Я просыпаюсь. Чувствую восторг. Я спал и видел сон. А во сне чувства обострены. Как будто кто-то пускает в тело ток. Но этот ток не причиняет боль, он причиняет восторг. Если вы стоите на краю крыши многоэтажного дома и смотрите вниз, что вы чувствуете? Вам страшно, радостно, кажется, что вы можете полететь? А теперь умножьте эти чувства на сто.  И вы ощутите восторженное сплетение атакующих эндорфинов, адреналиновое топливо в каждой клетке тела, в каждом нейроне. Потому, что это сон. Это феерия.

Кто-то стучится в дверь. Я открываю, в моей крови все еще плещется восторг. Но я смотрю на гостя и мои чувства идут на спад.

Истощенная девушка с серой кожей и пустым взглядом умоляюще смотрит на меня и говорит:

– Извините, у меня нет денег.

Я смотрю на нее с отвращением.

– Но мне очень нужно, – продолжает она.

– Я давал тебе в долг. Это был подарок. Я не могу постоянно обеспечивать тебя бесплатно.

– Пожалуйста! – на ее глазах выступают серые, скупые слезинки. – Мне это необходимо. Мне кажется я умру, если не увижу сон.

– Найдешь деньги – приходи. Сейчас – вали.

– Но… – она вытирает слезы ладонью, в ее глазах тошнотворная мольба, выглядит жалко. – Я сделаю все, что вы захотите!

Она подходит ко мне, тянется к ремню брюк. Я резко одергиваю ее руку и кричу:

– Я сказал вали! Ты думаешь, что мне это нужно от тебя? От тебя?

– Ну, пожалуйста, умоляю! – Она падает на колени и начинает рыдать.

– Ты мне противна. Мне плевать, что с тобой будет.

Она замолкает, поднимается, еле держится на ногах.

– Вы изобрели счастье. Вы... вы как бог. И что вы делаете теперь? Просите за свой дар деньги!

– Да, прошу. Потому что мне нужно на что-то жить, – я чувствую раздражение. – И не надо мне про бога заливать. Я не бог. Не тот, которого вы все хотели.

– Мы приносим себя в жертву вам! – кричит она. Ее пустые глаза наполняются чем-то вроде осмысленной злости. Присматриваюсь. Нет, показалось, все та же пустота.

– Да что ты несешь? Что за дурацкий фарс? Вы гребаные страдальцы. Я дал вам счастье, а вы им обожрались.

– Но…

– Уходи. Я не хочу больше тебя видеть.

Она уходит. Но я знаю, что она вернется. Она сделает все, что угодно, чтобы сожрать свое счастье. Использует остатки своей магии. Если ее магия вообще на что-то способна.

Они почти все такие. Те, кто основательно подсел. Они видят сны, но утрачивают способность творить магию. Все честно. У них нет блеска в глазах. Нет звуков в словах, нет движений в походке. Они стали пылью. Человекообразной, ходячей пылью. Я их ненавижу. Я их создал. Эти монстры ходят по моему логову, эти твари говорят со мной. Они приходят за спасением ко мне. Меня испугало то, что я создал. Я хотел воскресить сны, хотел сделать их жизнь осмысленной. Но я опустошил их. Теперь они умирают от того, что, как я желал, должно было сделать их живее всех живых. И мне мерзко от моего творения. Мне мерзко от себя.

Мой мир – это маленький дом, в котором всегда зарешечены окна. Дом, в котором каждая молекула пыли – продолжение меня самого. Дом похож на бункер, но разве бункер бывает на поверхности? А разве бывает такое, что человек платит за возможность видеть сны? Бывает. Бывает все. В моем доме есть затхлые, сырые, пыльные книги – наркотик для воспаленного воображения. В каждой странице я ищу замену сну. Я ищу эту замену и в музыке. В созерцании. Все мои несчастные не чувствуют кайфа от искусства. Все, в чем состоит смысл теперь – это видеть сны. Они не живут в реальности, она им не понятна теперь. А я – божество. Но мне не долго осталось. Я чувствую, что рассыпаюсь, как земля в ладонях. Я пропитан иллюзиями. И снами, снами.

Я глотаю сон. Ночь. Раздвигаю шторы на окнах, впускаю тусклый лунный свет в комнату. Сегодня видна только половина луны. Идеально ровный разрез, им можно перерезать кому-то горло. Может, себе? Нет, слишком рано хвататься замшелыми пальцами за холодный остов нарисованного на небе светила. А во сне я украду ее с неба и брошу в колодец, чтобы наступила тьма повсеместно, чтобы свет не мог потревожить моих странствий в мире, которого ни у кого больше нет, кроме меня.

 

Яркая вспышка эйфории простирается сквозь пелену едкого дыма. Он тянется эфемерным потоком из ниоткуда. Но я точно знаю, что в это ниоткуда можно попасть, потому я уже здесь. Я вижу луну, сотканную из дыма. Ухватившись за нее, я ожидаю, что она порежет кожу на ладони, но она зыбкая и призрачная, как и подобает дыму. Появляется колодец и я бросаю в него луну. Все исчезает.

Я иду дальше по рельсам. Вокруг темно и холодно. Единственный свет исходит изнутри меня – мои глаза привыкают к темноте. В моем сне зрение может быть, как у кошки. Я управляю сном, пока еще могу. Я чувствую приятную невесомость и умиротворяющее опустошение. Но сквозь этот вакуум пробирается легкая боль. Даже здесь боль меня не отпускает. Мне кажется, что это мой океан – холодный черный воздух. И я плыву, как рыба. Я всегда был рыбой.  У меня есть жабры. Я маленькая, счастливая рыба. Счастливая потому, что все, что мне нужно – это плыть. Плыть и плыть. Бесконечно.

