Твой ход, Моргана

 

Я закусил губу, когда женщина устроилась на скрипучем диванчике, сладострастно взглянула на свои ноги и сказала, что у нее украли «голографическую саламандру».

Вообще-то, мой профиль это любвеобильные мужья и неверные жены, здесь моей магии достаточно, какую бы «мглу» они не выставляли. Я достал сигарету и распахнул окно, с реки тянуло морозом и сыростью, слышался привычный мат рыбаков, выгружавших улов. Чиркнул спичкой, затянулся и поморщился, табак вмиг отсырел.

- Открыли справочник наугад? – спросил я и уселся на стол.

- Какая разница? – усмехнулась она. – Монета у меня полновесная… хотя можете отказаться.

Я вспомнил про неоплаченные счета, колченогий диван, да и зима в этом году обещала быть стылой, в магазинчике у Бобра приглянулось теплое пальто, сидело на мне, как влитое… картина на стене изрядно мозолила глаза, огненный фейерверк художнику явно не удался.

- Как-то слышал, что фигуркой уже владеет Хромой Акробат… всегда думал, что экземпляр единственный.

- Кто-то над ним здорово пошутил, заставив отсыпать целую лодку монет. Без моей «саламандры» его игра, всего лишь, пустышка.

- Уверены, что у вас она подлинная? – я постарался не смотреть на ее ляжки.

- К фальшивкам у меня отвращение, - женщина глянула на картину и облизнула сочные губы.

- Нужно побывать в доме… Собака всегда оставляет запах, - я вдавил сигарету в пепельницу и вспомнил про поллитровку  в шкафчике.

- Приходите завтра к двенадцати… Велю достать к обеду пару бутылочек «ведьминого молочка»… Неужели от «вавилонской браги» у вас не трещит голова? – она похотливо прищурилась и принялась рыться в сумочке.

- Пока помогает компресс… Вымачиваю тряпку в родниковой воде, а воду набираю в ночь накануне Оргии девственниц, - ухмыльнулся я.

 

 

*                      *                      *

 

В шкатулке из «авалонского дерева» лежали несколько мотков шерстяных ниток, золотая брошь, напоминающая какую-то птицу, прозрачный пакетик с порошком, карточная колода и гусиное перо.

Я вытряхнул содержимое на стол и осторожно взял пакетик двумя пальцами.

- Цвет близок к изумрудному, однородный, без запаха… «Фудзивара Корэмото»? – спросил я.

- Всего лишь вызывает страх смерти, - усмехнулась хозяйка, стоя у окна, на улице садовник неспешно вычищал парковую аллею от утреннего снега.

- Не слишком надежное место… Удивляюсь, как безделушку не украли раньше.

- Пытались, - Хельма царапнула ногтем по стеклу. – За последний месяц повар выбросил в реку троих мертвецов… Почему-то в эти ночи всегда шел дождь.

- Забавно, - сказал я и достал сигарету.

- Трупы чернели быстро, и еще волдыри на коже из которых сочился гной… - она подошла к столу и принялась крутить в руках гусиное перо. - Я старалась на покойников не смотреть… Повар всегда выбрасывал свой плащ и перчатки в воду, вслед за мертвяками… Только вот рыбу на завтрак есть было невозможно, соль на зубах хрустела, а от поваренка несло перегаром.

Я пальцами сделал знак, выдернул из колоды карту и скривился. Хельма заглянула через плечо.

- Ерунда… Если бы монах был с веревкой на шее, или… - улыбнулась и глянула сквозь меня. - А так, всего лишь дорога.

- Кого-нибудь, подозреваете? – я чиркнул зажигалкой, хотелось выпить, кто-то обещал поставить  «ведьмино молочко».

Хельма порылась на столе и протянула исписанный листок. Глянул на размашистый почерк и ухмыльнулся.

 

*                      *                      *

 

«Хвост» за собой я приметил через квартал… наклонился завязать шнурок и  обернулся. Мужик в заношенном черном пальто суетливо ткнулся в витрину, там за стеклом изрыгали пламя крошечные восточные дракончики, подвешенные на шерстяных нитках. В «забегаловке» я попросил «елисейского пива». Мой провожатый шмыгнул следом, отряхнул с рукава снег и плюхнулся возле самых дверей, помаячив официанту, ему принесли «сучьей пучеглазки». Я сделал глоток и пошарил в кармане, вспомнил, что туфли у женщины на картине с рубиновыми пряжками. Мужик стянул облезлую шапку и свесил над кружкой белобрысую голову, мне показалось, что волосы у него крашенные. Он жадно отпил половину, бросив в рот пару сухариков, и развалился на стуле. К нему тут же подсел прыщавый юнец, гладил белобрысого по коленке и что-то шептал на ухо. Я положил на стол несколько медяков, дверь за спиной гнусно звякнула колокольчиком, «хвост» зло шикнул на хлопчика, судорожно сделал еще глоток и нахлобучил шапку.

