Бекеле и леопард


Алые демоны ворвались в хижину, когда Бекеле дремал на шкуре буйвола, ожидая заката. Маски эшу над входом покачнулись, но пропустили чужаков внутрь, и три кошмарные фигуры замерли у порога. В полумраке казалось, что у демонов вовсе нет кожи, и тела их с головы до пят измазаны запекшейся кровью.

Ануна очнулась первой. Метнувшись в угол, она подхватила заспанного сына на руки, прижала к груди и стала звать на помощь. Кто мог услышать её? Взрослые мужчины племени Иле-Ти засветло ушли охотиться в низины, и с ними ушёл отец Бекеле. Незамужние девушки отправились в лес собирать плоды кивано, и с ними отправились сёстры Бекеле. А те юноши, что ещё не получили ни благословения ориши, ни первого копья из рук вождя, ставили ловушки в устье реки Моо, и с ними трудились старшие братья Бекеле. Лишь Чого остался в деревне — стоять на дозоре вместе с другими тетон-йо, зоркими и быстроногими.

Если даже эшу-хранители не смогли защитить хижину от алых демонов, то горстка молодых воинов подавно не сумела бы справиться с ними. Но Ануна звала старшего сына: трижды хриплым от ужаса голосом она выкрикивала имя Чого, и трижды лишь тишина была ей ответом.

Затем один из демонов выступил вперёд и зажал Ануне рот, а двое других принялись доставать Бекеле из неподатливых, словно старые лианы, рук матери. И когда мальчик наконец оказался в их когтях, Ануна вдруг извернулась раненой пантерой и впилась зубами в ладонь, что накрывала её губы.

Алый демон взвыл от неожиданности и боли, и Ануна вдруг узнала его голос. А узнав, осела на земляной пол и тихонько заплакала, сокрушенная предательством, униженная собственным бессилием.

Демоны оставили мать, а сына выволокли из хижины под выцветшее полуденное небо. И тогда сквозь пелену слёз Бекеле впервые увидел солнце, такое же нестерпимо яркое и прекрасное, как в его снах. Зачарованный, он улыбнулся, на мгновение забыв о страхе. Но тут же почувствовал, как сотни крошечных жал впиваются в его руки, и плечи, и лоб, как кожа наливается болезненным, жгучим жаром. Боль стремительно нарастала, становясь нестерпимой. Бекеле кричал и рыдал, извивался в руках демонов, которые тащили его прочь из деревни, а когда силы покинули его, стонал, глотая слёзы. И наконец провалился в спасительную тьму, что стала его последней и самой верной защитницей.

 

Сознание возвращалось к Бекеле медленно, мучительно. Боль никуда не пропала, но теперь пряталась где-то глубоко, как будто впитавшись в самые кости. Мириться с ней стало немного легче.

Бекеле не чувствовал земли под ступнями, но не смог ни поднять век, ни повернуть головы, чтобы понять, куда его несут. Первым к нему вернулся слух.

— Чого, смотри, там растёт чаронга! Быстрее, сорви лист и приложи к ладони, пока не распухла, — сказал кто-то, кого Бекеле почти сумел узнать.

— Пускай распухнет, — безразлично ответил ему голос брата. — Я заслужил наказание.

— Ты сделал то, что должен был сделать, — ответил ему третий. — И нет твоей вины в том, что Ануна, защищая того, кого считала сыном, обрела силу ориши-матери.

— Но Бекеле и есть её сын, — гневно воскликнул Чого. — И мой брат! Мы выросли под одной крышей и вскормлены одним молоком.

— Леопард не чтит древесную жабу своей сестрой, хотя спят они на одной ветке и пьют из одного пруда. А если случится тощий год, и леопард сожрёт жабу, то значит, вся её жизнь вела к единственной цели — насытить голодного хищника. Так и Бекеле не брат тебе и не сын Ануне, как не брат и не сын никому из людей. Он послан на землю духами, и ему предназначено избавить народ Иле-Ти от болезней и голода.

— Посмотри на него, Чого, — продолжал третий, — Твоя кожа темна, словно согретая солнцем земля, его бледна, будто смрадный туман на болоте. Твои глаза черны, как у могучего бизона, его прозрачны, как у скользкой рыбы. Разве же брат он тебе, разве сын нашему племени?

Чого молчал, и Бекеле смог расслышать чьё-то тяжелое дыхание совсем рядом, и приглушенные шаги, и множество прочих звуков, незнакомых, чуждых, пугающих. Болезненным усилием он заставил себя распахнуть глаза и удивился, встретив взглядом привычный сумрак. Но тут же понял, что окружен уже не сонной темнотой родной хижины, где пахнет старыми шкурами, а живыми, переменчивыми тенями, которые с каждым ударом сердца перетекали одна в другую. Бекеле никогда не уходил за границы деревни, но по рассказам отца и сказкам матери тотчас же узнал джунгли.

Его нес на плечах, как охотник подстреленную антилопу, весельчак Рава, лучший друг Чого. Сам брат плелся чуть поодаль, понурив голову, а впереди обоих вышагивал, расчищая путь копьём, Улуко — сын вождя, лучший из тетон-йо, молодых воинов племени. Теперь Бекеле отчетливо видел, что все трое вымазаны в чём-то красном: то ли соком ягод огу-огу, то ли глиной с подножья Охуроге, из которой жених и невеста лепят кувшины и подносят в них во время свадьбы душистый умкумботи своим гостям. Краска уже смылась с голеней и рук, и всё же вид тетон-йо до сих пор нагонял на Бекеле страх, и он не решался даже всхлипнуть.

Покачиваясь на плечах Равы, Бекеле вглядывался в джунгли, и ему казалось, что деревья кружатся в айе-оро, танце духов. Их огромные стволы то выступали вперёд, то отдалялись, и блики солнца играли на тёмных стволах, точно всполохи пламени на разгоряченной коже, и мощные ветви переплетались в высоте, как руки пляшущих вокруг костра, а роса блестела на листьях капельками пота. Завороженный, Бекеле на мгновение позволил себе забыть о страхе и боли, а когда очнулся, то услышал, как чаще дышит с каждым шагом Рава.

Скоро тетон-йо остановился, тяжело переведя дух.

— Ох… Черепаха быстрее влезет на склон Охуроге, чем мы доберёмся до заклинателей! Улуко, ты же говорил, что через джунгли ведёт короткий путь?

