Божий избранник

 

1.

 

Едва брат Август выезжает из леса, как из предрассветного тумана вырастает громада Хенихенской обители. Проходит не менее часа, прежде чем монах оказывается у высоких стен доминиканского монастыря. Ворота открываются тяжело и не сразу – лишь после того, как монастырский привратник брат Бонифаций признает в путнике знакомое лицо.

Хотя брат Август торопится, он все же обменивается со сторожем парой-тройкой вежливых реплик. Здоровается с конюшенным. Перебрасывается двумя словами с экономом братом Мартином. Всем прочим братьям он попросту кивает, поспешая при этом к aedificium, сиречь храмине, самой внушительной из монастырских построек.

Слишком важное письмо везет с собой брат Август – нет времени даже попить воды после долгой дороги.

Отец-настоятель Иоганн Згожелецкий, известный не только в Саксонии, но и за ее пределами, обнаруживается в своем кабинете.

- С возвращением, Брат Август! Долгий нынче путь до Дрездена… – протерев красные от недосыпания глаза, произносит отец-настоятель, - я уж думал, не случилось ли с тобой чего.

- До Дрездена добрались быстро, - отвечает брат Август, - а вот в самом Дрездене пришлось задержаться. Сначала добиваясь епископской аудиенции, затем вымаливая разрешение покинуть город.

- Ты здесь, и это главное. А теперь, брат, расскажи о результатах нашего… эмм… посольства.

Брат Август откашливается.

- Епископ Мейнард Саксонский… проявил немалую осведомленность во всех делах, творящихся восточнее Эльбы. Что касается Блаженного Эмиля, то да, Мейнард знает все, начиная с того, как Эмиль избежал костра в Гёрлице, и заканчивая тем, как ему с нашей помощью удалось миновать облавы на Хауптском тракте. Ему известна наша роль в судьбе мальчика – да еще в таких подробностях! Я усомнился, нет ли среди наших братьев тех, кто доносит епископу…

- Уж можешь быть уверен, что есть. Хорошо, если только один.

- С собой я привез письмо от епископа, - брат Август протягивает отцу-настоятелю запечатанный воском сверток.

Сломав печать, отец-настоятель погружается в чтение.

- Итак. Выслать Эмиля в Дрезден, где его, диавольское отродье, будут судить. Выдать вожаков крестьянского бунта из числа тех, что избегли плена Дедрика фон Таггендорфа. Изгнать из обители всех, кроме братьев-доминиканцев, и впредь отказывать в приюте всем, кто подозревается в бунте… так, вот следуют угрозы! Епископ Мейнард обещает изгнать все общины ордена святого Доминика в Саксонии. А еще грозится задействовать связи при императорском дворе и Риме для того, чтобы – в случае моего непослушания – я окончил жизнь где-то на северном побережье Балтики, проповедуя морским крабам!

- По всей видимости, епископ Мейнард полон решимости.

Иоганн Згожелецкий отрывает взгляд от письма.

- Решимости полон и я. В том, чтобы оградить ниспосланное нам Господом Богом дитя от посягательств тех, кто принимает собственные алчность и властолюбие за волю Господа Бога.

- Вы действительно пойдете на открытую вражду с епископом Саксонии?

Иоганн Згожелецкий поднимается на ноги. Он увлекает за собой Августа – сначала прочь из кабинета, затем вниз по холлам и лестницам монастырской храмины, пока, наконец, они не оказываются посреди монастырского сада. Цветущего и благоухающего – как и полагается весной.

- Видел ли ты самолично дела, за которые крестьяне называют его не иначе как Спасителем и Чудотворцем? – спрашивает отец-настоятель.

- Не видел, отче. За все три месяца, что пробыл при нем, я не видел ни одного из приписываемых ему… чудес.

- А веришь ли?

Брат Август замялся.

- В то, что этот мальчик настрадался за свою недолгую жизнь? В то, что ему чудом удалось избежать жестокой смерти?

- Я спрашиваю о другом.

- Верю ли я в то, что Эмиль может исцелять ранения подобно тому, как это делал Иисус Христос – прикоснувшись к больному рукой? Или же в то, что среди крестьян нашелся тот, кто вылечился – ввиду естественного стечения обстоятельств – после того, как Эмиль случайно прикоснулся к нему?

На тонких губах Иогана Згожелецкого появляется улыбка.

- Вот я вроде говорю с тобой, брат Август, а слышу голос брата Мартина, нашего эконома. Что ж, я понимаю, сложно разглядеть в этом ребенке ниспосланное Господом чудом – ведь он не выглядит как нечто чудесное, не так ли?..

Ведь как можно довериться тому, что вовсе не выглядит как нечто… чудесное, не так ли?

Ровно в этот самый момент в роще появляется сопровождаемый двумя монахами мальчик. Невысокий, сутулый, невероятно худощавый. Лицо ничего не выражает, а в глазах цвета грязи - одна лишь пустота.

- Это… э-э… брат Винфред при Эмиле? – спрашивает брат Август, разглядев одного из сопровождающих монахов, - наш медикус? Разве он…

- Разве не находился он при смерти? Да, это действительно брат Винфред – тот самый, который в день твоего отъезда сорвался с парапета и остался жив лишь… нет, не чудом, но по счастливой случайности. Раны были чудовищны. Помощник брата Винфреда не давал ему и трех суток.

- И все же вы смогли помочь ему?

- Помог Эмиль. А точнее, сам Господь Бог, который посредством этого ребенка исцелил нашего брата.

- Отче, вы видели это собственными глазами?

- Нет. Видел молодой брат Бенедикт, сидевший в тот день при брате Винфреде. Он рассказал, как проснулся посреди ночи и увидел мальчика – того самого, которому ты целый месяц без особого успеха пытался вдолбить Pater Noster. Брат Бенедикт увидел, как тот стоит над братом Винфредом, возложив руки на голову...

- И?..

- Рассказ брата Бенедикта, надо сказать, был достаточно сбивчивым и противоречивым. Однако на следующий день брат Винфред, которого мы почти похоронили, вышел к утренней молитве. И этого вполне достаточно.

- Я… я не знаю…

- Можешь ничего не говорить, брат Август. Пойдем, поздороваемся с Эмилем. Уверен, он будет рад тебя видеть… братья, подойдите к нам!

 

2.

 

- А, брат Август! – оторвав взгляд от бумаг, произносит Иоганн Згожелецкий, - пожалуйста, проходи.

- Я вижу, вы заняты…

- Мы с братом Мартином почти закончили.

Монастырский эконом, стоящий за плечом настоятеля, недовольно хмурится.

