Зло Большое и Малое

Квейя отказала рыймару!

– Как!? – тряхнул ее растрепанную, босую, появившуюся в доме отец. – Ты в своем уме?

– В своем.

Далька видел с печи, как сестра кусает губы.

Отец, высокий, плечистый, побледнел и с размаху залепил Квейе ладонью по щеке так, что она качнулась, будто дерево под ветром.

– Живо! Обратно! К нему!

– Нет, – тихо ответила Квейя.

– Что ж делается-то! – запричитала, падая на лавку, мать. – Ты же всех нас в могилу сведешь! Пожалей! Раз уж он выбрал...

– Никогда.

Слово упало могильной плитой. Сделалось очень тихо. Сквозь эту тишину проросло жужжание сонной мухи, бьющейся о мутное оконное стекло. Скрипнула половица.

– Значит, я сам пойду и просить буду, – сказал отец, сжимая пальцы в кулаки. – Может, простит по миролюбию своему.

– По миролюбию? – выдохнула Квейя. – Смотри, что он сделал по миролюбию своему!

Она спустила просторную рубаху с плеча, обнажая левую грудь.

И отец, и Далька, и поднявшаяся мать увидели, что вся грудь – фиолетовая, в темных пятнах, с желтоватым полукружьем прокусов.

Мать охнула.

– Как тебе, батюшка? – крикнула Квейя.

Отец дрогнул лицом и отвел взгляд.

– Брысь! – сказал он, заметив таращащегося Дальку. – Не след тебе. Иди деда разбуди.

Далька спрыгнул на пол.

– Деда!

Полный странных предчувствий, он взлетел по узкой лестнице на чердак, пыльный, темный, пахнущий травами и закваской, нырнул под ситцевый полог, поймавший свет узкого бокового оконца.

– Деда!

Далька толкнул ладонями худую дедову спину, мнущую деревянный лежак. 

– Ну?

– Деда, вставай! Батя зовет, – Далька потянул сшитое из козьих шкур одеяло, прислушиваясь к голосам внизу.

Дед повернулся.

– Что там?

– Квейя рыймару отказала!

Дед сел, будто его ожгло. Седой, остриженный кружком, он схватил Дальку за плечо.

– Что?

– Отказала! – повторил Далька.

Мутные дедовы глаза остановились.

– Значит, мы все умрем, – судорожно выдохнул дед. Он спустил ноги, качнулся и закинул полог на провисшую веревку. – Плохо. Порты подай.

– А почему умрем? – спросил Далька, поднимая дедовы штаны.

– Потому что, – мрачно ответил дед.

– Рыймар же нас защищает!

– Это пока ему отказа нет. А тут считай, что все, открыты Большому Злу.

Далька вздрогнул.

– Деда, ты серьезно?

Старший Юханнен подвязал бечевой штаны, отпустил рубаху и неловко мазнул ладонью по макушке внука.

– Пошли.

Отец в горнице что-то мохнатое, большое уминал в узел цветастого платка. Квейи не было, мать копалась в припасах на печном подъеме.

– Оленина вяленая? – тряхнула она серым мешочком.

– Давай, – кивнул отец.

– А малину? Сушеная.

– И малину давай.

Далька тихо забрался на лавку в углу, а дед, согнувшись, выглянул в низкое окно, мимоходом раздавил дурную муху и подсел к столу.

– Что там, Мирой, шуба новая? – кивнул он на узел.

– Две, – глухо сказал отец.

– Железа еще возьми, те три полосы, что я выменял на торжище в Кимме. – Дед вздохнул. – Только не поможет все равно.

– Предлагаешь сидеть и ждать? – повернулся отец.

Дед сцепил пальцы.

– А какой у нас выход, Мирой?

– Не знаю. Но не попытаться не могу.

– Квейя-то где?

– В своей комнате, – мрачно ответил отец, сдергивая с крючка цветастый рушник и утрамбовывая его в меховое нутро откупа.

– Что он сделал-то с ней?

– Пил.

Дед провел ладонью по доскам стола. Взгляд его поблуждал по углам горницы и остановился на Дальке.

– Приодеться надо в чистое, – сухо произнес он. – И вчерашние пироги доесть. Не стоит пирогам пропадать.

– Может, поговорите с внучкой-то, Кериг-тэль? – сказала мать, ступая с подъема на пол. – На вот еще.

Она передала мужу замотанный в тряпицу брусок воска. Мирой задержал ее пальцы в своих:

– Монеты неси.

