Певчие Серых Пустошей
Когда-то давно наше племя носило шкуры цвета крови, и даже хозяин Пустошей, Рычащий Зев, поджимал хвост, встречаясь с любым из нас один на один.
Когда явились двуноги, мы встретили их как подобает воинам. Тогда они остановились на самой границе Холодных Долин и Серых Пустошей, не решаясь двинуться дальше, и бежали в страхе, завидя среди серых песков красную шерсть. Говорят, двуноги считали нас старшими братьями Горячих Языков, которые они кормили мертвым деревом и берегли от небесной воды в обмен на тепло и свет.
Но время шло, Холодные Долины подступали все ближе – и все чаще мертвое дерево обращалось против нас. Двуноги перестали вступать в честный бой. На их стороне было дерево и блестящий камень, а нас было слишком хорошо видно. Самые лучшие, сильные, бесстрашные воины гибли, не успев даже пустить кровь врагу, и их шкуры оказывались на плечах двуногов. В живых оставались осторожные, нерешительные, сливающиеся с песками Пустошей...
Наши предки не желали сдаваться. Не желали превращаться в ползающих на брюхе. В дрожащих песчаных крыс.
Их вожак, красношерстый, но поседевший раньше срока, однажды на закате воззвал к небу, к нашему Отцу, к Тому, Кто Дал Нам Цвет.
– Отец! – крикнул он. – Почему ты оставил своих детей? Почему позволяешь безволосым убийцам носить наши шкуры? Неужели после смерти наши души должны защищать бесчестных чужаков?!
И Отец, который тогда коснулся Безумной Горы, скатился вниз по ее склону и двинулся к племени. Некоторые бежали, многие отступили, но вожак встал на пути Отца – и скоро почувствовал жар, что был много сильнее, чем жар Горячих Языков.
– Ты звал меня! – пророкотал Отец. – Я здесь.
Вожак зажмурился, не в силах глядеть на него. Отец медленно оглядел то, что осталось от племени, и сказал с горечью:
– Я не узнаю вас, дети. Не я ль создал вас? Вы всегда были сильны и многочисленны, ваши враги трепетали перед вами, никто не смел встать на вашем пути – и что с вами стало?!
– Нас уничтожают двуноги, – сказал вожак. – Скоро они совсем истребят нас...
– Двуноги?! – В голосе Отца зазвучало презрение. – Эти жалкие безволосые твари, что пресмыкаются в грязи перед Гремящей Тучей? Что задабривают Горячие Языки? У них нет ни шкур, ни когтей, ни клыков, чтобы сравниться с вами, и даже их голоса не достигают моих ушей. Стыдись, воин!
– Ты слишком долго смотрел в другую сторону, Отец. Когтями и клыками им служат мертвое дерево и блестящий камень, а шкуры они отбирают у нас...
Так ответил вожак – и отступил на шаг, прижав уши и зажмурившись еще сильнее, поскольку жар Отца и его яркий свет сделался нестерпимым.
– Ты дерзок! Я хочу видеть! – сказал Отец.
– Ты увидишь, – твердо ответил вожак. – Когда утро, по твоей воле, наступит, я покажу тебе. Только не оставь своих детей...
Вожак не спал всю ночь. Убедит ли гибель одного там, где не убеждает гибель тысячи?
На рассвете, когда Отец показался из-за края земли, вожак двинулся к стойбищу двуногов, но путь ему заступили пятеро молодых воинов.
– Ты не пойдешь, – сказали они.
– Я должен.
– Ты должен племени. Ты вожак. Тебя слышал Отец, и ты будешь с ним говорить. Пойдем мы.
И пятеро развернулись и побежали к двуногам. Они были сильны и быстры, но когда Отец поднялся немного повыше, чтобы лучше видеть, все было кончено. Ни один не вернулся.
Вожак поднял голову и закричал от боли, которая сильнее любой другой. Воинов почти не осталось, а те, что остались, были тронуты серой порчей.
Оставалось ждать.
Вечером Отец явился снова. Племя собралось за спиной вожака, в страхе ожидая своей судьбы.