— Я обещал вам, что мы будем дома раньше, чем охотники вернутся с добычей, — уклончиво ответил сын вождя.

От этих слов Чого скривился, словно надкусил гнилой кивано.

— Когда отец вернется и узнает, что я наделал, то ни за что не сможет меня простить. У меня теперь нет ни семьи, ни дома.

— Тетон-йо вы или сопливые девчонки? — вскипел Улуко. — Клянусь, как только мы окажемся в деревне, я отберу у вас копья и дам взамен куклы из соломы! Рава, вспомни, что воином становится лишь тот, кто силен и духом, и телом! А ты, Чого, умерь свой страх. Не на себя одного ты навлек беду, когда выдал нас Ануне.

— Чого не виноват, ты сам так говорил! — возмутился Рава. — А ещё рассказывал, что многие из Иле-Ти уже приходили к твоему отцу и просили его о жертве. И что если бы Ануна не приходилась сестрой твоей матери, кровь белого мальчишки давно уже окропила вход в пещеру духов.

Тогда Бекеле наконец понял, что его ждёт. Две тихие слезинки побежали по щекам, впитались в обожжённую солнцем кожу, разбудили дремлющую боль. И боль вернула Бекеле к жизни.

Он дернулся, пытаясь вырваться из рук Равы, но не сумел застать тетон-йо врасплох. Рава только крепче сжал пальцы, бросив товарищам:

— Эй, похоже, мы его разбудили.

Улуко обернулся. Хищно сощурив глаза, он шагнул вперёд, и Бекеле закричал от страха, сильнее забившись в хватке Равы. Крик понесся между деревьями, затерялся в чащобе, а потом джунгли вдруг притихли, замерли. Как будто лес испугался тоже, но чего-то куда страшнее троицы молодых воинов.

Сквозь путаницу корней с земли заструилась серая дымка.

Серая рука легла Улуко на плечо.

Сын вождя обернулся. Позади него стояла старуха в грязном переднике. Время давно выпило смоль её волос, а глаза сделало такими же белыми, как лицо Бекеле. Немощные руки её и иссохшую грудь увивал, словно куст кадабы, цветущий плющ, а через обе ноздри насквозь была продета игла краснолистой фагары.

— Ты не причинишь мальчику зла, — прошелестела старуха. — Отпусти его, и уходи с миром, да хранят твоё племя боги-ориши.

Улуко растерялся, но лишь на миг, а затем в глаза его зажёгся злой огонь.

— Кто ты и как смеешь прикасаться ко мне?

— Я Мабука.

Она шумно вобрала ноздрями воздух и улыбнулась.

— Слышу, как бурлит в тебе сила, молодой воин. Гневливая, гордая. Глупая. Укроти её, наступи на горло. Тому, кто чтит силу выше разума, эшу редко даруют долгую жизнь.

— Да что знаешь ты об эшу, старая ведьма? У нас нет времени слушать твою болтовню. Мы хотим получить благословение духов до того, как солнце уйдёт в западные степи. Не стой у нас на пути.

Но старуха продолжала твердить:

— Ориши не примут твою жертву. Накажут предателя моими руками. Оставь чистую душу, и они пощадят тебя.

— Ты что же, угрожаешь нам? — процедил Улуко.

Он расправил плечи, но Чого и Рава не встали за спиной друга. Бекеле чувствовал, как сильно боятся они ту, что назвалась Мабукой.

Но Улуко не боялся.

— Прочь с дороги!

Он замахнулся древком копья, словно отгоняя камышового кота, что крадётся к корзине со свежей рыбой. Но Мабука не отпрянула в сторону, и копьё, очертив полукруг, ударило тупым концом ей в бок.

Старуха покачнулась, окаменела, и Бекеле показалось, что сейчас она упадёт замертво.

Но вместо этого плющ, что увивал её руки, вдруг начал ветвиться, и свежие побеги побежали по её ногам к земле. Один удар сердца, и тонкие усики уже закрутились вокруг лодыжки Улуко, а крохотные шипы вонзились в кожу на запястьях. Тетон-йо закричал, и стебли тут же ринулись в его открытый рот, пролезли в ноздри. Улуко засучил руками, задыхаясь и теряя силы. Рава с Чого бросились ему на помощь, но с равным успехом они могли черпать горстями воду из Моо, желая добраться до дна. Скоро стебли плюща свились плотными кольцами вокруг тела Улуко. А когда в глазницах его распустились два кроваво-красных цветка, сын вождя упал к ногам Мабуки, что застыла перед ним каменным истуканом. Зеленый клубок туго сжался в последний раз — и рассыпался прахом, не оставив даже имени от того, кто мог однажды стать первым из Иле-Ти.

Цепляясь за ствол могучего венге, у корней которого бросил его Рава, Бекеле поднялся с земли. Ноги совсем не слушались его, а Бекеле так нужно было бежать. Бежать куда глаза глядят, подальше от заклинателей, от пляшущих теней, от жуткой Мабуки. Бежать быстрее, потому что судьба подарила ему совсем немного времени, от силы дюжину ударов сердца.

И как назло сердце билось в груди слишком быстро.

Мабука ожила и повернула слепое лицо к Бекеле. Просеменила вперёд крошечными старушечьими шажками, протянула руку к щеке. Бекеле хотел отпрянуть, но прикосновение вышло неожиданно лёгким, нежным, почти материнским.

— Не бойся, чистая душа, я твой друг. Позволь мне помочь тебе, — ворковала Мабука, пока её узловатые серые пальцы гладили белую кожу. — Ты ранен — я исцелю тебя. Ты слаб — я верну тебе силы. Ты потерян — я отыщу путь.

И мысли, что роились в голове Бекеле, понукаемые страхом, вдруг сделались спокойными, вялыми. Он оглянулся. Равы нигде не было видно — наверное, он уже бежал назад к деревне. Чого же сидел на земле, спрятав лицо в ладонях, а рядом с ним валялось копьё, у которого больше не было хозяина.

Бекеле вдруг стало очень жалко старшего брата.

“Пойдём домой, Чого, — хотел сказать он. — Я скажу маме и папе, что ты ни в чём не виноват, они простят тебя, и мы заживём как раньше”.

Но вместо этого зевнул и закрыл глаза. Тогда Мабука легко, словно младенца, подняла Бекеле на руки и унесла в самое сердце джунглей.

