Где-то далеко-далеко во Вселенной есть крошечный мир, что летит на сотнях огромных воронов. Упряжка красноглазых птиц с бешеной скоростью и с оглушительным карканьем несёт за собой маленький островок земли. На нём живут люди, у которых на всех лишь одна тень. И тот, кто владеет тенью, способен, управляя этой чёрной сворой, проникать в любую точку Вселенной и в любой из множества существующих миров.

Каждые тринадцать лет люди проводят ритуал инициации, где тень выбирает своего владельца.

 

***

Наступила ночь о трёх великих лунах. Подули ветра с трёх сторон. Закаркали вороны на три голоса.

В огромной священной пещере Атту, едва освещённой бликами ритуального костра, собралось всё племя в две сотни человек для участия в великом ритуале. Пришли мужчины и женщины, дети и старики. Их чёрные глаза хищно поблёскивали в тусклом свете костра и факелов.

Нэргуй не переставая вертел курчавой головой, переводя взгляд с одного затылка на другой. Свет костра почти не достигал того места, где стоял мальчик, и у него уже пропала всякая надежда хоть что-то увидеть.

Мать сжимала ладонь Нэргуя слишком крепко, отчего мальчик невольно морщился и ойкал, но мать не замечала этого. Она была сама не своя, рассеянно теребила пояс и смотрела в пол. А Нэргую очень хотелось пробраться к самому костру и увидеть происходящее поближе. Он пытался выдернуть руку и канючил, что им положено стоять в первых рядах. Но мать словно не слышала и всё больнее сжимала его онемевшую ладонь.

Нэргую это порядком надоело, и он, не в силах больше терпеть, сделал вид, что сдался, расслабил потную ладошку, а потом ловко выдернул её из цепких пальцев матери и быстро проскочил сквозь толпу поближе к костру. Пусть позже мать жестоко накажет его за непослушание, но ведь ритуал бывает раз в тринадцать лет и, значит, это стоит того, рассудил он.

Но тут же Нэргуй пожалел о содеянном: смотреть оказалось не на что. В центре пещеры горел огромный костёр. Вокруг него полумесяцем стояли соплеменники и глазели на испещрённую никому не понятными письменами стену, только и всего. Самое интересное, что тут было, – три барабанщика с трёх сторон от костра, но и они просто сидели, прикрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону.

Нэргуй увидел, что мать протиснулась в первые ряды и манит его. Но он сделал вид, что ему хорошо именно здесь.

Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, но вскоре его совсем одолели скука и усталость. В конце концов он стал серьёзно опасаться, что если ещё раз зевнёт, то рискует поймать духа сна прямо во время ритуала.

Видимо, Нэргуй всё-таки задремал…

Тук-тук-тук!

…потому что нарастающий барабанный бой…

Бам-БАм-БАМ.  

…заставил мальчика вздрогнуть и резко распахнуть глаза…

И увидеть, как прямо из костра выходит Главный жрец.

Нэргуй ощутил поднимающуюся в теле волну, которая вторила барабанам. Его ладони и ноги сами начали отбивать ритм.

Главный жрец воздел руки к потолку пещеры и три раза каркнул вороном.

От входа в пещеру донеслось ответное карканье.

Толпа расступилась, слегка склонив головы. Барабаны затихли. Наступила оглушительная тишина.

Невыразимо отчётливо послышались гулкие шаги. Двое жрецов вели сквозь толпу женщину. Платье висело на ней изодранными лохмотьями, едва прикрывая наготу, руки и ноги были в ссадинах и грязи, будто она карабкалась по острым камням гор Атту. Глухое отчаяние застыло в её искажённых чертах.

Её вид заставил юное сердце Нэргуя сжаться от неведомого прежде неясного чувства.

Нэргуй узнал её – эта женщина приходилась сестрой его матери. Однако видел он её редко, всего пару раз в год. Она постоянно где-то пропадала, а когда приходила в селение, то все её избегали, и даже мать сторонилась и общалась с ней как с чужой.

Нэргуй знал, что говорить с Безымянной недозволительно и разрешается только близким, и то лишь иногда. Но почему так, не задумывался. Он не особо вдавался во взрослые дела – у него была куча своих.

Но сейчас… Сейчас к этой женщине, так похожей на его мать, он ощущал сочувствие. И не мог понять, отчего же она не нарядна и не весела. Ведь сегодня день великого ритуала!

Сестра матери шла, спотыкаясь, опустив голову, и люди тоже, словно стыдясь происходящего, не поднимали глаз.

Но вдруг она вырвалась из рук жрецов и, подбежав к его матери, упала ей в ноги и со слезами обняла её колени.

– Помоги! – взмолилась она. – Мы же сёстры! Не дай им сделать это со мной!

Но мать отвернулась.

