Эврика! слышатся крики из бани, Известно давно, что кричал Архимед. Эврика значит открытие чьё−то,   Тайна была − а вот и ответ. Жизнь порой преподносит загадки, Кто разгадал их, тот сам Архимед.

 

 

Дневной зной не спешил спадать, и солнце ещё обманчиво высоко висело над сопками, освещая мандариновой киноварью долину, полную отличного корма для скота. Сочная зелень бурьяном устилала и холм, откуда открывался вид на полноводную излучину реки с пологим правобережьем, и крутояром по другую сторону. Несколько поколений назад, в здешних предгорьях осели переселенцы с островов, польстившись на изобилующие дичью леса, обширные пастбища, пескарей да щук в заводях, и лосося в проточных водах, летом влекомого на нерест.

Размеренно-монотонную тишину сбивал лишь размеренный стук увесистого молота. Краем глаза кузнец заметил на косогоре двоих. Они шли со стороны селения, но отчего−то не по тропинке. Нарядная одежда первого выдала знатного чиновника, а может, купца. У второго на поясе висела пара мечей. Среднего роста с широкими плечами и жилистыми руками.

Где–то за холмом громко рассмеялся молодчик. Ему вторила дивчина. А мужчины приближались. Вот, мечник перепрыгнул канаву. Ловкий, как кот, и мощный, как медведь. Охранник?

− Ты Стефан? − спросил знатный человек. И не дожидаясь ответа продолжил, − здравствуй. Мы слышали, нет равных мечам, что ты делаешь.

− У нас есть клинок не чета твоим, − сказал охранник, и глянул на заготовку серпа на наковальне. Продолжил, − его выковали так, что клинком перерубишь всё, что захочешь. Но вот незадача, найти твоих мечей мы не можем − ты не ставишь клейм, так?

− Вы кто? − спросил кузнец и на его морщинистом лице сложились новые трещинки, какие бываю, когда человек улыбнётся. – Торговцы, или так, праздношатающиеся?

− Одно другому не мешает! Как славно сказано, а? – ответил знатный человек и усмехнулся. На гладковыбритой коже так же обозначились морщинки, но сложились неохотно. Как если бы человек улыбался нечасто. – Меня зовут Антон. Это − мой друг Пётр. Мы купим твои мечи, все что есть на продажу.

− Меч каждый делаю под заказ, − сказал кузнец. − Да не для любого. А честного воина. И не для разбойника какого, или толстяка, кому надобен для красоты.

Антон подтянул живот. Даже из приближённых сбитого мужчины мало кто знал, что пусть пивное пузо и выпирало на пол метра, образовалось оно за многолетними отработками дыхательной гимнастики. Наприклад, техника обратного дыхания, когда при вдохе человек живот втягивает, а при выдохе выпячивает. И многие другие упражнения, наработали у мужичка трудовую мозоль.

− Можешь и не продавать, − сказал Антон, − докажи, что твой меч лучше.

Тут Пётр вытянул из ножен длинный слегка изогнутый клинок. Меч сверкнул золотом и уставился кузнецу в грудь под солнечное сплетение.

− Что же, не мне вам рассказывать, что кто с мечом пришёл… − сказал кузнец, отложил молот, и прошёл в дом.

Вернулся с длинными ножнами. Меч с простой рукояткой, разве что с большим красным камнем в навершии, пришлых гостей надеждами не тешил. Но когда кузнец вынул клинок из простых ножен – призванных отвлекать внимание ненужных глаз, гостям предстало роскошное лезвие с изящным узором. Не тем, что наносят умельцы, дабы выдать собственное творение за прекрасную работу мастера. А настоящим узором, технологию которого в стародавние времена раскрыл некто, обузданный неиссякаемой творческой энергией, и имевший при себе то, что иные нарекли божьей искрой, а иные называют удачей.

− Приготовься, − сказал кузнец.

Оба встали наизготовку, и кузнец мастерским движением ударил кончиком по кончику клинка охранника. И срезал его.

Правый глаз Петра дёрнулся. Охранитель стоял, как вкопанный, и уцепился встревоженным взглядом в оружие − не померещилось ли?

Кузнец не дожидался, когда ступор охранника пройдёт. Вторая атака пришлась по середине мечей – отсёк кусок клинка остолбеневшего Петра. Третий удар рукоятью под рукоятку − и Пётр стоял с одним лишь эфесом и обрубышом, а под ногами валялись три куска лезвия.

