, чем получить должность и комнату, я записал знания. Так я начал понимать. Так я начал учить других видеть дальше собственного носа, удовлетворять не только свои первичные потребности, но и заботиться о потребностях души, чтобы не бегать вечно за Светом, как слепые кроты надеясь, что когда-нибудь придет кто-то и объяснит чем всё это было и отведет в такое место где…уже наконец ничего не будет.

— Давай сожительствовать со мной, Криптография?

— Вот что еще выдумал, за черта ты мне нужен, только и умеешь, что языком молоть. — Надменная ведьма, варит в котле свои страшные травы, травит ими ни в чем не повинных женщин. Но у ведьмы такой гибкий стан, такая пышная грудь, и смотрит ведьма так, что ноги дрожат.

— Я расскажу тебе, что такое Здесь, что было там и что такое Свет. Я научу тебя понимать и тебе не придется больше обслуживать всех этих мужланов в баре, гнуть свою спину и улыбаться когда не хочется.

Ведьма улыбнулась.

— Ты сначала сам разберись, а потом уже вешай другим лапшу на уши.

— Я расскажу тебе, как сделать так, чтобы Свет забрал тебя отсюда.

— Я и сама знаю. За всё нужно платить, Логарифм, и за Свет тоже, только очень много, больше, чем за что-то другое. Главное, чтобы не вышло что зазря, главное, чтобы Свет не был такой же дешевкой как смерть… видишь, куда мы попали, доверившись смерти. Я не хочу ни так, как там, ни так, как Здесь. — Ведьма толкнула бедром дверь. — Всё не мешай мне работать, время — деньги. — и она ушла неся перед собой большой котёл, что брызгал во все стороны зеленой жидкостью. Весь вечер она ходит от столика к столику, подливает в кружки зевак и завсегдатаев бара пойло, улыбается всем, разрешает хлопать себя по бедрам и дергать за подол платья. Берет золотые монетки со столов и прячет их в карман передника. Ведьмы хитры, но что они знают кроме того как травить других? Деньги, ха! Она думает, что Свету нужны деньги…но какая же тогда цена у знания, у покоя, у счастья, что мы все так отчаянно искали в жизни и продолжаем искать Здесь, какая же цена у всего этого?

Ведьма вернулась в коридор с пустым котлом. Но не одна, за ней шел демон. Я бы пообломал этому демону рога. Он бы узнал у меня, что не следует направлять свои копыта в чужой огород.

— Запомнил. Это Сумма, я проверила, за ней хорошая сила. И ее сожитель щедро ей платит.

— Рекомендуешь, детка? — нахальный демон садится на табурет прямо как у себя дома.

— Займись ей, она хорошенькая, всё как ты любишь.

— Иди сюда, детка, — демон хватает ведьму за подол, тянет на себя, падает котёл, и бьет меня прямо по зубам. Котёл откатился и врезался в ящики буфета. Противно всё видеть, всё понимать и не мочь ничего сделать, но что может буфет?

— Нежнее. Тебя что никогда не учили нежности?

— Я думал, ты любишь пожестче, детка.

Он ломает ее как игрушку. Эти двое кувыркаются у меня на глазах, забыв о приличиях. И что женщины находят в таких самцах как этот демон, от чего им дороже грубые ласки, а не знания…закрыть дверцы и не глядеть на этот вертеп.

— Ну, что, буфет? Насладился…любишь подглядывать? — волосы ведьмы растрепаны, нижняя юбка съехала на бок, и грудь торчит из-под платья, глаза ведьмы сверкают как звезды…Там были звезды, я ещё помню. Здесь их нет. Здесь даже ночь не настоящая, просто выключается освещение и всё, а потом включается…небо плоское, в нем нет больше тайн. Надо идти изучать. Некогда мне вздыхать о гибких станах и круглых бедрах ведьм, что якшаются с демонами. Некогда.

— Это Свет. — Демон держит Сумму за плечо. Ведьма боится. Демон привел ее в пустое здание.

— И что нужно делать, Дифференциал, чтобы Свет забрал меня?

— Ну, детка…если бы я это знал, был бы я здесь… — демон толкает ведьму к Свету. Она обжигается, и пятится назад. Но демон стоит за ее спиной, как каменная стена. Ей уже, не спастись от него, она его жертва.

— Пусти. — молит ведьма и смотрит жалобно, но что демону ее слезы? Вода. Он берет ее за плечо и грубо толкает в свет. Ведьма обжигает лицо, она кричит и падает на пол. Демон наступает своим копытом на ее спину, и дергает за волосы.