Жрецы схватили дико сопротивляющуюся Безымянную, из уст которой летели страшные проклятия, и быстро потащили к костру.

Толпа стала смыкаться, словно затягивая рану.

Женщину подвели к Главному жрецу, который стоял у самого огня с небольшим кинжалом в маленькой, почти женской руке. Его спокойное благожелательное величие в противовес безумной истерике Безымянной внушили Нэргую уверенность, что его тётя сама разгневала чем-то племя и навлекла на себя наказание, которое не хочет принимать достойно.

– Отдай мне свой глас, дабы мы его слышали, Безымянная! – торжественно произнёс жрец.

Она отрицательно мотнула головой, плотно сжав зубы.

– Отдай! Твой голос отныне принадлежит народу!

Женщина упрямо качнула головой.

– Значит, народ сам возьмёт то, что ему причитается! – с горечью покачал головой жрец.

Он махнул рукой, и возле Безымянной возник третий жрец, который ловко разжал рот сопротивляющейся жертве.

Главный жрец, не обращая внимания на визг, исходящий, казалось, из самого сердца и продирающий до костей, одним движением отрезал женщине язык и положил его в хрустальный ларец.

Снова в ушах Нэргуя звучали барабаны, и, несмотря на ужас происходящего, он ощущал возбуждение и оцепенение.

Женщина потеряла сознание, что облегчило её дальнейшую судьбу.

Над костром уже установили огромный вертел, к нему привязали обессиленное тело жертвы и стали жарить его, словно то был не человек, а дичь.

Пока сестра матери готовилась над горячими углями, люди пели ритуальные песни и танцевали ритуальные танцы. Они вдыхали дым веселящей травы и пили дурман-воду.

Мать, поддавшись общему безумному веселью, уже не обращала внимания на Нэргуя, а он, в сладостном экстазе, никогда прежде не ощущал такого счастья.

– Да начнём вкушать плоть! – торжественно объявил Главный жрец.

Каждому был дан кусочек от тела жертвы. Жрецам глаза, уши и нос. Вождь племени и все его приближённые смогли полакомиться мозгом. Жена, дети вождя – сердцем. А остальным уж как повезло: кому кусочек мяса, кому желудок, кому печень, а кому и потроха могли достаться. Нэргую достался палец.

Когда люди насытились, то, притихшие, они все уселись в полукруг перед костром спиной к выходу и лицом к огромной стене, испещрённой тайными символами. Сидели они тоже иерархично, по степени важности в племени.

Главный жрец вышел с хрустальным ларцом к костру.

– Да узрим мы то, что видела Безымянная женщина! – с этими словами он бросил язык в огонь.

Костёр зашипел, зачихал, разросшийся язык его лизнул потолок пещеры, но вдруг, словно застыдившись, скромно опал к самой земле.

На стене выросла горбатая уродливая тень ворона. Но уже в следующий миг тень приобрела краски, налилась цветом и звонкими голосами. Пред заворожённой публикой замелькали картины иных миров. Тут были и миры крылатых людей, и эльфов, и гномов. И музыка… Дивная музыка, что есть суть каждого мира, звучала в ушах пленённых зрителей.

Однако всему приходит конец, костер испуганно чихнул, словно поперхнулся, очередная картина дрогнула и потеряла свой цвет и контур. На сцене снова появилась горбатая уродливая тень ворона, и костёр зашипел его хриплым жутким голосом.

– Вы хотели услышать историю? Всё ещё хотите историй? Жадные до историй ненасытные существа! –  распалялся голос в костре. – Нет, больше я не расскажу вам историй, потому что я сам есть история. Я вольюсь в ваши уши, носовые и глазные полости, поглощу ваш разум, и вы сами станете частью меня. Хотите ли вы стать частью меня? Кто из вас на это решится?

Публика испуганно отшатнулась от страшной тени. Лишь семилетний Нэргуй, затаив дыхание, наклонился чуть вперед, но цепкие руки матери тут же подтянули его к себе.

– Ты маленький человек?! – Тень оторвала свою костлявую лапу от стенки пещеры и потянула её к мальчику.

– Нет, – одними губами прошептала мать Нэргуя, закрывая его трясущейся рукой. – Я, – пряча сына за спину, отчаянно крикнула она.

Лапа Тени дрогнула, решая, кого взять.

Нэргую вдруг стало очень страшно. Он зажмурился и затаил дыхание. Будто что-то ледяное скололо ему виски.

Издалека слышались заунывные голоса соплеменников. Он распахнул глаза и увидел, как всех их корёжит в страшных конвульсиях. Лишь мать в ужасе смотрит на своего сына.

Нэргуй все понял: отныне его мать – Безымянная носительница тени, и через тринадцать лет её участь будет точно такой же, что и у её сестры.

