Контур


 

«С тех пор, как мне вырезали глаза, минуло два года».

Так начинается история Теосара. Она будет быстрой. Я закончу и уйду, потому что наступает мой черед. Сменяются времена и эпохи, но мир остается миром. Сменяются боги и молитвы, но религия остается религией. Сменяются поколения, но… Но люди остаются все теми же.

— Разгоряченный, даже будучи повязанным клириками, я все еще помню обжигающий лед вонзающихся под веки лезвий, — медленно говорил Теосар. — Помню два пульсирующих болью пламенных очага на месте глаз. И темнота. Кажется, в ней растворился мой крик. А может, то было просто бредом. Но когда я очнулся, все стало по-другому.

И я, тот, кто записал слова Теосара, поведаю вам. Он постоянно отвлекался и подолгу молчал. В другой раз он принимался говорить столь быстро, что я едва поспевал записывать. История претерпела изменения и урезки, но моя задача — донести все сполна.

Когда Теосар пришел в себя, он заметил две вещи: исчезли клирики и все стало иным… Стремительно перебив себя, Теосар исправился, что заметил три вещи. Третьей было осознание, что он все еще жив.

— Погоди… Зачем ты вообще направился в храм? — удивился Фок, повернувшись в седле. — Я же спросил тебя совсем не об этом.

Теосар ухмыльнулся. Его недавний компаньон по имени Фок — нагнал его на прошлой седмице и, несмотря на то, что являлся самым настоящим законником, сиречь ярым служителем Жертвователя, все-таки составил компанию одинокому калеке. При нем было двое коней, чему Теосар несказанно обрадовался. За последний год он так и не свыкся с хромотой, а восполнить потерю — недавно издохшего коня — возможности не было.

— Так чего?

— Не торопи коней! — раздраженно одернул Фока Теосар, и тот сперва не понял, что мужчина имеет в виду — перешедшего на легкую рысь жеребца или чрезмерное любопытство юноши. — Всему своя очередность. Я…

На шее Теосара дернулся кадык. Дрожащая рука по привычке потянулась к глазам, но человек вовремя спохватился и вместо этого поправил длинную, с рождения седую прядь, упавшую на плечо. Единственный пучок жидковатых волос рос у него на затылке, остальное место на голове занимали шрамы, синяки и шишки.

Фок видел, сколь тяжело Теосару дается рассказ, но тем не менее прерваться не предлагал. Из-под светлых спутанных волос зорко смотрели пронзительные зеленые глаза, следящие за каждым движением спутника.

Они отмечали все: дрогнувшие губы, трясущиеся кисти с безвольно висящими пальцами на правой руке, обрамленный глубокими морщинами рот, выступающий подбородок, глаза...

«Ох, о чем это я… — тотчас поправился Фок и отвернулся, лишь искоса глядя на лицо уже немолодого мужчины. — И как он выжил… Как видит через эти железки…»

— Фок, я принимаю твою тактичность, но пялишься ты слишком явно. — То ли в шутку, то ли всерьез заметил Теосар. Во всяком случае, лицо не выражало ни намека на улыбку.

— Прости, я просто… — замялся юноша, однако, почувствовав, как ему пошли навстречу, осмелел. — Все не решусь спросить, как ты видишь через… Сквозь…

Фок указал на торчащие из глазниц металлические уголки, одни концы которых были погружены в глазницы; другие смотрели в летнее небо.

— Легко. Вернее, не так уж это легко — видеть все грубыми контурами, но, если приноровиться, выходит вполне себе сносно.

Теосар понимал, что говорит неубедительно. Не все слова столь сильны и способны скрыть предательскую интонацию. Видя поджатые губы, тень былых страданий и отблеск мучения на лице мужчины, Фок поспешил сменить тему.

— И все же. Зачем ты явился в храм?

— Говорить с богом.

Глаза Фока распахнулись. Он поспешил оградить себя Юдолью, и Теосар усмехнулся.

Невеселый смех. И ты это знаешь.

«Сгинь». — Обратился мужчина к возникшему в голове голосу.

Юдоль… Самый ненавистный знак, самый безжалостный. L-образное знамение всех верующих в Жертвователя. И каждое такое знамение торчало у него из глаз холодным металлом, постоянно напоминая о кровожадности и фальши того, кого возвели в ранг «всевышнего».

— Ты можешь догадаться, что разговор вышел не очень, — продолжал щериться Теосар, глядя Фоку в глаза.

Юноша тяжело сглотнул.

— П-почему?..

— Я пришел просить, скажем так, повышения, — устало ответил мужчина, словно рассказывал эту историю в сотый раз. Он поправил капюшон плаща. — Я пришел свергнуть его и стать новым богом.

— Что?! — воскликнул юноша, едва не выпав из седла. От былого смущения не осталось и следа. Внутри Фока клокотало негодование. — Да как ты мог?!

— Хочешь сказать, что я о себе возомнил? Почему какой-то там маг осмелился вступить на тропу войны с богом и по-хамски занять его место? Клянусь вашим идиотизмом, если все время задаваться вопросами, можно сойти с ума и так никогда ничего не сделать. Что, задаешься вопросами? Понимаю. Но лучше не ломай голову. Вы, законники, слепы и глухи. Жертвователь для вас — самое высшее, что можно представить.

Усмирив полыхающий гнев, Фок пристально посмотрел на Теосара.

— Разве не так следует воспринимать бога?

— Возможно, — легко согласился мужчина. — Возможно для вас. Я не могу считать богом того, кому требуются жертвоприношения. Думаешь, я не видел, как вы убиваете людей? И хватает же наглости проповедовать эту религию! Печально, что вам верят. В этого Жертвователя. Я же пришел в храм, чтобы стать богом, который не нуждался бы в сотнях и тысячах убиенных. Мне претит это дешевое тщеславие. Я прекрасно обойдусь без поклонений и театральных обычаев.

В тот момент Фок усомнился, сколько же в действительности лет его спутнику. На вид — гораздо больше полувека, но пылкие речи, резкие интонации и непокорство выдавали в нем жадного до власти юношу, чей удел — считать свои возможности безграничными.

«Кто же ты?» — неустанно спрашивал себя молодой клирик, расправляя алую рясу.

— Ты не понимаешь… — неуверенно начал Фок.

— А может, это ты не понимаешь? Никто меня никакими речами не прельщал. Мой разум чист и свободен, и я не позволю гадить в нем всем, кому ни попадя!

— Вдруг в том и ошибка? Погоди-погоди… В том, что ты закрыт для других?

Теосар нахмурился.

— Что, хочешь предложить мне примкнуть к вам, так же переломать себе руки, чтобы было похоже на Юдоль, и стать еще большим калекой?

