Битв былого отголоски


Пролог

Развалины исполинских стен тянулись на много верст с севера на юг. Идущий на восток тракт рассекал их там, где прежде возвышались ворота, а ныне лежало неогороженное селище, окруженное свежевспаханными полями. Солнце уже садилось, когда к селищу приблизился появившийся с запада одинокий всадник. Никто не попадался ему навстречу, лишь редкие приглушенные голоса, раздававшиеся порою из приоткрытых окон, напоминали о том, что селище не безлюдно.

Миновав первые крестьянские дворы с деревянными избами, всадник подъехал к домам позажиточнее – подклеты их были выложены из камня, а над ними надстроены бревенчатые горницы. Правда, нынче эти жилища едва ли служили надежным кровом – в кладке то тут, то там зияли провалы, точно стены пробил огромный кулак. Путник миновал несколько таких домов, судя по тишине вокруг них, необитаемых, и остановился подле одного, с виду нетронутого. Спешившись, он взял лошадь под уздцы, подошел вплотную к невысокой ограде и принялся разглядывать стену. Один булыжник в кладке явно отличался от остальных – светлее, плотнее. По камням вокруг него в разные стороны разбегались свежие трещины толщиною в палец.

– Эй, чего тебе тут надо? – раздался вдруг голос. Незнакомец поднял голову. Из окна горницы на него смотрел молодой парень.

Путник, насколько позволяла удерживаемая узда, развел руки в приветственном жесте:

– Здоров будь! Как бы мне старосту отыскать?

– Колдун, что ль? – спросил парень.

– Старосту, мне надо. Послание у меня к нему, – настаивал чужак.

– А ну как колдун? – не унимался парень.

– Да не колдун я! – разозлился незнакомец. – Говорю тебе, послание у меня. К старосте. Из стольного града путь держу.

Парень внимательно оглядел путника. Тот был молод, немногим старше его самого, хотя уже носил короткую черную бороду. Короткий кафтан, сапоги, простая шапка, на боку сумка – нет, на колдуна чужак не походил решительно ничем.

– Из стольного града, говоришь? Ну, эт тебе дальше к стенам, там дом с гульбищем, мимо не пройдешь, – сказал парень наконец.

– Эй, Смеяшка, чой-то ты тут? А ну шасть отсюда! – раздался вдруг голос из глубины дома.

Парень обернулся и исчез из окна. Голос ворчливо продолжал:

– Один посевы загубил, другой дома порушил, а этот чего? Небось, скотину передушит! – в окне появился мужчина, оглядел незнакомца и произнес:

– Не надо нам тут таких. Уж были здесь, одни бедствия от вас. Ступай отседа, не то народ скличу!

Незнакомец, не говоря ни слова, развернулся и зашагал по дороге, ведя лошадь за поводья. Через несколько шагов он остановился, оглядел выбоину в мощеной дороге, почесал бороду и двинулся дальше. Мужчина в окне смотрел чужаку вслед и думал, может, созвать-таки соседей, а вдруг и вправду колдун? Потом решил, что пускай. Незнакомец же сам к старосте и направился, а тот-то человек ученый, и грамоту знает, уж поди колдуна распознать и рассудить, добрый человек перед ним или нет, сумеет. Впрочем, предупредить людей все же не помешает.

 

1

– Из стольного града, говоришь? – староста вышел на крыльцо и окинул путника взглядом. Тот снял шапку, обнажив выбритую голову, вновь развел руки и отвесил неглубокий поклон, не опуская, впрочем, глаз.

– Из стольного града, – подтвердил он, раскрыл сумку, достал оттуда свернутое письмо и протянул его старосте.

– Как тебя звать-то, посланник? – спросил староста, осматривая печать.

– Мал.

– А меня Вере́н. Заходи, Мал, гостем будешь, а то стемнело уж. Вечерять пора.

Посланник вошел в дом.

– Люди тут, как я погляжу, не больно чужаков жалуют, – сказал он.

– Вот-вот, а коли ты не дальше проезжаешь, а прям к нам, то и, чего доброго, за вилы похватаются, – подтвердил староста.

Мал усмехнулся. Верен крикнул кому-то, чтобы лошадь Мала отвели в конюшню, и продолжил:

– Путники-то тут не редкость, просто уж больно много дурного нынче, и люди, стал-быть, встревожены.

– Ага, слыхал – скотина передохла, – сказал посланник.

– Сплюнь! Тьфу ты, скажешь еще! – возмутился староста. – Жива скотина, жива.

– А чего же тогда дурного много? – спросил Мал.

– Да… – скривился Верен и махнул рукой.

Староста усадил гостя за стол, сел напротив и, велев накрывать стол к вечере, уткнулся в письмо.

– Так ты, стал-быть, из купцов, – сказал он, окончив чтение и положив письмо на стол. – Вашего брата тут часто бывает, да все больше к нам за дичью-мехом и назад, а сюда соль везут. Дальше на восток мало кто идет.

– На службе купеческому братству, – ответил Мал. – Но сам не купец.

– Вот как? Ну, сказано тут, – Верен кивнул на письмо, – что тебе надобно выяснить, кто в лесу на возы купеческие нападает, а меня просят всячески тебе в том помогать.

Мал кивнул.

– Дело скверное, друг Верен, – сказал он. – Через два дня придут возы из заречья. У вас на кормче вечерять будут, да тут и заночуют. Значит, через лес им идти. А ну как опять нападут?

– То версты за три отсюда к востоку было, с утра отведу, покажу, – сказал староста. – А покамест, увысь, помочь тебе мне нечем.

– А расскажи, что тебе про то ведомо, – попросил Мал. – Все помощь будет. Братству, почитай, почти ничего и неизвестно.

– А что известно хоть?