 

Сон то накрывал Бекеле перламутровой волной, то отступал, почти возвращая в реальность. Мальчику снилось, как он бежит сквозь сырую чащобу, и упругие листья хлещут его по лодыжкам, и роса холодит ступни. Деревья всё плотней смыкались кронами над головой, закрывая небо, а темнота впереди встречала Бекеле мерным рокочущим эхом. Так дышала древняя тайна, что века назад скрылась в джунглях от чужих глаз и теперь дремала, дожидаясь своего часа, не тревожимая ни солнцем, ни ветром, ни человеческим любопытством. Дышала совсем близко — нужно лишь немного поднажать, добежать до ствола огромного окоуме, нырнуть в скользкий овражек. Совсем чуть-чуть, и Бекеле увидит, узнает, поймёт...

Сон рассыпался, как корзина в руках неопытной плетельщицы, и лесная чащоба обернулась лицом Мабуки.

— Спи, спи! Ещё не готов, ещё слишком слаб, — шептала она и трясла костяной погремушкой.

Бекеле засыпал снова, и теперь видел выжженную солнцем степь — бескрайнюю саванну. Ветер, что гулял над ней, пах кровью и славой. Бекеле видел свои руки — такие же чёрные и сильные, как у отца. Видел тяжёлое копьё в ладонях, чувствовал злое нетерпение — одно на двоих, охотника и оружия. Сегодня они — хозяева саванны, сегодня зверь, что властвовал здесь раньше, падёт. Племени Иле-Ти достанется его мясо, а Бекеле получит славу — несравненно более сладкую.

Он двинулся вперёд, ступая быстро и бесшумно, вбирая носом воздух, словно хищник. На западе паслось стадо буйволов, три легконогие антилопы спустились к Моо на водопой, а там, где степь уже накрыла тень Охуроге, бродили по жухлой траве зебры. Ноздри Бекеле презрительно дрогнули. Слишком легко, слишком мало азарта.

Разум его скользнул дальше, к границам саванны, где росли на просторе раскидистые гототу. На их ветвях могла уместиться целая деревня, но не люди нашли там приют. Тень отделилась от тени, и Бекеле встретил взгляд пронзительно-голубых глаз. Мгновение человек и зверь смотрели друг на друга сквозь сон, а потом Бекеле почувствовал, как предательский холодок заструился по его позвоночнику. Он проиграл. Уступил чужой воле, из охотника превратился в жертву.

Бекеле бросил копьё, развернулся и побежал. Их со зверем разделяла бескрайняя степь, но Бекеле знал, что тот уже несётся по следу. И теперь не остановится, пока не нагонит, не повалит на землю, не обдаст смрадным дыханием...

 

Бекеле заплакал и наконец проснулся.

До первого вдоха казалось, что он снова вернулся в родную хижину, но пахло здесь совсем по-другому: пряно, мускусно, горько-сладко. Бекеле поднял голову. Комнатка, где он лежал, была тесной и заваленной чем попало, как будто эшу-обезьяна веками копил здесь свои сокровища. Со стен свисали грозди фруктов — так сильно высохших, что и не разобрать, каких. На полу не осталось свободного места от корзин, горшков, охапок листьев, а вдоль стен красовались чучела зверей и птиц. Медоед, бабуин, окапи, ара… Мальчик вздрогнул, отыскав в углу чучело леопарда.

Аккуратно, чтобы не раздавить ничего ненароком, Бекеле поднялся на ноги. С удивлением он понял, что боль утихла, а c кожи сошли ожоги и синяки. Даже слабость казалась теперь слабостью не больного, но только что очнувшегося от сна человека.

Мабуку он нашёл за занавесью винограда, что рос прямо из земляного потолка. Старуха помешивала что-то в котелке, и огонь, коптящий покатые стены, шипел, когда варево проливалось через край. Здесь, в домашней тесноте, а не посреди зловещих джунглей, она больше не пугала Бекеле.

Мабука будто бы услышала мысли мальчика и, повернувшись, ласково пригладила ему растрёпанные волосы.

— Очнулся? Хорошо, очень хорошо.

Она зачерпнула из котла тёмно-жёлтого варева, налила в половинку кокоса и протянула Бекеле.

— Пей. Набирайся сил.

Бекеле принюхался. От варева шёл приторно-сладкий аромат.

— Что это? — недоверчиво спросил он.

—  Отвар листьев венге. Корень красного экано. Мёд. Вкусно, сладко. Пей, пей. Будешь крепким, будешь здоровым.

Под её пристальным взглядом Бекеле отпил глоток и скривился, но вымучил слабую улыбку.

— Знаю, знаю, все дети любят мёд, — разулыбалась Мабука в ответ. — Пей, на дне самое здоровье.

Пусть мутные и неподвижные, глаза старухи, казалось, замечали всё. Потому Бекеле дождался, когда она отвернется, и лишь потом незаметно выплеснул остатки варева в костёр. Мёд он терпеть не мог и всегда отдавал свою порцию сёстрам.

— Хозяйка Мабука, — спросил он, вытерев губы, — а теперь мне можно пойти домой?

— Ох, чистая душа, — расстроенно прошелестела Мабука. — Белы твои руки, а лицо бледней луны. Не найдешь покоя в родном племени.

И Бекеле понял, что старуха права. Если родной брат желал ему смерти, то и прочие не станут думать дважды, едва возникнет нужда задобрить ориши.

— Папа защитит меня, — пробормотал он, и тут же притих. А потом всхлипнул: — Значит, я уже никогда его не увижу? И маму?

— Ну, ну, не плачь, дитя, — прикосновение Мабуки снова чуточку успокоило Бекеле. — Я знаю способ. Я помогу.

— Правда? — он поднял на старуху влажные глаза.

— Смотри.

Мабука прошаркала к одной из корзин, ничем не примечательной среди прочих, подняла пальмовый лист и позволила Бекеле заглянуть внутрь. Корзина оказалась полной лоскутьев — чёрных, глянцево поблескивающих в свете костра.

— Я сошью тебе новую кожу, — объяснила Мабука. — Будешь как братья и сёстры. Сможешь спать спокойно.

Бекеле отпрянул от корзины, но любопытство пересилило в нём страх. Лоскутья оказались тёплыми на ощупь.

— А вы сможете сшить такую? — недоверчиво протянул Бекеле.

— Смогу.