Я слышу странный звук и вижу свет вдалеке. Что-то приближается ко мне. Что-то огромное и мощное. То, что сильнее меня. Я схожу с рельсов. Огромный стальной зверь ревет в темноте. Поезд. Я могу дотронуться рукой к его поверхности, но не решаюсь, боюсь спугнуть наваждение. Этот поезд живой, он отличается от тех поездов, которые мне доводилось видеть на вокзалах в, так называемой, реальности. В темноте грохот, производимый им, пронзает мое естество. Мне не хочется, чтобы этот грохот утихал, ведь он заглушает нескончаемый поток мыслей в моей голове. Только бы он не прекращал свой оглушающий крик. Пугающий своим величием, поезд мчится слишком близко. Но мне не хочется сделать шаг навстречу ему. Я не думаю о смерти, мои мысли летят параллельно пронзительному, неистовому крику его механической сущности. Я – часть этого нескончаемого потока скорости и мощи, я не хочу возвращаться в себя, ведь так прекрасно не осознавать себя, не чувствовать свою плоть, быть просто грохотом и мощью, частицей этой непоколебимой силы, отречься от мыслей на мгновенье.  Призрачный грохот поезда окутывает меня дымкой самоотречения и свободы. Но момент не может длиться вечно, ведь этим он и ценен – мимолетностью. Оставив после себя призрачное воспоминание, поезд уехал прочь, в ночь и мрак, предоставив меня самому себе, отказавшись от меня. Желтые огоньки его фар поблескивают в далекой темноте, а мне остается лишь пыль, не прекращающаяся вздыматься под колесами огромного, ускользнувшего от меня, поезда.

Это выбросило меня из сна. Я видел поезд. И я чувствовал его. Я был, как он. Железным, сильным и отрешенным. Меня это шокировало. Искусственный сон оказывает влияние на мою психику больше, чем то, что происходит в реальности. Еще один побочный эффект таких снов в том, что они не забываются. Я помню каждый сон. Помню во всех деталях, помню вкусы, запахи и цвета. Они все в моей голове. Они в головах несчастных, которые приходят ко мне. И они хотят еще и еще, эти несчастные. Они такие же, как я. Я ненавижу их, потому что они – это отражения меня самого.

Так каждый раз, просыпаюсь и чувствую пустоту. Внутри меня образовалась воронка, которая расширяется, становится все больше. И в эту воронку попадает все, что мне дорого. За ее пределами не остается больше ничего, что могло бы поддерживать во мне жизнь, единственный способ почувствовать себя живым вновь – это прыгать в нее. Снова и снова. Это замкнутый круг, и выхода из него больше нет. Хотя, все же, единственный выход – это, если меня расплющит на атомы во время прыжка. Но пока этого не произошло.

Если бы у меня болела голова после прыжков. Но в голове только холодная пустота. Голова не чувствует ничего. Она разучилась что-либо чувствовать. Она только требует искусственную замену чувств. Когда-то люди видели обычные сны, не магические. Но магия забрала эту способность.

Я не знаю сколько времени я смотрел в одну точку до того, как понял, что в дверь стучат. И, кажется, стучат уже довольно долго, судя по настойчивости. Я, встряхнув свою пустую голову, придаю себе вертикальное положение, а это не так просто. Смотрю в дверной глазок: по ту сторону двери одутловатое, искаженное линзой, лицо какого-то парня. Я его не видел раньше.

– Чего тебе? – спрашиваю.

– Открывай. Я свой.

Свой. Все они свои. Открываю ему дверь. Он заскакивает в мое чистилище, я улавливаю странный запах. Такой знакомый. Где же я раньше его чувствовал?

Он улыбается, странно так, блаженно улыбается, и рассматривает мое логово. В это время парня рассматриваю я. Он очень высокий и худой. У него пшеничного цвета слегка вьющиеся волосы, непослушная челка падает ему на глаза, он все время убирает ее ловким движением длинных, бледных пальцев. Его лицо покрыто веснушками, маленькие взорвавшиеся атомные бомбы по всему периметру слащавой физиономии. У него очень темные, почти черные глаза. Как будто кто-то запихнул маленькие кусочки угля в его склеру. Длинные пушистые ресницы обрамляют эти демонические глаза. Это, конечно, красиво, но обычно обладатели таких ресниц склоны к легочным патологиям и астме, я где-то об этом читал. Может, чушь. Ему лет восемнадцать максимум. Слишком улыбчив, слишком красив, слишком не похож на моих несчастных.

– Ты кто такой?

– Я? – удивляется он, как будто его в первый раз в жизни ткнули носом в осознание собственного я. – Да я никто.

Он так самодовольно улыбается, что у меня возникает желание проломить ему череп первым, что попадется под руку.

– Говори, что тебе надо или выметайся.

– Ладно, ладно. Чего ты такой бешенный, а? – смиренно говорит он. – Мне тут кое-кто о тебе рассказывал. Ты типа продавец снов?

– Это тебе верно сказали.

– Так вот, я бы хотел попробовать.

– Тебе реальности не хватает? – спрашиваю я. – Обычно ко мне приходят те, кто разочаровался в ней. Ты на такого не похож. Так что, парень, советую съесть шоколадку и забыть обо мне.

– Нет. Я хочу видеть сны.

– А тебе не пугает, что это разрушает сознание?

– Нет.

– А должно. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Отличный возраст. У тебя еще есть шансы полюбить реальность.

– Реальность скучна. Я к ней привык и она меня не впечатляет. У меня есть деньги, я не просто так пришел.

– А ты не пытался использовать свою магию, а? Может она сделает тебя счастливым.