− Вот меч, кой срубит, что угодно, − сказал кузнец, и убрал в ножны.

− Да, ты мастер−кузнец, − сказал знатный человек. – Мы живём в стране за тридевять земель, и мне… чертовски давно не приходилось видеть таких умельцев.

− Должно быть, вы проделали дальний путь? – спросил кузнец.

− Не близкий, верно. Но слухи разносятся быстро, и хотелось увидеть воочию истинное мастерство. Не сердись и расскажи, как обрёл секреты ковки.

− Секрет не только в ковке – ответил кузнец. − Здесь важен и сплав из которого куют меч, и закалка, и полировка, лужение и другие вещи. Так и быть, пройдёмте в дом.

Когда они вошли и сели за нехитро сколоченный дубовый стол на низенькие, но прочные и чертовски устойчивые табуреты с тремя ножками, кузнец продолжил:

− Так чем вы там занимаетесь, у себя на родине? – спросил он, больше обращаясь к знатному человеку. – Кем трудитесь?

− Чем занимаюсь? − переспросил богач, и широко улыбнулся, − я там правлю! Я царь своей страны, а мой спутник, второй человек в государстве.

− Вот так да! – сказал кузнец, и хлопнул по покрытым фартуком коленям.

− Но не тушуйся, кузнец, − ответил царь, выдержал паузу и продолжил, − мы точно такие же люди, как и ты. А мы с тобой так и вовсе одного поля ягоды, можно сказать. Так поведаешь дела минувшие?

− Что же, − сказал кузнец, и почесал бороду – лучшей защиты от искр человечество не придумало, да и вряд ли придумает. – Кое−что, годится и рассказать.

***

− Это случилось много лет назад. В те времена я был обычным воином, и ходил всюду в поисках достойного заработка, или, на худой конец, соперника. Случалось, задерживаться в селениях, чтобы сколотить домашнюю утварь, если местного плотника или кузнеца не имелось.

Отец с детства учил нас с братом искусству кулачного боя, фехтованию двуручным мечом, конной езде и другим воинским премудростям. Как учил… проплачивал преподавателям. И уроки возымели должный эффект. Никто из сверстников, и даже старших, не мог одолеть меня или брата. Если бились в одиночку.

Но вот отец состарился и лежал при смерти. На одре он завещал старшему брату накопленные богатства. А обо мне, словно забыл, и лишь передал немощной рукой пожелтевшую от времени записку. Видимо, решение он принял давно. Суть записи такова, что он велел принять родовой меч, взять любого коня, и напутствовал советом. Слабым голосом, отец сказал, что у меня свой путь, и следует отправится странствовать, и добиться всего и вся в чужедальних краях. Так тому и быть.

С тех пор, как покинул отчий кров, прошло три года.

Седмица держалась пасмурной. Но вот, когда чёрное в голубом взялось распогоживаться, а я разведывал местность вдалеке от городов, услыхал голоса. Это была сопка, поросшая унылым сорняком. Взбирался на ухабистый пригорок по росистому пырею, и через вынырнувшую из зарослей колючек россыпь камешков.

В нос ударил терпкий аромат муската. А среди зарослей чертополоха стоял, и что−то сращивал в уме чёрный человек. Взгляд устремлён куда–то в сторону пышной кроны одинокого дерева. Подбородок приподнят, руки сложены на пояснице. Там же за красным поясом висел ятаган. Не негр, он как бы обтёрся сажей, и голый по пояс. В раздутых штанах, не по размеру коротких и заляпанных грязью. Он босой ногой потирал волосатую голень.

Чёрный человек прекратил топтаться, повернул голову, и о чём бы ни размышлял, вмиг позабыл. Бросился с клинком наизготовку. Нахрапом надеялся взять? Наивный. Но надо отдать ему должное, я не успел даже скинуть рюкзак.

Следует сказать, противник не норовил бить так, чтобы убить. Хотя наверняка не поручусь. Чёрный, как смоль, человек лишь бешено колотил дивным клинком, как деревенские дубиной – наотмашь. Силы в таком замахе, хоть горы сворачивай, но уклониться ничего не стоит. А коль попадёт даже плашмя, мало не покажется. Другое дело, что и я не собирался так сразу пускать в дело всё, чем обладал. Прощупывал уязвимые места.

Несколько раз ятаган проносился опасно близко, и располосовал свёрстанную из воловьей кожи косуху по лоскутам. Но и сам сумел задеть супостата.

