Прохладный покой и безмятежность моего дома никогда не были теплыми и ленивыми, как поздний сон под теплым одеялом в совершенно свободный день, когда вы разрешили себе выпасть из жизни, когда за пределами кроватки стужа, но вы защищены тремя толстыми одеялами, вооружены осознанием собственной беспечности. Мой покой иного рода – он сродни апатии, чист и холоден, как скорбная слеза. Я не думаю, что это скверно, конечно же.

Мой дом тих и темен, здесь пахнет талой водой и древесиной. Иногда ко мне заглядывает солнце, в особо жаркие дни оно приносит красивый туман и некрасивый смрад. Не стоит смешивать ясный день и апатию.

Мне нравится, когда водная гладь черна и недвижима, как старое зеркало. Никто не нарушает безмолвие, ветер не заставляет скрипеть гниющие старые стволы, давно лишенные жизни, погруженные в воду выше воображаемой ватерлинии. Я склоняюсь над водной гладью и гляжу на то, что было суетно, беспокоилось, искало, терпело поражения, но сейчас недвижимо. Их безмятежность непогрешима. Им никогда не нужно будет спешить, корить себя за промахи, их никто не ждет и не станет ждать. Вы бы увидели только тину на дне болота, может, пару пиявок или вязкую грязь. Я вижу историю, прошлое, каждую каплю, создавшую это место.

В моем болоте лица утонувших – они торопились, они заблудились, их загнали, но сейчас у них все хорошо. Их лица расслаблены, в них нет суеты. Случайные твари, искавшие удачное место – наверное, слабые или больные, раз их оттеснили в такие места. Больше никто их не преследует, им не придется беспокоиться о запасах на зиму. Я нахожу мирно спящего на мягком иле волка и нежно провожу пальцами по его пушистой голове. Моя рука не тревожит ни зеркальную поверхность болота, ни глубокий сон хищника – его бока недвижимы, он не перебирает лапами во власти страшных снов.

Я брожу целыми днями по своему дому. Я разговариваю с нетерпеливыми, энергичными реками, которые внесли свою лепту в создание болота много столетий назад. И где они теперь? То-то же. Энергичность, быстрота, все это ваше созидание – неверное решение. Будь оно верным, оно служило бы дольше. Но реки проискрились сквозь время и пространство, оставив за собой влажный след, и засохли. Или отправились на покой в мое болото, это как посмотреть. На память о них я храню тонкие рыбьи кости, очень глубоко, нам никогда их не откопать.

Я здороваюсь с лугами, покрытыми сочной, нежной травой. В низменности скапливалась вода, сюда за сочными травами стремились кони. Их копыта ступали по дружелюбному ландшафту до того, как реки прибавили в низменности воды – слишком много, земля столько не выпьет. Я гляжу на ленивые облака через кроны деревьев леса, что вырос на берегах маленького озера.

Тогда я уже был здесь, также спокоен и миролюбив, как сейчас. Я любил мое озеро, особенно когда водная гладь его была недвижима. Я любил его и когда лес стали вырубать, а не придерживаемая более корнями деревьев почва – оседать и осыпаться. Озеро расползлось шире, потеряв глубину, захватив новую территорию. Теперь оно имело в своем подданстве уцелевшие деревья – слишком кривые и страшные, старые и подгнившие, не интересные дровосекам. Люди ушли, забрав докучающую мне суету и стук топоров. Пришли змеи, москиты, да лягушки. Я не рад им – я бы хотел, чтобы мой дом был совершенно пуст. Но я и рад им – их не любят те, кто не прочь пошуметь, они обходят нас стороною.

Я касаюсь пальцами белого лица девушки, пришедшей сюда разделить мой покой. Она много суетилась и металась, ее избранник, вероятно, был не готов к такому темпу и оставил ее. А потом ее энергия кончилась, и она пришла сюда отдохнуть. Я провел с ней пару часов, слушая монолог о несчастной жизни. Мы были на одной волне в наших чувствах, но ее порыв был краток и импульсивен, а я всегда безмятежен. Потом она отдала жизнь воде. Ее лицо больше ничто не омрачает, я вздыхаю с облегчением каждый раз, когда вспоминаю историю ее жизни, полную терзаний и волнений.