– Магия, ага. Если ее можно так назвать. Максимум, что я могу – это чашку передвинуть на десять сантиметров и ложку для супа наколдовать. Это скучно.

– Тренируйся и будет получаться лучше.

– Да ну. А вот если бы я был как ты! Творец снов. Это же так круто! Вот такая магия мне по душе.

Я смотрю на этот кусок святящегося солнечного угля. Такой молодой, сияющий. Нет, у него правда еще есть шансы. Я никогда прежде не задумывался о своих клиентах. Но теперь, когда я вижу как за снами приходят несчастные с пустыми глазами, желающие реконструировать остатки мозга тем, что его разрушило, я думаю о том, что на мне лежит ответственность за их ментальное разложение. Что я их как будто проклял. Истончил их душу, украл реальность. И с каждым новым таким человеком, меня тошнит все больше. С каждым пустым взглядом меня выбрасывает в мир сгорающих в собственной коже душ. А этот парень – он другой. В бездонных пропастях его глаз не воронка, всасывающая все живое, а бескрайний океан.

Я закрываю глаза и вижу волны прибоя, чувствую тончайшую, шершавую материальность теплого песка на моих пальцах, слышу звуки чаек, смотрю на отражение закатного солнца на спокойной водной глади. Я вспоминаю как я был ребенком. Как я звонко смеялся, неся в руках пойманного краба, бежал к родителям, чтобы показать свою находку. Я улыбался так же, как этот парень. Я двигался так же легко и уверенно. И все вокруг подобно пахло. Да, я вспомнил. Этот парень пахнет морем. Нет, не разлагающимися водорослями. Он пахнет жизнью.

– Нет. Я тебе не продам.

– Как это? – в его глазах тлеют угольки. – Разве у тебя закончились сны?

– Не закончились. Но тебе я продавать не буду.

Он в искреннем недоумении. С его лица исчезает улыбка, он хмурит брови, и нервно говорит:

– Но, тогда почему же не хочешь продавать?

– Потому, что я сам выбираю кому продавать, а кому нет.

– Значит, я не достоин быть избранным?

– Я скажу тебе вот что: ты достоин не быть избранным. Достоин быть живым. И не просто живым телом, с функционирующим сердцем, а живым, с функционирующей душой… хотя навряд ли ты меня поймешь. Просто поверь, это мой тебе подарок – отпустить ни с чем.

Самодовольство возвращается к нему. Он нагло и громко опускается на старое кресло, запах моря смешивается с запахом разбуженной пыли.

– А ведь тебя считают богом, – говорит он. А я улыбаюсь. Вымученной, болезненной улыбкой. Если бы от этих мимических сокращений человеческое тело кровоточило, то, несомненно, я потерял бы все драгоценные литры крови прямо сейчас. – Но я считаю тебя психом.

– С этим я соглашусь, – говорю. – Это все?

– Нет. Дело в том, что я тоже псих. И я хочу видеть свои психованные сны!

– Я бы не стал на твоем месте приписывать себе диагнозы.

Я внимательно изучаю его. Думаю, как бы мне убедить его, что его затея – это путь в ад.

– Как тебя зовут? – спрашиваю.

– Дэн.

– Ладно, Дэн. Слушай меня внимательно. Сознание – штука непростая. И оно иногда может сыграть с человеком злую шутку. Ты можешь видеть кошмары. Ты можешь стать зависимым от снов. А это плохо, это не пойдет тебе на пользу. Люди, которые покупают у меня сны, со временем становятся очень несчастными в реальности.

– Но ведь, – говорит он, – мои сны могут быть яркими и красивыми, так?

– Так, но мы не знаем, какая реакция будет конкретно у тебя. Ты можешь видеть волшебную страну, а можешь и самые мерзкие кошмары.

– А ты кошмары видел?

– Нет, – я вру.

– Значит, у тебя все под контролем, так?

– Но никто не застрахован…

– К черту. Помоги мне, чувак. Помоги мне спрятаться в мире, который создал ты. И я поверю в тебя. Я поверю в нового бога.

Я все еще не уверен. Бросить спичку в лужу бензина и надеяться, что не загорится?

– И вся ответственность на мне, – говорит он. – А если какая-то фигня будет мне видеться, я прекращу.

– Это не так просто, прекратить.

– Я справлюсь. Но мне нужен бог.

– Ты недавно говорил, что я псих.

– Я так и считаю. Ну, если есть вообще бог, который создал всех нас, то он тоже псих. Потому что только псих мог придумать таких тварей. А ты этим тварям даришь мир, в котором они могут быть счастливыми. То дерьмо, которое оставит тот, ты превращаешь в плодородную почву.

Ошибка. Это будет ошибка. Я стану тем, кто уничтожит запах моря, я уничтожу жизнь в его глазах. Но он сам меня просит об этом. Но может – это милосердие, сделать эвтаназию, когда больной об этом умоляет?

– Я дам тебе один сон. Если тебе приснится хоть что-нибудь, что причинит тебе дискомфорт или боль, ко мне ты больше не приходишь, усек?

– Так точно! – взрываются угли его глаз. – А вообще, с какой стати ты думаешь обо мне? Не один ли хрен тебе что со мной будет?

– Я же бог. Как бы. Я несу ответственность за тех, кого разрушаю.

– Только не особо ты об этом паришься, – говорит он. Опять эта самодовольная улыбка. – Я видел твоих клиентов. Видел, что с ними стало.

– Значит, все же видел, и хочешь быть таким же?

– Ты вот не такой как они.

– С этим могу поспорить.

– Я же вижу. Могу сравнивать. Возможно, ты все же бог. И тебе нужны архангелы. А я буду одним из них. Я справлюсь.