Я заскочил в арку, нырнув в клочковатый туман, и огрызком трубы разбил над собой фонарь. Вжался в сырую липкую стену, замерз и достал из кармана упаковку «шалого». Белобрысый почти бежал, боясь меня потерять. Он как-то мутно посмотрел мне в глаза и хлюпнул носом. Я разжал ладонь и швырнул порошок в желтушное  изможденное  лицо, буркнув… Сидзуми Сикибу… Из мрака я вновь на дорогу мрака вступаю…

Мужик как-то сразу закатил глаза и скрючился, завалился набок и все никак не мог утереть слюни, что-то искал на снегу.

Я усмехнулся, мне и самому недавно пришлось нанюхаться «Сидзуми»… Следил за мужем графини Адельбальды. Отец графини владел рыболовными судами по всей реке, его изощренный мат и струганную деревяшку вместо ноги кое-кто вспоминает. Теперь за дочкой осталась лишь пара утлых лодчонок, да смазливый мужик вдвое младше нее, поэтому иллюзий она не питала и заплатила хороший аванс. Адельбальду интересовало, в чей дом муженек ходит чаще, к пышной смуглянке Мальвине, или субтильной блондинке Фантеске, просто хотела знать, кому насыпать отраву первой.  Старался об этом не думать и выполнял привычную работу.

Графиня собиралась пить кофе, когда я швырнул на стол пачку фотографий, она все продолжала сыпать и сыпать в чашечку сахар.

- Девки здесь ни при чем, - ухмыльнулся я и достал из-за уха сигарету. – У Фантески он милуется с черномазым, ну а в гнездышке у толстушки его поджидает настоящий жеребчик, когда-то мог быть богом, да и затейник искусный… сдается мне, что его предки были выходцы с севера и любили побаловаться мухоморами… На Вечеринке Шутов играли в лото?

Графиня сделала глоток и поморщилась, кофе был испорчен.

- Хорошо потрудился, - она еще раз перебрала карточки и хмыкнула. – Падла, - поднялась из-за стола, расстегнула сумочку и посмотрела на меня пустыми глазами, сквозь толстый слой румян и белил явственно проступали морщины.

- Когда хорошо платят, работаешь в удовольствие, - я скомкал улыбку и достал зажигалку.

Уходя, повернул голову, почувствовав запах горелой бумаги и химикалий. Женщина стояла у окна и задумчиво жгла фотографии в пепельнице… Жаль, мужички расписали потешную «мглу», пройти сквозь нее было непросто.

Позже догадался, что «падла» относилось и ко мне тоже. Возвращался короткой дорогой, шел через анфиладу и придерживал шляпу, чтобы не унесло ветром, сладостно сжимал в кармане кошель. Вечер будет славный, в притончике у Губошлепа можно пощупать девок и поглазеть в телескоп, хозяин где-то урвал приличную оптику. Лысый вырос из-за колонны, воровато оглянулся и предложил по дешевке набор ритуальных иголок, я попытался разглядеть татуировку на его изрезанном затылке и промахнулся, лысый уже успел распечатать «пудру»… Я схватился за мокрую стену, ломая в кровь ногти, шел на ватных ногах и старался увидеть сквозь изморось жидкое небо... Забавные люди, жаждут правды, что готовы за нее удавиться, а потом… хм, надо было соврать.

… Должен был убить звонаря и поднимался на колокольню, в горле пересохло. По стене сочилась влага, я лизал замшелые растрескавшиеся кирпичи и не мог напиться. Этажом выше скорчился и сунул пистолет в карман, блевал долго и натужно, никакая это ни вода, слизь вытекала из развороченного брюха клыкастого ублюдочника, заросшего густой свалявшейся шерстью. Здесь же, девка в разодранном платье уткнулась в пол и мурлыкала шутливую незатейливую песенку, кожа на спине была мягкой и бархатистой. Она протянула белый платок, закапанный чем-то красным, точно брусничным соком.

