За песней мельничного колеса

Грунтовка виляет меж ухабами и ведёт к обрыву. Неспешно просыпается сельская улица - тихая, прямая, ни деревца, ни кустика: никому не скрыться, не пройти незамеченным мимо одинокой избы на краю обрыва.

- Здорово живёшь, свояченица… - белый дед - белая борода, рубашка, весь белый, будто мукой присыпан - едва шуршит голосом.

Прямой, жилистый, дед сидит на вынесенном за ворота стуле с подлокотниками, закрученными в виде змеиных хвостов. Сидит - хоть утром иди, хоть вечером. Ни дать ни взять часовой, забытый на посту.

Бабушка Серафима поправляет платок и, не поднимая глаз, еле заметно кивает. А сама толкает Верашку, худую, большеглазую девчонку, в бок, заслоняя собой от «часового».

- Гоже-гоже, - старик трясёт головой, прикладывает здоровенную ладонь ко лбу и всматривается, но Верашка видит: не в бабушку и не в неё, а куда - она не успевает понять.

Бабушка крепко сжимает её ладонь и бойко шагает мимо. А, отойдя подальше, по привычке бормочет себе под нос:

­- Бесы тебе свояки, Лука Лукич, старый чёрт! Не сволокли  ещё тебя в преисподнюю…

- Баба, - Верашка пытается оглянуться, - а почему он чёрт?­

- Нешто нет? - бабушка не даёт ей вертеться. - Мельник.

Шмыгнув мимо дома мельника, грунтовка ныряет вниз - в старицу, где и скрывается в камышах да плакун-траве от набирающего силу солнца. А там через лес, под сенью ракит, ивняка да осокорника торопится к речке, обегая стороной одинокий сруб, давно заросший крапивой и лопухами. Это старая водяная мельница. Хотя колеса её не видно - оно спрятано внутри, чтобы дольше служило. Почти век и служило оно, пока мельница не стала ненужной и её не забросили.

- Верашка, ты глазастая, никак опять бес на крыше?

Девчонка задирает голову, но видит одну почерневшую дранку да комкастый утренний туман.

- Не-ет… - она сомневается, но бабушка настаивает:

- Гляди лучше.

Чтоб угодить бабуле, внучка изо всех сил напрягает зрение. И видит: мельница тоже её разглядывает - одиноким, чёрным, чердачным оком. Да и туманный ком обретает контуры, овеществляется, облекается в… шерсть. Девчонка видит ушастую голову, усатую мордашку и два горящих глаза. Морда скалится, шипит.

- Баба! - Верашка громко шепчет. - Это кот!

- Я и говорю, бес! - бабушка довольно кивает. - А ты шибко не робей. В другой раз корочку хлеба захвати и брось ему. Он и поймёт, что от тебя ему никакого вреда. Но с дороги не сходи. Заманит на мельницу и перемелет в муку.

- Кто, кот?

- Тьфу! - бабушка фыркает. - Бесы, моргулютки, мельником приваженные, - она отпускает внучкину руку, чтобы поправить съехавший платок. - Он, греховодник, когда мельницу брал, спутался с чертями, а водяному посулил столько людей, сколько тот пожелает.

- Зачем? - Верашка ловит бабушкину руку и не выпускает: ей кажется, кто-то следит за ними из-за пушистых кустов.

- Чтобы мельница стояла. Без водяного мельницу не удержать, - от бойкой ходьбы бабушка запыхивается. - А мельница справная была! И мельник богачём был, что при царе, что при советах. И люди в омуте исправно тонули.

Бабушка Серафима - на самом деле, Верашкина пробабушка, ловкая, жилистая, за восемьдесят старушка - заядлая рыбачка. Она и Верашку с собой берёт (а её сестру младшую «Нинку-не-нашей-породы» нипочём не берёт) к мельничной запруде, где в камышах у неё спрятана малюсенькая плоскодонка и пара треснутых вёсел. Обязанность Верашки - вычерпывать из лодки воду ржавым бидончиком. Разговаривать запрещено (разве что шёпотом), как и ёрзать и качать лодку. А Верашке очень хочется дотянуться до невыносимо аккуратной белой лилии.

- Бабуль, подгреби, я сорву, - она тянет тонкую, как травина, руку к ближайшей.

- Не вздумай! - бабушка Серафима отводит её руку. - Загубишь цветок, а через него русалка на солнышко глядит.

Бабуля шлёпает босой ногой по воде, просочившейся в лодку.

- Черпаешь? Или не терпится в гости к водяному? - она снимает с крючка сопливого пескаря и без сожаления бросает в реку. - Гостинец тебе, дедка водяной. Прими и дозволь половить нам рыбёшек манёхонько на ушицу.