– Все?

– Все. И медь, и серебро. Все, что откладывали. Не понадобятся, если что.

– Мирой!

– Неси, – упрямо сказал отец.

– Ох, свет небесный!

Мать со стоном пропала в дверном проеме.

– Цыть! – вдогон ей хлопнул ладонью дед. – Лейса-тулле! Что твой рев Большому Злу? Не спасет, не напугает. Далька!

Он узловатым пальцем поманил внука.

– Да, деда, – навалился на столешницу узкой грудью Далька.

– Снеси сестре пирога. И воды. Если пил ее рыймар… Все легче будет.

Дед замолчал, зачем-то снова склонился к окну.

– Уже и ленты на ограду вяжут, – нехорошо ухмыльнулся он. – Как на кол могильный.

– Кто? – подступил Мирой, твердея желваками.

– Младший Эрхин вроде бы. А с другой стороны, кажется, Тиурсо, из Либаров. Волосы светлые. Он.

– Пусть.

Мирой подхватил округлившийся, громадный узел.

– Лейса! – крикнул он. – Где ты там?

И подмигнул Дальке. Мол, держись, младший Юханнен. Вроде бы и губы в улыбке раздвинул, а глаза так и остались стылые.

– Несу!

Мать выбежала, прижимая к животу накопленное. Лицо опухшее, глаза красные, волосы выбились из-под платка.

– Это все? – спросил отец.

В руке его звякнуло. Мать кивнула, и Мирой спрятал деньги за пазуху.

– Возвращайся, – мать губами клюнула его в щетинистую щеку.

– К утру буду, – сказал отец. – Вы тут запритесь и это… Не поминайте, если что. Найдет Зло, не вернусь.

– Железо у хлева под потолком, – сказал дед.

– Да, я понял. Далька…

Мирой взъерошил челку подбежавшему, обнявшему его сыну.

– Запритесь, – повторил он вновь и тяжелым шагом, закинув узел на спину, вышел.

Дед протопал следом за ним, стукнул, звякнул засовом, отрезая дом от улицы.

– Может, и пройдет стороной, – задумчиво сказал старший Юханнен, вернувшись в горницу. – Всяко может быть.

Далька, подсев к окну, смотрел, как плывут над оградой, удаляются собранные на откуп шубы, деньги и прочее. Ленточки на тонких жердях трепыхались на ветру – и парень из Эрхинов, и Тиурсо навязали их множество.

– К вечеру еще прибавится, – сощурился, опустившись рядом, дед. – Потом до заката печеного нанесут и отпевать будут.

– Зачем? – спросил Далька.

– Затем, что мы вроде как мертвые уже.

– Но мы же живые!

– Ненадолго, парень. Ночью рыймар откроет дом для Большого Зла.

– А если сбежать? – спросил Далька.

Дед хмыкнул.

– Не выпустят. Тут как – или мы, или вся деревня. Вот и будут нас охранять. Да и сбежать – на нас теперь защиты рыймаровой нет, далеко ли уйдешь?

– Ох, Далечка мой!

Мать надвинулась, обхватила Дальку, окружила запахом сдобы и теплом тела, прижалась к лицу мокрой щекой.

– Мам…

– Далечка! Хочешь пирожка сладкого, с медом? – В голосе матери слышалась тоскливая, заискивающая забота. – Больше ведь и не поешь никогда. Уж и не увижу я тебя, родненького, и не приголублю больше!

Она завыла, оглаживая Далькины волосы, руки и живот.

– Цыть, невестка!

Дед вырвал внука из объятий.

– К сестре дуй, Далька. Сказано же тебе!

– Да, деда.

Далька схватил миску, сложил в нее кусок рассыпчатого пирога, набулькал в кружку воды из кувшина.

– Ох, дура Квица-то наша! – запричитала мать за спиной.

Далька выбрался в короткий коридор, чуть освещенный дальним оконцем. Дорожка серого полотна зазыбилась под ногами, низкая травяная вязанка мазнула по лбу сухим соцветием, из двери в кладовую коснулся ноздрей кислый огуречный дух.

– Квейя! – Далька толкнулся плечом в дверь сестринской комнаты.

С той стороны было чем-то подперто.

– Иди вон, Далька! – сказала сестра высоким голосом.

– Я с пирогом.

– Не нужны мне ваши пироги!

Далька услышал, как она зарыдала, сначала громко, а потом глухо, в подушку. В носу у него засвербело, и он всхлипнул сам.

– Квичка, батя-то ушел.