– Пожалуй, лишь то, что убили купца, трех возниц да трех же охранников, а один выживший – который в ваше селище сперва и пришел – все лепетал про какого-то безголового в лесу. Да, правда, одни сочли, что он со страху обезумел, другие толковали, что ранен, мол, жар, вот и рассказывает бредни. Никак не вышло мне с ним свидеться – помер.

– Ага, лепетал, видел бы ты сам. Трясся, ажно лошадь под ним дрожала. Глаза – круглые, как те плошки. Говорить-то, поди, на третий день только начал. Но, друг Мал, ведомо мне вот что: нападений и было всего-то одно, но провались я на месте, ежели видал в жизни чего страшнее!

– Погоди, погоди, – перебил Мал. – Этот выживший, значит, прискакал верхом? А когда?

– Жнивень[1] начаться не успел, у нас как раз все посевы на поле погибли, – ответил Верен. – Cначала наши знахари-лекари его в постель уложили, выхаживали – он ведь ранен был, вот такие щепы в бок вонзились! А потом он заговорил. «Безголовый, говорит, безголовый, полсотни аршинов росту». Только мы еще прежде на восток по тракту поехали поглядеть, чего там.

Староста задумчиво замолчал.

– Ну и чего там? – нетерпеливо спросил гость.

– А вот чего, – староста наклонился к гостю. – Едем и видим: телега стоит запряженная. Лошади беспокойные, фыркают, ногами туда-сюда. А возницы нету. Тюки разные, мешки – все за нею по тракту разбросано. Едем мы дальше, и там, за одним поворотом – мертвец!

– Убитый?

– Еще как! Видал мышей или пташек малых, колесом телеги передавленных? Так вот, лежал он так, будто его самого колесом передавило!

– Человек, почитай, не птаха малая, – заметил Мал, – телеге его так не переехать.

– Так и я о том же, – глаза Верена округлились. – Будто его таким колесом передавило, пред которым он сам – птаха!

– Врешь!

– Да если б! Вот ты говоришь, купец, три возницы да три охранника – так все они там и лежали, как колесом передавленные. Кто верхом был – тех передавило ажно вместе с лошадьми!

– А телеги? – спросил Мал.

– А людишек тебе совсем не жалко? – с укоризной спросил Верен. – Вот верно про вас, купцов, говорят: лишь бы злато звенело. Одну телегу мы самой первой встретили, я тебе уж говорил, а две другие там же стояли, за поворотом. Только в них – слышь, Мал! – только в них ничегошеньки не осталось! Разломанные да пустые.

Мал откинулся на спинку стула, задумчиво посмотрел в окно и почесал бороду.

– Ну, кликнули мы народ с селища, – продолжил староста, – перевезли бедняг да погребли. И с первыми же купцами весточку послали в стольный град, с ними же раненого да тюки-мешки, что там из телеги повыпадали.

– Это что ж за разбойнички такие, чтобы без головы, да людей с лошадьми как колесом передавить, да два воза унести, а третий оставить? – задумчиво произнес Мал.

– А может, им уж и некуда складывать-то было? – предположил Верен. – Телеги-то не увели. Мы тут, кстати, думали, князь дружинников отрядит, дабы те душегубцев выследили, а вот один ты приехал. Чой так-то?

– Ох, друг Верен, – вздохнул Мал, – ведь крайняя застава шесть верст к западу, да и братство купеческое что с нашим, что с другими князьями связано узами не верности, а злата да серебра.

– Верно, верно, вот я никак в толк и не возьму: коли возы грабить будут, то золота князю не видать, – рассудил староста.

Мал замотал головой.

– Последней уплате срок давно вышел, так что сперва купцам князя должно уважить.

Принесли вечерять. Увидев на тарелке сочный кусок оленины, гость довольно заметил:

– Да, славно ваше селище дичью – аж до княжьего стола дошла молва.

– Это, друг Мал, чудо-стрелы нас кормят, – ответил староста.

– Чудо-стрелы? – удивился Мал.

– Ага. Хошь поглядеть?

– Отчего ж не поглядеть, охотно.

Верен приказал подать его колчан. Вынув стрелу, староста протянул ее гостю:

– Вот что славу нашему селищу приносит. Заколдованные они. Нашли мы их, почитай, с десяток зим тому назад тут, в башне привратной.

– Да-а-а, – протянул Мал, приняв стрелу, – и вправду чудо. Гляди, – сказал он, поднеся палец к наконечнику, – тут чары убийственные наложены, – между пальцем и наконечником мелькнула синяя искра. – Да какие стойкие! Нынче так и самый искусный колдун не сумеет – это, друг Верен, древняя вещь! А тут, – Мал развернул стрелу и провел пальцем по оперению, – тут полетные чары. Далеко, небось, бьет?

– Насколько глаз видит, – довольно ответил староста. – Ни ветер, ни дождь не преграда. А ты, стал-быть, в колдовстве разумеешь?

– Самую малость, что читал, то знаю. А что же, никто не хотел заполучить эти стрелы?

– А как же. Раз-два в год кто и приедет, скажет, покажите чудо-стрелы ваши. Попробует – да и плюнет. Тут, друг Мал, приноровиться нужно. А мы ж только и рады – отдавать-то стрелы никто не охоч, тем более, раз, ты говоришь, нынче так не умеют. Поначалу у нас тоже ни в какую, думали, пользы не выйдет, но потом – как прибавилось у нас шкур да солонины! Тут-то, стал-быть, и пошла молва. Но их главный грех, – поморщился Верен, – что стрела раз полетит, как чудо – три раза полетит, как обычная. Ну кому такие надобны?

– Верно, чары поизносились со временем, – Мал протянул стрелу обратно. – Но стойки, еще долго продержатся. Видно, не на один выстрел рассчитанные.