- Кровь идет горлом, - девица оборвала песню и сплюнула. – Я спала с прокаженным, но лучшего члена еще не встречала… летала и слышала голоса сильфов… Не смотри на мое лицо, просто веки и губы раздулись, чешутся… Убей звонаря.

Откуда-то сверху надрывался мерзкий фальцет.

- Брось, брось потаскуху! Отсыплю тебе горсть медяков, будет, что швырнуть в шапку монаха!.. Убей звонаря!

Я закусил губу, сунул платок в карман и продолжал карабкаться по ступенькам, боялся поскользнуться и выронить «пушку»…

 

*                     *

 

Уже налил себе заветный вечерний стаканчик и достал сигарету, когда дверь распахнулась и в кабинет по-хозяйски ввалился мужик в рыжей роскошной шубе до пят. Мужик подошел к столу, взял стакан и брезгливо понюхал.

- Ну и пойло, - сказал он, прошлепал к диванчику, развалился и пригладил редкие сальные волосы. – Еще не устал подглядывать за потными бабами?

- У меня это хорошо получается, - пожал я плечами. – Посоветовали, или справочник открыт вслепую?

- Советы мне ни к чему, - мужик распахнул шубу. – Всего лишь, нужен везунчик, почти такой же, как я… Сдается, ты подойдешь.

- Как-то раз не повезло, - я кивнул на его ногу.

- Падая из-под купола цирка, вдруг понял, что колодец очень глубок, - осклабился мужик. – Хочешь пить настоящее «ведьмино молочко»?

- Стараюсь ладить с законом, - я чиркнул спичкой и затянулся. – А в камере клопы и крысы, да и задницу хотелось бы сохранить девственной.

- Нужна одна безделушка… К тому же плачу за работу ни пару монет на опохмелку… Можешь купить себе дорогую шлюху.

- Ценная вещица? – спросил я.

- Чаще всего ее называют «голографической саламандрой», - мужик пристально посмотрел мне в глаза.

- Игра затягивает? – я ухмыльнулся.

- Ни твое дело… Так «да» или «нет»?

Я выпил и облизнулся… От «вавилонской браги» провалы в памяти становились все чаще, какие-то пустые и никчемные сны, и чувствовал странную притупленную  радость, если утром оставалась  бутылка «елисейского пива». Подошел к стене и поправил картину, смотрел, как в нарисованном городе идет снег, мягкий и пушистый… Припомнил неоплаченные счета, как хорошо сидит на мне теплое пальто, что в магазинчике у Бобра, плащ уже продувало насквозь.

- Кто хозяин? – я налил себе еще. – Кстати, в аванс беру половину.

- Хозяйка, - поправил мужик. – Догадываешься, что случится, если решишь соскочить, или устроиться контролером?

- На прошлой неделе возвращался домой слишком поздно, - хмыкнул я. - На фонаре болтался огромный дырявый мешок, разглядел пришпиленную табличку «Обманщик»… Думаю, с полицией ты договорился, труп провисел трое суток, стервятники полакомились всласть, особенно им приглянулись глаза и яйца.

- Хельма… Хельма, что живет в тупичке Соломоновой улицы, - незваный гость развязал   кошель и принялся сыпать на стол монеты с изображением вислоухого короля.

- Интересно, что за «мглу» она учудила, - я поставил стакан и почесал переносицу.

Мужик порылся за пазухой и протянул мне растрепанную книжицу. Я небрежно раскрыл одну из пожелтевших страниц. Какой-то бездельник разукрасил лист трискелями и параболическими спиралями, голые мужики и бабы лихо зашлись в «Танце Журавля», книжка называлась «Ризома».

- Лабиринт?

- Лабиринт… какая тут «мгла», твою мать… Сучка уже швырнула в реку трех моих хлопцев, славные были парни, на похороны пришлось раскошелиться… Да и могильщики обнаглели, теперь вставляют покойникам глаза из пластмассы, болтают, что тогда божественный свет ни сожжет роговицу.

- Плутание в лабиринте стоит дороже, - я усмехнулся и кивнул на книгу. – Откуда она у тебя?

 

*

 

… и продолжал карабкаться по ступенькам, боялся поскользнуться и выронить «пушку».

Я ничком лежал возле какой-то двери, сжимая в руке пустую сигаретную пачку, за шиворот стекали дождевые капли. Над ухом кряхтели и цокали языком, я поднял голову и с трудом разлепил глаза. Коротышка, похожий на кобольда, суетился и размахивал фонарем.

