Правильный выбор

 

1

Молодой человек нервничает, у него вспотели ладони, он вытирает их о штаны. Нажимает на дверной звонок. Ничего не происходит. Ожидание вызывает в нем томительное раздражение и страх. Он ждет еще минуту. Снова нажимает. Слышатся шаги, за ними следует звук вращающегося ключа в скважине, дверь приоткрывается. На гостя смотрит уставшее, сонное лицо худого парня, которому можно дать лет шестнадцать, но, если внимательнее присмотреться к его лицу, то можно заметить беспредельную усталость и тоску, что наводит на мысли и о столетнем возрасте. Парень смотрит на пришедшего безразлично и холодно.

Гость прочищает горло, пытается криво улыбнуться, но попытка выходит жалкой и неуверенной.

– Привет, – говорит он.

Парень остается неподвижным и молчаливым.

– Впустишь меня?

– Зачем ты здесь? – спрашивает парень. У него хриплый голос, кажется, будто это его первые слова за много-много дней.

– Впусти. Мне надоело стоять здесь. Тогда и поговорим.

Парень впускает своего гостя.

– Может, чаю мне предложишь?

– Просто скажи что тебе нужно.

Гость пожимает плечами.

– Ладно, – он глубоко вздыхает, его взгляд блуждает, не может сфокусироваться, выдавая напряжение и смятение, – знаешь, у меня жена и ребенок, мальчик, его зовут…

– Об этом я знаю. Ты о семейных ценностях пришел поговорить?

– Нет, не совсем. Я, понимаешь ли, недавно кое-что узнал. Кое-что неприятное.

Хозяин квартиры смотрит на гостя выжидающе. Тот никак не может собраться с мыслями. Он дрожит. Хватается тонкими, побледневшими пальцами за спинку стула, не выдерживает, садится.

– Я болен, братишка, очень болен.

– Я так понимаю, смертельно? – спрашивает парень, выдавив из себя болезненную усмешку.

– Да.

– Следовало догадаться. Иначе зачем бы еще ты ко мне пришел, брат?

Гость осматривает квартиру: пустые стены, обклеенные обоями, навевающими мысли о тщетности бытия, без единой картины. Из мебели только две книжные полки, полностью заставленные книгами. Еще книги валяются на полу, составляют что-то вроде домашнего Млечного Пути. Старый диван красного цвета, на который накинут такой же старый, пыльный плед. На письменном столе, деревянная поверхность которого потускнела и выцвела, стоит ноутбук и лампа. И больше ничего. Жилище Пыльного Человека.

– Я хотел прийти, правда, просто…

– Возможности не представилось, верно?

– В точку! Я пришел, чтобы попросить тебя об одолжении. Ты же понимаешь, я умираю. Они сказали, что я буду жить еще два месяца. Это чертово устройство так показало, а оно не ошибается, не может ошибиться, – он останавливается, набираясь духу сказать следующие слова: – Но мне нужно жить! У меня жена и сын! Как же они без меня? Ты понимаешь же, правда? Ты же умный. Ты должен понять, братишка, должен понять.

Его брат молчит.

– Я должен жить, должен. Ты можешь это сделать. Можешь спасти меня. Только ты. Ты ведь мой брат. Кто еще сделает это для меня добровольно? Ты понимаешь? Кто еще может выбрать меня, кроме тебя?

После долгого молчания, хозяин квартиры спрашивает:

– Ты должен жить, а я нет? Ты уверяешь меня в том, что я имею меньше прав на жизнь, лишь потому что у меня нет семьи. Потому что я один. Так, да? То, что ты являешься исправным членом общества, дает тебе привилегию использовать мою жизнь по своему усмотрению?

– Все не так… почти. Но ты же знаешь, как звучит лозунг? «Отдай свою жизнь тому, кому она нужнее, чем тебе»? Закон учит нас быть альтруистичнее, сострадательнее, помогает сделать что-то полезное, если ничего, кроме этого, мы сделать не можем…

– Я знаю речь нашего Правителя, – презрительно говорит парень. – Не повторяй этот бред, промывающий мозги.

– Ты должен, брат. Ты сделаешь это для меня, так ведь?

– Нет.

Лицо гостя, ранее озарявшееся страхом и шаткой надеждой, искажается неприкрытой ненавистью.

– Ты не можешь так поступить. Это… это даже незаконно! Ты не такой полезный член общества, как я. У меня семья, жена, ребенок. А у тебя никого, ты один! Гниешь в этой грязной конуре. Кому ты нужен? Что ты можешь сделать?

– У меня есть я и моя жизнь. И это мое дело, что я могу сделать, а что нет. И не тебе решать правильно я живу или неправильно. Добровольно свою жизнь я тебе не отдам. Можешь уходить. Я приду на твои похороны в своем самом лучшем костюме.

– Нет. Я не уйду. Ты должен мне помочь! Я больше не знаю к кому обратиться, – он падает на колени, на глазах появляются слезы. – Прошу тебя, я не могу бросить свою семью. Я не могу умереть. Это так несправедливо, – он хлюпает носом, вытирает его рукавом куртки. – У меня есть все для жизни, но истекает сама жизнь. А у тебя нет ничего для жизни, но есть непосредственно жизнь. Зачем она тебе? Зачем ты живешь? Чтобы встать рано утром и снова облачиться в свою привычную пыль? И потом снова лечь спать. Ты бесполезен. Ты не можешь мне отказать. Новый Закон создан для таких, как ты. Вы должны ему следовать.

– Закон рекомендует, а не указывает. Но так только было задумано. Теперь это преобразовалось в добровольно-принудительную форму, чтобы истребить тех, кто системе не угоден. Но, пока у меня все еще остается законное право сохранить свою жизнь, я им воспользуюсь.