- Как видите, дела обстоят не так уж хорошо. - бросает он, - если предположить, что в этом году урожай будет такой же, какой мы собрали в прошлом, да учесть падение доходов ввиду увядания торговли и проблем с волнениями крестьян… Зимой придется перебиваться с хлеба на воду!

Иоганн Згожелецкий вновь опускает глаза, пряча их посреди расчетных книг и ведомостей брата Мартина.

- Крестьянский rebellium, который мы неофициально изволили поддержать, дорого нам обошелся. И даже не ввиду того, что в течение всей зимы, вплоть до того, как Дедрик фон Таггендорф выловил последнюю банду этих бандитов, мы давали приют беженцам и лечили раненных. А просто в силу того, что в оных волнениях погибло немало тех, кто трудится на наших полях. Вот данные по переписи, поглядите…

- Вижу, вижу…

- Иными словами, отец-настоятель, ежели вы надумали враждовать с епископом, то следует принимать в расчет все эти цифры. Я, конечно, помню о вашем родстве с князем Згожелеца. Вот, к слову, отчет по состоянию дел в княжестве Адальберта фон Гесса, вашего брата. Оный я составил еще в декабре, когда ездил с вашим поручением. Как видите, у Адальберта дела обстоят тоже не так уж гладко…

- Сейчас у всех в Саксонии дела обстоят не так уж гладко – в Лейпциге, в Хемнице, в Котбусе… на обоих берегах Эльбы одно и то же. Неурожай, сокращение торговых сношений, разбойники на дорогах.

Брат Мартин чешет давно небритую тонзуру.

- Вы же понимаете, что епископ не ограничится одними угрозами, - медлив, говорит он, - у Мейнарда хватит решимости, чтобы натравить на нас местных князей. Дедрик фон Таггендорф, князь Гёрлицкий, с юга, Удо фон Эттриц, владетель Котбуса, с севера. Вы понимаете, что, ввязываясь в противостояние с епископом, вы обрекаете нас на войну?

- Можешь идти, брат.

Привыкший к послушанию эконом удаляется.

- Как бы мне не хотелось признавать обратного, но брат Мартин прав, - со вздохом произносит Иоганн Згожелецкий, - епископ Мейнард пользуется немалым влиянием на князей Саксонии. Немало у него друзей и за пределами Саксонии – например, в Риме. Уверен, он уже написал кардиналам о том, что ведет борьбу с новой ересью, верующей в воплотившегося лже-Христа.

Настоятель Хенихенской обители качает головой.

- Впрочем, я тоже писал в Рим. Напрямую Папе. Писал я также и генеральному магистру нашего ордена, и провинциальным приорам. Писал курфюрсту нашему Генриху Саксонскому, писал и в Баварию, в Пфальц, и в Богемию, писал самому германскому императору, писал королю французскому, английскому, польскому, испанскому… И, конечно же, своему брату в Згожелец. Адальберт был единственным, кто ответил незамедлительно. Заверил меня в том, что я могу рассчитывать на любую его поддержку в любом деле.

- Я слышал, Эмиль исцелил его сына. Это правда?

- Да, правда. Хотя оный сын – Филипп фон Гейсс, - участвовал в облаве на мятежных крестьян, гонял их по всему Хауптскому тракту. А когда настиг тех, кто эскортировал Эмиля, получил три арбалетных болта в бок. Сопровождавшие княжича люди полегли разом, а вот Филипп не помер… мучался… и когда мятежники собрались его добить, появился Эмиль и возложил на него руки. Будто знал, что таким образом привлечет на свою сторону все Згожелецкое княжество.

- Значит, вы хотите не выдавать Эмиля? Решились выступить против Мейнарда?

- Имею ли я право поступить иначе? Господь Бог наделил Эмиля той же властью, каковой был наделен сам Иисус Христос! И что же, позволить его избраннику взойти на епископский костер?! Впрочем, я не ответил на твой вопрос, брат Август. Я еще не принял окончательного решения. И не приму – до тех пор, пока не получу ответы хотя бы на некоторые из посланных мною писем.

- Вы надеетесь на то, что короли и курфюрсты поверят, что где-то в Саксонии бродит сошедший на землю сын Божий?

- Я надеюсь на то, что в это поверят хотя бы братья из моего собственного Ордена. Я хочу созвать орденский капитул и поставить на нем вопрос об Эмиле. Мы, dominicanes, должны встать на защиту этого ребенка. Nobiscum est Deus.

- В таком случае позвольте спросить: quis contra nos?

 

3.

 

- Ты помнишь, о чем мы говорили в прошлый раз? – спрашивает брат Август, - можешь показать мне Андромеду? Волопаса? Малого льва? Кассиопею?

Брат Август указывает на ночное небо, сплошь усыпанное звездами. Тысячи и тысячи больших и малых звезд мерцают в безоблачной синеве, объединенные меж собой в строго очерченные созвездия. Вот сто сорок восемь мерцающих точек Цефея, заключенный в правильный пятиугольник. Яркий Альдемарин венчает одну из вершин созвездия. Вот пятьдесят семь звезд, отданных Гончим Псам.

- Ну хорошо, Эмиль, может, покажешь мне Большую медведицу? – спрашивает брат Август, - вон она какая большая и яркая, ты точно не промахнешься… ну же…

- Pater noster, qui es in caelis… - бормочет Эмиль, - sanctificetur nomen tuum… adveniat regnum tuum…

Ну, конечно, Pater noster. Единственный педагогический успех брата Августа. Тысячи и тысячи повторений все-таки привели к тому, что мальчик выучил молитву наизусть. Впрочем, брат Август нисколько не уверен, что Эмиль понимает ее смысл – ведь он повторяет ее просто так, при случае и без, точно скороговорку.

Вот и сейчас… за все время, что брат Август знает Эмиля, мальчик не произнес ни единого слова не из Pater Noster.

- А вот эти огромные серебристые камни на небесах, помнишь, как они называются? – брат Август указывает на луны, - ну же… вон та, наименьшая, Клото. Вон та, что сейчас в форме шара, Лахесис. У нее период обращения сто двадцать дней, и сейчас как раз ее полнолуние… А самая большая?.. Атропос. А помнишь, мы учили, как сочетаются меж собой их орбиты?..

Эмиль молчит. Просто молчит, даже Pater Noster перестал бормотать. Смотрит под ноги. Точно неживой: возьмешь за руку – он пойдет, тронешь за плечо – остановится, потянешь вниз – сядет на землю. Там, где стоял. Мальчик словно пребывает в неком сне, что прерывается редкими вспышками – вроде той, в результате которой Эмиль вещал, забравшись на огромный камень посреди Хенихенского майдана.

