Указателя нет

 

Мох приглушал их шаги, кожа помятых сапог потемнела от влаги. Над головами темные ветви вязали тугие узлы, их масляные, упругие листья поблескивали в тумане. Терпко пахло эфиром и мокрым торфом.

— У старенькой красавицы четыре мужа было... — напевал под нос Андрей, горбясь под тяжестью рюкзака за спиной.  Его спутница шла впереди, обрубки ее рук безжизненно покачивались из стороны в сторону, словно высушенные калиной змеи. Жужжали, облепляя их темной хитиновой корочкой, болотные мухи.  — Каменная, статная, бросила мужей... Сара, ты в порядке?

— Да, не отвлекайся.

«А по виду не скажешь», — подумал про себя Андрей, но в который раз промолчал. Лишь перехватил лямки поудобней, да крепче сжал зубы, когда нога зацепилась за какой-то корешок. Их спутник шел позади, сдерживая болото и не давая ему поглотить незваных гостей. Скармливал ему то, что согласилась отдать Сара. Вкусную, астральную плоть. Руки творца. Андрея передернуло.

«Кто может жить в подобных краях?»

Стоило подумать, что дом воздвигают под стать его хозяйке, как под ногу вновь что-то попало. Оступившись, Андрей судорожно замахал руками, подался назад и утопил сапог в болотной жиже. Мухи зажужжали громче, до покрасневшего носа донесся сладковатый запах тухлых яиц. «Как леший в горелку нассал», любила говаривать его тетка, возвращаясь с болота. Сразу стало тоскливо.

Его спутница остановилась, нетерпеливо поведя плечами. Руки-плети закачались, несколько точек, недовольно загудев, слетело с насиженного места и закружило рядом.

— Ты прекратил петь.

Андрей хотел пошутить, что не у него одного в этой забытой детьми дыре был рот, но передумал. Во первых, не хотелось даже думать, что пел бы вместо него Роджер, прикрывающий сейчас их спины.  Во вторых, запах можно и перетерпеть, а вот новые руки отрастить было не так уж и просто. Или язык, к примеру. Становиться прикормом совсем не хотелось. Откашлявшись, он продолжил, не обращая внимания на хлюпанье в сапоге:

Каменная, статная, королева знатная,

Бросила, измучила, четырех мужей;

В золото одетая, серебром распятая,

Под зыбучей ивушкой, ждет теперь вестей.

Кости пересчитаны, голова повязана,

Алой лентой горлышко промочили ей;

Сколько бедной девице

Под колючей ивушкой

Плакать о прощении

На исходе дней?

— Я помню, как они сочиняли эту песенку. — Андрей поравнялся со спутницей, вглядываясь в покрывающий землю туман. Горло уже немного першило, куплеты, повторявшиеся по шестому кругу, набили оскомину. – Дети уже не расскажут, но сказка такая была. Давняя, страшная история, полная крови. Обитателям этих мест она бы точно понравилась.

Сара мечтательно улыбнулась. Первый раз с того момента, как они ступили на зыбкую почву болот и в целом один из немногих за все время их с Андреем знакомства. Улыбка была похожа на треснувший гипс, и Андрею стало жутко.

— Я тоже помню. Не песню - саму историю.

Андрей протянул руку и схватил одну из мух, сжав ее в кулаке, как спелую ягоду. Смятые крылышки защекотали тонкую кожу.

Его накрыла тяжкая, болотная тоска, смешавшись с предчувствием того, что дальше будет только хуже. Улыбка Сары никогда не предвещала хороший ночлег или теплый прием гостеприимных хозяев. Скорее она говорила о том, что вино отравлено, сыр покрыт мышиным помётом, а за спиной у радушной хозяйки ее добродушный муж-хохотун натачивает вилы, от усердия сведя глаза к переносице. Эй, постойте, а кто это так протяжно воет у вас на заднем дворе?

И при этом она всегда была готова помочь.

Андрей вздохнул, чуть разжав пальцы.  Муха, гудя от усердия, выбралась из плена и с громким жужжанием взмыла в сырой воздух.

«Ты права, тетушка. - подумал Андрей, -  Не пройдет и дня, как леший вылезет из своего старого дупла и пойдет искать горелку по размеру.»

Он переступил через очередную корягу и прочистил горло, готовясь к следующему куплету.

Стоит ли упоминать, что предчувствие его не обмануло.

 

Шейла ползла вперед, поглощенная ужасом.  Стены вибрировали от присутствия того, что гналось за ней сквозь коридор.  Тихо поскуливая, она пролезала сквозь пластик и металл, что когда-то служили начинкой стен, а теперь перекрывали собой и без того узкий проход. Аварийные лампы, установленные под потолком, щерились выбитым стеклом, и Шейла двигалась во тьме, опираясь только на чувство страха. Трубы, не пострадавшие от давления и времени, плотоядно жужжали, проснувшись после долгой зимы. Шейла почувствовала, как вибрация проходит по ее позвоночнику, и крепче сцепила зубы, чтобы случайно не прикусить себе язык.