— Ты хотела Свет, так смотри же на него, детка.

Ведьма пищит и извивается. Демон тащит ее к Свету. Жертве удается вывернуться, и она в отчаянии бросается на Свет, проскакивает насквозь. Платье на ней горит, и ведьма бросается на стену, как безумная стекает по ней, стонет от боли.

— Я любила тебя… — она плачет и закрывает обожженное лицо кровавыми руками, вся ее кожа в волдырях.

— Все меня любят, детка, сам удивляюсь от чего вдруг, но я не обещал тебе быть хорошим…ты прекрасно знала, детка, что я такое…так давай же расплатимся со мной за то, что тебе можно было любить меня.

И он набрасывается на свою жертву, не давая ей испустить последний стон, разрывает когтями ее грудь и сжирает внутренности. Так демоны забирают силу. Чем больше их сила, тем дальше они от Света. За все надо платить. Хорошее наблюдение, приду — обязательно запишу.

Ведьма тает, теперь она призрак, еще один призрак, что будет слоняться Здесь веки вечные. Демон утирает кровавый рот, сплевывает и забирает из карманов ведьмы монеты. Пусть пока наслаждается, своими гнусностями, он сполна заплатит за свои зверства. Сила рождает пустоту, пустота пожирает всё, так же как демон пожирает своих невинных жертв. Ни радости, ни покоя, ни Света, демоны даже хуже вампиров, те хотя бы насладившись кровью, могут на миг забыть о своем голоде и ощутить счастье, демоны же отданы пустоте. Она их хозяйка.

Надо толкнуть его в Свет, посмотреть, что будет с ним, когда Свет обожжет его. Я обращаюсь в волка и прыгаю на спину демона, пока он еще пьян и шатается. Все слабы после того как вкусили от наслаждения. Демон словно ждал нападения, сгруппировался, метнулся в сторону, схватил меня за горло, тряханул, так что сбросил облик.

— А, вот кто тут шпионит. Что же ты не помог девушке, оборотень? Она так плакала, разве тебе не было жалко ее? — Мои ноги не касаются земли. — Ладно я, черная тварь, творю что угодно моей черной душе, но ты оборотень, ты же хороший, от чего ты не спас девушку?

Демон швырнул меня, и я своими ребрами пересчитал все выступы стены. Надо немного перевести дух и снова наброситься на него. Демон ломает мой хребет, он, кажется, задумал вывернуть меня наизнанку. Дело плохо, к черту наблюдения, пора выпрыгнуть в окно и бежать. Мне еще нужно закончить книгу, мне еще нужно понять, что такое Свет, поэтому я подбираю хвост и убегаю. Демон выдирает клок волос из моего хвоста, и остается с ним, да пусть подавится. Ничего мы еще не раз встретимся с ним в темном коридоре бара и тогда я задам ему жару.

— Почему ты сидишь на свалке? Местный пейзаж, конечно, романтичен…место обретения вещами вечного покоя…но запах. — я пришла к пустому зданию, как он и просил меня. Я догадывалась, зачем он позвал меня сюда. Мне не было страшно, только немного грустно, что всё закончится так быстро.

— Мне грустно. Мне всегда грустно, когда приходится делать зло. — Лицо моего мужчины в крови, оно должно пугать, но я и так слишком долго боялась боли и крови, что напоминает о боли, и сейчас я лишь вытираю его лицо своей рукой.

— Так делай добро, чтобы не было грустно.

— Когда я делаю добро мне тоже грустно, смешная фея. Добро и зло две крайности одной сути. Полярные, но обе вызывают грусть, потому что и то, и другое одинаково — конец чему-то, что было до них. А в конце…все грустят.

Он не сопротивляется, подставляя свое лицо. Ему нравятся мои прикосновения. Мне нравится касаться его.

— Ты давно Здесь?

— Давно.

— И что ты делаешь Здесь кроме того что губишь тех, кто просит отвести к Свету?

— Хочешь знать, смешная фея, почему Свет не забирает таких как я?

На свалке много мусора, мусор — это то, что остается после нас всех. Я нашла сломанную куклу, начала разминать ее в руках. И вот разбитое фарфоровое личико — снова цело, оторванные ножки снова пришиты, и платье чистенькое и сверкает.

— Хочешь я исполню твое желание, и Свет заберет тебя…феи же могут исполнять желания. Ты хочешь, чтобы Свет забрал тебя?