Мабука взяла Бекеле за плечо и чуть сжала его сухими пальцами.

— Но взамен и ты должен помочь мне.

Бекеле заморгал от удивления. Чем он, который не видел ещё и семи разливов Моо,  мог помочь хозяйке джунглей?

— Не удивляйся. Я могу многое, но не всё, — будто прочитав мысли мальчика, сказала Мабука. — Есть места, куда мне уже не попасть. Но ты, чистая душа, сможешь пройти туда за меня. Сможешь принести мне кое-что важное.

Она протянула Бекеле ладонь.

— Поможешь мне, я помогу тебе. Вернешься домой, будешь ходить под солнцем, перестанешь бояться. Как, согласен?

Бекеле колебался лишь мгновение — и кивнул. Мабука хрипло каркнула от удовольствия.

— Ты не пожалеешь, чистая душа. Пойдём. Я покажу, что делать.

Старуха вывела его из хижины, и внезапно Бекеле оказался в непроглядной темноте. Даже в ночи перед разливом Моо, когда низкие тучи заволакивают небо и закрывают собой звезды, он не встречал такой. То было сердце джунглей, место, навеки забытое солнцем.

Бекеле не различал дороги, но Мабука упрямо тянула его вперёд — слепые глаза здесь видели лучше зрячих. Мальчик вдруг понял, что если отпустит её руку, то тут же заблудится, навсегда потеряется во тьме. Поэтому он сжал пальцы крепко, как только мог, и стал считать удары сердца, надеясь скорее увидеть свет.

Бекеле уже сбился со счёта, когда они с Мабукой вышли на берег маленького лесного озера, вода в котором переливалась светом нежным и неярким, как тела полуночных стрекоз. Воздух над озером подрагивал и звенел — тонко, на грани слуха. В темноте вокруг виднелись стволы гигантов, подпиравших кронами небо.

Это место одновременно пугало и притягивало взгляд.

Мабука наклонилась, потянулась ладонью к воде, но её пальцы скользнули по озерной глади, словно по отполированному до блеска камню.

— Видишь? Не пускает. А ты пройдёшь легко.

Она прочертила ногтем путь вперёд.

— Спустишься вниз. Увидишь дорогу. Дойдёшь до воды — чёрной, такой и не такой, как эта. Зачерпнешь левой рукой и принесешь мне.

Она, кряхтя, поднялась на ноги и подтолкнула Бекеле к берегу. Мальчику пришлось напомнить, что старуха желает ему добра — до того сурово выглядело её лицо в голубоватых сполохах озерного света.

— И помни, — дала она последнее наставление, — не позволяй чёрной воде коснуться сердца.

Бекеле подошёл к самой кромке, подумал отстраненно, что рядом с озером и его белая кожа как будто светится изнутри — так красиво... А потом, зажмурившись, сделал шаг вперёд. Вода в озере оказалась прохладной и, разбегаясь кругами, щекотала лодыжки, но ничего волшебного с Бекеле не случилось.

— Иди, иди! — прикрикнула на него Мабука.

Бекеле снова шагнул вперёд, потом ещё и ещё, пока не погрузился в светящуюся воду по самую шею.

— Дальше!

Бекеле сделал ещё шаг и, не успев испугаться, пошёл ко дну.

 

Когда в глазах его сделалось темно и горло сдавило каменными пальцами, Бекеле снова смог вдохнуть. Выбравшись из воды, он оглянулся, ожидая увидеть разгневанную Мабуку, но дальний берег был пуст. Бекеле вскрикнул. Неужели старуха решила, что он утонул и ушла обратно, оставив его в лесу совсем одного? Но чем дольше он смотрел по сторонам, тем сильнее ему казалось, что он попал совсем в другое место. Что провалившись сквозь дно озера, очутился под шкурой леса, в  изнанке сердца джунглей.

Мурашки побежали по его ногам, спине, добрались до шеи, и тут Бекеле остановил их усилием воли. Ему нужно всего лишь зачерпнуть воды и вернуться обратно. Разве Мабука отправила бы его сюда одного так запросто, если б не считала, что Бекеле легко справится с поручением?

Уговорив себя не бояться, мальчик поднялся на ноги.

Если озеро и светилось здесь, то его тихое сияние терялось в стене тумана, белого, как мякоть кокоса. Туман расползался от воды клубами, и чем дальше Бекеле уходил от берега, тем гуще они становились. Дорога — звериная тропка, бегущая сквозь высокую траву — вскоре привела его к приземистому столбу, покрытому истершимися письменами на незнакомом языке. Он рассекал дорогу надвое, и Бекеле, зачарованно водивший пальцем по каменным завиткам, вдруг понял, что не знает, куда ему повернуть.

Это была последняя соломинка — та, что ломает хребет даже слону.

Растеряно поглядев налево и направо, Бекеле прислонился к столбу спиной, закусил губу и всё-таки не удержался — заплакал. Сначала тихонько , стыдясь свой слабости, а потом в голос, захлебываясь рыданиями, размазывая слёзы по щекам. Ему было очень жалко себя — напуганного, больного, потерянного…

Вдруг что-то коснулось его правой ступни. Бекеле отпрянул в сторону, но тут разглядел возле столба плод манго с глянцевой пурпурной кожурой, очень спелый на вид.

В животе заурчало. Мальчик понял, что успел сильно проголодаться. На новые сомнения сил у него уже не оставалось — и Бекеле впился в сочную мякоть, быстро обглодав всё до косточки. Ему тут же стало немножечко легче.

“Раз манго прикатилось с левой тропинки, туда я дальше и пойду, — решил Бекеле, вытирая губы. — Если ошибусь, вернусь обратно”.

Тропинка повела его дальше сквозь туман, и Бекеле брёл вперёд, понурив голову. Ему очень хотелось побыстрее найти чёрную воду и вернуться обратно. Тут он заметил, как из-за тумана постепенно начал выступать силуэт высокой горы — куда выше Охуроге. Мабука ничего не говорила про гору, Бекеле подумал, что стоит вернуться к развилке, но через дюжину шагов вышел к скалистому подножию. Там между чёрных, словно обожжённых пламенем огромного костра валунов бил родник, вода в котором была ещё темней. Опустившись на колени, Бекеле зачерпнул полную ладонь тёплой маслянистой влаги — мальчику вдруг очень захотелось узнать, какая она на вкус. Он потянулся к ладошке кончиком языка, но вовремя одернул себя.