«Если есть хоть какие-то боги, помогите мне выбраться отсюда живой...»

Рядом захныкал ребенок.  Шейла замерла лишь на мгновение, прежде чем продолжить ползти вперед. Не поворачивая головы, шевеля губами, напевая себе под нос песенку из дремучего детства, заглушая звуки. Алой лентой горлышко промочили ей...

Она делала это безнадежно. Знала - пройдет немного времени, и к тонкому девичьему плачу присоединится не один и не два - они будут кричать, звать ее в пугающей темноте, и страх их будет оседать на ней тонкой паутиной, щекотать слепые глаза - не за себя боимся, хорошая, не за свое сердечко плачем, не мы вот-вот зависнем и оборвемся, на радость мраку и пустоте, и ой не наши косточки застучат по бетону, когда придет час, ой, не наши...

Не ваши, родные. Ваших уже нет, их смешали с пылью старухи-тени, когда приходили забирать своих детей. Ничего, не страшно, не плачьте - все уйдем, истончимся седым волосом, залепечем как в далеком-предалеком, не с нами случившемся детстве...

Только не сейчас. Ты, Боб-книгочей, и ты, смешная Изида, и ты, Том-коловрат, вращатель солнечного круга. Постойте, не спешите, дайте мне немного отдышаться перед прыжком, это всегда страшно, когда зависаешь над пропастью, а в спину толкает ветер - кажется, что любой друг обернется нелюдью, дотронется теплой ладонью до лопаток - пока, хорошая, и здравствуй.

Да только кто друг ей?

Если сосредоточиться, успокоить бушующее сердце, можно что-то вспомнить. Шейла помнит сладкий запах мака, горький - толченой полыни. Помнит темный блеск мышьяка, помнит хруст лапок скорпиона на зубах. Помнит, как сползались гадюки для последней службы и как умывалась молоком под взглядом острого месяца.

Помнит дигоксин, анальгин, хруст серебрянных блистеров, тонкие полосочки фольги, сминаемой в спешке. Помнит запах горелого картона, сладость и стыд, и, почему-то - вкусную корочку жаренной дичи, пряную от горелых трав.

Не помнит себя, и почему плачут тени. Бежит, обуреваемая ужасом, отмахиваясь от криков и плача, аварийные лампы разбиты, их стекло под ее ступнями, в её ладонях, и некому вкрутить новые, никто не заставит ее видеть грех в темноте.

Она вскрикнула, когда сзади раздался грохот, и закрыла голову руками, спасаясь от посыпавшихся на нее бетонных осколков. Ноги стали ватными, желудок болезненно скрутило, но расставаться было не с чем, остатки еды давно покинули ее. Промелькнула робкая мысль, что, может быть, стоит забиться в угол в спасительной темноте, неопознанной и тихой, но сзади что-то заурчало, и она рванула вперед прежде, чем успела осознать, что происходит.

— Эй, Шейла, — захохотали над самым ухом, тугие руки обвили поясницу, что-то мертвое, склизкое прижалось к ее оголенной спине. — Как себя чувствуешь?

Она закричала.

Кто-нибудь, включите свет.

 

Святую Джуд они встретили, когда шли на запад. Задолго до того, как стрелка их жизни потянулась к болотным топям, перед тем, как Сара лишилась своих прекрасных рук.

Андрей был уверен, что на западе не найдешь ничего хорошего -  слишком много машин, слишком мало людей.  Воздух был мутным от гари - озера, полные черной смерти, горели несколько лет, в этих краях старались не жить, говорили хрипло, словно в глотку набили пороха, никого не жалели. Андрей не любил нефть, он видел ее достаточно, пока скитался по родине, и ее темное зеркало было единственным, к чему он не хотел возвращаться.

Они пересекали очередное поле, когда солнце коснулось острой кромки горизонта. Алый свет впитал в себя горький дым горящих озер, и на мгновенье их огненная поверхность показалась Андрею хвостом догорающего заката. На языке заворочались тяжелые слова, помимо воли пытаясь сложиться во что-то большее, но он проглотил их прежде, чем окрепшая рифма пробилась на волю. Слова пусты, и воля пуста, пуста душа его под надежной защитой костей. Стихам не место там, где нет живых, и потому Андрей не пел. Он шел, преодолевая милю за милей, пересек континент, и все слова, что когда-то звенели в нем, потускнели и истерлись, но он не скучал по ним. Он скучал по людям, по огоньку за целыми окнами и теплу родного леса. Но чем были его чувства по сравнению с широкой ладонью Сенокоса?

