Невеста

 

Был праздник Ивана Купала. Её мать, как и другие почтенные матери семейств, наслаждалась пикником в беседке, а она, вместе с дюжиной кузин и подруг, невзирая на июльскую жару, не хотела знать ни минуты покоя.

Они плели венки и гадали, опуская их в реку. Подобрав юбки платьев, со смехом и визгом носились по поляне и берегу, наслаждаясь свободой и животным весельем, которые не пристали благовоспитанным барышням.

Анна, ее подруга, испуганно охнула, когда ветер сорвал с шеи косынку и далеко унес, бросив в камышах.

Она всегда была быстра как ветер, танцевала без устали и бегала легко, словно невесомая нимфа. Анна все еще растерянно вглядывалась в даль, а она уже бежала вдоль берега, с усилием отталкиваясь от земли, будто хотела взлететь, чувствуя, как из прически вылетают последние шпильки, и пряди черных волос скользят по лицу, прыгают по спине.

Она даже не успела запыхаться, как уже ловко выудила из воды кусок расписного шелка. Собравшись бежать обратно, она вдруг услышала за спиной фырканье лошади и обернулась.

Настойчивый взгляд темных глаз заставил ее дернуться, словно от ожога. Лицо мужчины, смотревшего на нее, было изменчиво и притягательно одновременно - в изгибе черных бровей было много обаяния и силы, но в изящных губах, неспособных улыбаться, дремала жестокость, способная принести смерть. Он сжимал узду черного коня и бесцеремонно изучал ее зрачки, сковывал их движения, как булавка держит пойманного мотылька.

Ей казалось, что сердце бьется прямо в горле. Она не чувствовала ни рук, ни ног, вся обратившись в лихорадочные обрывки дыхания и грохочущую пульсацию висков. Когда он протянул руку и отвел в сторону непослушную прядь ее волос, колеблемую ветром, ей подумалось, что она испытала предел потрясения и ужаса, доступный человеку.

- Ты будешь моей женой, Мария.

Он так выделил слово "ты", словно делал наконец давно продуманный вывод.

Она почувствовала, что еще несколько секунд этого взгляда остановят ее сердце - и в том же миг он исчез, словно он и его черная лошадь не могли существовать, были ошибкой действительности, не оставившей даже следов на речном берегу.

***

Беззаботное веселье покинуло ее, и, погрузившись в молчаливую задумчивость, она нетерпеливо ждала ночного одиночества.

Помолившись перед сном, она долго ворочалась в постели и, оставив наконец попытки уснуть, открыла окно и впустила звуки ночного сада. Ароматное стрекотание июльской ночи, заполнившее комнату, не дало успокоения - горячая голова клонилась к оконной раме, кровь закипала и ускоряла свой ток. Теперь, когда страшного незнакомца не было рядом, ужас и лихорадка, внушенные им, казались опьянением, и мысли стремились к воспоминанию о его глазах как к преступному удовольствию.

Она не будет его женой, ни за что и никогда, даже под угрозой смерти или разорения. У нее есть жених - красивый и милый Артур, чья улыбка - по-детски очаровательна, а карие глаза, обрамленные бархатом ресниц, полны сочетанием беззащитной нежности и отважного благородства, которое так обезоруживает женщин.

Их родители дружны, их свадьба - решенное дело, а главное - они влюблены друг в друга со всей слепотой юного счастья. Она не знает мгновений чище и прекрасней, чем часы, когда они вместе читают стихи или она поёт, а он аккомпанирует на рояле, любуясь ей, обожая её.

Порой её смущало выражение неутоленной жажды и сладкого страдания, появлявшееся на его лице, когда он целовал ее руку, и ресницы его зажмуренных глаз сжимались в шелковистый треугольник. Но никогда в его взгляде, движениях, во всем его существе не было привкуса опасности, сравнимой лишь с яростью непобедимой стихии, силы, способной сломить любую волю, не считающейся ни с чем и все с одинаковыми легкостью и равнодушием сминающей на своем пути...