- А как русалка дышит под водой? - Верашке молчать скучно. - А кто главный - леший или водяной?

- Ну-ка цыц! Помяни, он и явится! - бабуля оглядывает плёс. - Смирно сиди. А заметишь в воде, глазищи горят будто уголья, да усы по метру с каждого боку, шепни. Я ему рыбки кину. Да не суй пальцы в воду, откусит.

Теперь Верашка глаз не отрывает от зелёной воды, следит за малейшим волнением. Что-то ударяет по воде, резко и громко, будто плюхнули тяжёлое в воду. Верашка подпрыгивает на месте, а бабушка только улыбается:

- Шалит!

И тут она ловко подсекает, и на крючке её блестит золотой спиной плотвичка. Бабушка надевает нового червя и снова забрасывает лесу.

- Кто?.. - Верашка приходит в себя от испуга.

- Так, водяной. Пожаловал по наши души. На-ка, милок, ещё рыбки, - бабуля отпускает в воду ершонка. - Небось теперь не обидишь нас, сирот, - бабушка вздыхает.

Но тут же вся подбирается и снова вытаскивает из реки не очень мелкого окуня. Это улучшает её настроение:

- Слушайся, внучка, бабу Серафиму. Умру, кто тебе глазоньки-то раскроет на жизнь да на долю нашу сиротную.

Верашка внимает каждому слову бабули. И, правда, мало-помалу открываются её глаза на истинную реальность - не туманный и пугающий хаос, а загадочный и волшебным образом организованный мир, в котором видимое и невидимое, люди, духи, зло, добро, тьма, свет, земля, небо, слово и дело - связаны и неразъединимы.

- Ну, вот как мельница и река неразлучны, так не бывать ведающему мельнику без договора с водяным… - бабушка Серафима охотно рассказывает Верашке (а никому другому из неё бывает ни полсловечка не вытянуть) странные и чудесные, весёлые и страшные истории из своей непростой и долгой жизни.  - Как начну вспоминать, ровно вчера дело было…

 

***

Было дело, когда весь мир кормился с мельничного колеса Луки Лукича. Речная плотина держала берега крепко, и гружёные зерном подводы катили к мельнице с обоих. Лошади, подёргивая атласной шкурой (в пойме тьмы и тьмы гнуса), стояли в очереди на помол - днями ждали, а то и неделю. Скрежет колёс, галдень, смех, ругань, шум воды, гул жерновов - день-деньской. Пока солнце, уработавшись, не падало за кручу; ока не накрывала всё тишина - сырая, вязкая; и не входила во власть трескучая, гнусавая мошкара.

Лука Лукич мельником слыл надёжным, и везли к нему зерно охотно, даже из дальних сёл, хотя и отсыпали в уплату аж до трети мешка. Ещё торговал он мукой, зерном, рыбой, постоялый двор держал и харчевню для приезжих на мельницу. Но люди его сторонились, боялись даже. Один жил, нелюдимый, ни жены, ни детей, богатство копил, которое и оставить-то было некому.

Но не всегда был таким Лука мельник, хотя другим его помнили не очень многие.

Когда достиг он молодецкого возраста, отдал ему отец, известный в округе купец-толстосум Сурошников, одну из своих мельниц. Лука мельницу переделал, построил новый амбар, обновил жерновыe поставы, установил крупорушку и шасталку. Его чудо-мельница молола зерно круглый год.

Поставил себе Лука и новый дом, просторный - для большой семьи. А в хозяйки облюбовал старшую дочь земского агронома Марью. Работящая, умная, красивая, она только вернулась домой из гимназии и помогала хворой матери вести хозяйство.

Марья не желала и слышать о замужестве, напротив, готовилась поступать на Высшие женские курсы. Сильно раздражал её мельник своими любовными притязаниями. И когда заявился-таки Лука свататься, да ещё вёл себя так, словно дело решённое, а семья ему руки должна лизать за оказанную честь, отшила его Марья дерзко и бесцеремонно.

Оскорбился Лука, не привыкший к отказам от баб, и уже у порога бросил:

- Сама придёшь, но тогда не взыщи!

И дней не прошло, как Марья сама явилась к мельнику. Только все дни до того странно себя вела - то билась в истерике, то хохотала, а то сядет и окаменеет. Как повенчались, запер мельник жену дома, не выпускал никуда и у себя в доме никого не привечал. Если и удавалось Марье вырваться, когда мельнику случалось отъехать, бежала она к младшей сестре Серафиме.

Прятались они в сарае, и Марья просила сестру достать ей вина побольше. Многого Марья не рассказывала, но и теми крохами умоляла сестру не делиться ни с кем, ни с отцом, ни с матерью, ни - упаси Бог! - с полицейским урядником. Луку называла чёртом, а, видя синяки, Серафима, ужасаясь, понимала: бил мельник сестру нещадно. Марья торопилась напиться и захмелеть, и такой Серафима провожала её домой, но до половины пути - далее старшая запрещала ходить.

