Дед Назар

Аннотация (возможен спойлер):

Лера приезжает в гости к дальним родственникам. По трагической случайности, именно в этот момент, случается обострение опасного заболевания у младшего сына хозяйки, улыбчивого мальчугана Максика. Его жизнь на грани, на его реабилитацию требуются огромные по меркам семьи деньги. На помощь приходит дед Назар, родной дедушка Максика, умерший несколько лет назад, ведь Лера – уникальный человек, который видит параллельные миры. Но времени совсем мало. Успеет ли Лера разгадать ребус, оставленный дедом?

[свернуть]

 

Ночью разразилась гроза.

В чернильно-синей мгле с оглушительным лаем метались, словно в предсмертных судорогах, молнии, синеватыми венами бугрясь на хмуром небосводе. В воздухе пахло сыростью и тревогой.

Лера почувствовала тяжесть в ногах: на край кровати кто-то осторожно присел, вздрагивая от раскатов.

— Лер, можно к тебе? – и, не дожидаясь разрешения, под одеяло юркнуло холодное, с острыми подростковыми коленками тело Ритки, двенадцатилетней родственницы из Питера. Лера чуть подвинулась на узкой кровати, стараясь не давать волю раздражению: к лодыжкам пристроились ледяные ступни.

— Ритка, блин, хоть ноги свои холодные не прислоняй! – в сердцах пробормотала она, плотнее кутаясь в одеяло.

Рядом, через проход, организованный двумя допотопными тумбочками, вздыхала Гаша. Её шестилетний брат Максим, мнительный и немного болезненный на вид, перебрался к ней пятью минутами раньше и теперь лежал, широко раскрыв глаза, тревожно всматриваясь в полыхающую синевой темноту.

Вспышки молнии освещали фигуру, словно сотканную из лунного сияния. Лера присмотрелась: высокий старик в светлой, застёгнутой на все пуговицы рубашке. Он делал руки «козырьком», приглядываясь к встревоженным детям, иногда поправлял узкий ворот, словно тот ему мешал.

Она закрыла глаза.

Её это не касается.

Она на отдыхе.

Под звуки удаляющейся грозы, услышала: кто-то прошёл около её кровати - она почувствовала холодок, прокравшийся тонкой струйкой по позвоночнику, и готова была поклясться, что этот «кто-то» склонился над ней - холодное дыхание слегка коснулось щеки.

В летней кухне тихо тренькнула посуда, скрипнула под кем-то невидимым в темноте табуретка. Хлопнула входная дверь, и, наконец, всё стихло. Кроме дождя.

Было уже шесть часов.

В небольшую комнату испуганно заглянуло ароматное южное утро.

Лера, протяжно выдохнула, успокаиваясь, и, кажется, только задремала, как почувствовала, что через неё перешагивают – это проснулась Ритка, поплелась умываться и заваривать чай.

В кухне летнего домика с удобствами во дворе, отведённого тётей Азалией, дальней Леркиной родственницей, для своих детей и приезжих родственников на время высокого сезона, весело зашумел чайник.

Лера укрылась с головой одеялом, демонстративно отвернувшись к стене.

Разговаривать с соседями по комнате не хотелось.

Гаша и Максим, дети тёти Азалии, шептались рядом. Сквозь зыбкий сон до Лерки доносились обрывки встревоженных фраз:

— Ты его видела, Гаш? – душным шёпотом спрашивал Максик.

— Кого? – голос Гаши, как обычно, суровый и неприветливый.

— Дедушку?

Та фыркнула:

— Какого ещё дедушку! Макс, не выдумывай! Иди чистить зубы и гулять.

Скрипнула кровать. Максик сопел, но не уходил, топтался рядом.

— Гаша, – тихо прошептал он, – я боюсь.

— ЧЕ-ГО?

— Я знаю, ты тоже его видела, – утвердительно прошептал мальчик. – Ты специально не говоришь мне. Но я вот думаю... А вдруг, он пришёл за мной?

Он ещё раз тревожно вздохнул и вышел из комнаты.

В Лерку тут же полетела подушка, с шумом попав аккуратно по голове.

— Эй, ненормальная! Подъём! Здесь тебе не санаторий!

«Ненормальная» – это Лерка. Отправляя к своим родственникам в уютный приморский городок, её мама имела неосторожность обронить, что дочери надо бы подлечить нервы, успокоиться.

Одной этой фразы хватило, чтобы тётя Азалия нафантазировала у своей дальней родственницы, бедной девочки с такими печальными серыми глазами, пережитый стресс, депрессию, может, даже, психологическую травму. И, из лучших побуждений, предупредила об её особом состоянии дочь с сыном и Риту, приехавшую чуть раньше Леры родственницу из Питера.

И вот что из этого получилось.

Лерка села на кровати, с вызовом разглядывая Гашу:

— Тебе что, больше всех надо? Чего ты ко мне лезешь?

Гаша, высокая, крепкая, хоть и ровесница Лере, но на вид старше своих шестнадцати лет, провела гребнем по густым, шелковистым волосам, своей гордости, и предмету неистовой зависти одноклассниц:

— Вставай! Сегодня твоя очередь полы мыть, – промурлыкала она и направилась к выходу. Лерка снова легла и укрылась одеялом, что, естественно, не ускользнуло от внимательного взгляда Гаши, сварливо добавившей, – а то мне придётся позвонить твоей маме, сказать, что тебя беспокоят кошмары...Или кто там тебя должен беспокоить? Вот они... Мама твоя жуть как расстроится. В больничку, наверно, тебя определит... Психиатрическую. Где тебе и самое место, – заключила она сквозь зубы и вышла в кухню.