Юноша тяжело вздохнул.

— Нет, но… Ах, ты не понимаешь…

— Забудем об этом, — махнул рукой Теосар. — Там, в храме, я позвал этого вашего Жертвователя. Он не явился. Я звал долго и упорно. Я был терпелив, но… Кажется, ваш бог либо занятой, либо общается очень выборочно. Может, ему не понравился мой плащ. В конечном счете на его вежливость я решил ответить той же вежливостью…

— И разрушил один из самых величественных храмов! — вырвалось у Фока.

Мужчина пожал плечами.

— Зато подействовало. Он обратил на меня внимание... И клирики тоже.

— И что он сказал? — в нетерпении спросил юноша.

— Ничего особого. Как же там было… А! — тут брови Теосара сдвинулись к переносице, он оттопырил нижнюю губу и еле внятно промычал: — «Хочешь занять мое место? Ты займешь. Но не сразу. Ты пылок, но груб, ты силен, но алчен, ты могуч, но бестолков. Обрети мудрость, и мы встретимся. Ты станешь богом, как только в твоем сердце не останется сомнений. А чтобы тебе было проще…»

Теосар умолк и отвернулся. Всего секунду он медлил, а после сделал вид, что копошится в складках плаща в поисках висящего на поясе бурдюка с водой. Фок принял правила игры и, в свою очередь, отвернулся в другую сторону. Памятуя о резком нраве мужчины, он предпочел ждать, когда тот сочтет нужным продолжить.

— Я их даже не заметил… — промолвил Теосар, устремив взгляд вперед, к зеленеющим холмам, обрамленным голубым небом. — Юдоли полетели в меня одна за другой. Я сопротивлялся, но вас было слишком много. Меня скрутили и… — пальцы левой руки коснулись металлических уголков. — И сам видишь.

— Да…

Какое-то время они ехали молча, продираясь не только сквозь жаркое марево, но и сквозь пелену тяжкого гнета, повисшего над их компанией. Воспоминания Теосара осели плотным слоем горечи, пресекая любую попытку того или другого заговорить снова.

— Эти контуры ужасны. Меня лишили зрения, но не до конца. Трудно свыкнуться с тем, что привычный мир исчез, а вместо него пришли замкнутые линии. Вдобавок, на которые я могу влиять.

— Влиять?

— А ты думаешь, почему три из пяти пальцев на правой руке у меня не работают, а нога выгнута под таким углом? Вряд ли в стремлении изобразить Юдоль и приблизиться к вашему Жертвователю! — желчно выплюнул он и ударил себя по левой ноге.

И снова молчание. Фок не столько боялся самого Теосара, сколько боялся ранить его еще больше. Он видел, как трудно приходится мужчине, и догадывался, что вспоминать пережитое для него еще горше.

— После этих подарочков не прошло и двух недель, а я уже стал калекой. Я не мог разобраться, как пользоваться обретенным. Магия стала мне недоступна. Все, что было в моих силах, это разъединять контуры, прерывать их и… Прерывать жизнь. Именно так погибла…

Звон тетивы оборвал его рассказ. Боковым зрением Теосар успел увидеть росчерк и тут же нарушил контур. Разломанное пополам древко упало в траву. Фок вскрикнул и спрыгнул с жеребца. По склону холма сбегали люди в красных рясах, на головах — черные скуфии.

— Проклятые клирики! — рявкнул Теосар, отпуская поводья.

Он неловко приземлился на землю и обратил взор на бегущую к нему троицу. Он давно не видел лиц, но видел очертания тел, границу сердца, легких, видел вены и артерии. Видел линии мечей и гибкие волны летящих прямо в него знамений Юдоли.

Обрети мудрость, Теосар!

Хватит убегать.

Сколько можно быть изгнанником, ища себя?

Перестань сомневаться и прими!

— Пошел отсюда! — взревел Теосар.

Хромая, он шел навстречу клирикам, отражая атаки. Мужчина обернулся. И вовремя — Фок попал в окружение пяти законников. Теосар дернул рукой; с громким треском лопнул щит. Во все стороны полетели щепки, ошарашив нападающих. Клирики сощурились и спешно прикрыли глаза. Воспользовавшись замешательством, Фок выстрелил Юдолью и повалил одного из законников, не причинив ему особого вреда.

Так нельзя.

Клирики приближались.

— Умри! — гаркнул один из них и послал в Теосара Очищение.

По всей видимости, он готовил заклинание долго — его форма была сложна и запутанна, однако Теосар не собирался церемониться. Он перечеркнул контур. Хлопок — и заклинание распалось. Услышав крики Фока, Теосар стиснул кулак. Он всмотрелся в троицу законников, не сводя взгляда с пульсирующих контуров их сердец. Три движения пальцем. Поочередно каждый из клириков упал на землю, не издав ни звука.

Теосар вскрикнул. Уголки в глазах дернулись и углубились. Мужчина обернулся и увидел, что двое законников развели руки Фока в стороны. Третий занес над ним кинжал, а четвертый прикрывал сбоку. Сперва Теосар избавился от первых двух — он выгнул контуры в области предплечий, ломая руки. Клирики заверещали и повалились, баюкая изувеченные конечности. С одним из законников он перестарался — с чавкающим звуком обрубки отслоились от рук и упали, точно сырые поленья. Тотчас металлические уголки врезались еще глубже, противно надавив на брови. Теосар стиснул зубы. Клирик взмахнул культями; брызнули фонтаны крови, пачкая лица священников и черный бархат скуфии. Оставшиеся законники бросили оружие и устремились прочь, позабыв о товарищах.

Теосар не стал их догонять.

 

***

 

— Это как шаркнуть ногой по нарисованному мелом кругу, — пояснил Теосар. — Сломается меч, раскрошится камень...

Они подъезжали к Певучим Чащобам.

— И? — выжидательно спросил Фок.

— И так же с человеком.

Исполинские деревья подпирали небосвод. Листья сочились зеленью, мощные стволы напоминали колонны древних храмов. Воздух близ Чащоб стал более влажным, чистым и свежим. Принюхавшись, Теосар уловил собственный запах и поморщился. Сколько он уже не мылся? Мужчина провел ладонью по лысине, чувствуя каждый шрам.

— Надо бы ополоснуться. Стыдно ехать через такое место и вонять как свинья, — заявил он. — У меня уже такой слой пыли на голове, что стрела просто завязнет в нем.

Фок старался не смотреть на увечную голову Теосара, всю в кровоподтеках и гематомах, тянущихся от самых глазниц.

«Что они с ним сотворили?» — всякий раз спрашивал себя юноша, но мыслить дальше боялся. Страшно.