– Я видел, – сказал Отец, и голос его был пугающе тих. – Твои воины храбро сражались, но двуногие твари оказались хитрее. Я должен подумать...
И он ушел, оставив племя в смятении.
Его ждали, не смыкая глаз, всю ночь, показавшуюся бесконечной. Отец появился до рассвета, когда из Холодных Долин выполз серый туман. Теперь великий дух не ослеплял глаз и не опалял шкуры.
– Доброе утро, Отец, – негромко сказал вожак. – Мы ждем тебя.
– Приветствую, старший среди моих детей. Вы задали мне непростую задачу.
– Мы верим, что ты смог решить ее, Отец.
– Я могу уничтожить двуногов. Но вы – воины, и не след вам пользоваться чужой силой. Я могу одарить вас огненным дыханием – но оно сожжет вас. Я могу дать вам новые клыки и когти – но тогда вы перебьете друг друга. Я говорил с Ветром-что-всегда-дует-по-ту-сторону-мира. Он научит вас петь.
Это было не то, чего ждал вожак, не то, чего желало племя – но это было решение Отца, и если сейчас он попытается спорить...
Нельзя подвергать сомнению решение великого духа. Лучше смерть.
– Вы не спали всю ночь, дети, – продолжал Отец. – Ложитесь спать. И когда вы уснете, Ветер, о котором я говорил, придет и научит вас Песне. И вы сможете отомстить двуногам за все, что пришлось пережить вашему племени.
И Отец взмыл в небо. Вожак проводил его взглядом. Потом оглядел соплеменников. В их животах было пусто. Воины не привыкли откладывать пищу на пустой день, и вот теперь он настал, и есть было нечего. Вожак негромко сказал:
– Вы слышали волю Отца. Надо спать.
– Двуноги перебьют нас, – сказал один из серых воинов. – Нельзя спать.
– Я – ваш вожак. Я буду стеречь ваш сон.
– Тогда ты останешься без Песни!
Вожак обнажил клыки:
– Уже пятеро сильных погибло. Хватит! Я буду стеречь ваш сон, а ты – проснувшись, ты будешь петь за меня!
Воин склонил голову. Племя улеглось спать, хоть пустые животы и протестовали. Не спал лишь вожак. Только он видел, как пришел странный ветер.
Этот ветер касался головы то одного, то другого спящего, нашептывая им неведомые ранее слова и мелодии. Потом он покружился около вожака – но не коснулся его красной с проседью шерсти.
На закате племя проснулось. Один за другим воины поднимались, потягивались и, зевая, громко лязгали зубами. Потом тот серый воин, что должен был петь за вожака, сказал:
– Пора?
– Подождем темноты, – ответил вожак.
Наконец Отец спрятался за Безумной Горой, и под взглядом холодных глаз небесных духов племя двинулось к стойбищу врага.
В небесах показался Небесный Коготь. Он был совсем тонким, и вожак подумал, что это – начало новых времен. И вожак сказал:
– Начинайте Песнь.
Воины переглянулись. Потом тот, кто должен был петь за вожака, запел. Негромко, неуверенно, но вот голос за голосом все племя присоединилось к нему, и Песнь становилась все громче, громче...
Только вожак молчал. Он вертел головой, скаля клыки, и разум его мутился. Ему чудились злые духи, что спускаются с небес, и шипящие твари у ног, и гнев Отца. И когда в стойбище двуногов раздались первые обеспокоенные крики, вожак с хриплым лаем сорвался с места и бросился вперед.
В огонь.
Его красная с проседью шерсть вспыхнула, и тогда двуноги словно обезумели. Никто уже не помышлял ни о мертвом дереве, ни о блестящем камне, все искали лишь спасения.
И когда племя вернулось назад, сытое и перемазанное чужой кровью, только один остался лежать там, в стойбище врага. Племя решило, что такой обмен был честен. И выбрало нового вожака – того, кто запел первым.