Серафима пыталась подобраться к дому Луки и подсмотреть, что там происходило. Но всякий раз, когда уже слышала лай собак и бряцанье цепи, охватывал младшую сестру ужас необъяснимый, паника, дрожать начинала, зубами стучать, а по коже мороз драл, как будто легла она голой спиной на снег. И припускала Серафима бежать, так что опомнивалась в дальних, незнакомых местах - голова кружилась, мутило, ноги подкашивались.

Кончилось лето, а Серафима никак не могла решить, ехать ей в гимназию или остаться и поддержать сестру. Тут Марья сама явилась. Лишь светать начало, стукнула в окошечко. Сёстры укрылись на сеновале, Марья глотнула из заранее припрятанной Серафимой бутылки и объявила:

- Прощаться пришла. Утоплюсь завтра в мельничном омуте.

- Марьяшка, с ума ты… - Серафима вытаращилась. Прежнюю сестру, окончившую гимназию с серебряной медалью, узнать не могла: худая, бледная, в синяках, впавшие глазницы, в глазах тоска.

- Сейчас же пойдём к отцу, а вместе - к уряднику. Найдём на мельника управу! Ты же хотела ехать в Петербург, забыла?

- Поздно… - Марья глядела в щель между досками, как занималась заря. - Если скажу, подумаешь, напилась я до белой горячки… - Она перевела мутный взгляд на сестру. - Симка, - зашептала она, - заложил меня мельник водяному чёрту.

Серафима не верила своим ушам, хотела устыдить старшую, но вспомнила, какая жуть её охватывала вблизи дома мельника, и не посмела.

- Не бойся… - глаза Марьи сузились, а губы зло улыбнулись. - Перехитрила я и мельника, и чёрта! - она хохотнула, да захлебнулась смехом. - Спуталась я, Симка, с чёртовым сыном. К нему и ухожу. Завтра. И ты приходи. К плотине, до рассвета, до петухов. Молись за меня, а то… страшно. Сама не показывайся и держи в кулаке, - Марья опустила сестре в ладонь белые лепестки, - одолень-траву.

Марья встала. Тут Серафима опомнилась:

- Куда! - она вцепилась сестре в юбку.

- Не держи, - Марья отвернулась. - Если не сладится, он всех вас изведёт. На, возьми.

Марья сунула Серафиме в ладонь серебряный крестик на цепочке, точно такой же, какой был у самой Серафимы, подарок матери.

Не смогла Серафима заснуть, проворочалась до полночи и побежала к реке. Огромная луна сияла ярко, но длинные тени пугали Серафиму. Они шептались и преследовали её. Решимость остановить Марью сама собой ослабела. Затаилась она в кустах на горочке. Плотина хорошо освещалась луной - круглой, холодной, всевидящей. Серафиме стало не по себе, и она закрыла глаза. Очнулась, услышав смех. Парочка в обнимку подходила к плотине. Узнала Серафима в женском смехе Марьин, и затеплилась в ней надежда, что одумалась старшая и не будет топиться. Вон и кавалера себя нашла! Серафима и молиться забыла.

Вышла парочка на плотину. Присмотрелась Серафима к спутнику Марьи. Рослый, молодой, одет, как барин: костюм, шляпа. Кто-то из городских её поклонников? Мужчина обнимал Марью и, склонившись к уху, что-то говорил. Марья то опускала голову, то запрокидывала назад и смеялась. Дошли они до середины плотины, и Марья обернулась ­­­- взглянула туда, где Сима пряталась. Хотела перекреститься, да спутник перехватил её руку. Не успела Сима ахнуть, как оба исчезли. Только всплеск воды и услыхала. Затем сразу тихо стало, даже лягушки замолчали.

 

***

Ни бабушка, ни внучка не заметили, как налетела фиолетовая туча. Опомнились, а ветер уже зло треплет волосы, река морщится, плоскодонка качается, и воду заливает через край. Верашка не успевает вычерпывать, а бабушка гребёт что есть сил к берегу. Но старушечьих сил не хватает, и течение несёт лодку на самую глубину. Бросив вёсла, бабушка сама принимается вычерпывать воду. А когда понимает, что не справится ей с рекой, падает бабушка на колени и начинает голосить:

- Марьюшка, сестричка, заступись! Не дай загубить дитятко, ведь она и тебе кровиночка. Прости меня и забери к себе! Родненькая! Сама иду, слышишь? Только внучку сбереги!..

И на глазах у притихшей внучки бабушка прыгает в воду.

