Гнилой камень

Междусобойчик перешел в ту стадию, когда сплоченный коллектив уже разбился по фракциям, в соответствие с интересами, положением и степенью маразма. Большая часть научных сил кафедры богословия составляли почтенные дамы, неприлично далеко ушедшие за планку бальзаковского возраста. Они сбились в плотную стаю, пахнущую приторными духами, и громко, напоказ, чтобы все услышали, обсуждали нового заместителя по научной части, поставленного из Москвы не иначе как с целью развалить институт к чертовой матери, с последующей сдачей старинного питерского здания под армянский ресторан.

Особняком, занимая стратегическую позицию у дверей, окопались молодые аспиранты, уткнувшись в свои смартфоны. Изредка с их стороны доносились смех и непонятные словосочетания, которые Павел Павлович даже и не пытался понять. Пусть и они называли его за глаза Пустометом-Пулеметом, или проста «Два П», но только им удавалось своим присутствием снизить средний возраст веселящихся до удалых пятидесяти с хвостиком лет.

Павел Павлович мял в руках пластиковый стаканчик с полусухим красным, и рассматривал виновницу торжества, еще пахнущую краской и свежей бумагой монографию, изданную на институтский грант - «Племя Вадья: закат культуры и веры». Подумалось ему, что прочтут ее от силы человек десять, таких же реликтов теологической науки, как и он. Возможно, однажды сошлется на нее в каком-нибудь разделе своей диссертации молодой аспирант, исследующий тему праславянских племен балтийского региона. И будет дальше стоять его книга, собирая пыль и увеличивая энтропию вселенной. В сущности, как и он сам.

На мгновенье Павлу Павловичу стало так тоскливо и одиноко, что захотелось прыгнуть с первого этажа аудитории, и бежать без остановки до гранитного парапета Невы.  Прочь от нафталиновых портьер и зеленого сукна, подальше от сонных заседаний и протоколов, за версту от старых грымз с их постоянными сплетнями. Хотелось чего-то острого и живого, чтобы почуствовать биение жизни, что он еще нужен. Но проклятая отдышка и аритмия митральный клапана… Нет, такие пробежки чреваты, если уже под семьдесят. Ничего, завтра утром его ждет море, Финский залив и путешествие на Гогланд.

Ретировавшись в коридор, Павел Павлович снял надоевший галстук и спрятал в карман. Где-то далеко, в темном коридоре, уже гремела ведром и шваброй вечерняя уборщица, распугивая нечистую силу и припозднившихся ученых.

Перед выходом на большую лестницу, в небольшом тупике, образованном из геологических пластов старых плакатов, располагалась неофициальная курилка. Сейчас там стояла женщина. Павел Павлович автоматически процедил «здрсте», но потом оглянулся, узнав короткую прическу, темный балахон свитера и фирменные очки-хамелеоны, скрывающие глаза.

- Таня? – удивился Павел Павлович. – Чего так поздно?

- Готовлю материал для презентации, - ответила усталым голосом женщина, - у шефа завтра днем какой-то доклад.

- А мы тут мою книжку обмываем, - усмехнулся Павел Павлович, - беспощадная традиция, я тебе скажу.

- Подарите? – спросила она.

- Это запросто, - кивнул Павел Павлович.

Сосредоточенно и долго раскуривая трубку, он пытался спрятаться за клубами дыма от возникшей неловкости. По-хорошему, ее надо было тоже позвать, но Таня работала в другом отделе, Древней Византии, а чужих приглашать считалось «моветоном».

То ли дешёвое вино ударило в голову, а может и другое, почти забытое чувство, но глядя на Танины короткие и черные, как крыло ворона, волосы, на ее тонкие и длинные пальцы, Павел Павлович неожиданно для себя выпалил.

- Таня, не хотите отправиться в небольшой исторический круиз?

Он смотрел на нее, и уже готовился натянуто улыбнуться, превратить все в пьяненькую шутку, если она посмотрит на него недоуменный взглядом.

- Запросто. Во сколько отправление? – деловито спросила она, сминая окурок в пепельнице.

 

Как только прошли Кронштадт, с его пограничными формальностями, и вышли на простор Финского залива, ветер заметно посвежел, проникая холодными пальцами сквозь одежду.

Павел Павлович говорил без умолку, словно боясь, что в наступившей тишине Таня очнется и с удивлением спросит, а зачем и почему, собственно, она здесь, на катере, с не сильно знакомым коллегой по работе. Но она просто сидела, в своем неизменном черном свитере, и смотрела на молотящие в борт темные волны.