Маленькими шажками, стараясь не расплескать чёрную воду, Бекеле двинулся обратно. Но когда вернулся к развилке, то почувствовал, как дурные мысли возвращаются к нему с новой силой. Он потряс головой, пытаясь избавиться от них, но те уже высвечивали перед глазами картинки воспоминаний. Вот Ануна прижимает к груди маленькую Чоли, чьё дыхание ночью забрала лихорадка. Вот охотники третью полную луну подряд возвращаются без добычи, и отец отводит глаза, встретившись с Бекеле взглядом. Вот алые демоны входят в хижину, и маски эшу качаются над входом. Бекеле остановился. Его била крупная дрожь. Он увидел, что его левая рука почернела до запястья, словно вода из источника смешалась с кровью и теперь поднималась вверх, просвечивая под белой кожей. “Не позволяй ей коснуться сердца”, вспомнил Бекеле слова Мабуки, и тогда ему сделалось по-настоящему жутко.

Бекеле побежал. Капли дрожали на вытянутой ладони, а тень карабкалась по коже, и злой шёпот всё отчетливей звучал в ушах. Кто-то крался за ним по следам из чёрной воды и страха. И едва тень коснется сердца Бекеле, преследователь преградит ему путь, навсегда задержав в туманной изнанке мира.

Бекеле взмолился духам, чтобы те дали силы его ногам.

Впереди замерцало озеро — как будто луна выглянула из-за туч беззвёздной ночью. Мальчик рванул к воде, уже не заботясь о том, что принесёт Мабуке, и скрылся под спасительной озёрной гладью.

 

Мабука вытащила его на берег, шаркая по воде словно по утоптанному дёрну. Послушала, как бьётся сердце, надавила на грудь, а потом вынула из ноздрей иглу фагары — и, размахнувшись, проткнула левую ладонь Бекеле насквозь. Полилась кровь — чёрная, как вода в роднике меж обожжённых валунов. Мабука лакала её, словно старая пантера, которая уже нечасто лакомится свежей добычей — морщась, порыкивая и закрывая глаза от блаженства. И когда последняя чёрная капля упала с пальцев в жадный рот старухи, другая темнота — привычная и ласковая — вновь приняла Бекеле в объятия.

 

На этот раз кошмары не мучили его, и Бекеле проснулся в хижине Мабуки с улыбкой на губах. Старуха была рядом, и мальчик сначала почувствовал её запах — та пахла прелыми листьями — а потом уже запахи фруктов и печеных клубней. Он набросился на еду с жадностью, которая удивила его самого, а потом снова уснул.

Трижды он просыпался и трижды съедал всё, чем угощала его Мабука. На четвёртый раз старуха расстелила перед ним сшитый из тёмных лоскутков рукав.

— Смотри! Сшила для тебя. Сядет как родная. Попробуй.

Бекеле поднял левую руку и увидел, что та стала угольно-чёрной почти до плеча. Отметина изнанки джунглей зловеще смотрелась на бледной коже, но мальчика это не расстроило. В тот миг ничего не могло его расстроить — настолько легко было у него на душе.  Подбадриваемый старухой, он продел руку сквозь ткань, и та плотно обхватила его локоть, запястье, подушечки пальцев. Бекеле чувствовал её — так же хорошо, как собственную кожу.

— А остальное? — улыбнулся он.

— Скоро, чистая душа, очень скоро, — Мабука дотронулась до рукава, и тот соскользнул с руки Бекеле в подставленную ладонь. — Но сначала ты опять поможешь мне.

— Снова нырять в озеро? — потрясённо переспросил Бекеле.

— Да, всё как прошлый раз, — прошелестела Мабука. — Ты ведь не испугаешься?

Бекеле помотал головой. Он и правда не боялся, хоть воспоминания его полнились туманом и ужасами.

— Славно, — сказала Мабука. — Но это потом, потом. Сначала поешь.

На огромном листе перед ним старуха выложила фрукты и коренья, а рядом поставила половинку кокоса, от которого знакомо пахло медовым варевом. Бекеле принялся за еду, и старуха оставила его одного. Добравшись до отвара, мальчик сделал крохотный глоток, но тут же, поморщившись, вылил под чучело крокодила. Бекеле совсем не хотелось расстраивать старуху, но от мёда его мутило.

Погладив на прощание крокодила по оскаленной морде, мальчик вышел к Мабуке. Он был готов вернуться в изнанку джунглей.

 

Вместо стены тумана на той стороне озера Бекеле встретило солнце — ярко-белое  на чистом небе. Поначалу мальчик запаниковал, но быстро понял — солнце здесь не обжигает лицо и плечи, только греет мягко, как руки матери. Это чувство было таким непривычным, что Бекеле ещё долго стоял по пояс в воде, подставив лицо лучам, зажмурив глаза то ли от яркого света, то ли от счастья.

Даже когда он увидел, что берег озера словно ракушками усеян человеческими костями, радость не покинула его. В конце концов, каждый, кто прощается с жизнью под таким небом, умирает счастливым.

Туман отступил и от дороги — теперь по обе её стороны росли деревья, похожие на венге, но с длинными пурпурными листьями. На многих распустились ярко-алые цветы, на других набирали силу розовые бутоны. Лиловые, багряные, фиолетовые травы укрывали землю плотно, словно шкуры в хижине вождя. Воздух полнился стрекотом цикад, над головой порхали птицы, красные ящерки сновали меж стеблей под ногами. Бекеле вспомнил сказки, что рассказывала Ануна у костра, когда братья и сёстры ложились спать, а он готовился приветствовать луну. Истории про невидимый мир духов, Иколе Орун, куда заказан путь обычным людям, но куда обязательно попадают герои сказок. Так вот куда отправила его хозяйка джунглей! От восторга у Бекеле защипало в глазах, и он закричал, вскинув вверх руки. Стайка птиц вспорхнула из травы и разлетелась над его головой пёстрыми искрами.

Над дорожным камнем теперь высилось раскидистое дерево, увешенное сотнями плодов. Одни Бекеле пробовал, о других знал, о третьих и слыхом не слыхивал. Но все были спелыми, и ветер дразнил мальчика их сладким ароматом.

Вдоволь налюбовавшись деревом, Бекеле хотел свернуть на левую тропинку, но тут монотонный стрекот цикад заглушил рык зверя. С правой тропинки к камню, лениво поводя хвостом, вышел леопард.