- Хорошо, что живой… Может, зайдешь в магазинчик, обсохнешь? – прогнусавил он и загремел ключами. – Винца в бутылке должно хватить на двоих.

В лавке было жарко, пахло гнилью и мышами, тускло светила пыльная лампочка под самым потолком. Кобольд стянул засаленный промокший колпак и сунул в карман. Деловито нырнул за прилавок и вытащил бутылку, горлышко было заткнуто огрызком газеты, я с готовностью подставил кружку… пили жадно и молча, даже не чокнулись.

- Кругом тенета ереси, – тяжело выдохнул коротышка и свесил набок сизый бугристый нос. – Отстоял вчера всю проповедь… Всех, всех надо гнать из храма.

Я окосел почти сразу, теперь пялился на картину, что висела в самом углу… На картине был изображен город, над городом шел снег, по черной воде скользили куда-то лодки странной чарующей формы. По заснеженной набережной в пляске рассыпалась вереница людей, их лица были скрыты под богатыми разноцветными масками, отчаянно крутилось и шипело колесо фейерверка, казалось, что слышу веселую разухабистую мелодию, что выводил квартет скрипачей на балконе, окна дома сияли желтым причудливым светом. Женщина возле подъезда грела руки в соболиной муфте и что-то рисовала носком туфельки на снегу, внезапно она сняла маску и подмигнула… Рама картины в нескольких местах была треснута, а холст покрыт паутиной.

- Нет, ты только глянь на портсигар, -  пританцовывал возле меня коротышка. – Засунешь в нагрудный карман, ни одна серебряная пуля не возьмет… Или вот, лампадка Блаженного, излечивает от золотухи… Анальные шарики, помогут тебе и твоей бабе увидеть будущее…

- Сколько стоит картина? – я вытер о штаны потные ладошки.

- Не продается, - кобольд икнул, плеснул себе в кружку еще и залпом выпил. – Даже не думай… Только обмен.

- Что хочешь? – я порылся в карманах, в надежде отыскать сигарету.

- Есть одна вещица, - коротышка растер плевок башмаком. – Умники называют ее «лунной ящерицей».

- Так нужна саламандра? – усмехнулся я.

- Так нужно полотно? – ощерился кобольд. – Люди хитрые и жадные… Крутятся вокруг товара, нахваливают, а потом пытаются всучить фальшивый медяк… Ну как, по рукам?

- Отвалил бы жадинам золотишка, глядишь, уже любовался бы огненной змейкой.

- Пропьют, пронюхают, - захихикал коротышка.

Я облизнулся, сигарету так и не нашел… рука у кобольда была стылой, красной и в цыпках.

- Где найти ящерку?

- Хельма живет в самом конце Соломоновой улицы, - коротышка засипел. – Спрятала в лабиринте, а лабиринт из комнат меняется каждую ночь… лукавая потаскушка Хельма… немудрено заблудиться, а черные птички того и ждут, человеческие глазки для них лучшее лакомство.

- Откуда знаешь, если там не был?

- Ну, ты же знаешь, что в город можно попасть, - ухмыльнулся кобольд и кивнул на картину.

- Хочу снять копию. Тогда в лабиринте будет повеселей.

- Приходи завтра… и захвати краски, а то подумаешь, что здесь малярная лавка, - буркнул  коротышка зло.

 

*                      *                      *

 

Черный блестящий автомобиль поравнялся со мной и остановился. Я хорошо знал, кому принадлежит машина, поэтому дальше рассматривать вывеску, где монахини из Эльфийской обители предлагали по дешевке минет, было глупо.

Дверь автомобиля распахнулась, Хромой Акробат принялся что-то чертить  тростью на мостовой.

- Смотрю, не очень торопишься с заказом, - сказал он и сплюнул.

- Не все звезды сошлись, - ответил я и поправил шляпу.

- Мои фигуры уже на одиннадцатом поле, - Акробат, тяжело отдуваясь, выполз из машины, запахло шубой, одеколоном и кислым потом. – Зачем к тебе приходила Хельма?

- Приглядываешь за мной? – спросил я.

- Конечно… А ты как думал, отвалить кучу денег и пустить все на самотек.

- Вариантов немного… Либо она выпасла меня, когда я следил за ее домом, либо случайность… Слышал про случайные цифры?.. На скачках я выбираю четверку… Баба вбила себе в голову, что саламандру хотят украсть, просила, чтобы я ее перепрятал, что-то пронюхала о моем прошлом… Ты ей не помог?