Но холод все ближе подступал к Серым Пустошам. Племя снялось с места и двинулось в сторону тепла, и никто не сказал бы, что они ушли из страха перед двуногами.
Постепенно племя набирало силу, и когда оно столкнулось с народом костешкурых, те бежали, теряя длинные хвосты. И даже Рычащий Зев, наш извечный враг, уступал нам свою добычу.
Победы кружили головы серым воинам. Чем меньше было схваток с настоящим, сильным врагом, чем меньше было побед, тем безрассуднее делались молодые воины. Тем чаще они сражались между собой. И тем чаще в этих сражениях лилась кровь, поскольку Песнь Ужаса не оборачивалась против того, кто ее знал, и все решали коготь и клык.
Молодежь принялась шептаться за спиной вожака, что он не отвоевал свое место в честном поединке, а получил в дар «Кто он такой, что мы должны внимать ему? – спрашивали молодые воины. – Кто он такой, чтоб не соблюсти древний обычай? Отец говорил не с ним! Не ему и править нами!»
Вожак предвидел, что вызов будет брошен. Он не желал сражаться со своими соплеменниками. Не желал пробовать их кровь. Он часто уходил в Серые Пустоши, и слушал ветер, и пел... Пел Песнь Ужаса, меняя ее так, чтобы она начала действовать. И однажды ему это удалось. Он вернулся под вечер на дрожащих ногах, повалился в пыль и заснул.
А молодые воины решили, что время пришло. На рассвете они окружили вожака, и самый сильный и дерзкий сказал:
– Ты забыл древний обычай. Ты не наш вожак!
– Я ваш вожак! – ответил тот. – Если вы хотите, чтобы древний обычай был соблюден – он будет соблюден!
И вот все племя собралось вокруг спорщиков. Вожак стоял один против четверых. Он не потребовал выбрать сильнейшего. Он даже не предложил подходить по одному.
Он запел.
И они отступили в страхе, и все племя сделало два шага назад.
– Я – ваш вожак! – крикнул он. – Я сильнее любого из вас, я сильнее всех вас, и я доказал это! Я – ваш вожак!
И племя издало согласный вздох.
Но один хромой воин догадался, что произошло и как вожак одолел все племя. И он решил поговорить с вожаком. Он отозвал вожака и сказал:
– Послушай. Не совершил ли ты ошибку? Нельзя было менять Песнь. Нельзя было искажать дар Отца.
– Я не хотел крови, – ответил вожак.
– Догадался я – догадаются и другие. Теперь каждый честолюбивый воин будет петь тебе новую Песнь, чтобы проверить свои силы.
– Тогда нам не придется пускать друг другу кровь, – усмехнулся вожак. – Это хороший обычай.
Хромой опустил голову. Он не знал, как объяснить вожаку то, что он чувствовал, и отошел в сторону.
А потом пришли двуноги.
Они были совсем другими. Их лица были слишком белы, их плечи покрывали шкуры невиданных животных, и они сидели на спинах больших рогатых тварей. Они вошли в Серые Пустоши, и пыль тучей поднималась за ними и долго потом не оседала.
Первые схватки победа была на стороне серых воинов. Но двуногов становилось все больше, и вскоре стало понятно, что Серые Пустоши слишком малы, чтобы вместить всех.
Вожак повел все племя в последний бой. Поутру воины в серых шкурах обступили толпу двуногов – и вожак приказал:
– Начинайте Песнь!
Воины подняли головы вверх и запели.
Но каждый пел свое.
А потом рогатые твари двуногов взревели громче Рычащего Зева, громче самой Безумной Горы – и серые воины дрогнули, а двуноги повели своих тварей на племя. И серые шкуры стали, как когда-то прежде, цвета крови...
С тех пор прошло много дней и ночей. Наши песни потеряли свою силу. Мы все еще можем тронуть голосом чью-то душу, но...
Единственные, кто способен это оценить – наши двуногие недруги. Может быть, поэтому некоторые из нас ушли к ним. А мы остались здесь и можем лишь оплакивать свой удел, и Отец перестал различать наши шкуры среди серой пыли.