Зло Большое и Малое Квейя отказала рыймару! – Как!? – тряхнул ее растрепанную, босую, появившуюся в доме отец. – Ты в своем уме? – В своем. Далька видел с печи, как сестра кусает губы. Отец, высокий, плечистый, побледнел и с размаху залепил Квейе ладонью по щеке так, что она качнулась, будто дерево под ветром. – Живо! Обратно! К нему! – Нет, – тихо ответила Квейя. – Что ж делается-то! – запричитала, падая на лавку, мать. – Ты же всех нас в могилу сведешь! Пожалей! Раз уж он выбрал... – Никогда. Слово упало могильной плитой. Сделалось очень тихо. Сквозь эту тишину проросло жужжание сонной мухи, бьющейся о мутное оконное стекло. Скрипнула половица. – Значит, я сам пойду и просить буду, – сказал отец, сжимая пальцы в кулаки. – Может, простит по миролюбию своему. – По миролюбию? – выдохнула Квейя. – Смотри, что он сделал по миролюбию своему! Она спустила просторную рубаху с плеча, обнажая левую грудь. И отец, и Далька, и поднявшаяся мать увидели, что вся грудь – фиолетовая, в темных пятнах, с желтоватым полукружьем прокусов. Мать охнула. – Как тебе, батюшка? – крикнула Квейя. Отец дрогнул лицом и отвел взгляд. – Брысь! – сказал он, заметив таращащегося Дальку. – Не след тебе. Иди деда разбуди. Далька спрыгнул на пол. – Деда! Полный странных предчувствий, он взлетел по узкой лестнице на чердак, пыльный, темный, пахнущий травами и закваской, нырнул под ситцевый полог, поймавший свет узкого бокового оконца. – Деда! Далька толкнул ладонями худую дедову спину, мнущую деревянный лежак. – Ну? – Деда, вставай! Батя зовет, – Далька потянул сшитое из козьих шкур одеяло, прислушиваясь к голосам внизу. Дед повернулся. – Что там? – Квейя рыймару отказала! Дед сел, будто его ожгло. Седой, остриженный кружком, он схватил Дальку за плечо. – Что? – Отказала! – повторил Далька. Мутные дедовы глаза остановились. – Значит, мы все умрем, – судорожно выдохнул дед. Он спустил ноги, качнулся и закинул полог на провисшую веревку. – Плохо. Порты подай. – А почему умрем? – спросил Далька, поднимая дедовы штаны. – Потому что, – мрачно ответил дед. – Рыймар же нас защищает! – Это пока ему отказа нет. А тут считай, что все, открыты Большому Злу. Далька вздрогнул. – Деда, ты серьезно? Старший Юханнен подвязал бечевой штаны, отпустил рубаху и неловко мазнул ладонью по макушке внука. – Пошли. Отец в горнице что-то мохнатое, большое уминал в узел цветастого платка. Квейи не было, мать копалась в припасах на печном подъеме. – Оленина вяленая? – тряхнула она серым мешочком. – Давай, – кивнул отец. – А малину? Сушеная. – И малину давай. Далька тихо забрался на лавку в углу, а дед, согнувшись, выглянул в низкое окно, мимоходом раздавил дурную муху и подсел к столу. – Что там, Мирой, шуба новая? – кивнул он на узел. – Две, – глухо сказал отец. – Железа еще возьми, те три полосы, что я выменял на торжище в Кимме. – Дед вздохнул. – Только не поможет все равно. – Предлагаешь сидеть и ждать? – повернулся отец. Дед сцепил пальцы. – А какой у нас выход, Мирой? – Не знаю. Но не попытаться не могу. – Квейя-то где? – В своей комнате, – мрачно ответил отец, сдергивая с крючка цветастый рушник и утрамбовывая его в меховое нутро откупа. – Что он сделал-то с ней? – Пил. Дед провел ладонью по доскам стола. Взгляд его поблуждал по углам горницы и остановился на Дальке. – Приодеться надо в чистое, – сухо произнес он. – И вчерашние пироги доесть. Не стоит пирогам пропадать. – Может, поговорите с внучкой-то, Кериг-тэль? – сказала мать, ступая с подъема на пол. – На вот еще. Она передала мужу замотанный в тряпицу брусок воска. Мирой задержал ее пальцы в своих: – Монеты неси. – Все? – Все. И медь, и серебро. Все, что откладывали. Не