– Ты эгоист. Ты когда-нибудь утонешь в своем эгоизме. У тебя есть возможность умереть, как герой, принеся пользу обществу, а не одному, в этой жалкой, пыльной квартире. Твою мать!

– Это ты говоришь мне об эгоизме? Ты пришел в мой дом, и просишь меня совершить суицид, потому что ты хочешь жить. И эгоист я.

– Это не суицид, это существенная польза…

–… обществу. Прекращай уже с этими лозунгами. Здесь они тебе не помогут. Уходи. Не я виноват в том, что ты умираешь. И не я виноват в том, что я буду жить.

Гость встает, шмыгает носом, вытирает глаза.

– Ты пожалеешь. Ты не сможешь жить с этим. Ты только что меня убил.

– Ты сам себя убил. Не я все это время уничтожал свое тело ядом, а ты.

– Ты не сможешь с этим жить, не сможешь.

– Ошибаешься. Уходи.

– Ты меня не понял. Общество тебе это не простит. Я уже оформил бланки в Инспекции. И в графе: «возможный донор», я указал тебя. Они знают.

– Мне плевать.

– Как скажешь. Но скоро они обратят тебя в пыль.

Гость выходит из квартиры, захлопывая за собой дверь. В голове Пыльного Человека громким эхом звучат последние слова ушедшего.

 

2

Она пытается, правда пытается. Выскользнуть, исчезнуть, но эти липкие лапы с острыми когтями впиваются в нее, не дают дышать. Они давят на грудную клетку, мешая очередному вздоху вырваться, заполнив собой воздух вокруг. Лапы жизни. Гадкий, мерзкий воздух. Ей кажется, что вокруг нее грязная река и она хочет утонуть в ней, но не получается. И она видит дно, ее зрение ясно. Она видит дно через грязь.

Громкий звук повседневности разрывает. В приемной Инспекции мигают маленькие лампочки над головой, слышен неприятный шум, как будто кто-то шуршит пакетом, этот звук давит на мозг, словно они это специально сделали, чтобы люди хотели уйти навсегда, лишь бы избавиться от этого шума. Ожидание томительно, но осознание того, что это последнее ожидание, последние перед финишной прямой, перед тем, как на голову наденут лавровый венок и отдадут заслуженную свободу от необходимости достигать цель снова и снова. Возможно, она бы этого не делала, если бы не думала, что жизнь подобна Уроборосу, который пожирает собственный хвост. Жизнь циклична, от точки отсчета человек пробегает дистанцию и возвращается обратно. Зачем нужна эта гонка? Почему же все твердят, что нужно бежать, что нужно выживать, пытаться, нужно, нужно, нужно. Но почему же они не поймут, что так приятно остановиться, сдаться, перестать уступать суете и рутине, обрести свободу. Высшая точка экзальтации и гедонизма – это позволить себе больше не бежать навстречу своим желаниям. И теперь каждый может остановиться. И не просто остановиться, а внести таким образом неоценимый вклад в общество.

Холодные пальцы до боли сжимают планшет с анкетой.

«Ваше имя»

«Есть ли у вас семья?»

«Есть ли у вас работа?»

«Кому вы хотите помочь?»

Она просматривает бесконечные анкеты с «возможными реципиентами»: угловатые, призрачные лица, которые с фотографий молят, вопят о помощи. В каждом взгляде виден немой крик, боль и отчаяние. Столько страждущих, надеющихся, что кто-то согласится поверить в то, что их жизнь ценнее. Или ей только кажется? Это ведь просто фотографии со статичными выражениями лиц.

В приемной появляются люди, подходят в регистратуру и берут ту же анкету, что и у нее. Сегодня она насчитала девять Добровольцев за три часа. Она удивлена этим открытием, и еще тем, что она находится здесь так долго. Она понимает, что нужно скорее сделать выбор, иначе все это растянется до бесконечности.

Что бы подумал ее отец? Понял бы он ее решение? Она могла только гадать, ведь еще в семнадцать она ушла из дома и перестала общаться с отцом и матерью. Хотела быть художником. Сейчас ей кажется, что ею руководило иллюзорное инфантильное желание познать сакраментальность мира, которая, как ей казалось, недоступна другим людям. Она рисовала картины, пыталась предлагать их на незначительные выставки. Но знаменитым художником она не стала, более того, каждый раз, когда чужой человек рассматривал ее картину, ей казалось, что он смотрит на ее внутренности и оценивает их. Это было неприятное чувство, хотелось прийти домой и смыть его с себя, тереть мочалкой до крови, пока стены не окрасятся красным.

Она пытается вспомнить, когда же любовь к искусству переросла в ненависть к себе, когда она переступила мостик, который не надо было переступать. Родись она на лет тридцать назад, то не смогла бы сделать то, что хочет сделать сейчас. Сделать шаг, который избавит ее от себя. Наверное, это самое страшное – устать от себя. Это как хроническая бессонница – ты пытаешься уснуть, ты очень измотан, но сон не идет и ты блуждаешь в бесконечности своего сонного разума. Так и с жизнью – ты хочешь ужиться с собой, но не получается. Слабость, малодушие, бегство ли это? Для нее больше нет разницы. Она устала анализировать, устала от логики, фактов и попыток упорядочить свои мысли, помочь себе выжить. Она перешла Рубикон своей усталости, назад пути нет.

Бледный маленький мальчик медленным шагом следует за высокой, худой женщиной, вероятно, за своей матерью. Он за ней не поспевает, кажется, что у него ноги за тонких маленьких ниток, которые он вынужден тащить за собой. Взгляд у мальчика пустой и уставший, под глазами темные круги, похожие на цвет кофе. Рыжие волосы спутаны и торчат в разные стороны. От левого уголка рта идет тонкая царапина, что делает его похожим на Гуинплена.