— Зараза, – пробормотала Лерка, но одеяло в сторону отбросила.

В комнату заглянуло острое личико Ритки, тихой, умной, вечно собирающей и разбирающей всяческие механизмы девчонки. Они раньше не встречались, познакомились здесь впервые. Но успели подружиться.

— Лер, здорово, что ты встала! – воскликнула она и мягко улыбнулась. – Я уже чай сделала, и тётя Азалия оставила нам целую гору бутербродов. Пошли завтракать?

И, опять не дожидаясь ответа, скрылась за кухонной дверью.

Лерка стянула с себя пижаму, нырнула в длинный цветастый сарафан, удобный уже тем, что его не надо было гладить каждое утро. Схватила Гашкин гребень с тумбочки, несколько раз небрежно провела по рыжим космам, перехватила волосы в хвост. Не слишком аккуратный, но удобный.

Довольно прищёлкнула языком.

— Сначала – купаться в море, потом – мыть полы! Я на отдыхе! – скомандовала она сама себе, и, схватив широкополую соломенную шляпу и нацепив солнечные очки, выплыла из домика.

 

Ритка и Максим, низко склонившись друг другу, взволнованно шептались: обсуждали ночные видения.

Стараясь не обращать на них внимания, девушка вышла во двор, прошла мимо роскошных клумб с георгинами – слабостью тёти Азалии, – и через скрипучую калитку выскользнула на улицу.

Несмотря на ранний час, солнце парило нещадно, ветер устало шевелил кроны редких деревьев, в высоком голубом небе лениво замерло одно—единственное облачко. Лужи, оставленные ночным ливнем, тихонько закипали на горячем асфальте, оставляя в воздухе тоненькие вертикальные струйки. Оглушительно пах кипарис.

Лерка сорвала маленькую зелёную шишечку, наивно мягкую и беззащитную, слегка смяла пальцами. Терпко запахло домом, соснами.

Она тяжело вздохнула. Идти на море расхотелось. Не давали покоя испуганные лица ребятни. Выходит, они тоже что—то слышали этой ночью. А может, и видели. Пугаются, ясное дело.

Странные они: Ритка вроде большая уже, а как пацанка – всей местной детворе отремонтировала велики, мопеды, вечно гайки какие-то из штанов вываливаются, то бензином от неё несёт, то соляркой. Гаша вечно ныла, пару раз даже жаловалась на неё матери.

Но та – женщина серьёзная, бывший кондуктор, теперь предприниматель и владелица точки на местном вещевом рынке, только исподлобья на неё посмотрела и рявкнула:

— И правильно девка делает, толк хоть от неё будет. А ты? Вертихвостка – одно слово.

Вид у Гашки после таких семейных разборок был ещё более удручающий, чем у переваренной макаронины.

Жалкое зрелище.

Лерка вздохнула и медленно побрела в сторону центра Города.

Пройдя через старые, заросшие травой трамвайные пути, она миновала небольшой уютный сквер, с неказистым фонтаном и длинными деревянными скамейками, под тенью которых сейчас уныло прятались голуби, и остановилась перед втиснувшимся между деревьями киоском с громким названием «Экскурсионное бюро».

За стеклом красовался сильно выгоревший плакат с изображением вида на Развалины. Лерка пригляделась.

Красивое место. Низкий горизонт закрывали серо-голубые руины средневековой часовни: три щербатые стены (четвёртая, дальняя практически полностью обвалилась), через узкие стрельчатые окна проглядывало небо, тонкий пояс орнамента почернел от времени, местами и вовсе отвалился, обнажив фрагменты изъеденного солёным воздухом кирпича. Уже не осталось и следов от массивного фундамента – его поглотила земля, укрыв бурьяном; широкие ступени обвалились и поросли травой, а остатки кровли валялись тут же, заботливо прикрытые сеткой от растаскивания и разворовывания на сувениры.

Объект культурного наследия.

Её обдало холодком, будто октябрьский сквозняк дотянулся – рядом с руинами часовни, за тёмной оградой из сетки-рабицы, виднелись нестройные ряды покосившихся надгробий. Рядом с некоторыми из них ещё светлели полупрозрачные блики, неясные силуэты, настороженные, когда-то живые, лица, различимые только такими как Лерка.

Толчок в спину.

Девушка резко обернулась: никого.

Холодок вдоль позвоночника подсказывал – не показалось.

— Кто здесь? – она вглядывалась в знойный полумрак между деревьев.

Глухо ухнуло в голове:

— Назар. Помоги.

Голос тихий, едва различимый, словно доносившийся с северного полюса.

В густой тени, в полуметре над землёй, проявился лёгкий полупрозрачный силуэт. Пожилой мужчина, на вид глубоко за восемьдесят, если не больше, в светлой рубашке, застёгнутой на все пуговицы. Ворот жёсткий – жилистой рукой он то и дело поправлял  горловину, пытаясь ослабить. Высокий лоб, прямой светлый взгляд, пронзительный и немного настороженный, седая окладистая борода.

Ошибки быть не могло – это тот самый старик, что приходил сегодня ночью в грозовых вспышках.

— Я в отпуске, – отрезала она, собираясь отвернуться и идти своей дорогой.

И тут же новый толчок. Больше похожий на подзатыльник.

Видимо, отпуск отменяется.