 

***

По небу судорогами пробегают волны лохматых туч вперемежку с пушистыми облаками.

Нэргуй внимательно наблюдает за противостоянием в небе между темно-синим и молочно-белым, которые скручиваются в единую субстанцию, образуя воронку. В руках у него длинная замысловатая верёвка с крюком на конце. Верёвка сплетена из золотистых лучей вперемешку с чёрными, липкими, словно разжиженными, драными нитями.

Нэргуй медленно в такт движению воронки в небе раскручивает эту верёвку над головой. Все быстрей кружатся ошмётки черного и белого, и вместе с ними набирает скорость верёвка.

Вскоре верёвка с крюком на конце стала напоминать золотистую молнию над головой Нэргуя. Наконец парень резко отпустил её, выбросив руку вверх.

Крюк полетел к самому центру воронки в небе. Он летел все выше, выше, пока не врезался с оглушительным треском в самый центр небесной бури.

Воронка перестала крутиться и застыла, будто раненная в самое сердце.

Нэргуй усмехнулся, конец веревки свисал перед ним обессиленным золотым лучом.

Парень подтянулся и стал карабкаться вверх по верёвке. Он лез всё выше, пока не достиг места, где крюк пронзил небо. Там зияла дыра.

Из последних сил Нэргуй оттолкнулся от края туч и облаков и, задержав дыхание, прыгнул в эту дыру.

Дыра тут же затянулась. Крюк, будто лишившись опоры, беспомощно полетел вниз. Верёвка, коснувшись земли, погасла, свернувшись чёрным мотком, и вскоре растаяла.

Тело Нэргуя почувствовало сопротивление, он сделал пару рывков руками и вынырнул на поверхность, жадно глотая воздух.

 

Три года до ритуала

 

Нэргуй проснулся на берегу озера. Все тело ныло от изнуряющих тренировок, которыми он изводил себя каждый божий день. И ещё эти вечные несуразные сны, преследовавшие его все десять лет после того ужасного обряда, вконец вымотали, лишая последних сил.

Он широко зевнул, потянулся, борясь с желанием ещё поваляться на теплом песочке, под красными лучами солнца. А во сне ему, бывало, снилось жёлтое солнце.

Он тряхнул головой, отгоняя от себя эти странные видения.

Кто-то совсем близко вздохнул, и Нэргуй почувствовал, как его мышцы тут же обратились в камень. Он, словно кошка, бесшумно поднялся и нырнул в кусты – годы тренировок не прошли даром.

Но его предосторожность оказалась напрасной, у озера сидела Арвай и любовалась собой в зеркальной глади воды.

Нэргуй подобрался поближе и увидел её отражение в воде.

Голубые глаза Арвай смотрели из водной глубины заискивающе лукаво.

– Ну, разве я не хороша? – улыбалась она себе. – Разве не прекрасен мой стан и моя улыбка? О, как я хороша! Не пойду я за кого попало…

– Так тебя никто и не позвал ещё, –  насмешливо заметил Нэргуй.

Девушка вздрогнула от неожиданности и залилась краской стыда.

– Нэргуй… –   прошептала она, как бы про себя и, не обернувшись, кинулась бежать прочь.

Её провожал громкий обидный смех.

Вообще-то нельзя сказать, что Нэргуя это сильно рассмешило. Однако он считал, что смех заденет Арвай и пойдёт на пользу её чрезмерной спеси.

Едва девушка скрылась, Нэргуй попытался выбросить её из головы, но удалось это ему не сразу.

Арвай сильно похорошела за последний год. Эта голубоглазая девушка принадлежала к отдалённому племени, неизвестному в его поселении, и внешне сильно отличалась от его соплеменников. Он встретил её после ритуала на озере, десять лет назад, когда выбежал из пещеры в слезах от страха за мать. Не видя ничего вокруг, он впервые оказался здесь, и они стали друзьями. Он доверил ей своё горе, и они вместе придумывали, как спасти мать Нэргуя. Всё это были детские планы, которые сменяли друг друга, как листья на деревьях.

Она же показала ему иную жизнь, привела его в своё племя, где люди жили иначе – без постоянного страха, свободно и весело. Каждый занимался тем, что его душе было угодно. Вечерами они жгли костры, пели песни, играли на музыкальных инструментах, танцевали… И не привязывали себя к одному месту, а бродили по равнинам и лесам.

Арвай ничем не уступала мальчишкам: лазала по деревьям, удила рыбу, плавала в озере, бегала и кидалась шишками. Нэргую было с ней весело. Арвай была смелой, дралась со своими друзьями, за то, что они дразнили Нэргуя чужаком. И хоть Нэргуй так и не смог стать своим в её племени, благодаря ей никто не смел его задирать. По крайне мере она так думала, а Нэргуй не возражал.