***

Времена меняются. Я сижу в своем болоте, погрузившись по ноздри. С моих ветвистых рогов свисают длинные водоросли. Ветер покрывает воду рябью, змеи забились в укромные щели.

По ненадежной грязи ступают люди. Я слышу вдалеке шум бензопил. Если вы думаете, что нарушенное уединение причиняет мне боль, то вы ошибаетесь. Я – смесь скуки, ожидания и абсолютного безразличия.

А змеи негодуют. Такой их народ – лишь бы кого ядом заплевать. Незваные гости, коих с каждым днем все больше, не раз и не два претерпевают нападения моего серпентария. Но нападения ли? Это они на нашей земле. Однако, увозя укушенного, вытаскивая ужа из сапога, спасаясь на горбе товарища от гадюки под ногами, они не уходят.

Это очень радует кровопийц. Глупые, суетливые ребята. Они бросаются пировать толпой, их не огорчает, что возвращаются единицы. Позовут друзей, попробуют снова. За неделю из-за ядовитого дыма население комаров уменьшилось втрое. С пиявками сложнее, но мало кто подставлял в воду голую кожу.

Шум бензопил приближался. Змеи уходили. Я придерживался того же места, не пошевелившись ни на сантиметр. Выдыхаемый мною туман приобрел нотки лихорадки. Суета немного сбавила обороты, но не на долго. В общем, через несколько месяцев мое болото полностью осушили, и я все же решил подняться со своего места.

Мои старые знакомые лежали в грязи. Некоторых окружили лентами, рассмотрели и увезли. Ту девушку, например. Приходили люди и копали с упорством, достойным лучшего применения. Почти дошли до скелетов рыб. Я подставляю лицо холодным каплям дождя, я отвык от них, они кажутся колкими и обжигающе холодными. Водоросли на моих рогах тяжелеют от воды, немного мха покидает мои волосы. Мой тяжкий вздох наполнен ядовитым туманом, но он не работает на открытом воздухе – ветер уносит мое дыхание. Я набираю в горсть немного воды из следа человеческой ноги, они утекает между моими пальцами. Мой дом падает на вязкую землю тяжелыми каплями.

***

Стройные, как ноги газели, многоэтажные дома выросли на этом месте. Землю заковали в асфальт, лишь некоторые ее клочки окружили заборами, но и этим крохам не дали жить своей жизнью. То скосят, что выросло, то вырвут и посадят свое, а как вырастет – снова скосят. Солнце жарит каменные стены домов, между ними снуют человечки. До чего они суетливы.

И тупы, невероятно тупы – одна эта война с травинками чего стоит. Подумать только, они создают специальную технику, платят друг другу деньги потому, что не могут определиться, что делать с кучкой травинок. Я представляю, как это происходило в ином масштабе. Травинки смотрят на глупых людей, а что люди? Некий умник создает двигатель, думая, вероятно, что это поможет перевозить тяжести, доставлять больным лекарства, защищать город от врагов. Травинки одобряют эту идею. Но время идет, его двигатель в числе прочего становится сердцем газонокосилки. Травинки думают, что это довольно тупо, но в масштабах скотоводства и необходимости прокормить зимой табун – имеет смысл. Кто-то платит деньги, на которые могла бы месяц прожить целая семья, и покупает газонокосилку. Поголовье травинок в городе резко сокращается из-за вездесущего асфальта, о прокорме скота речь не идет, травинки смотрят на газонокосилку и на семью, которая могла бы прокормиться на те деньги, что за нее уплачены, травинки понимают, что они куда умнее людей. Кто-то нанимает работника за цену, на которую, вероятно, прокормится месяц его семья, чтобы он газонокосилкой истреблял скромные, никому не мешающие клочки травы. Травинки не понимают, чего ради столько мороки.

Я, правда, пытался это понять, особенно когда увидел, сколько людей фигурирует в геноциде одного газона. Владелец территории, где не повезло оказаться газону, ответственный за красоту города, начальник парня с газонокосилкой, те, кто закупали такого рода технику. А уж если решат посадить травинки другого цвета – целый консилиум соберут. Из-за травинок.

Не тупые ли? Зачем?

Единственное, что я мог подумать: чтобы в буйно разросшихся зарослях не плодились насекомые-паразиты. В тесном городе, от домашних собак к людям, это могло бы вызвать эпидемию. Но так вопрос никто не ставит, что поразительно.