Под копытами коней захрустело. Путники опустили взгляд и заметили черное, словно выжженное пятно. Однако трава, хоть и выглядела обгорелой, была застывшей, будто ее облили обсидианом в радиусе четырех футов. В нескольких местах угадывались неглубокие воронки. Фок потянул лошадь за узду, и та взяла правее. Теосар объехал слева.

— Эксинты, — горько произнес клирик.

— Уже и досюда добрались?! — мужчина не скрывал недовольства.

— Им не нужно никуда добираться, Теосар. Они могут появиться в любой момент где угодно.

— Скажи-ка, как законник, это что, и вправду происходит только в нашем кантоне?

Фок кивнул.

— Почему?

— Не знаю. Жертвователь появился именно здесь. Он велел нам бороться с ними, но никогда не объяснял, почему. Учение гласит, что долг нужно выполнять смиренно и не бахвалиться.

Теосар рассмеялся.

— Бахвалиться? Уничтожением обгорелых тварей? Странный этот ваш Жертвователь. Как будто другим не надо с ними бороться.

— Не надо. И хорошо, что ты с ними еще не сталкивался. Жертвователь велел бороться с эксинтами нам. Нам!

— Наверное, потому что эксинты появились одновременно с ним? — победно улыбнулся Теосар. — Ох уж эти побочные явления власти.

И вновь Фок ничего не ответил, погрузившись в размышления о боге и непрошибаемости своего спутника.

— Клянусь, парень, без тебя было бы меньше проблем, — ни с того ни с сего сообщил Теосар.

— Почему?

— Ну зачем тебе понадобилось бежать от них и примыкать ко мне? Теперь они охотятся еще и за тобой, предателем. Что ты выиграл?

— Жертвователь учит жертвовать. И пусть не все принимают догмы так, как положено. У меня свой вид на это. Я верю тебе. Я знаю, что ты хороший человек и…

— Несмотря на то, что я все чаще теряю над собой контроль? Ты слышал байки обо мне? Не скрою, иной раз самому становится жутко от этих россказней.

Фок поджал губы и продолжал стоять на своем.

— Они не видят. Я вижу. Уверен, ты и сам знаешь, кем являешься на самом деле.

— Да, я знаю, — скептически произнес Теосар, осматривая клирика. — Уж точно буду поумнее вас, законников. Ломать себе руки, отдавая дань Жертвователю и Юдоли… Я даже не знаю... Что еще вы изгибаете подобным образом?

Юноша попытался проигнорировать громкий смех Теосара, но все-таки покраснел и уставился вперед.

— Сколько живу, всегда мечтал побывать здесь, — с благоговением в голосе сказал Фок, таращась на деревья. Он задрал голову и пытался увидеть самый верх, но кроны терялись в белесой дымке.

— Веришь в дешевые слухи?

— Почему ты такой недоверчивый? Это не слухи. Я знаю людей, кому в Чащобах открылось предсказание.

— Небось, тоже желаешь услышать чего-нибудь? — поддел Фока Теосар.

Юноша скорчил кислую мину.

— Желаю лишь сократить путь и оторваться от погони. Ничего особенного.

 

***

 

Долгожданная тень укрыла их от жары. Фок сорвал и подложил под черную, всю в паутине, скуфию большой прохладный лист. Теосар последовал примеру.

— Многие поклоняются Чащобам, — рассказывал Фок. — Паломники стекаются сюда каждые полгода. Они приходят говорить с богом.

— Ха! Знал бы я, куда приходить, глядишь, остался бы целее.

— Да… Но вообще, на востоке есть одно место, гораздо известнее Певучих Чащоб. Оно зовется Менгирами Памяти. Еще до времен раскола религий каждый считал своим долгом прибыть туда и почтить уважением старых богов. Потому многие конфессии так или иначе замыкались на этом месте. Менгиры Памяти считались центром общения человека и бога.

— Откуда ты все это знаешь? — словно делая одолжение, спросил Теосар.

Не будь на месте глаз мужчины торчащих железок, взгляд подростка, жадного до знаний подростка, выдал бы его с потрохами. Но металлические Юдоли стали не только проклятием Теосара, но еще и надежной маской.

— Как-то провинился, — хихикнул Фок. — Очень сильно. Меня посадили в келью переписывать хартии и старые легенды. Их было великое множество. Мое заточение длилось три года. Даже если бы я воспротивился, часть знаний все равно осталась бы со мной. И как я не сошел с ума…

— С ума! — передразнил его Теосар. — С чего бы вдруг, парень? Что ты можешь знать об этом?

«О вечном голосе, об этом преследователе. Или о галлюцинации? Или… — то и дело терзался Теосар, так и не находя ответа. — Голоса повсюду. Они мешают, они сбивают меня!»

Я записывал строки, и он произнес:

— Когда законники заталкивали в меня это, — говорил он, трогая глазницы, — они повредили мне мозг. Я изменился. И дело не только в том, что я стал видеть контуры и чувствовать приближение клириков из-за этого голоса. Мне думалось, что я тронулся умом — с той поры меня преследовали голоса. Или голос… Сперва я паниковал, потом не обращал внимания, но он брал свое, становился все громче, возникал все чаще…

Больше Теосар не мог быть уверен ни в чем. Мало ему постоянного голоса, чувства, что за ним наблюдают, так еще и здесь, на мягком мху под сенью огромных листьев, его сон бесцеремонно прервали.

Поздней ночью, устроившись вблизи ручья, Теосар лежал на правом боку, положив ладонь на изувеченную ногу. Рядом спал Фок, раскинув переломанные в локтевых суставах руки. Мужчина не мог спокойно смотреть на L-образные изгибы, постоянно напоминающие ему о том, кем стал он сам. Кого из него сделали. Грузные думы накатывали волнами, однако всякое буйство рано или поздно заканчивается. Теосар провалился в сон.

И на границе пробуждения, еще не осознавая четко, где кончаются видения и начинается реальность, сквозь бойкое журчание ручья он услышал песнь. Теосар определил, что это просто мотив; он повторялся и повторялся. Но, вслушавшись, мужчина смог разобрать слова.

 

Мы просим лишь поверить, и не всегда то сказки,

Что кажется таким, каким оно является.

Не понаслышке знаем мы, ведь было безобразно.

Теперь же с нами тот, кто всячески сражается.

 

Не придав словам никакого значения, Теосар проковылял к ручью. Холодное прикосновение воды к лицу успокоило и помогло отвлечься.

«Мало мне мерещится, что ли…» — недовольно думал мужчина.

Он злился. Теосар знал, что сходит с ума и теряет себя. Держать в узде собственный разум становилось все тяжелее, особенно когда голос, проклятый голос, не оставлял в покое! Где тут сохранить здравый рассудок? Теперь еще и песни… Нет уж, не сегодня.