Пустотой.

Привал решили устроить у дорожной автозаправки, отойдя на большое расстояние от последнего нефтяного пятна. Разложили вещи, походными топорами разломали деревянную скамейку, каким-то чудом уцелевшую у входа в магазин сувениров. Развели костер. Еж в голубой майке, являвшийся когда-то талисманом сети, укоризненно смотрел на них с проржавевшей вывески.

Андрей вытряхнул из сумки консервы, но Сара покачала головой. В руках у нее тускло блеснул револьвер. Андрей с сомнением огляделся.

— В этих краях найти что-то живое...Даже если ты что-нибудь подстрелишь, ты уверенна, что оно того будет стоить? Консервов хватит на неделю пути, да и мы с тобой прекрасно можем обходиться без еды.

Сара пожала плечами, всем видом показывая, что ее это не особо волнует. Они достаточно времени провели вместе, чтобы Андрей заметил мрачную веселость, несвойственную ее тяжелому характеру. Он долго смотрел, как она собирала вещи, пока не сообразил.

— Мы ждем гостей?

Сара кивнула, темные пряди волос качнулись из стороны в сторону. Где-то недалеко каркнула ворона, и Андрей понял, на кого сегодня будет объявлена охота. Печально вздохнул, пряча консервы обратно, на дно глубокого рюкзака. Сара закончила приготовления и скрылась за заправочными колоннами. Прощайте, крылья ночи, тетушка Сара о вас позаботится... Они не нуждались в еде так, как люди, но ее вкус все равно грел по ночам. Андрей подумал, что с радостью променял бы костлявый мешок перьев на добрую порцию подогретой в костре фасоли. Но сегодня их кто-то ждал, а значит, нужна была дичь, чтобы встретить его как подобает - друга ли, врага, джинна коптящих озер. После Сенокоса любая встреча казалась благословлением богов.

Андрей вздохнул и не спеша поднялся с подстилки. Попрыгал, разминая уставшие за день перехода ноги. Нужно было осмотреться, расчистить место еще на одного человека, заглянуть в выбитые окна магазина - вдруг ветер и смерть оставили что-нибудь нетронутым специально для них. Так тоже бывало.

 

Он вспомнил, как сам однажды вышел к такому костру - белые угли, зажаренный заяц, безразличное лицо женщины, сидящей напротив костра. Гипсовая маска в ладонях. В начале он решил, что это труп, безразличная мумия в конце его пути.

Он шел, не имея конечной цели, следуя одному внутреннему компасу. Молчал, приняв обет, пока дети уходили к последней тропинке на север. Вначале по одному, затем семьями и селами, городами. Он слышал голос этого исхода и шел дальше, не сворачивая, упрямо разрезая людской поток.

В какой-то момент компас пропал, и тогда он встретил Роджера - ветер и вода, наглая чайка с клювом, полным камней. Он был самым живучим из них, солью в крови. Если кто-то мухлевал на костях, вгрызался в колючую проволоку, заключал опасный договор, спорил до хрипоты - за его левым плечом всегда стоял Роджер, в тельняшке и с самокруткой в зубах. "Жизнь", говорил он - "всегда кончается раньше войны. Не будь идиотом и успей схватить свой куш до того, как танковые гусеницы раскроят твой череп. Пожми эту руку, Джон. Ты умеешь играть в преферанс?" Джон кивал, и Джон учился, чувствуя, как адреналин захватывает его кровь, а жизнь становится перцем и пряным вином. Роджер любил баловать своих детей.

Андрей шел через горы, держа путь на восток, Роджер ехал в кибитке с последними людьми на север. Он выловил его из толпы, посмеялся: "Сапожник без сапог, молчащий артист, куда идем?" Андрей безразлично пожал плечами, и в этот момент глаза Роджера загорелись, как два уголька, и Андрей почувствовал себя добычей, загнанной в угол.

— Это же прекрасно! Дорога без пути, ветер без колес, Артист без языка! Усталый, отчаявшийся, невозможно пройти мимо, нужно немедленно подать монетку. — Он высунулся из кибитки по пояс, Андрей почувствовал терпкий запах табака и немытых тел. Роджер зашептал, будто было в этом мире хоть что-то, способное разбудить людей в их коротком путешествии к концу. — Давай так: у меня есть дело, требующее твоего участия. Даже несколько дел, но мы с тобой выберем только одно, как велят нам наши дети, ибо известно, что нельзя получить все и сразу. Какое бы ты не выбрал, ты облегчишь мою скромную участь, а я, конечно, взамен тебя немного подлатаю, чтобы ты не растаял весенним снегом в погожий денек. — Он подмигнул ему, старый друг, не раз стоявший с ним у порога. — Смотри ка, я тоже умею в высокий слог. Как думаешь, посочиняю я вирши вместо тебя, раз ты решил принять обет молчания?