Он был благодарен, что она не о чем не спрашивает, а ему не надо ничего ненужного объяснять или выдумывать. О том, что катер не его, а богатого друга времен студенчества, живущего за границей, а он только присматривает за ним и держит в боеготовности и чистоте. И то, что жена уехала навестить уже давно взрослых детей в безумно далекий Владивосток, оставив его на целый месяц в старенькой двушке на Лиговском.

Павел Павлович также не спрашивал, почему она согласилась на это путешествие. Поэтому говорили они больше о работе.

- Почему книга именно об этом племени? – спросила Таня, переводя разговор подальше от острых тем.

- Это самое странное племя балтийского региона, - усмехнулся Павел Павлович, - они жили на Гогланде, и у них был необычный культ. Ни много ни мало, спасание мира от какого-то вселенского зла. Но вот что за зло такое, и как спасали – неведомо.

- Нечеловеческая миссия какая-то, - сказала Таня, - но судя по тому, что мы существует, они справились с этой задачей.

- Через несколько часов будем на Гогланде,- продолжал Павел Павлович, - и я покажу сейды с рисунками, это такие здоровенные каменные мегалиты.

- Тянет вас к себе остров, - пошутила Таня.

- Да, у меня с ним старая наследственная дружба, - сказал Павел Павлович, - представляете, у меня и отец на острове бывал, он во время войны на торпедном катере служил в этом районе. На острове очень необычная по цвету порода, рапакиви.

- Это что-то по-фински? – спросила Таня.

- Гнилой камень значит, разновидность гранита, крошится под нажимом, - ответил Павел Павлович, - очень отличается по рисунку от других таких камней.

Потом они говорили еще о чем-то, уже больше Таня, и Павел Павлович ее слушал. Он все не мог понять, когда же она успела запасть ему в душу? Пришла в институт меньше года назад, держалась особняком, не влезая ни в какие союзы или коалиции. Вроде без мужа, хотя в самом притягательном женском возрасте. Еще в соку, но скисание еще не началось. И этот ее вечный черный свитер… У него было ощущение, что знал ее всегда. Только забыл, где и когда. Надо только постараться и вспомнить.

Уже начинало темнеть, когда показался хребет острова, заросший елками. Заходящее солнце просвечивало сквозь деревья, словно горящее око какого-то древнего чудовища. Они пришвартовались к яхтенному причалу, длинным рукавов выходящему в море. Вечерний промозглый туман скрыл очертания острова, и казалось, что пристать ведет в белое никуда.

Каюта, расположенная на носу катера, не отличалась большим простором, но два человека могли спать на отдельных кроватях. Или на одной. Павел Павлович не имел четкого плана действий на счет ночевки, но ощущал сквозь ткань, в заднем кармане, фольгу презерватива, взятого на неожиданный случай.

Таня по-хозяйски накрыла стол, соорудив из небогатых запасов что-то вроде ужина. Павел Павлович достал бутылку коньяка, стараясь быстрее сгладить алкоголем неловкость ситуации. Он уже и забыл, как надо себя вести в таких случаях.

- Давайте выпьем за мечты, - беря на себя роль ведущего, сказал Таня, - чтобы вера в них не умирала.

- А если нет никакой мечты? – в шутку спросил Павел Павлович, опрокинув в себя стопку.  – Была, а сейчас пропала.

- Вы не верите во все, о чем писали в книге? – серьезно спросила Таня.

- Конечно, нет, это же легенды, - усмехнулся Павел Павлович, быстро разливая по второй, - вселенское зло, борьба, и прочие выдумки.

- Ну что же, тогда это сильно облегчает мою задачу, - ответила Таня, - под дела уже сделано, вы открыли дверь и пригласили меня.

Павел Павлович хотел спросить, что она имела в виду, но не мог сформулировать вопрос. Мысли в голове замедлились, и слово застыли. Накатило непонятное оцепенение, словно все начало застывать. Вилка в руке вдруг стала неподъёмной, как штанга. Потом и голова начала давить на шею, и он завалился на кровать, не в силах пошевелить ни рукой ни ногой… Последнее, что он увидел, это как Таня сняла свои очки. Глаза у нее оказались абсолютно черные, как у ворона… А потом свет погас, и Павел Павлович сорвался в сон. Уже на грани сна и яви, когда еще непонятно, спишь ты или бодрствуешь, он увидел, как Таня сняла своей черный свитер, но под ним оказались почему-то перья…

Сон затягивал, погружая все глубже и глубже. Павел Павлович стоял на гранитной скале, на которой возвышалась странная конструкция. Большое зубчатое колесо, с приделанной ручкой, крепилось вокруг жерди. В зубья упирались деревянные пластины, уходящие в гранит. Он повернул ручку, и колесо закрутилось, с гулким треском ударяя по дереву. Гранит под ногами загудел, и все вместе давало резкий звук, как у трещотки, только гораздо сильнее. Ручка была отполирована до каменной гладкости многими прикосновениями.