— Что вам надо-то всем от меня?! – она хотела было возмутиться, но увидела, что старик взволнован. Губы плотно сжаты, желваки ходят ходуном, взгляд требовательный, почти грозный. Лерка испугалась, отпрянула, на миг замерла. В голове мелькали, не успевая фиксироваться мысли.

— Максим, – донеслось до неё.

— Эй, девушка, вы экскурсию покупать будете? А то я на обед закрываюсь, – из полукруглого окна киоска выглянула всклокоченная голова.

Лерка резко повернулась и помчалась в сторону дома тёти Азалии. Что-то с Максимом случилось!

— Сумасшедшая! – крикнула ей вслед киоскёрша.

Уже подбегая к заброшенным трамвайным путям, Лера поняла – старик тревожился не зря, что-то случилось: ворота дома тетя Азалии широко распахнуты, старенькая «четвёрка» отогнана вглубь двора, к самым дверям летнего домика. НА крыльце скорбно жалась Ритка, с красными, зарёванными глазами.

— Что с Максимом? – задыхаясь, выдохнула Лерка, подбегая.

— Откуда ты знаешь? – Ритка удивлённо моргнула. – Я бегала к морю, искала тебя.

— Я передумала купаться. Что с Максиком?

Ритка опустила голову, шумно высморкалась в серую тряпку, местами испачканную машинным маслом.

— Жуть какая-то... Мы с ним велик ремонтировали, всё нормально было. Потом он как—то весь побелел, за грудь схватился. В угол смотрит, бормочет, что за ним пришли, и падает.

— То есть как «падает»? – не поняла Лерка.

Родственница жалобно икнула:

— Как труп... Тётя Азалия на обед как раз пришла, увидела его, быстрее «скорую»...

— И где он сейчас? В доме? С тётей Азалией?

Ритка отчаянно мотнула головой.

— Их «скорая» в больницу забрала. Минут пять, как уехали. И Гаша тоже с ними.

— А «скорая»–то что сказала?

Рита повернула к ней несчастное, заплаканное лицо:

— У него же острая сердечная недостаточность, ты разве не знала? Ему операция нужна, сложная. Они квоту ждали. Я толком не поняла... И вот, не дождались...

— Прекрати его хоронить раньше времени! – тихо и отчётливо оборвала её причитания Лерка. – Пойдём в дом. Будем ждать тётю Азалию или Гашу, кто-нибудь же должен вернуться из больницы.

Чтобы как-то отвлечь всхлипывающую Ритку, она заставила её наводить порядок во дворе – убрать разбросанные инструменты, тряпки, баллоны с газом, канистры с бензином в гараж, на отведённые им места. Сама же, тем временем, поставила ужин, домыла брошенную тётей Азалией посуду, всё время прислушиваясь к телефону, но тот молчал.

Она несколько раз подходила к аппарату, снимала трубку, слушала долгие однообразные гудки. На всякий случай принесла все сотовые, все, какие попались под руку. Разложила их рядком на узком подоконнике, где связь стабильнее.

На крыльце послышались печальные Риткины шаги:

— В ванну! – скомандовала ей Лерка. Та послушно свернула.

А телефоны все молчали.

Молчали они, и пока девчонки тихо ужинали на веранде, поглядывая на пластиковые коробочки сотовых и прислушиваясь к стационарному.

После ужина Ритка устроилась рядом с аппаратом и, кажется, наконец, задремала. Лера осторожно укрыла её большим клетчатым пледом и вышла на крыльцо.

Ни Гаши, ни тёти Азалии не было видно.

— Да когда уже! – в сердцах бросила она.

Калитка протяжно скрипнула, пропуская внутрь ссутулившуюся фигурку в белом джинсовом комбинезоне.

— Гаша! Наконец-то! – бросилась к ней Лера.

Родственница кивнула, медленно опустилась на крыльцо, устало вытянула ноги.

— Максику плохо совсем, состояние критическое, – безжизненно и обречённо прошептала она, у Лерки сжалось сердце. – Операцию надо делать. Сейчас он в реанимации. Завтра будут перевозить в Краснодар. Здесь такое не умеют.

Лера опустилась рядом, осторожно взяла за руку:

— Тётя Азалия с ним?

Гаша кивнула.

— Врач сказал, что операцию ему сделают, а для нас сейчас основное – решить вопрос с курсом реабилитации, лекарства. Если всё пройдёт хорошо, Максимка поправится.

Лера облегчённо улыбнулась:

— Ну, вот видишь, всё хорошо, значит, будет!

— На реабилитацию надо много денег. Это же санатории специальные, тренажёры, физио... Масса всего. Что-то, конечно, бесплатно. Но не всё. Маме с ним придётся ехать, жить в Краснодаре, в Новосибирске, там крутая клиника. Всё, что нам удалось накопить – двести тринадцать тысяч. Надо примерно в пять раз больше. На первый год. Даже, если дом продать, столько не наберём: он ещё лет пятнадцать в ипотеке. Если только чудом.

И она отвернулась, Лерка слышала её порывистое дыхание.

— «Чудом», говоришь, – автоматически повторила Лера, приглядываясь к зарослям дикого винограда. Там, она это точно знала, настойчиво мелькала знакомая сутулая фигура. – Ну, пойдём, узнаем, что там за чудо припасено.

Она решительно встала и направилась в сторону летнего домика, в котором они с ребятами жили. Гаша закатила глаза, но последовала за ней.