– Никто не согласился? – голос матери звучит на грани истерики. Она изо всех сил старается себя сдерживать, но выходит у нее не очень хорошо. – Не может быть! Я подавала заявление две недели назад, и за это время никого? Ни одного Добровольца?

– Мне очень жаль, но никто не подписался, – говорит девушка в регистратуре.

– Как же так? – голос матери дрожит, к глазам подступают слезы, она поворачивается к сидящим в приемной, она знает, кто эти люди и чего они ждут, срывается на крик: – Никто из вас не поможет? Зачем же еще вы здесь? Он маленький мальчик, ему только восемь, ему еще рано… Это так несправедливо!

Несколько секунд все молчат, руки матери безвольно провисают вдоль туловища, из глаз катятся слезы. Мальчик рядом с ней стоит отрешенный и потерянный, словно это касается не его.

– Покажите мне его анкету, – говорит молодой человек.

Звук его голоса приводит мать в чувство. Она забирает анкету в регистратуре. Ее движение резки и порывисты.

– Вот, – протягивает анкету парню.

Две или три минуты парень изучает анкету. Потом достает свою ручку и расписывается. Протягивает анкету матери. Встает и уходит, не сказав больше ни слова.

Мать заливается слезами и, почти вопя, говорит ему спасибо. Парень не оборачивается, он только что обрек себя на смерть, за что его искренне поблагодарили. Мать в полубреду шагает нетвердым шагом к регистратуре, повторяя еле слышно: «Спасибо, спасибо, спасибо…». Она все еще не может поверить своему счастью, поверить в милостивого и добродетельного Бога, который забирает жизни у больных духом, чтобы помочь больным телом. Но она поверит, и будет очень счастлива сегодня вечером за готовкой ужина для своей семьи, она будет знать, что все позади, что ее сын спасен. А разве хоть что-нибудь еще имеет значение?

Девушка возвращается к своим мыслям, ей нужно сделать выбор. Какому человеку ее жизнь нужнее?

Девочка двенадцати лет, больна лейкемией. Жить – три недели.

Девушка, попавшая в автокатастрофу, потерявшая много крови. Указано, что у нее есть муж и что у нее не повреждена фертильность. Жить – пять дней.

Женщина, руководитель крупной компании. Муж, двое детей. Рак молочной железы. Жить – три месяца.

Девушка замечает, что у каждого человека указывается то, насколько он послужил обществу, и сколько еще в потенциале может послужить. Дети же по умолчанию воспринимаются как люди с огромным, но нераскрытым потенциалом. Навряд ли что-нибудь такое, что общество считает полезным, можно было бы написать о ней. Таких людей, по закону записывают в реестр «возможных реципиентов», но, как правило, их анкеты не имеют привилегий или показываются лишь тогда, когда срок становится крайним. Но даже в этом случае, мало кто выберет отдать им жизнь.

Девушка скользит взглядом дальше по списку. И находит кое-что необычное для себя.

Доктор Инспекции, проводящий Пересадки. Рак легких. Жить – пять месяцев.

Доктор. Ангел Смерти, переводящий на ту сторону таких, как она. Он кажется ей избавителем. Если она спасет его, то таким образом она спасет очень многих. Он – самый полезный для общества человек. Человек, который высвободит ее из цепких лап депрессии и боли. Человек, который поможет ей сдаться. Она уверена в том, что именно он будет ее доктором, он извлечет из нее жизнь, чтобы потом забрать себе.

Ее пальцы, сильно сжимающие ручку, зависают над анкетой, застряв в миге промедления. Она опускает руку, ничего не написав. Ею овладевает мимолетное желание уйти прочь от этого места, выпить горячего чая, принять ванну, лечь спать в теплую, свежую постель. Пережить это, успокоиться. Ей вдруг чертовски хочется прийти в норму, почувствовать как воздух наполняет легкие живительной силой, а не ядовитым смогом, поглощающим ее жизнь. Она смотрит в окно. Середина июня, светит солнце, его лучи рассыпаются бликами по полу, по лицам людей, пытаясь ухватиться своей радиацией за теплую, податливую плоть. Она вспоминает зеленые деревья, красивые, величественные, возносящиеся ветвями к небу. Она бы хотела увидеть Секвойю, очень высокое дерево. Ей всегда казалось, что ее жизнь где-то там, за облаками, на кончиках высокого дерева, где птицы, свободные и сладкоголосые, вьют свои гнезда. Она вспоминает запах своих любимых цветов – лилий, их нежные, обволакивающие флюиды, которые проникают в самые далекие участки души. Вспоминает запах свежей выпечки, которую делала ее мама, пока она еще жила с родителями. Ей вдруг хочется увидеть маму, обнять ее, попросить прощения за то, что бросила ее. Попросить прощения у отца и у сестры. У нее ведь есть сестра. Младшая, так непохожая на нее – лучистая, жизнерадостная, как солнце, как пшеничное поле. Почему-то именно пшеничное поле более всего ассоциируется у девушки с жизнью и желанием жить.

Хочется ощущать ветерок на своей коже, прикосновение нежного струящегося шелка, запах корицы, первый зимний снег, глоток воды в середине жаркого летнего дня, эфемерные прикосновения кого-то… кого-то, кого у нее нет. Мысли путаются, в череде возникающих образов она пытается словить то, что точно удержит ее от фатального решения, что убедит ее остаться, продолжить свой путь, пусть даже в кромешном мраке, но с надеждой. Она изо всех сил пытается что-то найти в себе, но это желание подобно рыболовному крючку, который подцепил рыбу и тащит ее к верной гибели.

Она могла бы справиться с жизнью, с необходимостью двигаться дальше, смогла бы снова и снова пробираться сквозь пустоту в поисках спасения. Могла бы, если бы не ее усталость. Но она не в силах больше тащить груз своего эго по этой земле. Все, что ей искренне хочется – это освободиться, больше не просыпаться.