— Феи… — он забрал из моих рук куклу и мнет ее, кукла превращается в пепел и осыпается к его ногам крупными черными хлопьями. — часто вмешиваются в жизнь других, думая что приносят благо, но их благо не редко…причиняет только вред.

Я поднимаю хлопья, растираю их в ладонях, дую и вылетают бабочки, красивые, цветные бабочки.

— Наверное, когда любишь, то не видишь разницы между любовью и своим эгоизмом…я не хочу отдавать тебя Свету, и не хочу чтобы ты был от него отлучен…как сделать так, чтобы тебе было хорошо и не только сиюминутно…а всегда?

— Да, никак. — он ловит бабочек, и те падают замертво в мусор. — Да и зачем мне это хорошо, этот Свет? Что можешь мне дать, ты, чего мне еще не дали другие…все одно, все бесконечно. К сожалению. Хотя, к сожалению ли?

— Свет в этом пустом здании? Ты поэтому сказал мне прийти сюда? Я не боюсь окончания сделки, думаю…мне даже не будет грустно. Как ни странно Здесь мне не грустно. И я ничего не боюсь, хотя все так же думаю только о себе…и о тебе, как о части себя. Пойдем. Я заплачу тебе за нашу сделку. — мне уже не оживить бабочек, они так и лежат мертвые среди мусора.

— Лучше пойдем на рынок, купим тебе ожерелье, смешная фея. Должен же я повесить на тебя что-то своё. Показать всем кто с кем живет, и кто кому принадлежит. Ты ведь моя, фея? Как ты там говоришь? Ждала меня всю жизнь…всю жизнь это много или мало?

— Это достаточно.

Достаточно, чтобы сейчас взять его за руку и прижаться к плечу. На рынок, так на рынок, мне все равно куда, лишь бы с ним. Наверное, когда любишь, то не видишь разницы между своим эгоизмом и даром другому. Хотя я не уверена, я никогда не любила, и думать над тем, люблю ли я сейчас не хочу, я вообще не хочу больше думать. Хочу целовать его в шею, и радоваться подаренному ожерелью.

На рынке шумно, на рынке целая толпа. Цвет бьет по глазам, шум заползает в уши, мне нужно держаться за него крепче, чтобы не потерять.

— Тут продается всё, что хочешь, смешная фея. Видишь! — он указывает на цветные банки, в которых трепещут своими крылышками феи. Маленькие, светящиеся и такие хорошенькие.

— Я тоже так умею? — у меня нет крылышек и я вряд ли такая же хорошенькая, хоть и фея.

— Думаю да. Не отставай, а то потеряешься и посадят тебя в банку.

Я схватилась за него покрепче, буквально вжалась в него. Он смеется надо мной, щиплет за бок. Идти с ним шаг в шаг — это как во сне плыть на облаке. Такая же легкость. Такая же радость.

Но вдруг какая-то женщина выскочила из угла. Ее локти такие острые, что вмиг оттолкнули меня в сторону. У женщины длинный хвост и лохматая голова, она набрасывается на демона и впивается ему когтями в лицо. Мне смешно и я стою, не зная что и делать. Наброситься на женщину, чтобы не смела царапать моего мужчину или и дальше наблюдать за тем как эти двое носятся по рынку? Я остаюсь в стороне, наверное, у женщины есть основания шипеть и царапаться. Она больше похожа на зверя, чем на человека. Наверное, вмешиваться в дела мужчины не стоит, особенно, если речь идет о его физической силе. Мой мужчина сильный, я знаю это, и мои бока, которые он изрядно помял, когда мы занимались любовью, служат мне доказательством. К тому же, Здесь никогда никто не побеждает, ни тот кто нападает, ни тот кто защищается. Здесь все просто дерутся. Видимо ради самого процесса.

— Кто это был?

Он сбросил женщину в грязную сточную канаву, все его лицо в свежих шрамах. Я дую на свои руки, и прикладываю их к его царапинам, я забираю боль, забираю себе, мне не жалко и не страшно. Боль приятна, когда забираешь ее от другого, а не просто питаешься своей.

— Химера какая-то…видимо из бывших. Что я должен всех их помнить?!

— Видимо должен во избежание выцарапывания глаз.

— Могла бы и наброситься на нее, фея, не фея, а когда речь идет о мужике, то клювом не щелкают, смотри, так какая-нибудь химера унесет меня.

— Или изувечит. Не дергайся. — он отнимает мои руки от своего лица, стонет и дергает головой. Я хочу ударить его по ноге, чтобы не дергался и дал волшебству закончить свое дело. Но нежность сильнее моего желания, и я целую его. Царапины заживают, и он перестает дергаться.