- Ведешь двойную игру? – хромой оперся на трость. – Для чего-то шляешься за Мордехаем… ни мешай человеку работать.

- У меня почти все готово, - я достал сигарету.

- Да, да, - кивнул Акробат. – Это хорошо. У тебя есть три дня, потом пришлю метку… Столб можешь выбрать сам, мешок за мной.

Три дня, почти целая вечность, с недавних пор научился ценить время… Где же кобольд?.. Каждый вечер, выставив «двойника», озирался и торопливо шагал к нему в лавку. «Двойник» торчал на мосту Утопленников, мерз и пытался разглядеть себя в черной воде, я же тупо смотрел на ржавый висячий замок и пытался разгадать, что за «мглу» выставил на двери коротышка… Целых три дня. Хромой Акробат не зря считает меня везунчиком.

 

*

 

В четверть первого, как обычно, свет в особняке Хельмы погас. Я отряхнул с брюк птичий помет и затушил сигарету… пора, чердак в доме напротив здорово пригодился. Выходя на улицу, запахнул плащ и шмыгнул носом, косой ливень в этот день зарядил с полудня. «Мгла», нарисованная Хельмой казалась забавной… Снег под ногами хрустел, я шел по зимнему лесу в вязком морозном тумане и разодрал веткой щеку. Слышал за собой пакостный волчий вой, в стылой пелене гнусавил фагот, решил не оглядываться. Кто-то ухватил запястье, дохнули перегаром, хриплый женский голос рассказал анекдот… анекдот был смешным и похабным, а рука у бабы холодной и потной. Достал из кармана пистолет, рубцов на спине и так хватает, ноют, когда дует мистраль. Стрелял наугад, но везение было на моей стороне… отчаянный волчий визг заглушил фагот… ведь, я стрелой пронзил туман.

В час ночи поднялся на второй этаж и вошел в лабиринт. Из трех дверей выбрал  руну «Райдо». В комнате моросил дождь, пришлось поднять воротник, поправил сумку и достал фонарь… где-то слышал, что дождь в дорогу верно к удаче. В луже валялась горсть серебряных монет, я выкурил сигарету, ухмыльнулся и вдавил их каблуком… Пока все верно, луч света выхватил дверь с выцарапанной руной «Иса». Зеркало, покрытое изморосью, стояло у самого окна. Облизнулся и пальцем вывел на нем знак бесконечности… в зеркале улыбалась Хельма и рассматривала шнурки на моих ботинках.

- Почему ты в черном? – спросил я.

- Это черный театр, - ответила Хельма. – Хочешь поиграть?

- Нет.

- Тогда просто смотри.

Женщина разорвала платье и за ее спиной вспыхнуло жиденькое звездное небо, точно включили елочную гирлянду. Я попытался вспомнить… нет, созвездия были мне незнакомы. Хельма прыгнула и зависла в воздухе, черные волосы разметались, казалось, что она летит в пустоте и пытается вырвать из пустоты луну. Верил, что все должно получиться, ее руки ласкали желтый диск, а потом крепко схватили меня за горло. Я прокусил губу и вытащил из зеркала ладони, замерз и не мог согреться… Шел длинным коридором, сквозь окна струился призрачный лунный свет, видел, как закладывают вираж птицы, о которых болтал кобольд. Неужели, заблудился. Деревянными пальцами развязал узел и, поборов отвращение, сунул руку в мешок. Горсть склизких человеческих глаз рассыпалась по мозаичному полу… могильщики поработали на славу, да и я не поскупился, птицы дрались за каждый хрусталик. Кинулся бежать, поскользнулся и разбил фонарь, чиркал зажигалкой и шарил по стене, пытался отыскать, отмеченный мною, тау-крест… Достав бутылку, сделал пару глотков, отпустило. Я всегда говорил, чтобы понять лабиринт, нужно понять человека, что его создал… монах мне не верил, хихикал и все уповал на правило правой руки. Как-то пришлось тащить его на себе, монах был тяжеленный, в тупике старик умудрился распороть шипом ногу, а деньги на кону стояли приличные… Кутили потом целую неделю и монет не жалели. В одном из кабачков, монах отшвырнул очередную шлюху, обнял меня за шею и закинул гноящуюся ногу на лавку. Зашептал горячечно и пьяно, что знает выход из любого лабиринта, совал под нос какие-то листы, исчирканные формулами, бубнил, что любовался моими рисунками, и было бы здорово, если бы я сделал наброски к его книге.