«Спасибо Новому Закону за свободу», думает она. Теперь уже твердая рука ставит подпись. Она знает, что сделала правильный выбор.

 

3

Белокурая девушка прикасается неукротимыми пальцами к клавишам старинного семейного рояля. Ее движения грациозны и уверены, под ее прикосновениями льется музыка, но девушка задумывается и выдает фальшивую ноту.

– Внимательнее, госпожа! – говорит ее учитель. – Для вас совершать ошибки – это редкость. Вы о чем-то задумались?

– Я узнала кое-что о своей сестре, – говорит девушка, – и это меня немного раздосадовало.

Учитель пытается скрыться за вуалью ресниц, вздыхает, словно говоря своим видом: «Не мое дело, я лишь учитель музицирования», его кроткие пальцы поправляют очки на переносице, ему не по себе – не привык он со своими учениками разговаривать на личные темы.

Девушка не замечает возникший вокруг своего учителя футляр скованности и продолжает:

– Моя сестра совершила один поступок, который мне не совсем понятен. Представляете, она – Доброволец.

Взгляд учителя продолжает сохранять невозмутимость и незаинтересованность, он по-прежнему уверен, что это совершенно не его дело. Но девушка ждет, в ее молодых и ярких глазах пылает страстное желание понять мотивы, услышать объяснение от кого-то другого, старше, умнее ее.

– Если твоя сестра так решила, значит так правильно. Она понимает на что идет. Это ее выбор, и мы должны его уважать.

Общие фразы, нейтральное мнение, не навязывающее свое мировоззрение, а позволяющее построить свое. Должно сработать.

– Но жизнь так прекрасна! – не унимается девушка. – Как же можно отдать ее? Моя сестра ведь не преступница. Не поймите меня неправильно, я ничего не имею против Закона и против Добровольцев, но я все же не понимаю, как можно решиться на это? Знаете, мне раньше казалось, что это нормально быть Добровольцем, ведь таким образом люди совершают полезные поступки, но непосредственно я всегда была далека от этого. И когда я узнала, что моя сестра решила это сделать, я запуталась. С одной стороны, она поступает благородно, но с другой, я бесконечно спрашиваю себя о том, что же могло, помимо Закона конечно, толкнуть ее на этот шаг?

– Так бывает, – устало говорит учитель, осознав необходимость объяснить ребенку сложные вещи, – когда жизнь становится слишком тягостной. Иногда хочется сбросить ее с себя, чтобы не тащить за собой. Это происходит еще и по причине злости, зависти, любовных страданий. У каждого человека свои причины, чтобы сделать это, но общая нить одна – они больше не могут выносить себя и необходимость жить. Вот, что случилось с твоей сестрой. Вот, что случается со всеми Добровольцами. В тебе же много жизнелюбия, которое защищает тебя от подобного.

– Я бы хотела поделиться им с сестрой. Моего жизнелюбия хватило бы на нас обеих. Мне так жаль ее! Она всего на шесть лет старше меня, а жизнь ей уже в тягость, как вы говорите. Неужели ее нельзя вылечить?

– Думаю, если постараться, вылечить непринятие жизни можно, но только, если больной захочет лечиться. Твоя сестра не смогла тащить это бремя. И мы не в праве ее судить, мы ведь не знаем, что именно творилось у нее в голове, что стало причиной такого выбора. Ясно одно – ее печаль очень серьезна, и, если нынешний Закон позволяет обрести покой, то этим нужно воспользоваться.

Девушка долго и внимательно смотрит на своего учителя, затем играет «К Элизе» Бетховена в глубокой задумчивости, останавливается и говорит:

– Ваши мысли тоже очень грустные. Если вы ее понимаете и можете об этом так рассуждать, значит вы чувствуете нечто подобное?

– Это обычная эмпатия. Я понимаю твою сестру, но считаю, что, как бы сильно я не чувствовал усталость от жизни, я не отдам ее никому другому. Можешь считать, что я жадный. Я бы сделал это в одиночестве, спустил бы свою жизнь по канализационным трубам, – он удивляется слетевшей с его губ откровенности, но слова сказаны.

Девушка в ужасе распахивает глаза:

– Но тогда вы никому не сможете помочь! Тогда вы станете преступником!

– А кто сможет меня наказать, если я умру?

– О вас останется память. Люди будут помнить о том, что вы уничтожили свою жизнь, никому не сумев помочь.

– Мне будет все равно. Я стану ничем после смерти.

– А как же Бог? Неужели вы не верите в то, что смерть – это не конец?

– Не верю. Бог – это иллюзия. Всего лишь средство, которое помогает некоторым людям не чувствовать себя одинокими.

Девушка сложно что-то на это ответить. Ее все еще детский разум сопротивлялся этой информации, считает ее полным бредом. Ее мама всегда говорит, что если ты считаешь, что собеседник несет чушь, и ты понимаешь, что его не переубедить, то лучше просто молчи.

– А что вам помогает не чувствовать себя одиноким? – наконец спрашивает девушка.

– Искусство.

Парадная дверь дома открывается и в пространство врывается звучный мужской баритон:

– Об искусстве рассуждаете? Снова пытаетесь стать дьяволом для моей дочери?

– Нет папа, – говорит девушка, – учитель просто делится со мной своими переживаниями.

Вошедший высокий, темноволосый мужчина усмехается, во взгляде его глубокое презрение.

– А разве я за это деньги вам плачу, господин учитель? Вы должны мою дочь дисциплинировать, научить ее делать то, что так хорошо идет представительницам прекрасного пола – стучать пальцами по черно-белым клавишам.

– Я учу вашу дочь любви к искусству!