Наутро он проснулся в скверном настроении. Фок же, наоборот, выглядел как никогда воодушевленно.

— Чего, умную мысль услышал? — съязвил Теосар, отпивая из ручья.

— Нет, — улыбнулся Фок. — А ты?

— Вот еще.

Однако слова песни забыть не удалось. Фок заметил, как мужчина на протяжении всего пути через Певучие Чащобы что-то усиленно бормочет и улыбается, кивает головой и будто беседует сам с собой. Атаковать вопросами юноша не рискнул — Теосар наконец-то не выглядел хмурым и словно бы помолодел.

На очередном привале сияющий Теосар неохотно признался.

— Кажется, я слышал глас будущего.

— И как тебе? — заморгал Фок, не зная, как реагировать на заявление.

— Мне понравилось. Это, знаешь ли, бодрит.

«Мои люди. Они встанут под знамена Теосара. Мы будем сражаться за лучшее. И люди поверят мне, а не какому-то Жертвователю! Да!»

— По некоторым преданиям, сам бог шепчет путникам о грядущем.

Теосар презрительно сплюнул.

— Ты о вашем Жертвователе?

— Нет, конечно. Жертвователь относительно молод. Он пришел на смену старым богам. Я же про упоминания древних легенд.

— Спасибо. Мне легче, правда.

Фок тормошил палкой угли. Язвительность и извечное раздражение Теосара начинали надоедать. Юноша считал, что он ни разу не заслужил такого отношения. Наоборот, набиваясь к нему в компанию, он надеялся на взаимопонимание и хотя бы толику уважения, а вместо этого…

«А вместо этого надо мной смеются и выставляют идиотом», — мрачно думал молодой клирик.

И вновь они седлали коней и двинулись дальше. Куда они ехали? Зачем? Ни один из них не мог дать ответа на сей вопрос, но каждый придерживался четкой миссии, ясной как день. Задача одного — обрести мудрость, подобрать ключ к отгадке и свергнуть бога, который, на первый взгляд, и не возражал против замещения; второй был предателем, что бросил службу и сбежал из-под стражи, примкнув к дьявольскому отродью.

Путники скакали по зеленым холмам, высоким и покатым, словно галька. В густой траве шныряли зверьки, в воздухе гудели насекомые. Солнце клонилось к горизонту. Было спокойно и умиротворенно.

Охваченный предсказанием Чащоб, Теосар расслабился. Он наслаждался окружающим миром и одновременно пребывал где-то над ним. Его жизнь стала вечным поиском, что не прерывался третий год. Но как можно найти то, о чем ты даже не догадываешься?..

Легко.

Мужчина осекся.

— Что такое? — встревожился Фок.

— Законники.

— Где?

Я рядом…

— Слазь! Быстро! — рявкнул Теосар.

Едва не свалившись, Фок спрыгнул и ринулся следом. Теосар поднимался вверх по холму. Он велел Фоку молчать, и в дальнейшем изъяснялся жестами. На вершине холма спутники прижались к земле, проползли еще несколько футов. Выглядывая из-за кустарника, они увидели их.

— Как я и говорил, — мрачно заключил Теосар.

Две дюжины клириков в алых рясах и черных, как сама тьма, скуфиях окружили сбившихся в кучку людей. Смуглые, с волосами цвета мокрого песка, они жались друг к другу. Лица их были искорежены ужасом.

— Атуинцы? — спросил Теосар.

— Да.

Они негромко молились. Отощавшие настолько, что, казалось, их руки и ноги можно было переломить одним щелчком. На фоне тщедушных тел головы выглядели непомерно большими.

— Что они здесь делают?!

Теосар несколько раз видел атуинцев, но те выглядели иначе. Куда лучше. После того, как на южном материке объявили о поветрии какой-то Жажды, этому народу отказали в пересечении границы.

Фок молчал.

— Я задал вопрос! — гневно сказал Теосар.

— Они… — юноша запнулся и сглотнул. Нельзя бахвалиться. Так учил Жертвователь. — Они… Нужны нам. Им.

Теосар выругался.

— Они живут в двух месяцах пути отсюда! Почему их привезли сюда, наплевав на запрет?

Атуинцы взмолились еще громче — нестройным протяжным хором. В нарастающем гуле терялись перекрикивания клириков. Они подступили ближе, подняли руки и…

Посмотри! Смотри и не отводи взгляд!

Теосар вскрикнул. Юдоль. Со всех сторон в несчастных атуинцев летели знамения.

Вот что будет с теми, кто примкнет ко мне. Они будут счастливы!

Ты можешь так же, если захочешь. И тогда мы сможем поговорить…

Люди оседали один за другим и больше не поднимались. Мерцали вспышки Юдолей, и в этом свете тела атуинцев охватывались золотыми огнями, и те, взвиваясь по спирали, возносились к облакам.

Фразы в голове Теосара не смолкали до самого окончания процедуры

Когда все закончилось, клирики отправились своей дорогой, не заметив ни Теосара, ни беглеца Фока.

Спутники ехали молча; юноша боялся смотреть на Теосара и испытывал жгучее чувство стыда за то, что тому довелось увидеть процедуру. Фок молил Бога, чтобы мужчина ничего не сказал на этот счет, однако у Жертвователя было свое мнение.

— Вот кому я должен поклоняться, да? Теперь они проповедуют на разных материках? Они специально поджидали нас? — вопрошал Теосар, пронзая Фока металлическими уголками. — Завлекают сюда, а потом приносят ему кровавые жертвы? Мало им наших?

— Я не знал…

— Что это за религия? В чем силен ваш бог? В получении могущества за счет невинных? В уничтожении слабых и немощных? Тех, кто не может дать отпор? Как ты там говорил? «Жертвователь учит жертвовать»? Видимо, он об этом.

— Теосар…

— А что дальше?! Завоевание всего мира? Нет уж. Не спрашивай, почему я свергну его.

— Ты уже один раз попытался… — робко заметил Фок и пожалел об этом.

Теосар смолк и долго не сводил с юноши «взгляда». Наконец, он вымолвил:

— Мы с ним не закончили.

 

Вечерело. Певучие Чащобы остались позади. Здесь бугры холмов становились заметно ниже, как будто некий исполин старательно примял их ладонью. На одном из спусков путники заметили россыпь огней. Деревня.

— Пора переночевать по-человечески. В нас же осталось хоть что-то человеческое, а?

— Странный вопрос… — замялся Фок.

Теосар не остался в долгу.

— Странный ответ. Как думаешь, молва о нас, ужасных и кровожадных, успела добраться сюда? Обогнали мы тревожные известия?