Андрей кисло улыбнулся. Кивнул, покрутив в воздухе ладонью - продолжай, старый черт, что ты хочешь мне предложить? Все и так знают, какого сорта стихи ты можешь написать.

Роджер захохотал - беззлобно, будто правда услышал, что подумал про него Андрей. Развернулся, выплюнул сигарету в сизую траву, сказав немного подождать, и вновь нырнул в гущу тел, ворочая их, словно мешки с крупой. В тусклом вечернем свете Андрей разглядел, как он выворачивает карманы какого-то полного мужчины. Тот не пытался ему помешать -  лежал на полу кибитки, раскинув руки в стороны, со взглядом, устремленным в потолок. Не мигал, еле дышал. Как и все остальные, лишь покорно ждал, когда его путь завершится в лучшем из миров. Лошади, как заговоренные, везли последних – никто из людей не смог бы вести машину. Роджер пинал их, бурча что-то себе под нос, и Андрей как-то особенно остро ощущал, сколько отчаяния было в этих ударах - они, державшие дистанцию, сейчас обращались с детьми как со скотом, практически потеряв веру в возможность их возвращения.

— Вот. — Роджер вернулся, протягивая ему несколько вещей. Андрей наклонился ближе.  На широкой ладони лежала пара ржавых монет, желтая зажигалка "Крикет" со сломанным колесиком, комочек пыли, посеревшая жвачка со следами зубов, нитка стеклянных бус. Поколебавшись, Андрей потянулся к зажигалке.

—Прекрасный выбор! — Роджер потряс кулаком со сжатым в нем мусором, после чего запихнул оставшиеся вещи в нагрудный карман. Бусы свесились из него, как потрепанная нить аксельбанта. — Тебя ждет дальняя дорога, прекрасная незнакомка и отпущение грехов. Пыль, грязь, одичавшие звери за счет заведения - ну разве не чудо? — Он повернулся, окидывая вглядом караван. - Сам бы пошел, но уж слишком интересно, чем все закончится. А ты разбудишь одну королевну, ее давно пора выводить из состояния анабиоза, а потом, кто знает, — он похлопал его по плечу, от чего Андрей, ослабленный тишиной, чуть не сложился пополам. — Может, пересечемся еще по ту сторону Сенокоса?

Андрей с сомнением покачал головой. Он знал - да что там, они оба знали - что Коса не примет их род, но переубеждать Роджера не хотел. В конце концов, какая разница, как каждый из них проводил свои дни, если итог был один? Жизнь все равно собиралась закончиться раньше войны.

Он согласился. С благодарностью принял помощь, и Роджер дал ему возможность восстановиться, раздобыв где-то погнутый, старый варган. Вслушиваясь, как музыка течет по жилам, Андрей набирался сил, и лишь груда тел, делившая этой ночью с ним крышу над головой, напоминала о близком конце.

Он вышел к поляне через семь месяцев, как Роджер и говорил - падая от усталости, почтив молчанием последнего, ушедшего за Косу, утонув в собственной пустоте - и потому не поверил, когда в свете ночного костра шевельнулась, стряхивая с себя сон, женщина, принятая им за мертвеца. Спросила, не голоден ли он, не хочет ли присоединиться, и не расскажет ли, что произошло, пока она спала...

Конечно, Андрей рассказал.

Саре вообще было трудно отказать.

 

Они сидели у костра. Воронья тушка покоилась на углях, укрытая найденной Андреем травой. Над ней вился горький дымок. Гость, подрагивая, вился у края костра, пытаясь дотронуться до горелой плоти. Андрей с интересом наблюдал, как сворачивается в тугой узел урчащий туман, и множество маленьких ножек скребет по сухой земле, вырывая - что? Ямку? Место для трапезы? Андрей предполагал, что второе. Сара молчала, смотрела прямо перед собой - словно  не она недавно вернулась с добычей, не она предвкушала скорую встречу, означавшую конец их долгих поисков. Гость подался вперед, накрыл собой вороний труп и быстро перетащил его в ямку. Замер, тревожно колышась и не решаясь наброситься на еду. Андрей помимо воли улыбнулся.

— Не волнуйся, она вся твоя. Мы уже поели. — туман замер в сомнении, а потом, если Андрей правильно угадывал его движения, повернулся к Саре. Та согласно кивнула, и гость, утробно заурчав, набросился на добычу. Андрей засвистел, отворачиваясь в сторону, чтобы не слышать чавкающих звуков. Живо представилось, что человеческую плоть эти маленькие лапки разрывали с не меньшей ловкостью, чем сухое тело вороны. Думать об этом не хотелось.