– Искусство – это пустой звук, оно не доведет до добра. Оно не поможет заработать денег, дисциплинировать. Вы когда-нибудь видели по-настоящему дисциплинированного творческого человека? Ну вот вы, например, можете отнести себя к таким. А все почему? Да потому что я плачу вам очень хорошие деньги. А как там говорится, творчество идет в разрыве с большими деньгами? Если бы не деньги и не стабильный доход, вы бы были как все они, творческие. У них никакой дисциплины, амбиций, стратегии – сплошные мечты и иллюзии. Они оправдывают свою личностною бездарность пристрастием к «великому искусству». Творчество разрушает жизни!

– Папа, но ведь мне нравится творчество. Я люблю музыку.

– Ты это делаешь для дисциплины, а не ради абстрактного иллюзорного понятия. Творчество без дисциплины способно лишь погубить. Любое дело, которым ты занимаешься, не получая за это деньги – бесполезное.

– Мне пожалуй пора, – говорит учитель. Вид у него задумчивый и мрачный, ему не по себе от таких разговоров.

– Вас задели мои слова? Или пугает правда жизни?

– Меня задело то, что на сегодня я свои время и деньги отработал. Увидимся в четверг. А пока что, – он обращается к девушке, – изучите это, – протягивает ей папку с нотами.

После того, как гость уходит, отец, налив себе виски, обращается к девушке:

– Ты уже знаешь про сестру?

Девушка кивает.

– Наконец-то она сделала хоть что-то, чем я могу гордиться. Она отдает свою никчемную жизнь тому, кому она нужнее. Она – яркий пример того, что творчество лишь губит личность. Она хотела быть художником, вечно рисовала эти свои картиночки – ну и что? И куда оно ее привело в итоге?

– Мне нравятся ее картины, – девушка пугливо опускает ресницы, – видела в Интернете.

– Бесполезные куски красок, ткани и дерева. Перерасход материала. Но не стоит об этом. Я рад лишь тому, что твоя сестра пришла к правильному выводу. Лучше так, чем заниматься бесполезным делом всю свою бесполезную жизнь.

– Твои слова жестоки, отец.

– Не хуже, чем сама жизнь.

– Можно я навещу ее в больнице, перед Изъятием?

– Не думаю, что ей есть хоть какое-то дело до тебя. Она уже умерла. Она не больная девушка, ждущая посетителей, которые подарят ей еще немного сил, чтобы прожить свои оставшиеся пару дней. Твоя сестра – уже себя похоронила, так что это лишнее. А она могла бы получить все, к тому же она весьма красива. Но что она выбрала? Искусство. Ха! Уверен, она бы пользовалась спросом на аукционе. Жаль, что она не заключенная. Люди испытывают благоговение, наблюдая за страданиями красивых женщин. В кино, в книгах, кому интересно чужое страдание, если его не венчает вуаль эстетики? Хорошо, что и ее можно купить. И я могу себе позволить рассуждать об эстетике, об искусстве именно потому, что я могу их купить.

– Чтобы ты ни говорил, я буду скучать.

– Довольно о ней! Это утомило меня. Лучше поговорим о тебе и о моем подарке, – он достает из своей сумки конверт и вручает дочери. – Открой.

Девушка открывает конверт. Она любит подарки и сюрпризы. Изящные пальцы вытаскивают белоснежный листок с пометкой: «Сертификат на обретение жизни».

– Что это? – удивляется девушка.

– Я выиграл на аукционе для тебя жизнь одного заключенного. Этот парень совершил очень серьезное преступление. Ему всего двадцать три года, и его жизнь разыгрывалась на аукционе. И я приобрел ее для тебя, моя девочка! Теперь у тебя есть дополнительных шестьдесят два года жизни!

– О, папочка! – ее глаза сияют неподдельной радостью и детским торжеством. – Спасибо тебе!

– Мы сможем поехать в больницу для подготовки к процедуре Пересадки сразу, как его казнят. Осталось ждать недолго. Тебе нравится мой подарок?

– Да, конечно! Это замечательно. Я буду жить полезной жизнью, которую не смог прожить этот преступник! А что именно он совершил?

– То, из-за чего пострадал человек, более полезный, чем он. Но ты не должна об этом думать, моя девочка. На то и существует Закон, чтобы наказывать людей за их преступления. Ты находишься по другую сторону жизни, ты ею наслаждаешься, ты ее приобретаешь, а не отдаешь.

– Спасибо, папа, – девушка трепетно прижимает к вздымающейся груди Сертификат, словно это самое дорогое, что у нее есть. С ее лица не сходит блаженная улыбка маленького ребенка, который только что получил самое сладкое и любимое лакомство.

 

4

– Не будь дураком! – говорит женщина.

– Я и не собираюсь, я достаточно умен, вот ребят все время обыгрываю в бридж...

– Ты же знаешь, я не об этом. Ты должен согласиться!

– Согласиться на то, что за меня решила ты?

– А ты бы как поступил на моем месте?

– Я бы позволил не мешать естественным процессам.

– И это говоришь мне ты? Ты?

– Если ты намекаешь на мою работу, то в свою защиту скажу, что я как палач, который должен делать свое дело, просто потому что кто-то должен. Все просто. И потом, я не просил тебя подавать заявку в Инспекцию. Не просил, и не хочу на это соглашаться.

– Меня всегда удивляло то, что ты производишь Изъятие чуть ли не каждый день, но остаешься против этого.

– А разве Оппенгеймер не был против ядерного оружия? Я зашел слишком далеко. Мне пришлось потакать чужим идеалам, чтобы выжить. Я мог бы уйти со своей работы и найти другую, но... мне было любопытно, что из всего этого получится. И когда я осознал ужас происходящего, было уже поздно, на тот момент я уже слишком привык, да и годы не те.

– Так почему бы не воспользоваться предложенной возможностью? Тебе не любопытно что из этого выйдет?

– Нет. Потому что я знаю, что выйдет. Система работает – кто-то жизнь отдаст, кто-то ее заберет. И незаслуженно проживет за другого человека.