— Давай проверим, — устало сказал Фок и пришпорил коня.

 

***

 

— Ненавижу вас! Чтоб вас всех! Идиоты!

Уже сорок минут Теосар беспрерывно ругался, натыкаясь на очередную запертую дверь. Фок понуро шел за ним, ведя лошадь в поводу. Он очень устал и рассчитывал на теплый кров и горячую еду. На деле же они получили закрытые ставнями окна и двери, из-за которых доносились проклятия. Почти каждый дом защищала выцарапанная буква L — знак Юдоли, залитый алой краской. Знамения были свежими.

Тебе здесь не рады!

Прими мою веру, и ты станешь желанным гостем.

Таким ты им не нужен!

Теосар скрипел зубами, но сдерживался. Фразы в голове чередовались со знамениями. И всякий раз мужчина чувствовал себя все слабее.

— Очевидно, меня здесь ждали, — бесцветным тоном заключил Теосар.

— Угу… — кивнул Фок и повернулся к двери. — Отец, пусти, во славу Жертвователя, да будет жизнь твоя легка, а посмертие светло!

— Пошел к дьяволу! — проскрипели изнутри и прошаркали вглубь дома.

Фок повернулся к Теосару.

— Думаю, ждали здесь не только тебя.

Неловким движением поломанной руки юноша приподнял скуфию и выбросил сорванный еще в Чащобах лист. Клирик протер лоб рукавом рясы и беспомощно посмотрел на Теосара.

— Поедем дальше и заночуем на окраине? — виновато предложил он.

Мужчина не успел ответить.

— Путники!..

Из-за их спин донесся обрывистый крик. Чувствуя тревогу, Теосар стремительно обернулся, чем немало напугал стоящую на пороге старой избы женщину под стать дому — такую же покосившуюся, обветшалую и разваливающуюся.

Она махнула им, подзывая к себе. Переглянувшись, Теосар и Фок медленно подошли к женщине.

— Вы давайте, проходите, коли нужда такая, — прошамкала она, пронизывая их серыми слезящимися глазами. — Лошадей оставляйте. В сарай заведу.

Женщину звали Мироной. Она жила вместе с прикованным к постели сыном. В детстве он лазал за куриными яйцами на сеновал и свалился, ударившись спиной о забор. Стоило посмотреть на него, и Теосар сразу определил перелом позвоночника: в середине спины и ближе к шеи контур прерывался и немного искажался. Все, что умел Ольдр, это хлопать глазами и проглатывать передавленную до состояния жидкой каши еду.

— Терять мне нечего. Помирает Ольдр, совсем есть перестал, — сетовала женщина, мешая душистый травяной отвар. — А там и мне недолго останется. Жители считают меня проклятой. Говорят, в немилости я у Жертвователя, коли его благодушия мне не досталось. А мне мнится, что испытание это… Сдюжу — молодец. Не сдюжу — ну, чего теперь… Стыдно уж точно не будет. Я пыталась быть сильной.

— Ты погоди, мать. Горевать рано… — не слишком уверенно говорил Фок, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Да чего рано, — утирая слезы, продолжала Мирона. — Там, сверху, всяко виднее.

Теосар в беседе не участвовал. Он неотрывно смотрел на лежащего Ольдра. Худое осунувшееся лицо и необычайно яркие голубые глаза. Казалось, именно они вобрали в себя всю силу и тягу к жизни. И все же они были беспомощны.

«Да, приятель, скверно это… — твердил про себя Теосар. — А я все жалуюсь на свою судьбу».

Мирона не замолкала. Она была слишком одинока, чтобы растрачиваться молчанием с первым за последние три десятка лет гостем. Поставив жестяные кружки на грубо сколоченный стол, женщина разлила отвар, нарезала хлеб, достала сыр и скромный кусочек окорока, от которого уже начинало попахивать.

— Теосар? — позвал товарища Фок, указывая на тарелки.

— Я не голоден, — не поворачивая головы, сказал мужчина.

Много позже он поведал, что Ольдр изменил его. «Не знаю, что на меня нашло, но я решил во что бы то ни стало помочь парню, — признался мне Теосар. — Смотреть на него было больно. Внутри все выло. И тогда я подумал: если в моих силах нарушать контуры, быть может, я смогу добиться обратного?»

До этого он никогда о таком и не мыслил.

Возле Ольдра Теосар сидел почти сутки, не шевелясь и не притрагиваясь к еде. Иногда его лицо краснело, по нему текли крупные капли пота, дыхание прерывалось. Голубые глаза Ольдра ошалело метались по сторонам, и Фок испугался, что Теосара одолел очередной приступ. Стащив со стола нож, он неотрывно наблюдал за мужчиной, — как бы тот беды не натворил.

На третье утро Ольдр неожиданно для всех поднялся с кровати. Побледневший Теосар рухнул на пол. Фок бросился к нему, а Мирона, позабыв о старческой немощи, подлетела к Ольдру и стиснула его в объятиях. Она уткнулась в грудь сыну и разрыдалась. Фок тормошил Теосара, но тот не реагировал. Выглядел он скверно — на губах проступила пена, металлические уголки как будто врезались в глазницы еще глубже, продавив надбровные дуги.

— Воды неси! — взревел юноша, отдергивая Мирону от моргающего сына.

В какой-то момент они подумали, что потеряли Теосара — грудь не поднималась, дыхание было совсем слабым. Подле него дежурили поочередно, утирая пену со рта и смачивая губы отваром. И то ли женщина была знатной травницей, то ли Теосар собрался с силами, но через два дня мужчина очнулся.

— Где он?! — первым делом спросил Теосар.

Мироне не надо было задумываться, чтобы понять, о ком речь. Она выбежала на улицу и, оторвав сына от рубки дров, схватила его и потащила в избу. Ольдр предстал перед Теосаром голым по пояс, разгоряченным и вспотевшим, к лоснящемуся телу прилипли опилки и мелкая стружка.

— Ты… — сорвалось с губ Теосара. Он поднял правую руку с обвисшими пальцами и указал мизинцем на Ольдра. — Ты жив?

— Да! — воскликнул сын Мироны и рухнул на колени.

Он схватил ладонь Теосара и принялся целовать ее, а после разразился громким рыданием.

— Спасибо! Спасибо, спасибо, благодарю тебя, посланник Жертвователя!

— Что?! — от удивления и ярости Теосар отдернул руку.

— Я… — замялся Ольдр. — Я благодарю тебя, посланник Жертвователя…

— Какого еще Жертвователя?!

— Ты — его человек. Иначе как ты меня вылечил?

— Клянусь, ты… — зашипел Теосар, но не договорил и провалился в обморок.