понадобятся, если что. – Мирой! – Неси, – упрямо сказал отец. – Ох, свет небесный! Мать со стоном пропала в дверном проеме. – Цыть! – вдогон ей хлопнул ладонью дед. – Лейса-тулле! Что твой рев Большому Злу? Не спасет, не напугает. Далька! Он узловатым пальцем поманил внука. – Да, деда, – навалился на столешницу узкой грудью Далька. – Снеси сестре пирога. И воды. Если пил ее рыймар… Все легче будет. Дед замолчал, зачем-то снова склонился к окну. – Уже и ленты на ограду вяжут, – нехорошо ухмыльнулся он. – Как на кол могильный. – Кто? – подступил Мирой, твердея желваками. – Младший Эрхин вроде бы. А с другой стороны, кажется, Тиурсо, из Либаров. Волосы светлые. Он. – Пусть. Мирой подхватил округлившийся, громадный узел. – Лейса! – крикнул он. – Где ты там? И подмигнул Дальке. Мол, держись, младший Юханнен. Вроде бы и губы в улыбке раздвинул, а глаза так и остались стылые. – Несу! Мать выбежала, прижимая к животу накопленное. Лицо опухшее, глаза красные, волосы выбились из-под платка. – Это все? – спросил отец. В руке его звякнуло. Мать кивнула, и Мирой спрятал деньги за пазуху. – Возвращайся, – мать губами клюнула его в щетинистую щеку. – К утру буду, – сказал отец. – Вы тут запритесь и это… Не поминайте, если что. Найдет Зло, не вернусь. – Железо у хлева под потолком, – сказал дед. – Да, я понял. Далька… Мирой взъерошил челку подбежавшему, обнявшему его сыну. – Запритесь, – повторил он вновь и тяжелым шагом, закинув узел на спину, вышел. Дед протопал следом за ним, стукнул, звякнул засовом, отрезая дом от улицы. – Может, и пройдет стороной, – задумчиво сказал старший Юханнен, вернувшись в горницу. – Всяко может быть. Далька, подсев к окну, смотрел, как плывут над оградой, удаляются собранные на откуп шубы, деньги и прочее. Ленточки на тонких жердях трепыхались на ветру – и парень из Эрхинов, и Тиурсо навязали их множество. – К вечеру еще прибавится, – сощурился, опустившись рядом, дед. – Потом до заката печеного нанесут и отпевать будут. – Зачем? – спросил Далька. – Затем, что мы вроде как мертвые уже. – Но мы же живые! – Ненадолго, парень. Ночью рыймар откроет дом для Большого Зла. – А если сбежать? – спросил Далька. Дед хмыкнул. – Не выпустят. Тут как – или мы, или вся деревня. Вот и будут нас охранять. Да и сбежать – на нас теперь защиты рыймаровой нет, далеко ли уйдешь? – Ох, Далечка мой! Мать надвинулась, обхватила Дальку, окружила запахом сдобы и теплом тела, прижалась к лицу мокрой щекой. – Мам… – Далечка! Хочешь пирожка сладкого, с медом? – В голосе матери слышалась тоскливая, заискивающая забота. – Больше ведь и не поешь никогда. Уж и не увижу я тебя, родненького, и не приголублю больше! Она завыла, оглаживая Далькины волосы, руки и живот. – Цыть, невестка! Дед вырвал внука из объятий. – К сестре дуй, Далька. Сказано же тебе! – Да, деда. Далька схватил миску, сложил в нее кусок рассыпчатого пирога, набулькал в кружку воды из кувшина. – Ох, дура Квица-то наша! – запричитала мать за спиной. Далька выбрался в короткий коридор, чуть освещенный дальним оконцем. Дорожка серого полотна зазыбилась под ногами, низкая травяная вязанка мазнула по лбу сухим соцветием, из двери в кладовую коснулся ноздрей кислый огуречный дух. – Квейя! – Далька толкнулся плечом в дверь сестринской комнаты. С той стороны было чем-то подперто. – Иди вон, Далька! – сказала сестра высоким голосом. – Я с пирогом. – Не нужны мне ваши пироги! Далька услышал, как она зарыдала, сначала громко, а потом глухо, в подушку. В носу у него засвербело, и он всхлипнул сам. – Квичка, батя-то ушел. – Что? – Материну и твою шубы забрал и ушел. – К рыймару? – Ага. – Убьет он его! Послышался стук, и сестра распахнула