С каждым ударом, замахи чёрного человека сокращались, движения делались короткими и шальными – потому что предвидеть пятью чувствами направление подобных па, неподвластно человеку. И этот жгучий запах его кожи сбивал с мыслей.

– Силы равны, ух... – шевелил я губами. – А выносливость? Ух… похоже, он куда, как натасканнее… Ух, сволочь!»

Удар свистнул в двух вершках. Точности руки, державшей ятаган, прибавилось в полтораста раз. Не меньше! Я увернулся и подхватил клинок клинком. Провернулся на носках, не сходя с места, лишь слегка довернувшись на ступне, и направил злодея вперёд и в сторону, орудуя мечом, как рычагом.

Чёрного повело−закрутило. Кого потяжелее, или менее сноровистого, опрокинуло бы и с треском переломало косточки. Но не этого. Удержался, и уже сам запустил невероятные кульбиты сталью. В замысловатом танце выводил письмена смерти.

«Смерть, кто она? Враг она? Друг она? Если осознать неизбежность смерти, то становится по силам достигнуть того, что другим не виделось и во снах. Важно не отступаться и уверенно идти к цели. Обдуманно и трезво. Потому что жизнь у нас одна, и нужно получить всё, не оборачиваясь на сомнения. Но что… что за мысли проносятся в голове? Нашёл, о чём размышлять в такую минуту. – Даром, что думы промелькнули и улетучились с ветром в поле, за считанную терцию. – А что до битвы…»

– Если это продлиться дольше… ух… – я выговаривал беззвучные фразы, – разделает под орех. Можно не сомневаться. У–ух! Вложить все силы в единый рывок. Так и сделаю…

Рванул вперёд, как оголтелый! Но этого чёрта так не возьмёшь. Он блокировал, и уже сам наседает.

Я парировал, что лезвие прошло по касательной. Клинки мелькали с такой скоростью, что глаз не поспевал следить ни за его, и, что более удивительно, ни за собственным. Только невнятное чувство дистанции и внутреннее чутьё. А стоило задуматься над траекторией треклятых эскапад страшного человека, как на груди, или руке появлялся ровный порез от поющего лезвия.

Но и у соперника поверх чёрного тела пошли алые полосы. Брючина его набухла от рассечённого бедра. В воздухе повис липкий аромат. Интересное дело. Когда кончается выносливость, вылезает другая сила. Но и она не бесконечна.

«И какого лешего понесло неведомо куда? Дурная голова ногам покоя не даёт. Эх, верно говорила бабка безграмотная: «За морем телушка с полушку, да перевоз дорог». В моём случае, желание счастья в неведомых далях даётся за такую цену, какую ни одному человеку не удалось оплатить».

Между комлем столетней сосны, и прильнувшей к стволу гранитной глыбе, мы застопорили клинки. Чёрный человек дёрнулся высвободиться, и получил кулаком в челюсть. Он отпрянул, но сам выдал тычковый пинок под живот, каким недолго проломить и щит. Хотя, щитами тут и не пахло.

Оружие ни у кого не выскользнуло. Однако черен моего едва удержался в полураскрытой ладони двумя пальцами – мизинцем и безымянным. Силы наши не равны даже приблизительно. Разница в уровнях – бездонная пропасть.

Довольный короткой передышкой, успел заметить удручение в очерченном углём лице. Я догорал, но чёрный человек не знал. Не мог знать.

В голове всплыли обрывки науки наставника по фехтованию. Пуще вспомнилось не что говорил, а его манера изъясняться слогом лаконичным и насыщенным. И среди ёмких оборотов, смысл которых не вполне доходил до меня и в зелёном возрасте, и по прошествии стольких зим, в тёмном омуте померкших воспоминаний сияла звёздочка: «Коль встанешь против уподобленного скале противника, следует пойти на хитрость. Раскрыться. Дать себя пронзить. И нанести роковой удар жалом аспида. И если повезёт – умереть, забрав чью− то жизнь. И если повезёт вдвойне – остаться в живых».

«Х–хех, как давно это было! И ведь, как в воду глядел. Накаркал! Да и в рот компот. Сил на один… последний удар хватит».

Изнеможённому кислородным голоданием и непомерными нагрузками телу, веры нынче не было. Но что делать? К тому же, неожиданность – наш туз в рукаве.