В ответ на треск сверху, с затянутого туманом неба, раздался жуткий звук, словно сто тысяч воронов обиженно резко слетели со своих мест, кем-то потревоженные. Павлу Павловичу даже показалось, что он ощутил ветер, исходящий от их крыльев.

Он еще раз крутанул ручку, и вороны снова ответили ему сердитым возгласом, но уже гораздо ближе, вот-вот когтями хватать начнут.

Откуда—то в этом сне он знал, что нужно отпугивать воронов этой штукой, чтобы они оставались на небе, и ни в коем случае не спускались на землю. Иначе произойдет что-то страшное и непоправимое. Павел Павлович еще раз крутанул ручку, наполняя воздух пронзительным треском.

- Надо верить, Павлик, иначе эта штука не будет никого отпугивать. Сторож должен верить. Вот этот верил.

Павел Павлович оглянулся на голос, прикрывая голову руками от беснующихся невидимых птиц. Рядом стояла Таня. Вместо рук большие, в метра три размахом крылья, сложенные за спиной. Все тело покрыто жесткими перьями, блестящими от капелек влаги. Когти ее впились в переломанное и залитое кровью тело старика.

- Это предыдущий сторож, - облизывая кровавые губы, сказала Таня. – Ты, Павлуша, сейчас думаешь, что это все значит. Но ты и сам все прекрасно помнишь, надо только напрячься. Я тебе помогу…

Таня прыжком, по-птичьи, быстро подскочила, и глубоко царапнула когтем по щеке, пуская каплю крови. Ее перья пахли дымом и чем-то протухшим. А потом он все вспомнил... Знание резко вошло в него, как инъекция, в виде быстро сменяющих друг друга картинок.

Вокруг костра сидит много воинов, одетых в шкуры. Они слушают старика, который рассказывает о том , что было, и том что будет. Как только появился Человек, то появился и хитрый Ворон. Человеку достался светлый мир, а Воронам темный. С тех пор Ворон хочет получить себе светлый мир, а людям дать Темный мир. С тех пор кружит Ворон над землей. Как только перейдет в мир людей, так наступит темнота. Но Ворона можно отпугнуть, чем и занимается Сторож. Но надо верить в это.

- Это все сон, ничего этого нет… - бормотал Павел Павлович, отходя от видения.

- Ты мне удачно подвернулся, Павлик, - смотря прямо ему в глаза, сказала Ворон-Таня, - ты же один из потомков сторожей. Не зря тебя на этот остров тянуло. Немного женских чар, и ты сам меня привел в этом мир, к сторожу.

- Что теперь со мной будет? - стоя на коленях, спросил Павел Павлович.

- Ничего страшного, - отпрыгивая к столбу, ответила Ворон-Таня, - проснёшься, вернёшься назад, в институт свой ходить будешь, книжки писать. Что-то забудешь, что-то потом вспомнишь.

 

Супер-обложка получилась на славу, сразу видно, что не пожалели денег. Павел Павлович с удовольствием вдыхал запах свежей бумаги и краски. Отмечать событие, как всегда, пришли только свои.

- Как вас зовут? – спросил он молодую аспирантку, держа в руку «паркер» над белым листом вкладки.

- Елена, - покраснела девушка, - можно просто Лена.

Подписав книгу, Павел Павлович посмотрел в окно. Большая стая крупных черных птиц низко летела над городом. Этой весной случилось какое-то небывалое нашествие воронов, никто толком не мог объяснить, откуда они взялись. Все крыши, деревья и дома покрылись черными нахохленными шарами, пристально рассматривающие проходящих горожан. Они, казалось, искали кого-то, и страшно раздражались, что не могли увидеть нужного им человека.

Небольшой прошлогодний шрам на щеке, скрытый бородой, на секунду дернул болью и затих. На мгновенье Павлу Павловичу померещился резкий звук трещотки. Он прислушался, но это оказалась вечерняя уборщица, гремевшая ведром и шваброй в темных коридорах института.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...