Костер догорел, гость закончил с ужином и спрятал короткие лапки обратно в туман. Сара моргнула, выходя из глубокой задумчивости, и наклонилась вперед.

— Мы искали тебя долгое время. Хотим вернуть обратно наших детей – и ты нам в этом должна помочь.

—Конечно, моя дорогая. — туман шевельнулся, а Андрей дернулся, услышав кокетливый женский голос. Почему-то от этого тумана он ожидал глубокого и чистого тембра.  — Что ты хочешь узнать?

— Как тебя зовут? — спросил Андрей, чтобы с чего-то начать. Первым его вопросом было «Что ты такое?», но Сара выглядела так, будто прекрасно знала, что за создание пришло к их костру. За все предыдущее время, что они его искали, Андрей слышал лишь обрывки информации, но решил, что любопытство может подождать.

Существо из тумана хохотнуло, расправляясь, и Андрей впервые заметил, как похож на человеческий силуэт его мутный изгиб.

—Зовите меня Святая Джуд, ребятишки. — туман повернулся к Андрею, и он всмотрелся внимательней: расплывчатый контур отказывался принимать форму, выхватывал из своих глубин чьи-то черты, словно похваляясь перед ним. Вот нос с горбинкой; ямочка на подбородке, плаксиво поджатые губы; глаза, бездумно глядящие на него из-под спутанной челки, один зрачок ровный, другой весело гуляет по кругу; аккуратное ушко, выросшее на лбу; пухлые щечки. Губы извиваются, стараясь сложиться в улыбку, в то время как голос доносится издалека, хорошо запрятанный в туманную шаль. — Надеюсь, вы не думаете, что я соберусь помогать вам просто так?

Андрей поморщился - в воздухе повис стойкий запах разложения.

 

Он не знал, почему все ушли. Он видел исход, видел горящие глаза и как сильные бросали слабых, чтобы добраться до цели. Он знал, где находилась точка Сенокоса - вихрь далеко в горах, что звал к себе всех, до кого мог дотянуться, но не знал, почему все шли на его зов. Что обещал он им, чем прельщал в последний путь? К нему шли богатые и хромые, хмурые и талантливые, властолюбивые, алчные, невинные - он видел, как стекленели их глаза, когда они пускали в его сердце, но что, что открывало эти двери?

Святая Джуд не знала тоже. Она жила, до Сенокоса, как и многие из них, прячась в самых дальних уголках сознания. Но если были те, кто существовал, чтобы ловить в шаге от пропасти, то Джуд медленно сводила с ума, подталкивала в нужный момент, поощряла, ругала и плакалась, взращивая в чужих душах частицу себя. Когда зов первый раз разнесся над миром, она жила в девушке, нежной, как летний вереск. Ее дом был далек от городов, деревня не насчитывала и ста человек.  Днем девушка ходила в поле, помогать на работах, нянчила сестер, выводила скотину на водопой. Ночью травила соседей и родных, говорила со змеями, поклонялась хлевному богу.

Утром краснела, как маков цвет, и одергивала юбку, стряхивая с нее полозов и слепней. Она помогала в местной больнице, и пропадали опиаты, пропадали антибиотики, и рано или поздно ее усыпили бы по закону страны, но пришел зов. Девушка пошла, вместе с ней пошла Джуд.

— И ничего не смогла. — Святая Джуд обиженно нахмурилась, скрестив прозрачные руки на груди. Бородавка томным айсбергом проплыла по молочной белизне ее лица. — Сенокос меня не пустил. Они выдавили меня, как какой-то гной, и я даже не смогла подойти к Косе, чтобы взглянуть на нее, но, знаете, что? —Джуд плотоядно улыбнулась, и Андрей поморщился. — Связь осталась. Я все еще чувствую эту девчонку, а она, несомненно, чувствует меня. Да, их отрезало от нас, и мы не можем преодолеть Сенокос - но я чувствую, как эта стерва бьется там в страхе и агонии, и, дети мои свидетели, я этому очень рада.

Андрей почувствовал на себе взгляд Сары, и вновь пожал плечами. Они все это ощущали - как мантра леденящего спокойствия сменилась криком агонии, и мир затрясло, когда последний из рода людского оказался за Косой.

Андрей был уверен, что его все еще трясет.

Сара холодно посмотрела на Джуд.

— Ты говоришь, что вы связаны. Есть способ выйти с ней на контакт?

Джуд зашевелилась, словно ей предложили что-то на редкость непристойное.