 

 

*                      *                      *

 

Подойдя к своей квартире, я напрягся, вытащил пистолет и прижался к стене. Заглянул на этаж выше… никого, только снег забрасывает в расколоченное окно… тем ни менее, кто-то разорвал мою «мглу». Вытер лоб и сунул ключ в замочную скважину.

В комнате пахло «авалонской сосной», шикарный аромат, пузырек стоил целое состояние. Хельма сидела за столом и раскладывала карты в свете уличного фонаря.

- Определенно дорога, как не крути, - она подняла голову и усмехнулась. – Кстати «мгла» довольно простенькая, однако падать с колокольни было действительно жутко… Не боишься ходить по ночам?

- Отрабатываю деньги, - я ухмыльнулся, зажег свет и швырнул на кровать шляпу, знал, что она придет, не зря прилепил надорванный пакетик «Дзесо» к крышке ее стола во время визита… порошок, что будоражит плоть. - Кстати, сутенер Мордехай и коммивояжер Даг мимо.

- Уверен? - загадочно посмотрела Хельма и смешала карты.

- Конечно. Можешь вычеркивать.

- Почему не спросишь, зачем я здесь?

- Боюсь спугнуть удачу.

- Часто обманывали?

- Трудно, но возможно, я человек… иногда хочется верить.

Хельма подошла к окну.

- Говорят, хорошо рисуешь?

- Из Академии меня выгнали… стал пить больше, чем нужно.

- Неужели, попытался изобразить бога? - рассмеялась Хельма.

- Не совсем.

- Тогда нарисуй меня, - женщина повернулась, облизнула губы и начала расстегивать платье.

Я бросил плащ под ноги и принялся оттачивать карандаш.

… Лежал на спине и гладил потную женскую спину. Боялся закрыть глаза и провалиться в сон, не вышло. Под проливным дождем, все-таки, замелькали тени, сон был похож на разбитое зеркало, я сдуру пытался заглянуть в каждый осколок, Хельма что-то шептала мне в ухо, так и не разобрал.

… Приземистый и толстый полицейский комиссар подошел к окну и опустил жалюзи. Затем плюхнулся за стол и тяжело со свистом выдохнул. Человек, сидящий напротив, опустил у лампы абажур, чтобы лица не было видно. Толстяк высморкался и что-то достал из кармана, зажав в кулаке.

- Плохонькая игра, когда на кон не поставлена жизнь, - хохотнул он, утер замызганным рукавом пиджака мясистое распаренное лицо и щелкнул кнопкой вентилятора. – У каждого своя… Хромой Акробат переставляет на доске фигурки и жертвует качество, стадию «цитринитас» уже прошел. Кудряшка расшивает носовые платки «ниткой Клото». Монах набивает карманы монетами богатеньких остолопов, что ведрами сосут «ведьмино молочко» и ждут, не дождутся, когда он заблудится в лабиринте, ставки растут… Я даже знаю, что хочешь ты?

- Забавно, – сказал собеседник и достал сигарету.

- Анубис, - толстяк разжал волосатый кулак и выставил статуэтку длинноухой собаки. – Когда-то был проводником… Безделушка уйдет Акробату, а у меня свой интерес, - комиссар ухмыльнулся и снял пиджак. – А ты хочешь попасть в город, где странные люди под падающим снегом устроили маскарад.

- Об этом знал только монах, – хмыкнул собеседник и чиркнул зажигалкой.

Толстяк выставил два граненых стакана, недопитую бутылку «сучьей пучеглазки» и положил моченое яблоко на какой-то заляпанный протокол, затем подошел к шкафу, по спине на рубашке расплылось огромное потное пятно. Он долго рылся в разбухших папках, наконец, нашел, что искал и протянул собеседнику патефонную пластинку в мятом рваном конверте.

- Фрагмент твоей мозаики, - комиссар зевнул, снял кобуру и запихнул в стол. – Кстати, монах считает, что выход есть из каждого лабиринта.

- Возможно и так.

- Нет, ты не понял… Он думает, что можно выйти из лабиринта, что придуман иным… не человеком, а это уже кощунство. Я же в городе слежу за порядком, как-то уж так получилось, - толстяк разлил «пучеглазку» по стаканам. – О месте я догадался, теперь мне нужно число… Байки про наставника и ученика давно уже никого не волнуют, так что не стоит… - хихикнул и продекламировал. – И бросился он в ноги учителю и омыл их слезами… Ну давай, закусывай, - он поднял стакан и протянул собеседнику моченое яблоко.