Глаза незнакомца не прекращали тревожить ее мысли. Её охватывал трепет возмущения, шум крови заполнял уши, и она невольно снова и снова позволяла памяти вернуть себя на берег, голове гореть в лихорадке, а сердцу - захлебываться дрожью.

***

Следующим утром Мария расположилась на веранде и так увлеклась новой книгой, что опомнилась, лишь услышав над своей головой, в распахнутом окне кабинета, возмущенный голос отца, ожесточенно спорившего с кем-то.

Спор прекратился. и несколько минут спустя она уловила успокаивающий голос матери, который был прерван отцовским возгласом:

- Нет, как тебе это нравится! Заявлять здесь о своем богатстве, словно я продаю своих дочерей, как мешки с картошкой. А это: "Ваше мнение неважно. Это просто был ваш шанс договориться по-хорошему". Да кто он такой? Я впервые его вижу... Да как он посмел...

Она подпрыгнула и домчалась до парадного крыльца быстрей молнии, но не застала никого, кроме мальчишки, отгонявшего гусей от модной клумбы - прихоти ее матери.

- Скажи, кто приезжал только что? - спросила она его.

Мальчишка шмыгнул носом, пожал плечами и буркнул:

- Да господин какой-то... Угрюмый такой... На черной лошади.

- Ты его видел раньше?

Мальчик отрицательно помотал головой, посмотрел вдаль и убежал, будто хотел вернуться к важному делу, от которого его оторвали.

***

Два дня прошли неспешно и бессодержательно - она часами напролет читала, чтобы отвлечь себя от душащих смутных мыслей и тоски по Артуру, который бесследно исчез - не пришел ни к завтраку, ни к обеду и не отвечал на письма. Она послала слугу узнать, что случилось - и получила ответ, что Артур на охоте и, вероятно, вернется со дня на день. Он никогда не любил охоту и смотрел на нее как на возможность прогуляться и услышать природу, поэтому тревога ее все росла и росла.

На третий день мать отвлекла ее суматохой подготовки к бал-маскараду.

Бал всегда был самым ярким событием лета, тешил самолюбие, давал возможность упиваться своими молодостью и красотой, вертясь у зеркала и кружась в вальсе. Чёрная бархатная маска уничтожала условности и правила, позволяла без оглядки кокетничать и веселиться. На этот раз ее жизнелюбие дало трещину, но она не желала этого показать, и как прежде взыскательно руководила горничной, укладывавшей ее волосы, и несколько часов убила на прилаживание кружева и выбор драгоценностей. В итоге она отказалась от всех украшений - кроме любимых рубиновых серег, украсивших уши как спелая брусника.

Она знала, что без излишеств произведет должный эффект своим  простым платьем вишневого цвета, оттенявшим ее белую кожу, заставляя плечи и шею светиться жемчужным сиянием. Ей не нужны были шаль или газовый шарф - густые кудри покрывали спину и плечи черным каракулевым блеском.

Ласковые, улыбчивые синие глаза Анны, которую она первой встретила в зале, развеяли мрачные предчувствия - ей захотелось музыки, танцев, беззаботного полета ночного времени, не требующего благоразумия и приближающего к пониманию красоты мига и вечности. Она выпила шампанского, подшутила над местным доктором, который переоделся одноглазым пиратом, почувствовала, как разгорячаются ее щеки. Она дышала смехом и румянцем, каждое движение ее было полно сдерживаемого искрометного веселья, радостного трепета, когда она обернулась, чтобы ответить на чьё-то приглашение.

***

Она поняла лишь, что он хотел с ней танцевать - звук голоса и слова утонули в волне страха, которую Мария была не в силах побороть. Перестало существовать все, кроме внушающих ужас, пронзительных темных глаз - поэтому она ничего не возразила, когда незнакомец распорядился ее рукой, вывел в центр зала и стал очень неплохо вести в танце.