- Ничего-то ты не помнишь, Эмиль.. И жизнь, Господом Богом данную тебе, проживаешь словно во сне. Лишь изредка открываешь глаза – для того, чтобы совершить нечто, от чего наш мир сотрясается до самого основания. Известно ли тебе, Эмиль, что в минувшее воскресенье епископ Мейнард прилюдно – во время богослужения во Церкви Трех Волхвов – назвал тебя воплотившимся Антихристом? Что предал анафеме Иоганна Згожелецкого и всю братию, проживающую в Хенихенской обители? Что призвал всех честных христианских князей мечом покарать отступников?

Эмиль молчит.

- А знаешь, что Адальберт фон Гесс, князь Згожелеца, пинками выдворил епископских посланцев их княжества? Знаешь, что у какой-то безымянной речки Филипп фон Гейсс, которого ты чудесным образом спас от смерти, зарубил младшего сына Дедрика фон Теггендорфа, князя Гёрлица?..

Брат Август поднимает голову и устремляет взгляд в звездные дали.

- Удивительное дело, Эмиль. Вот ты, сын Божий, сошел на грешную землю… и не наступило здесь никакого Царствия Господнего. Вместо этого – вот уж третий год неурожай, раздавленный на скорую руку крестьянский бунт, банды дезертиров хозяйничают на тракте, углубляется раскол между нашей обителью и епископом, князья соседние вот-вот друг на друга войной пойдут. Неужто такими делами должно сопровождаться твое пришествие? Отчего Господь Бог, коли уж он ниспослал тебя, чудотворца, не потрудился вбить в головы власть имущих, что ты – сын Его?

Блаженный Эмиль по-прежнему молчит. Как молчат и звезды, и луны, и сама ночь.

- Вижу, Вольфганг, что ты так и не преодолел мучившие тебя сомнения.

Брат Август рывком поворачивается и сталкивается лицом к лицу с завернутой в черное фигурой. Она стоит подле Эмиля, положив правую руку ему на плечо. Левая же рука поигрывает недлинным, но чрезвычайно острым – судя по тому, как блещет на острие свет трех лун, - кинжалом.

- Признаюсь, я удивлен, что такой обстоятельный человек, как Иоганн Згожелецкий, доверил это дитё тебе, Вольфганг, - произносит фигура в черном, - ибо я, памятуя о том, каков ты был в семинарии, не доверил бы тебе и ведро блевотины. Уж прости за грубость.

Ошарашенный брат Август делает шаг навстречу, но, заметив, как лезвие опускается к шее Эмиля, отступает.

- А что если бы его милость Мейнард Саксонский надумал бы подослать убийц? Представь себе, вместо меня, твоего старого товарища, этот нож мог бы держать епископский наемник.

Клинок застывает в опасной близости от обнаженного горла Эмиля.

- Просто удивительно, какой миг мы c тобой сейчас переживаем. Исторический, можно сказать. Только подумай: одно короткое движение, и причина всех затруднений епископа Мейнарда исчезнет сама собой. А вместе с ней – и угроза конфликта, вполне способного привести к расколу внутри католической церкви…

- Ты не сделаешь этого, Лукаш… мы с тобой за одной партой сидели, одни лекции зубрили, из одной чаши пили…

- Знаешь, в позапрошлом октябре, аккурат в день всех святых, некий священник приколотил к дверям Виттенбергской церкви бумажку под названием «девяносто пять тезисов». Злободневная вышла писулька – с критикой в адрес папы и всей Церкви. Шуму наделали эти тезисы – ты и представить себе не можешь. И вот священника судят, предают анафеме и… обнаруживается, что оный священник пропал! И вроде бы забыть о нем и не вспоминать, однако ж вскоре доходит слух, будто он прячется под Берлином, что нынче столица Бранденбурга и резиденция Гогенцоллернов. И ты представляешь, дорогой мой Вольфганг, пользуется всяческим расположением Карла Бранденбургского! Можно ли представить, что бы родилось из этого союза, если бы оного монаха не постиг несчастный случай?.. Обвалились строительные леса, и беднягу придавило. Насмерть! Удивительно, не так ли? Не иначе как с Божьей помощью, ибо своими писульками мог изрядно попортить крови честным католикам. Как же звали этого священника… Лотар? Лютер?..

Брат Август стоит недвижно, точно статуя.

- И вот я думаю: а не стоит ли поступить с этим мальчишкой точно так же, как с тем Лютером? Во имя сохранения порядка в Pax Christiana?..

- Нет, пожалуйста!.. Нет!..

Фигура в черном отстраняется от Эмиля.

- Забирай его, Вольфганг, - пряча кинжал, произносит она, - и охраняй тщательнее, поскольку, господь Свидетель, ежели инквизиция не желает смерти этому отпрыску, то это еще не значит, что он в безопасности. И не заблуждайся относительно намерений Мейнарда Саксонского – он вполне может заплатить кому нужно, чтобы проблему Блаженного Эмиля решили… кхм… непублично. Впрочем, почему «может»? Ведь он уже заплатил.

- Инквизиция не желает смерти Эмиля? – переспрашивает брат Август, прижимая к себе Эмиля, - коли так, быть может, вы его и возьмете под свое крыло? Ведь вы его сможете сберечь куда лучше, чем мы!

- Ах, Вольфганг. Нет никаких «мы». Sanctum Officium разобщена точно также, как наша Церковь. Мы живем в исторические времена, дорогой мой Вольфганг. От них не укрыться - ни за щитами преданной гвардии, ни за монастырскими стенами, ни за деревьями в густом лесу. Инквизиция переживает эти время также как и Церковь.

- А что Эмиль?..

- Если Эмиль окажется в руках саксонской инквизиции, его судьба будет предрешена – против воли тех, кто послал меня сюда.

- Значит, вы будете просто наблюдать? Зачем тогда все эти игры? Зачем являться сюда ночью и угрожать Эмилю?

- Свою роль ты еще сыграешь, Вольфганг, - отвечает фигура в темном, - а что причин моего появления, то вот, возьми. Это противоядие, которое нейтрализует проглоченную за минувшей трапезой отраву. Тобой, Эмилем и еще тремя вашими братьями.

Фигура протягивает свободную руку, в которой брат Август замечает маленькую непрозрачную емкость.

- Отраву… - ошалело переспрашивает брат Август, - что?.. откуда?..

- Как я уже говорил, епископ Мейнард готов на многое, чтобы добиться своего.

- Предатель? В нашей обители предатель?

Фигура в черном смеется.

- До скорой встречи, Вольфганг! До самой скорой встречи!

