Хитыке, появившийся ниоткуда


Аннотация (возможен спойлер):

 

Герои рассказа «Хитыке, появившийся ниоткуда», великовозрастные приятели, жаждущие острых ощущений, решили рвануть на север Забайкалья - в хребты Кодара. Там, по слухам, геологи и охотники встречали необычное волосатое существо, передвигающееся на задних лапах. А вдруг именно им повезет, и они сумеют поймать «снежного человека»!

 

Троице дилетантов повезло. Проводником у них вызвался быть старый эвенк Каякай, искусный следопыт, и непревзойденный нгимганакан – рассказчик мифов. В тайге у костра во время ночевок он поведал попутчикам историю своего рода, попавшего в зону бедствия после падения на Землю «звезды» («Тунгусского метеорита»). Его соплеменников спас тогда от гибели пришелец, появившийся... из расступившегося на момент огня. Поэтому имя ему дали Хитыке, что на эвенкийском языке означает «появившийся ниоткуда». Признали Небесным шаманом.

 

У нового шамана и впрямь была способность телепортироваться, и «читать» чужие мысли. А еще у него был необычный бубен. Или, возможно, устройство для телепортации. И, судя по всему, установка работала на ядерном топливе. Взрыв «бубна» привел к радиационному заражению местности, и к гибели соплеменников проводника Каякая. Спасшийся эвенк сумел вынести из зоны поражения радиацией младенца, правда, подвергшегося мутации… Вот этот-то подросший мальчишка, по облику напоминающий медведя, и смущал бродячий люд, охотников-любителей и геологов, на хребтах Кодара.

 

К счастью, приемыш эвенка Каякая также приобрел способность «считывать» чужие мысли, и поймать его в сети и капканы не так-то просто. Вот и нашей троице, отправившейся в северную тайгу за «снежным человеком», это не удалось.

[свернуть]

 

Им несказанно повезло, - уверяли северяне фотоохотников из краевого центра Читы. – Проводником у них вызвался быть сам Каякай. Лучше старого орочона никто не знает этих гиблых топей, куда снарядилась экспедиция.

Фотохудожники стремились попасть на “места силы” на севере Забайкальского края – там, если верить древним мифам, эвенкийские шаманы черпали свою силу, обретали пророческие видения. И, мало того, очевидцы уверяли, что находили доказательства пребывания снежного человека: в зарослях ольховника временами появлялись клочки рыжеватой шерсти. А в тех краях медведи – бурые, и черные… Древний человек памятку о себе оставил, не иначе!

В баулах фотоохотников была – на всякий случай! – припрятана металлическая цепь из тонких ячеек: комар не выскользнет, не то что выживший неандерталец. Но свои тайные планы они добровольному гиду-орочону не раскрывали. Опасались, что откажется сопровождать их. Лишь заслышав речь о снежном человеке, Каякай смурнел, и втягивал голову в плечи…

Гид поставил им условие: ружья из чехлов не вынимать – так безопаснее будет. Волки, по его словам, знают, для чего приспособлены палки плюющие огнем; и на много оленьих переходов вперед предупреждают своих хвостатых собратьев о появлении охотников. Так что промысловики только задумают направиться в урочище, а тамошние серые уже поджидают их… Ловцы мифов, а фотоманов так уже называли на Севере, посмеялись, и смирились с чудачествами старого орочона – проводником он был отменным. Умел провести их группу вместе с тяжело навьюченными оленями в хребтах по тропке над обрывом. Находил проходы в марях. А какой рассказчик! Истории он знал необыкновенные.

Путь лежал к урочищу Сюльбан, где  по преданиям орочон, так себя называют оленные эвенки, встречались озерки “мертвой воды”, на которые ни одна птица не садилась испить воды. А вдруг эти озера выведут их на месторождение урановых руд? Они – первооткрыватели! Звучит!.. Мужикам было уже за сорок, а за плечами лишь залежи опорожненных бутылок из-под пива и намечающийся круглый животик. Очень хотелось оставить свой след в истории. А тут реальный шанс: у птиц чувствительность к радиационному излучению – уникальная, и наукой до сих пор это птичье свойство не объяснено. Если еще и снежного человека удастся захватить живьем, слава им обеспечена.