– Что?

– Материну и твою шубы забрал и ушел.

– К рыймару?

– Ага.

– Убьет он его!

Послышался стук, и сестра распахнула дверь, прислоняя служивший подпором ухват к стене. Далька шмыгнул носом.

– Дед сказал, тебе поесть надо, – сказал он, протягивая миску с пирогами и одновременно пытаясь плечом вытереть щеку.

– Ох, Далька!

Квейя, подурневшая, сопливая, прижала его к себе.

Потом они сидели на широкой кровати, на пухлом тюфяке, и сестра, отщипывая кусочки от пирога, жаловалась младшему брату:

– Я думала, жить с ним буду. Ну, старый, ну, кривой… Все ж таки рыймар. Куда мы все против такой его воли, что он меня хочет? Он Большое Зло сторожит. Пусть сам он – Зло Малое, так ведь бережет. Мы ему всем, чем можем, кланяемся, он принесенным от Большого Зла откупается. Уговор такой у них.

Квейя мотнула головой, словно что-то вспомнив, и крепче прижала Дальку к себе.

– Я думала, хоть нужна ему. А он мне… он мне… – она потянулась за кружкой, но рыдания прорвались, и Дальке пришлось долго, успокаивая, гладить сестру по плечу.

– Ну, Квейя, ну, не надо.

Не за дедом же бежать?

– Я знаю, знаю, – Квейя судорожно втянула воздух, глотнула воды, поперхнулась, закашлялась. – Он мне говорит: пришла? Я говорю: пришла. Он улыбается, огоньки под потолок развесил, тени пляшут. Раздевайся, говорит. А сам – раз! – зубами за грудь… У него зубы острые, Далька, словно не человеческие. А может не человеческие и есть. Он же сам от Зла. Боль такая...

Она, замолчав, посмотрела на брата.

– Ты ешь, – сказал Далька.

– Ты прости меня, братик, – сказала Квейя, касаясь лбом его виска. – Через меня всем нам смерть выходит.

– А если бы он тебя убил, думаешь, лучше было бы?

– Не знаю. Лучше.

– Я бы его тогда сам убил! – выкрикнул Далька.

– Разве Зло просто так убьешь? – Квейя вздохнула. – С Малым еще как-то жить можно, а придет Большое? Ему в глаза не заглянешь.

– Почему?

– Потому что страшно. Потому что оно завсегда сильнее, хитрее, огромней. Люди против него не выстоят, боятся.

– А мне Килька из Йоргенов сказал, что далеко на севере ни Большого, ни Малого Зла нет. Прогнали.

– Как прогнали?

– Напугали!

Далька для значимости своих слов округлил глаза.

– Выдумщик твой Килька, – улыбнулась Квейя. – Ладно, ты иди, – сказала она, – мне в чистое одеться надо.

– Но ты выйдешь?

– Выйду. Не одной же помирать.

– А еще может батя откупится, – сказал Далька, выскакивая за дверь. – Все, подпирай.

– Иди уже, – махнула на него пирогом Квейя. Прижалась к двери, выдохнула: – Не откупится. Ох, не откупится.

Но Далька этого уже не слышал.

Мать в горнице застелила лавки красным, приоделась сама, юбка синяя, рубашка с вышивкой, один раз надеванная, на ногах – вязаные носки. Волосы из под красного платка выбиваются темными кольцами.

– Иди сюда, – позвала она Дальку.

– Что?

– Вот, – мать выдала ему стиранные портки и рубаху, – надень.

– Мы умрем? – спросил Далька.

– Помнишь, видели телегу с костями на окраине деревни? Говорят, что это была семья, и до нее добралось Большое Зло. Умрем, конечно.

– Я не хочу, – сказал Далька тихо.

– А как же? – прошептала мать. – Что мы можем? Отпоют нас, отвяжут от деревни, Зло и войдет. Оно же не разбирает, хочешь ты или не хочешь. Можно только глаза подвязать.

– Зачем? – спросил Далька, снимая рубаху через голову.

– Затем, чтобы страшно не было, – сказала мать. – Чего страхом-то себя терзать? Это ж крик на всю деревню. А так тихо уйдем.

– А если больно? Если оно голодное? – Далька забросил рубаху в кадку, словно мать ее еще когда-нибудь выстирает.

– Тогда уж чего? Тогда кричи.

– А если драться с ним?

– Ох, Даль мой, – мать поцеловала Дальку в лоб. – Придумаешь же. Переодевайся и давай скатерть постелим.