— Возможно, но только возможно, я что-то такое знаю, но, как я уже сказала…С чего вы решили, что я буду помогать вам просто так? Мерзавка сбежала, но пусть она лучше сгниет в той дыре, куда ее потянула собственная тупость, чем достанется вам. Одной моей энергии не хватит для перехода, но если вы будете учувствовать, я должна точно знать, что ее плоть - моя. Я сожру её, когда…

— Нет.

Джуд удивленно замолчала, не ожидая, что ее перебьют. Раздалось низкое рычание, и из тумана высунулись сотни маленьких острых лапок, яростно вгрызаясь к землю.

— Что значит, нет?!

Сара ответила, спокойно и обстоятельно, наблюдая, как бледнеет Святая Джуд, пряча коготки в сизом тумане. Андрей почувствовал удовольствие, видя, как тяжелые слова его спутницы сбивают с Джуд всю спесь, и тут же укорил себя за это - их не так то уж много осталось в этом мире, чтобы разбрасываться презрением.

Но немного приятно все же было. Андрей никогда не любил тех, кто толкает детей в пропасть.

Джуд обиженно свернулась, спрятав голову в петле, и сообщила, что так или иначе слишком устала, чтобы передвигаться на большие расстояния. Сара спокойно ответила, что знает, как это исправить, и попросила побольше рассказать о месте, в которое они направятся.

Джуд рассказала, и так они отправились на болото.

 

Роджер хохотал. Он смеялся как одержимый, покачиваясь из стороны в сторону, и, казалось, в любой момент был готов скатиться с пня, на котором сидел. Пустые рукава клетчатой рубашки, висящей у него на плечах, мотало из стороны в сторону, как флаги на ветру. Ему оставалось только начать перебирать ногами в сизых валенках, держась за живот, и ненависть Сары можно было бы потрогать руками. Под холмом, на котором его нашли, неспешным молоком тек утренний туман, скрывая от их глаз верхушки темных сосен.

— И вот до чего вы в итоге договорились? Решили всех спасти? Как мне это нравится, вы действительно этого хотите, о духи, сколько благородства в вашем дыхании! Но, постойте, я что-то путаю, благородство - это ведь к Гансу, а Ганс давно сдох, его раздавили у перевала, Андрюша, верно? Верно я говорю, мой маленький словоблудливый друг?

— Ты собираешься нам помогать или так и будешь зубоскалить? —рявкнула Сара, попытавшись схватить Роджера за рубашку. Тот увернулся плавным движением и залился смехом пуще прежнего. Сосуд, в которой они запрятали Святую Джуд, мелко затрясся - похоже, ей доставляло удовольствие слышать, как оскорбляют ее непрошенных попутчиков. Роджер бросил короткий взгляд на бутылку, но Андрей сразу же убрал ее обратно в сумку, показывая - этот подарок был не для него. Джуд исправно указывала им направление, пока они шли с запада, и должна была еще пригодиться в будущем.

 

— Нет, что вы, я обязательно вам помогу. — Роджер глянул на Андрея, и не было веселости в этом взгляде — Ведь я уже знаю, что у вас за это попросить... — он осекся, словно в горло ему залетела мошка, и вновь захохотал, взмахнув руками. — Но это надо ведь, спасители человечества!

Андрей не злился. Он знал точно: прилив бодрости скоро закончится, и Роджер вновь станет безразличным и сухим. Таким, каким он встретил их у подножия холма, каким сделала его Коса, у дуги которой Роджер провел слишком много времени. Андрей чувствовал это, как чайки чувствуют шторм: внутри у Роджера бесновалась стихия, и нужно было лишь подгадать, чтобы не угодить под ее гребень. Вот и сейчас - чем дольше смеялся он, захлестывая тишину, тем серее становилось лицо его и суше взгляд белых глаз. Они все тускнели - не с кем было делиться, не с кем было разделять, и хранить тоже было нечего - кому нужны были их дары? Даже у Роджера был предел.

— На входе придется оставить что-то, в качестве прикорма. Это древний лес, у него свои хранители, и они слишком сильны, чтобы обращать внимание на детей. А вот наше присутствие им не понравится. Не верещи, старушка Джуд, ты встанешь поперек горла любому, кто захочет тобой перекусить. — Роджер уже во всю копался в их вещах, зажав сосуд с туманом под мышкой. Глаза его азартно блестели. — Чудотворный голос Артиста мы несомненно задействуем позже, а это значит, — тут он вновь коротко хохотнул, словно с каждой минутой этот день нравился ему все больше. — Значит, что честь успокаивать их гнев достанется тебе, Сара? Как думаешь, можем мы, так сказать, оставить часть тебя у входа в это райское местечко?

 

Сара вздохнула.