Размышления и взрывной рывок сродни тому, когда кошка из засады зарится на голубя за секунду до, прервались. Потому что случился казус, кой мог бы предсказать, разве придворный звездочёт, верховный жрец, и иже с ними. Страхиней сунул остриё ятагана в ложбину ножен, и с шумом вогнал по рукоять. Затем, как ни в чём не бывало, с его жирных губ сорвался зычный баритон:

− Ты достойный соперник. Прекратим бой, ты не против?

Я был не против. Казалось, чёрный человек даже не устал, и сообщил сие без намёка отдышки. Наверное, мог бы биться, рубиться, и так далее. Чёрный продолжил:

– В знак почтения перед достойным оппонентом, вручу дар. Какой, узнаешь позже. Потому что сам не определился. Х–ха! Ха! Ха!

В ушах звенело до боли, градом шёл пот. Руки–ноги дрожали, перед глазами мелькали мураши, какие бывают, если долго сидеть, и резко подняться. А в груди давно поселилось то, что учёные мужи на своём птичьем языке называют тахикардией. Да и в животе кавардак. А если там нелады, то пиши пропало.

− Ну что же, − ответил я и выдохнул, − хорошо.

В ту минуту, мирная представлялось единственным относительно бескровным разрешением. Чёрный прищурил глаз и поглядел в сторону.

− У нас будет шабаш через несколько дней, − сказал он. − За это время, ты должен успеть дойти домой и лечь спать.

Я пожал плечами, чёрный человек продолжил:

– Но сперва запомни, что и как лежит в доме. Когда проснёшься, тщательно осмотрись − если всё на местах, и ничего странного не происходит в окрестностях, смело вставай. Если узришь, будто что−то не так, оставайся в постели до следующего дня. Иначе можешь встретиться со мной в преображённом облике. Или кем похуже. Балдеть так будешь максимум семь дней. После вставай в любом случае − ничего не грозит.

Я спустился с сопки и первым делом проверил раны. Не так страшен чёрт, как его малюют. И порезы оказались именно порезами. Перемотал ранения тряпками почище, и ещё раз в спокойной обстановке обдумал, что да как. В рот кусок не лез, но пересилил себя, потому что путь обещал быть долгим. Открыл котомку, заморил червячка, и, собственно, отправился в путь.

Мерил землю широкими шагами, и останавливался лишь ненадолго. Ложился затемно, вставал до рассвета. В моменты, когда сил не оставалось вовсе, даже чтобы подняться, стягивал рубаху, подыскивал глазами древний дуб, подползал, и прислонялся позвоночником к коре. Техника праотца. Деда по−нашему. Бабка, которая безграмотная, рассказывала, что дед был из друидов.

На исходе третьего дня, когда умирание солнца уже началось, но не достигло апогея, показалась маковка церквушки в поселении, где остановился накануне. Утомлённый, уже чуть не доползал в дом, тычась по окраинам селения, дабы избежать ненужных расспросов и прочей волокиты. Опустил на петли засов – чуть рассохшийся брус толщиной с две ладони. Осмотрелся. Всё, как и прежде, что может измениться с запертой дверью? Лёг, подумал, что уснуть не удастся, и сразу вырубился.

Проснулся поздно утром. Звонкие лучи пробивались в хату. Потянулся двумя руками и крепко зевнул. Уже собрался подниматься с топчана − сел, спустил ноги. Но обувка лежала в другом месте. Поднял её на постель, и лёг. Прислушался − ничего. Но порешил обождать.

Должен признаться, меня посещали мысли − зачем это нужно, и что делать − просто лежать в кровати? Развлекался тем, что вспоминал прибаутки и песни. Пел шёпотом, и про себя.

Светлый полдень, дневная жара, сумерки. Так прошёл день. Хорошо, что вечор успел сходить в порожнее место.

Ночь. Ничего особенного, лишь за окнами тихое и едва заметное уханье. Уже тогда довелось подрабатывать кузнецом и поселиться в хате, лет сто назад выстроенной на окраине. Такой дом, справленный из исполинских брёвен без единого гвоздя, простоит ещё сто лет. И хотя жильё вдалеке, потому что кузнечное дело сопряжено с огнём – а огненный петух – дело страшное, и пусть лучше дотла одна хата, чем выгорит всё селение – всегда слышались чьи–то пересуды, или разговор припозднившихся гулён − а тут ничего.