На сей раз сон его был спокойным, и уже через несколько часов мужчина пришел в себя окончательно.

Здесь я привожу краткий пересказ того, что случилось… Одна из причин — провалы в памяти Теосара. В те времена он часто терял себя, а когда пришли эксинты, стало еще хуже. Другая из причин — его нежелание распространяться на эту тему. Теосар говорил неохотно и рвано, я с трудом смог связать обрывки фраз в примерную историю развития событий…

После исцеления Ольдра Теосар обнаружил в себе новую способность — сращивать контуры. Тем самым он получил возможность лечить людей. Всех, кроме себя.

Очень скоро соседи увидели Ольдра в здравии, и по деревне пошла молва о чуде. Все следы вели к гостям Мироны, что задержались у нее из-за плохого самочувствия одного из них. Жители сразу позабыли о всех грехах путников

И тогда к дому слепой женщины стали стекаться люди. Они просили отворить им дверь, дабы лицезреть самого посланника Жертвователя и молили его помощи. Увечные стекались к косой избушке; образовывались длинные очереди, люди ночевали прямо во дворе и на дороге.

Теосар клял себя, но заметил, что делает это все больше для приличия, чтобы остаться верным собственному нраву и не смягчиться. Обретя дар исцеления, он не смог бы уйти ни под каким предлогом.

«Я наконец-то стал полезным, — не веря происходящему, думал Теосар. — Больше меня не чураются и не гонят, как пса. Никто не размахивает Юдолями...»

Алые знамения с дверей постирали. Теосара стали осыпать приглашениями.

Главным его правилом было одно — никаких знамений. Люди охотно кивали и соглашались на все. Кто-то с пониманием называл его скромным, другие говорили, что Жертвователь именно так и учит.

Время шло. Прослышав о Теосаре, в деревню приходили все новые и новые. Мужчина осознал, что вряд ли поток желающих вылечиться когда-нибудь схлынет. Вскоре он решил покинуть деревню и двинуться дальше.

— И так задержались, — как-то в вечеру проворчал он Фоку. — Законники не дремлют. И если уж обо мне известно простым деревенским, то со дня на день придется ждать и твоих дружков.

Фок согласился. Необычайно погрустневший, в свободную минуту юноша выцарапывал что-то на куске пергамента, и стоило Теосару или Ольдру подойти поближе, тот незамедлительно прятал пергамент во внутренний карман рясы, печально поглядывая на Теосара. Фок беспокоился за него. Успокоившись было после исцеления Ольдра, мужчина снова стал раздражительным и нервным.

Поздней ночью Теосар и Фок, попрощавшись с Мироной и Ольдром, покинули деревню. Разыгралась гроза, в беспрерывном мерцании молний дома казались сидящими в засаде воинами, что все теснее подбирались к двум путникам. С небес обрушился ливень.

— Может, вернемся? — сквозь пелену дождя прокричал Фок.

— Ни за что! — так же громко ответил Теосар, натягивая капюшон до самого носа.

Кони то и дело оступались и норовили потерять равновесие, но продолжали упорно идти через превратившуюся в коричневое месиво дорогу. На краткий миг молния высветила окраину деревни, и Фок готов был поклясться: что-то в темных силуэтах изменилось.

Еще одна вспышка.

Силуэтов стало больше. И они заметно приблизились. Клирик натянул поводья и окликнул Теосара. Тот обернулся и поджал губы, но, заметив взволнованное выражение лица юноши, остановился.

Громыхнуло. Фок поморщился. Казалось, раскололась сама сфера мира. Все вокруг вспыхнуло призрачно-белесым светом и…

— Эксинты! — завизжал Фок и развернул жеребца.

Конь принялся перебирать ногами. Он поскользнулся и упал в грязь, чудом не придавив хозяина. Дергая переломанными руками в попытке выбраться, Фок лишь запутался в узде и перепачкался, мгновенно промокнув.

Теосар не медлил и уже шел к странным тварям.

«На сей раз пространство к нам немилосердно, — мрачно подумал он. — Впрочем, небольшая разминка не повредит. Слишком уж я засиделся».

Контуры перекрывали друг друга. Уродливые и неровные, вытянутые, с изгибами и странно искривленными конечностями, эти твари, должно быть, выглядели донельзя уродскими. Теосар даже не стал всматриваться, чтобы составить о них представление. С эксинтами он столкнулся впервые, но их вид заставил Теосара возжелать их встреч как можно чаще.

— Потому что вас не должно быть! — надрывая горло, проревел он, поднимая руки.

В рукава закапала вода; ледяные капли взбодрили мужчину. Резким движением рук он провел справа налево. Контуры эксинтов разделились пополам. Верхние половины туловищ, придавливая нижние, упали в грязь. Твари взревели. Но на место умерших шли новые. Подобно муравьям, они выползали из самых малозаметных щелей, наводняя собой узкие улочки и тесное проходы между домами.

Фок кричал и брехался. Вид умирающих эксинтов привел клирика в ужас. Они надвигались молча, и от этого было еще страшнее. Ногу никак не удавалось освободить из-под коня. Теосар подступил ближе к законнику, чтобы прикрыть. Голова раскалывалась — уголки вошли еще глубже. Мужчина с трудом сдерживался, чтобы не завыть. Он всмотрелся в контуры эксинтов. Да, прерывание контура по центру туловища было эффективным, однако отнимало слишком много сил.

«Нужна линия потоньше, — решил Теосар. — Кто знает, сколько их еще будет. Пока позволяют эти проклятые железки, надо экономить силы».

Эксинты подступали отовсюду. И хоть они были медлительны, спотыкались и падали, растаптывали своих же, но их было очень, очень много. Теосар вертелся волчком, но расстояние неумолимо сокращалось. Мужчина размахивал руками, ругался, выплевывал самые грязные слова, рычал, подобно дикому зверю. И лишь во вспышках молнии промокший насквозь Фок видел розоватых облезлых тварей, у которых с противным хлюпаньем отлетали ноги. Эксинты, ничуть не меняясь в жутких сморщенных лицах, падали и продолжали ползти, вовсе не замечая потери.

Видя, что Теосар становится неуправляемым и начинает выходить из-под контроля, Фок заторопился. Конь брыкался; он вывихнул ногу и не мог встать. Бешеное ржание животного не смолкало.

По лицу Теосара текла кровь — она лилась из рассеченных бровей, смешивалась с водой и срывались с острого подбородка бледными розовыми каплями. Теосар был быстр, но очень скоро до него стали дотягиваться. Он уклонялся и всячески вилял, но времена былой прыти давно прошли. И годы уже не те. Чего говорить о состоянии здоровья. Нога подвела его — мужчина оступился и рухнул в наполненную мутной жижей яму.