Вечерами, после трудных переходов в горах, путешественники устраивались на лежанки у костра. Просили старика рассказать о жизни его предков. На этот раз пытали своего спутника об орочонских шаманах. Какие они? Встречал ли Каякай эвенкийских провидцев на своем пути?

Каякая не пришлось долго упрашивать. Но прежде вынул из своей видавшей виды потертой кожаной сумки трубку, закурил. После нескольких затяжек начал свою историю.

…Не счесть, сколько ягельных мест он облазил и оленьих троп истоптал. Имя свое получил не случайно: сумел спастись от странной немочи, скосившей в одночасье племя эвенков. Лишь его, мальца Ахто, - с первоначалу-то меня  так звали, уточнил старик, - напасть не тронула. Видно, каман[1]  своей силой поделился.

Шаман этот появился в их северной тайге… ниоткуда. И ушел в никуда, словно растворился в воздухе. Но Каякай его хорошо помнит.

У него особый резон помнить был. Как-то его отец, ами по ихнему, по орочонски, ушел добыть мяса, что на своих ногах в тайге бегает. Но вот месяц на небосклоне всплыл, как лодка-долбленка на глади озера, звездочки на небе засверкали, словно разлетевшиеся от костра искры… Не слышно шагов добытчика. Солнце поднялось из-за гор, раскалилось добела, словно жаровня на огне костра, уже и верхушки гольцов позолотило… ами не возвращается. Сердце атыркан[2], матери трехлетнего Ахто, недоброе почуяло. Она привязала захлебывающегося слезами сынишку за спину и, прихватив шкурки горностая, поспешила на поклон к каману. Но Хитыке, словно прочел ее мысли, сам неожиданно у их чума объявился.

Шаман поразил своим видом мальчишку: был громадный, и весь зарос седыми волосами. Ну чисто медведь, только белый.

Дары старец отодвинул в сторону. Сказал напуганным орочонам: - Шкуры истлеют… лишь добрые дела силы добавят.

Каман велел его матери представить мужа, словно он, живой-невредимый, рядом с ней у родного очага расположился. Сам же взял женщину за руку, и взгляд вдаль устремил.

Мальчишке в какой-то миг показалось, что от провидца отделилась тень – точь в точь Хитыке, только бледнее! - и направилась к горам.

Двойник шамана долго блуждал в поисках пропавшего охотника. Странствия, похоже, были нелегкими. Старец, оставшийся с ними, совсем обессилел. Казалось, у него и дыхание отлетело. Только бубен потрескивал, и от него исходили волны света. Но вот анвани[3] очнулся. Сказал: - Однако, вовремя я подоспел.

Махнул рукой плачущей орочонке: - Ступай уж!.. Котел с мясом на огонь ставь. Встречай своего мужика.

Отец Ахто появился в стойбище на исходе дня. Рассказал сородичам о своем чудесном спасении. В погоне за снежным бараном он сорвался со скалы. Когда падал, зацепился за уступ и повис над бездной. Пальцы рук занемели, сознание временами мутилось. Вот-вот смерть его в свои объятия примет… В минуту просветления увидел над собой шамана, тот тащил его из пропасти.

Помнил Каякай и другое: стычку – не на жизнь, на смерть! – своего зубастого сородича Ункура и анвани Хитыке.

- Но отчего, старик, ты называешь шамана Хитыке - анвани, Небесным шаманом? – перебили слушатели.

Каякай поморщился недовольно. Но продолжил рассказ.

Откуда родом этот провидец и сколько ему лет – в его стойбище даже беззубые сородичи, отшагавшие свою тропу в Срединном мире, не ведали. Но уверяли, что пришелец появился в их краях аккурат, когда на северную тайгу с неба падучая звезда низверглась. «Русские наши земли Тунгусской называют, уточнил старик».