В общем, я думаю, что людей стишком много, и они не знают, куда себя деть. Они придумали разбиться на касты и следить друг за другом под любым тупым предлогом, лишь бы были заняты. У меня сердце кровью обливается, когда я смотрю, как обладающие целью и талантами к созиданию твари тратят энергию на какую-то ересь.

Да, мне не чуждо созидание. Я, прежде всего, за гармоничное течение ресурсов. Лучше, конечно, когда энергия есть, и ее много, и она неподвижна. Но мне ничуть не претит, когда она перетекает из одного резервуара, в другой. Вроде как было болото, стал торф, на нем вырос прекрасный лес. Я был бы ничуть не против такого расклада.

Но вот эта вот неживая, бессмысленная суета больше всего напоминает бешеную собаку, которая жрет собственный зад.

Мое болото могло бы быть хвойным лесом. Я смог бы привлечь в него пару секвой. Там пахло бы смолой и завывали волки. Я скорблю.

Этот парень, что делает ненужную работу, чтобы заработать на ненужные вещи. Он мечтал быть художником. Он паршиво рисует, но это от отсутствия практики – ему внушили, что его цель – ерунда, он не уделял ей время, он вообще не верит в нее. Он не знает, что единственная цель его работы – занять руки.

Эта девушка, тратящая силы под ноль ради парня, который ее не любит. Между ними полная взаимность. Она могла бы выращивать цветы – у нее всегда хорошо это получалось. Может, увлеклась бы селекцией. Но она уверена, что создала для семьи и вот эта вот мерзость – ее путь. Хотя и близко не похоже на ее фантазии.

А чего стоят дети, надрывающиеся просто чтобы надрываться дальше! В их возрасте это нормально, не думать о причинах. Выложиться до предела чтоб родители гордились, но им плевать, разве что покрасоваться перед кем-то. Угробиться чтоб завоевать внимание и уважение сверстников, или еще лучше: доказать что-то самому себе.

Но им можно, а взрослым оправдания нет, пора бы напрячь свои скудные мозги.

Мне ясно с точки зрения политики такое деление. Когда стадо огромно и необъятно, пусть оно будет занято своим, пусть даже воображаемым, делом. Либо уставшим.

Но я ненавижу суету, меня воротит от ее неестественности, это извращение, насилие над природой, совершенно преступное святотатство.

Располагая способностями и силами к созиданию, как можно спустить все на липовые ценности, ни разу не попытавшись подумать над своим заблуждением? А потом просто сгнить в земле, как будто так и надо.

***

Идет время. В тени между высокими домами никогда не высыхает асфальт. Этот угол болен хронической лужей, она уже продавила или промыла для себя углубление – результаты трудов рабочих оседают, трескаются. Близлежащие газоны – шедевр грязевого искусства. Тут вязкой земли по колено, местами глубже. Шаловливые дети не единожды попирали тут воспитательские качества своих родителей, игнорируя все эти «Нет! Нельзя ходить по луже! Не делай, а то упадешь! Береги чистую обувь!». Они не учатся на чужих и своих ошибках. Те, что наслаждался чавканьем грязи под галошами, частенько падали лицом в лужу, а выходили из нее – прототипами глиняного голема. Иногда одно и то же повторялось с одним и тем же сорванцом. То ли им это нравится, то ли они готовы ошибаться не раз, чтобы достичь чего-то. Но чего можно достичь в грязи до колена?

В этом районе – элитном, экологически чистом, удобно расположенном и прочая ерунда про комфорт, инфраструктуру, надежного застройщика – невероятно много комаров. Это странно, ведь водоемов поблизости нет. Еще страннее – комарам не лень подняться на верхние этажи, хотя такое, кажется, невозможно. Вероятно, это говорит о прекрасном воздухе.

Вода в местных домах постепенно начинает пахнуть гнилью. Умные жильцы обзавелись фильтрами и продолжили верить в экологию – вот в неестественных, химических районах вода с хлоркой, потому и не пахнет. Глупые рабочие выкапывали трубы, искали повреждения и коррозию. Коррозии нашли немало, заменили, проблему не решили. Где произошли их раскопки, вязкой грязи стало больше. Целые семейства трясин, хранящие в своих недрах трубы, методично разрушающие надежную, долговечную работу.