– Но жизни забираешь ты! Это твоя рука вонзает шприц в артерии! Ты...

– ... Ангел Смерти, знаю. Это моя ноша. И коль настало время сложить крылья, я с этим смирюсь.

– А я нет! Я не позволю тебе умереть. Ты нужен мне и нашим детям. Ты все еще полезен для общества.

– Тем, что сокращаю его число?

– Тем, что осуществляешь Закон и помогаешь людям обрести покой.

– А ты не думаешь, что я тоже хочу покоя? Что я устал от того, что я делаю?

– Не думаю. Потому что у тебя есть я и дети, и ты, черт возьми, должен думать о нас!

– Я думал о вас так долго, сколько мог, но мой час пробил. Мне пора уходить. Неужели ты не можешь с этим смириться и отпустить?

– Могла бы, возможно, если бы не существовало возможности твоего спасения. Но она есть. И я так просто тебя не отпущу. Да и потом, ты подумал что скажут люди, если ты откажешься?

Доктор презрительно фыркнул.

– Что они потом будут говорить мне? – продолжает его жена. – Отказываться от такой возможности просто неприлично!

– Ты думаешь только об этом?

– Конечно же нет. Я хочу, чтобы мой муж был рядом со мной, а не покоился в могиле. Пожалуйста, сделай это ради нас, – женщина умоляюще смотрит на доктора, – подумай об этом. Твоего донора никто не заставляет отдать тебе жизнь, он сам этого желает. Помоги ему стать полезным для общества. Ты можешь посмотреть кто это. Я знаю, что у реципиентов нет доступа к этой информации, но у тебя ведь есть эта привилегия.

– Не хочу знать! – рычит доктор.

– Правда? Да ты первым делом, как придешь на работу, примешься за поиск этой анкеты! Я знаю тебя и твое любопытство.

– С тобой так трудно спорить. Я желаю смерти лишь потому, что больше не придется лишать жизни людей... эй, поставь эту вазу, она тяжелая!

Через минуту, спокойным голосом, полным мольбы и отчаяния, женщина говорит:

– Просто подумай об этом. Я тебя очень прошу.

Доктор молча одевается, долго шнурует ботинки, не сумев толком сосредоточиться на этом занятии, и отправляется на встречу бетонному дуновению улиц. Он решает пройтись пешком до работы, наполнить легкие свежим воздухом, пока они на это способны. Это лучше, чем наполнить их землей, думает доктор. Странная вещь, когда смиряешься со смертью и, более того, ожидаешь ее, все равно остается что-то, что тянет тебя в жизнь, не дает до конца раствориться в небытие. Неужели это лишь простой, примитивный инстинкт самосохранения? В человеке говорят гормоны или это нечто большее? Разум не может смириться с тем фактом, что когда-то его не станет, что он исчезнет. Из чего выходит, что желание жить эгоистично, человек хочет оставить свое тело и свое сознание на этой земле, не думая о том, а место ли ему здесь? Может человечество - это ошибка? И люди – это всего лишь фантомные копии очень древнего коллапса, который привел к энтропии и низверг гармонию Земли в пучины черной бездны? От этих мыслей доктору не по себе, ему хочется сбросить их с себя, как пылинки с одежды.

Люди пытаются идти против естественного, им хочется создать искусственный порядок, который, так или иначе, обратится в хаос. Как давно существует Пересадка Жизни? Как давно добровольное самоубийство для передачи своей жизни другому, считается героизмом? Доктор уже и не может вспомнить. И кажется странным, что когда-то все было по-другому. В воздухе витают лишь отголоски, от прежних порядков и морали остались одни рудименты, от которых спешат избавиться. На каждом углу призывы отдать жизнь более полезному члену общества. Улыбающиеся лица представителей власти, уверяющие, что это – правильный выбор.

Доктор проходит мимо многоэтажного дома, на боку которого висит огромный плакат с Правителем. "Сделай этот мир лучше. Отдай свою жизнь тому, кому она будет полезней. Сделай правильный выбор", написано на плакате.

Правильный выбор? А есть ли он? На каждом шагу просят сделать выбор, но предварительно указывают на правильный. Нет, никто не призывает делать выбор, человека просто тычут лицом в единственно возможное решение, как котенка в его дерьмо, в надежде отучить от своих привычек. Сделать дрессированным, убедить, что так неправильно. Но доктору всегда казалось, что побеждают те коты, которые не перестают делать свои дела там, где им вздумается. И еще ему кажется, что глупо сравнивать жизнь с кошачьим дерьмом, но, а с чем же еще? Может, он обладает больной фантазией и не в силах предоставить более изящное сравнение. Но какая разница, если это останется лишь в его голове, ведь за ним никто не следит, так ведь?

Воздух вокруг, лица прохожих, солнечные лучи, все это вопиюще кричит о полезности и о долге перед обществом. Но для доктора самоубийство всегда остается самоубийством. И ему кажется это неправильным, потому что он все еще помнит, что когда-то было иначе.

Он заходит в прохладное помещение больницы, но даже здесь нет спасения от лозунгов, кричащих о том, как правильно поступить. Доктор прячется в тишине своего кабинета. Сидит в нем около десяти минут, его ноги нервно дрожат, в висках стучит. Убежав от дрожи кабинета, он направляется к регистратуре и уходит в сторону автомата с водой, вызвав этим недоумение у девушки, сидящей в приемной. Выпивает воду, наливает еще стакан. Вздыхает, проводит рукой по седеющим волосам, зачем-то считает до пяти, потом возвращается в регистратуру и спрашивает девушку:

– Ты можешь найти мне анкету человека, который решил быть Добровольцем для моей Пересадки?

Для врачей, проводящих Изъятие существует негласное правило, что они имеют право знать, кто их донор.