дверь, прислоняя служивший подпором ухват к стене. Далька шмыгнул носом. – Дед сказал, тебе поесть надо, – сказал он, протягивая миску с пирогами и одновременно пытаясь плечом вытереть щеку. – Ох, Далька! Квейя, подурневшая, сопливая, прижала его к себе. Потом они сидели на широкой кровати, на пухлом тюфяке, и сестра, отщипывая кусочки от пирога, жаловалась младшему брату: – Я думала, жить с ним буду. Ну, старый, ну, кривой… Все ж таки рыймар. Куда мы все против такой его воли, что он меня хочет? Он Большое Зло сторожит. Пусть сам он – Зло Малое, так ведь бережет. Мы ему всем, чем можем, кланяемся, он принесенным от Большого Зла откупается. Уговор такой у них. Квейя мотнула головой, словно что-то вспомнив, и крепче прижала Дальку к себе. – Я думала, хоть нужна ему. А он мне… он мне… – она потянулась за кружкой, но рыдания прорвались, и Дальке пришлось долго, успокаивая, гладить сестру по плечу. – Ну, Квейя, ну, не надо. Не за дедом же бежать? – Я знаю, знаю, – Квейя судорожно втянула воздух, глотнула воды, поперхнулась, закашлялась. – Он мне говорит: пришла? Я говорю: пришла. Он улыбается, огоньки под потолок развесил, тени пляшут. Раздевайся, говорит. А сам – раз! – зубами за грудь… У него зубы острые, Далька, словно не человеческие. А может не человеческие и есть. Он же сам от Зла. Боль такая... Она, замолчав, посмотрела на брата. – Ты ешь, – сказал Далька. – Ты прости меня, братик, – сказала Квейя, касаясь лбом его виска. – Через меня всем нам смерть выходит. – А если бы он тебя убил, думаешь, лучше было бы? – Не знаю. Лучше. – Я бы его тогда сам убил! – выкрикнул Далька. – Разве Зло просто так убьешь? – Квейя вздохнула. – С Малым еще как-то жить можно, а придет Большое? Ему в глаза не заглянешь. – Почему? – Потому что страшно. Потому что оно завсегда сильнее, хитрее, огромней. Люди против него не выстоят, боятся. – А мне Килька из Йоргенов сказал, что далеко на севере ни Большого, ни Малого Зла нет. Прогнали. – Как прогнали? – Напугали! Далька для значимости своих слов округлил глаза. – Выдумщик твой Килька, – улыбнулась Квейя. – Ладно, ты иди, – сказала она, – мне в чистое одеться надо. – Но ты выйдешь? – Выйду. Не одной же помирать. – А еще может батя откупится, – сказал Далька, выскакивая за дверь. – Все, подпирай. – Иди уже, – махнула на него пирогом Квейя. Прижалась к двери, выдохнула: – Не откупится. Ох, не откупится. Но Далька этого уже не слышал. Мать в горнице застелила лавки красным, приоделась сама, юбка синяя, рубашка с вышивкой, один раз надеванная, на ногах – вязаные носки. Волосы из под красного платка выбиваются темными кольцами. – Иди сюда, – позвала она Дальку. – Что? – Вот, – мать выдала ему стиранные портки и рубаху, – надень. – Мы умрем? – спросил Далька. – Помнишь, видели телегу с костями на окраине деревни? Говорят, что это была семья, и до нее добралось Большое Зло. Умрем, конечно. – Я не хочу, – сказал Далька тихо. – А как же? – прошептала мать. – Что мы можем? Отпоют нас, отвяжут от деревни, Зло и войдет. Оно же не разбирает, хочешь ты или не хочешь. Можно только глаза подвязать. – Зачем? – спросил Далька, снимая рубаху через голову. – Затем, чтобы страшно не было, – сказала мать. – Чего страхом-то себя терзать? Это ж крик на всю деревню. А так тихо уйдем. – А если больно? Если оно голодное? – Далька забросил рубаху в кадку, словно мать ее еще когда-нибудь выстирает. – Тогда уж чего? Тогда кричи. – А если драться с ним? – Ох, Даль мой, – мать поцеловала Дальку в лоб. – Придумаешь же. Переодевайся и давай скатерть постелим. Она ушла в комнату, где спала с отцом. Там стукнула крышка сундука, зашуршало полотно. Далька скинул портки и быстро натянул