- Ба-ба-ты-ку-да-а-а! - взвыв, словно вонзили ей меж лопаток здоровенный кухонный нож, Верашка бросается вслед за бабушкой.

Очутившись в воде и совсем обезумев, она барахтается, орёт, захлёбывается и начинает тонуть. Бабушка Серафима, чья голова уже скрылась под водой, выныривает и кидается спасать внучку. Девчонка машет руками и хлещет бабушку по голове, по лицу, сдирает с неё платок, хватается за волосы, и топит. Обеих, наглотавшихся воды, легко накрывает набежавшая волна.

Верашка ничего не видит в мутной тьме. Зато вдруг чувствует, как её кто-то выталкивает наверх, к свету, удерживает на поверхности и подсаживает в лодку. Вцепившись в край борта, она перекатывается и падает на дно, залитое водой. Показывается и голова бабушки с раскрытым ртом и выпученными глазами, костлявые пальцы цепляются за борт. Невидимая сила тащит лодку к берегу. Почувствовав коленями дно, бабушка ползёт. Лодка тыкается носом в траву. Вытащив внучку из лодки, бабушка без сил рухает на сырой песок.

Несколько крупных капель тяжело и шумно ударяются о воду, о песок, и тучу уволакивает за лес.

- Дурёха… - бабушка Серафима, отдышавшись, обнимает внучку. - Зачем в воду прыгнула? Если бы не Марья, кормила бы, такая сладкая, рыбёшек на дне.

- А ты? - Верашка прижимается к бабушке.

- Ну, я старая и горькая, - бабушкины губы растягиваются в улыбку. - А ты, считай, второй раз родилась. Заодно и покрестилась. Теперь в крёстных у тебя русалка, - бабушка снимает серебряный крестик на цепочке и надевает на шею внучке. - На, теперь ты его носи.

У Верашки оказывается два одинаковых нательных крестика - с херувимчиками и молитвой на обороте, а у бабушки Серафимы остаётся такой же один.

 

***

Замерло колесо на мельнице Луки Лукича задолго до смерти бабушки Серафимы. Смыла река и мост, и плотину, но мельницу не рушила. Морёный дуб за столетие только прочнее стал - как бетон. И мельница стояла - чужая, чудная, нездешняя.

Старый дом бабушки Серафимы тоже выстоял, хоть и долго пустовал, не развалился, дождался новых хозяев. Родители Веры и Нины починили его и завели новые порядки.

На летние каникулы дочерей решили отправить в деревню: дом свой, чистый воздух, речка, и присмотр надёжной бабушки Гали. Сёстры едва дождались лета. Обе любили старый дом, хотя сидеть в нём не собирались. В первое же утро умчались на речку - по нагретой, отполированной колёсами сельской грунтовке, ведущей к обрыву.

- Помнишь мельника? Белая мумия тут сидела? - Вера покосилась на дом у обрыва. - Знаешь, как он умер?

Вера осеклась: баба Серафима не велела никому говорить о том, что рассказывала только ей. Вера годы держала язык за зубами, а тут - будто чёрт за него потянул.

- Как? - Нина напомнила о себе. - Передумала рассказывать? Ясно! Полоумную Серафиму вспомнила!

- Не смей так её называть!

- Её все так звали! Ты одна и защищаешь, - Нина пожала плечами. - Как хочешь!

- Ладно, - Вера потрогала крестики на вспотевшей шее. - Только смотри, не описайся.

Ей и самой захотелось всё рассказать - освободиться от ужасных секретов. Они завозились у неё в голове, прямо-таки затолкались, точно им самим приспичило выбраться наружу.

- Как-то поздней осенью… - Вера выбирала слова, по привычке, как учила баба Серафима, чтобы «не сболтнуть лишнего», - в окно бабушке постучали. Оказалось, Дементий, двоюродный брат мельника. Сказал, что Лука умирает и хочет её видеть. Бабушка ему не открыла. Но Дементий стал упрашивать, денег дал. Она согласилась. В комнату, где мельник лежал, Дементий не вошёл, а бабушка шагнула через порог и встала. Говорила, смрадно было, чёрные свечи дымили, а иконы занавешены. Мельник лежал, не двигаясь, и глаз не открывал. Она подумала: умер, и собралась уходить. Вдруг он позвал: «Серафима…» Она обернулась, а мельник всего и сказал: «Судьба...» И снова замолчал. Рядом с кроватью что-то тенькнуло об пол и покатилось прямёхонько ей под ноги. Бабушка думала - монета, оказалось - кольцо. Она повертела его в руках, а мельник выдохнул: «И твоя тоже…» Поднял голову и уставился на бабушку. Лицо было таким ужасным, что она от страха, не зная зачем, надела кольцо на палец. На выходе вновь столкнулась с Дементием, и тот ей сказал, что, исполняя волю брата, повезёт его в ночь на старую мельницу. Бабушка удивилась: «Зачем? Не боязно?» А Дементий: «Боюсь, да я отвезу его и оставлю там. А приехать за ним брат велит только утром». Бабушка ушла, а самой любопытно стало. Нет, не любопытно… Говорила, зажгло в груди мучительно, потянуло на мельницу так, что не могла сопротивляться. И отправилась. Страшно. Луна взошла красная…

- Вер… - Нина резко остановилась, - смотри, кто это на крыше мельницы?