— Что ты делаешь? – спрашивает он, не понимая силу волшебства.

— Это называется нежностью.

— А…не могу похвастаться тем, что знаю, что это такое…но мне нравиться, продолжай.

Химера сидит в канаве, пока мы стоим рядом…он даже не помнит, кто она, а она ему чуть глаза не выцарапала, каково это, когда тебя не помнят, а ты носишь это в себе?

Жутко. Я обхватила вампира за шею и выкарабкалась из вонючей канавы.

— Смотри у меня, я тебя достану, мерзкий демон! Я тебя отовсюду теперь достану! — Я кричу вслед этим двоим. Я смелая, я могу угрожать демону.

— Что хнычешь?

Вампир трясется, совсем занемог от голода, дохляк.

— Хочешь крови феи? Будет тебе кровь. Избавимся от демона, и хоть всю ее пей. — Дифференциал уже знает, что Свет в пустом здании?

Вампир кивает, голова чуть не скатывается с его тощих плеч.

— Он приходил туда с другой ведьмочкой, а потом сидел с феечкой на свалочке, но с ней он туда не пошел.

— Пойдет. Он со всеми одинаков, наиграется и выбросит. Сломает и сожрет. Я ему не по зубам оказалась, а то загрыз бы. Но мы ему еще отомстим, слышишь меня, Парабола. Мы отомстим.

— Эй! — Какой-то слепец наступил на хвост. Вечно несутся не видя куда. Не рынок, а свалка всякого сброда, шум, гам, и обманщики, кругом одни обманщики…но ничего, тебе демон, я за всех кто посмел обманывать отомщу! Приходи в пустое здание, и мы спляшем твой последний танец, злой демон, что думал сожрать химеру, да подавился!

В пустом здании нас шестеро. У стены стоят Гипотенуза и Парабола, они пришли сюда первыми, они пришли за чем-то другим, не за Светом, они боятся его и жмутся к стене. Криптография влезла в окно и стоит, остолбенев, в ее нагрудном кармане блестит золото. Логарифм умолк и стоит в дверях, избитый и потерянный. Все молчат, только Свет чуть хрустит, падая с потолка.

«Чего ты хочешь, мой демон?» — спрашиваю я, но он далеко, он стоит прямо напротив коридора Света и не может сделать шага. Пусть для него не будет страха, как нет его для меня, пусть для него не будет всех остальных в этом пустом здании, так же как нет их для меня…только Свет.

— Давай же! – Кричит химера, и толкает вампира. Бедный вампир, что боится своих же кошмаров, тяжко вздыхает, и, отталкивая Логарифма от двери, убегает.

— Мерзавец! Обманщик! Я отомщу тебе! — химера убегает за ним следом.

— Давай, кончай с ней…и деньги забери какие есть! — кричит Криптография. Зачем они все кричат? И о чем? О чем кричат их души?

Я смотрю на моего мужчину. Он дрожит. Я вижу, чего хотят другие, но не вижу, чего хочет он.

«Демон…что значит быть демоном, как это ничего не хотеть?»

— Страшно. Не хочу хвастаться, но до этого мне никогда не было страшно. А сейчас…— я оглядываюсь, Свет слепит глаза. Где она? Взять бы ее за руку. Но я не могу сделать и шага. Другой свет, не такой как этот, находит меня, берет за руку. Ладонь влажная, от нее тепло.

— Спасибо, что существовал… - говорит мне её голос. И страх уходит. Теперь я не боюсь Света.

И всё. Пустое здание на то и пустое, в нем ничего нет, и никого.

—Что было со Светом? Что там произошло, ничего не понимаю. — оборотень на волчих лапах стоит на набережной. Такой нелепый в этом своем полуоблике, не способный его сбросить окончательно, стоит и смотрит на свои мохнатые лапы. А внизу шумит река и на набережной вечер, горят фонари. Красиво.

—Да какая теперь разница. Ломай голову не ломай…нет их. Ушли не ушли, а на нет и суда нет. — ведьма бросает в воду золотые монеты из нагрудного кармана, и они сверкая скрываются в темных водах.

— Тогда пошли, Криптография, выпить нам надо.

Но ведьма не слышит оборотня, она бросает и бросает монеты, пока не остается в ее руке последняя. Ведьма швыряет ее и уходит.

— Куда…а бар?

— Ты как был дураком, так дураком и остался, Логарифм.

— Криптография, — жалко, по-волчьи подвывая, зовет оборотень уходящую ведьму. — когда откроется бар?

— Никогда!