чистые, боясь, что в этот момент его кто-нибудь увидит. Хотя кому интересно, что у него там червячком болтается между ног? Наверху топал дед, перетаскивая что-то из одного конца чердака в другой. Далька поежился, потому что ему вдруг стало холодно. В голове вертелось: как же меня не будет завтра? Ведь я есть! – Ну вот. Мать на ходу развернула дорогущую, купленную в Кимме ткань. По краям ее взмахивали крыльями вышитые петухи, а в центре сияло золотое солнце. Далька подхватил перекинутый конец, и они накрыли тканью стол, делая его необычно-праздничным. – Теперь выставляй все из печи, – сказала мать, – а я пока в погреб за капустой и грибами спущусь. Тебе ягоды достать? Она засеменила из горницы. Далька постоял, задрал голову – дед, передохнув, опять чем-то скреб над головой. Потом принялся вытаскивать из печи теплые пироги, хлеб, мясные щи в чугунке. – Тебе помочь? Далька обернулся. У дверей в горницу застыла сестра. На ней было расшитое бисером платье из приданого, красное, с белой тесьмой, перехваченное пояском. На ногах – туфли с пряжками, на голове – праздничный плат. Далька поставил щи на стол и бросился к ней. – Квейя! Он уткнулся лицом сестре в живот. – Что ты? – наклонилась, потрепала его по плечам Квейя. – Я не хочу, чтобы ты умирала! – глухо проговорил Далька. – И чтобы батя с мамкой умирали! Даже дед. Пусть рыймар умрет! – Ну как он умрет? – вздохнула сестра. – Стукнуть его чем-нибудь! – Как стукнуть-то? Страшно. За ним Зло. И сам он – Зло. Квейя подвела Дальку к столу, они сели, брат и сестра, рядышком. Спустился нарядный, в цветастых штанах, в шапке набекрень, дед, старший Юханнен, провел ладонью по виску, подравнивая волосы, и умостился через стол, расправил складку на скатерти, поводил носом, сморщился на солнце, желтящее край окна. – Вечереет. – Ну-ка, Далька, помоги. Мать принесла с собой мерзлое дыхание погреба. Далька, вскочив, принял горшок с грибами и поставил его перед дедом. – Там еще. Далька последовал за матерью к черному зеву в укромном закутке, взял миску с ягодами, усыпанными колотым льдом, и связку нарезанной на полоски белорыбицы. – Квица! – крикнула мать. – Кваса из бочки достань. – Да, матушка. Наконец, убегались, все расставили, расселись. Мать с умиротворением посмотрела на стол, вроде вышло, как надо. Квейя сидела, опустив глаза. Проголодавшийся Далька выбирал кусок пирога. За окном потемнело, и дед от печных углей поджег две высоких и толстых свечи. – Простите меня, – сказала мать, – за все, если было что не так. И ты, Квица, и ты, Далька, и ты, Кериг-тэль. – Мамочка! Квейя заревела, сдвинувшись, уронила голову ей на плечо. Далька всхлипнул. Дед подвигал седыми бровями. – Давайте уже… – сказал он. – Умирать лучше сытыми. И потянулся за ложкой. Ну и успокоились. Разлили квас. Далька зачерпнул, захрустел твердыми, обжигающе-льдистыми ягодами, небо от них немело. – Ешь, ешь, – коснулась его головы мать, едва он замер. – Слышите? Дед, а за ним и Квейя повернулись к окну. Из ложки у деда, словно испугавшись, обратно в горшок прыгнул склизкий гриб. – Ну, все, отпевать начали, – сказал старший Юханнен спокойно. – Так оно и должно быть. Сначала отпоют, потом хлеба на дорожку всем нам накрошат. – Не смотрите, – сказала мать. – Пусть их. Далька уткнулся в миску, но глаза нет-нет и поднимались к окну – там плескал огонь и качались фигуры в белых рубахах, но больше ничего видно не было. Голоса бились о стекло. Они были монотонные, глухие. Но скоро набрали силу, и в такт им задрожала земля и словно бы заходили полы. – Рыймар, рыймар… Мать выпрямилась, глядя перед собой. Сестра спиной привалилась к стене. Дед, усмехаясь, ел. С его седой бороды капало на