– Ну, а древко-то, – спросил Верен, вставляя стрелу в колчан. – Древко-то как?

– Прекрасное древко.

 

2

– А скажи, друг Верен, – начал Мал, когда с вечерей было покончено, и остатки оленины убрали со стола, – отчего это в дороге, там, где она по селищу идет, ямы да выбоины?

– Поди, тревожишься, как же твои телеги через два дня тут пройдут? – улыбнулся староста. – Увысь, эти потрясет. Но вскорости замостим. Они, друг Мал, в одночасье ж появились – ямы-выбоины да дыры в стенах. Дурным колдовством наведены. Но ты не бойся – эту беду мы от себя отвели.

– Как же, слыхал – ходил к вам в селище сам колдун от княжьего стола, из беды выручал.

– Нет, друг Мал, – покачал головой Верен, – эта беда пришла сразу, как княжий колдун отсюда ушел.

– Чего?! – Мал выпучил глаза.

– Истинно тебе говорю.

– Да не может того быть! Не может княжий колдун народу навредить!

– Так я ж не говорю, что он и навредил-то. Другой колдун навредил, другой. Его мы уж изловили. Средь нас, подлец, укрывался!

– Так, – сказал Мал, успокоившись, – а ну, сказывай все.

– Ну, видал стены-то? – начал Верен.

– Как же не видать. Видал, правда, издали. В царские времена возведены.

– Верно, в царские времена, и тракт тоже тогда проложен. Ну так вот. Селище наше лежит по эту сторону от стен, а по ту сторону, стал-быть, к востоку, меж стенами и лесом – поле, где мы прежде сеяли. Что там за земля! Ну, с утра сам поглядишь, мимо ехать будем. Там, друг Мал, наступишь ногой – так след рассыплется, как не бывало! Пахать легко, сошка идет, что по воде ладья, не то что на лугах, как нынче. Вот там мы и сеяли.

– Меж стенами и лесом?

– Ага.

– Что ж там за поле такое?

– Да с утра увидишь. Оно на север да на юг далеко тянется, но мы только тут, близ тракта распахивали. Одну зиму справа от него под паром, другую – слева. Ну так вот, как начался прошлый хлеборост[2], вышел наш Вторак на поле новое пугало приладить. Потом слышим мы – гром, будто бы гроза, хотя небо – слышь! – ясное, и видим – сполох из-за стен, где-то на поле. Пошли поглядеть– а там уж и нет Вторака, только кровью все залито, да руки-ноги с кишками на полсотни аршин раскиданы.

– Прям так? – удивился Мал.

– Видел ты б сам, – ответил Верен. – Это при том, что само-то поле целехонько – где Вторак стоял, там примято чуть, да и только. Ну, и в крови все. Мать-отец Вторака, ясное дело, в плач, а тут вышел старик наш, из заречных. Сказал, что на поле чар убийственных – что на ели иголок, и надобно колдуна от княжьего стола призвать, дабы всякую опасность с поля устранить. А на поле то ходить нельзя ни в коем случае, сказал, что раз до сих пор никого на части не разорвало, значит, в любом другом месте грохнуть может.

– Вот так старик! А откуда он? Ты сказал, пришлый?

– Ага, из заречных. Ну, то есть, пришел он оттуда. С востока, стал-быть. А было это, кажись, позапрошлым летом. Чудным он показался – средь лета рукавицы носил. Пришел, сначала все про чудо-стрелы наши спрашивал – видать, слыхивал про них А потом жить напросился. Мы тогда ему все показали-рассказали, жить пустили, зла не думали, а он-то и оказался злодей!

– Вот как?

– Ага, ты слушай дальше. Так вот, сказал наш старик пришлый, что колдуна надобно призвать. Ну, посидели мы подумали, да решили, что делать нечего – призывать, так призывать. С голоду не помрем – дичи в лесах богато, запасы есть, хотя луга к закату от селища все равно распашем, хоть под пар – ну, ты, поди, видел.

Мал кивнул.

– Ну так вот, – продолжил Верен, – а поле все ж расколдовать надо. Бросили клич – каждый дым, кто чем богат, помог – кто солониной, кто шкурами, кто деньжонкой, какая была. Отправились в стольный град челом бить. Вот, дескать, беда пришла, княже, отряди колдуна. А тот ответил, мол, не надо мне даров сверх повоза вашего, а колдуна отряжу, мол, ждите. Ну, мы воротились.

– Колдун приехал?

– К исходу грозника[3] приехал. Мы ему поле показали, а он сказал, что дождь сотворит особый. И как дождь начнется, так нам всем по домам сидеть и носу не высовывать.

– А, ясно. Читал я про такие дожди. Они чары, если где какие есть, усиливают и заставляют работать пуще обыкновенного, пока те вконец не истощатся, – пояснил Мал.

– Ну, так и вышло, – подтвердил Верен. – Вернее, сперва он ворожил-ворожил, слова диковинные говорил, посохом по воздуху водил.

– Колдовать ведь непросто, и простецкие-то чары попробуй наложи, а тут на целое поле.

– Так он колдовал-колдовал, а потом собрался, да и отправился восвояси!

– Но дождь-то полил?

– Полил, правда, на третий день ввечеру. Мы, стал-быть, послушно по домам сидели. Грохотало так, что стропила тряслись! А сверкало-то – тучи, да в сумерках, а ярче, чем солнечным днем! Это, стал-быть, поле гремело-полыхало, – Верен наклонился к Малу. – Да только чего-то не того наворожил колдун.

– И чего же?

– А того, что дождь льет, а в домах, в тех, где низ из камня сложен, то тут, то там – бабах! – стенки лопаются! Камни туда-сюда летят, чудом никого насмерть не зашибло. А потом, на утро… – Верен вздохнул.

– Так чего же? Чего? – нетерпеливо спросил Мал.