— Роджер, мы и так мертвы. Я знаю, что сулит мне эта попытка, и, думаю, ты прекрасно знаешь, что выпадет на твою долю, если ты согласишься учувствовать. Ты единственный, кто смог хоть сколько-то продержаться у границы, единственный, кто заглядывал внутрь. Ты знаешь, что нас там ждет - так к чему этот балаган?

То ли тусклое осеннее солнце скрылось в облаках, то ли честность Сары его действительно задела - Роджер изменился, и его широкая улыбка тут же стала похожа на неаккуратно сшитую маску. Андрей в очередной раз удивился, насколько же несуразно они все были слеплены, словно куклы в руках у рассеянного мастера. Вроде бы четкие линии, но упадет не так свет, и можно опускать занавес - после такого представления никто не сможет спать по ночам.

— Знаю, милая. Да только вы все тут сойдете с ума от ожидания, если я изредка не буду шевелить ваш гордый муравейник. И кстати, если уж речь зашла о жертвах и прочей метафизической чепухе, - его интонации не изменились, но Андрей почувствовал, как тихо касается гальки уставшая волна. — Артист, отойдем на пару слов?

Они договорились - быстро и буднично, обменялись вещами, расчертили путь. В глубокой топи болот находился алтарь Святой Джуд. Порос мхом и ряской, ждал, когда вернется хозяйка из дальних странствий, принесет очередную дочку, насытит холодный камень, и не ведал, что не будет больше дочерей у этой земли. От него тонкой ниткой тянулась связь Джуд с последней, в чьем теле растила она себя - и никто, ни Андрей, ни Роджер не слышали о чем-то подобном. Святая Джуд, при всей низости ее существования, была единственной, кто имел такую связь.

Сара на это лишь пожимала плечами: как никто другой она знала, что человек в отчаянной ситуации всегда обращался к темной стороне себя. Так отращивались зубы и покрывалась шипами нежная кожа спины - появлялся шанс на выживание.

Появлялась надежда, а ей алтари были не нужны.

 

Песенка про иву то затихала, то вновь возвращалась, приводя в сознание. Шейла ползла, и битое стекло шуршало под ее ногами, как осколки ярмарочных игрушек. По спине расползался большой, в локоть длиной, синяк. Его мерно покрывало что-то склизкое, холодя кожу и принося временный покой. Скоро шок должен был пройти, и тогда она повалилась бы на пол, рыдая от боли, не способная сделать больше не шага. Но сейчас голова была чиста, и мысли, как никогда звонкие, заставляли тело работать, гнали его вперед. Туда, - она это чувствовала всем своим существом, наконец получив эту возможность обратно, как редчайший дар - где еще ждали. Поэтому она ползла, постоянно повторяя, чтобы реальность вновь не расползлась перед ее глазами:

«Меня зовут Шейла, мне меньше тридцати. Несколько лет моей жизни прошли в месте, в котором нет времени, в коридоре, по которому я сейчас ползу, за дверью, в которую я вошла, ища покой. За мной что-то гналось, и я размазала это что-то по стене, и вся я теперь - в его останках, они покрывают мою спину, и ноги, и живот. Я знаю, что это не конец, потому что они следуют за мной, они скоро меня настигнут. Почему я здесь?».

«Меня зовут Шейла, и я люблю своих родителей, и младшую сестренку Изиду, и Тома, мельника, вращателя лопастей, и краснощекого Боба, который умеет стоять на голове. Я люблю их всем сердцем, каждой своей частицей, и готова отдать жизнь за то, чтобы они продолжали улыбаться.»

«Я их отравила».

Тут мысли спотыкаются, пытаются обогнуть болезненный участок, но Шейла гонит их вперед, раз за разом проходя через стыд и отчаяние, прогоняя себя под ними, как под палками.

«Я воровала лекарства в больнице, в которой мыла полы, и скармливала их семье. Я ходила в лес, искала темные травы, молола их в порошок, и давала им вдыхать, пока они спят. Я любила змей и сцеживала их яд, чтобы потом умыть им свою сестру.»

Она думает об этом, и тело вновь сотрясает плач, и тогда она начинает говорить об этом вслух, чтобы не остановиться.

— Меня зовут Шейла, и я смеялась, когда они умирали.

— Я смеялась.

«Это была не ты».

 

Она останавливается так резко, что ноги немедленно сводит судорогой. Она падает, испугавшись, и думает, что ее вновь настигли, но голос раздается в ее голове, от него веет теплом и заботой, и мокрые руки не обхватывают ее талию. Тогда она начинает реветь - в голос, взахлеб, как ревела в далеком детстве, когда расшибала коленку, и обязательно находился кто-нибудь, кто дул на ранку, и все проходило. Она плачет, сотрясаясь всем телом, а мягкий голос успокаивает ее, и ей уже слышится нежный запах заботливых рук, она чувствует, как ее тянут вперед, туда, где еще раз можно будет увидеть солнечный свет, как сзади раздается грохот и в привычной вибрации оживают трубы, выбивая барабанную дробь по ее позвоночнику. Детская песенка обрывается на середине куплета.