Бекеле знал, что ему следует хотя бы испугаться. Задрожать, закричать, что есть мочи броситься наутек. Но он не чувствовал страха — только интерес. Ему захотелось погладить пятнистую шкуру — интересно, какая она на ощупь? Подергать за усы, пощупать нос — холодный и влажный он или горячий? Леопард поднял на него большие голубые глаза, и несколько ударов сердца человек и зверь смотрели друг на друга не отрываясь. Потом леопард развернулся и так же лениво затрусил назад. Бекеле помнил, что Мабука ждёт его за отражением в озере, но любопытство толкало его вслед за зверем, уводя с верной тропинки.

Они шли сквозь пурпурную траву под слепящим солнцем. Леопарду, казалось, не было никакого дела до человека, а Бекеле, как завороженный, шагал за зверем, боясь потерять из виду и не решаясь приблизиться. Внезапно небо перед ними закрыла гора — она словно выросла из-под земли, дождавшись, когда Бекеле моргнёт. Белоснежная вершина её, казалось, доставала до самого солнца, а у подножья лежали знакомые камни. Всё такие же чёрные — и всё так же черна была вода, что сочилась между ними.

Леопард одним сильным прыжком взобрался  на гигантский валун и, развалившись, как могут только кошки, с интересом поглядел вниз на мальчика. Бекеле же подошёл к воде, гадая, почему вторая тропинка снова привела его к роднику. А потом опустил руку — правую, как велела теперь Мабука — в чёрную воду.

На этот раз картинки сразу заплясали у него перед глазами. Но теперь память воскрешала не те воспоминания, от которых Бекеле хотел бы избавиться навсегда, а те, что когда-то обещал вечно хранить в сердце. Тёплая ночь, когда отец на руках отнёс его к реке Моо, и они сидели на берегу до рассвета, наблюдая, как плещется рыба в лунных дорожках. Айе-оро, бешеная пляска у костра, где стирались грани между охотниками и матерями, детьми и стариками, и где Бекеле чувствовал себя причастным к чему-то большому и важному — к племени Иле-Ти. А потом — самое дорогое: полуночная колыбельная, что пела для Бекеле его мать. Тихая, едва слышная за дыханием братьев — но для него и только для него.

Бекеле не замечал, как чернота медленно ползёт вверх по его предплечью. Леопард на камне недовольно оскалился, заурчал, выпустил когти, но мальчик даже не поднял на него взгляд. Он бездумно смотрел в одну точку и улыбался, будто старик, у которого забрали разум проказники-Ибежу. Тогда леопард спрыгнул с камня, мягким ударом лапы повалил мальчика на спину и слизал чёрные капли с руки, которая успела потемнеть до самой ключицы. А когда Бекеле не очнулся и после этого, сжал тонкое запястье зубами и медленно потащил в сторону озера.

 

Мабука выловила Бекеле из мерцающей воды, заглянула в бессмысленно-счастливое лицо и довольно улыбнулась сама. Игла фагары вонзилась в правую ладонь, и кровь заструилась из раны, стекая по пальцам в рот старухи. Бекеле дёрнулся, почувствовав, что с каждой каплей из него вытекает радость, но не успел проронить ни звука, как тьма опять увела его за собой.

 

Бекеле видел тягучие серые сны, когда же просыпался, не мог отличить сон от действительности. Он покорно съедал всё, что приносила старуха, не чувствуя ни вкуса, ни запаха пищи. А потом лежал, безучастно уставившись в земляной потолок, пока не засыпал снова.

Лишь дважды оцепенение спадало с мальчика. В первый раз, когда Мабука разложила перед ним чёрные лоскутки, сшитые так умело, что казалось, будто она сняла кожу с живого ребёнка и теперь выдаёт за свою работу. И во второй, когда Мабука снова принесла Бекеле медовое пойло. Мальчик притворился, что засыпает, а когда старуха ушла, тут же вылил всё до капли в пасть крокодила. Рука его не дрогнула ни на миг.

Он уже не боялся, когда Мабука повела его сквозь кромешную тьму к озеру. Его сердце не билось в радостном предвкушении от того, что он снова вернётся в прекрасный Иколе Орун.

— Сорви золотой плод с дерева и возвращайся ко мне, — сказала Мабука, и Бекеле, не спросив ничего, вошёл в мерцающую воду.

 

Леопард ждал мальчика на берегу. Он растянулся среди костей, и лапа его вдавила  чей-то выбеленный временем череп в песок. Бекеле вышел из воды и прошёл мимо зверя в одном-единственном шаге — ни страх, ни любопытство больше не останавливали его.

— Мальчик вернулся. Значит, пришёл за золотым яблоком? — вдруг прозвучал голос в его голове. Негромкий, вкрадчивый. Хищный.

Стена безразличия в душе Бекеле пошатнулась.

Леопард щурился на солнце, поглядывая на мальчика голубым глазом. Пасть зверя оставалась закрытой, но Бекеле ясно слышал каждое слово.

— Хочешь спросить, как я узнал? Ты не первый, кто пришёл сюда. До тебя были и другие.

Зверь выпустил когти, и те со скрипом прочертили на черепе три глубокие борозды.

— Те, что приходили впервые, всегда шли к Источнику по дороге скорби. О, они приводили меня в ярость, эти дрожащие слепцы!

Кончик хвоста трижды гневно ударил по земле.

— Выпучат глаза, как антилопа-первогодок, и знай себе плетутся вперёд, причитая, как будто кто-то тащит их за собой на веревочке. Один даже наступил мне на хвост, когда я шутки ради лег поперёк дороги. Я долго размышлял, загрызть его за дерзость или нет, но Источник превратил бедолагу в камень. Ты ведь тоже не заметил меня в первый раз, мальчик? Но съел плод, что упал с Перводрева, и тогда я понял, к тебе стоит приглядеться.

Леопард зевнул.

— А потом я спас тебе жизнь. Ты улыбался слишком широко, когда вышел из воды во второй раз. Знаешь, что Источник делает с теми, кто пришёл к нему по пути радости, но и без того полон счастья. Без меня ты разлетелся бы стайкой птиц по всему незримому миру.

— Спасибо, что не дал мне погибнуть, — сказал зверю Бекеле, хоть эти слова и шли не от сердца.