– На утро – ну, то есть, дождь уже давно кончился – вышли мы на поле – все колосья наземь пали и лежат. Думали поначалу, что прибило дождем – так нет, померли!

– Ах да, ты же говорил, что у вас посевы погибли...

– По дворам, ясное дело, плач да вой – посевы сгублены, дома порушены. Жрать нечего, жить негде.

– Дома-то не сильно и порушены, – вставил Мал.

– Эт верно. Тем более, что тут-то мы живо смекнули, что к чему, – ответил Верен. – Про старика-то помнишь еще? В рукавицах круглый год ходил, говорил я тебе? Звать его, кстати, Жизненег. Ну так вот. Вообще-то он работящий был, умелый, да вдобавок сильный – не смотри, что борода белее снега. Веселый был, детишки его любили, ходили к нему, он им шутки-прибаутки рассказывал – хохотали на все селище. А тут, как колдун прибыл, так наш старик – я случайно заприметил – ажно затрясся, и такое лицо у него злобное стало. Ну, думаю, как бы чего не вышло. А он развернулся, да и домой воротился – тут я решил, что миновало, а зря. Наутро, как мы сгубленные посевы увидали, так пошли Жизненега к ответу призвать. А что: про поле чародейское знал, колдуна призвать посоветовал, а тут все колоски до единого померли, да еще вдобавок стены жилищ порушились!

– И что сказал старик?

– Слушай дальше: идем мы, значит, к его дому, как вдруг кто-то кричит, мол, вот он. А Жизненег – слышь, Мал! – Жизненег в дом одного охотника нашего влез, чрез дыру в стене. Я подошел и кричу ему, мол, выходи, разговор есть. А сам смотрю – он рукавичку-то одну снял и к колчану тянется. Только он его тронул – треск, грохот, колчан в щепки, стрелы в щепки! Ну, тут нам ясно все стало – вот почему он рукавицы-то не снимал. Такая силища в руках! Явно дурное колдовство.

– И что вы сделали?

– Налетели мы на него да побили – все глядели, чтобы он никого рукою своей поганой не тронул. Тут ведь дело ясное – без него порушения домов не обошлись. Да и, признаюсь тебе, страшно нам стало – вот и…

– Ты же говорил, дыры в стенах и выбоины на дороге появились, пока лил дождь? – перебил Мал.

– Верно, но ведь, друг Мал, как же так-то: кто-то чем-то стены домов пробил, а у Жизненега в руках – та самая ворожба, которая рушит, к чему прикоснется!

– К чему прикоснется, – задумчиво повторил Мал. – А где нынче этот старик? Погребли?

– Так он живой.

– Живой?!

– Ну да. Утром был, – уточнил Верен. – Хочешь свидеться?

– Да, – коротко ответил Мал.

– Ладно, тогда с утра. А теперь спать, уж час поздний.

 

3

Старик Жизненег лежал на скамье в знахарской избе. Рукавицы, плотно натянутые ему на руки, были вдобавок накрепко перемотаны веревкой. Явившимся с зарею поговорить с ним Малу и Верену знахарь заявил, что старик весьма слаб и вот-вот умрет, а сделать нельзя ничего, поскольку то старость, вотчина смерти. Правда, тут же уточнил, что Жизненег столь слаб вот уже полтора десятка дней кряду, но уж сегодня-то смерть его точно заберет.

– Здоров будь, старче, – Мал сел у головы Жизненега.

Старик медленно повернул голову:

– И ты… Кто ты?.. – слабо спросил он. – Не видал тебя прежде.

– Мал мое имя.

– А мое – Жизненег, – сказал старик и тихо, отрывисто засмеялся.

– Старче, скажи, – начал Мал, – отчего у тебя в руках такая сила?

Жизненег вздохнул и молча перевел взгляд на потолок.

– Старче! Зачем ты сломал стрелы?

Старик молчал. В уголках его глаз задрожали слезы.

– Старче!

– Видно, пришел мой час, – сказал старик наконец.

– Пришел, старче, пришел. Скажи, старче, откуда…

– Стрелы эти, – перебил Жизненег, – мерзость, против природы созданная… Колдуны… Они и нынче… Извести бы… Эту погань… Братишки мои… Два братишки… Они стрелки ох какие были… Меткие… Война началась – они в лучники пошли… И дали там им потом… Эти стрелы… Заговоренные… Младший братишка… Жизнерадом звали… С войны вернулся – глаза… Пустые глаза… Тело Жизнерада… Ел, пил… А души его в нем уж и не было… – Жизненег повернул голову и посмотрел Малу в глаза. – Оперение… Колчан за спиною носили… Оперение у головы… Душу вынуло!.. – слезы покатились по щекам старика.

– О чем это он? – шепотом спросил Верен, но Мал в ответ только шикнул.

– Средний братишка… Жизнелюб… – продолжал Жизненег. – Лишь весть прислали… Бронебойный… Наконечник… По неловкости… Весь колчан… Надвое разорвал… – старик рыдал, пусть сил на это у него едва хватало. – А меня… Ты знать хотел… Меня к по́року[4] приставили… Камни в пращу... Класть... Мерзость... Мерзость...– старик шумно вдохнул. – Животом на копье... Насадили... Чародей... Воинский... Выходил... Четыре года... На пороке... Ты знать хотел... Вот с тех пор... Ничего не могу... Взять руками... Выдали... Рукавицы... – Жизненег закашлялся. – А потом... Заряжающих... На заговоренных... Сменили... – Мал и Верен уже едва могли расслышать его. – Я… Детей… Похоронил… Внуков… Правнуков... Три кургана родни… Ты… Родню… Считал… В курганах?.. – слова старика оборвал кашель.