«Беги!», — внезапно звонко раздается в ее голове, мягкая дымка исчезает, и она бежит.

Этот раз отличается от остальных. Они что-то поняли, и уже не одна тень стремится за ней не узкому коридору. Пару раз она слышит их смех совсем рядом с собой, и из последний сил вырывается вперед.

С непривычки свет ослепляет.

Ее ждут. Она видит силуэт той, что говорила с ней в голове, она стоит посреди прохода, ее руки покачиваются маятником, словно не имеют силы, по бокам от нее стоят еще двое, их не разобрать, но она знает, что один из них кричал "Беги!". Та, что стоит посередине, зовет ее к себе. Кто это? Ее мать?

«Нет, свою мать я убила.».

Она замечает, что в самом углу проема, залитого светом, неотличима от коридорной тьмы, свернулась еще одна - и от одного ее вида хочется кричать, потому что вот он, ее главный грех. Кто-то зажег аварийный свет, и теперь ей не отвертеться, потому что это она их убила, она, сама, своими руками, и ...

Шейла спотыкается, теряет равновесие и падает, едва не насадив шею на торчащий обрубок трубы. Она слышит, как что-то кричит паренек, тот, что говорил ей бежать, и не успевает среагировать, как на нее набрасываются сзади.

Один из силуэтов отделяется от остальных и проносится вперед, словно просочившись сквозь какую-то невидимую преграду. Шейлу обдает жаром и холодом, сердце начинает стучать как сумасшедшее, а существа сзади истошно вопят, отпуская ее ноги. Сознание отключается, угасающим рассудком она слышит, как кричат чайки, чей-то голос шепчет ей на ухо – «Слушай Артиста», и она заставляет себя повернуть голову - туда, где стоят двое и ее грех, свернувшийся у полоски тьмы. Окружающий мир почему-то пахнет морем, усталость побеждает, и все, на что ее хватает - это держать веки открытыми.

«Слушай Артиста».

Андрей начинает петь.

 

Сара стояла у прохода, слушая, как мерно стучит дождь по гладкому своду пещеры. За ее спиной, у выхода, Андрей аккуратно укладывал на землю девушку, вырванную ими из другого мира. Сара чувствовала, как неровно бьется ее сердце. Чужой предел она ощущала, как тонкую корку льда под ногами - и ребенок, которого они вытащили из под Косы, пошел тонкой паутинкой трещин, вот-вот готовый разбиться от чувства вины. Сара с сожалением поджала губы и вдавила в глиняный пол один из черепков от разбившегося кувшина. Джуд нужно было обезвредить сразу, когда еще была такая возможность, но они пожалели ее, и в итоге Роджера жалеть было поздно. Она знала, какую роль он оставил для себя, но не хотела, чтобы Джуд оскверняла его поступок.

Редкий случай, когда Роджер решил сделать что-то не ради собственной выгоды.

Сзади неслышно подошел Андрей. Его взгляд был потерянным и усталым. Он посмотрел на ее руки, бессильно висевшие по бокам.

— Болят?

Сара покачала головой.

— Они восстановятся, рано или поздно. Не худшая плата за вход в подобное место. — она улыбнулась, желая немного его взбодрить. — По крайней мере, мне не пришлось петь.

Андрей подавил смешок, проведя по потрескавшимся губам рукавом.

— Роджер оставил мне карты, сказал, что если кто-нибудь из них вернется, я должен заново научить их играть.

— Я неплохо играю в червы.

— Ты?!

— Он как-то рассказ мне правила во время войны. Очень эмоциональная игра.

Андрей восхищенно покачал головой. Стоило воскрешать Роджера хотя бы для того, чтобы узнать, как он убедил неприступную Сару взять в руки промасленный картон.

Он поднял взгляд к мембране, служившей когда-то алтарем Джуд, а сейчас связывавшей мир за Косой с их домом.

Из темноты к нему навстречу потянулись робкие мысли детей, осознавших Сару, и желавших вернуться обратно.

Его последняя песня была надрывной, как весь их усталый мир.

— Ты их видишь?

Сара прикрыла глаза, пропуская через себя темноту. Множество огней загоралось по ту сторону, начиная тяжелый путь домой.

Она улыбнулась, спокойно кивнула и направилась к приходившей в себя девушке.

— Никогда не переставала.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 10. Оценка: 3,40 из 5)
Загрузка...