Огненный хвост, что осикта за собой тянула, разметал валуны, вековые сосны и корневища деревьев на такое расстояние, что даже легконогому лосю за световой день не одолеть. В тайге начался пожар. Огонь шел стеной. Гибли звери и птицы. Люди, задыхаясь от дыма, метались, тщетно ища проход... Вот тогда перед орочонами, невесть откуда, взялся громадный, словно медведь-шестилетка, незнакомец с бубном в руках. Сказал, что родом с другой Звезды. «Вон оно что! – поняли эвенки. - Это энэрвекет, кочующий по звездам». Они от своих предков знали, что и раньше небожители появлялись в их мире ниоткуда, и также непонятно исчезали.

Хитыке, иначе - Появившийся ниоткуда, спас племя орочон, вывел в безопасное место.

Оленоногие люди, в благодарность, как водится, чужаку на стойбище лучший чум отвели, накрыли его жилище лосиными шкурами. Самых жирных тарбаганов и сердца согжоев, или диких оленей, после удачной охоты в дар почетному гостю несли. А пришелец из других миров в стойбище появлялся изредка. Анвани, шаман, посланный им Небесами, озадачив всех, на вершине Лунного гольца поселился.

- Кэ-куме! – дивились эвенки. Немало в северной тайге заклятых мест, этот голец на особом счету. Охотники давно приметили: птицы никогда не садятся на его уступах, стороной облетают. Безрассудные смельчаки, погнавшиеся за добычей, со скалистых уступов к родному чумовишу уже не возвращаются. Исчезают бесследно. Временами на склонах Лунного гольца зеленые огоньки светятся, буравя темноту ночи, словно волчьи зрачки. Но какой же волк по отвесным уступам станет карабкаться за облака? Там для него нет пищи. Не иначе, души самоубийц и пропавших без вести сородичей бродят – тех, что не своей смертью погибли и потому не могут найти успокоения. Но с ними лучше не встречаться на горной тропе, утянут за собой.

Вот взять хотя бы Хапчегура… Самым удачливым в промысле белки и соболя был. И медвежатник не из последних. Но отправился  охотиться в запретные места. И сгинул бесследно. Казалось бы, грозное предостережение.

Но нет! Его племянника, Ункура, непрошеные мысли навещали. Почему, спрашивается, шамана Хитыке блуждающие огни не пугают? Видно заговор особый знает.

Парня любопытство, как голод пустой желудок, глодало. Страсть как хотелось тайну Лунного гольца выведать:  - Если подступиться к душам предков, сколько охотничьих секретов вызнать можно! - скрипел он от нетерпения зубами.

И вот однажды, лишь стало смеркаться – огни, не иначе, манили! – молодой эвенк  начал подъем на голец. Но и половины пути не одолел, дорогу ему заступил... собственный двойник. Ка! Ка! Вылитый он сам, Ункур, вот только одеяние странное. Вместо привычной кухлянки на незнакомце тончайшая рубашка, словно пошитая из рыбьей шкуры, отливает серебристым лунным цветом, да так тесно к телу прилегает – ни морщинки не видно, ни зазоринки. Глаза у авааси, злого духа иначе, – темные, без зрачков. Однако зрячие, до нутра пробирают. И будто не только потаенные мысли Ункура видят, но и его будущую судьбу наперед знают. Глянул двойник на парня в упор, без обычной человеческой теплоты и приветливости во взгляде, словно жестким, ледяным дыханием иного мира обдал. Как от толчка, неразумный эвенк, словно не обсохший после отела тугутка, олененок иначе, вниз  кубарем катился, себя не помнил.