Жизненег силился сказать что-то еще, но так и не сумел: глаза его закрылись, голова завалилась набок. Грудь старика вздымалась все реже и реже, пока дыхание совсем не стихло. Знахарь долго прикладывал ухо к сердцу Жизненега, пока наконец не сообщил:

– Умер, колдун проклятый, и поделом, – после чего вышел, сказав, что ему надобно набрать трав, покуда луга не пожухли.

– Мал, – обратился Верен.

Мал задумчиво чесал бороду.

– Малька!

– Чего? – очнулся тот.

– Поехали, а? На тракт, где возы разграбили.

– Поехали, – согласился Мал. – Ступай, вели лошадей седлать, я тебя догоню.

Верен вышел. Мал неслышно запер дверь и вернулся к телу на скамье.

 

4

– Добрые стены.

– Добрые. Не видал такого прежде? В них, поговаривают, прежде сотня саженей высоты была.

–Слыхал про такие. Да, нынче осталось немного.

– Так то ж Десятилетняя буря, она, поди, все царство смела.

Мал и Верен выезжали из селища по тракту на восток.

– Да в стенах этих, небось, десятка три аршин вширь, – сказал Мал.

– Ага, два десятка да восемь. А башни поперек – все четыре, – ответил староста.

– А камней вокруг совсем не видать.

– Камней?

– Обломков. Развалины ведь.

– Верно. Мы вокрест селища все подобрали, ограды да дома сложили, дорогу вымостили.

– Все до единого?

– Поле ведь, пахать мешали.

Мал кивнул.

Дорога вела через поле к синевшему вдали лесу. По обе стороны от нее, насколько хватало глаз, простирались поля. Слева – распаханное, видно, на пару. Справа – усеянное жухлыми колосьями. На середине пути между селищем и лесом Мал остановился и спешился. Подошел к краю дороги, наступил на землю на поле, поднял ногу – след тут же рассыпался. Повторил, посильнее вдавив сапог в почву – след исчез вновь.

– Я тебе говорил, – сказал Верен. – Пахать легче легкого.

– Заговоренная земля, – пояснил Мал, влезая в седло.

Всадники продолжили путь.

– Думаешь поохотиться? – спросил Мал Верена, указывая на притороченный у седла последнего колчан и лук в чехле за спиной.

– Так ты ж сам сказал – разбойнички. Ну вот я и взял оборониться, – ответил тот. – Кстати, Мал, а чой-то старик Жизненег болтал такое про стрелы?

– Как что? Про то рассказывал, как стрелы эти – то есть, не эти, а тоже с чарами наложенными, может быть, такие же – братьев его сгубили, когда те воинами были.

– Эт-то я понял, да вот в толк взять не могу: в чьем это войске?

– Как в чьем? В царском, понятно – пояснил Мал. – По-нашему же старик говорит!

– Да что ты за шутки-то шутить удумал? В царском войске? Уж поди ни царства две сотни лет как нету на свете, ни войска евойного!

– Верно, вот две сотни лет тому назад и служили они. Как бы не больше, стар ведь был Жизненег.

– Так не настолько же стар! Как можно столько жить-то? – удивился Верен.

– Ты ведь слыхал, он сказал, его чародей воинский от ранения исцелил? – напомнил Мал. – Вот тебе и разгадка. Видать, сильно старик – ну, тогда еще, небось, не старик – был искалечен.

– Почему?

Мал наморщил лоб:

– То лишь догадка моя, но вот что я думаю. Чародеи в те времена умели такое колдовство творить, что у людей руки, ноги, да и внутренности сами собой зарастали.

– Иди ты! Прям и внутренности? – недоверчиво переспросил Верен. – Кишки, сердце – сами собой?

– Сами собой, – подтвердил Мал. – И бывало, воину руку так исцелят, он от старости помирает – а рука та не по его годам. Моложе, то есть. А коли вашему старику столько лет прожить удалось, то значит, по всему его телу такое колдовство было. По той же причине он, видать, и после побоев столько держался.

– Поди ж ты! – удивился староста. – А что ж про сами стрелы-то? Друг Мал, ты не серчай, да мне про то знать надобно, ими ж все селище охотится!

– Ах да. Колдовство, друг Верен, оно и вредным быть может. И много находиться рядом с ним опасно.

– Вот те на! Воротимся – живо всем поведаю. Что ж ты сразу-то не сказал?

– Извиняй, не подумал, – сконфуженно ответил Мал. – Вот с этих стен, небось, тоже такими стреляли, – добавил он.

– Верно, вот в той, правой, там мы их и нашли, – подтвердил староста. – Эх, колдуны, житья людям не дают! Я вот что слыхал, друг Мал – бурю Десятилетнюю тоже царские колдуны-то сотворили.

За разговором они углубились в лес версты на две, когда Верен вдруг остановился:

– Вот тут первую телегу и повстречали. Вон там, видишь? Пригорок, и тракт влево уходит. За тем пригорком все и было.

Обогнув пригорок – груду валунов, присыпанных землей – путники увидели прямой кусок дороги, через сотни полторы саженей скрывавшийся за еще одним бугром. На серых камнях тракта темнели багровые пятна. Мал пустил лошадь шагом, оглядываясь по сторонам: земля справа была местами взрыта, точно по ней волокли тяжелые бревна. Лес здесь был усеян валунами, и деревья росли редко. В двух десятках аршин от дороги темнел овраг, на противоположном краю которого белели несколько поваленных берез толщиною в пару локтей.

– Гляди, – Мал показал на них Верену.

– Кажись, свеж слом-то.

– Чу! – вдруг встрепенулся Мал.

Сквозь шелест листвы и треск стволов пробивались топот копыт, скрип колес и голоса людей. Мал пустил лошадь галопом к дальнему повороту тракта, спешился и взлетел на бугор. Верен последовал за ним. С востока приближалась вереница возов. Телег было не меньше дюжины, тяжело груженых, подле каждой ехал конник, вооруженный копьем и луком.