скатерть. – Откупаемся… от Большого Зла… Далька напряженно прислушивался, но разбирал со второго слова на третье. Пламя свечей металось, загоняя тени на потолок. – Наказание… от Большого Зла… В окно полетели какие-то комки. – Что это? – прошептал Далька. – Хлеб, – сказал дед. – Зачем? – Помнишь, как мы бабушку провожали? – спросила мать. – Также хлеб крошили, чтобы посмертие ее было сытным, и она не вернулась назад. – Рыймар, рыймар... Снаружи, казалось, запели еще громче. Холодом дохнуло в окно. Одна свеча на столе погасла, и тьма, проскользнув, собралась за печью. – О! Откуп Большому Злу! – А если батя все же договорится? – спросила Квейя, обхватив себя за плечи. – Увидим, – сказал дед. – Рыйма-ар! За окном выдохнули последнее слово. Стало тихо-тихо. Далька даже услышал, как сестра царапает ногтем ткань платья, пытаясь сковырнуть бисеринку. – Ну, что, – шевельнулась мать, – давайте стол в угол, лавку – в центр горницы. – Зачем? – спросил Далька. – Сядем так, – сказала мать, – на виду. Не прятаться же. Все равно Зло найдет и умертвит. Оно чувствует, Зло-то. – Ай! – вскрикнул Далька. Пугая, к стеклу на мгновение прижалась рожа с выпученными глазами. – Что? – наклонился дед, проследил за Далькиным взглядом. – Это ничего, – сказал он, погодя. – Сейчас сажей замажут. Ну! Тычок его кулака заставил Дальку встать. Мимо безучастной Квейи вместе они сдвинули стол к стене. Мать вышла из горницы и вернулась с длинными полосками темной ткани. – Каждый пусть на глаза повяжет. – Я просто зажмурюсь, – сказал Далька. – И много ты выдержишь? Зло терпеливее будет. На! – мать сунула ткань ему в руки. – Квица! Квейя повернула голову, губы ее задрожали. – Зря я, наверное, отказала… Я не хотела, только он как закусил… Я ему по лысине... Она втянула воздух в себя. – Нечего реветь, – сказал дед. – Поздно уже. Освободи-ка лавку. Квейя поднялась, отошла к столу. Далька с дедом вынесли лавку в центр, одним концом уткнув в печной бок. В оконное стекло стукнули ладонью, принялись размазывать черное. – Садимся, – сказала мать. Сели. Рядком, прямо напротив входной двери. Мать с дедом по краям, Далька с сестрой в центре. Далька поймал сестру за руку. Пальцы ее были холодные и неживые. Он чуть сжал их. Квейя покосилась на него и попыталась улыбнуться. Вышло плохо. – А долго ждать? – с трудом проговорил Далька. В груди словно надулся какой-то пузырь, мешал дышать. – Скоро, – мать наклонилась, чтобы посмотреть на Дальку. – Завяжи глаза и жди. Скоро. – Да, должно быть, уже, – сказал дед и завозился на лавке со своей повязкой. Он накрутил ее вокруг головы, затянул узел, обмахнув тканью Далькино ухо. – Свечу надо бы погасить. Зря ж горит. – Погаси, сынок, – сказала мать. Далька встал с лавки, подошел к столу и, послюнявив пальцы, прижал их к фитилю. Стало оглушающе темно. Ни капли света нигде. Далька задрожал. – Мама, деда, вы тута? – Здесь, – словно из ямы какой произнес дед. Далька вытянул руки. – А где – здесь? – Сюда, сынок, – прозвучал голос матери, но, казалось, совсем с другой стороны. – Я не вижу, – прошептал Далька, делая несмелый шажок. – Ты сейчас Зло разозлишь! – прошипел старший Юханнен. – Все равно ж умирать, – сказал Далька. – Другое дело, как. Повыдергивают тебе ноги да голову отвернут. Или за загривок зубами схватят... – Ай! – закричал Далька, когда его руки что-то коснулось. Треснул, но выдержал рукав. – Тише ты, это я, – произнесла тьма голосом сестры, – сюда. Квейя потянула брата, и тот на ватных ногах добрался до какой-то поперечины, стукнувшейся прямо в косточку ниже колена. – Садись. Далька руками нащупал гладкую поверхность лавки. Откуда-то из темноты, безошибочно найдя затылок, прилетела