Очнулся. Лежит у подножия гольца, ни ног, ни рук не чувствует. Осенний злой ливень наотмашь стегает его по лицу холодными струями. А над ним каман Хитыке склонился, ладони в напряжении простер, словно ими отяжелевшее тело парня поднять с земли старается. Увидел, что Ункур, наконец, глаза открыл, опустился на землю в изнеможении.

Отдышался. Сказал: – Не по себе ты, бойя, тропу выбрал. Экэл! Нельзя! Ты не готов… Это ворота в иной мир.

- И впрямь! – закивали головами старики-сородичи, хотя и не поняли речи камана. - Они тоже к подножию запретной горы прибрели. И свои веские слова добавили: – Там можно ненароком след покойника пересечь, и сгинуть. Лучше об этом гольце вовсе забыть, и не поминать никогда.

Молодые эвенки еще предела своей жизни не видели, и оттого страха не испытывали. Потешаться над незадачливым охотником начали. Особенно девка одна, Урсула, языкастой оказалась:

– Сознайся, Ункур, дядю своего искал? Вернее, его добычу. Он, припоминаю, погнался за кабаргой, да сгинул на уступах Лунного гольца.

После и вовсе разошлась:

– Твоя жадность, видно, дядьке не по нутру пришлась. Не пожелал с тобой делиться добычей, столкнул с утеса.

Парень досадливо поморщился, но смолчал. Девка только свой пятнадцатый порог переступила. А на зубоскальство малолеток, как на пустую брехню щенков, не стоит внимания обращать.

Но обиду на шамана молодой орочон крепко затаил. Часа удобного ждал, чтобы рассчитаться за то, что тот на смех его поднял.

- Хотя, сдается мне, - вздохнул Каякай, - у провидца совсем другое на уме было. Предупредить хотел. Но глухим оказался Ункур, да и другие эвенки - глухими и слепыми. Не вняли зловещим предзнаменованиям.

Старик помолчал. Выбил трубочку. И продолжил рассказ.

Время шло. Урсула подросла, и у многих парней занозой в сердце засела. Еще бы! Сладкая, как ягода-голубика, гибкая, как ствол молодой лиственницы. Ункур тоже равнодушным к ее красоте не остался.

Но женихи один за другим отказ получали. Урсула – девка с норовом. Для всех у нее один ответ приготовлен: «Походи год в работниках, там посмотрим».

Эко... вон чего надумала! В старину и впрямь парень в чуме приглянувшейся девки двенадцать месяцев спину гнул – испытание проходил. Оленей пас да черные работы справлял. А главное, невеста у дармового работника норов испытывала. Коль пришелся по сердцу, оставался за хозяина. Вернее, хозяйка-то в чуме всегда женщина. Мужчина – добытчик и пастух. Но год спустя атыркан и ее работник спали на одной шкуре, и в лютую стужу им холодно не было.

И что бы вы думали? Не один парень в стойбище мечтал побывать чумработником Урсулы, испытать свое счастье. Но Ункур ждать не любил. Придумал, как соперников в беспомощных младенцев превратить, а девку тем временем заарканить. После ночи, проведенной с ним наедине в чуме, мягкая, как ровдуга (замша из оленьей кожи), станет. Кто поверит, что не по своей воле на шкуры легла?

Ункур не поскупился, из фактории ящик спирта приволок. Всех парней и молодых мужиков в стойбище споил, к ночи в лежку лежали. Каякай помнит, что и он, хоть и в лета еще не совсем вошел, тоже «огненной воды» тайком хлебнул, и после сутки спал беспробудно. Во сне ему явился медведь. Необычный. В белой шкуре! Подросток наяву таких и в глаза не видывал. Правда, от своей бабушки- аникан слышал, что сатымары[4] обитают в Верхнем мире… И уж очень медведь из его сна обличьем смахивал на Хитыке… Сатымар пытался его загрызть, но передумал. Покатал по пещере, а после дыхнул прямо в лицо.

Старик Каякай, как сейчас, зловонное дыхание хозяина Небесной тайги чует.