В полумраке небольшой комнаты, около старого комода, заполненного давно забытым хламом, парила фигура всё того же деда, назвавшегося Назаром. Лёгкий поворот головы, и вот она в этой же комнате, только в ней нет четырёх голоногих кроватей, а вместо них стоит старенький продавленный диван у старомодного торшера, узкая кровать в углу, под знакомым уже ковром с пучеглазыми оленями.

И этот старик, Назар. Только моложе. Прямее. Увереннее.

Он поворачивается к комоду, открывает верхний ящик, отодвигает стопку старых конвертов, пожелтевших бланков, чеков и квитанций, достаёт тяжёлый фотоальбом в синей кожаной обложке. Она отчётливо видела, как он открывает задний форзац, осторожно отклеивает от внутренней стороны переплёта лист картона и в образовавшуюся прорезь вкладывает что-то белое, плоское и продолговатое. Затем аккуратно возвращает лист на место, закрывает альбом и укладывает под те же старые конверты, пожелтевшими бланки, чеки и квитанции.

Лерка моргнула.

Наваждение растаяло.

— Ты чего, Лер? – в затылок горячо дышала Гаша. Лерка от неё отмахнулась.

Она щёлкнула кнопкой выключателя, из-под старенькой люстры с тремя рожками полился тусклый жёлтый свет.

Решение пришло сразу. Старик показал ей что-то. Что он спрятал много лет назад в этом комоде. И ради этого он привёл её сюда, и это, наверняка, должно помочь Максиму.

Она прошла через комнату, дёрнула на себя верхний ящик комода.

Заперт.

Только сейчас она заметила, что все ящики снабжены маленькими позеленевшими от времени замками.

— Ключ есть?

Гаша неуверенно пожала плечами в ответ:

— Лер, что ты хочешь? Ты думаешь, в комоде мама два с половиной миллиона хранит? Так я тебе и так скажу – нет, – и она развела руки, показывая на выгоревшие, давно не знавшие ремонта обои, пожелтевший потолок, облупившуюся краску на окне. – Ты видишь здесь что-нибудь, что бы указывало на такие деньжищи?

Но Лерка не слушала. Она прошла мимо Гаши, на кухню, достала из большой банки с прорезями узкий нож.

Когда она появилась с ним в комнате, у родственницы округлились глаза. Она метнулась было к выходу, но Лерка глянула на неё исподлобья, тяжело и пронзительно.

— Лер, ты меня пугаешь, – пискнула Гаша, сразу вспомнив, что Лерка, вроде как болела чем-то. С головой у неё не всё в порядке, вроде как. – У тебя сейчас взгляд, как у тёток из программы про экстрасенсов, когда они человека в багажнике ищут...

— А я и есть как эти тётки из программы про экстрасенсов, – пробубнила Лерка, уже вставляя остриё лезвия в замочную скважину. Гаша икнула и плюхнулась на кровать Максика. – Вот сейчас смотри, я открою этот ящик, и там, из—под стопки старых конвертов, пожелтевших бланков, чеков, квитанций, я достану старый фотоальбом в синей кожаной обложке. Веришь-нет?

Гаша издала странный звук, похожий на бульканье, но промолчала.

Лерка вскрыла, наконец, замок, дёрнула за ручку, заставив содержимое ящика жалобно перекатиться из угла в угол. Она отошла чуть в сторону, так, чтобы недоверчивая Гаша видела, что находится внутри старого комода.

Она взяла в руки стопку стареньких пожелтевших конвертов, исписанных аккуратным крупным подчерком, и положила её на верхнюю полку. Через мгновение рядом уже разместились квитанции за свет и газ, какие-то бланки, образцы заявлений. Гаша изумлённо вытаращилась: Лера достала толстый фотоальбом в синей кожаной обложке и покрутила им перед изумлённым носом Гаши.

— Ты откуда знала? – прошептала та.

Лерка села рядом с ней на кровать. Коротко скрипнули пружины

Она пролистнула несколько разворотов, ища своего недавнего знакомого. В глаза бросилась старая фотография: молодой офицер, лётчик, и рядом с ним улыбается женщина в светлом ситцевом платье, узкая талия перехвачена лентой. Внизу темнела надпись «Ялта, 1964 год».

Лера перевернула ещё несколько страниц.

А вот и тот старик, сидит на завалинке, тот же пронзительный светлый взгляд, борода, измождённые трудом и артрозом руки. Лера показала притихшей родственнице фото:

— Ты скажи, Гаша, вот этот старик, Назар, кто тебе? Дед?

— Да, дед, а откуда ты узнала имя? – медленно кивнула Гаша, холодея от смутного понимания происходящего.

Тогда Лера открыла задний форзац, аккуратно оторвала от внутренней стороны переплёта лист бумаги, слегка отодвинула его. Из образовавшегося кармана показался зелёный уголок. Лера потянула за него, постепенно вытащив всё содержимое кармана: небольшой кусок карты, на ней неровным почерком написанные слова «окно 8—ка», «прямо» и цифра «семнадцать».

— Это что может означать? – жарко сопела в ухо родственница.

Лерка развернула обрывок карты: названия нет. По левому краю – голубая полоса то ли реки, то ли ещё какого водоёма. Вдоль неё – широкая лента возвышенности, пунктир просёлочной дороги. Ровные квадратики полей и лесополосы. В центре обрывка – белый значок в виде греческой колонны и рядом крестики.

— Не знаешь, что это может быть за местность? Ты ж вроде здесь выросла.

Гаша осторожно взяла типографский листок из её рук, внимательно его повернула по часовой стрелке так, чтобы голубая линия оказалась сверху.