Люди, свет свечей, музыканты проплывали вокруг, как безжизненная декорация. Она словно сторонний наблюдатель бесстрастно думала, что он слишком сильно стискивает ее талию и иногда неправильно перехватывает ее руку, чтобы провести по ней от локтя до запястья. Когда фигура танца потребовала от нее сделать несколько шагов к нему, она застыла, не в силах двинуться с места. Незнакомец дернул ее за руку, она буквально упала ему навстречу, ухватившись за его плечо, и почувствовала, как он прижимается щекой к ее волосам - настойчиво и немыслимо неприлично.

Она знала, что должна была пресечь это, возмутиться и отвесить ему пощечину. Но возмущение захлестнуло ее, лишь когда смолкла музыка, и рядом появилась ее разъяренная мать.

Всю дорогу домой на Марию изливался поток вопросов, гнева и осуждения. Она ничего не отвечала, мучаясь от головной боли и ломоты в костях, будто все ее тело было раздроблено и собрано снова. Когда дома мать в тысячный раз потребовала объяснений - кто это, почему она позволила так с собой обращаться, о чем она думала, что теперь скажут? - Мария измученным голосом ответила, что она ничего не знает и она, похоже, больна. Нездоровая бледность говорила лучше слов, и мать смягчилась, отпустив ее спать и отложив разговор до завтра.

***

Она отослала горничную, раздевшую ее, не в силах выносить человеческое общество. Казалось, ночная тишина должна была принести успокоение, но после получасового мучения в постели Мария встала и начала мерить шагами комнату, чтоб хоть как-то унять дрожь, сотрясавшую всё ее существо. Во всем доме, во всем этом мире простой человеческой жизни не было средства, способного вновь подарить ей чувство до странности приятного порабощения тела и вознесения духа.

Она остановилась у зеркала и с любопытством вгляделась в свои болезненно огромные, когда-то - изумрудные, а сейчас - сильно потемневшие глаза. Боковым зрением она заметила незнакомый предмет, темневший на подоконнике раскрытого на ночь окна.

На старомодной карточке, лежавшей рядом с невесомым, сплетенным с прихотливостью кружева венком из маков, она прочитала:

Дань традиции: Подарок невесте

Дурное предчувствие шевельнулось в ее душе - она вспомнила, как Анна рассказывала, что маки вырастают на полях, где были кровопролитные сражения. Но от хрупких цветов с нежными, пушистыми стеблями так отчетливо веяло сладкой таинственностью и мистической красотой, что руки сами потянулись к венку и надели его на голову.

Гибкие стебли змеями заскользили в волосах, вплетаясь в пряди, идеальной короной обхватывая голову. Она повернулась к зеркалу и увидела, как кроваво-красные цветы распускаются, словно насытившись бешеным стуком пульса в ее голове. Боль и лихорадка прошли, уступив место уже знакомому опьянению на грани ужаса и восторга, и Мария увидела за спиной своего отражения его.

Она была уверена, что если обернется - в своей комнате никого не увидит. Однако ощущение его руки на плече не было от этого менее реальным. Он стоял слева и задумчиво смотрел прямо в угол ее испуганно моргающего глаза. Сейчас, не парализованная его взглядом, она довольно хорошо рассмотрела жесткие, но благородные черты его лица - прямой выразительный нос и мужественные скулы.

Его рука хозяйским жестом прикоснулась к ее щеке, затем скользнула к подбородку. Она закрыла глаза, и почувствовала, что он исчез. Потом она надела свой расшитый турецкий халат прямо на ночную рубашку, отыскала в шкафу туфли, и, осторожно пробравшись по ступенькам и отперев дверь черного входа, навсегда покинула свой дом.

 

Не обращая внимания на знакомые тропинки, царапая ноги чертополохом и продираясь через густые заросли цикория, она заставляла подняться в воздух десятки встревоженных букашек и мотыльков. С ворчанием и топотом подальше от нее разбегались ежи. Рядом вспорхнула большая испуганная птица.