Она ушла в комнату, где спала с отцом. Там стукнула крышка сундука, зашуршало полотно.

Далька скинул портки и быстро натянул чистые, боясь, что в этот момент его кто-нибудь увидит. Хотя кому интересно, что у него там червячком болтается между ног?

Наверху топал дед, перетаскивая что-то из одного конца чердака в другой.

Далька поежился, потому что ему вдруг стало холодно. В голове вертелось: как же меня не будет завтра? Ведь я есть!

– Ну вот.

Мать на ходу развернула дорогущую, купленную в Кимме ткань. По краям ее взмахивали крыльями вышитые петухи, а в центре сияло золотое солнце. Далька подхватил перекинутый конец, и они накрыли тканью стол, делая его необычно-праздничным.

– Теперь выставляй все из печи, – сказала мать, – а я пока в погреб за капустой и грибами спущусь. Тебе ягоды достать?

Она засеменила из горницы.

Далька постоял, задрал голову – дед, передохнув, опять чем-то скреб над головой. Потом принялся вытаскивать из печи теплые пироги, хлеб, мясные щи в чугунке.

– Тебе помочь?

Далька обернулся. У дверей в горницу застыла сестра. На ней было расшитое бисером платье из приданого, красное, с белой тесьмой, перехваченное пояском. На ногах – туфли с пряжками, на голове – праздничный плат. Далька поставил щи на стол и бросился к ней.

– Квейя!

Он уткнулся лицом сестре в живот.

– Что ты? – наклонилась, потрепала его по плечам Квейя.

– Я не хочу, чтобы ты умирала! – глухо проговорил Далька. – И чтобы батя с мамкой умирали! Даже дед. Пусть рыймар умрет!

– Ну как он умрет? – вздохнула сестра.

– Стукнуть его чем-нибудь!

– Как стукнуть-то? Страшно. За ним Зло. И сам он – Зло.

Квейя подвела Дальку к столу, они сели, брат и сестра, рядышком. Спустился нарядный, в цветастых штанах, в шапке набекрень, дед, старший Юханнен, провел ладонью по виску, подравнивая волосы, и умостился через стол, расправил складку на скатерти, поводил носом, сморщился на солнце, желтящее край окна.

– Вечереет.

– Ну-ка, Далька, помоги.

Мать принесла с собой мерзлое дыхание погреба. Далька, вскочив, принял горшок с грибами и поставил его перед дедом.

– Там еще.

Далька последовал за матерью к черному зеву в укромном закутке, взял миску с ягодами, усыпанными колотым льдом, и связку нарезанной на полоски белорыбицы.

– Квица! – крикнула мать. – Кваса из бочки достань.

– Да, матушка.

Наконец, убегались, все расставили, расселись.

Мать с умиротворением посмотрела на стол, вроде вышло, как надо. Квейя сидела, опустив глаза. Проголодавшийся Далька выбирал кусок пирога.

За окном потемнело, и дед от печных углей поджег две высоких и толстых свечи.

– Простите меня, – сказала мать, – за все, если было что не так. И ты, Квица, и ты, Далька, и ты, Кериг-тэль.

– Мамочка!

Квейя заревела, сдвинувшись, уронила голову ей на плечо. Далька всхлипнул. Дед подвигал седыми бровями.

– Давайте уже… – сказал он. – Умирать лучше сытыми.

И потянулся за ложкой.

Ну и успокоились. Разлили квас. Далька зачерпнул, захрустел твердыми, обжигающе-льдистыми ягодами, небо от них немело.

– Ешь, ешь, – коснулась его головы мать, едва он замер.

– Слышите?

Дед, а за ним и Квейя повернулись к окну. Из ложки у деда, словно испугавшись, обратно в горшок прыгнул склизкий гриб.

– Ну, все, отпевать начали, – сказал старший Юханнен спокойно. – Так оно и должно быть. Сначала отпоют, потом хлеба на дорожку всем нам накрошат.

– Не смотрите, – сказала мать. – Пусть их.

Далька уткнулся в миску, но глаза нет-нет и поднимались к окну – там плескал огонь и качались фигуры в белых рубахах, но больше ничего видно не было.

Голоса бились о стекло.

Они были монотонные, глухие. Но скоро набрали силу, и в такт им задрожала земля и словно бы заходили полы.

– Рыймар, рыймар…

Мать выпрямилась, глядя перед собой. Сестра спиной привалилась к стене. Дед, усмехаясь, ел. С его седой бороды капало на скатерть.