Мальчишка очнулся лишь к полудню. А пока он был в забытии, случилось вот что. Ункур дрожал от нетерпения, видя, что огненная вода его соперников по рукам и ногам вяжет. Еще немного – и приглянувшаяся девка в его власти окажется…

Глядь, старец с Лунного гольца в стойбище спустился. Без зова. Семейные охотники, не сговариваясь, теплые лежанки у очагов покинули, к костру, разбитому в центре становища, подсели. Ждали, с чем к ним Хитыке пожаловал. Знали, анвани по пустякам не покидал голец. Ункур чертыхнулся с досады: опять каман ему планы спутал! Но вида не подал. Ящик, где еще с десяток наполненных огненной водой емкостей осталось, сородичам пододвинул.

А посредник трех миров тем временем камлание начал. Закрутился с бубном в руках, волчком пошел. От пляски его зрителей и в жар бросает, и в холод.

Угомонился. Странные речи завел: - Чую, кончается моя земная миссия, больше ничем оленным людям помочь не смогу.

Страх закрался в души орочон. Они привыкли к своему поводырю, обленились, надо признать, порядком. Разучились слышать предостережение ветра, понимать язык птиц, зверей. Как без шамана впредь обходиться? Но хмель свое дело делал. Обнялись старики с бутылями и по чумам разбрелись. У костра лишь самые крепкие остались, кого огненная вода еще не поборола.

Ункур, тот вовсе зелья не пил в этот вечер. Из всей речи молодой охотник одно понял: ослабел его заклятый противник. Настал момент поквитаться. А, может, и власть над сородичами перехватить?

Парень подскочил к шаману:  - Силы на исходе, говоришь? Сейчас проверим.

Свидетели стычки и охнуть не успели, как в руках Ункура охотничий нож оказался… Лезвие, словно сквозь масло, через тело камана прошло, не нанеся ему вреда.

Заскрипел зубами Ункур, себя не помня от бешенства, к сопернику рванулся. Но случайно задел бубен. Шаманский инструмент от резкого толчка отлетел на костровище, где еще тлели головешки. Раскалился. И вдруг раздался треск и грохот, будто голодный медведь лабаз ломает, по бревнышку разносит. Это бубен взорвался, и разлетелся на куски.

Напуганные эвенки, еще не покинувшие нагретые места у костровища, ниц упали, в страхе головы руками прикрыли. Лишь Ункур храбрился. Сплюнул сквозь зубы и ушел в чум, спать. Силой ли, добром ли Урсула за ним последовала, никто не видел. Наутро из чума вышла, покрыв голову, как замужняя. Да и то сказать, девку от страха дрожь била, а только Ункур в эту ночь в стойбище на ногах держался, успокоить мог.

Хватились: нет шамана. Зови-не зови… нет отклика. Исчез бесследно. Вскоре и самих участников последнего камлания, считай, та же участь постигла. Стали слабеть, хиреть на глазах. Волосы с головы, как пух одуванчика, ветер легко срывал. Зубы один за другим выпадали. А при больших переходах у кочевников кровь из носа шла... Луна двенадцать полных оборотов совершить не успела, как все орочоны, бывшие на месте взрыва унтэуна, бубна, наделенного магической силой, в Верхний мир отправились, к предкам.

- От всего рода лишь я один и уцелел, - вздохнул старик. - Да младенец, которым Урсула разрешилась, сама же умерла от потери крови.

Каякай, а с тех самых пор у подростка появилось это прозвище, спешно покинул проклятую долину. Откочевал к берегам Витима, чумовище разбил в стороне от нахоженных троп. Поил младенца молоком важенки, умывал березовым соком. Имя своему приемышу дал Утукан, или медведь-однолеток. Ребенок волосатый, словно медвежонок, родился. Правда, светлой масти. Подрастать начал, да вот беда. Сверстников кругом нет, куда ни кинься в урочище. Так мальчишка в наперсники для игр выбирал волчьих щенят, с лисенком подружился. А как-то Каякай его в берлоге у медведицы отыскал. Отстегал для острастки лиственничным прутом. Малец орал благим матом, оправдывался: -Медведица – добрая, меня ягодой угощает.