Эксинты столпились над ним. Со всех сторон тянулись руки со скрюченными пальцами.

«Что ж, я дорого продал свою жизнь!» — сквозь пелену боли подумал Теосар, обрадованный приближающейся кончине. Металлические уголки вошли слишком далеко. Трудно было даже поворачивать голову.

Горячая рука с облезлой кожей сомкнулась на его шее и начала душить. Мужчина не сопротивлялся. Голова раскалывалась; он все равно не смог бы ничего сделать.

Мир темнел. Теосар больше не замечал молний, не слышал рокота грома и ржания коня Фока. Потихоньку он погружался в мягкую уютную тьму, и больше ему не было дел ни до чего…

Нет уж. Так не пойдет. Мы еще не закончили.

Вставай, Теосар. Позволишь так просто сбежать?

Разве я для этого оставил тебя в живых и обрек на мучения?

«Что?!» — подумал Теосар.

Хватка ослабла. Мужчина всмотрелся и понял, что никакие эксинты его больше не окружают. Головную боль заглушили голоса. Голос. Его голос.

Фок стоял на ногах и вовсю стрелял знамениями Юдоли, каждое из которых отзывалось в мозгу Теосара ярким колючим всполохом. Те, в кого попадало знамение, окутывались золотым свечением и исчезали, оставляя за собой уносящийся в небо шлейф.

— Отдохни, Теосар! — гаркнул раскрасневшийся Фок. — Пожалуйста! Я справлюсь!

— Вот еще.

— Не лезь! Это моя работа!.. Остановись, глупец!

Юдоли полетели вперед.

Не мешай ему.

Мужчина встал на ноги и присоединился к юноше. Они дрались спина к спине до тех пор, пока на Теосара не нагрянула новая волна боли. В отчаянии мужчина схватился за уголки и изо всех сил потянул. В голове взорвалось алым. Жгучее пламя пронзило каждую клетку тела.

В тот момент Теосар утратил над собой контроль. Неожиданно его перестали волновать боль и последствия магии. Контуры. Уничтожить их все!

Он резал эксинтов на мелкие части, не замечая, как отлетают крыши домов, распиливаются заборы, как из выпотрошенной скотины вываливаются горячие, исходящие паром внутренности…

Фок смотрел на Теосара с жалостью. Он так боялся, что это случится… Юноше надо было бежать, но он видел, сколь много эксинтов еще предстоит убить, и удвоил старания. Юдоли наполнили воздух дребезжанием.

А потом в глазах Фока померкло. Когда его сознание угасало, когда он видел, как кровь вытекает из его живота и смешивается с грязной водой, клирик не удивился — лишь сунул руку во внутренний карман. Он знал, что так будет. И знал, что умирает достойно. А значит, можно закрыть глаза…

 

Пришедшие на помощь жители деревни увидели, что натворил Теосар. От той части домов, где происходило сражение, не осталось ничего целого. И никого. Среди бревен и кирпичей виднелись останки тел. Подоспевшие было на помощь люди расплатились за свою храбрость — обезумевший Теосар уничтожил и их.

Эксинтов не осталось. Но битва не стихала — жители атаковали Теосара, позабыв, что именно он исцелил большинство из них. Вооруженные кто чем, они шли на мужчину густой толпой, читали молитвы и ознаменовывали себя Юдолью.

Теосар остановился. Он повалился в лужу, скрючился и принялся рыдать, схватив себя за голову. Голоса наслаивались друг на друга. В стенаниях Теосара слышались мольбы о прощении. Громкие страдания сотрясли жителей. Мужчина бился в агонии, извивался и дергал ногами. Он срывал глотку, он просил помиловать его и клялся, что не хотел, что это был не он.

Но люди были непреклонны.

Ломались вилы, затухали факелы, с лязгом переламывались кочерги и ухваты.

Теосар не замечал собственной волшбы. Он подполз к Фоку. На бледном лице царила безмятежная улыбка. Вода под туловищем юноши была окрашена густым багрянцем.. Окоченевшая рука покоилась на внутреннем кармане. Не понимая, что делает, Теосар сунул руку в карман и обнаружил записку. Убрав к себе в плащ, он попытался вылечить Фока, срастить кожу на животе, но контур почти исчез. Юноша был мертв.

Трясущимися руками мужчина достал записку.

«Теосар. Ты стал слишком опасным. Я знаю, что однажды ты убьешь и меня. Пожалуйста, когда это произойдет, исполни мое последнее желание. Понимаю твою нелюбовь к Юдоли, но я прошу тебя выгнуть мой контур. Ты знаешь как. Прощай».

Капли падали на пергамент, буквы расплывались, но это было уже неважно. Стоя на коленях, Теосар взглянул на контур тела друга и, сжав челюсти, исполнил последнюю волю Фока. Золотая вспышка озарила округу. Жители отбежали назад. Тело превратилось в россыпь янтарных искорок, что, подобно эксинтам, взмыли вверх и улетели к непроглядным тучам.

Молодец… — послышался шепот.

«Показалось», — не задумываясь, определил Теосар.

Кое-как поднявшись, он бросился в бегство. Напрочь забыв о жеребце и провизии, не обращая внимания на волочащуюся ногу. Самые прыткие жители помчались следом. Теосар повернулся и, сцепив руки в замок, обрушил удар на землю.

Под ногами дрогнуло. С гулким рокотом и треском дорога взбрыкнулась и с оглушительным шумом обвалилась, образовав глубокий провал, отделяющий Теосара от жителей.

Кто-то позвал тащить бревна, веревки и лестницы, но Теосар знал, что это им не поможет. Мужчина сплюнул и зашагал прочь.

 

Он не помнил, сколько бежал. Неуклюже, нелепо, но позволить себе остановиться было нельзя. Теосар не переставал рыдать, оплакивая Фока и убитых жителей деревни, которых он сам исцелял и ставил на ноги.

Несколько раз на него нападали клирики и эксинты. И тех, и других Теосар уничтожал интуитивно, практически не сбавляя хода. Он стал избегать людских селений. Потом беглец понял, что ему необходимо поговорить с богом. Но как, если он перестал выходить на контакт?

«Менгиры Памяти считались центром общения человека и бога». — Именно так говорил Фок.

— Кажется, у тебя появилась цель, Теосар.

 

***

 

Двенадцать исполинских мегалитов — двенадцать олицетворений богов. Равно числу месяцев в году. И каждому из богов люди поклонялись столь же яро, как и тому, кто стоял над всеми ними. В центре Менгиров — озеро тумана, что ласково касалось серых мегалитов.

Здесь было тихо и безмолвно. И молчаливо.