– Хорошо. Как найду, скажу, чтобы отправили в ваш кабинет.

Доктору невыносимо сидеть в своем кабинете, его бьет нервная дрожь и он не может успокоиться. Наконец в дверь стучат, но он получает не то, чего ожидал.

Курьер оставляет папку на столе, доктор сразу узнает, что это. Очередной пациент. Но этот не Доброволец. На папке кроваво-красная печать: "Преступник". Он скользит глазами по страницам досье, изучая своего пациента. Спустя пару минут, он, совсем тихо, себе под нос говорит: «Бедный мальчик».

Доктор откидывается на спинку кресла и вспоминает. Они лишь хотели обмануть смерть, выиграть себе несколько лет. Они – это люди, ученые, правительство, словом, человечество.

Доктор помнит эксперименты. Помнит бесчисленные неудачи. И затем случился катарсис. Извлечение Жизни стало возможно. И люди убедили себя в том, что так было всегда.

Но доктору доступна правда, которая неведома обычным людям. Правительство говорит, что Пересадка Жизни – это следствие всемогущей науки. Но это ложь. Пересадка Жизни – это следствие алхимии, старинного сакраментального учения о трансгумации духа, в том числе. Внутри человека есть огромные залежи энергии, которые можно изменить или изъять и внедрить другому. Философский камень двадцать первого века – это отнятая жизненная энергия в шприце. Главный механизм алхимии в том, что одно вещество можно преобразовать в другое. В данном случае человеческая энергия является веществом. Жизненную энергию из разных сосудов можно поменять местами, никого при этом не убивая. Только вот никто, кроме правительства и ученых-алхимиков об этом не знает. Люди попросту понятия не имеют о том, что те удивительные изменения, которые произошли – это алхимия. Ведь какой смысл в казни или узаконенном самоубийстве, если Доброволец или заключенный не умирает? Система должна работать. И если доктор хоть кому-нибудь расскажет о том, что ему известно, то его, разумеется, немедленно казнят.

Да, правда существует, но мало кому доступна. И нужна ли? Кто-то верит в то, что Извлечение даровал людям бог, как когда-то он спас Магдалину, избавив ее от бесов. Только теперь он спас Магдалину, забрав ее страдания вместе с жизнью. И страдания растворились в пучине космоса, а жизнь отдана нуждающимся. Никто больше не думает как помочь Магдалине, теперь ее сразу записывают в разряд полезных исключительно своей жизнью для другого. Но доктор знает сколько людей-подопытных крыс погибло в ходе алхимических экспериментов, и знает, что никакой это не бог, а люди стали убивать других людей для того, чтобы продлить жизнь себе. Пересадку Жизни можно сделать лишь раз, вторую попытку организм не выдержит. Годы жизни донора прибавляются к годам жизни реципиента. Процесс старения замедляется, метаболизм увеличивается. Здоровая добавочная жизнь лечит рак и вообще всевозможные болезни. Достижение науки? Нет, алхимия. Но этическая проблема все же существовала, ибо эликсир здоровья и долголетия - это отнятая жизнь у собрата. Человеческое тело ­– это лишь сосуд, энергию и душу можно перелить из одного в другой. Конечно, взамен надо что-нибудь отдать, но люди поняли, что такая необходимость отпадает, когда один из сосудов умирает. Подобные проблемы быстро канули в Лету, стоило людям убедить себя в том, что главное – это Жизнь для себя. И это на руку правительству, которое держит существование алхимии в тайне.

И еще доктору известно, что энергия изымается и из реципиентов тоже, только, в отличие от Добровольцев или преступников, процент этой энергии ничтожно мал. Устройства, считывающие количество оставшейся жизни, такое крохотное изменение заметить не способны. Доктор много раз думал о том, что эти крохотные песчинки души сразу направляются в лапы сильных мира сего, он представлял себе огромные колбы от пола до потолка, в которых хранятся эти маленькие жизни. Одна небольшая песчинка – это почти ничто, но что если в этих тайных резиденциях уже тонны этих песчинок? Сколько лет жизни им доступно, сто, двести, больше? Сколько лет жизни может поместиться в одном шприце? Или, вероятнее всего, там залежи для будущих поколений, для их детей, внуков?

Раздается стук в дверь. На этот раз курьер принес анкету его донора. Дрожащими пальцами взявшись за края белой бумаги, лихорадочным взором вчитываясь в черные, как вороново крыло буквы, доктор издает стон, полный боли. Это молодая девушка. Она готова отдать ему свои пятьдесят девять лет. Она одинока. У нее нет детей.

«Я хочу помочь Ангелу, чтобы он подарил мне покой».

И снова доктор плывет по волнам гнетущих мыслей. Как же ему поступить? У него семья. Но разве оно того стоит? Откажется он, девушка выберет другого, все равно это сделает. Никто ее переубеждать не станет. Должен ли он? Но ведь попытаться ее переубедить – значит убить себя. Она ведь сделала выбор. Систему не уничтожить. Он осознает всю мерзость ситуации, но ему хочется жить, чертовски хочется. Стоит ли это желание мук совести до конца его дней, а если он согласится, дней будет много.

Он снова закрывает глаза, погружаясь в прошлое. Применение на практике началось с казней, с заключенных, которые должны были отдавать свою жизнь больным детям.

Потом кому-то пришло в голову, что у некоторых людей в мозгах есть болезнь – нежелание жить, и понял, что люди будут совершать суицид так или иначе. И стало совершенно ясно, что легче не лечить, а забрать. Забрать у того, кому не надо и отдать тому, кому надо. Синдром Робин Гуда.