Пробудился за полночь от порыва ветра − жуликоватый сквозняк распахнул дверь. Оторвать голову от набитой шалфеем, мятой и сеном подушки, удалось не сразу. С улицы задувало клубы пыли. Сквозило со всех щелей, а по двору шатались угрюмые сущности, какими их вечность назад, за ночным костром описывала соседская детвора.

Мертвецы бродили и бряцали наполовину беззубыми челюстями. Резцы держались на месте. На некоторых скелетах сохранились набедренные повязки из дерюги, иные облачились в замызганные балахоны. Пёстрая компания.

И какая сила поднимала груду ничем не скреплённых костей цвета гусениц? А те знай себе шарахались в поисках добычи, но ничего пустыми глазницами не видели. Один скелет за что−то зацепился и знатно грохнулся. Больше не поднимался. Только рука в жалкой попытке поднять тулово, скрючивалась в локте и распрямлялась. Ещё один напоролся на забытые грабли – всё порывался убрать, а тут гляди–ка, сгодились. Державшуюся на соплях черепушку снесло махом. Скелет опустился на четвереньки и принялся шарить по земле в поисках утраты. Другой налетел на ползающего собрата, рука его прошла через рёбра напарника, и они вместе образовали новый вид пехотных войск нежити. Но, надо думать, эта дрыгающаяся в разные стороны конструкция, а−ля рак и щука, представляет сомнительную силу.

«Всё в порядке, − промелькнула мысль, − мертвяки ничего не сделают. Да при желании, я могу с ними разобраться, не ломая пота!» С подобными мыслями глаза сомкнулись, и незаметно провалился в беспокойную дрёму.

После зелёного мрака, родилось солнце. Дверь и окно были распахнуты свежему ветру. День прошёл, как и вчера, без происшествий. И я всё хорохорился с бесшабашностью отчаянного пьянчуги, которому лужа уже не то что по уши, а по макушку. То есть, захлебнуться хватит. Храбрился, пока светло в небесах. А к наступлению темноты, уверенности поубавилось. Задумался − что же будет нынче ночью?

Крепко спалось, или что ещё − ничему потустороннему случиться не привелось.

Наутро разбудил детский плач. Какой–то малыш всхлипывал из−за двери. Она по−прежнему была нараспашку, но ребёнок находился дальше. Хотел−было позвать, но сдержался.

Навзрыд стенала девочка. Она всё звала на помощь и умоляла ответить. Рядом с топчаном в каменной стене прорублено небольшое окно без стёкол. Приподнялся и увидел.

Девочка плелась по залитой ослепительным солнцем дороге мимо дома к деревне. Лет девяти, в белом платье с длинными, почти по пояс, чернявыми распущенными волосами. Сама ладненькая, да хорошенькая, а какими ещё могут быть девчоночки? Идёт и утирает глазёнки. Смотрит под ноги, вот в другую сторону пошла. Затем обернулась и взглянула.

Сделалось душно. Не знаю, сколько мы смотрели друг на друга. Чем более это длилось, тем явственнее делалось ощущение, что милая девочка безумно−гипнотическим взглядом подчиняла своей могучей воле.

Одновременно клонило в сон и хотелось выйти прилечь на травку. Может, так прохладнее? Пульс всё усыпляло, а внутренний голос кричал, что попадаю в ловушку, и нужно что−то делать.

Я поднял ладонь и ударил по щеке. Шлепок привёл в чувства.

За миг милые черты сменились. О, теперь девочка не выглядела милой и беззащитной. Лицо раздалось жуткой гримасой − губы сложились в ехидную ухмылку с длинными белыми зубами, фиалковые глаза превратились в иссиня−чёрные, а волосы обернулись взъерошенными и пепельными. Руки… лапы по три цепких пальца с крючковатыми жёлтыми когтями – трупы такими разрывать. Куда делись ещё два оставалось гадать. Редуцировали? Во всяком случае, где−то на краю сознания у меня сформировался ответ, но размышлял о другом. Потому что более важная дилемма всецело занимала голову. Да, голову! Один из учителей при бате был уверен, что думаем мы вовсе не сердцем. И я с ним солидарен.

− Ага−а, поп−аался! − зашипела бесовка, и её затрясло от бешенной радости. А голос её, тягучий и флегматичный, мог вогнать любого в дрожь. Как, если научить удава разговаривать, змей бы именно так лопотал.