Наконец я чувствую хлынувший в виски поток боли. Она накатывает холодными волнами, как те, которые я видел в детстве на берегу моря. Каждый звук больно бъет о песчаный берег внутри моей головы. Радужка мучительно вбирает в себя цвета. Все, что я хочу – это спокойствия и безразличия. Если этот парень хочет найти счастье там, где его нет и в помине, а есть только ложь, пожалуйста. И правда, это его проблемы, пусть справляется. Я даю ему заветный сон, бирюзовый огонек в стеклянном пузырьке, забираю деньги и он уходит, оставив меня наедине с холодной тоской.

Когда захлопывается дверь, я остаюсь один. Я не знаю куда уходят эти люди, этот парень. Есть ли у него семья, девушка, мечта. Я не спрашиваю. Потому что, все, что у них есть – я отбираю. Взамен даю им сны, которые не принесут счастья, а будут высасывать энергию и жизнь, станут контролировать каждый шаг и эмоцию. Точно так, как они это делают со мной. Иногда я думаю, что из-за того, какой личностью я являюсь, сотворенные мною сны получаются такими ядовитыми. Что, если бы этой магией обладал кто-то другой, лучше меня? Может, он сделал бы людей счастливыми, как этого когда-то хотел я. Наверно, кто-то другой все же умеет творить сны. Снотворное. Если мне пришло в голову воспользоваться своей магией для создания снов, значит кому-то тоже.

Теперь я обречен погружаться в сновидения снова и снова. Вот так и действует зависимость – ты понимаешь, что это не делает тебя счастливым, но без этого ты жить не можешь. Я хочу стать маленьким мальчиком, хочу снова отправиться на море с отцом и искать крабов, чтобы их потом отпустить. Я хочу слушать звук прибоя, ощущать песок, чувствовать прикосновение лучей солнца на моем лице. Когда я был маленький, отец мне говорил: «Когда ты видишь солнце, оно тоже видит тебя и улыбается». Тогда я всегда смотрел на солнце и улыбался, я был ребенком, я был счастлив. Но все изменилось, мое тело и разум было отравлено взрослением. Мне пришлось пройти эту универсальную черту – каждый ребенок рано или поздно переходит ее и оказывается в состоянии недодетства, недовзросления. В некоем временном личностном лимбе. Когда ты еще ребенок, но детство уже начинает покрываться ржавчиной и отдавать еле уловимой гнильцой. Хотя сам момент раскола происходит мгновенно. Раз – и ты в невесомости. В противной такой, темной невесомости. И ты не знаешь, что с этим делать, ведь ты все еще ребенок. А говорить об этом страшно да и ты сам не понимаешь, что произошло, а взрослые тебя всерьез не воспринимают. «Ты же совсем ребенок, какие у тебя могут быть проблемы!», говорят они обычно, когда ты просишь помощи. Очень мало чуткости во взрослых, когда действительно надо говорить о важных и нужных вещах. И ребенка заталкивают в этот лимб именно взрослые. А что сделаешь – ранимое, пугливое маленькое существо со всех сторон окружено «взрослыми». Неполноценные искалеченные души вокруг пытливой искренней души ребенка. Бывает, что родители, сами того не желая, но создают для ребенка образ себя как божества. Это самая страшная ловушка, в которую попадает ребенок. Потому что, рано или поздно наступит момент, когда маска с грохотом падет с лица взрослого, и ребенок увидит вместо своего бога обычного неполноценного человека. А это очень больно. А что чувствуют взрослые, когда осознают, что их бог – никчемен? Что он не умеет оказывать помощь? Разочарование и отчаяние. Вот так каждый и взрослеет, с момента раскола собственного мира, хотя скорее человек так и остается в этом лимбе – он уже не ребенок, но и не взрослый, потому что он совершенно один и ему никто своевременно не помог.

Никто не заполнил пустоту, когда я нуждался в ней наиболее сильно. Поэтому пришлось учиться это делать самому. Я хочу испытать восторг и счастье. И только во снах я это чувствую. Во снах мое детство возрождается. Произведения искусства, книги, все источники информации, любая доступная возможность что-то чувствовать в этом мире – ничего не дарит ощущение безграничной свободы, подобной той, которую испытываешь в детстве – ты касаешься босыми ногами песка, ты плаваешь в теплой воде моря, ты видишь, как твои любимые люди улыбаются тебе и любят тебя… Я сентиментальный псих? Я бы хотел послать куда подальше тех, кто так думает.  Я бы попросил убрать руки прочь от моей пустоты, и валить заполнять свою. Я хотел вернуть равновесие в мир. Те люди, у которых появились способности к магии, перестали видеть сны. Но магия не принесла людям счастья. А ведь людям нужно счастье. Людям нужны сны.

 

Из серого тумана пробираются звуки. Методичные, тихие, умиротворяющие. Ко мне приближается поезд. Когда он останавливается я запрыгиваю внутрь. Поезд снова набирает скорость. Он пригласил меня. Здесь темно, единственный источник света слабый огонек свечи, установленной на низком деревянном столике. Повсюду разбросаны коробки. Создается впечатление, что я оказался в квартире новоприбывших жильцов. Свет свечи позволяет мне увидеть надписи на некоторых коробках: «мечта», «любовь», «призвание», «вдохновение». Внутри коробки пусты. И в вагоне, кроме меня, никого нет. Я присаживаюсь на пол, закрываю глаза и слушаю звуки поезда. Еще я слышу чье-то дыхание. Я ошибся, я здесь не один. Я открываю глаза и вижу перед собой молодого человека, сидящего в позе лотоса. В свете свечи различаю, что у него три глаза, поддернутые молочной пеленой. Парень слеп. У него три глаза, но не один из них не видит. Какая ирония. Это он меня пригласил.