— Ты, знаешь, это похоже на наш Город, – пока ещё не уверенно начала она. Но чем больше приглядывалась, тем более убеждённым становился её голос. – Вот эта голубая линия – бухта, возвышенность вдоль моря – сопки, за ними дорога на Краснодар, во времена дедушки, она, наверно, ещё строилась или не была такой большой.

— А греческая колонна и кресты в центре? Кладбище, что ли?

Гаша медленно кивнула:

— Это Развалины часовни, а рядом с ней, действительно, старое кладбище. Дореволюционное ещё.

— «Окно восьмёрка» тебе ни о чём, случайно не говорят? – наудачу спросила Лера, но встретила только изумлённый взгляд. – Понятно. Надо на развалины эти идти посмотреть.

Гаша вытаращила глаза:

— СЕЙЧАС?! Давай завтра, ночь на дворе же...

Лерка агрессивно кивнула:

— Нет, конечно, не сейчас. Твоему брату нужна помощь, его умерший дед за мной несколько дней ходит, всё что—то с этой картой сказать хочет, но это всё – фигня – ведь Гаша сказала «завтра».

— К-какой дед за тобой ходит? – икнула родственница.

— Вот этот! – и Лера снова открыла страницу с фотографией деда Назара.

— Не может этого быть, он умер давно...

— Когда давно?

— Года два как...

— Ты на похоронах была? – Гаша кивнула. – В чём его хоронили, помнишь?

Гаша открыла было рот, но Лерка её опередила:

— Светлая льняная рубашка. Новая. Воротник никак не застёгивался, с трудом пуговицу застегнули. Она ему жмёт до сих пор.

Гаша ещё шире рот открыла от удивления:

— Гаша, рот закрой, ей-Богу! Я медиум, слыхала о таком? Ну, вот, ко мне иногда приходят разные люди...

— Призраки?

— Нет, именно люди. Усопшие, не завершившие свои дела. Или вот как твой дедушка, чтобы предупредить об опасности, помочь. Они всегда рядом с вами, берегут, как могут. Да что там! Они душу готовы отдать за то, чтоб у вас, здесь, всё нормально было! Вы же их продолжение, их плоть, их кровь! Их надежда на возрождение! Эту связь не разорвать просто так. И сказать своему предку «давай, завтра, дед, я сегодня не хочу» – она замолчала, подбирая слово, – не правильно.

Она схватила из шкафа рубашку с длинным рукавом, раздражённо одела её поверх сарафана и направилась к выходу:

— Ну, что ты идёшь со мной на развалины или здесь остаёшься?

Гаша заторопилась за ней.

 

Когда они вышли во двор, было уже совсем темно.

Стремительно надвигалась южная ночь. Небо, несколько минут назад розовевшее в вышине, быстро гасло, погружая приморский городок в ароматную мглу, томную, наполненную соленой свежестью и прохладой, сквозь которую размеренным дыханием спящего гиганта доносился шум моря, его дыхание.

Лера уверенно шла в сторону темнеющих на звёздном небе развалин. Гаша шумно сопела рядом, то и дело спотыкаясь о камни и неровности старого асфальта.

Дед Назар, Лерка чувствовала это, шёл следом, раз за разом невидимо подхватывая неумелую внучку. Но та  не замечала, усиленно размышляя.

Лерка решила разрядить обстановку:

— Гаша, а полное имя у тебя какое? Или это прозвище?

— Какое прозвище? Агафья я. В честь бабушки назвали. Они с дедом сразу после школы поженились, потом, после военного училища, его на Дальний Восток распределили. Баба Гаша за ним. По все гарнизонам. Так всю жизнь вместе. Бабушка почти шесть лет назад умерла, внезапно так – сердце.

Они помолчали, прислушиваясь к спящему городу.

— Можно тоже вопрос, личный? – прищурилась Агафья.

— Валяй, – Лерка легко перепрыгнула через неширокую канавку, из которой после вчерашнего дождя ещё тянуло сыростью.

Гаша сопела рядом, догоняя.

— Вот твоя мама сказала, что тебе нужно нервы подлечить. Она не сказала «Моя дочь видит мёртвых», так? – Лерка кивнула, уже догадываясь, в какую сторону тянется разговор. – Она, что же, не в курсе?

Лерка задумалась.

— Да, нет, не то что бы, – неуверенно начала она. – Знаешь, люди ведь очень по—разному реагируют на таких как я...

— Агрессивно? – предположила Гаша.

Лера кивнула.

— Иногда. Но чаще просто не верят. Считают шарлатанством.

Гаша обогнала её, повернулась к дороге спиной так, чтобы видеть лицо странной родственницы.

— Тебя это задевает, да? Ну, что тебя воспринимают лгуньей?

Лерка невесело ухмыльнулась:

— А то... Поэтому и помалкиваю о том, что вижу.

Гаша замолчала. Она так и шла спиной к дороге, неуклюже переставляя ноги, а в глазах мелькал невысказанный вопрос. Лерка ждала.

— Лер...

— М-м-м.

— А сейчас рядом с нами есть кто-нибудь? Ну, из призраков, – она спохватилась, и, кажется, покраснела, – в смысле, усопших...

— Они всегда есть, – задумчиво пробормотала Лера. – Тебя кто конкретно интересует?

Гаша снова повернулась лицом к дороге.

— И он, что, тоже здесь? Сейчас?

Лерка невесело хмыкнула:

— И каким местом, интересно, ты слушаешь?.. Я же говорила: они всегда рядом. Особенно когда нужна помощь... Как сейчас.