дедова ладонь. – Покричи мне еще. – Все! – повысила голос мать. – Хватит уже! Вы-то, Кериг-тэлль! – Поучил в последний раз. Стало опять тихо. Далька попробовал таращиться во тьму, но глаза все время хотелось протереть кулаком, потому что в черноте плыли фиолетовые и зеленые пятна. Замер, шевельнувшись, дед. Чуть слышно дышала Квейя. Матери словно и не было рядом, и ее бок справа казался холодным и шершавым. Тьма. – А уже ночь? – спросил Далька. Ему никто не ответил, только сестра нашла его ладонь и заключила в свою. Дальке сразу стало не очень страшно. Повязку он так и не повязал, сидел, ежился. Квейя то сжимала его пальцы, то легонько царапала. Тьма липла, будто невесомая паутина. Казалось, что она хоронит семью на лавке слой за слоем, и Далька крутил головой и выпрямлял спину, чтобы понять, что его ничего не опутывает. Несмотря на муторное и тревожное ожидание Большого Зла, он едва не задремал, как вдруг дом словно бы просел на угол. Глухо стукнули бревна. Квейя сильно сжала Далькины пальцы. – Это уже? – спросил Далька. – Молчи, – прошипел дед. Шорохи и скрипы внезапно полетели отовсюду к лавке. Стремительный топоток возник во тьме, надвинулся, и Далька испуганно поджал ноги. От двери раздался смешок, легкий, детский. Дом просел снова, но теперь уже другим углом. Далькин желудок подскочил к горлу. Что-то затопало, заурчало над головой. – Я не хочу, я не хочу, – прошептал Далька. Отклонившись назад, он упал с лавки. Рука сестры выскользнула. Что-то мазнуло по лицу. – Куда? – окрикнул дед. Но Далька пополз, пополз в кромешной тьме, стукнулся обо что-то, закрутился волчком. Дом качало, полы под коленками ходили ходуном, и было страшно, что они могут разойтись, открывая глубокую, полную воды и червей яму. – Рыйма-ар! – донеслось снаружи. Голос был какой-то умирающий, тихий, вкрадчивый. Далька сцепил зубы и обнял ножку стола, у которого вдруг очутился. Зазвякал, заходил железный засов на входной двери. Кто-то сильный яростно рвался внутрь. На чердаке с грохотом и треском обрушилась тяжесть, раздался рев, от которого мурашки побежали у Дальки по плечам и загривку. – Рыймар, рыймар, защити, – зашептал он. Хотя как рыймар мог их защитить, если сам открыл дом Большому Злу, Далька уже не задумывался. Наверху рев сменили скребущие звуки. В темноте чуть вылепился, смутно белея, печной бок, и на его фоне, что-то громадное, косматое, топоча, внезапно пересекло горницу. Далька подпрыгнул вместе со столом, давя крик. Большое Зло. Очень Большое Зло! На лавке кто-то сдавленно застонал, послышались треск одежды, урчание. – Ой, больно, – произнесла мать. – Мама! – вскрикнул Далька. Над ухом тут же злорадно хихикнули. Маленькие холодные пальцы ущипнули за голень. Далька отмахнулся, но, конечно же, не попал. Наверху раздирали доски. Щепки летели в скат крыши. Дерево скрипело, словно ему было больно. Горница полнилась сопением, стесненными движениями, похрустываниями и вонью. Далька был уверен – во тьме вокруг лавки собрались чудища. Бум-м! Бум-м! От тяжелых шагов стол подпрыгнул снова. С него скатился какой-то предмет, и Далька безотчетно схватил его. Свеча! Но только на что она ему? Ни зажечь, на защититься. У-ух! – в бревенчатую стену грохнуло снаружи. Далька закричал, и шорохи, щелчки, топот надвинулись на него. Совсем близко чмокнули губы. Дрогнул, прошелестел воздух, словно рядом, промахнувшись, кто-то ухватил пустоту. Далька отполз, забился в самый угол. Тьма разразилась взвизгами и шлепками. На потолке треснула доска, и кто-то оттуда с пыхтением принялся ожесточенно проламываться вниз. Дом шатался и опасно кренился. По полам ездила мебель – сундуки и приступки. Скакали черепки битой