 

4.

 

Даже пребывая на смертном одре, Адальберт фон Гесс всем своим видом внушает почтение. Не смертный – пусть и князь – а сам Архангел Михаил! Высокий, широкоплечий, с лицом, будто снятым с античного барельефа. И пусть нынче его чаще видят в постели, мечущегося в горячке, нежели в седле, - его удивительных качеств, пробуждающих в людях желание повиноваться и служить, не убавляется.

Брат Август видит его часто. Каждый день он, сопровождая Эмиля, отправляется в лечебницу, в отдельную палату, выделенную специально для князя. Вот и сейчас он вместе с мальчиком стоит у изголовья кровати Адальберта фон Гейсса. Гневно поблескивая глазами, меряет шагами комнату Филипп фон Гейсс. Старший сын князя удивительно напоминает отца – те же источающие непреклонность глаза, тот же властный подбородок.

- …он исцелил меня, так почему же он не может сделать то же самое с моим отцом? – вот уже в который раз спрашивает Филипп фон Гесс, - все, что требуется, это возложить руки на него! Благодати у него не убавится!

- Ваша милость, послушайте… - вот уже в который раз произносит брат Август.

- Послушать что? Что неисповедимы пути Господни? Что spiritus sancti flat ubi vult? Вы хоть понимаете, насколько важен мой отец для того, чтобы оный spiritus sancti мог восторжествовать? Ты, монах, понимаешь это?

- Да, ваша милость, понимаю…

- Под Хорками мой отец одержал блистательную викторию! Располагая всего лишь тысячей пехоты и двумя сотнями конных, он разгромил три тысячи Дедрика фон Таггендорфа! Погнал его сквозь болота, порубил, посек! И это в тот самый миг, когда фон Таггендорф намеревался взять в осаду ваш монастырь! Мой отец спас ваши монашеские шкуры!

- Я знаю, ваша милость, но…

- И мой отец бился в первой линии! – рычит Филипп фон Гесс, - и провидению было угодно, чтобы этот трусливый сукин сын Таггендорф, сбежавший с поля боя, угодил копьем аккурат в сочленение лат и ранил моего отца! Разве Господь не на нашей стороне? Почему он не отразил удар этого грязного ублюдка? Почему не сразил его молнией?!

- Я не знаю, ваша милость…

- Тогда, быть может, тебе известно, почему Блаженный Эмиль отказывается исцелять моего отца?!..

- Я…

Раскрасневшийся от гнева Филипп фон Гесс хватает Эмиля за плечо.

- Чего тебе нужно?! Ты же видишь, мой отец умирает! Он сражается за тебя! Исцели его! Как исцелил меня! Ну же!.. Хочешь, чтобы я умолял? Хочешь, чтобы я встал на колени? Вот, смотри, я на коленях!

Филипп фон Гесс падает перед Эмилем. Впрочем, даже в таком положении он продолжает возвышаться над тщедушным мальчиком.

- Исцеляй! – гремит Филипп.

Эмиль молчит. Безучастно смотрит в пол.

- Ваша милость, прошу вас… - лепечет брат Август.

- Исцеляй, или я заставлю тебя! – взрывается Филипп.

Он вскакивает на ноги и, ухватив Эмиля за руку, тащит его к кровати с лежащим в беспамятстве Адальбертом фон Гессом. Рукой мальчика он тычет в лицо отца, проводит ею по обнаженной груди, по широким плечам. Брат Август пытается остановить разбушевавшегося княжича, но, получив удар локтем в грудь, отлетает в сторону.

- Филипп! Прекрати! – прокатывается по всей лечебнице голос не менее зычный и властный, нежели тот, которым Адальберт фон Гесс при Хорках командовал битвой.

Филипп фон Гесс в нерешительности замирает.

- Отпусти руку сына Господнего, нечестивец! – гремит Иоганн Згожелецкий, - немедленно! А теперь выйди отсюда!

Филипп фон Гесс открывает рот, явно намереваясь возразить, но затем, не выдержав тяжелого взгляда отца-настоятеля, подчиняется.

- Глупый мальчишка, вспыльчивый, дурной… - качает головой Иоганн Згожелецкий.

- Его чувства можно понять, - бормочет брат Август, отряхивая пыль с рясы, - ведь князь Адальберт рискнул всем, что имеет. И он действительно одержал великую победу, которая – если он погибнет – пропадет втуне.

- Господь Бог даровал Адальберту победу, и мы принимаем это с радостью. Ежели он решит забрать жизнь Адальберта, мы должны принять это со смирением. Sic est voluntas Dei. И коли Господу Богу будет угодно привести под стены нашей обители силы врага и разрушить сии стены, мы примем и это.

- Как мы можем не преуспеть, если на нашей стороне Бог? – с горечью бросает брат Август, - ведь разошлись воды Красного моря перед Моисеем, когда тому нужно было пройти! Ведь покарал же Господь жителей Содома и Гоморры, как они того заслуживали! Ведь наказал же египтян десятью казнями! Так отчего же…

- Замолчи, – обрывает его речь Иоганн Згожелецкий, - не разочаровывай меня, брат Август, не разрушай мою верю в тебя. Отведи Эмиля в сад. Он любит греться на солнце. Возможно, в ближайшем будущем мы будем лишены даже столь простых радостей.

 

5.

 

Бросив тщетные попытки заснуть, брат Август поднимается с постели. Накинув монашеское одеяние, он выбирается на свежий воздух. Час поздний, вся Хенихенская – за исключением сторожа-привратника и нескольких братьев в лечебнице, - давно спит. Брат Август отправляется в сад. Останавливается у одной из яблонь, срывает со склоненной к земле ветви плод. И, надкусив, поднимает взгляд вверх, к ночному небу.

Из трех лунных сестер вершины цикла достигла старшая – Атропос. Неотвратимая. Названная так в честь одной из трех сестер-мойр, определяющих судьбу и простых людей, и богов-олимпийцев. Младшая сестра – Клото - плетет нить судьбы, средняя – Лахезис – определяет ее узор, а старшая – Атропос – перерезает нить, завершая жизнь.

- Символично… - бормочет брат Август, вглядываясь в сияющий лик Атропос.

Адальберт фон Гессе умер неделю назад, и старший его сын, которому теперь предстоит принять титул згожелецкого князя, увез его тело. Он намеревался похоронить отца в родовом склепе – быть может, это произошло вчера, быть может, произойдет завтра. Еще одна душа покинула земную юдоль.