Однако, когда Нэргую исполнилось тринадцать, девочка исчезла. Он искал её повсюду, но не мог найти. Видно, их кочевое племя решило сменить место стоянки и отправилось дальше, чем обычно.

Кроме неё у Нэргуя друзей так и не завелось: в родном племени его сторонились, после того как его мать стала Безымянной, да и он не желал заводить дружбу с теми, с кем готовился воевать.

Однако и мать отдалилась от него. Поэтому словами он мог перекинуться разве что с лесными зверями. Он удивлялся тому, что ещё не одичал. Порой находило такое одиночество, что начинал волком выть.

Через четыре года Арвай вернулась, но вернулась другой, больше она не лазала по деревьям, не желала идти на охоту и удить рыбу. Вела себя немного надменно с ним, чуть что краснела и говорила отрывисто и неохотно. Она больше не звала его к себе в гости.

Нэргуй не понимал причину этой перемены, ему было обидно, но он уже привык быть один. В одиночестве есть своя сила и свой дар. А сила была ему очень нужна.

Только показав силу, он сможет победить эти страшные суеверия и предрассудки, царящие в его племени. С возрастом Нэргуй понял, что всё, что он видел в пещере, являлось лишь иллюзией, вызванной веселящей травой и дурман-водой. Лишь вкушение человеческой плоти бедной его тётушки было во всём этом действе реальным кошмаром. Он до сих пор помнил вкус её мяса. В пальце оказалось много хрящей и совсем мало плоти, но вкус ему тогда понравился. Сейчас же его начинало мутить при одном лишь воспоминании.

Забредая так далеко, как никто из соплеменников не решался, он понял, что мир их шире, чем думается в племени. Он учился у этого мира и готовился к битве с теми, кто боялся выйти за границы изведанного.

Он часто следил за животными, перенимая их повадки. Слушал ветер и птиц. Мастерил сети и капканы. Охотился. Лазал по горам. Плавал в озере. Упражнялся с копьём. А главное, он знал рецепт волшебного порошка, который мог усиливать огонь и делать взрывы. Этот рецепт ему привиделся во сне. В горах он нашёл всё необходимое. На это ушло много времени, но порошок работал!

 

***

Нэргуй шёл по словам. Стоило ему ступить на очередное слово, как его суть проникала в сознание, он видел его историю от рождения до смерти и нового перерождения в другом слове. Слова строили свои поселения – предложения, которые порождали могучие цивилизации – тексты.  Эти цивилизации переживали то свой расцвет, то закат.

У каждого слова свой неповторимый характер: с некоторыми Нэргую было приятно иметь дело, а некоторые вызывали отвращение.  В одних цивилизациях он гостил с интересом и радостью, а из других – едва успевал уносить ноги.

Нэргуй чувствовал, как вся сила этих слов струится сквозь него и часть этой силы остаётся с ним.

 

Два года до ритуала

 

Нэргуй открыл глаза. Голова была тяжёлая.

Он бесшумно выбрался из своего жилища. Его встретил вечно унылый пейзаж – хмурое небо и пронизывающий до дрожи ветер. С трёх сторон серые остроконечные горы брали за горло своим мрачным пленом. А с запада угрюмо возвышался лес с мощными елями, которые чёрно-зеленой полосой наступали на пятачок земли.

Родное поселение показалось ему как никогда убогим, а жители с их иссохшими телами и лицами – жалкими. Они ходили, словно тени, сгорбившись от постоянных ветров и голода.

Нэргуй часто приносил с охоты дичь, а с рыбалки рыбу. Он пробовал уговорить других парней пойти с ним на охоту или рыбалку. Но тщетно.

Они молчали, пряча глаза, и смотрели на него как-то странно, спешили уйти прочь.

Эти трусливые предрассудки выводили Нэргуя из себя, и он торопился скрыться в лесу.

Люди его племени даже семьи заводили лишь с разрешения Главного жреца. И детей – тоже с его разрешения. Якобы в племени не должно было быть больше двух сотен человек.

У Нэргуя создавалось ощущение, что даже чихают эти люди только с ведома глупого старика.

Ему хотелось покинуть это опостылевшее место. Но один уйти он не мог, а мать на все его уговоры молчала, потупив взор. Видно, она считала, что долг Безымянной – умереть на костре.

До ритуала оставалось два года. И Нэргуй давно уже был готов к нему.

Главный жрец и соплеменники получат свой ритуал и свои жертвы. Многие погибнут, но он никого не жалел. Он покажет этим глупцам настоящий обряд и уйдёт с матерью из племени.

Как только всё закончится, он мечтал поселиться вместе с матерью в племени Арвай. Однако, когда он об этом заговаривал, Арвай лишь качала головой и уходила от ответа.