Я бродил между домами, пока не нашел уютный угол близ низкого магазина – в одном месте его крыша провисла, в ней скапливалась вода. Это повторялось быстрее, чем реконструкция. Под протекающим покровом радовал глаз изумрудный мох, желто-оранжевые разводы на стене, плесень и грибы. Тут тоже поселилась сырость, не высыхающая даже в солнечный, ветреный день.

Не скажу, что в этом месте особый микроклимат, повышенная влажность, частые дожди. Некоторая низменность есть, да и только. Но, как вы поняли, мое болото не могло не вернуться. И если вы полагаете, что я к этому причастен, то вы по-своему правы. А по-моему, нет.

 

 

***

Запах гнили пропитал все дома, мебель, одежду. Суеты стало больше – жильцы сдавали свои квартиры, застройщики – надо отдать им должное, они профессионалы своего дела, просто не на того нарвались – искали причину стремительного разложения, какие-то околоюридические ребята на пару с собственниками недвижимости пытались вернуть деньги или поменять жилье на другое. Я глядел на этот переполох, это было похоже на росток, вдруг пробившийся посреди муравейника. Глядел и перемешивал пальцем лужу на крыше магазинчика. В ней дремали личинки комаров и отражалось серое небо.

Бесполезные траты времени, денег и энергии к чему-то привели. Жилые дома стали гостиницами. Магазинчик менял владельцев много раз, превращаясь во все более дешевую лавочку. Каждый новый владелец пытался искоренить крышующую его лужу, но претерпевал фиаско. Персонал был скуден и скудоумен. Скуден потому, что платили мало. Скудоумен потому, что условия были мягко говоря опасные. Возможно, тупые люди полагают, что страдать за работодателя – верное решение, либо слишком глупы, чтобы связать условия труда с происходящими событиями… Вроде еженедельных отравлений, невыносимой вони на рабочем месте, необходимости перебирать весь товар по три раза в сутки – крупы отсыревают, картошка прорастает, под пластиком живут мокрицы, да так много, что продавать можно. И терпят ведь, как будто так и надо, как будто нет другого варианта. А чего стоит энергетика этого места! Мысли словно застревают в вязкой жиже, ошибки в подсчетах – это обыденность, тугие на ухо и на слово покупатели – единственные возможные клиенты, сонливость и упадок сил – естественное состояние.

И если вы думаете, что я к этому причастен, то да, я же очень близко к этим ребятам. Но я не со зла – считайте это моей аурой. Я не из тех, кто делает нечто во зло или во благо. Я лишь хочу покоя и…я просто есть.

 

 

***

Никто не знает, что стряслось, но коррозия портила трубы куда быстрее, чем их чинили. Меняли компании, занимающиеся этим делом, проверяли работников, материалы, поставщиков, искали тех, кто мог устроить саботаж. Зуб даю, многие уже давно поняли, что пора оставить это место, кто-то даже видел предзнаменования, вспоминая, как лихорадка косила работников еще при осушении болота. А те, кто не понимали, чувствовали… Что это уже не их земля. Строго говоря, никогда не была их, но теперь они не могли с этим спорить.

Однако, формальности и видимость занятости сильны в шебутном народе. Они готовы землю жрать, но закончить доказывать всем, что дело совершено по придуманным кем-то тупым правилам, цель достигнута, а все прочее – от лукавого.

Теперь трудности с водопроводом вошли и внутрь дома. Трубы прорывало каждую неделю. Я не буду останавливаться на этой проблеме, скажу только, что хороших отзывов у гостиниц не было. И прибыли – тоже, что омрачило радость от приобретения недвижимости за неприлично низкую цену. В номерах воняло стоялой водой, комары освобождали людей от лишних литров крови, появились случаи малярии, которые, конечно, возникли совсем даже не здесь, а были принесены гостями со своей родины. Продавщица продуктов повесилась прямехонько под накрышной лужей, которую я перемешивал пальцем, не оставляя рябь на поверхности воды.

Она могла бы быть пастушкой в солнечных лугах или матерью пятерых карапузов – это сделало бы ее счастливой. Но она выбрала рабский труд и постоянные долги, в которых была виновата формально, но по факту – нет.