«И где же бог? — спрашивал Теосар. — Где он? А где те двенадцать, в честь кого возвели эти каменюки?»

Озлобленный мужчина терпеливо ждал. Он провел здесь целую неделю, пока не осознал, что никто ему не ответит.

— Значит так, да? Так ты хочешь говорить со мной? Оставишь в живых, ха! Пока не будет сомнений!

Сомнений в чем? Теосар не сомневался. Он всегда знал, что достоин. В этом не было сомнений. Как и в этих поганых эксинтах, которых столь любовно оберегают клирики, предпочитая изводить их своими знамениями. Они слепы!

— А может, ты не слышишь? Держись, Жертвователь, или кто ты там! Я позову тебя!

«Благо, опыт имеется».

Простоявшие не одну тысячу лет мегалиты пали. Они рухнули и покатились вниз по склону, грохоча так, что содрогались горы. Теосар исполосовал весь священный дольмен, взрыв его и испещрив глубокими бороздами.

— И где ты? Где ты?! Бог!

Из-под земли вырвался столб воды. Прямо на том месте, где клубился туман. Фонтан ударил высоко вверх, орошая округу ледяными брызгами.

— Я не сомневаюсь, смотри же! — верещал Теосар. — Ты — беспомощен, Жертвователь. Ты — никто без своих жертвоприношений и законников! Уходи! Освободи место!

Он был вправе. И в этом не было сомнений. Но почему Жертвователь молчал? Неужели он обманул?

— Где ты… — промолвил Теосар. — Где… Почему все так? Я же…

Мужчина осмотрел изувеченный дольмен.

— Я же… Могущественен?..

— Ты глуп, Теосар. Глуп и тщеславен.

Голос раздавался изнутри водяного столба. Мужчина подошел ближе, прищурился, но увидел только свое отражение.

— Что ты можешь знать о жизни? Как ты можешь занять мое место, если так слеп?

— Я оценил шутку, — отозвался Теосар.

— Замолчи. Я просил тебя открыть свое сердце для меня. Я обращался к тебе через Юдоли, я звал тебя. Эксинты? Да, ты уничтожил их достаточно. Но если бы ты слушал клириков и видел дальше собственной гордыни, все было бы по-другому. Знай же, что эксинты — освобожденные из Преисподней. Я заплатил и за это. Их отпустили, чтобы я смог даровать им жизнь в моем царстве, но для этого мне нужны были новые аколиты. Именно они освобождали бедняг и отправляли ко мне.

— Твои помощнички убивали ни в чем не повинных людей!

— Ты об атуинцах? Думаю, ты заметил их странные тела? А слышал ли ты о Жажде — болезни, пожирающей тело южных народов? Те атуинцы были неизлечимо больны! И мои люди освободили их от мучений. Сейчас по всему южному материку распространяется вера в Жертвователя, а мучимые болезнями обретают покой и пополняют мой мир. Лучший мир, тот, который они заслуживают намного больше, чем этот. Возвращаясь к эксинтам... Припомни те слова из Чащоб. Они вовсе не о твоем народе.

Жертвователь умолк.

Шумела вода, вдали громыхали скатывающиеся и разламывающиеся менгиры. Где-то вдали визжали люди. А Теосар стоял, опустив руки, и изучал свое отражение. Металлические углы пропороли голову почти на треть. Раны гноились, на комья запекшейся крови то и дело садились насекомые.

«Вот оно, значит, как… — мысли еле ворочались. Тяжко, словно в густом киселе, они вращались, оборачиваясь новыми гранями. — Вот в чем дело. Никаких сомнений в сердце? Разгадка была близка. А ведь я — именно то, что не вызывает сомнений. Нет сомнений, что...»

—...Так нельзя… — уже вслух продолжил Теосар, рассматривая в воде свой контур. — Неужели всего-то надо было поверить?

В отдалении звенели мечи и молитвенные напевы.

— Не все то ложь, что кажется великим, — просто сказал Жертвователь. — Наверное, люди никогда не научатся доверять.

— Мир слишком озлобил нас и научил не верить, — возразил Теосар.

Земля задрожала. Теосар смотрел вниз. К дольмену бежали крестьяне и клирики. Алые рясы развевались на ветру.

Ровным строем маршировали солдаты ближайшего гарнизона. Сегодня они уничтожат Теосара.

— А кто научит их верить вновь? — спросил Жертвователь.

Молитва нарастала. Но теперь Теосар не слышал голос внутри себя. Он говорил с ним. Здесь и сейчас.

— Я научу их… — не своим голосом ответил мужчина.

Он повернулся к столбу воды и подошел ближе.

Шум воды. Все прочие звуки стихли.

Не сомневаться.

Я не сомневаюсь в тебе, Жертвователь.

Теосар схватил себя за контур. Однажды он уже проделывал это. С Фоком. Мужчина ухватился посильнее и разогнул себя. Последнее, что он увидел, это золотую вспышку. И тихое-тихое молодец

 

***

 

— Здравствуй, Теосар. Давай я расскажу немного о себе. Мое имя — Жертвователь. И я — бог. Тот, кому суждено страдать. Такова юдоль богов, так или иначе. Многие ошибочно считают меня новым богом. Зря. Лучше бы им звать меня Одумавшимся. Я обрек себя на вечные мучения. Я забрал Преисподнюю себе. У людей теперь только один путь. Видишь их всех? Могло бы быть больше, если бы не твои заблуждения касательно меня. Смотри на них! Это — беженцы, коим суждено было очиститься и познать любовь. Им больше нет места там, внизу. Они-то и пели тебе. Все изменилось. Некогда их место занял я. Теперь мое место займешь ты. Я ухожу. Теперь бог — ты. Надеюсь, тебе никогда не придется жалеть о своем решении. Прощай.

Здесь заканчивается история Теосара. Остается последнее, что он успел продиктовать. А мне пора в путь. Меня заждались. Я, Гвинлио Седая Прядь, должен рассказать миру об этой истории.

И когда вспышка золота озарила его последние слова, Жертвователь исчез. И Теосар увидел все. Он был всем, был везде и мог наблюдать за каждым. Он видел радостного Фока и весело шумящих атуинцев, здоровых, крепких.

Теосар видел все.

Его взор обратился на одинокий дом, стоящий в лесной глуши. Из дома доносились крики женщины, которая лежала на кровати. У ее раздвинутых ног хлопотала старушка, держащая простыню.

Теосар ослабил боль женщины и совсем немного помог ей. И улыбнулся.

Розовая головка была полностью лысой, а сзади, на затылке, курчавилась белая прядка. На свет появился удивительный ребенок.

И, видит бог, ему предстоит нелегкий путь.