- А? - Вера подняла голову. - Это морголютка. Бес. Не гляди на него. - Вера насторожилась, опустив лопух, которым отбивалась от комаров. - Слышишь?

Мельница гудела, постанывая и подрагивая.

- Колесо шумит?

- Не-е… Музыка, - Нина приоткрыла рот и сощурила глаза, тоже опустив лопух. - Поют… - затем пихнула сестру локтем, - русалки? - а, увидев серьёзное лицо старшей, хихикнула.

Тучи гнуса не замедлили впиться в кожу. Девчонки взвизгнули и кинулись бежать. Под сенью дуплистых ракит, ивняка да осокорника бежали до самой речки. А как выскочили из леса на круглый, будто сковорода, песчаный пляжик, как ударил им в лицо яркий свет, обдало свежестью, - прыснули со смеху.

- Ура-а! - Вера с разбегу упала в воду.

Малюсенький пляж затаился на изгибе лесной реки Русы. Протока уводила воду к старой мельнице. Запруда затянулась ряской, из которой выглядывали лилии. Тихое течение реки почти не ощущалось, Вера с силой широко разводила руки, и вода мягко щекотала между пальцами. Так плыть и не чувствовать под ногами дна. Но противненькое чувство, что за ней кто-то следил, а она никого не видела, мешало расслабиться. И тихо - ни звука, ни птичьего голоса, как… на… кладбище… «Фу, чертовщина лезет в голову! Что не так с этим местом?» - Вера поплыла к берегу.

Движение около себя она почувствовала не сразу. Кто-то обнял её за талию, надавил на плечи. Что-то скользнуло вдоль ноги от бедра до пятки, обвилось вокруг щиколотки и потянуло вглубь. Дико вскрикнув, Вера хлебнула воды и ушла с головой под воду. В прозрачной толще Вера увидела тело - белое, гибкое, оно кружило вокруг неё, прижималось, волновались длинные волосы, бледные, сильные руки держали крепко. Вера брыкалась и колотила обвивавшую её скользкую плоть. Ей удалось извернуться и выскользнуть из чужих рук до того, как взорвались её лёгкие. Задыхаясь и кашляя, Вера плыла к берегу, где у кромки воды стояла Нина и наблюдала. Вымахнув из воды, Вера крикнула сестре:

- Вытаращилась! Так и дала бы мне утонуть?

- А ты тонула? - Нина вернулась к своему полотенцу и постаралась улечься по центру, не задев песка.

Веру трясло, и она зарылась в горячий песок.

- Я же звала!

- Да-а? - Нина листала журнал. - Кого? Я ж не плаваю.

Вера нахмурилась: « Издевается, проклятая? Я же видела... Меня топили. Что не так с этой рекой?»

- Про мельника досскажешь? - младшая сестра напомнила о себе.

Старшая не сразу отозвалась:

- Ты правда слышала песню?

- А ты? - Нина не поднимала глаз от картинок.

- Дальше? - Вера раздражённо взглянула на сестру и отвернулась. Стоит ли рассказывать? Будут и её, как Серафиму, звать полоумной… Ну и плевать! – Ладно. На чём остановилась?.. Подкрадылась бабушка к мельнице и спряталась под окном. Скоро и машина подъехала. Дементий завёл Луку, зажёг свет. Лампочки перегорели, и он расставил свечи. На стол - бух! - две бутылки водки, два стакана и круглый хлеб. Осматрелся и ухошёл. Бабушка слышала, как хлопнула дверь, следом – отъехала машина. Мельник долго сидел, повесив голову. Потом налил себе водки и начал пить - стакан за стаканом. Бутылку уложил. И вдруг появился второй… Бабушка не разобрала, откуда он взялся. Сел второй за стол, налил водки полный стакан и залпом выпил. Мужик здоровенный, бабушка сказала, кудластый, но не разбойник, в барских высоких сапогах и шубе нараспашку. Спиной он к ней сидел, лица его не видела. Говорили они вполголоса. А затем… второй начинал с мельника кожу сдирать… - Вера мельком глянула на сестру. Нина, поджав колени, смотрела на другой берег. - Слушаешь? Живьём! Мельник орал, но сопротивляется не мог. А тот сдирал кожу медленно, аккуратно, и кровь хлестала. А бабушка стояла и смотрела - ни с места двинуться, ни глаз закрыть. Плакала, тряслась, зубами стучала, по коже мороз драл, будто легла голой спиной на снег. Содрал второй кожу с мельника, встряхнул её - брызги крови стекло запятнали. И стал сам в неё влезать. Натянул, походил, размялся. Мельника спихнул в подпол. Налил водки, выпил. И подошёл к окну, за которым бабушка стояла. Увидела бабушка не старика дряхлого, а молодого Луку… Раскрыл Лука рот и расхохотался, зло и дико. Тут бабушка упала на колени и поползла. - Вера помолчала. - Как долго, куда ползла, не помнила. После бежала, шла, где-то отлёживалась, снова брела. Как дома оказалась, не помнила. И всё время мёрзла. Дома и печь топила до красна, и одеяла наваливала, и всю тёплую одежду… Никак не могла согреться.