– Кто ты? – спрашивает он.

– Я – никто. А ты?

– Я тоже никто. Здесь все – никто.

– Ты куда-то едешь?

– Конечно, нет. Я просто куда-то двигаюсь, это главное. Мне не важна конечная цель.

Парень достает сигарету, закуривает. Предлагает мне, но я отказываюсь.

– Лучше бы ты курил, – задумчиво говорит он.

Я смотрю в его глаза, мне хочется спросить что же с ним случилось, но боюсь показаться невежливым.

– Тебе интересно узнать как это произошло? – спрашивает он. – Я знаю, что ты смотришь на меня, я чувствую.

– Если ты хочешь, расскажи.

– Тебе следует быть посмелей. Всегда спрашивай людей о том, что тебе интересно. Я слеп столько, сколько себя помню. Я не знаю, что значит видеть. Но я знаю, что такое слышать, и этого мне достаточно.

Несколько минут мы едем молча. Потом он спрашивает:

– А ты как долго уже слеп?

– Что? Я вижу…

– Нет, ты не видишь. Ты слеп. Самое страшное, что ты и не слышишь.

– Но у меня есть глаза!

– А у меня их целых три, а толку?

– Но у меня со зрением все в порядке.

– Ага, ты мне еще врачебное заключение покажи. Вот только врач не научит тебя видеть по-настоящему.

– А кто научит?

– А ты как думаешь? Кто учит нас видеть?

– Ну, наблюдения, любопытство…

– Я спросил: «кто». Родители, например, – подсказывает он.

– Лучше не говорить о родителях.

– Больная тема?

Я молчу.

– Я вижу твою душу, кстати, – улыбается он. Такой оскал испугал бы любого впечатлительного ребенка. Но я, как суровый взрослый мужик, держусь.

– Ты что дьявол? бог?

– Как у тебя интересно расставлены приоритеты. Ты дьявола на первое место поставил в вопросе. Нет, я не дьявол, и уж тем более не бог. Я просто вижу твою душу. И она покрыта слоем грязи.

– О боже! – не удерживаюсь и возвожу глаза к небу. Точнее, к потолку. – Что за пафос? А твоя душа не покрыта?

– А у меня нет души. У меня есть слепые глаза, которые видят души других.

Он курит свою бесконечную сигарету, помещение вагона заполняется едким смогом, которой скользит в мои легкие. Я чувствую головокружение и уже не уверен, помню ли я последние слова этого парня. Я не уверен, был ли он вообще. Внезапно поезд останавливается. Я схожу, а он продолжает двигаться в никуда.

Место, где я сошел – бескрайнее поле с цветами. Словно кто-то пролил всю палитру красок в этом месте. Здесь так много цветов, жаль, что я не знаю их названия. Здорово я выкрутился, да? Маленькие фиолетовые цветочки напоминают мне улыбку, легкую и невесомую, такую, которая навсегда запечатлевается на фотографии. Улыбку, которая никогда не умрет. Я уже и забыл как это приятно вдыхать запах полевых цветов. Я хочу, чтобы эти цветы не исчезли, не покинули меня. Я боюсь их потерять. Хочу, чтобы этот запах остался со мной. И это очередная ловушка – я буду искать возможности вновь это ощутить. Но сейчас я в этом моменте. Я чувствую на своей коже, под кожей, долгожданное ласковое солнце. Я счастлив.

Я ложусь в цветочное ложе и, умиротворенный, засыпаю. Как странно заснуть во сне. Как странно во сне просыпаться. Как странно чувствовать дым среди цветов. Дым? Я вскакиваю и понимаю, что не ошибся. Поле горит. Огонь поглощает хрупкие лепестки. Я готов поклясться, что слышу их вопли. Цветы истекают кровью, они задыхаются. Они бросают меня, цветочный запах превращается в дым. Я хочу спасти себя, убежать. Но я остаюсь. Я разделю смерть с цветами. Я хочу, чтобы огонь поглотил меня. Если выбирать добровольное сожжение, то пусть оно будет на цветочном поле. Закрываю глаза. Хочу искупить свои грехи. Моя душа покрыта слоем грязи, пусть так. Под напором огня исчезает все, даже грязь на душе. Но цветы не виноваты в моей грязи. Они виноваты лишь в том, что красивы. Искупительная жертва здесь я.

Я думаю об Андромеде. Она является символом искупительной жертвы. Она была очень красива и ее мать, Кассиопея, думала, что дочь превзойдет красотой нереид. Бог морей Посейдон разозлился и послал в царство отца Андромеды чудовище.  Оракул обещал освобождение от чудовища лишь в том случае, если Андромеда будет прикована к скале и отдана на растерзание чудовищу. И Андромеду приковали к скале, но явился Персей и спас ее, убив чудовище. В ее честь назвали галактику и созвездие.

Я знаю, что никто не назовет какое-нибудь созвездие моим именем. И я знаю, что сейчас проснусь. Я хочу проснуться. Но не выходит. Мне становится страшно. Я хочу пошевелиться и уйти, от былого героизма не осталось и следа, но не получается – я парализован страхом. Чувствую, что огонь приближается ко мне, еще немного и моя плоть соприкоснется с ним. Ко мне подходит девушка. У нее рыжие волосы, подобны тому огню, который вскоре меня прикончит. Она одета в старомодную белую тунику, у нее босые ноги. Я знаю ее, только что думал о ней.

– Андромеда? – спрашиваю я.

– Ты посмел возомнить себя жертвой, – говорит она. – А когда опасность подступила совсем близко, ты струсил и захотел сбежать.