Как никогда ясно различая в свете луны соседские поля и рощи, жадно и сбивчиво вдыхая воздух, наполненный стрекотанием кузнечиков и полосами ароматного травяного тепла, она быстро шла к большой дороге, пролегающей рядом с оврагами. Не было никаких указаний идти именно туда, но она не сомневалась ни минуты и просто шла навстречу нарастающему грохоту своего сердца.

Она увидела его под раскидистым дубом, росшим у дороги. Черная лошадь щипала траву, а он, прислонившись спиной к древнему стволу и закинув голову, смотрел в ночное небо. Все в его высокой и стройной фигуре с гордо расправленными плечами говорило об уверенном спокойствии и полном равнодушии ко всему, кроме движения звезд и игр луны с полупрозрачным серо-зеленым облаком.

Она остановилась в каких-то трех метрах от него, охваченная прозрением своего безумства. Она слушала ласковый шелест дубовых листьев, и недоумевала - что она делает здесь? Почему она не дома? И где же ее Артур?

Он обернулся, окинул неспешным взглядом ее растрепанную и полную тревоги фигуру, и безмятежно, даже немного лениво сказал:

- Не рассуждай. Ты не несешь никакой ответственности. Тебе не нужно ни о чем думать. Потому что выбор делаешь не ты.

Она ничего не ответила. Тогда он подошел, взял ее за руку, помог сесть на лошадь и попросил держаться крепче. Мария чувствовала его дыхание совсем близко, беспокойная ночь утомила ее, и она, видимо, начала погружаться в полудрему.

Не было иного объяснения, почему ей привиделось, будто лошадь несла их быстрее птичьего полета, за минуты пробегала густые леса, не задев ни одной ветки, скакала по глади озер и рек, как по зеркальным дорогам, в два прыжка одолевала покрытые хмурыми елями горы, и в гриве ее шумели все ветра этого мира.

***

Высокий замок песчаного цвета стоял на крутом берегу реки. Старые рвы и остатки внешней крепостной стены давно стали частью холма и поросли травой и диким кустарником. Ни одна тропа не вела к когда-то грозному свидетелю древних битв – бурьян и полевые цветы подступали прямо к дубовым дверям, украшенным позеленевшими медными львиными мордами.

Во всех комнатах было холодно даже в самые жаркие дни, и жить  можно было лишь в западной башне – винтовая лестница уводила через несколько комнат под самую крышу, где гнездились ласточки. Справа серебряной лентой блестела река, слева – в низине чернели остатки сгоревшей деревни и частокол серых плит заброшенного кладбища.

Он уехал неделю назад, и скука царила смертная. Мария сидела в проёме окна, держа на согнутых коленях старый, безвкусно-сентиментальный роман. Когда-то в замке была библиотека, но она сгорела и остатки былого богатства были свалены в гниющие сундуки подвалов. Поборов страх и отвращение, она вытащила на божий свет все, что еще не успело истлеть, и убивала время, читая обугленные по краям страницы. Иногда ей случалось встретить неведомо когда заложенный в книгу засохший цветок, который распадался в пыль от одного прикосновения.

Ничто не тревожило тишины, кроме звуков природы. Иногда через раскрытые ставни в комнату впархивала расхрабрившаяся птица. В округе не было людей – они обходили стороной кладбище и отчего-то не рыбачили в реке.

Ничто не прерывало сонного течения ее мыслей, ничто не способно было вырвать ее из страны грез – поэтому она уже давно ничему здесь не удивлялась.

Мария оторвала взгляд от страницы, сладко потянулась и посмотрела в угол комнаты, где миниатюрная женщина с лукавым подвижным лицом, в напудренном парике, напоминающем улей, изящно изгибала шею и пыталась незаметно убедиться в отсутствии свидетелей. Затем она украдкой доставала из корсета сложенное до размера почтовой марки письмо и принималась читать его, забавно шевеля пухлыми губами. Какой-то звук, давно растаявший в столетиях, отвлекал ее, и она быстро прятала письмо, прижав руку к сердцу в знак ужасного испуга.