Устройство, считывающее оставшиеся годы жизни, распространилось. И появились фанатики, отмеряющие свою жизнь. Пересадка не делает человека бессмертным, а только прибавляет приобретенную жизнь к той, которая у человека уже есть, попутно излечивая от болезней. Но что будет потом с этой жизнью, зависит лишь от самого человека. Такой индивид не застрахован от того, что его не собьет автобус, сразу как он выйдет из больницы. Это как получить огромную сумму денег, и попытаться жить на них несколько лет или спустить все в казино в ту же ночь.

«Подумай обо мне и детях», слышит доктор голос жены. Этот голос настойчив и громок, голос, как змей-искуситель манит за собой, диктуя свои условия.

Доктор знает, что, если он согласится, то лишится песчинки своей собственной жизни, а может и души. Возможно, он потеряет что-то очень важное.

«Не будь дураком», голос вопит так, словно он хочет заглушить адские крики мирового хаоса.

Просто поставить подпись. Принять свою судьбу. Это не его рука, а материализовавшаяся дрожь берет в свои призрачные пальцы ручку, это не он делает размашистое движение, а голос жены в его голове. Черная клякса, короткое послание от личности, оставшееся на бумаге, запечаталась на сетчатке доктора. Выбор сделан.

 

5

Суть громоотвода заключается в том, что он отвлекает внимание молнии на себя, и та, не причиняя вреда земле или объектам, находящимся вокруг, поражает громоотвод. Металлический аппендикс, имеющий огромный потенциал, принимает удар на себя. Тем утром молодой человек чувствовал себя громоотводом. Он был создан для того, чтобы помогать тем, кто важнее его. Он падает в пропасть, и осознание собственной слабости разрывает его душу.

Кровать твердая, холодная и мокрая от сырости, застывшей в воздухе. Эта комната сдавливает его горло невидимыми руками, она становится темным монстром его участи, убивая капля за каплей вздохи, растворяя их в потоках бессонницы. Он шагает по потолку и монстры в голове говорят ему ужасные вещи.

Залпом выпивая воздух, он ложится на другой бок, пытаясь унять боль. Здесь ему снятся только кошмары. Как необычно для прекрасного утопического мира других счастливых людей.

Он не хочет оставаться здесь, но и не хочет возвращаться туда, где они опять смогут его найти. Ему хочется быть где-нибудь еще. Но он знает, что этого не будет. Он может лишь, как собака, двигаться туда, куда хозяин тянет свой поводок.

Проще все воспринимать так, словно это происходит не с ним. Вылететь прочь из клетки тела и наблюдать. Иногда не хочется быть внутри своей головы, а бродить вокруг нее. Со стороны можно увидеть, что существует какой-то бледный парень, который мог бы сыграть Смерть в каком-нибудь дешевеньком фильме, он скрутился на больничной койке, так словно маленькие пираньи плавают внутри его желудка, прогрызая себе путь наружу, а он пытается унять боль, но сил недостаточно. Он сроднился с этой болью. Он понял, что пираньи прогрызут себе путь, и из его организма, вместо кишок и крови, выплеснутся гнилые водоросли, принеся с собой запах моря. К его вене на руке присоединена канюля, впрыскивающая в кровь специальные вещества, совершающие медленную и болезненную эвтаназию. Это Добровольцам доступна безболезненная смерть, заключенных же не жалуют. Скоро прилетит Ангел Смерти и совершит последний удар своим мечом, выпустит пираний. А ведь его пираньи – самоубийцы. Они умрут, когда покинут приемлемую для них кислоту желудка, они умрут, глотая воздух.

Он уверен, что не может быть этим человеком, он свободен от необходимости им быть. Пока он смотрит со стороны, то может быть кем угодно. Ему не нужно сдерживать презрение к себе, он его не чувствует. Ему не нужно себя жалеть. Ведь зачем жалеть незнакомого человека? Так он себя воспринимает – незнакомцем. Когда больно, лучше улететь далеко от боли. Позволить свершиться дуновению мимолетной трусости, позволить себе отрешиться от себя. Казнят кого-то другого, а он останется, проснется завтра утром в своей пыльной квартире, смахнет с ресниц сонное наваждение и продолжит жить дальше, не вспоминая о том жалком, скрюченном человеке, обреченном на полезность. Проснется свободным.

Кто-то поставил на тумбочку возле кровати механические часы. Их громоподобное тиканье раздирает покров пространства. Он не любит тиканье стрелок механических часов. Особенно в тишине эти звуки становятся невыносимо громкими. Ему не нужно напоминание о времени, о том, что секунда за секундой его жизнь растворяется, ее становится все меньше и меньше. Ему кажется, что звук стрелок – это звук шагов приближающейся смерти. Можно смириться и сродниться с осознанием грядущей смерти, но это осознание абстрактно, неощутимо и эфемерно, он не хочет слышать звуки своего личного обратного отсчета, от этого только невыносимее.

Он чувствует себя человеком, запертом в трюме тонущего корабля. Все люди равны, в этом сакраментальная истина. Но только кто-то из этих равных находится в трюме, без надежды на спасение, а кто-то стоит на палубе в очереди на спасательную шлюпку.

В день казни его совсем покидают силы. Он неумолимо движется к распаду и не сопротивляется. Можно винить в этом лекарственный дурман, но на самом деле в нем говорит смертельная усталость и смирение. Для него все происходит как в тумане, он чувствует боль и видит боль.

Пытается сфокусироваться на Ангеле, который держит в руках оружие для последнего удара. Каждое движения Ангела пробирается к нему сквозь призрачную дымку. Он хочет сказать вслух какие-то важные слова, которые плавают в смоге его разума, но звуки застревают в легких. И вдруг он понимает, что слова бессмысленны, они ничего не изменят, не повернут время вспять и не исцелят. Все, что остается умирающему – это смотреть в глаза своей Смерти.

На секунду ему кажется, что рука Ангела дрогнула. Но через мгновение из пустоты к нему простирается тьма и увлекает в страну вечного покоя.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 22. Оценка: 3,82 из 5)
Загрузка...