Я заглядываю в души людей. Я вижу их внутренний компас, он работает и указывает на их предназначение. Продавщица не знала, что могла бы пасти овец, до нее это делала только ее прабабка. Но ее душа лежала на север, к природе и размеренному, медленному течению жизни, какое не найдешь в душном городе. Прислушайся она к своему сердцу и пойди куда оно зовет – были бы ей овцы, был бы ей муж и счастливая семья. Но она выбрала иной путь.

В их душах не только компас, но и болото, мы с ними – родные. У ранних жильцов оно только начало появляться, не все были с этим согласны. Те, что посвежее, уехали сразу. Кто шел в ту же сторону, остался догнивать, как, например, одинокий старик, лишившийся своей гнилой квартиры по глупости и старческому слабоумию. Он протух бы при любых обстоятельствах, но смог найти подходящее под его настрой место. Он жил в подвале и мел двор последние годы. И сгнил никем не замеченный, пока запах не привлек внимание.

Новые гости этого места принесли свое болото с собой. У каждого оно уникально, но в целом – мы одной породы, они нашли подходящее место. Все эти гости из разных концов континента, случайно попавшие сюда – они одинаковы, случайности нет. Вы можете думать, ошиблись, искали дешевле, поверили в сказки об эко-районе. Но гляньте: что ни клиент, то депрессия, тупость и полное отсутствие стремлений, потеря цели или даже всего. Последние не выходили из стен гниющих домов – их выносили. Они намеренно искали место достаточно мрачное, чтобы в нем закончить свой путь. И, признаться, глядя на них, я вспоминаю девчушку, говорившую мне о своей потерянной любви, как что-то светлое, живое, свежее. Хотя они, в целом, одинаковы.

Но гостиницы не стали памятником суициду, домом с привидениями, скандальным местом, где трубы живут своей жизнью. Очень скоро игнорируемая всеми трещина в стене неожиданно быстро привела к крушению дома. Возможно, сыграла свою роль и эрозия почвы под домом. Не суть. В тот день погибло пять человек, дом опустел.

Магазин продуктов, конечно, закрылся после ухода из жизни главного, бессменного, перманентно больного продавца. Новых владельцев не нашлось.

Тучи продолжали сгущаться над этим местом – совсем как в те времена, когда я мог смотреть на них через голые, скрюченные ветки деревьев мертвого леса. Последний рывок суеты – и все затихло. Район опустел. Я со вздохом осмотрел окрестности, медленно переступая с одной вязкой лужи в другую. Пройдут годы, прежде чем обрушатся остальные постройки и уйдут также далеко в грязь, как кости рыб. Очень много лет, прежде чем эрозия почвы вернет мне мое болото, и, может быть, деревья, отделявшие меня от мира, словно уютная ширма.

После ухода людей я почувствовал себя иначе.

Словно на меня снизошло вдохновение.

Я бы хотел, чтобы мое болото, которое они у меня отняли, было сейчас здесь. Я не обижен и не скорблю, я понял, к чему все идет. Это новое, чуждое мне ощущение – желания – немного коробит…

Я бы хотел, чтобы все шло своим чередом, пока болото не изживет себя, не станет плодородной почвой. И тогда я бы был окружен жизнью, я бы поспособствовал ей.

Да, я бы хотел окружить себя лесами, цветами и животными. В сущности, это всего лишь течение жизни, на него ни повлиять, ни помешать. Однако, вспоминая искрящиеся реки, я думаю, что круг замкнулся. Я пережду десятилетия, пока болото поглощает сор жизни людской, а затем – само себя. И вот тогда…

Я срываю крошечный, слабый одуванчик, погибающий на излишне сыром газоне, и размещаю его на своих рогах, на память о своем начинании.

Я точно чувствую, что шебутной народ здесь и везде играет очень важную роль. Но какую? Были ли они болотом куда более апатичным, чем то, что разлилось в моей душе? Стали ли они критической каплей, после которой даже дух болота не может более созерцать тлен и осознает важность созидания? Или, напротив, своей суетой и деятельностью они заронили в меня семя движения, которое медленно, но верно прорастает и делает то, что сами люди отвергли – созидает, идет к своей цели?

Я трясу головой, пытаясь избавиться от несвойственного мне роя мыслей.

Я и растущая во мне цель смотрим друг на друга. Я погибаю как Болото, я стану торфом, моя новая цель будет растущей на торфе жизнью. Так задумала Природа, так она убивает Дух Болота, чтобы создать Духа Леса, который зародит Лес.