Вера затихла. Прогудел слепень, сел на Нину, она его смахнула и вдруг просила:

- А то кольцо она тебе отдала?

- Какое ещё..? - Вера следила, как вода набегала на песок, подбираясь к её ступням. И вдруг раздражилась и швырнула в Нину песком. - Глупая! Из-за него тот чёрт мельник каждую ночь к бабушке являлся. Все сорок дней! А потом и бабушка умерла…

Тучу принесло ниоткуда. Потемнело. Ветер трепал волосы, река морщилась. Сёстры похватали одежду и побежали через хмурый лес. Громыхнуло - оглушительно и низко. Тяжёлые капли ударились о землю. Снова бабахнуло и покатилось. И - хлынула вода, стеной. Двигаться стало трудно. Сёстры прижались к чёрному стволу осокорника. Их быстро окружало болото: оживали пойменные джунгли.

Вера оглянулась на странный звук, шедший от реки: рёв. Девчонки остолбенели. Из реки выходило стадо и двигалось под дороге в лес. Пастуха они не видели, но слышали, даже сквозь шум воды, зловещиe удары кнута. Коровы толкались, расшвыривая грязь, и от каждого удара кнута мычали и ускорялись. Сёстры снова рванули, но на разъезжающихся ногах далеко не убежали. С косогора навстречу им катилась лавина воды и грязи, волоча дерево, вывороченное с корнем. Девчонки, не сговариваясь, запрыгали через лопухи и крапиву - к мельнице. Нина поскользнулась и вцепилась в руку сестры, но Вера вырвалась. Она первой с размаху ударила о дубовую дверь. Та поддалась, замок отлетел. Подоспела Нина, и, толкаясь локтями, они вторглись в седое нутро мельницы.

- Дверь держи, бестолковая! - Вера орала.

- Сама сломала, сама и держи! - огрызалась Нина.

Снаружи хлестала вода, но они расслышали: к двери бухали шаги, чавкала грязь.

- Мамочки... - Нина присела.

- Вставай, расселась! - Вера поволокла младшую за руку к лестнице. - Быстрей!

Едва касаясь полусгнивших досок, они влетели на второй этаж и присели за ларь.

Дверь заскрипела. Кто-то ввалился: бух-бух-бух. Что-то пихнул, чем-то ударил. Затих. Распространился тошнотворный запах. Нина зажмурилась, зажала рот и нос. А Вера почувствовала, как паника уходила, сменяясь любопытством. Она попала вовнутрь старой мельницы.

Уличный свет фильтровали мутные квадратики уцелевших стёкл. Худая крыша пропускала, и струи воды бились о чудные мельничные приспособления. Вера загляделась на мощное водяное колесо, невидимое снаружи. Оно крепилось на валу из цельного бревна, между ободами сохранились почти все дощатые лопатки.

Ливень снаружи затихал, когда тусклая, будто мукой присыпанная, тишина взорвалась - бах! Что-то разбилось внизу. Девчонки вжались в ларь. Опять – бабах! Громыхнула дверь. Вера беззвучно пошевелила губами. Нина пожала плечами. Кажется, они остались одни. Совсем одни на заброшенной мельнице. Тоска придавила, словно мешком с мукой.

И затем снова они услыхали шум.

По протоке к мельнице двигался поток. Вода хлынула по желобу и обрушилась на четырёхметровое мельничное колесо. Оно дрогнуло. И неуверенно, точно просыпаясь и не осознавая, что делает, способно ли, завертелось.

Что-то заело в крутящихся шестернях, колесо задрожало под ударами воды и заскрипело. Потом что-то треснуло - будто выстрел, и вращение возобновилось. Проснулись и заворочались жернова, с трудом, будто каменные мысли.