Гаша замерла. В полумраке плохо освещённого переулка её встревоженное и немного испуганное лицо выглядело фарфоровой маской.

— И... Что он, говорит что-нибудь мне?

Лерка усмехнулась, почесала переносицу, поглядывая куда-то наискосок, за спину родственницы:

— Говорит, у тебя причёска дурацкая.

Гаша покраснела и автоматически пригладила волосы рукой:

— Он не мог так сказать.

— Верно. Он сказал, что ты опять патлатая ходишь.

Агафья заулыбалась:

— Ему никогда не нравилось, когда волосы распущены. А ещё?

— Говорит, Филимонов – дурак. – Агафья покраснела. – Чтоб ты не обращала на него внимание. Кстати, Филимонов – это кто? Тебе это о чём—то говорит?

Родственница заправила волосы за уши:

— Говорит. Филимонов – он на год старше меня, в колледж сейчас пошёл учиться. И, знаешь, с Маринкой из параллельного начал встречаться... А мне пле—ел, – она закатила глаза. – И про звёзды, и про луну, и про любовь до гроба.

Лерка понимающе кивнула.

– Знаешь, дедушка Назар, он очень хороший был. У нас же отца рано не стало. Так дедушка нам его заменил, как мог, – она шмыгнула носом и медленно двинулась дальше, в сторону Развалин. – Максику годик всего был, когда поставили диагноз. Мама плакала так долго... А дед строго ей сказал: «Не смей парня хоронить, выходим!». И ведь выходили.

Она ещё помолчала, уверенно отмеряя шаг за шагом.

— И в развалины он тогда зачастил. Только грустный такой был всё время, когда возвращался. Растерянный. А как баба Гаша умерла, болеть начал часто, постарел, иссох. А потом его и вовсе не стало, – Агафья замолчала. Она схватила Леру за руку. – Знаешь, мне кажется, он там искал вот то, за чем мы сейчас идём. Но не нашёл почему-то...

На горизонте показался тёмный силуэт часовни. Миновав пустырь, они вышли к дороге.

Лерка внезапно почувствовала, как ноги окатило холодом, словно ледяной волной. В кожу методично вгоняли длинные острые иглы. Земля будто стала вязкой, болотистой. Девушке едва удавалось делать очередной шаг.

Она громко ахнула и остановилась.

— Ты чего? – Гаша испуганно замерла.

Лерка тяжело и прерывисто дышала. Расставив по сторонам руки, озиралась безумно. Её медленно накрывала паника, пульсировала в висках, заставляя сердце биться быстрее. Такого у неё ещё никогда не было: она утопала в ледяной невидимой трясине.

Холод тонкими струйками поднимался всё выше и выше, проникал внутрь, окутывал и пеленал, пока не сомкнулся колючей рукой на тонком девичьем горле.

Лера тяжело дышала, глаза слезились:

— Что так холодно-то, а?

Гаша боязливо осмотрелась по сторонам. В темноте было слышно, как она рассеянно пожала плечами:

— Да не особо. Ветер с моря. Свежо, но не холодно.

— Это хорошо, хорошо, что не холодно, - не попадая зубом по зуб, клацала Лера.

Оно сделала ещё один неуверенный шаг, и в следующее мгновение голову схватило ледяным обручем. Что было сил она вцепилась в Агафьин локоть.

— Щас-щас-щас, – повторяла она скороговоркой, заставляя себя привыкнуть к этому чувству, расслабиться. В голове мелькнула догадка. – Здесь просто тоже кладбище, только совсем древнее. Здесь нельзя ходить...

— Где? – прохрипела Гаша, пятясь и стараясь удержаться на ногах. Её широко распахнутые глаза сверкали в темноте, голос дрожал.

Лерка сделала глубокий вдох и показала пальцем себе под ноги:

— Здесь, метра два подо мной. Древнее совсем...

Гаша недоверчиво пожала плечами:

— Что ты фокусничаешь? Нет здесь никаких захоронений, археологи тут всё прочесали ещё в шестидесятые. Не нашли ничего.

— Значит, не так или не там искали, – зубы упорно не хотели размыкаться, воздуха катастрофически не хватало.

Она заставила сделать ещё один шаг в сторону часовни, пугаясь того, что там может оказаться ещё хуже. Только сейчас она поняла, что толком ещё ничего не знает о том мире. О его правилах и законах. Может, надо было какую защиту поставить. Или обереги нацепить. Вон маги всякие в телепередачах, все в черепах, кольцах и булыжниках драгоценных... «Может, и мне так надо?» – пульсировало в висках.

Сил сдерживаться уже не хватало. Её начала бить крупная дрожь, голова стала отключаться, теряя нить происходящего. Перед глазами поплыли изумлённые образы, ярко освещённые луной. Краешком уплывающего сознания она ещё чувствовала горячую ладонь, поддержавшую её, резкий рывок вверх, к загорающимся звёздам, и приятное тепло, окатившее её с ног до головы. А в следующее мгновение она уже парила в метре над землёй, с удивлением рассматривая своё распластавшееся посреди дороги тело, суетящуюся рядом с ним Гашу, её крики где-то вдалеке, словно за перевалом, и несколько туманных тел, печально наблюдавших за происходящим из-за ограды древнего Кладбища.

— Лера! Лерка, что с тобой, – верещала родственница и иступлено избивала её по щекам.

Лерка удивлённо посмотрела на того, кто держал её за руку:

— Назар, я, что - умерла?

Тот покачал головой и потянул её в сторону развалин.