Брат Август возвращается обратно в опочивальню. Шлепает сандалиями по холодным плитам и… останавливается. Почему дверь в келью Эмиля приоткрыта?.. Брат Август колеблется недолго. Стремглав, точно охваченный огнем, бросается он в келью – и вовремя! Брат Мартин в замешательстве поворачивается, даруя брату Августу бесценное мгновение. Мгновение, за которое брат Август успевает броситься на монастырского эконома и схватить руку с зависшим над спящим Эмилем ножом.

Борьба за нож быстро переходит в партер. Брат Август – более молодой и крупный, нежели эконом, - завладевает преимуществом и даже умудряется свободно рукой несколько раз попасть брату Мартину по уху. Он почти успевает вырвать нож, когда брат Мартин изо всех сил кусает брата Августа за предплечье. Брат Август вскрикивает и ослабляет хватку – достаточно, чтобы рука с ножом обрела свободу.

Вспышка боли. Затем еще и еще.

Брат Август оказывается на спине. С нависшего над ним ножа капает кровь.

- Извини, брат, - бормочет, примеряясь для удара, брат Мартин, - это для нашего общего блага.

Неожиданно за спиной брата Мартина вырастает тень, несколько теней. В следующую секунду Мартин барахтается в неравной схватке с двумя монахами. Наконец, он оказывается придавленным к полу.

- Братья… братья, вы не понимаете… - задыхаясь, выдавливает из себя брат Мартин, - он погубит нас… нас и весь орден… всех погубит…

- Мне никто не платил… никто… я сам. Теперь, когда Адальберт Згожелецкий мертв, нас уничтожат. Монастырь падет… и тогда начнется ужас. Я получил письма от орденского капитула. Великий магистр поддерживает нашего настоятеля… он поддался уговорам этого безумца.

- Господи Боже! Так зачем ты хотел убить Эмиля?! Теперь, когда на нашей стороне весь орден!

- Орден далеко, а епископ – близко… они возьмут монастырь, но Иоганн не позволит им забрать Эмиля. Он отошлет его куда-то, спрячет… и тогда между орденом и церковью начнется война. Сначала лишь на бумаге, но потом, когда дворянство устанет выслушивать взаимные упреки священников, обнажатся мечи, и тогда… убейте его, братья, прошу вас! Именем Иисуса Христа заклинаю вас – убейте Эмиля!

- Ты, верно, сошел с ума, если думаешь…

- Так вы спасете орден!..

 

6.

 

­- Вижу, твои раны не спешат залечиваться, - произносит Иоганн Згожелецкий, опускаясь на скамью, - тебе стоит больше времени проводить в лечебнице. Уверен, брат Винфред прямо сейчас разыскивает тебя по всему монастырю.

- Вы сами наказали мне приглядывать за Эмилем, отче, - отвечает брат Август, присаживаясь рядом, - а в лечебнице ему не сидится. Впрочем, не настолько там серьезны те раны, чтобы валяться в постели. А что до брата Винфреда… думаю, он больше перепугался за Эмиля, чем за меня.

- Мы все перепугались… знаешь, ко мне вчера приходил брат Бенедикт. Просил наставить его на путь истинный. Последнее время его – ввиду разворачивающихся пред нами событий – терзают сомнения, разрешить которые он не в силах.

- Не он один.

- Брат Бенедикт задавал интригующие вопросы. Почему получилось так, что ранее столь набожные и богобоязненные люди столь легко теряют прежнюю веру – стоит им только столкнуться с Блаженным Эмилем? Почему появление Божьего Сына не только не сплотило добрых христиан, но еще и вызвало столь большой разлад? И наконец, как же так вышло, что наш брат поднял руку на отпрыска Господа?

Отец-настоятель делает короткую паузу, вслушиваясь в пение прячущихся в монастырском саду птиц. Солнце – несмотря на то, что лето подходит к концу, - исправно льет на землю жар.

- И знаешь, брат Август, ведь действительно чудовищно… то, что появление отпрыска самого Господа Бога, стало событием скорее политическим, нежели каким-то еще! Разве это само себе не приговор для всего человечества? Разве не доказательство того, в насколько плачевном положении Католическая церковь, а следовательно и весь Pax Christiana?..

Блаженный Эмиль, привычно всюду сопровождающий брата Августа, сидит чуть поодаль. Сидит прямо на корнях одной из яблонь, наблюдая за тем, как копошатся в траве муравьи.

- …panem nostrum quotidianum da nobis hodie… - еле слышно бормочет Эмиль, - …et dimitte nobis debita nostra… sicut et nos dimittimus debitoribus nostris…

- Позвольте, отец-настоятель, вставить и мне пару слов. Вы зря ставите крест на всем человечестве. Представьте, скажем, что вы заблудились в лесу и испытываете голод. Представьте, что вы видите перед вами куст с незнакомой вам ягодой. Броситесь ли вы сразу к кусту или же задумаетесь, не ядовита ли ягода? Иной раз, быть может, сомнение спасет жизнь. Или душу, как в нашем случае.

Старые морщинистые губы Иоганна Згожелецкого складываются в полную мудрой печали улыбку.

- Разве не показателен для всех нас твой пример, брат Август? Человек, которому волею судеб выпало стоять одесную Спасителя, терзается сомнениями более всех прочих!.. Право слово, человечество обречено.

- Подождите, отче! Вы зря клеймите меня. Я верю… верю в то, что Эмиль – тот, кем вы его называете. Я лишь оставляю право сомнения за всеми прочими – за епископом, за королями, за Папой, да и за простым народом тоже.

- Скажи мне честно, брат Август, сам ты веришь? Я вижу, что ты по совести исполняешь возложенные на тебя обязанности. Вижу, что готов пожертвовать жизнью ради Эмиля. Вижу, что печешься о нем. Но веришь ли ты в то, что он – Сын Божий?

В разгоряченном воздухе повисает молчание. Вот уже в тысячный раз брат Август обращается внутрь себя, надеясь найти ответ на мучающий его вопрос. Что сказать отцу-настоятелю? Правду? А какая она сама, правда?..

- Прошу прощения, отче… - перед Иоганном Згожелецким и братом Августом появляется брат Бонифаций, привратник, - только что прибыл гонец от Филиппа фон Гесса…

- И что же там мой племянник?

- Pater noster, qui es in caelis… - доносится бормотание Эмиля, - sanctificetur nomen tuum…

- Убит, отче…

- Убит?!

- …а войска его разбиты. Дедрик фон Таггендорф объединился с Удо фон Эттрицем – их было втрое больше против згожелецких. Под Риченом сошлись. Говорят, Филипп храбро бился – до последнего стоял, прикрывая отход своих, и не выстоял. Прорвались епископские псы, порубили... всех порубили…

- …adveniat regnum tuum… ­- слышится голос Эмиля, - …fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…

- Дедрик фон Таггендорф сюда движется, - продолжает брат Бонифаций, - через неделю, самое позднее, встанет под нашими стенами.