Тем временем, от девочки не осталось и следа, она окончательно превратилась в ведьму. Куцый саван преобразился из белого платьица, и исчез за границей видимого обзора, какую давало окно. И уже через миг из−за косяка высунулся клочок её путанных на макушке волос. Затем показался бледный лоб в струпьях, морда лица, и пытливые глаза голодного зверя. Плечи, длинные руки. Она медленно, словно кисель, перетекала за порог. Кисти её сжимались и разжимались, будто в репетиции обхвата горла жертвы.

И лишь когда её неведомая сущность переселилась в хату целиком, заторможенность движений уступила дорогу диким рывкам.

Вы когда−нибудь видели, как мангуст расправляется с коброй? Такая картина представляется, глядя, с каким остервенением ведьма бросалась на стены, сметала домашнюю утварь, и громила тут и там. Костыли её едва касались половиц, но на полу оставались глубокие борозды царапин от когтей на ворсистых лапах. Всё−таки летать не обучена, мерещится.

Я молчал, и наблюдал не шелохнувшись. Горшки лежали разбиты грудами черепков, смела с печи чугунок. Лавки подлетали от размашистых ударов и падали вверх тормашками, с утлой бадьи сорвала железный обруч, и с силой зашвырнула в сторону. Кольцо покатилось, ударилось о топчан, и грохнулось. Я пребывал в состоянии активного спокойствия. Ладонь лежала на черене меча, а вопрос вставать и действовать, или ждать, давно перерос из актуального в животрепещущий. А под кожей мышцы ходили буграми. Так велико желание сорваться с места и как следует зарядить кулаком в её поганый рот, полный щучьих зубов в несколько рядов на каждой из трёх челюстей.

Подул резкий ветер. Снаружи о стены ударились обветшалые ставни. Та, что держалась на одной петле, слетела. Кто−то расхохотался и хлопнул в ладоши. То ли наяву, то ли нет. Потому что я уже не соображал, что тут явь.

Меня всего передёрнуло. Всё–таки одно дело − с живыми бодаться. Другое, с эдакой ересью. До коликов хотелось предпринять хоть что−то. Но сдерживался, потому что иногда лучшее, что мы можем предпринимать − ничего.

Не поднимался с постели, а она бестолково сновала по углам. Не могла ничего поделать. Её трясло от злобы и бессилия − рано обрадовалась. Вскоре, как бы невзначай, но с понурой головой и несолоно хлебавши, не оборачиваясь приплелась ко входу, и улетучилась.

Последующие дни принесли такое, о чём и вспоминать жутко. А на восьмой день на в дверном проёме возник силуэт. Явился чёрный человек, и, видимо, только своим видом прекратил мракобесие. Под мышкой он держал пухлый свёрток. Под складками что–то поблескивало.

− Пойдём, − сказал человек и зашагал к речке.

Словно ступая на тонкий лёд, я опустил левую ногу на половицу… затем правую. Осмелел, и двинулся следом.

Он остановился в сени плакучей ракиты. Развернул свёрток, и вынул пару новеньких мечей. Кожанку бросил наземь, клинки взял в руки.

Я замер в семи шагах, слегка повернул голову и поморщился. Как так?

Человек перехватил мечи одной рукой и огляделся. Нахмурил глаза, помотал головой и свободной ладонью. Мол, не о том заботишься. Затем он зашёл по колено в воду и воткнул клинки в песчаное дно. Вышел, и предложил понаблюдать.

Ночью край накрыла буря, и потоком несло поломанные ветви деревьев, и другую растительность. Всё же для верности, чёрный нарезал ивняка, и кинул прутья выше по течению в воду цвета кожаного седла для лошади.

Все былинки и крупные ветви, что касались первого меча, просто и легко перерубались. А второй меч ни одна ветка не касалась. Все проплывали мимо.

− Какой меч научиться ковать желаешь? − спросил чёрный человек.

Я соображал. Оба меча пленяли взгляд. После недельного застоя, голова принялась быстро соображать. Чертовски быстро, чтобы осознать, что это означало. Чудесная кабалистика творилась наяву. Явление несравненно удивительнее, нежели ходячие мертвецы и бесноватая девочка.

− Хорошо бы оба, − ответил я, − но уж если выбирать… Дай подумать минутку. Если предстоит защищать близких – пригодиться меч, разящий врагов в доспехах. А второй клинок хорош лишь в дуэли с заведомо более сильным противником. Пусть будет разрубающий меч.