Вообще, с тех пор как она вернулась, он так и не был приглашён в гости в её селение. А гордость не позволяла Нэргую самому напроситься к ней.

Постепенно они вновь сблизились с Арвай, но совсем иначе, чем это было в детстве. Нэргуй ощущал с ней совсем другую связь, не только дружескую. Нечто намного большее. Он с нетерпением ждал встречи, она постоянно была в его мыслях, в его поступках, в его планах.

Арвай же осознала свои чувства намного раньше, отсюда были эта робость и смущение.

Нэргуй очень хотел сделать её своей до конца, до самой глубины её глаз, но приходилось ждать. Как только он спасёт мать и они с ней сбегут из поселения воронов, он придёт в дом Арвай и попросит у её родителей руки их дочери. Это было самым заветным его желанием – жениться на Арвай. Он мечтал касаться её как муж, мечтал о сыне, об их общем доме. И это томление, это ожидание иногда сводило с ума. Но у него была цель, и он должен был сначала справиться с ней.

 

***

А люди там жили на деревьях и носили за спиной крылья, которые открывались, как только рождались мечты. И тогда они летали прекрасными птицами в своих розовых небесах.

И Нэргуй летал над их миром. Летал соколом и видел чудеса. Он строил вместе с ними воздушные замки из мечтаний и растворялся в них.

В мечтах заключалась огромная сила, способная рушить и создавать. Но мечту нужно строить ясно, складывать её, словно пазл из маленьких кусочков, иначе мечты создают нечто корявое, склонное разрушаться и разрушать.

Нэргуй учился точности, учился терпению, вере.

И только когда он перестал пытаться перемахнуть через ступени, его мечты обрели силу, которая ему была нужна.

 

Год до ритуала

 

Арвай сплетала свои золотые волосы в толстую косу, но стоило ей только закрепить косу лентой, как Нэргуй вновь распускал тяжёлые шелковистые пряди. Она смеялась, шлепала его по руке и снова терпеливо пленяла свои волосы.

Он сидел рядом с Арвай, вдыхал её запах. От нее шло тепло летнего дня, отчего у Нэргуя по телу бежали мурашки, и он не мог не улыбаться от переполняющего его счастья.

Они не говорили ни слова, им уже не нужны были слова для того, чтобы понимать друг друга.

Однако Нэргуй не мог не заметить, как последнее время лицо Арвай омрачает печаль. Как она всё чаще уходит в себя. Как всё больше замыкается, становясь молчаливой, пытаясь скрыть от него грусть.

– Ты могла бы мне рассказать, что тебя беспокоит, – тихо сказал он, осторожно коснувшись её руки.

– Я просто… – она запнулась и опустила глаза, – просто переживаю, этот день, совсем близко, и мне страшно. Понимаешь?

– Тебе нечего бояться. Бой будет коротким, и я одержу победу. А потом мы с матерью уйдём оттуда как можно дальше. Присоединимся к вашему племени. Я женюсь на тебе.

Он осторожно дотронулся до её лица, развернув его к себе. В глазах её стояли слезы. Она уткнулась ему в плечо и зарыдала.

Нэргуй этого никак не ожидал и растерянно гладил её по спине, не зная даже, что ему делать.

– Конечно, – шептала она сквозь всхлипывания. – Конечно, ты вернёшься ко мне. Ты придёшь к моим родителям и попросишь моей руки. А потом мы отправимся бродить по миру. Мы не станем строить домов, наш дом будет открытое небо и земные просторы. А потом у нас появится мальчик. Он будет таким же, как ты, смелым и умным, и таким же, как я, красивым.

– Эй, я тоже красивый! – возмутился Нэргуй.

Она засмеялась.

– Ты знаешь, я буду ждать тебя, – серьёзно сказала она и заглянула в глаза Нэргую.  – Всегда. Чтобы ни случилось. Я останусь тебе верна. Тебе одному во всех возможных мирах. Я буду ждать тебя всегда.

– Я тоже, я обещаю тебе!

– Тогда останься со мной, возьми меня за руку и пойдём со мной к моим родителям. Не возвращайся туда, – скороговоркой зашептала она, крепко схватив его за руку.

– Но ты же знаешь, я не могу! Там моя мать! – горячо возразил Нэргуй.

Арвай, застыдившись, опустила голову.

– Да, я знаю, знаю… Прости, что я попросила тебя об этом. Просто в этом огромная разница между твоей верностью и моей.

– Что ж, по-твоему, я не такой верный?!

– Нет. Просто для меня быть верной себе значит быть верной тебе. А для тебя быть верным себе значит быть верным своим клятвам, своему дому и своей судьбе. И там меня нет!

– Арвай, всё это не так, и через год ты сама это поймешь. Мы будем вместе, – сказал он, поднял маленький камушек и, размахнувшись, бросил его в озеро.