посуды. Потом неожиданно стало так тихо, что Далька обнаружил, что чуть слышно поскуливает, и крепко прижал ладони ко рту. Хрясь! Звук был как от переломленной палки. – Ах, что ж ты! – раздался вдруг натужный голос деда. – Кто ж с ноги начинает? Тоже мне Зло Большое! Хо… Хрясь. Дед замолчал. Послышался мягкий стук завалившегося тела, затем взвилось голодное, торопливое чавканье. – Квейя! – дрожащим голосом позвал Далька. – Сестрица. – Прощай, Далька, – сказала тьма. – Квичка! Страх за себя куда-то девался. Далька выполз из-под стола. Ну и пусть я умру! – звенело в голове. Но вы все у меня, все… – Квичка! Кто-то оглушающе рявкнул, перекрывая Далькин крик. Тьма шевельнулась, приобрела синеватый отлив и заступила дорогу. Далька с размаху ткнулся в твердое, колючее, едва не разбил нос. Его сгребли за шкирку и приподняли в воздух. – Пусти! Он забрыкался, попадая пятками по чему-то влажному, слюнявому. Под хохот, рычание и шепотки кто-то шумно втянул воздух. – Пусти! Далька плюнул во тьму. – Я вас не боюсь! Давайте, ешьте! Я вас всех… – он замахнулся зажатой в кулаке свечой. – Я вас всех сожгу! Существо, держащее его в лапе, опасливо фыркнуло. – Да, сожгу! – крикнул Далька. Тьма притихла, а затем утробно захохотала на разные голоса. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Уох-ху-ху! Дом трясся, плыла вонь, трещал печной бок. Большое Зло веселилось, встряхивая Дальку за шкирку. Какая-то ехидная тварь, подпрыгивая, кусала пальцы ног. – У меня свеча! – крикнул Далька. Он выставил вперед руку. – И что? – громыхнула тьма. Что-то острое ткнулось Дальке в грудь. – Она волшебная! – Здесь волшебство только мое, – заявила тьма. – Ни рыймарово, ни чье еще. Только мое. Два разных, слабо светящихся глаза обнаружились под потолком. Один зеленый, другой серебристый. А ниже – еще два: узкий и широко раскрытый. – Неправда! – сказал Далька. – Стоит мне дунуть, и она загорится! – Ну, дунь, – предложили ему. – И дуну! Далька зажмурился и вобрал воздух ртом, округляя щеки. Он и сам не знал, верит в то, что говорит, или нет. Килька уверял, что если сильно захотеть... – Ф-фу-у! Зажатая в кулаке свеча переломилась, и нижняя ее часть шлепнулась на пол. Ух-хо-хо! Ах-ха-ха! Большое Зло зашлось хохотом, заскреблось, зашумело, покатилось. Бум – в бревна. Бум – в другие. Дальку перекрутило, стукнуло макушкой о потолочную балку. Больно! Где там Квейя? Почему не издает ни звука? Мертва? – Ну, все, все, – отсмеялась тьма, и дом прекратил трястись, – пора, человечек, и честь знать. Ты, наверное, вкусный, как цыпленок. – Последний раз! – крикнул Далька, вытянувшись от звенящей в нем храбрости. Зло лениво цыкнуло. – Ну, дунь еще раз. Далька собрался с силами. Пусть это смешно – противостоять Большому Злу, пусть никто не верит, что это возможно. Конечно, оно большое, огромное, у него тысячи слуг. Но он, Далька, всей душой желает… – Ф-фу-у-у! Он держал свечу близко-близко. Но, возможно, его желание все же не было настолько горячим, чтобы дыхание родило хоть одну искру. – Теперь-то... – насмешливо произнесла тьма. И осеклась. Крохотный огонек отделился от Далькиных губ и перепрыгнул на фитиль свечи. Слабый дымок на мгновение скрутился во тьме завитком. Огонек мигнул и погас. Несколько мгновений тишины сменились неуверенным смешком. – Испугал, – хрипло произнесло Зло. Но Далька дохнул, и свеча, ожив, рассыпала искры по горнице, освещая изумленно застывшее Зло красноватым светом. Косматое, чешуйчатое, толстое, в потеках крови, оно многоглазо и подслеповато заморгало, разинув пасть. – Ты как это... – Отпусти, – приказал Далька, и чудовище осторожно поставило его на ноги. С боков Большое Зло подпирали чудища