− Ты зря так думаешь, − ответил чёрный человек. – будто вторым нельзя сражаться со многими одновременно. Но кое−что в твоих словах есть… А, выбор сделан. Разящий меч считаю квинтэссенцией человеческого духа и демона, заключённого в земле. Он может навредить, если возымеет верх над слабохарактерным, им ты способен навредить и соратнику. А может являться верным помощником, если стержень человека, что металл. Слушай же, что для рубящего меча нужны два особых ингредиента, чтобы приготовить сплав, и усилить интуицию хозяина.

Чёрный человек обтёр и завернул клинки, и мы направились через лесистый кряж. До полудня продирались сквозь чащобу осенней растительности, глинистые овраги, редкие опушки, и проникли в те ещё дебри.

Птицы уже улетели, хотя постой! Стук дятла, небольшая жёлтая синичка вспорхнула с ветки клёна. Не такой уж и безжизненный лес. Вот, перешагнул кабанью тропку. На всякий случай повертел головой, отыскивая секача, на что проводник лишь усмехнулся.

Глядь, наполовину оголившиеся деревья, чёрные стволы клёнов и белых берёз, куда забрёл чёрный человек, покрыли сонмы паучьих сетей с размах мужских объятий. На каждой висел мясистый восьминогий. Я подошёл к ближайшему, и поглядел на белый крест поверх чёрного брюшка. Влажные глаза и мощные жвала. Упругие лапки. Хищник!

Свет едва проходил через густые ветви, и хоровод жёлтых, красных, где−то зелёных листьев. Одни висели на деревьях, другие безжизненно опустились на почву. И лишь редкий ветерок создавал какое−то движение: поднимал жухлую с земли, играл листвой на деревьях, и раскачивал пауков на паутинах.

Лесную тишину разрезало шипенье, и под ногами распростёрлось бессовестное множество извивающихся лент. Чёрный человек придержал за локоть, сам приподнял ногу, и пропустил мимо некое подобие кишок. Откуда ни возьмись, вокруг обнаружилось море змей.

Каких только тут не было! И сплошь чёрные – матовые, и изумрудные, и цвета красной охры, в полоску продольную и поперечную, с пигментным жёлтым брюшком. С локоть длиной и толщиной в конский волос, и огромные, чуть не с голень в поперечнике, и разные другие. Все ползли в одну сторону – к неказистому пригорку.

Чёрный человек нагнулся и сорвал пучок трав. Вручил одну травину. А змеи тем временем подползали к холму, и исчезали в растительности и камнях.

− Что за?.. – спросил я. Рука горела огнём, а на ладони вспыхнул огромный кровоточащий порез.

− Тише, − сказал чёрный человек, − боль не та, чтобы помереть.

Свободной рукой, чуть ли не ногтями, взялся за кончик листика, и потянул. Вошедшая в плоть травинка поддалась. Покачивающими движениями потянул зелень, и она вышла вместе со струйками алой влаги.

Рана щипала, и даже во рту примерещился сладковато–металлический вкус. Но теперь я видел, что каждая змейка несла на языке ту же травку. Или дикий зуд от травины и осознание важности происходящего подхлестнули без того разыгравшееся воображение? В любом случае, я уверен, прежде не видел похожих растений. А посреди поляны разрослись клубы диких трав того племени. Как же раньше не замечал?

Человек всё ускоряя шаг, вёл дальше. На каменистом холме с затейливым рельефом, но почти без растительности, взобрались на самую верхотуру. Он шлёпнул ладонью, с зажатой между пальцами травой по выпирающему из груды камней плоскому валуну в форме пальца.

Неведомая сила с грохотом и лязгом разломила скалу надвое, чёрный человек позвал, и сам ступил в сырую брешь. Лишь вошли мы – ход затворился.

Первые мгновения казалось, что окружает кричащий мрак. Сделалось немного не по себе: вдруг сам найти выход не сумею, а чёрный человек решил посмеяться, и навсегда оставить в пещере? Но провожатый суровым хватом держал за рукав, и спокойно спускался вглубь. Я отогнал прочь дурные мысли, как собравшийся в лес охотник гонит прочь мысли о медведе.

Через некоторое время пагоды над головой покрылись блёстками. И чем дальше шли, тем крупнее и ярче становились огоньки. Появилось некое подобие света, даже едва заметная тень.

Я протянул руку к паре особенно ярких самоцвета на великолепной друзе, ухватился за один, и потянул. Камень поддался и выпал. Что удивительно, рубин – так окрестил находку – вроде как подвергли нехитрой огранке.