Камень, красиво прошагав по воде три раза, шлепнулся где-то на середине и медленно пошёл на дно.

– Хорошо, если всё будет по-твоему, – откликнулась Арвай. – Что ты думаешь насчёт того, что я доплыву до того берега раньше тебя? – Тон её изменился, стал шутливым, и она, пользуясь тем, что Нэргуй не ожидал такой быстрой перемены настроения, стремительно нырнула в воду.

Он ухмыльнулся и скользнул за ней.

 

***

Воздух дрожал от напряжения. Его разрывали снаряды и крики людей.

Бой шёл уже не первый час. Нэргуй оглох и ослеп от бесконечных вспышек.

Какая страшная война.

Он тащил раненого бойца в укрытие. Пули свистели над головой, грязь мешалась с кровью. И разум, затуманенный кошмаром, метался в хрупком теле в поисках спасения.

От усталости дрожали руки, пот заливал лицо. И казалось, что смерть – это единственный выход из этого ада.

В небе засвистели истребители, очищая землю от лишних людей.

Нэргуй лёг и просто стал смотреть в пылающее небо.

Это оружие! Это сила! Он знал теперь, как это работает и какая непосильная плата за всю ту мощь, которое оно в себе несёт.

И даже благая цель через это оружие обращается в нечто ужасное.

 

Ритуал

 

Нэргуй с трудом разлепил глаза, чувствуя, что он весь мокрый, и не только от пота, но, к своему стыду, и от собственной мочи. Он встал со своей циновки, мечтая о том, чтобы помыться. Но в племени воду тратили только на питьё. И он вынужден был лишь переодеться.

Оставалось три дня до ритуала. Нэргуй везде расставил ловушки из горючего порошка. Выбрал место, где он сможет атаковать из лука жрецов и вождя с приближёнными.

Нужно было теперь увести мать подальше от всего этого – в безопасное место.

Он планировал сделать это в последний момент.

Он слышал, что многие Безымянные пытались скрыться перед ритуалом, но Главный жрец с помощью кинжала мог призвать их к себе, в какой бы точке Вселенной они ни находились.

Нэргуй считал это очередной байкой для устрашения населения.

Он очень хотел поговорить на прощание с Арвай, но девушка, как назло, пропала. Она не появлялась на их заветном озере, он не встречал её ни в поле, ни в лесу. Он не мог даже найти место стоянки её племени.

Она исчезла, и это выводило его из себя.

От мысли, что, возможно, его убьют и он её больше никогда не увидит, в груди холодело. Хотелось поговорить с ней на прощание! До боли хотелось.

Зато он смог уговорить мать сбежать. Её покорность была какой-то вымученной, но Нэргуй думал, что стоит ей оказаться в безопасности среди нормальных людей, и она поймёт, всё поймет, что ей незачем умирать так глупо, что мир шире, чем она думает, что не нужно постоянно бояться.

Он разбудил её, когда в племени затих последний шорох. Под покровом ночи они пробрались в лес и побежали.

В лесу, несмотря на свет почти уже созревших трёх лун, было темно и тихо. Ели стояли плотно, и влажный, пропитанный их запахами воздух казался густым и вязким.

Беглецы всё глубже погружались в тёмный лес. Но мать, как ни старалась, безнадежно отставала от сына, всё время спотыкалась, её сбивчивое тяжёлое дыхание и громкие охи вынуждали Нэргуя то и дело сбавлять темп.

Её неподготовленность к таким пробежкам он не учёл в своем плане. В итоге приходилось останавливаться передохнуть. Нэргуя тревожило, что до рассвета они явно не успеют к озеру. А матери, судя по тому, как она озиралась, так далеко не приходилось забредать.

Совсем другим был отец Нэргуя, который любил гулять с мальчиком по лесу, хотя и он не осмеливался доходить до озера. Нэргуй помнил его смутно, так как отец умер от ветров и недоедания. Но он хорошо помнил эти долгие прогулки в лесу и то, как считал этот лес необъятно большим.

Наступил рассвет, они перешли на шаг. Мать едва могла двигать ногами и с мольбой смотрела на сына, не решаясь попросить о привале, но и не в силах продолжать путь.

– Давай, мам, осталось чуть-чуть, мы почти на месте, – подбадривал он её.

Но вскоре стало очевидно, что идти больше она не может.

Тогда, несмотря на все возражения, Нэргуй взял мать на спину.

Она оказалась легкой, как пушинка, и они быстро добрались до места, где лес должен был закончиться, но деревья вдруг встали на их пути плотной стеной.

Он пытался протиснуться сквозь них, но тщетно.

Тогда Нэргуй стал колотить по ним припасённой дубинкой, но и это не помогло.

Он залез на дерево, пытаясь с его вершины определить, что за чертовщина творится, но никакого озера за деревьями не увидел.