Мария улыбнулась – молодая графиня, убитая когда-то ревнивым мужем за связь с неблагородным любовником, была ее любимицей. Ужимки экзальтированной аристократки развлекали и казались воплощением романов, которые она читала. Графине нравилось принимать позы, задумчиво вздыхать, в тоске вглядываться вдаль. Она никогда не портила вещей, не била посуды и не будила Марию звуками своей прошедшей жизни.

Кроме нее иногда приходила старуха-ключница – умершая на службе у своего скупого господина и до сих пор ворчавшая и плакавшая о расхищенном добре. Старуха совершенно презирала расписание и могла загреметь ключами и днем, и в полночь.

Рыцари бряцали своими отвратительными доспехами, на поворотах колотили неосторожно оставленные горшки с цветами, сиплыми пропитыми голосами заявляли о правах на наследство или предлагали услуги своего копья в военном походе. Гуляка-барон вваливался еще бесцеремонней, требовал музыки и произносил цветистые речи о пользе вина, «раскрепощающего ум и врачующего сердце».

Она и не подозревала, что мертвецов беспокоит столько мелкой и ничтожной суеты. Поначалу её дико пугало соседство со смертью – она плакала и просила его их прогнать.

Он как всегда посмотрел на нее с любопытством – словно честно пытался понять склад мышления своей кошки – и объяснил, что они всегда здесь жили, они строили и обживали эту крепость. Как же он может их прогнать? Ей просто надо привыкнуть.

И она привыкла к ним, как к неопасным, прибившимся к дому собакам.

***

Когда он возвращался, всё менялось. Сначала она боялась его, но потом поняла, что рядом с ним ее захлестывает счастливое наваждение. За ним закрывалась дверь, и время становилось густым, как остывшее масло, кровь замедляла течение и какая-то часть сознания сворачивалась клубком, впадала в спячку до тех пор, пока не вернется звук его шагов.

Она сомневалась, любила ли его – хотя сама не понимала, почему – но всегда не могла удержаться, чтоб не побежать ему навстречу.

Он мало говорил с ней, потому что заранее знал все ее мысли. Больше всего ему нравилось смотреть на ее быстрые, ловкие движения и слушать ее смех. Порой казалось, что любуясь ее красотой, вбирая взглядом каждый ее жест, прислушиваясь к течению ее мыслей и снов, он пробовал на вкус человеческую жизнь.

Ему нравилось, когда она наряжалась, привозил немыслимое множество роскошных платьев, и ей приходилось причесываться и переодеваться к завтраку, обеду и ужину, научившись с магической скоростью обращаться с крючками и шнуровками. Иногда она думала, что все горы кружева, бархата и шелков он приносит лишь затем, чтоб смотреть, как она изгибается в поисках застежки и собирает руками кудри.

Когда он захотел снова с ней танцевать, она сказала, что нет никакого толку от танцев в таком сыром холодном подземелье.

- Нужна настоящая музыка, много света, люди, которые радуются празднику, - пояснила она и, увидев его растерянный взгляд, добавила, - Как на бале, где мы первый раз танцевали, или…

- Или? – он с любопытством изогнул бровь.

- Или как во времена молодой графини. – Мария задумалась, улыбнулась и умчалась вверх по лестнице, прокричав: - Я сейчас вернусь! Ты можешь зажечь свечи? Нам нужно много света.

У нее было лавандовое платье в стиле рококо. Она сорвала одну из роз, которые цвели в изголовье её кровати, и украсила ею высоко взбитые волосы.

Он подал ей руку у основания лестницы, и она потеряла дар речи от вида преображенного зала. Сотни свечей парили прямо в воздухе, освещая не заплесневелый камень, а вышитые драпировки. Скрипичная музыка, искрящаяся весельем, как шампанское, парила в воздухе, не имея источника. Зал был полон людей: мягкий шелест салонных разговоров волнами перекатывался из одного его конца в другой. Кавалеры играли в карты и спорили о политике, подавали табакерки дамам, которые игриво смеялись и кокетничали, затейливо постукивая по веерам.