Мал и Верен отправились им навстречу.

– Здоровы будьте! – поприветствовал Мал всадников во главе поезда[5].

– И тебе мир, – ответил один из них и добавил. – Но не стойте на пути, отойдите! Нечего возы останавливать.

– Кто вы такие будете? – спросил другой всадник, одетый богаче остальных.

Узнав, что Мал служит купеческому братству, и рассмотрев печать на письме, захваченном с собою Вереном, он повеселел:

– Так мы, значит, с тобою братья, – сказал всадник Малу. – Светел я, купец.

– А я Мал, да только сам не купец, – ответил Мал.

– А все равно, – улыбнулся Светел. – Ты из стольного града, значит? А мы как раз туда, из заречных земель держим путь.

– Вас же ждали завтра к вечеру, так ведь?

– Так, – подтвердил купец, – да только как весть дошла, что на этой дороге купцов грабят, мы решили отправиться на день раньше.

– Как весть дошла? От кого узнали?

– А как же? Людишки мои тому дней семь назад тут проезжали. Говорят, напали на купца, всех убили, обоз разграбили.

– А как они ехали? Налегке?

– Да уж, не на телегах. Просто верхом.

Первые возы миновали бугор.

– Вот я и смекнул, – продолжал Светел, – а ну как кто разбойничкам выдает, когда какой купец поедет? Тут и решил выдвинуться на день раньше. Да ты не тревожься – вон у меня сколько людишек с собою! Чай, оборонимся.

В хвосте вереницы шел еще отряд из шести человек.

Колеса первых телег покатились по багровым пятнам на тракте.

Раздался тихий гул. Земля сотряслась. На дальнем краю оврага закачались деревья.

 

5

Темная громада, повалив несколько берез, встала на краю оврага, присела, оттолкнулась – и с грохотом опустилась на противоположной стороне. Разогнувшись, она двинулась к тракту.

– Безголовый, – прошептал Верен. – Чудовище!

Голова у чудовища действительно отсутствовала. Не было в нем и полусотни аршин, о которой поведал раненый конник, самое большее два десятка. Зато у него были огромные руки, каждая – из четырех сцепленных вместе бревен, и такие же ноги. На их концах гремели железные ковши. В плечах и бедрах члены великана соединяли с туловищем толстые, покрытые ржавчиной цепи. Само же туловище, подобно руками ногам, было сложено из толстых стволов, потемневших от времени, изъеденных жуками, местами покрытых грибами.

Поезд остановился. Запряженные в возы лошади фыркали, охваченные страхом. Возницы спрыгивали с телег, укрывались за ними и доставали оружие. Конники метались вдоль по тракту, собираясь в порядки.

– Луки готовь! – закричал Светел, направляя коня в хвост обоза.

Замыкающий отряд натянул тетивы. В трухлое плечо исполина вонзилась стрела. Другие две-три, закрутившись, отскочили. Великан замер и повернулся к стрелкам. Наклонился, согнул колени и уперся руками в землю. Прыгнул, точно огромный заяц, раз, другой – и вмиг очутился в конце обоза. Поднял огромные руки – и с грохотом обрушил на конников. Раздались истошные крики, лошадиное ржание. Избежавшие удара охранники разворачивали коней. Исполин вновь поднял руки и вновь опустил. Выпрямился – два оставшихся в живых всадника галопом скакали прочь, и, видно, не тревожили великана. Он неспешно зашагал к началу вереницы. Четыре воина вместе с купцом остались лежать, раздавленные насмерть вместе с лошадьми.

В голове поезда конник, первым поприветствовавший Мала и Верена, строил в боевой порядок оставшихся всадников.

– Цепью! Копья готовь!

– Стой! Не нападай на него! Убьет ведь! – закричал ему Мал, стараясь одновременно удержать взволнованную лошадь и что-то вытащить из сумки.

– А ну, молчи! – рявкнул тот и повел отряд.

– Ему ваши копья – что иголки! – поддержал Мала Верен, который поначалу тоже было потянулся к луку, но теперь передумал.

Чудовище остановилось подле одного из возов, наклонился к нему. Всадники поскакали один за другим в сторону от тракта, обходя великана сзади, повернули, бросились галопом, приближаясь к врагу по дуге.

– Со спины нападать будут, – заметил староста.

Конники выхватили притороченные к седлам копья, приготовились к броску. Исполин вдруг выпрямился, вытянулся вверх. Колени его вывернулись наизнанку. Бревенчатая громада наклонилась навстречу нападающим всадникам, которые были уже совсем близко. Шагнула вперед, перегородив им дорогу. Вздыбились кони, отряд смешался в кучу. Обрушились громадные ручищи.

– Дело скверное, Верен, – сказал Мал. – Нет у него спины.

Он наконец вынул из сумки тряпичный сверток, пропитанный кровью, развернул его.

– Вот, держи, подберемся скрытно и метнем в него, – сказал он старосте.

Верен выпучил глаза:

– Да как же это? Ты!.. Осквернитель!

В свертке лежали две откромсанные посередь локтя старческие руки в знакомых старосте кожаных рукавицах.

– А, ему все одно не пригодятся, – фыркнул Мал, – а нам службу сослужат. Да и, ты же знаешь закон – злодею отрезать, чем злодеяние причинил.

Верен был вынужден согласиться.

– Я их испытал, – продолжал Мал. – Ладони не касайся – оторвет, чем коснешься.

– Так, – сказал староста, – веревка есть? Примотай-ка к запястьям.

Великан закончил со вторым отрядом всадников и воротился к телегам. Возницы и немногие оставшиеся конники стягивались к хвосту вереницы, обходя исполина широкой дугой. Кто-то успел распрячь несколько лошадей и уводил их от обоза. Мал примотал веревки к рукам и вручил одну Верену.