Лерка запрокинула голову: в фиолетовой синеве розовой пылью рассыпались звёзды. Бело-голубая луна царицей рассматривала окрестности, любуясь собой в зеркале притихшего моря. Задыхаясь от открывшейся красоты, стараясь запомнить все мельчайшие детали, девушка прошептала:

— Ради того, чтобы запечатлеть такое, точно надо научиться рисовать!

Поверх серых, ясно очерченных стен, существовавших в Леркиной реальности, словно тонкая вуаль, голограмма, мерцали давно утраченные в веках порталы, башенки и своды Часовни. Прошлое и настоящее слились воедино, дополняя и поддерживая друг друга. Лерка успела разглядеть мраморное кружево аркатурно-колончатого пояса, изящные рёбра колонн, яркие витражи окон, голубой шатёр купола.

Назар подвёл её к главному входу в часовню, там, где два окна – узкое и круглое – расположились одно над другим, образовав некоторое подобие цифры восемь.

— «Восьмёрка», – заворожено прошептала Лерка, интуитивно понимая, куда надо двигаться дальше – прямо.

Дед Назар кивнул и поманил её внутрь часовни.

На пороге их ждала неприветливая женщина в чёрном монашеском одеянии. Она сомкнула руки на груди, всем своим видом давая понять, что крайне обеспокоена и даже разгневана.

«Хранительница часовни», - догадалась Лерка.

— Мы не воры! – крикнула она ей. – Со своим пришли, со своим и уйдём.

— Истина, – кивнул старик и показал Хранительнице свои руки – они были чисты, ни пятнышка чёрного воровства.

Женщина отошла в сторону, позволив им пройти внутрь, но не оставила одних, пошла следом.

— Сюда, – Назар шагнул в дальнюю, более всего разрушенную часть здания: вместо стены призрачно мерцала её голограмма. – Обвалилась, – пояснил он.

— Семнадцатый кирпич, – догадалась Лерка. Она наклонилась, чтобы увидеть  основание, нашла нижний кирпич, большой и прямоугольный булыжник высотой сантиметров в десять, и стала подниматься всё выше, методично отсчитывая ряды кладки.

«Десять, одиннадцать, двенадцать...»

Ей приходилось считать кирпичи, не существовавшие уже в реальности. Они подрагивали в лунном свете, пальцы от этого всё время промахивались, Лерка сбивалась, несколько раз начинала заново.  Если бы не старик, зорко следивший за каждым её движением и поправлявший её, она бы ничего не нашла.

Рука коснулась семнадцатого ряда:

— И какой из них?

Дед указал на крайний левый, призрачно парящий в полумраке кусок необожжённой глины:

— И что теперь? Как его вынуть?

Дед Назар задумался, поправил тугой воротник, безуспешно пытаясь его ослабить. Он провёл было рукой, но она прошла насквозь, не задев камень.

Лера почувствовала движение за спиной – к ним с ворчанием приблизилась Хранительница:

— И чего ты притащил сюда девчонку, толку от вас всё едино никакого? Шуму только вон сколько наделали.

– Про шум, это, она, верно, про Агафьюшку мою, – вздохнул дед Назар: даже здесь были слышны, хоть и приглушённо, её вопли.

Уверенной рукой Хранительница дотронулась до нужного камня. Тот загорелся синим. Затем, всё вокруг закрутилось, день мгновенно сменялся ночью, мелькая в глазах неистово ярким светом. Лера почувствовала, как земля под ногами дрогнула, издав утробный, глухой стон. Желудок дёрнулся, едва, не выскочив наружу.

— А-а! Это что такое?! – Лерка испуганно присела на пыльный пол.

Земля гудела всё громче, раздался оглушающий треск, и, словно в замедленной съёмке, на голову Лерке, ей под ноги стали падать крупные куски штукатурки, камни, фрагменты росписей и барельефов. А голограмма на месте пустующего провала рассыпалась, оставив после себя чёрную зияющую дыру. Затем камни, разбросанные по полу, будто подхваченные лёгким ветром, собрались в высокую кучу у стены.

На миг всё стихло. Только в застывшей темноте ярко синел под завалами помеченный Хранительницей семнадцатый кирпич.

Воздух вокруг девушки сжался, с оглушительным свистом «разматывая» время и пространство в обратном направлении, голограмма стены вернулась на своё место, закрыв собой провал. Поднимая столбы пыли, подлетел и встал на своё прежнее место призрачно синеющий купол.

Старая часовня, снова вернулась к своему первоначальному виду, одновременно существовавшему в двух мирах.

Глаза Леры встретились с пристальным взглядом деда Назара:

— Скажи внукам – люблю. Обоих!

Образ старика стал стремительно таять, Лерка почувствовала тяжесть в голове. Руки и ноги, будто одетые в узкую и неудобную одежду, болели. Подташнивало.

 

— Лерка! Лерка, я тебя умоляю, не помирай! Прости, что тебя ненормальной звала, только не помира-ай сейчас! – верещала Гаша, и голос её раздавался всё ближе и отчётливее. – Люди!!!! ПОМОГИТЕ!!! Эй! Кто-нибудь!

Лерка заставила себя открыть глаза, прохрипела:

— Всё норм. Не ори.

Она лежала на земле, голова на Гашиных коленях, ноги неудобно подвернулись под тело, затекли и теперь по ним стайкой бегали острые иголки. Избитые Агафьей щёки полыхали:

— Ну, и тяжела у тебя рука, подруга...