Бессловестным жестом Иоганн Згожелецкий отсылает брата Бонифация. Затем, исторгнув из груди полный горести вздох, поворачивается к брату Августу.

- Ты все слышал, - произносит он, - мы утратили последнего защитника. Надежды больше нет. Полагаю, молитва – вот все, что нам остается.

- Но наши стены… - пытается возразить брат Август.

- Сколь ни были бы они высоки и прочны, без умелых защитников они падут. Обитель будет взята, это неизбежно.

- Значит, все? – дрогнувшим голосом спрашивает брат Август, - мы проиграли?..

- В ближайшие дни ты покинешь обитель, - произносит Иоганн Згожелецкий, - возьмешь Эмиля, самых молодых из братьев и отправишься на юг, в Богемию, оттуда, через Баварию и Тироль, - в Италию, к магистру ордена святого Доминика. Когда он увидит Эмиля, я уверен, он разрешится от последних сомнений и встанет на нашу сторону.

- Но…

- Ни о каких «но» я и слышать не хочу. Я знаю, что ты ранен, - придется тебе выздоравливать в седле. Собирайся.

 

7.

 

Они выехали рано утром – как раз когда горизонт расчертили султаны поднимающегося дыма. Горят деревни на севере, а к концу дня запылает вся округа. Собиравшиеся три дня монахи покидают Хенихенскую обитель в тяжелом молчании. Доехав по дороге до леса, они сворачивают с проторенного пути – прямо в чащобу.

Процессию ведет брат Бонифаций, выросший в этих местах. Брат Август, баюкая раны, покачивается в седле последним. Между ними – Эмиль, брат Бенедикт и еще трое юных послушников.

Вечером, остановившись у ручья напоить коней и наполнить собственные фляги, братья замечают конный разъезд. Удача на их стороне – тьма и чащоба скрывает коней, а шум идущего с полудня дождя – ржание лошадей. Они успевают укрыться в ближайшей роще, и конники проезжают мимо.

- Значит, нас ищут, - озвучивает брат Август.

Они ночуют в роще. Точно также как и на следующий день, и на следующий. И лишь на четвертый день своего пути они выезжают на дорогу. Дорогу, заполненную беженцами, спасающимися от пришедшей в их земли войны. Слившись с многоликой толпой, переодетые в светское платье монахи чувствуют себя в безопасности. И все же место для ночного лагеря они выбирают чуть поодаль от прочих костров.

Сквозь бредущие по ночному небу тучи выглядывают лики трех лунных сестер. Вот поблескивает серп Лахесис, вот мерцает половинка Атропос. А вот и Клото, самая меньшая из трех сестер, - сияет отлитым из небесного серебра шаром. Брат Август, усевшись среди узловатых корней дуба, под кроной которого решили заночевать монахи, вглядывается в небо. Подле дремлет, свернувшись калачиком Эмиль.

- Здравствуй, Вольфганг, - произносит знакомый голос.

- Здравствуй, Лукаш, - со вздохом отвечает брат Август.

Одетая в черное фигура опускается рядом с монахом.

- Найти вас было не так-то просто, - замечает фигура, - наши агенты сработали из рук вон плохо. О вашем бегстве я узнал лишь на следующий день после того, как вы покинули Хенихенскую обитель. Вы поступили мудро, скрывшись в лесу. Отправились бы по хауптскому тракту, гарантированно угодили бы в руки фон Таггендорфа… кхм, выглядишь ты неважно. Как твои раны? Можешь не отвечать, я и без того вижу, что паршиво.

Фигура в черном неодобрительно качает головой.

- До Италии ты не доедешь. И твое пошатнувшееся здоровье здесь ни при чем. Взгляни на брата Бонифация, что так мирно спит рядом с братом Бенедиктом. Полагаю, тебе стоит знать, что брат Бонифаций продался с потрохами епископу Мейнарду. Нет, не лично Мейнарду, но все же продался. Так что в Гёрлице, в котором вы намеревались инкогнито восполнить запасы для путешествия в Баварию, вас ожидал бы весьма неприятный сюрприз. Хочешь знать, что бы получил брат Бонифаций в обмен на предательство?

- Нет.

- И правильно, - кивает фигура, - а теперь послушай меня, Вольфганг. До Италии вам не добраться. Тебя и Эмиля разыскивают по всей восточной Саксонии. Разыскивают усердно, ты даже представить себе не можешь, насколько. Епископ Мейнард не может допустить, чтобы тот, кого вы называете отпрыском Господа, выбрался из этой заварушки. У Мейнарда Саксонского слишком много поставлено на карту. Отправив вас из обители, Иоганн Згожелецкий принял верное решение, но – как теперь стало ясно – слишком поздно.

- Я полагаю, сейчас ты, Лукаш, предложишь мне какой-то альтернативный план, - устало замечает брат Август, - и что-то мне подсказывает, что план этот будет всецело составлен в интересах инквизиции.

- Интересы Sanctum Officium, точно также как интересы Церкви, понятие весьма расплывчатое, - поясняет фигура в темном, - однако же, чтобы не утомлять тебя излишними подробностями, скажу: да, маршрут изменить придется. Отправишься не на юг, в Гёрлиц, а сразу в Згожелец. Там укроешься в имении одного обязанного мне землевладельца и дождешься появления нашего эскорта. После этого тебя вместе с Эмилем тайно переправят… кхм… впрочем, об этом ты узнаешь потом.

- И ты предлагаешь мне поверить в то, что инквизиция…

- …не станет использовать Эмиля? – выдавливает из себя смешок фигура.

- Да.

- Будет использовать, Вольфганг, еще как будет.

- В таком случае почему я должен слушать тебя? Почему, Лукаш, если ты – всего лишь один из пауков, плетущих каждый свою собственную сеть?

- А кем ты хотел менять видеть? Безмозглым фанатиком – навроде Адальберта фон Гесса, ввязавшегося в заранее проигранную драку? Ты хотел бы, чтобы я немедленно водрузил Эмиля на стяг, собрал недовольных пошлинами бюргеров и оголодавших крестьян? И чтобы немедленно двинулся с этим воинством света против всего зла, что накопилось внутри Pax Christiana?

- Я хочу, Лукаш, только того, чтобы этого ребенка оставили в покое, - со вздохом отвечает брат Август.