Все бы ничего, да вскоре промысловики из местных племен коситься на пришельцев стали. Отправятся на охоту, выследят добычу. Откуда ни возьмись – Утукан. Обхватит лося за шею, у самого слезы градом: - Не дам убить, мы с ним наперегонки бегаем. – Белок к своей волосатой груди прижмет. И за них заступается: - В догоняшки играем.

Совсем промысел в витимской тайге из-за мальца Утукана прахом пошел. Сговорились тогда охотники и выпроводили воспитанника Каякая прочь из своих родовых угодий. Приемный родитель смолчал: так уж эвенки устроены, что охота их кормит. Но со своим выкормышем тайком видеться продолжал. Искать не приходилось. Лишь мысленно позовет его, глядишь, приемыш из зарослей кустарника появляется. Где бы не был в тот момент. Видать, шаман Хитыке  передал мальцу свой дар слышать чужие мысли, и самому при нужде делиться надвое – тенью выходить из тела.

Да вот беда. Вдали от людей Утукан совсем одичал, родной, орочонский, язык подзабыл. Привык волкам подвывать, да вслед за птицами присвистывать и прищелкивать. А человек все же, и к себе подобным тянуло. Как-то вышел к биваку пришлых людей. Те в крик: не то человек, не то медведь на задних лапах к ним в гости пожаловал. С испугу за ружья схватились. Утукан деру дал, конечно, - знал, для чего эти игрушки приспособлены. Но с тех пор молва разнеслась: на северных гольцах какое-то чудище волосатое объявилось.

- Вот и зачастили к нам на север разные экспедиции. Всем снежного человека отыскать хочется, – зло заключил рассказ Каякай.

- Однако, пустая затея, я так кумекаю, – старый эвенк хитро прищурился. - Мой приемыш наперед обо всех их ловушках знает. И помыслы этих охотников на зверочеловека сразу считывает.

Старик насыпал в отверстие трубки свежего табаку, подпалил его. Сделал затяжку. Грустно покачал головой:

- Вот только… одиночество для моего приемного сынка Утукана страшнее пули и капканов. Я стар уже,  парню  надо новую семью искать.

Неожиданно в ближнем пролеске зашатала кроной лиственница, хотя ветра не было. Каякай насторожился. Поднялся: - Заболтался я тут с вами. А у меня силки наставлены, проверить надо.

- Силки до утра подождут! – пытались остановить его собеседники.

Но старик уже спешил к опушке леса. На ходу бормотал что-то. Его спутникам удалось разобрать немногое:

- Кэ-кумэ! Что творит! Совсем опаску потерял, паршивец. Ить на него с ружьями да железными сетями охотятся…

Каякай скрылся в пролеске. Оттуда донеслось:

- Пора тебе, Утукан, испытать дорогу на Лунный голец… Знаю, знаю, табу по-прежнему в силе… А вдруг зеленые блуждающие огни тебя своим признают? Я помню, Хитыке говорил нам об ином мире. Иной – не обязательно загробный, он это хотел сказать.

Ловцы мифов сидели на своих местах, как приклеенные, не могли двинуть ни рукой, ни ногой. Словно какое-то оцепенение нашло на них. Лишь к утру пришли в себя. Кинулись к пролеску.

Так и есть! На стволе лиственницы заметили свежие затесы когтей, на ветках -  клочки рыжей шерсти. По виду – медвежьей, только не обычного - рыжего окраса…

Но следы Каякая и его странного спутника уже давно простыли.



[1] Каман – эвенк. яз. – шаман

[2] Атыркан – эвенк. яз. – хозяйка чума

[3] Анвани – эвенк. яз. – небесный шаман

[4] Сатымар – медведь-альбинос, иногда попадается в северной тайге