– Я думал, что проснусь.

– Ты совсем глупый. Ты и правда ничего не видишь. Ты слепец. Когда я была прикована цепями к скале, у меня не было возможности сбежать. И я была вынуждена ждать своего спасителя. Вынуждена, преодолевая невыносимую тоску и холод. И я этого не выбирала – это случилось по вине кого-то другого. Моя мама решила, что я красавица, она возгордилась. А мудрый и величественный бог за ее гордыню наказал меня! Я, а не моя мать, вынуждена была все это пережить.

Я слушаю ее, но огонь пугает меня, не дает сосредоточиться. Я бы закричал, если бы страх не парализовал меня немым отчаянием.

– А когда меня спасли, заключение не закончилось. Своей душой я осталась на той скале, потому что тоска преследовала меня каждый день, – продолжает Андромеда. – Никто не готов быть жертвой. И никто не готов быть богом. Почувствуй, как души тех, кого ты проклял, горят из-за тебя.

Она исчезает. Но не исчезает огонь. Еще секунда и я почувствую боль. Секунда перед невыносимой вечностью страданий. Боль. Мое тело в огне.

Я просыпаюсь в огненном поту. Мне кажется, что пламя последовало за мной сквозь сон. Но наваждение проходит, я понимаю, что у себя дома. Мое сердце колотится как заведенное. Я пережил это. Я горел. Но этот кошмар был не на самом деле. Любое чувство, испытываемое во сне, будет в несколько раз сильнее, чем в реальности. Но кое-чего я не сказал своим несчастным. Боль тоже будет сильнее. Больно будет, если человек носит в своей душе червоточину. Моя червоточина – это чувство вины за мир, мною созданный. Я ошибся. Я не думал, что во сне может быть страшно, что во сне можно умереть. В счастливом мире нет места страху. Но, все дело во мне. Дело в моей душе. Мне надо предупредить того парня, чтобы он прекращал принимать сны. Как его там зовут... Дэн? Ладно, надо успокоиться. Он сказал, если что-то пойдет не так, он не придет вообще. Надо подождать. Только подождать. А если он все же придет, я все объясню ему, я запрещу ему видеть сны. Он выслушает, поймет, он же умный малый. Я спасу его от того, от чего не смог спасти себя. Это и будет искупительная жертва. Так будет правильно.

Кто-то стучит в дверь.  Мне пора уже привыкнуть, но я все так же вздрагиваю от шума после сна. Моя гостья – та самая истощенная девушка с серым лицом. На этот раз она улыбается, но выглядит еще хуже. Под глазами пропасти синяков, нижняя губа разбита, на скулах следы от побоев. На тонких руках ссадины и гематомы. Не знаю кто так постарался и что ее вынудили делать ради денег, но мне плевать.  Меня раздражает, что ее сияющий вид как-то не синхронизируется с увечьями на теле. Она, судя по всему, получает наслаждение от саморазрушения.

– У меня есть деньги на этот раз, – говорит она.

– Да я понял. Слушай, а сколько тебе лет-то?

– Что? – пугается она. – Вы что мне не продадите?

– Да нет, я просто спрашиваю сколько тебе лет, глупая.

– Мне девятнадцать.

– У тебя мечта-то есть? Магией ты вообще пользуешься?

– Ну, – она краснеет, – я хочу быть художником. А магия у меня очень слабая. У меня сейчас практически ничего не получается.

– Так зачем тебе искусственный мир, если есть реальный? Почему тебе не попытаться реализовать свою мечту?

– Да какая вам разница? – говорит она. – Это ведь моя жизнь.

– И ты ее разрушаешь, – я сильно бью кулаком по столу. Потом одним движением опрокидываю все содержимое стола на пол. – Вы все просто кретины.

Я смотрю на нее. Она напугана. Не стоило мне срывать на ней свою злость.

– А давай уедем отсюда? – внезапно, сам того не ожидая, говорю я.

– Что? Куда?

– Куда-нибудь к морю. Только ты и я. У меня хватит денег, чтобы купить дом. Ты будешь рисовать. А у меня будет…

… «семья», – думаю, но не говорю вслух.

– Я не хочу. Все, что мне нужно – это видеть сны.

– Ты хочешь разрушить остатки души?

– Мне все равно. У меня есть во сне все, что я хочу. Во сне я счастлива.

– И тебе не страшно во сне?

– Нет, я счастлива, – решительно говорит она.

Я не верю ей. Она скажет все, что угодно. Потому что для нее уже все потеряно. Я это знаю.  Отчаянные попытки спасти ее тщетны. Жаль. Я слишком поздно спохватился.

Я достаю маленькую склянку со сном – для нее желтоватый огонек, похожий на светлячка.

– Подавись своим счастьем. Желаю приятного внутреннего разложения.

 

Песок. И шум прибоя. Светит солнце. Бесконечно прекрасная линия горизонта, такой тихий и убаюкивающий шепот волн – здесь я чувствую себя, как в детстве, в безопасности. Мне хочется остаться в этом моменте. Я чувствую, что мне уже ничего не нужно. Если я и стремился к чему-то, чего-то хотел, то я этого достиг. Все, что мне нужно находится здесь. Эти волны, песок и солнце – это то, в чем мне хочется раствориться. В таких местах понимаешь как тщетны любые попытки чего-либо достичь, что все суетно и абсурдно. Но одно единственное мгновение изумительно.

