Бёри Гол, Волкодавица

 

В старо время то было. Правил тогда всеми северными арок Кусэн-батыр, могучий хан, и воины его себя называли Бёри, «волками». Был он ростом и статью всем арокам арок – высокий, плечистый, длиннорукий, и ко всякому оружию и степной снасти привычен.

С малых лет шел Кусэн поперек уклада, но словно духи его берегли – всякий раз удача к нему мордой, не хвостом поворачивалась. Как вырос он, то из роду ушел и собрал себе злую ватагу из всякого беззаконного отребья, дедовскими заветами брезговавшего. Ино окрепла стая его, и стал Кусэн-батыр бесчинствовать и набегами другие рода разорять. Сколько ни силились изловить его – от всякой облавы уходили Бёри-волки. Был при нем тогда и черный шаман Исса Нурад, сын беглянки, тенеброво семя, который учителя своего предал и духам степным скормил. Сказывали про него, будто прятал он в широких шальварах длинный крысиный хвост, а когти на руках стачивал камнем, о который ароки копья и стрелы вострят.

Думали старики, что с Кусэном делать, да и не знали. Старый Шад-аргай, знатный гадатель по ветру и травам, так сказал: не от арока ему смерть принять, не от духа и не от немощи, а от великой обиды странному человеку. Только где же его искать, того странного человека? Ещё думали старики да и порешили – ханом Кусэна поставить. Чай тогда не будут Кусэновы волки из своего ханства красть скот и девиц, а в иные края поскачут. Тогда и настанет хорошее время, ведь чужаков, не по укладу живущих, землю роющих, испокон в Степи обирать заведено.

Так стал Кусэн из вольного батыра ханом и начал свои порядки устраивать. Бесчинствовал он, да уже не по-прежнему, а оттого терпели все и ждали, когда его дахор, пророчество, настигнет.

 

Жил в то время в Аренгрыдыке один чужак, именем Гинерих, по прозванию Воронья голова. Блажной был, с причудами – да кто в Аренгрыдыке не без придури? Приехал он с севера, из-за самих Млечных гор, да стал сирот и подкидышей опекать. Сам по Степи ездил и другим платил, чтобы детишек и младенцев к нему свозили. В то время бывал у ароков голод, а оттого иные и продавали Вороньей голове девчонок – лишние рты, а то и так отдавали. Все одно им дорога была к шаманам под нож, на Кале дахор, а Гинерих, бают, растил их как своих. За такие дела Воронью голову шаманы недолюбливали, да все же зла ему не чинили. Чуяли, что есть в блажном чужаке не только дурь али корысть, а и что-то ещё, чего даже духи им не рассказывали.

Дожил так Воронья голова до старости сам, без жены и сыновей, седобород стал и лыс, а все у него детишки не переводились. Тех, что выросли, отправлял Гинерих на родину свою, потому что в Степи им, безродным, места не было. Так бы и помер он сам мирно, да только случилась беда.

Задумал поганый Исса Нурад, черный шаман, большой да скверный обряд сотворить, злых степных духов задобрить, чтобы выведать у них тайну,  коя Аренгрыдык от Детей Её бережет. Для жертвы той нужны ему были дети – вот и сказал он Кусэн-хану, чтобы тот велел Гинериху своих приемышей отдать. Дескать, испокон веков в Степи так заведено, что ей выброшенные дети принадлежат, а не вороньим головам, чужакам из-за гор.

Послал Кусэн нукеров своих, Бёри, словом или силой забрать у Вороньей головы детей, и вскоре воротились те с дурной вестью. Гинерих хоть и старик был, а оказался колдуном. Бился он с ними, будто молодой, и четверых своим чародейством убил, а иных еще изувечил, пока не пал от стрел, а перед смертью прошептал чужеземные проклятия и стаю ворон из дома своего выпустил.

Исса посмеялся только. Всяк знает, что супротив шамана, что с духами знается, никакая порча чужеземная не выстоит. Увёл он детишек далеко за город и духам отдал.

 

С тех пор словно помешался хан Кусэн. Стал сгонять отовсюду народ и камень в Аренгрыдыке долбить принуждать. Рыскали по стойбищам его волки и всех на работу дурную сгоняли. Всюду вой да плач над юртами повис – забрали у баб их ароков, да не в славный поход, а на черную работу рабскую. Кто убережет тучные отары? Кто погонит на свежие травы стада? Кто обьездит коней, норовистых, могучих? От кого пойдут новые ароки?

Много народу тогда в Аренгрыдыке полегло. Ровно духи рыть им мешали – мягкий камень под зубилом тверже железа становился, вода загнилась, а из щелей в скалах злой дым шел, от которого изводил ароков день и ночь гадкий кашель. Жаловались ароки хану, просили вести их в поход, чтобы собрать в дальних землях рабов и их, от роду землероев, копать заставить, но Кусэн всем ходатаям только плетей велел выдавать.