– Берегись! Рукавицу стяни, да при себе держи – пригодится.

– Малька, вот что! Ты на него слева скачи, я справа, вместе кидать будем! Как швырнешь – ты за этот бугор, я за тот. За одним погонится, так второй уцелеет, – Верен повернул лошадь и поскакал в хвост поезда. – И в ноги бросай! В ноги, слышь! – крикнул он напоследок.

Великан тем временем сорвал с одного из возов покрывавшую груз ткань, подобрал ковшами несколько тюков, развернулся и зашагал к оврагу. Мал и Верен, разъехавшись по разные концы обоза, взяли наизготовку отрубленные руки, сняли с них защитные рукавицы. Староста подал знак, и оба они рванулись вдогонку уходящей громадине. Мал первым кинул в него руку, но та ударилась о ногу чудовища обратной стороной ладони. Великан не обратил на нападение ни малейшего внимания. Тут руку метнул Верен. Раздался треск ломаемого дерева. Оба всадника пустили лошадей галопом прочь. Нога исполина подломилась, он наклонился на бок и рухнул на землю, выронив тюки. Увидев это, Мал и староста развернули лошадей и подъехали ближе.

– Получилось, слышь, Мал! – довольно кричал Верен. – Давай-ка стариковские руки подберем. Теперь-то мы с ним, поди, управимся.

Великан попытался встать, но надломленная нога отвалилась совсем, и он, покачавшись, с грохотом сел.

– Гляди, – засмеялся староста.

Исполин лег на спину (или на живот, кто его разберет), уперся руками в землю, толкнулся оставшейся ногой. Поднял туловище, оторвав ногу от земли, встал на руки, вывернул локти.

– Это он чего? Вверх ногами встал? – недоуменно спросил Мал.

– Нет, просто у него еще и верха-низа нету, – раздосадовано ответил Верен.

Чудовище выпрямилось, повернулось к ним, наклонилось вперед, уперлось рукою (теперь единственною) в землю. Поняв, что за этим последует, Мал и Верен бросились в разные стороны. Великан прыгнул туда, где они только что стояли вместе, замер. Отскакав к самому пригорку ближе к голове поезда, Мал обернулся. Исполин уже развернулся и направлялся к ранее оброненным тюкам. Верен мчался галопом к хвосту обоза. Обогнув его, он поскакал к Малу. Чудовище возилось с тюками – собрать их все в одну руку у него не выходило.

– Руки стариковские прямо под ним лежат, – сказал Мал. – Вот что, Верен, отвлеки-ка его стрелою издали. Он отойдет, я подберу.

– Ох, погубишь себя, Малька! – ответил Верен. – А, впрочем, попытаться можно.

– Люди все туда ушли, на восток, – сказал Мал. – Ты, значит, стреляй отсюда – и, как он на тебя пойдет – прочь, во весь опор прочь. А я там поближе спрячусь.

Мал поскакал к возу, из которого великан поднял тюки, спешился, отвел лошадь на несколько саженей в лес. Перешел на другую сторону дороги, прокрался за толстое дерево в нескольких аршинах от безуспешно собирающей тюки бревенчатой громады, подал знак Верену.

Стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась в туловище великана, расщепив гнилое бревно. Исполин повернулся, присел и прыгнул в сторону Верена. Мал выбрался из-за ствола, бросился к валявшимся на земле рукам старика, схватил одну, огляделся. Великан замер невдалеке от него: Верен скрылся за грудой валунов, и чудовище точно забыло о враге. Не дожидаясь, пока оно начнет разворачиваться, Мал раскрутил руку на веревке и метнул ее, целясь в цепь, соединяющую туловище и ногу великана. Верх бедра разлетелся в щепы, исполин вновь рухнул наземь. Мал кинулся подбирать вторую руку. Чудовище попыталось встать, приподнималось то на локте, то на колене, но неизбежно с грохотом падало. Мал подошел поближе, размотал веревку, зажал свободный конец в кулаке, швырнул руку старика на оставшуюся у великана ногу (или это была рука?). Четыре скрепленных бревна разорвались, окатив Мала градом щепок, нога отвалилась, оставив на цепи лишь коротенькие обрубки. Та уже участь постигла последнюю конечность великана.

– Повержен, – довольно сказал Мал подскакавшему Верену, натягивая рукавицу на более не нужную руку старика.

– Повержен, – мрачно согласился тот и огляделся, – людей, поди, больше десятка умертвил. Откуда ж он тут взялся-то?

Мал кивнул в сторону оврага, из-за которого появился исполин:

– Сейчас сходим, поглядим.

 

6

Перебравшись на противоположный от тракта край оврага, Мал и Верен двинулись по проложенной великаном тропе, перебираясь через стволы поваленных деревьев и вмятые в землю кусты. Наконец, Мал, шедший впереди, остановился:

– Гляди, – сказал он, указывая куда-то наверх.

Верен поднял голову. Огромный столб, аршин тридцать в обхвате, поднимался к самым верхушкам деревьев. К нему у самого верха привалился еще один такой же, образовывая треугольник.

– Что это за громадина? – спросил староста.

– Порок, – ответил Мал. – Помнишь ведь, старик Жизненег рассказывал? Как его к пороку приставили, как потом на каких-то «заговоренных» сменили. Вот, видать, с таким «заговоренным» из бревен мы давеча и повстречались. Теперь-то ясно все!

Мал влез на лежащую рядом каменную глыбу и огляделся:

– И верно! Глянь, друг Верен: вот стрела его, на том конце была праща, а я стою, значит, на противовесе. Точно, вон и вторая опора лежит. А вот, – Мал соскочил с глыбы и подбежал к лежащей неподалеку груде булыжников поменьше, – и камни для нее! Глянь, Верен: все кругом поросло мхом да листвою присыпано, но не эти камни! А отчего? А вот отчего!