Я знал, что так будет. С самого первого момента, как почувствовал песок кожей босых ног. Я знал, что он здесь окажется. Это то место, где мы были счастливы. Наше место. Он идет ко мне. Такой же растерянный шаг. Он совсем не изменился с тех пор, как мне было одиннадцать, а ему сорок. Такой же растрепанный и радостно уставший. Я вижу морщинки вокруг его глаз, они сияют на солнечном свете. И я вижу его глаза. Кристально голубые, как небо. Я любил эти глаза за то, что видел в них сияние, которое не видел в глазах ни одного другого взрослого. Словно в них взорвалась светодиодная лампочка, образовав маленькие перманентные искорки. Да, он все тот же. Мой отец.

Его ступни оставляют большой след, в детстве я удивлялся, как у человека может быть такая огромная нога. Я сравнивал свои одиннадцатилетние ноги с его огромными ногами, а он только смеялся и говорил, что у меня тоже будут такие, надо только вырасти. Я боялся, что я не смогу быстро бегать, мне казалось, что когда вырастаешь, то разучиваешься бегать. Хотя я видел взрослых бегунов, но все же был убежден в том, что быстро бегать могут только такие как я – дети. Он рассказывал мне сказки про драконов и принцесс. Он читал их не из книжек, а сам придумывал. Он был писателем. Он любил рассказывать истории. А я любил его слушать. У нас был огромный дом и сад, он обещал купить мне собаку.

Он смущенно улыбается, опускается на песок и рассматривает ракушки. Он всегда так делал – возьмет ракушку в руки, рассмотрит и положит на место. Это своеобразная медитация. Я присаживаюсь рядом с ним на влажный песок.

– Видишь? – спрашивает он, показывая мне ракушку. – Видишь, какая она красивая? Идеально ровная, ни одной трещины нет, – он кладет ее обратно и ищет другую такую же идеальную ракушку.

– Почему бы тебе их не забрать с собой?

– Зачем? Ты же знаешь, если я ее заберу, она может повредиться. Зачем нарушать целостность такой красоты? Я же тебе всегда об этом говорил, а ты уже и не помнишь, – он улыбается как-то по-детски, на щеках появляются ямочки, в глазах мерцает привычный, успокаивающий блеск. – Так же и с цветами. Сорвешь цветок – и нарушишь его целостность.

– Я видел как горит цветочное поле.

– И ты ничего не сделал, чтобы спасти его?

– Я не мог ничего сделать. Я сгорел вмести с ним.

– Ну, тогда это многое меняет.

– Я трус. Я хотел сбежать.

– Но это же было твое поле? Почему оно загорелось?

– Потому что… я виноват. Это – моя искупительная жертва. Сгореть вместе с ними.

– Странные вещи происходят: мы оба мертвы, но мы здесь и говорим, и ничего не указывает на то, что мы не живые, – говорит отец.

– Так часто с людьми происходит, – говорю я и, ненадолго замолчав, добавляю: – Зачем ты сюда пришел?

– Ты ведь этого хотел. Это твой сон. Мне тебя очень не хватает…

– Не говори так! Ты меня бросил!

– Все не так просто…

– Я знаю как все произошло. Знаю что случилось. Не нужно оправдываться. Это не поможет.

– А что поможет?

– Ты уже ничего не сможешь сделать. Тебя не было рядом, когда ты был мне так нужен. Ты убил себя, папа! А меня отправили в интернат. Я семь лет там прожил. И никого у меня не было. До сих пор никого нет.

– Прости меня, Эрик.

Я содрогаюсь, слыша свое имя. Давно никто не называл меня по имени. Оно стало мне чужим. Но, вложенное в его уста, оно возвращает меня в то время, когда я был счастлив. Возвращает мне эмоции, которые я чувствовал, слыша свое имя.

– Прости, – продолжает он. – Мне правда так жаль.

– Ты бросил меня. Ты ушел.

– Я очень любил твою мать, я не мог жить без нее!

– Но у тебя был я! Меня тебе было недостаточно?

– Все не так просто… Взрослые очень слабые, Эрик.

– Теперь я взрослый, папа. Теперь я слабый. Но я все еще не понимаю как ты мог меня оставить.

– Я не мог справиться с потерей твоей матери.

– Мы бы справились вместе. Я ведь тоже ее любил. Мне тоже было тяжело. Мне было одиннадцать. Мама умерла, а потом ты. Я чувствовал себя брошенным и одиноким.

– Прости. Я должен был быть достойным отцом, но у меня не получилось. С уходом твоей матери, я потерял себя, я перестал видеть причины бороться.

– Но как же я? Я не был причиной?

Слепая обида застилает глаза, мне больнее слышать эти слова, чем казалось. Я ведь знал почему отец так поступил. Я пытался его понять и у меня почти получилось. Но это осознание не компенсирует годы одиночества.

– Я знал, что ты сильнее меня, что ты справишься.

– Вынужден огорчить. Я не справился. Не так, как ты этого хотел, папа. Я не оправдал ожиданий.  Я только все испортил.

Я помню как случилось то, что разрушило мой мир.  Был холодный зимний день, каникулы, три дня до Нового года. В тот день нам сообщили, что маму сбил какой-то ублюдок и уехал с места преступления. Мама умерла в больнице спустя несколько часов. Папа отвез меня к бабушке, а сам остался в нашей квартире один. Он так хотел. Но мне было так одиноко и плохо, что я пошел к нему, хоть он велел мне оставаться у бабушки. Я открыл дверь своим ключом и обнаружил в ванной его. Вода сделалась рубиново-красной. Из его глаз ушел блеск. Навсегда. Мы похоронили ее и его в общей могиле. А я остался в могиле под названием реальность.