Словно мало было беды в ханстве – а вот стали еще из дальних улусов приходить к Кусэну странные вести. Бёри, волки его, целыми ватагами пропадать начали. Находили их тут да там изрублеными, застреленными, только все никак в толк взять не могли, кто же супротив воли хана пошел. Пока не вернулся один, с короткой черной стрелой в спине, уже и не жилец вовсе. Рассказал он о страшном всаднике, в собачьем шлеме и черном железе, что без устали рыщет по Степи, не боясь ни безобразия, ни духа, ни арока.

Злоба большая Кусэна взяла тогда и послал он за неизвестным всадником триста нукеров своих, старых волков Харс Бёри. Велел хоть всем костьми лечь, а обидчика его изловить живьем и ему в Аренгрыдык доставить.

Велено – сделано. Как стала на убыль идти Нурла, меньшая сестра-луна, воротились к Кусэну его воины. Только что видит он, навстречу им выходя? Из трехсот кешиков его, славных батыров, всего треть вернулась, и те будто после жестокой сечи – а среди них на коне вороном, весь цепями обмотаный, всадник в шлеме собачьем, и десятеро его за цепи те держат.

Стал тойкан, набольший их, хану о битве докладывать. По всему выходило, что песиглавец тот шаман и колдун, что супротив них призвал биться невиданных духов, из железа и сумрака сотканных. Сплюнул Кусэн, взъярился и к скованному пошел. Ухватил его за цепи, с коня наземь сбросил и шлем собачий с него содрал.

Рассыпались из-под шлема волной черные волосы. Не арок был перед ним, а степнячка. Кто был вокруг – замерли все. Признали одну из приемышей Гинериховых, что за горы отправилась. Дахор Кусэнов вспомнили.

Испугался и сам хан, да недолго думая ударил ее в шею коротким ножом. Что мертвая ему сделает? Только вот иначе все вышло.

С хрустом вошел в шею вострый нож – и вдруг насквозь провалился. Стукнули о камень вороненые латы, зазвенели бессильно опавшие цепи, а убитая дымной тенью из себя поднялась. Увидели все, как черной рукой пронзила она ханскую грудь и за сердце его схватила.

– Кто ты, назовись? – воскликнул хан

– Вы волки, Бёри, а я Бёри Гол, волкодавица.

– Чего ты хочешь? – только и спросил Кусэн, откупиться желая.

– Отца моего, Гинериха, - ответила она и снова из тени живой стала.

Захрипел Кусэн, задергался – но выпал из его ладони нож, когда волкодавица раздавила его гнилое сердце и, коленом в живот ему упершись, из груди выдернула.

Исса Нурад, тенеброво семя, как увидел это, наутек бросился, да не успел. Указала на него Бёри Гол, взвыла яростно и вылетели из груды брони волкодавицы десять железных осколков. Насквозь прошили они убегавшего шамана и обратно через тело его продернулись.

Тут и ей конец пришел – опомнились нукеры и выпустили тяжелые стрелы в нагое, залитое ханской кровью тело. Постояла волкодавица, глаза закрыв, и замертво рухнула. Следом и осколки колдовские упали.

 

Со смертью Кусэна недолго его прихлебатели, Бёри, жили. Все, кого они камень бить гнали, теперь их бить начали. Мало кто выжил, да прочь ускакал, по чужим краям без роду скитаться. Собрались тогда шаманы и убитого хана с Иссой скинули в глубокую ядовитую яму, что ароки в скале выдолбили, а сверху песком и крошевом каменным засыпали. Бёри Гол же одели в ее черные латы и над той могилой сожгли, чтобы она и после смерти своих кровников стерегла. Осталась от нее груда седого теплого пепла и обгоревший, в огне истаявший собачий шлем.

Только с тех пор не забылась история волкодавицы, а наоборот, по Степи, ровно шелест трав, разнеслась. Обиженные, кровники, в злых клятвах своих ее поминают, а иные, отправляясь на месть, шлемы надевают собачьи.

Много сменилось с тех пор трав, много минуло зим. Забыли ароки и Кусэна, и его Бёри, и Гинериха с его приемышами. Но до сих пор есть в Аренгрыдыке засыпанная щебнем яма, на которой ржавый собачий шлем лежит, и яму ту суеверные стороною обходят. Иные говорят, что ночами, когда идет на убыль Нурла, младшая из лун-сестер, в ближних домах можно услышать, как скребутся под камнями мертвецы все громче, а потом словно воет злая сука и камни снова мертвецов погребают.

Врут, наверное.

 

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 20. Оценка: 3,60 из 5)
Загрузка...