Небо чёткой линией смыкалось с кронами елей, и до горизонта как будто можно было дотянуться, но и это ему не удалось.

Он посмотрел в сторону дома. К его изумлению, никто не спешил им вдогонку.

Нэргуй слез и растерянно посмотрел на мать.

– Всё, сынок, на этих деревьях наш мир заканчивается, – сказала она. – С другой стороны три горы Атту, а с этой – великий лес. Таков наш мир, не разбежишься.

– Почему они не бегут за нами? – ощущая себя глупцом, спросил он.

Жуткая догадка шевелилась внутри.

Лицо матери, полное какой-то муки и горя, лишь подтверждало это подозрение.

– Им нет нужды бежать. Когда придёт время, Главный жрец сам призовёт тебя, сынок. Все Безымянные пытались убежать, но никто не смог, – прошептала она, потупив взор.

Нэргуй замер, словно поражённый громом.

– Но…

И тут он почувствовал, что его потянуло назад. И вот он стоит уже не с матерью в лесу, а один, перед Главным жрецом в клетке для жертв, в небольшой пещере, что находилась рядом со священной пещерой горы Атту. По краям клетки стояли жрецы с копьями наготове.

– …но как?! – прошептал Нэргуй, глядя в чёрные глаза Главного жреца.

– Так устроен наш мир. Жрец связан с жертвой и может призвать её в положенный час.

– Это ерунда. – Нэргуй схватился за прутья. – Где моя мать?!

– Вечером начнётся обряд. Будь готов, – ответил Главный жрец, в голосе его было сочувствие. – Такова участь всех Безымянных, – вздохнул он.

—Что ты хочешь со мной сделать?! – закричал он. – Объясни мне!

– А разве ты сам не догадываешься, мой друг? Наш мир убог и мрачен. Мы все живём в унынии под серыми небесами, впроголодь. И лишь один избранник из всех нас способен уйти из этого проклятого места, увидеть нечто прекрасное. И у нас есть возможность раз в тринадцать лет узреть то, что видел Безымянный всё это время. За это все мы платим большую цену, но таковы законы нашего мира. И если их нарушить…

– Что будет, если их нарушить? – словно цепляясь за соломинку, закричал Нэргуй.

Главный жрец вздохнул.

– Однажды закон нарушили, – тихим голосом стал рассказывать он. – Люди не захотели приносить в жертву Безымянную, с которой все племя за тринадцать лет очень подружилось и прониклось к ней любовью и уважением. Жертву не принесли. И на племя обрушился гнев воронов. Дар Безымянной исчез. Но вкусив иное, нашей жизнью жить она уже не могла, и вскоре она покончила с собой. Голод обрушился на племя, ибо раньше пища проникала к нам из иных миров, ворота в которые открывали Безымянные. За год племя уменьшилось вдвое. Пока мой прародитель не выкопал из земли тело Безымянной, не вырезал ей остатки языка и не провёл обряд. И тогда вороны смилостивились над нами и вернули нам Тень. С этих пор обряд исполняется всегда. С этих пор обращаться со словами к Безымянным запрещено, ибо мы тринадцать лет привыкаем к мысли, что это жертва. Это знает каждый в племени, достигший двенадцать лет, ты был слишком юн, поэтому не знал всего.

Главный жрец подошел к клетке Нэргуя вплотную и, крепко сомкнув свои маленькие руки на перекладине, приблизил изрезанное морщинами лицо к лицу Нэргуя.

Юноша посмотрел в глаза палачу и вздрогнул. Глаза были мёртвые, выжженные смертью, будто этот человек умирал несколько раз.

Нэргуй привык ненавидеть Главного жреца, но в этот миг его ненависть пошла тысячей трещин и разлетелась, больно ударив его острыми осколками.

Он отшатнулся, с губ сорвался болезненный рык.

– Обычно Тень не выбирает преемником ребенка. – Главный жрец будто просил прощения у Нэргуя.

Как он смел просить у него прощения?!

Нэргую нужна, нужна была эта ненависть, чтобы бороться! Но ненависти больше не было. Он ответил на извиняющий тон старика презрительным взглядом.

– Всё племя скорбит. Мне очень жаль, но ты прожил невероятно яркую жизнь. Ни одному из нас этого не дано, – ласково улыбнулся ему Главный жрец.

– Почему я?! – побелевшими губами прошептал Нэргуй.

–  Когда мне было пятнадцать и мне пришлось принести свою первую жертву, я тоже задавал себе этот вопрос, – покачал головой жрец.  – Но знаешь, когда сейчас я стою перед своей последней жертвой, когда я смотрю на своего сына, которому предстоит стать Главным жрецом, вопрос у меня возникает другой. Кем бы я хотел видеть себя и своего сына? Жертвой или жрецом?