- Поздно, слишком поздно. Если Господь и хотел, чтобы Эмиль стал Спасителем человечества, то уж точно он не хотел навязывать Спасение. Возможно, он желал, чтобы мы сами спаслись. Не без Его помощи, но все же сами – воспользовавшись его даром, как инструментом. Возможно, со времен Великого потопа, со времен Содома и Гоморры наш Господь Бог повзрослел – как знать?

- Богохульствуешь… - бормочет брат Август.

- Поверь, из всего, что я сделал – ad majorem Dei gloriam, конечно же, - богохульство наименьший из моих грехов. Вернемся к делу. Этим утром ты должен покинуть своих братьев и двинуться на восток, в сторону Згожелецкого княжества. Обещаю: повести за ручку не смогу, но присматривать за тобой буду. Помни, добраться до Згожелеца – единственный способ спасти Эмиля.

 

8.

 

Ночь тянется медленно. Достаточно медленно, чтобы предоставить брату Августу время обдумать предложение инквизиторского агента. К тому часу, когда ночь сгущается в последний раз, брат Август, наконец, принимает решение. Собравшись с силами, он будит Эмиля и отвязывает лошадей. Тихо, изо всех сил стараясь не разбудить спящих братьев, он собирается в путь.

И отбывает – на восток, в сторону Згожелецкого княжества.

С каждой оставленной за спиной милей все невыносимее становится боль. Все жарче и жарче припекает внутренности. К полудню брат Август замечает, что наложенные еще в Хенихенской обители повязки пропитались кровью и гноем.

- Хреново выглядит, парень, - присвистывает с телеги кто-то из крестьян.

Дороги все также заполнены беженцами. Над плетущейся на восток колонной стоит гул, в котором в равных долях смешиваются благочестивые молитвы и ужасные богохульства.

- Все из-за Эмиля этого, который Блаженный… никакой не Спаситель это, а антихрист, как и говорит епископ Мейнард.

- Чистая правда! Был бы Спаситель, не дозволил бы Господь Бог княжичу из Згожелеца сложить голову под Риченом!

- Эх, невежи! Вы, небось, забыли, что Иисуса Христа распяли! Забыли, что терзали и мучили его – за грехи наши!

- Мертв ваш Спаситель, мертв… нет надежды никакой! Убил его Дедрик фон Таггендорф! Самолично отсек голову – как отсек головы всем, кто обитал в Хенихенской обители!

- Врешь, женщина! Живехонек Эмиль! Слыхал я, что ангелы спустились с небес и унесли его прочь из монастыря – аккурат из-под самого носа ублюдка этого Таггендорфа, чтоб пусто ему было!

Ближе к вечеру брат Август теряет от слабости сознание. Приходит он в себя лишь на земле – в тот самый момент, когда двое оборванцев успевают запустить руки в его седельные сумки.

- Отойдите… - хрипит брат Август, - прочь…

В руке одного из грабителей появляется нож. К счастью монаха в происходящее вмешивается кто-то из проезжавших мимо крестьян. Завидев направленный в их сторону самострел, грабители удаляются. На ночь брат Август устраивается в компании своего спасителя – бедного крестьянина из окрестностей Хенихена, потерявшего во время прошлогодних бунтов двух сыновей.

Безразличный ко всему Эмиль засыпает почти сразу. Брат Август же долгое время мучается, не в силах найти такое положение, в котором его тело не испытывало бы ужасной боли. Наконец, ослабшая плоть – не в силах более бодрствовать – проваливается в некоторое подобие забытья. Тьма смыкается над братом Августом.

 

9.

 

Брат Август пробуждается в тот самый момент, когда сверху на него валится чье-то обезглавленное тело. Судить, кому оно принадлежит – нет времени, поскольку брату Августу приходится откатиться в сторону, чтобы избежать копыт двух гарцующих рядом всадников. Одного из них тут же выбивает из седла арбалетной стрелой – он валится совсем рядом с обескураженным монахом.

Вокруг – побоище.

Посреди тлеющих с ночи костров беженцев мечутся конники и разят все живое – копьями и мечами. Крестьяне спасаются, бегут в лес, под защиту густой чащи, где лошади чувствуют себя не так вольно. Кто-то пытается отбиваться, отстреливаясь самострелами, харкая из пищалей – но вяло, без особой надежды на победу.

Брат Август кое-как поднимается на ноги.

- Эмиль! – кричит он, затем снова и снова.

Наперерез монаху бросается всадник с копьем. Брат Август пятится и, споткнувшись о чье-то бездыханное тело, падает. Это спасает ему жизнь, поскольку острый наконечник копья пронзает то самое место, где мгновение назад находилась его грудь. Всадник не отступает – правит коня, норовя задавить брата Августа копытами. Одним лишь только чудом брат Август, успев спрятаться за ближайшим деревом, остается цел.

- Эмиль! Эмиль!

Эмиль стоит посреди побоища – в самом центре поляны, посреди окровавленных тел, словно безразличная ко всему статуя. Рядом с мальчиком вырастает фигура всадника – того самого, что еще несколько мгновений назад пытался расправиться с братом Августом.

- Господи, нет… - выдыхает монах.

Он бросается вперед, но не успевает - Эмиль, пронзенный копьем, падает.

Брат Август цепляется в стремена лошади. Откуда в его правой руке взялся меч?.. рассуждать времени нет – с полным ярости криком монах бьет куда-то вверх, в бедро и снова, выше. Перед глазами все меркнет, и брат Август оказывается на земле. Его левое плечо размозжено ударом граненой булавы-шестопера. Откуда появился второй всадник, гадать поздно – остается только снова уворачиваться от вспарывающих землю копыт. На этот раз чуда не происходит, и подкованные железом копыта обрушиваются на ноги, смешивая плоть и кости воедино. Брат Август, приподнявшись на локте, бьет клинком в живот гарцующей над ним лошади.

На последнем дыхании.

Когда сознание возвращается к израненному монаху, вокруг уже не слышно ни ржания коей, ни стонов раненных людей, ни даже свиста и улюлюканья обрушившихся на них убийц. Только тихое бормотание рядом.

- Pater noster, qui es in caelis… sanctificetur nomen tuum…

Чудовищная боль сопровождает каждое движение брата Августа. Монаху кажется, что даже его веки, смаргивающие оседающую в воздухе пыль, отягощены болью.

- Эмиль… - заходится в разрывающим легкие кашле брат Август.

- Adveniat regnum tuum… fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…

И все же, собрав воедино все мужество и веру, брат Август ползет навстречу этому бормотанию. Переползает через коня с распоротым брюхом, через всадника с шестопером, упавшего с коня виском прямо на торчащий из травы камень. Раздробленные копытами ноги волочатся следом.