– Откупаемся… от Большого Зла…

Далька напряженно прислушивался, но разбирал со второго слова на третье. Пламя свечей металось, загоняя тени на потолок.

– Наказание… от Большого Зла…

В окно полетели какие-то комки.

– Что это? – прошептал Далька.

– Хлеб, – сказал дед.

– Зачем?

– Помнишь, как мы бабушку провожали? – спросила мать. – Также хлеб крошили, чтобы посмертие ее было сытным, и она не вернулась назад.

– Рыймар, рыймар...

Снаружи, казалось, запели еще громче. Холодом дохнуло в окно. Одна свеча на столе погасла, и тьма, проскользнув, собралась за печью.

– О! Откуп Большому Злу!

– А если батя все же договорится? – спросила Квейя, обхватив себя за плечи.

– Увидим, – сказал дед.

– Рыйма-ар!

За окном выдохнули последнее слово.

Стало тихо-тихо. Далька даже услышал, как сестра царапает ногтем ткань платья, пытаясь сковырнуть бисеринку.

– Ну, что, – шевельнулась мать, – давайте стол в угол, лавку – в центр горницы.

– Зачем? – спросил Далька.

– Сядем так, – сказала мать, – на виду. Не прятаться же. Все равно Зло найдет и умертвит. Оно чувствует, Зло-то.

– Ай! – вскрикнул Далька.

Пугая, к стеклу на мгновение прижалась рожа с выпученными глазами.

– Что? – наклонился дед, проследил за Далькиным взглядом. – Это ничего, – сказал он, погодя. – Сейчас сажей замажут. Ну!

Тычок его кулака заставил Дальку встать.

Мимо безучастной Квейи вместе они сдвинули стол к стене. Мать вышла из горницы и вернулась с длинными полосками темной ткани.

– Каждый пусть на глаза повяжет.

– Я просто зажмурюсь, – сказал Далька.

– И много ты выдержишь? Зло терпеливее будет. На! – мать сунула ткань ему в руки. – Квица!

Квейя повернула голову, губы ее задрожали.

– Зря я, наверное, отказала… Я не хотела, только он как закусил… Я ему по лысине...

Она втянула воздух в себя.

– Нечего реветь, – сказал дед. – Поздно уже. Освободи-ка лавку.

Квейя поднялась, отошла к столу.

Далька с дедом вынесли лавку в центр, одним концом уткнув в печной бок. В оконное стекло стукнули ладонью, принялись размазывать черное.

– Садимся, – сказала мать.

Сели.

Рядком, прямо напротив входной двери. Мать с дедом по краям, Далька с сестрой в центре. Далька поймал сестру за руку. Пальцы ее были холодные и неживые. Он чуть сжал их. Квейя покосилась на него и попыталась улыбнуться. Вышло плохо.

– А долго ждать? – с трудом проговорил Далька.

В груди словно надулся какой-то пузырь, мешал дышать.

– Скоро, – мать наклонилась, чтобы посмотреть на Дальку. – Завяжи глаза и жди. Скоро.

– Да, должно быть, уже, – сказал дед и завозился на лавке со своей повязкой. Он накрутил ее вокруг головы, затянул узел, обмахнув тканью Далькино ухо. – Свечу надо бы погасить. Зря ж горит.

– Погаси, сынок, – сказала мать.

Далька встал с лавки, подошел к столу и, послюнявив пальцы, прижал их к фитилю. Стало оглушающе темно. Ни капли света нигде.

Далька задрожал.

– Мама, деда, вы тута?

– Здесь, – словно из ямы какой произнес дед.

Далька вытянул руки.

– А где – здесь?

– Сюда, сынок, – прозвучал голос матери, но, казалось, совсем с другой стороны.

– Я не вижу, – прошептал Далька, делая несмелый шажок.

– Ты сейчас Зло разозлишь! – прошипел старший Юханнен.

– Все равно ж умирать, – сказал Далька.

– Другое дело, как. Повыдергивают тебе ноги да голову отвернут. Или за загривок зубами схватят...

– Ай! – закричал Далька, когда его руки что-то коснулось.

Треснул, но выдержал рукав.

– Тише ты, это я, – произнесла тьма голосом сестры, – сюда.

Квейя потянула брата, и тот на ватных ногах добрался до какой-то поперечины, стукнувшейся  прямо в косточку ниже колена.

– Садись.

Далька руками нащупал гладкую поверхность лавки. Откуда-то из темноты, безошибочно найдя затылок, прилетела дедова ладонь.