− Вот ты и получил второй ингредиент – сказал чёрный человек, и не дожидаясь вопросов, закончил, − это глаз змеи.

Камень обдавал жаром. Почуял, что воздуха маловато. И ещё пёрло плесенью, а от стен исходил, холод. Я бы сказал, замогильный.

− А первый? – спросил я.

− Разрыв−трава, − ответил чёрный человек, − камень, как ты понял, вставишь в рукоять. Один самоцвет на клинок, поэтому не бери больше дюжины камней за раз – ровно, сколько сделаешь мечей за год. Разрыв−трава же делает металл тугоплавким, гибким и несусветно прочным. Её нужно совсем немного, хватит и одной травинки на много клинков.

− Почему именно дюжину? − спросил я.

− На меч уйдёт месяц, не меньше. За год ты сделаешь не больше двенадцати, − сказал человек, − простая арифметика, и ёж сосчитает. Но нам нельзя затягивать.

Я наковырял ещё камней, человек наблюдал. И чем больше ковырял, тем пасмурнее становилась его физиономия. Но мрачный человек молчал.

− Идём? – предложил я. И мы пошли обратно.

Чёрный коснулся разрыв−травой серого камня, и скалы раздались, выпуская на волю своих грабителей.

В следующую секунду обдало таким тёплым цветочным ароматом и другими чудесными запахами, что от удивления застыл на месте.

Зелёная листва, пчела пролетела перед носом. Так и есть, весна.

− Прийти сюда ты можешь раз в году, − сказал чёрный человек, − в день танца змей. Погребён будешь в каменном чертоге всю зиму. Мечи же свои давай лишь людям достойным. Потому−как каждый меч должен окупить отнятый глаз спасением невинной жизни, иль иными достойными деяниями. Секретную траву никому не указывай, кроме ученика, что будет достойным тебя. Ты же сможешь постоять за секрет, поэтому и поделился тайной. Теперь прощай, друг.

Чёрный человек пожал руку, развернулся и без оглядки зашагал в глубь леса. Я же пошёл в другую сторону, к селению. И никогда наши пути уже не пересекались.

Дом оказался пуст, только растащили мелкую утварь, и пропали заготовки. Для мальчугана и обломок ножа – вещь! Ну что же, пусть так.

− Пора браться за дело, − сказал я, и вынул из напоясной сумки красный камень.

С годами открылось обилие секретов. Как при варке стали, вместо древесного угля, добавить в железную руду толоконного рога быка. Или насыщать поверхностные слои брони золой для придания износостойкости и прочности. Закалять металл не одной лишь водой, а сложной системой воздушных ходов, или в масле. Но лучшие мои клинки всегда украшали красные камни, неизвестные ни одному ювелиру королевства.

***

Подкрался вечер и пламенел закат. Но воздух ещё дребезжал от зноя, и сделался подёрнутым дымкой, будто колдовское видение. Путники внимательно слушали. Стефан, мастер−кузнец, окончил рассказ.

В это время вошла девчушка с горшочком. Оттуда приятно пахло картошкой, луком, и запечённой рыбой.

− Деда, − позвала веснушчатая малышка, − бабуля говорит, ты, верно, припозднишься с работой.

− Спасибо, − сказал старик.

Девочка поставила горшочек, сама шмыгнула во двор. А в избу влетела рыже–чёрно–белая мурлыка. Умастилась в углу у лавки, и взялась вылизываться. Не иначе, стрескала самую неудачливую полёвку из мышиного семейства, поселившегося где–то у закромов.

− Да, − сказал знатный человек. Его прищуренные глаза горели ярким белым пламенем, и отчего−то не мигали несколько минут. Мигали же они прежде? − да… У вас уже внуки, а вы всё что−то ищете, изобретаете…

− А как так вышло, − спросил второй человек в государстве, − что посторонним людям, хотя один и назвался правителем, взяли и раскрыли всю подноготную?

− Дело в том, − ответил Стефан, взял чарку, и сделал два глубоких глотка браги. Утёрся рукавом. Живые глаза старого мастера озорно блеснули. По−молодецки, как встарь, − что, хотя прошло много лет, и рядом сидят белые люди, но я же не слепец!

На строгом лице правителя наметилась добродушная усмешка. Кузнец продолжил:

− Я так и не разгадал секрет второго клинка. Может, теперь пришло время поведать тайну, покрытую мраком, и завёрнутую в загадку? Что скажешь, страшный человек?

− Да будет так, − ответил правитель.