Он развернулся и пошел прочь, сгорбившись, как-то вдруг резко состарившись, а Нэргуй все смотрел ему в спину.

Мысли лихорадочно кружились в голове. У него есть порох, катапульты, кругом расставлены ловушки. Он по-прежнему может остаться в живых. Он накопил столько силы, а жрец, возможно, лжёт ему.

Возможно, есть, есть ещё шанс выбраться.

Он ходил по клетке, как разъярённый зверь. Он видел, как убивает жреца, как взрывается огненный песок, как он бежит прочь, бежит… И натыкается на стену в лесу.

От страшного осознания у Нэргуя заложило уши. Он остановился и сел, обхватив колени руками.

Нет, нет, такого просто не могло быть, что всё это время он был Безымянным и даже не подозревал об этом!

Только теперь Нэргуй понял, что вся широта пространства вокруг ему лишь казалась, что их мир – бесконечно мал и ограничен лишь его родным племенем и бежать некуда. Что странные сны – это не сны вовсе, а череда путешествий. А всё, что он считал ложным, – правда. А то, что считал правдой, была правда не его мира.

Вся его жизнь была бессмыслицей.

Но Арвай… У него была Арвай.

По телу пробежал холодок.

Арвай принадлежала не другому племени, а к иному миру, и она знала это.

Он не увидит её больше никогда, чтобы он ни сделал.

В глазах защипало.

Она знала и не сказала ему. Догадалась и не сказала.

Он сглотнул ком. Он её больше никогда не увидит, а она так и останется ждать у озера, где их вселенные пересеклись. Ждать, зная, что это бесполезно.

Как бы ему было легче знать, что она не ждёт.

Время пришло, и жрецы повели его в священную пещеру. Именно повели, а не потащили – Нэргуй не сопротивлялся.

Он шёл сквозь толпу, но не заглядывал в глаза каждого, ища сочувствие.

Лишь в одно лицо он внимательно всмотрелся. Лицо своей матери, что, бледная, стояла в первых рядах.

Для него было загадкой, отчего она так и не открыла ему правду, кто он есть. Возможно, не матери говорить сыну, что через тринадцать лет его принесут в жертву, а она с этим ничего не сможет поделать.

Он понял её и кивнул в знак того, что понял и не осуждает.

Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Отдай свой глас народу, Нэргуй! – взвыл жрец.

– Я хотел бы это сделать добровольно и сам, – охрипшим голосом ответил Нэргуй.

Главный жрец внимательно посмотрел на него и осторожно кивнул – такого еще на его веку не было.

Жрецы, удерживающие жертву, освободили ему одну руку, но приставили к шее меч.

Нэргуй взял протянутый главным жрецом кинжал. Задумчиво повертел его в руках.

Люди напряжённо следили за его действиями.

Ничего особенного в кинжале Нэргуй не рассмотрел, он задумчиво поднял глаза на Главного жреца.

Тот ответил ему вниманием, в котором сквозило любопытство, некий вызов и где-то в глубине – горечь.

Нэргуй открыл рот, холодный металл коснулся языка горючим огнём. От боли зазвенело в ушах, но он не остановился и, довершив свое дело до конца, бросил свой язык в приготовленный хрустальный ларец.

По толпе прокатилась волна одобрительного шёпота.

Нэргуй чувствовал, что боль застилает ему глаза и сознание мутится. Однако не позволял себе упасть.

Он сам подошёл к вертелу, его привязали к нему.

Огонь защекотал кожу.

Перед внутренним взором возникли прекрасное лицо Арвай и грустные глаза матери – вот его мир и он останется жить в их сердцах. Он не умрёт, пока они живы.

Люди пели ритуальные песни и танцевали ритуальные танцы, нюхали веселящую траву и пили дурман-воду. А потом вкушали плоть Безымянного и по заведённому обычаю садились у костра, смотреть на то, что видел он в своих путешествиях.

И вот на стене появилась тень…

Но не уродливого ворона, а прекрасного сокола.

Тень набралась цвета, но лишь один мир увидели люди, лишь одну музыку смогли различить. Мир голубоглазой девушки Арвай.

Вот она – с её смехом и песнями, с её танцами и разговорами. Вот она – с её любовью и верностью, с женской нежностью и боязливостью.

Она всё смотрит вдаль и ждёт своего Нэргуя.

Проходят годы, ветер гонит по небу то дождь, то солнце. Голубые глаза уже потеряли свою зоркость, и цвет их стал белёс, густые волосы поседели и обратились в жалкий пух, а лицо изрезали морщины.

Но всё стоит Арвай на берегу озера, поёт печальные песни и ждёт, надеясь, что хоть перед смертью сможет увидеть своего Нэргуя, ждёт, верная себе и ему.