– Покричи мне еще.

– Все! – повысила голос мать. – Хватит уже! Вы-то, Кериг-тэлль!

– Поучил в последний раз.

Стало опять тихо.

Далька попробовал таращиться во тьму, но глаза все время хотелось протереть кулаком, потому что в черноте плыли фиолетовые и зеленые пятна.

Замер, шевельнувшись, дед. Чуть слышно дышала Квейя. Матери словно и не было рядом, и ее бок справа казался холодным и шершавым.

Тьма.

– А уже ночь? – спросил Далька.

Ему никто не ответил, только сестра нашла его ладонь и заключила в свою. Дальке сразу стало не очень страшно. Повязку он так и не повязал, сидел, ежился. Квейя то сжимала его пальцы, то легонько царапала.

Тьма липла, будто невесомая паутина. Казалось, что она хоронит семью на лавке слой за слоем, и Далька крутил головой и выпрямлял спину, чтобы понять, что его ничего не опутывает. Несмотря на муторное и тревожное ожидание Большого Зла, он едва не задремал, как вдруг дом словно бы просел на угол. Глухо стукнули бревна.

Квейя сильно сжала Далькины пальцы.

– Это уже? – спросил Далька.

– Молчи, – прошипел дед.

Шорохи и скрипы внезапно полетели отовсюду к лавке. Стремительный топоток возник во тьме, надвинулся, и Далька испуганно поджал ноги.

От двери раздался смешок, легкий, детский.

Дом просел снова, но теперь уже другим углом. Далькин желудок подскочил к горлу. Что-то затопало, заурчало над головой.

– Я не хочу, я не хочу, – прошептал Далька.

Отклонившись назад, он упал с лавки. Рука сестры выскользнула. Что-то мазнуло по лицу.

– Куда? – окрикнул дед.

Но Далька пополз, пополз в кромешной тьме, стукнулся обо что-то, закрутился волчком. Дом качало, полы под коленками ходили ходуном, и было страшно, что они могут разойтись, открывая глубокую, полную воды и червей яму.

– Рыйма-ар! – донеслось снаружи.

Голос был какой-то умирающий, тихий, вкрадчивый.

Далька сцепил зубы и обнял ножку стола, у которого вдруг очутился. Зазвякал, заходил железный засов на входной двери. Кто-то сильный яростно рвался внутрь.

На чердаке с грохотом и треском обрушилась тяжесть, раздался рев, от которого мурашки побежали у Дальки по плечам и загривку.

– Рыймар, рыймар, защити, – зашептал он.

Хотя как рыймар мог их защитить, если сам открыл дом Большому Злу, Далька уже не задумывался.

Наверху рев сменили скребущие звуки. В темноте чуть вылепился, смутно белея, печной бок, и на его фоне, что-то громадное, косматое, топоча, внезапно пересекло горницу. Далька подпрыгнул вместе со столом, давя крик.

Большое Зло. Очень Большое Зло!

На лавке кто-то сдавленно застонал, послышались треск одежды, урчание.

– Ой, больно, – произнесла мать.

– Мама! – вскрикнул Далька.

Над ухом тут же злорадно хихикнули. Маленькие холодные пальцы ущипнули за голень. Далька отмахнулся, но, конечно же, не попал.

Наверху раздирали доски. Щепки летели в скат крыши. Дерево скрипело, словно ему было больно. Горница полнилась сопением, стесненными движениями, похрустываниями и вонью. Далька был уверен – во тьме вокруг лавки собрались чудища.

Бум-м! Бум-м! От тяжелых шагов стол подпрыгнул снова. С него скатился какой-то предмет, и Далька безотчетно схватил его.

Свеча!

Но только на что она ему? Ни зажечь, на защититься.

У-ух! – в бревенчатую стену грохнуло снаружи. Далька закричал, и шорохи, щелчки, топот надвинулись на него. Совсем близко чмокнули губы. Дрогнул, прошелестел воздух, словно рядом, промахнувшись, кто-то ухватил пустоту.

Далька отполз, забился в самый угол.

Тьма разразилась взвизгами и шлепками. На потолке треснула доска, и кто-то оттуда с пыхтением принялся ожесточенно проламываться вниз.

Дом шатался и опасно кренился. По полам ездила мебель – сундуки и приступки. Скакали черепки битой посуды. Потом неожиданно стало так тихо, что Далька обнаружил, что чуть слышно поскуливает, и крепко прижал ладони ко рту.