поменьше, опасливо скалились, шипели, таращились, одно другого уродливее. – Всех съели, да? – взглянув на пустую лавку, чуть не плача спросил Далька. – Там и было-то… – начало Зло. – Сожгу! – заорал Далька, рассыпая новые искры. – Твари! Он выставил свечу вперед. Зло подалось назад, примирительно подняв длинные трехпалые лапы. – Погоди, тут, кажется, осталось еще. Из-под мохнатых ног выкатилась человеческая фигура. – Квичка! – Далька! Окровавленная сестра схватила брата за подол рубахи. – Схоронись за спиной, – сказал Далька. – Погоди. Квейя с трудом поднялась и, скособочившись, встала у брата за плечом. – Какие страшные, – сказала она, прижимая вывернутую, с неживыми пальцами руку к животу. – Ты не боишься их? – Нет, – качнул головой Далька. – Они сами меня боятся. – Почему? – Потому что я не боюсь. – Мы пойдем, – сказало Зло, обеспокоенно глядя на плывущие по воздуху искры. – А мама? А дед? – Далька сделал шаг вперед. Чудовище, отступая, сшибло лавку, залезло одной из лап в лужу крови. – Извини. Мы это… Это все рыймар. Кто-то повалился, взвизгнув, под ступней Зла, кто-то испуганной тенью скользнул на чердак и там, похоже, рванул через крышу. – А вы не при чем? Далька дохнул сильнее, и искры полетели на кривые морды, на шерсть, на косматые валуны животов. Зло бросило взгляд на замазанное окно, словно искало путь к бегству. Искры кого-то прижгли, в тени царапали бревна, в углу у двери, шипя и плюясь от страха, пытались разобрать пол. Красноватый свет дрожал, делая горницу похожей на кузницу с разведенным горном. – Ты бы это… Договоримся? – спросило Зло. – Я не рыймар, – сказал Далька. – Мы, знаешь, мы можем забыть сюда дорогу. Я тебе, как Большое Зло… – Зло замолчало, тревожно всмотревшись в Далькино лицо. – Ты какой-то страшный, – сказало оно наконец. – У тебя жуткие глаза... Далька шмыгнул носом. – Горите. Он дунул, и уже не искры, а пламя плеснуло в сторону чудищ. Большое Зло вспыхнуло ярким факелом, отступило, непонятливо разглядывая свои пылающие лапы, и вдруг повалилось навзничь, увлекая за собой большую часть приспешников. Дом содрогнулся. Затрещала, обгорая, шерсть. Вой и рев заполнили горницу. Густой, серый, подсвеченный огненными всполохами дым потянулся в двери и к потолку. Огонь возникал то там, то сям, пока, наверное, никого из чудищ не осталось. Квейя прижалась к Дальке. – Все? – Не знаю, – сказал Далька, щурясь и не выпуская свечу из руки. – Как у тебя это получается? – Просто верю, – сказал Далька. Дым рассеивался, отсветы ложились на бревна. – Там еще кто-то, – сказала сестра. – Значит, я и его… – прошептал Далька, делая шаг. – Стойте! Из дыма выступил старик в штанах и телогрейке из медвежьей шкуры на голое тело и острозубо заулыбался. Куцая борода его была опалена, лоб чернел сажей. – Все, признаю свою вину. – Рыймар! – выдохнула Квейя. – Ну, я, я, – рыймар втянул плешивую голову в плечи. – Оно ж следить за всем надобно. Зло-то Большое, а глупое. Он повернул к Дальке слепой глаз. – Ну, не пугай, не пугай, пуганый. – А отец? – спросил Далька. – Съели, по всем правилам, – рыймар вздохнул. – И шубы съели, дурни. Но это так… Я вам большой откуп приготовлю, всей деревней новый дом отстроим… Кто ж знал, что у тебя, Далька, младший Юханнен, волшебство в сердце? Никто не знал. Теперь-то уж чего, всю стаю разогнал, перебил, снова Зло приваживать… – Зачем? – спросил Далька. – Ну, как? – Старик наклонил голову. – Обговорим. Я тебе на первых порах Эрхинов, Лаерсо и Киемсо уступлю, четыре дома под тобой будут! Далька протянул свечу сестре. – Хочешь дунуть? – Эй-эй! – завопил рыймар. Но Квейя уже набрала воздуха в легкие и дунула. Обсудить на форуме Просмотров: 1 734