Все они были давно мертвы и немного просвечивали, но их по-прежнему переполняла грация сытых, живущих ради удовольствия эстетов.

Когда она кружилась с ним в танце, совсем не подходившем окружавшей их эпохе, пьянела от силы его объятий, в упоении закидывала голову и вместо потолка видела бездонное звездное небо, ей казалось, что это предел счастья, доступного человеку.

***

Но он покидал её, на неделю, две, иногда – три. Когда она пожаловалась на одиночество, он подарил ей большого черного пуделя. Пёс ловил крыс, ненавидел рыцарей и барона – поклонника Бахуса, и был безразличен к тихим призракам женского пола.

Пудель всегда преданно следил за ней бусинками умных глаз из-под гофрированной челки, торчавшей одуванчиком, и ложился спать у кровати, предупреждая покушение коварных врагов на хозяйку.

С собакой было веселей гулять, и прогулки стали ее новой страстью. Кладбище и сгоревшая деревня не прельщали колоритом мрачного романтизма, поэтому она пыталась пробираться по роще к цветущим полянам и спускаться к реке.

Однажды очень далеко, на берегу, она заметила лодку и рыбачившего старика. Впервые она увидела здесь живого человека и быстро добежала до него, прикрикивая на пуделя, захлебнувшегося лаем.

Она поговорила со стариком об изменчивой погоде, о красоте здешних мест. Спросила, далеко ли он живет и есть ли в его деревне почта - ей хотелось бы выписывать газету и заказать книги.

Ей понравилась заводь, в которой рыбачил старик и она сказала:

- Как здесь хорошо! А из башни эту часть берега совсем не видно.

- Из какой это башни? - морщась от ярких бликов на воде, спросил старик.

- Из башни старого замка на холме. Он вот в той стороне - знаете?

Старик нахмурился и задумчиво поджал губы. Посмотрел вдаль и спросил у нее металлическим напряженным голосом:

- Замок-то? Знаю. А ты что же это там делала, а?

- Я там живу. Почти все комнаты холодные, но в башне очень даже...

Мария поняла, что старик больше не слушает, бросает снасти в лодку и старается на нее не смотреть. Когда она попробовала спросить, что случилось, он резко отошел в сторону и начал бубнить молитву.

Внезапно ей сделалось жутко и гадко на душе. Он подумал, что она была одним из призраков, словно не было у нее другого дома и живых родителей, до того, как она приехала сюда.

Мария похолодела.

Когда она приехала сюда? Как долго она живет в старом замке? Кто ее родители? Есть ли у нее сестры, братья? И знает ли она хоть одного человека… кроме него?

Она ничего не помнила.

Ей не хотелось больше оставаться на берегу, но и в замок возвращаться было невыносимо. Она медленно побрела к роще, не чувствуя, как остывает воздух, и на землю опускается синева сумерек. Мария пробиралась сквозь густые заросли, и ветви, цеплявшиеся за ее одежду и царапавшие руки, отвлекали ее от тяжелых мыслей. Пудель скулил и норовил выскочить прямо у нее на пути, будто надеялся убедить ее повернуть домой.

Наконец она вышла на чудесную поляну - днем раньше она пришла бы в восторг от такого места для прогулок. Сейчас же она безжалостно сминала своими шагами колокольчики, раздраженно оторвала ветку полыни, задевшую рукав.

Она в замешательстве сжала руками голову и поняла, что хотела найти дорогу к своим потерянным воспоминаниям. Но непроглядный туман сладких, опьяняющих грез ее жизни застилал все, что она знала за гранью этого странного безлюдного мирка. Она ощутила невозможное - тоску и боль утраты людей, которых не помнила.

Душа её надрывалась таким безмолвным криком, что должна была оглушить всю Вселенную. Внезапно что-то изменилось. Из чернильной тени деревьев ей навстречу вышел восхитительно грациозный зверь - олень, несущий на горделивой голове ветвистые рога. Он казался серебряным в лунном свете, и Мария испугалась, что вновь видит призрак. Но зверь подошел совсем близко, на расстояние вытянутой руки, и она разглядела его глаза - карие, человеческие, полные неизбывной тоски и молчаливой боли.