Надетая вертикально на колёсный вал зубчатая шестерня сцеплялась с горизонтальной, на чьей оси был насажен верхний жернов - он кружился. Нижний, закреплённый на поставе бревенчатой рамой, оставался неподвижным. «Бегун и лежняк» - в памяти отыскались названия, Вера удивилась.

Мельница ожила, загудела, затряслась. Загуляли сквозняки. Взметнулась белая пыль - с пола, со стен, с потолка. Заколыхалась паутина. Густые тени зашевелились, обступая чужаков со всех сторон.

- Смотри… - Нинины губы беззвучно шевелились.

Вера проследила за взглядом Нины.

По ободам мельничного колеса скакали мелкие, тёмные сущности. Юркие и прыткие, они напоминали маленьких, длинноногих-длинноруких, мохнатых человечков. Сущности толкались, брызгались, уворачивались от брызг и живо-бойко перебирали ножками. Вдруг один поймал другого за длиннющий хвост и дёрнул. От пронзительного визга девчонки невольно поморщились. Миг - и по колесу уже катался визжащий ком. Сёстры переглянулись.

«Морголютки…» - прошептала Вера.

Колесо кружилось бесконтрольно. Бревенчатый сруб мельницы стонал. Лежняк и бегун, грохоча, мололи друг друга, из-под камней летели искры.

- Сейчас загорится! - Вера крикнула, указывая на жернова.

Нина зашипела на неё, прижав палец к губам и скосив глаза в сторону бесов.

Бесы услыхали. Ком размотался, и морголютки попрыгали с колеса на пол. Один встретился глазами с Ниной - она увидела усатую морду и два горящих глаза. Морда оскалилась и зашипела. Нина набрала воздуху для крика, но осеклась. Потому что, заскрипев, распахнулась дверь, и в неё снаружи хлынула вода.

Первый этаж быстро затопило. Морголютки полезли на стены. А в воде барахтались, выпрыгивая на лестницу, маленькие, хвостатые тельца.

- Крысы! - Нина закричала, затопала ногами, высоко поднимая коленки.

Виднелись ещё остатки третьего этажа, но лестница не сохранилась. Нина подпрыгнула и повисла на балке, дрыгая в воздухе ногами. Вера полезла по другой. Не обращая над них внимания, крысы наперегонки, ловко и шустро лезли на чердак.

Сверху посыпалась пыль, труха. Миг - и в полутёмное пространство мельницы скользнули чёрные крылья. Они хлопали и метались вдоль и поперёк. Одно чиркнуло Веру по голове, и, отмахиваясь, она съехала вниз по занозистой балке. Но ей было не до содранных ладоней. По стенам, по лестнице к ней - как бы неуверенно, а, скорее, крадучись - подбирались бесы. Их круглые, кошачьи глаза светились.

- Нинка… - Вера прошептала, но потом взвизгнула: - Мама-а!

Самый мелкий из нечисти, будто этого и ждал, подпрыгнул и вцепился ей в шорты. Другой - впился когтями в руку. Вера со всей мочи тряхнула рукой, отшвырнув бесёнка к жерновам. Те поймали жертву, и бес завыл, задёргался, а из-под камней брызнуло чёрным. У чёрных брызг тут же вырастали крылья. Они хлопали и метались, как слепые сумасшедшие.

Будто по команде, вся шайка бесовской мелюзги набросилась на Веру.

- А-а-а! - Вера отбивалась от когтей и зубов.

- А-а-а! - Нина, спрыгнув с балки, подбежала к Вере и стала отдирать от неё бесов.

Нечисть огрызалась, скалилась, шипела, царапалась и кусалась. А сверху сестёр атаковывали чернокрылые вампиры. Нину куснули в подколенку, она взвизгнула и присела. Вере вцепились в щёку и одновременно в щиколотку.

Бесы визжали, вода хлестала в лопасти колеса, мельница вздрагивала, жернова гудели и искрились - когда через разбитое окно душное нутро мельницы пронзили солнечные лучи. Вода зашипела, забурлила, взбутетенилась. Из глубины рос, поднимался водяной столб.

Столб вытягивался и обретал формы - женской фигуры: голова, волосы, платье. Очи светились, вода струилась и переливалась. И бесы, и девчонки замерли.

Восставшая из воды дева тряхнула водяными волосами и прозрачной рукой подхватила край своего бурлящего одеяния. Tотчас, словно подол кринолиновой юбки с воланами и кружевом, вода взметнулась. Путь к двери открылся.

Капли брызнули Вере на лицо и словно разбудили её. Она схватила Нину за руку и потащила к выходу.

Но оказавшись на воле, они тут же увязли в жидкой грязи.