Папа приближается ко мне и обнимает. Я чувствую себя снова одиннадцатилетним ребенком. Мне хочется верить в то, что все будет хорошо, что я открою глаза и все будет как тогда, в детстве. Мы будем искать крабов, бегать по песчаному берегу, а дома нас будет ждать мама. Живая и счастливая. Мы заведем собаку. У меня снова будет семья. Никто не умрет. Никто не будет видеть снов. Но я не буду себя обманывать, я знаю, что это всего лишь дымка, это образы моего воспаленного сознания.

– Ты делаешь то, что можешь. Ты хотел сделать этих людей счастливыми. Но люди страдают из-за счастья. Это слишком тяжелая ноша для них. Они видоизменяют его, превращая в орудие разрушения. Ты не в силах это контролировать.

– Я не должен был этого делать. Не должен был создавать сны. Но все, чего я хотел – это увидеть тебя и маму. Я не хотел быть одиноким. Я жаждал вас вернуть. Но я ни разу не видел маму. Она не появлялась в моих снах.

– Это к лучшему. Возможно, это только бы навредило тебе.

– Но почему я вижу тебя? Вижу только сейчас?

– Возможно, потому, что это твой последний сон? Ты сделал свой выбор. Ты хотел сказать мне все то, что сказал. Ты наконец-то готов это принять. Это я бросил тебя, а не мама. Я должен был растить тебя, а не чужие люди. Прости, сынок. Я был очень слаб тогда, чтобы нести ответственность. Но ты должен отпустить меня. Мама не появлялась в твоих снах потому, что ты простил ее. Ты винишь меня. И себя. Ты боишься, что ты такой же как я – слабый. Не бойся. Теперь уже нечего бояться.

– Я все исправлю. Я больше не буду создавать сны.

– Ты знаешь, это невозможно. Люди будут делать его заменители, кому-то это придет в голову, как и тебе когда-то. Разве, когда умер изобретатель героина, его прекратили производить? Тебе придется смириться с тем, что ты сделал. И жить в этом мире.

– Мне так одиноко, папа.

– Я знаю. Но никто другой тебя не поймет. Только ты сам можешь ответить на главные вопросы.

– Я нашел ответы. Мне больше нечего искать. Я хочу избавиться от этой жизни, от ноши, которая мне выпала.

– Проснись, по-настоящему. Хватит прятаться. Ты должен проснуться. Я прошу тебя об этом, проснись…

– …проснись.

Кто-то беспощадно трясет меня. Я не понимаю, что происходит и где нахожусь. Я только что был на пляже, видел море…

– Папа?

– Ты спятил, чувак? Какой я тебе папа? – слышу я раздосадованное ворчание.

Пытаюсь прийти в себя, но все еще хватаюсь за ускользающую дымку. Я у себя дома, нет никакого моря. Разбудил меня Дэн. Он пришел.

– Как ты вошел?

– У тебя дверь открыта была, чувак. А сам ты был в отрубе.

– Долго ты тут находишься?

– Ну конечно, я пришел, приготовил тебе яблочный пирог, сделал генеральную уборку, постирал вещи, купил собаку и уже ее выгулял.

Я недоверчиво смотрю на него. Я не соображаю.

– Да ты совсем обдолбанный. У нас тут обдолбанный боженька, – он заливается смехом, успокоившись, говорит: – Да шучу я. Пришел минут пять назад, сразу стал тебя будить, чтобы время не терять.

Да, точно. Я обдолбанный. Мне надо ему сказать, что я больше ему не продам сны, потому что его психика и жизнь в опасности. Я все это время ждал того, чтобы спасти его душу. Я должен это сделать. И вот он передо мной, у меня наконец появилась возможность спасти его и навсегда закрыть перед ним дверь. Но отчего-то я медлю.

– Я, кстати, на измену не подсел. И никаких кошмаров не видел. Все в порядке. – говорит Дэн. – Так что, мы можем продолжить.

Я должен ему сказать. Я должен спасти.

– Я тебе ничего не продам.

– Как это?

– Я решил отойти от дел.

– Надо же, Песочный человек оставляет нас.

– Я… не совсем оставляю вас, – я стараюсь не смотреть ему в глаза, – я решил найти приемника.

– И кто же это?

– Ты.

Он удивлен. Но его удивление сменяется приступом истерического смеха.

– Да ладно? С чего вдруг?

– Ты сам говорил, что не против владеть этой магией.

– Да, но... Ты хочешь свалить и оставить все это мне?

– Да.

– Но ты же говорил про какие-то побочные эффекты. Про то, что мозг может генерировать нечто ужасное под воздействием снов. Ты даже пытался отговорить меня от этого.

– Я проверял, достоин ли ты этой ноши.

– И я прошел проверку?

– Прошел. Я думаю, ты справишься. Поверь, это неплохой бизнес.

– Это стало новой религией.

– Любая религия – это бизнес. Так ты согласен?

– Слишком неожиданное предложение. А что будет с тобой?

– Я ухожу. Я больше не вернусь сюда. Я уеду в другое место, где меня никто не найдет.

– Ты слышал о том, что крысы бегут с тонущего корабля?

Я киваю.

– Но куда они убегают? – продолжает он. – В открытый океан, да? Они в любом случае умрут.

– Я найду место, где выживу. Мне нужен приемник. Бог тоже нуждается в отдыхе. Ты только представь – сможешь создавать любые сны.

Дэн надолго задумывается. Потом говорит:

– Значит, творцом снов предлагаешь стать. А ты уверен, что я смогу освоить эту магию?

– Да. Я научу тебя всему, что умею. Главное, что магические способности у тебя есть.

– Хорошо. Я согласен.

Другого я не ожидал. Таков новый мир – каждый захочет стать создателем иллюзий.

Я наконец-то понял. Я должен спасти себя. Должен стать свободным. Я очень устал.