- Монаху, ты тоже кое-что посулил?

- Конечно… Обещания я выполняю. Тем более просил какой-то пустяк… всего лишь знания.

… Я открыл глаза, странное ощущение, страх пополам с истомой.

- Есть, что выпить? – спросила Хельма и вытерла с моего лба испарину. – Кстати, саламандру ты уже продал?

- Ты о чем?

- Просто художник сидел в тупике Соломоновой улицы и вырисовывал сосны, что украшают мой парк, а я заглянула через плечо. Ты знаешь, лес на холсте был точно живой, я чувствовала, как пахнет хвоей, как льдист и прозрачен воздух… Художник замерз, да и пальцы у него совсем закоченели, поэтому мы пили чай в розовой гостиной. Он все пытался нарисовать мое лицо, только вот глаза никак не удавались… тогда он кусал губы и рвал бумагу в клочья… Пришлось плеснуть «ведьминого молочка». Его вмиг развезло, принялся нести околесицу про руны, что пройдохи выжгли на стенах разрушенной церковки в Жидовском предместье, путал их значения, а затем пустился в пространные рассуждения о тяжелофигурных окончаниях в гексагональных шахматах… А почему ты бросил ходить по лабиринтам?

- Однажды я поскользнулся… В холодильнике должно быть «елисейское пиво».

По-моему, она нарочно шла слишком долго, чтобы я насладился ее задницей.

 

 

*                      *                      *

 

Кобольд уткнулся в амбарную книгу и что-то старательно записывал, высунув от усердия язык.

- Давненько тебя не видел, – я снял шляпу и отряхнул с нее снег.

- Привез новый товар… Люди привередливые, разве угодишь, - просипел кобольд, глотнул из стаканчика и раззявил беззубый рот. – Картина, как видишь на месте, ухаживал за ней,  как за девкой… Что у тебя?

- Как обещал, - я вытащил из-за пазухи сверток, даже сквозь тряпку чувствовал холод и пустоту, саламандра очнулась и попыталась вышмыгнуть из моих рук.

- Давай ее сюда, - коротышка хлопнул себя по ляжкам и ухмыльнулся. – Эй, купи колокольчик в придачу… ты, только, послушай какой звон.

 

 

*                      *                      *

 

Вернувшись домой, я сдернул с холста мешковину, натянул перчатки и тщательно вытер полотно, еще не хватало, чтобы проходимец кобольд лапал его своими липкими пальцами. Затем достал складной нож и подошел к стене, усмехнулся… да, фейерверк художник изобразил гнусно, бездарь… полоснул по висящей картине крест-накрест. Долго жег в ванной бумаги, закашлялся и провонял дымом. В шкафу мой выходной костюм и теплое пальто, купленное у Бобра со скидкой. Завязывая галстук на роскошный узел, не удержался и сделал пару глотков из припасенной бутылочки «ведьминого молочка». Положил на стол зеркало и рассыпал по нему заветную дорожку «Бусона»… К западу лунный свет движется, тени цветов идут на восток... для порошка годилась только бамбуковая трубочка длиной восемь сун, причем бамбук должен быть срезан в ночь, когда на небе можно увидеть призрачное созвездие «Кочерыжка». Только сейчас вспомнил, что у патефона стоило обновить иглу… впрочем ерунда, скоро буду в городе, где шипит огненное колесо, а женщина с глазами Хельмы рисует туфелькой на снегу… моя мозаика собрана, ведь, если долго глядеть на картину, слушая ту самую песню… Достал сигарету и аккуратно вынул пластинку, ни единой царапины. Развалившись в кресле, слышал, как высоко затянул чистый девичий голос. Язык странный и незнакомый, с характерными глухими сонантами, но понюшка «Бусона» была «не паленой», монах не надул… я понимал все, до последнего слова, даже видел, как девушка сидит на берегу, на изумрудной траве, опустив в ручей крепкие загорелые икры.

- Твой ход, Моргана, лучше не пей вина… Если ты напьешься и опустишься в свои грезы, кто тогда сядет в лодку, чтобы отвезти тело короля на остров. Или ты просто знаешь, что никакого острова нет, есть лишь игра в кораблики на озерной глади в свете полной луны… Оттого и пьешь, чтобы забыться в мужских волосатых руках, исколотых простенькими синими «портаками»…

 

 

 

*                      *                      *

 

Я вышел из подъезда и вдохнул полной грудью. На другой стороне улицы возле фонарного столба крутились два мужика. Они уставились на меня и выронили бутылку, бутылка шмякнулась об асфальт и разлетелась вдребезги, кто-то из них выругался глухо и зло. Я на ходу достал пистолет и разрядил в мужичков всю обойму. Запахло кровью и «вавилонской брагой». Мне было все равно, кто они, люди Акробата, или Хельмы. Жестом подозвал такси и по привычке сел только во второе. Плюхнулся на заднее сиденье и смотрел, как над городом всходит солнце, а шпиль собора уткнулся в жидкое небо.