— Не благодари, — поморщился леопард. — Я не великодушен, а всего лишь любопытен. В первый раз ты почувствовал меня, во второй увидел, и я знал, что на третий раз ты наконец-то услышишь меня. А теперь скажи мне, мальчик: кто и зачем приводит вас, маленьких проводников, в незримый мир? Кто заставляет играть с Источником, рвать яблоки с Перводрева? И сколько ещё ваших косточек добавится к этим вот?

Он поднялся с песка и ударил лапой по черепу. Тот, громыхая, покатился к воде, а леопард оскалился, с обнаженных клыков закапала слюна.

Но Бекеле не смог даже изобразить испуг.

— Меня послала сюда Мабука, хозяйка джунглей, — ответил он не дрогнувшим голосом.

— Мабука! — зверь заурчал, как будто только что отведал свежего мяса. — Давненько я о ней не слышал!

Он принялся ходить кругами вокруг Бекеле, и его нервно подрагивающий хвост стегал мальчика по икрам.

— И как поживает моя маленькая колдунья? Или теперь уже старая колдунья? Мне бы хотелось назвать её мёртвой, ведь времени, что минуло с нашей последней встречи, хватило бы на десяток ваших жизней. Но, как я понимаю, умирать она не спешила.

Леопард снова ухмыльнулся, совсем по-человечески.

— Видишь ли, мальчик, однажды мы с Мабукой заключили сделку. Я выполнил свою часть уговора, а она свою — нет. Маленькая колдунья сумела меня перехитрить. Меня!

Он зарычал, и шерсть вздыбилась у него на загривке. Бекеле, пусть и не ведал больше страха, счёл за лучшее сделать шаг назад.

Дав волю гневу, зверь немного успокоился и даже снизошёл до объяснений.

— Давным-давно ориша окончательно отделили незримый мир от зримого. Из смертных увидеть Иколе Орун могут лишь проводники-ирунмоле. Чистые души, что рождаются раз в поколение в Иколе Айе, и становятся колдунами, или прорицателями, или заклинателями духов. Такой была Мабука, таким родился и ты, мальчик.

— Это всё из-за белой кожи? — спросил Бекеле.

Леопард брезгливо повел усами.

— На севере твоего мира живут люди с лицами настолько светлыми, что рядом с ними твоё покажется выпачканным в грязи. Нет, цвет кожи — лишь метка, и даже она достаётся не всем. Важно то, что внутри.

— Прежде — о, благословенные времена! — духи часто приходили в зримый мир, и смертные творили волшбу по их благословению. Но после разделения ориши решили больше не вмешиваться в дела людей. С тех пор ни один из них не способен попасть в Иколе Айе во плоти, а будучи призван, возвращается в Иколе Орун, как только солнце сделает полный круг по небосводу. И волшебство, лишенное плоти, уходит следом за ними. Но я нашёл лазейку в замыслах ориши. Если боги уже не могут войти в зримый мир, подумал я, то могут ли смертные попасть в незримый?

— Я нашёл Мабуку в её снах и указал путь. С тех пор она являлась сюда каждую ночь, а когда набралась храбрости, нашла проход в сердце джунглей и вошла в незримый мир во плоти. Я показал ей Иколе Орун, кормил её плодами перводрева, научил её всему, что она умеет теперь, но вместо благодарности Мабука ударила мне в спину. В ту ночь, что должна была стать для нас последней в незримом мире, колдунья опоила меня пальмовым мёдом, выведав то, что не должна была узнать. И ушла, оставив в Иколе Орун одного. Мой замысел рухнул, я лишился проводника, и...

Леопард устало опустил морду на лапы.

— С тех пор я не могу являться к смертным в их снах, и даже в незримом мире моя власть больше не безгранична.

А потом глаза его разгорелись голубым огнём.

— Но вот пришёл ты. Теперь всё изменится. Теперь Мабука узнает, как опасно шутить с тем, кого боялись ещё первые из людей.

Одним грациозным прыжком леопард оказался прямо перед Бекеле. Огромная лапа легла мальчику на плечо — как будто копьё вождя, что посвящал его в тетон-йо. Старая,  неисполнимая и потому давно забытая мечта...

— Ты проведешь меня в Иколе Айе? Ты, чьи кости иначе лягут на этот песок, поможешь мне отомстить колдунье?

И мальчик закрыл глаза, выбирая меньшее из двух зол.

 

Бекеле выбрался из воды. Сверкающие струйки бежали по его плечам, и золотое яблоко, что он протягивал Мабуке, тоже слабо мерцало в темноте. Старуха поморщилась.

— Сначала попробуй сам.

Бекеле послушно надкусил упругий бок яблока, и кисло-сладкий сок брызнул во все стороны. Мальчик хотел слизать его с ладоней, но тут почувствовал, что руки перестали слушаться его. Через мгновение Бекеле рухнул на песок. Он не дышал.

Тогда Мабука укрыла его чёрным полотном, каждый лоскуток которого так ладно прилегал к соседнему, что и швов не было видно. Ткань обхватила грудь мальчика, обвилась вокруг запястий и лодыжек, плотной маской закрыла лицо. И когда новая кожа не оставила на теле ни единого белого пятна, Мабука в третий раз достала иглу фагары и, наклонившись, вонзила точно в сердце Бекеле.

Уже не кровь засочилась из раны. Белая душа, чистая душа выпорхнула оттуда, не заметная глазу ни человека, ни зверя. Но Мабука видела всё.

Вытянув губы, старуха принялась насвистывать, как насвистывают порой птицеловы, приманивая добычу. Душа заколебалась. Она чувствовала, что её срок в Иколе Айе ещё не завершен, но не могла найти пути назад.

Тот, кто лежал сейчас недвижимым на берегу озера, пустой изнутри и чёрный снаружи, казался ей чужим. Но в той, что звала её чудесной песней, душа узнавала привычные страхи и знакомые мечты. Сделав выбор, она двинулась вперёд.

Старуха начала вбирать воздух полной грудью, жадно и нетерпеливо. Она готовилась поглотить душу, привязать к своему иссохшему телу. А взамен исторгнуть ту, что уже отдала Мабуке все силы и всю чистоту.

И когда лишь три удара сердца отделяли колдунью от новой жизни, душа вдруг замерла, словно очнувшись от забытья, и полетела обратно к телу мальчика. Бекеле поднялся с песка. Голубые глаза его хищно сияли на тёмном лице.