Хрясь!

Звук был как от переломленной палки.

– Ах, что ж ты! – раздался вдруг натужный голос деда. – Кто ж с ноги начинает? Тоже мне Зло Большое! Хо…

Хрясь.

Дед замолчал. Послышался мягкий стук завалившегося тела, затем взвилось голодное, торопливое чавканье.

– Квейя! – дрожащим голосом позвал Далька. – Сестрица.

– Прощай, Далька, – сказала тьма.

– Квичка!

Страх за себя куда-то девался. Далька выполз из-под стола. Ну и пусть я умру! – звенело в голове. Но вы все у меня, все…

– Квичка!

Кто-то оглушающе рявкнул, перекрывая Далькин крик. Тьма шевельнулась, приобрела синеватый отлив и заступила дорогу.

Далька с размаху ткнулся в твердое, колючее, едва не разбил нос. Его сгребли за шкирку и приподняли в воздух.

– Пусти!

Он забрыкался, попадая пятками по чему-то влажному, слюнявому. Под хохот, рычание и шепотки кто-то шумно втянул воздух.

– Пусти!

Далька плюнул во тьму.

– Я вас не боюсь! Давайте, ешьте! Я вас всех… – он замахнулся зажатой в кулаке свечой. – Я вас всех сожгу!

Существо, держащее его в лапе, опасливо фыркнуло.

– Да, сожгу! – крикнул Далька.

Тьма притихла, а затем утробно захохотала на разные голоса. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Уох-ху-ху! Дом трясся, плыла вонь, трещал печной бок. Большое Зло веселилось, встряхивая Дальку за шкирку. Какая-то ехидная тварь, подпрыгивая, кусала пальцы ног.

– У меня свеча! – крикнул Далька.

Он выставил вперед руку.

– И что? – громыхнула тьма.

Что-то острое ткнулось Дальке в грудь.

– Она волшебная!

– Здесь волшебство только мое, – заявила тьма. – Ни рыймарово, ни чье еще. Только мое.

Два разных, слабо светящихся глаза обнаружились под потолком. Один зеленый, другой серебристый. А ниже – еще два: узкий и широко раскрытый.

– Неправда! – сказал Далька. – Стоит мне дунуть, и она загорится!

– Ну, дунь, – предложили ему.

– И дуну!

Далька зажмурился и вобрал воздух ртом, округляя щеки. Он и сам не знал, верит в то, что говорит, или нет.

Килька уверял, что если сильно захотеть...

– Ф-фу-у!

Зажатая в кулаке свеча переломилась, и нижняя ее часть шлепнулась на пол.

Ух-хо-хо! Ах-ха-ха! Большое Зло зашлось хохотом, заскреблось, зашумело, покатилось. Бум – в бревна. Бум – в другие.

Дальку перекрутило, стукнуло макушкой о потолочную балку. Больно! Где там Квейя? Почему не издает ни звука? Мертва?

– Ну, все, все, – отсмеялась тьма, и дом прекратил трястись, – пора, человечек, и честь знать. Ты, наверное, вкусный, как цыпленок.

– Последний раз! – крикнул Далька, вытянувшись от звенящей в нем храбрости.

Зло лениво цыкнуло.

– Ну, дунь еще раз.

Далька собрался с силами.

Пусть это смешно – противостоять Большому Злу, пусть никто не верит, что это возможно. Конечно, оно большое, огромное, у него тысячи слуг.

Но он, Далька, всей душой желает…

– Ф-фу-у-у!

Он держал свечу близко-близко. Но, возможно, его желание все же не было настолько горячим, чтобы дыхание родило хоть одну искру.

– Теперь-то... – насмешливо произнесла тьма.

И осеклась.

Крохотный огонек отделился от Далькиных губ и перепрыгнул на фитиль свечи. Слабый дымок на мгновение скрутился во тьме завитком.

Огонек мигнул и погас. Несколько мгновений тишины сменились неуверенным смешком.

– Испугал, – хрипло произнесло Зло.

Но Далька дохнул, и свеча, ожив, рассыпала искры по горнице, освещая изумленно застывшее Зло красноватым светом. Косматое, чешуйчатое, толстое, в потеках крови, оно многоглазо и подслеповато заморгало, разинув пасть.

– Ты как это...

– Отпусти, – приказал Далька, и чудовище осторожно поставило его на ноги.

С боков Большое Зло подпирали чудища поменьше, опасливо скалились, шипели, таращились, одно другого уродливее.