Машину остановил за квартал до лавчонки кобольда. Снег под ногами хрустел, я пошарил в карманах и вытащил платок, заляпанный чем-то красным, точно брусничным соком, протер башмаки и растоптал платок каблуком. Скособоченная дверь, висевшая на одной петле, мне не понравилась, и я шагнул внутрь. Долговязый паренек в пустой лавке упоенно размахивал кистью, забеливая стену. На звук шагов он обернулся и сдвинул на затылок панамку, смастеренную из газеты.

- Что ты здесь делаешь? – спросил я и достал сигарету.

- Если скажу, что собираюсь рисовать картину Страшного Суда, ты не поверишь, - веснушчатое, забрызганное известкой, лицо парня расплылось в глупой улыбке.

- Не поверю, - сказал я, чиркнул зажигалкой и ухмыльнулся. – Надеюсь, коротышку, что ошивался тут со своими побрякушками раньше, перерезало машиной.

- Не знаю… Я здесь с неделю. А в прошлом месяце, замазывал руны в расколоченной церкви, что в Жидовском предместье… Хромой уже купил туда орган и выписал кастратов.

Вышел на улицу и растер лицо снегом, знал, куда надо идти. Шел через рыночную площадь и заметил монаха. Монах шагал тяжело, точно брел по горло в воде. Бросился за ним и перевернул лотки со смоквой, за спиной визжали и матерились, я не обращал внимания. Монаха догнал в переулке и схватил за плечо.

- Извини, обознался, - я сплюнул и хохотнул.

- Кого-то ищешь? – спросил монах и утер сопли.

- Да… уже давно, - ответил я. – У твоего собрата на лбу родимое пятно, точно кто-то плеснул в рожу стакан «вавилонской браги» и еще у него выкололи глаза.

- Что передать, если свидимся?

Я зачерпнул в кармане горсть монет и стащил с головы монаха шапку. Шапка оказалась драной, монеты, на которых красовался вислоухий король, падали в снег, денег я ни жалел. Монах рухнул на колени и подставил ладошки, боялся упустить хоть одну.

- Видел, видел его… третьего дня, - запричитал он, озираясь по сторонам. – Передам, обязательно передам… богоугодное дело творишь,…ох, богоугодное. Может, что-то еще на словах?

- Не стоит, - пожал я плечами.

Ворота в парк были открыты. Шел по аллее и любовался соснами. Возле дома ярко  горел костер. Садовник в распахнутой жилетке суетливо швырял в огонь сломанную мебель.

- Хозяйка дома? – спросил я

- Вчера уехала за город, - садовник рукавом размазал по лицу пот и грязь. – А я жгу утварь и гобелены.

- Разве за городом что-то есть? – я подбросил в костер ножку от стула и глянул на высаженные окна.

- Не знаю, - пожал плечами садовник.

Он догнал меня возле самого выхода.

- Хозяйка просила передать… сказала, что придете.

Протянул моток шерстяных ниток, надорванный пакетик «Дзесо» и золотую брошь, птица напоминала харадра.

 

*                      *                      *

 

- Совсем забыли про нас, - хозяйка магазинчика томно поправила волосы и выложила передо мной кисти. – Колонковые, как и просили.

- Было много работы, - сказал я и посмотрел на ее сочную грудь, затем слишком долго выбирал краски и спросил. – Как подготовились к празднику?

- Сшила тряпичную куклу, - хозяйка глянула на горсть монет, что я высыпал на прилавок и облизнулась. – По-моему, слишком много.

- Как-то раз я нарисовал город, - сказал я и усмехнулся.

 

*                      *                      *

 

Стою на перекрестке и жду зеленого сигнала светофора. Падает снег. Из-под крышек канализационных люков стелется пар, точно туман. Где-то остервенело и протяжно завыл гудок. Я улыбаюсь и достаю из кармана моток шерстяных ниток, нитки пахнут «авалонской сосной».


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 6. Оценка: 2,17 из 5)
Загрузка...