Олень тихо вздохнул и закрыл глаза. Ресницы его сложились в черный шелковистый треугольник, заставив сердце сжаться от странного узнавания. Ведомая порывом, она прижалась лбом ко лбу зверя и, даже зажмурившись, продолжала видеть его карие глаза. Она смотрела в них, и что-то назойливо стучало на грани ее сознания, пытаясь пробиться и наталкиваясь на нерушимую преграду.

Она со смехом бежала через цветущий яблоневый сад, сбившееся дыхание разрывало грудь, она прижималась к грубой коре старого дерева и, отбросив волосы, липшие к щеке, пыталась затаиться, растаять, чтобы подруги не нашли ее.

Она со всей силы, упругим движением коленей, раскачивала качели, улетая к самым облакам, и слышала остерегающий окрик отца.

Женское лицо наклонялось над ней и озарялось улыбкой, теплой и лучистой, как весеннее солнце. "Мария, красавица". Женский голос таял и исчезал, его сменял радостный юношеский окрик.

"Мария!"

Тонкие, почти мальчишеские, пальцы вкладывали в ее ладонь васильки и ромашки, застенчиво пытаясь подольше задержать ее руку. Наивно распахнутые карие глаза смотрели на нее с робкой надеждой и восторгом.

Вокруг расцветали шорохи ночного сада, росистый холод травы касался ее ног, щебет вдохновленных луной птиц скользил по ее коже, как электрический ток, питая ее румянец. Карие глаза смотрели восхищенно и смело, вбирая в расширенные зрачки всю прелесть волшебной ночи.

"Мария..."

Все рассыпалось, ускользнуло, как вода сквозь пальцы. Пудель рычал и со всей силы рвал ее подол, пытаясь утянуть ее с поляны. Олень поднял голову и взглянул вдаль. Мария обернулась и проследила за его взглядом. В башне их замка горел едва различимый оранжевый огонек. Нужно было бежать туда со всех ног, лететь вверх по лестнице, бросаться Ему на шею, но ее не оставляло мучительное чувство, что сейчас она может обрести нечто очень важное и нелепо утраченное.

Она обернулась, чтобы снова взглянуть на оленя и ухватить нить утраченной памяти, но поляна была пуста.

Мария закричала и побежала к лесу, где могло скрыться таинственное животное. Пудель висел на ее юбке, как гиря, с утробным рычанием стараясь утащить ее назад. Она схватила ткань своего платья и стала ее дергать, пытаясь отшвырнуть собаку, ставшую ненавистной.

Ей казалось, что она знает, как его зовут. Что стоит вытащить из своей задурманенной головы его имя - и все оковы падут, он вернется, и она вспомнит кто она, где ее мать и отец. Она яростно стискивала голову, отбрасывала со лба мешавшие волосы, рвала в клочья вплетенные в них цветы.

Но чем больше секунд проходило, тем меньше воспоминаний ей оставалось, и вот - последняя песчинка воскресшей было памяти ушла в небытие. Мария упала на колени и в отчаянии посмотрела в небо, где бесстрастно мерцал вечно прекрасный Млечный путь, не знающий людских горестей, не страшащийся смерти и увядания.

Холодные, пронзительно яркие, колючие звезды смотрели в ее душу, а в сердце змеей вползала мысль, что у нее нет прошлого, только настоящее - его черные глаза, книги с обожженными страницами, цветы, обвивающие изголовье кровати и замок, где сны и мертвецы бродят среди живых.

Она заставила подняться стонущее от душевной боли тело и побрела к своему единственному дому, зная, что рядом с ним кровь вновь закипит в опьянении, сладкий туман заполнит мысли, воплощая в жизнь прекраснейшие из человеческих вымыслов, и она забудет и эту свою печаль, как забыла другие.

 

 

Обсудить на форуме