– Всех съели, да? – взглянув на пустую лавку, чуть не плача спросил Далька.

– Там и было-то… – начало Зло.

– Сожгу! – заорал Далька, рассыпая новые искры. – Твари!

Он выставил свечу вперед. Зло подалось назад, примирительно подняв длинные трехпалые лапы.

– Погоди, тут, кажется, осталось еще.

Из-под мохнатых ног выкатилась человеческая фигура.

– Квичка!

– Далька!

Окровавленная сестра схватила брата за подол рубахи.

– Схоронись за спиной, – сказал Далька.

– Погоди.

Квейя с трудом поднялась и, скособочившись, встала у брата за плечом.

– Какие страшные, – сказала она, прижимая вывернутую, с неживыми пальцами руку к животу. – Ты не боишься их?

– Нет, – качнул головой Далька. – Они сами меня боятся.

– Почему?

– Потому что я не боюсь.

– Мы пойдем, – сказало Зло, обеспокоенно глядя на плывущие по воздуху искры.

– А мама? А дед? – Далька сделал шаг вперед.

Чудовище, отступая, сшибло лавку, залезло одной из лап в лужу крови.

– Извини. Мы это… Это все рыймар.

Кто-то повалился, взвизгнув, под ступней Зла, кто-то испуганной тенью скользнул на чердак и там, похоже, рванул через крышу.

– А вы не при чем?

Далька дохнул сильнее, и искры полетели на кривые морды, на шерсть, на косматые валуны животов.

Зло бросило взгляд на замазанное окно, словно искало путь к бегству.

Искры кого-то прижгли, в тени царапали бревна, в углу у двери, шипя и плюясь от страха, пытались разобрать пол.

Красноватый свет дрожал, делая горницу похожей на кузницу с разведенным горном.

– Ты бы это… Договоримся? – спросило Зло.

– Я не рыймар, – сказал Далька.

– Мы, знаешь, мы можем забыть сюда дорогу. Я тебе, как Большое Зло… – Зло замолчало, тревожно всмотревшись в Далькино лицо. – Ты какой-то страшный, – сказало оно наконец. – У тебя жуткие глаза...

Далька шмыгнул носом.

– Горите.

Он дунул, и уже не искры, а пламя плеснуло в сторону чудищ.

Большое Зло вспыхнуло ярким факелом, отступило, непонятливо разглядывая свои пылающие лапы, и вдруг повалилось навзничь, увлекая за собой большую часть приспешников. Дом содрогнулся. Затрещала, обгорая, шерсть. Вой и рев заполнили горницу. Густой, серый, подсвеченный огненными всполохами дым потянулся в двери и к потолку.

Огонь возникал то там, то сям, пока, наверное, никого из чудищ не осталось. Квейя прижалась к Дальке.

– Все?

– Не знаю, – сказал Далька, щурясь и не выпуская свечу из руки.

– Как у тебя это получается?

– Просто верю, – сказал Далька.

Дым рассеивался, отсветы ложились на бревна.

– Там еще кто-то, – сказала сестра.

– Значит, я и его… – прошептал Далька, делая шаг.

– Стойте!

Из дыма выступил старик в штанах и телогрейке из медвежьей шкуры на голое тело и острозубо заулыбался. Куцая борода его была опалена, лоб чернел сажей.

– Все, признаю свою вину.

– Рыймар! – выдохнула Квейя.

– Ну, я, я, – рыймар втянул плешивую голову в плечи. – Оно ж следить за всем надобно. Зло-то Большое, а глупое.

Он повернул к Дальке слепой глаз.

– Ну, не пугай, не пугай, пуганый.

– А отец? – спросил Далька.

– Съели, по всем правилам, – рыймар вздохнул. – И шубы съели, дурни. Но это так… Я вам большой откуп приготовлю, всей деревней новый дом отстроим… Кто ж знал, что у тебя, Далька, младший Юханнен, волшебство в сердце? Никто не знал. Теперь-то уж чего, всю стаю разогнал, перебил, снова Зло приваживать…

– Зачем? – спросил Далька.

– Ну, как? – Старик наклонил голову. – Обговорим. Я тебе на первых порах Эрхинов, Лаерсо и Киемсо уступлю, четыре дома под тобой будут!

Далька протянул свечу сестре.

– Хочешь дунуть?

– Эй-эй! – завопил рыймар.

Но Квейя уже набрала воздуха в легкие и дунула.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 29. Оценка: 4,21 из 5)
Загрузка...