Старая мельница содрогнулась и, преследуя беглянок, двинулась за ними. С крыши посыпались доски, лопнули рамы, захрустели остатки стекла. Вера и Нина судорожно хватались за острые, как ножи, листья осоки, когда чёрный сруб мельницы накренился и навис, готовясь проглотить их в своё седое, нездешнее нутро.

 

***

Асфальт ведёт вглубь коттеджного посёлка. По тихой улице, отражая краснеющее вечернее солнце, шуршит внедорожник и на перекрёстке тормозит. Мельничная улица обрывается; направо уводит Яблочная, налево - Вишнёвая. Вниз - к лесу, к реке, невидимой за лесом, проезда нет: косогор распахан под огороды.

- Ма, сколько можно? - дочь ёрзает. - Какая мельница? Одни огородники.

- Нам туда, - Вера вглядывается в лесные макушки. - Я же рассказывала!

- Ага! - дочь хмыкает. - Как полоумная тётя Нина бесов ловила?

­- Почему полоумная? - Вера едва ли слушает дочь. - Мы вместе…

К дому на перекрёстке подруливает автомобиль. Сам дом удивляет старой архитектурой: из-за высокого забора виднеется трехскатная крыша, бревенчатый фронтон с балконом, наличники в резьбе, как в кружевах. Чудной, диковинный, пришелец из другого мира.

- Побегу, спрошу, - Вера спешит перехватить хозяев, пока автомобиль не проглотили ворота.

- У кого? - дочь опускает окно. - Ма, ты куда?

- Здравствуйте, - Вера кивает водителю в солнцезащитных очках. - Раньше в низине мельница стояла. Не знаете, как туда проехать?

Водитель, остановив на Вере чёрные кругляшки очков, молчит. Наконец, тонкая, загорелая рука снимает очки.

- Улица же Мельничная? - Вера вглядывается в молодое, загорелое лицо - узкие скулы, насмешливые губы, тёмные глаза - «цыганские», называла их баба Серафима.

Загорелое лицо тоже рассматривает Веру.

- Рухнула мельница. А мельника моргулютки уволокли, - белые зубы открываются в улыбке. - Что, внучка, не забыла сказки бабушки Серафимы?

Из машины выпрыгивает девица: длинноногая, не старше Вериной дочери. В русых волосах пойманной рыбкой блестит гребень. Вера отступает, в голове шелестит голос бабы Серафимы: «Перехитрила Марьяша и мельника, и самого водяного чёрта!»

Калитка на воротах скрипит, из неё вымахивает чёрный пёс и тыкается мордой в подставленную девицей ладонь.

- Гляди-ка, Лукич, Серафимина внучка пожаловала. Правнучка, то есть, - девица треплет псину за бок.

Вера глаз не отрывает от красивого, юного лица - именно таким она запомнила его по той единственной фотографии, где сёстры гимназистки Марьяша и Серафима - такие серьёзные, похожие, в одинаковых соломенных шляпках, форменных платьях из камлота, кружевных воротничках - сидят рядышком и держатся за руки.

- Ну, заходи в гости, - Марья чуть насмешливо кланается.

- Спасибо… - Вера оглядывается на свою машину, - я только дочери скажу…

- Не суетись, она ничего не видит, - Марья распахивает ворота.

- Как, то есть? - Вера опять оглядывается на дочь за тонированными стёклами.

- Как? - Марьины брови взлетают вверх. - Не из той муки сделана.

Девица снова садится за руль, и Вера вслед за машиной заходит в ворота. Пространство за воротами не напоминает ей ни крестьянский двор, ни дачный участок. Вера оказывается на лугу - нет, в саду или в парке. От ворот к дому ведёт аллея, обсаженная розами. И сам дом…

- Не тот… - Вилла, нет; терем или дворец… Она не знает слова. Огромный дом с  мансардой, колоннами, галереями, флигелями, балюстрадой балкона, и бог весть с чем ещё.

Чёрная псина со всех лап бросается к дому. Марья тоже оборачивается и поднимает руку в приветствии.

- А мельницу зачем искала?

Вера мнётся, молчит. Если б она сама понимала?

- Красивая...

- Ясно, - Марья бросает на Веру хитрый взгляд. - Тогда идём, крестница, познакомлю тебя с крёстным.

- С кем? - Вера следит за взглядом Марьиных глаз.

На балконе она видит мужчину, рослого, молодого. Вальяжно облокотясь о перила, он наблюдает за их приближением. Между пальцев дымится сигара.

- С кем, с кем! - Марья, задорно хохотнув, легонько пихает Веру локтем. - Забыла с кем живу? С чёртом!

Полуобернувшись к воротам, она щёлкает пальцами, и, повинуясь, ворота закрываются.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 13. Оценка: 4,23 из 5)
Загрузка...