- Panem nostrum quotidianum da nobis hodie…

Эмиль лежит неподалеку – всего в трех-четырех шагах. Его впалая грудь, отмеченная ужасной раной, поднимается и опускается, выдыхая последние слова. Не нужно быть медиком, чтобы понять – мальчик умирает.

- Господи, нет… это невозможно… это не может случиться…

Брат Август доползает до Эмиля и, невзирая на рвущую члены боль, охватывает его тщедушное тельце руками.

- Ты же сын Божий, ты же отпрыск Господень… Спаситель… ты не можешь умереть так просто…

- Et dimitte nobis debita nostra…

- Твой отец не мог послать тебя только для того, чтобы ты умер так глупо, так бессмысленно! – срывается на крик брат Август, - только не так! Ты должен дать человечеству что-то – твоя жизнь, твоя смерть должна…

Приступ обжигающего внутренности кашля снова скручивает его, не позволяя договорить. Не нужно быть медиком, чтобы понять – умирает не только Эмиль. Замершему над ним монаху тоже осталось недолго – четверть часа или, если Господь Бог не пожелает разрешить его от агонии, полчаса…

- Sitcut et nos dimittimus debitoribus nostris...

- Эмиль… прошу тебя, только не так… - выдавливает из себя брат Август.

Безвольно висящая голова Эмиля поворачивается. Неожиданно брат Август обнаруживает, что мальчик – выговаривая завершающие слова молитвы – смотрит на него. Не сквозь него, как смотрел всегда до этого, но прямо в тускнеющие глаза монаха. В самую душу.

И затем в брата Августа проникает свет – сквозь ладони Эмиля, легшие на виски монаха. Теплой вымывающей боль волной свет спускается вниз, в грудь, растекается по плечам и предплечьям, заполняет собой живот, пах, скатывается дальше – к изувеченным ногам.

- Et ne nos inducas in tentationem…

Чудовищные раны – на ногах, в плече, в боку - затягиваются сами собой. Выправляются раздробленные кости, срастаются разорванные мышцы и сухожилия, вновь сплетается воедино полотнище кожи… – прямо на глазах онемевшего монаха.

Свет, его переполняет свет – иного слова не подобрать.

Брат Август начинает плакать.

- Sed libera nos a malo, - улыбаясь, бормочет Эмиль.

- Пожалуйста, не уходи… - молит он, - исцели себя, Господи… забери мою жизнь, но сохрани свою. Заклинаю тебя, прошу тебя…

Эмиль закрывает глаза.

- Amen.

 

10.

 

- Он умер, Лукаш, - вместо приветствия произносит брат Август.

- Я знаю. Я видел, как ты рыл могилу, - произносит завернутая в черное фигура.

Рядом – еще десять. Десять черных плащей, десять крестов, десять мечей. Безмолвными тенями они стоят за спиной того, как брат Август называет Лукашем.

- Ты опоздал, - бесцветным голосом произносит брат Август, - появись ты на час ранее, наш Спаситель был бы жив.

- Боюсь, теперь мы никогда не узнаем, был ли он Спасителем или просто слабоумным мальчишкой.

- Он исцелил меня.

- Безусловно, я рад, что ты, Вольфганг, выжил. Но прости меня: в данное мгновение я не могу не думать обо всем, что было поставлено на жизнь этого мальчика. Какая бессмысленная смерть! Какая бестолковая трата ресурсов и времени! Если бы ты только знал…

- Он был сыном Господа. Другого знать мне не нужно.

- А я вот хотел бы знать, отчего земля не разверзлась под этими ублюдками… известно ли тебе, что это была банда наемников, дезертировавших от Филиппа фон Гесса?.. право слово, Господу Богу следовало если и не поразить их молнией, то хотя бы направить в другую сторону. Дороги сейчас забиты беженцами, куда не плюнь – везде добыча.

- Случилось то, что должно было случиться, - тихо отвечает брат Август.

- Ты прав, - соглашается фигура в черном, - что ж, самое время прощаться, Вольфганг. Думаю, что больше мы не увидимся. Впрочем, по старой дружбе… кхм… у меня в Богемии есть знакомый приор…

- Нет, мы не прощаемся, Лукаш, - неожиданно резко произносит брат Август, - и ты мне понадобишься.

- Что? Понадоблюсь? Что еще за шутки?

- Эмиль исцелил меня, Лукаш. Последние мгновения своей жизни, какой бы он ни была, он потратил на то, чтобы я жил. Могу ли я теперь позволить себе просто исчезнуть в каком-то богемском монастыре?.. Могу ли я теперь позволить тебе, Лукаш, истратить себя на бессмысленные церковные склоки и драки?

Фигура в черном прищуривается.

- Теперь я в точности знаю, зачем Господь ниспослал нам Эмиля, - решительно произносит брат Август, - не для того, чтобы единым махом избавить нас от зла, что мы создали сами. Не для того, чтобы мы пошли за новым Моисеем в землю обетованную.

- Для чего же?

- Для того, чтобы вдохнуть жизнь в нас, - гудит голос брата Августа, - в нас, увядших, запуганных, смирившихся. Он пришел, чтобы исцелить не наши раны, но наши души. Мы привыкли смотреть в лицо злу и убедили себя в том, что зло – неизбежно. Убедили себя, что нельзя противостоять этому злу, поскольку - в противном случае - нас ждет еще большее зло. Мы убедили себя, что только безумец или безмозглый фанатик может выступить против продажного епископа, которому покровительствуют и римские кардиналы, и саксонские князья. Мы смотрели за тем, как этот безумец сражается, и сами при этом стояли в стороне.

Брат Август обводит глазами стоящих перед ним инквизиторов.

- Я продолжу то, что начал этот безумец. Мы продолжим, Лукаш. Ты и я. Ты пойдешь со мной и ты поведешь своих людей, покровителей, должников. Мы пойдем – в Бранденбург, в Баварию, в Гессен, в Пфальц, в Тироль – и поведаем о том, как умер Спаситель. А также о том, как умираем мы, христиане, отягощенные злом. Мы найдем тех, кто встанет рядом с нами. Среди горожан, среди крестьян, среди дворян, среди духовенства. Обязательно найдем. И тогда мы дадим бой тому злу.

Черные плащи, стоящие перед монахом, переглядываются. В их глазах мерцают отголоски того яростного пламени, которым пылает брат Август. Они поворачиваются к своему предводителю.

- Что скажешь, Лукаш? – спрашивает брат Август.

- Собирайся, - помедлив, отвечает фигура в черном, - мы отправляемся в путь. Впереди долгая дорога.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 16. Оценка: 3,88 из 5)
Загрузка...