Мал подобрал мелкий камушек и бросил его на булыжники – камушек разлетелся мелкими осколками.

– Что это такое? – спросил Верен.

– Чары, – ответил Мал. – Колдовство. Стенобитное. Вот этот порок, – Мал показал на стоящую опору, – стрелял по вашим стенам, – показал на запад, – этими камнями. А вон – иди сюда, погляди! – и груз с возов, ограбленных в начале жнивня.

Мешки, свертки тканей, тюки и бочонки были свалены в кучу рядом с булыжниками.

– Кто ж их сюды перенес-то? – спросил староста.

– Да тот, кого мы, друг Верен, побороли. Чудовище из бревен – вот кто, – ответил Мал.

– Тебе ведомо, что за чудовище то было?

– Прежде неведомо было, да теперь понял. То чудовище, видать, перетаскивало булыжники с подвод к пороку. Быть может, равно и в пращу их клало.

– А что ж оно на возы мирные нападать-то начало?

– Так, друг Верен, – сказал Мал, – растолкую тебе по порядку. Вот поле ваше – это, по-твоему, что? Это предстенная полоса, для обороны место важное.

– Про то я слыхал, кажись, от дружинников да людей знатных– приезжали к нам за дичью да на стрелы поглядеть, – сказал староста. – Голая полоса, чтоб всякого было за версту видать.

– Верно, да не только чтоб всякого видать было. На полосе той три разных колдовства. Первое, самое стойкое и крепкое – чтобы земля всегда была рыхлой. И, видать, оно сидит на много саженей вглубь. Это, друг Верен, надобно, дабы подкоп было не вырыть. Второе, послабее – чтобы на полосе ничего не росло, чтоб никто не подобрался скрытно. Ну и третье – убийственные чары, умерщвляли всякого, кто по полосе пошел. Они, уверен я, не сплошь по земле наложены, а от места к месту, так проще. Ну и, значит, во время войны той, две сотни лет тому назад, там стояли стены, а отсюда осадные орудия метали камни, что подавало то чудовище.

– Ну, ясно, – сказал Верен. – Стал-быть, не след было вообще сеять на полосе.

– Так вот, а как прошла Десятилетняя буря, – продолжил Мал, – так порушено было все, народу погибло немерено, ну ты, небось, слыхал. И осталось от стены – груда камней, от пороков (уверен, пригнали их сюда немало) – вот что, – Мал показал кругом. – Ты говорил, прежде у стен камней богато лежало?

Староста кивнул.

– А меж них были и те, что отсюда метали. С наложенными стенобитными чарами, друг Верен. И они, эти камни, теперь в стенах домов, в оградах, ими даже дорога в селище вымощена. Правда, за годы колдовство что этих булыжников, что на поле-полосе, что на чудище деревянном, повыветривалось. Повыветривалось, ослабло, да не исчезло до конца – бедняга из вашего селища, как его звали? Вторак? Погубило его колдовство с поля – так старик-то верно рассудил, что немало на поле еще чего умерщвляющего, и призвали вы колдуна, чтоб избавил от опасности. Он вас выслушал и рассудил-то здраво: вернее способа избавиться от чар-ловушек, кроме как заставить их сработать, право, и нет, – Мал наморщил лоб. – Только вот отчего он о возможности иного колдовства на поле не подумал, неясно мне… Тут, знаешь, друг Верен, старинные свитки читаешь – так никогда не знаешь, чем чародейство обернется... Ну так вот. Сотворил, значит, колдун дождь, что заставляет чары действовать – тут-то все дремавшее колдовство и пробудилось! Чары, чтоб на полосе ничего не росло – вот ваши посевы и погибли. Чары стенобитные – вот стены домов-то и порушились, где такие камни стояли! Вдобавок, дождь прошел и над селищем, и над лесом. Тут и чудище оживилось. И, видать, стало, на горе проезжавших по тракту купцов, принимать их возы за подводы с камнями для осады.

– А давило-то оно их зачем? Зачем людей губило? – спросил Верен.

– А, видать, потому, что купцы свой товар отдавать не желали – отбивались.

 

Эпилог

– Понимаешь, сотворить такое чудище весьма непросто. Тут по меньшей мере с десяток чар, и каждые должны сработать, как надо. Одно действие, Верен, одними чарами колдуется, другие – другими. И все должно правильно наложить. Вот то чудовище, что мы давеча побороли: видал, у него руки и ноги висели на цепях? Так вот, каждая цепь его – это суть сустав, и каждый – поверь мне – заколдован отдельно. Только этого мало – потом надобно свести их воедино, чтобы чудовище двигало руками и ногами, как положено. Потом отдельно – чтобы оно вот такие камни брало и вот сюда складывало. Да еще науку обороняться ему добавили – уверен, куда проще ставить людей и менять, как чары к рукам пристанут.

– А ежели рукавицы защитные надевать? – спросил Верен.

– Тут, думается мне, дело в том, что стенобитные чары, как пристанут к рукам, ломают камень, который берут. У чудища на руках висели ковши, помнишь? Стенобитные чары, видать, пристают к ковшам, уверен, столь же надежно, как и к рукам, но ковши-то можно легко сменить.

– Стал-быть, не был злодеем наш старик?

– Не был, Верен, не был, дома ваши другая сила порушила.

– Стал-быть, знал ты об этом, когда руки ему резал?

Мал на минуту задумался.

– Загубил чужие стрелы – то тоже недоброе дело.

 

[1] Жнивень – август

[2] Хлеборост – июнь

[3] Грозник – июль

[4] По́рок – катапульта

[5] Поезд – здесь: вереница телег