— Господи, Лера, – причитала рядом Агафья, размазывая по щекам слёзы, – ты точно ненормальная... Что случилось-то?

Лерка с трудом села, всё ещё не до конца понимая, что произошло.

В голове постепенно собиралась картинка: седой старик, карта, голограмма разрушенной часовни, грохот землетрясения, руины и подсвеченный в куче обломков семнадцатый кирпич. Тот самый.

Она попробовала встать, но ни руки, ни ноги не слушались, поэтому ей пришлось проползти несколько метров на четвереньках.

— Лерка! Куда ты, дура! – причитала рядом Гаша. Но объяснять сил не было, и Лерка просто ползла до ступенек часовни.

Облокотившись на Агафьино плечо, она, наконец, смогла встать.

Посмотрев в темноту, она подняла вверх свободную руку, показав испачканные травой и глиной ладони.

— За своим пришли, со своим и уйдём!

Агафья боязливо попятилась, мелко дрожа всем телом.

— Стой! – скомандовала Лерка, крепче перехватывая её локоть. – Покажи свои руки и скажи «истина».

Агафья неловко – на правой руке повисла Лерка – показала в тёмный проём часовни ладони и прохрипела:

— Истина, – потом повернулась к Лерке и громко прошептала в ухо. – Валерия, я тебя точно придушу! Как идиотка тут стою, ору..

Лерка прищурилась в темноту. Она ничего не видела. Но что-то ей подсказывало, что проход открыт, и можно войти. Она потащила Агафью внутрь тёмных разрушенных развалин.

Сквозь зияющие в крыше дыры их лица нечётко осветила луна.

Лера потянулась к дальней, более всего разрушенной стене, часовни.

— Гаш, телефон с собой? Посвети, – разнеслось в гулкой тишине.

Агафья засопела рядом:

— А я вот говорила, пошли завтра, нет, надо ночью, в темноте! – под её ворчание метнулась голубая вспышка, тускло осветив облупившиеся росписи.

Лерка села на корточки, ощупывая разбросанные на полу камни, тихонько подбираясь к большой, обнесённой сеткой-рабицей куче у стены. Она точно запомнила место, где лежал кирпич. Аккуратно разбирая завал, она не спускала с него глаз.

— Хоть бы не ошибиться, хоть бы не ошибиться, – повторяла она скороговоркой, обламывая ногти об острые обломки.

Вот он.

Семнадцатый.

Дыхание перехватило.

Агафья ниже склонилась, от чего луч фонарика стал более ярким и пристальным.

Лера перевернула в руках тяжёлый, почти квадратный, булыжник, сантиметров тридцать в ширину, и десять – двенадцать в высоту.

— У него одна сторона заклеена, смотри! – воскликнула над самым ухом Агафья, белый лучик дёрнулся, едва не упав в пыль.

Она аккуратно потянула за бурый, изрядно потёртый листок картона, подобранного и тонированного под цвет всего камня. Под ним обнаружился выдолбленный в кирпиче тайник, в котором, темнел свёрток, плотно завёрнутый в кусок брезента.

Агафья аккуратно развернула плотную прорезиненную ткань – по коленям рассыпалось жемчужное ожерелье, брошь—камея с крупным изумрудом и жемчугом, с отсутствующей подвеской и с десяток золотых монет царских времён.

 

Солнце стояло привычно высоко, тихое небо ласкало синевой, а тёплый ветер никак не мог определиться – прогнать ему стайку воробьёв с берёзы, или всё-таки разрешить им выяснять отношения дальше.

Гаша тихо скрипнула калиткой, неловко присела на край выгоревшей скамейки. Прислонила пакет к ноге.

— Дедуль, привет.

С фото на обелиске на неё смотрели пронзительные светлые глаза, ласково и чуточку удивлённо.

Агафья вздохнула, погладила портрет.

— Ты прости, я стала тебя забывать. А ты, оказывается, всегда рядом был. Всегда с нами, – она помолчала, примеряя на себя новое ощущение – покоя и смирения. – Спасибо тебе за Максика, он поправится, и всё у него будет хорошо. Нам с мамой удалось даже ожерелье сохранить. Мама думает, оно пробабушкино. Какую-то мне легенду рассказывала, про местную графиню, у которой та служила. Будто бы украшениями этими в семнадцатом году та с ней за работу расплатилась. Ну, теперь не важно...

Она достала из кармана ветровки краюшку хлеба, стала крошить под ноги, приманивая любопытных воробьёв.

— Знаешь. Мне трудно без тебя. Никто не посоветует, что делать. Никто не отругает так, как ты только умел – чтобы и не обидно, и стыдно, и больше не хотелось вытворять ничего «такого». У меня в школе проблемы.

«Отчего с матерью не поговоришь?» – мелькнуло в голове.

— Мама заругает, да и некогда ей. Она на работе всегда... Или с Максиком.

«А ты ей помоги, вот у неё время—то и появится».

Гаша уткнулась в кулак и заплакала.

«Эх, ты, коза моя, дереза».

Так её только дедушка называл.

— Дедуль. Я тут тебе одну вещь принесла... Говорят, лучше поздно, чем никогда.

И она достала из полиэтиленового пакета хорошо отглаженную, выцветшую и застиранную байковую рубашку. Положила её на чёрную гранитную плиту.

— Вот. Нашла в гараже коробку с твоей одеждой. Я помню, эта рубашка – твоя любимая была, потому что мягкая, тёплая и нигде не жмёт.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 13. Оценка: 4,15 из 5)
Загрузка...