— Здравствуй, Мабука, — сказал он, потягиваясь.

Мабука вздрогнула и прошептала:

— Всеблагие ориши да помогут этому миру!

А потом кинулась во тьму джунглей.

Бекеле бросился вслед за ней. Его глаза по-прежнему не разбирали дороги, но чутьё духа-леопарда безошибочно вело мальчика вперёд, словно он видел каждый поворот тропинки, каждую упавшую на землю ветку, каждый корень под ногами. Он замедлил шаг лишь тогда, когда впереди показалась хижина колдуньи. Огонь не горел внутри, лишь угли, дотлевающие в кострище, слабо освещали хижину изнутри. Она казалась покинутой, но дух-леопард знал, что колдунья прячется здесь.

Внезапно ветки плюща выскользнули из клубившихся у дальней стены теней, обхватили лодыжки мальчика, потянули в темноту. Бекеле едва удержался на ногах, и тут дух-леопард выскользнул из его тела. Тут же навстречу плющу устремились лозы дикого винограда. Листья и ветви переплелись в тугой клубок, а потом плющ увял, и его кольца, обмякнув, соскользнули с ноги Бекеле.

За спиной у мальчика вдруг ожило чучело окапи. Протрусив к лозам винограда, тот склонил голову и начал поедать лист за листом. Лоза закрутилась кольцом, словно от боли, а потом на спину окапи прыгнул огромный орангутан с проплешинами на рыжей шкуре и сомкнул пальцы на полосатой шее. Тонко закричав, зверёк обмяк в руках обезьяны, и в сторону орангутана, угрожающе распахнув пасть, двинулся крокодил. Орангутан попятился назад, выставив перед собой длинные руки, и оба закружили вокруг погасшего костра, выжидая удобный момент для атаки. Крокодил бросился вперёд первым, и обезьяна не успела даже замахнуться, как острые зубы сомкнулись у неё на бедре. Орангутан закричал и поднял крокодила в воздух, пытаясь оторвать от себя, но тот разжал зубы лишь затем, чтобы вместо ноги вцепиться в шею. Орангутан дернулся, коченея, и из темноты на крокодила бросился леопард. Тот самый, что когда-то давно так напугал Бекеле.

Крокодил завертелся, пытаясь сбросить леопарда со спины, но, вцепившись одной лапой в чешую, тот уже сомкнул челюсти на шее гада. В агонии крокодил засучил короткими лапками, и Бекеле начал гадать, в кого Мабука перекинется дальше. Он не сразу заподозрил, что что-то пошло не так, и лишь когда увидел, как гаснет последняя искра в замерших глазах крокодила, понял, что колдунья умерла. Всё закончилось слишком просто.

 

Тело Мабуки он нашёл на знакомой постели, спрятанной за лозами винограда. Старуха лежала, скрестив руки на обнаженной груди, холодная, как вода в Моо после сезона дождей. Чудилось в ней что-то неестественное — как будто Мабука никогда и не была человеком, как будто давным-давно искусный мастер вырезал её тело из эбенового дерева, и потом оно веками усыхало под солнцем и ветром. Бекеле задумался — если бы чувства вдруг вернулись к нему, что бы он ощущал сейчас: гнев? Страх? Или, может быть, раскаяние?

Угли в кострище наконец погасли, рассыпавшись золой, и хижина колдуньи погрузилась во тьму. Тут же по крыше забарабанил дождь — глухо, нестройно и зло. Может быть, ливень невиданной силы приложил себе путь сквозь плотно сомкнутые кроны. А может, сами джунгли оплакивали так свою хозяйку.

Бекеле готов был поклясться, что чувствовал, как зловонное дыхание щекочет его шею. Он вспомнил жабу — маленькую древесную жабу, что живёт в развилке огромного дерева гототу по соседству с десятком голодных леопардов. Если повезёт, она протянет лишний день или даже другой, но затем судьба все равно настигнет её с утробным рыком.

— Я не мог войти в Иколе Айе во плоти, — снова услышал Бекеле знакомый голос у себя в голове, — и потому Мабука перенесла мою кожу в зримый мир кусочек за кусочком. Знаешь, мальчик, ты очень помог мне и заслужил свободу… но я не хочу усложнять себе жизнь.

Бекеле почувствовал, как поднялась его нога, делая шаг, как напряглась спина, и рука потянулась вперёд. Тот, кто занял его тело, дотронулся кончиками пальцев до живота Мабуки.

— Одного я не пойму… Обманув меня, ты могла стать могущественнее всех в Иколе Айе, вождём вождей, царицей цариц. Жестокой и властной. Я помню, как ты мечтала о такой судьбе, ирунмоле, чья душа перестала быть чистой. И всё же предпочла тратить жизнь — сначала свою, а потом и чужие — карауля лазейку между мирами. Чего ты ждала, Мабука? Или вернее, чего боялась дождаться? Неужели среди смертных моё имя до сих пор внушает ненависть даже самым чёрным из сердец?

Огонь вернулся в хижину колдуньи — он брызнул из под пальцев, что больше не принадлежали Бекеле. Пламя охватило разом всё тело старухи, а оттуда перекинулось на старые корзины, на грозди высушенных трав под потолком, на пыльные чучела у стен — и не тронуло лишь маленького чернокожего мальчика.

Оно сияло так ярко, что Бекеле вспомнил день, когда впервые увидел солнце. Ласковая тьма защитила его в тот миг, ласковая тьма пришла к нему позже, когда колдунья пила его мечты и страхи. Теперь Бекеле ждал, что тьма вернётся снова, прижмёт к сердцу — чёрному, горячему — и больше никогда не отдаст его ни людям, ни духам.

И всё же что-то заставило его задать последний вопрос:

— Как твоё имя, дух?

— Легба.

Слово прокатилось горделивым громом по гаснущему сознанию, и холод, сковывавший душу Бекеле, схлынул под его напором. Тогда Бекеле ужаснулся, поняв, какое зло выпустил в зримый мир.

С сожалением он отпустил край чёрного покрывала, что почти укутало его с головой. “Пока я жив, пока злой дух не прогнал меня из собственного тела, — решил Бекеле, — я буду камнем на каждой дороге, что выберет Легба в Иколе Орун”.

Пусть леопард решил, что сожрал жабу с потрохами. Она ещё встанет ему поперёк горла.