Дети следопыта Паруса


В Доме полно дверей. Ни одни не похожи на другие, конечно. Через большинство ты можешь пройти – хотя иногда можешь пройти и не совсем ты, и, говорят, есть такие, где за порогом уже оказывается кто-то совершенно другой. Есть двери, которые невозможно пройти – и такие, куда не заставишь себя шагнуть.

Есть также двери, в которые Выходят.

Так нам сказали.

 

В дверцу стучали нетерпеливо и гулко, сразу кулаком, будто на пожар.

Оз оторвал от подушки неподъемную голову, тряхнул, сбрасывая липнувшие к вискам сны. Вяло уставился на тающие сизые пряди с распадающимися пестрыми картинками: черт, вот ту и еще эту – как славно было бы подсушить и потом вплести в ткань! Но ни сердце, ни руки не проснулись еще толком, а когда проснутся – снов уже и запаха не останется. И то сказать, не в урочный час шум подняли, длинные светящиеся полоски, протянувшиеся от дверцы, тусклы. Рано еще; что ж не спится-то кому-то? Извернувшись на постели, поглядел на Люса. Увидел уже лучащиеся золотом глаза – будто и не ложился брат.

– Отопри, – сказал Люс. – Не отстанут.

Оз молча спрыгнул с койки и пошлепал через весь шкаф по студеному полу. Повозился с запорами, оставшимися еще от родителей, металлическими, вычурными, может, даже и запорожскими, чем зыбь не шутит.

Угорь стоял косматой черной глыбой: факел кто-то из наймитов держал за спиной хозяина, чтоб не мешал смотреть. Вроде и не шевелился Угорь, а казалось – подпрыгивает на месте, то ли от ярости, то ли еще от чего. Мелкие сбежавшие к вискам глазенки тускло мерцали багрянцем.

Мы ничего не делали, подумал Оз, и уже собрался было проговорить вслух, но тут из-за левого плеча раздался хриплый с ночи голос Люса:

– А теперь-то что?

Угорь громко хрустнул горлом – будто пытался заглотать ежа размером с комод. Поделом. Из-за Угря Люсу – Озу, конечно, тоже, но Люс старше – в свое время пришлось снести еще не то. Из-за волосатого бугая сыновья Паруса торчат в зеленом еще шкафу на окраине поселка. А их родители лежат под неаккуратно нацарапанной табличкой в старой тумбочке, что на опушке библиотеки. Что бы ни привело Угря сюда посреди ночи – подлый гад заранее заслужил все до последней судороги.

– Ты нужен, Люс, – пробасил староста и переступил с ноги на ногу.

Поворот, подумал Оз, но даже не шелохнулся и не покосился на брата. Выкусит Угорь.

– Ночью? Темнишь, староста.

– Иволга пропала, – зло прошипел Угорь, и за его спиной на тощей роже наймита возникло странное выражение. – Следопыт нужен.

Люс помолчал, а глаза уже светились несыто и недобро. Если бы не мама, горе было бы Угрю еще давным-давно: других золотоглазых в комнате не было, а если верить старичью, то и в соседних комнатах тоже. Некому в округе выступить против, реши Люс стребовать плату за их потерю, за их боль, за их дом – но мама учила иначе: уживайтесь, миритесь, ладьте добром. Сейчас в единственном настоящем доме поэтому живет Угорь. Пока.

– Покажу, где Парус лежит, – сухо ответил Люс. – Какая с меня еще помощь.

– Был бы кто путевый, стал бы я к вам сюда плестись! – крикнул Угорь, подступая ближе. Люс мгновенно нахмурился, подобрался, костяшки на стиснутых костлявых кулаках стали похожи на выпяченные шипы мопсы. Лицо же оставалось безмятежным: Парус учил, что только безнадежный болван дерется физиономией, а стало быть, нечего тратить силы на гримасы. И хотя однажды он все же проиграл, случилось это уж никак не из-за показухи.

Случилось это из-за Угря.

– У тебя был путевый следопыт Парус, – сказал Люс, убедившись, что драки не будет. – Ты его просрал. И пришел туда, куда пришел. А зря. Пошли, Оз.

Оз отступил назад, в глубь шкафа, где по-прежнему пахло недозревшими орехами и лачугой, в которой теснятся двое не слишком хозяйственных молодых мальчишек. Люс потянулся к дверной ручке, и толстая лапа старосты метнулась наперерез:

– Нет!

Оз вздрогнул и ступил поближе к метле. Если придется отбиваться, три наймита, сгрудившиеся за спиной звероватого на вид старосты, могли доставить неприятности. Люс мог и не учитывать их, если разъярится; но хорошим младшим братьям не требуется много намеков и поучений. Требуется только родиться.

– Я заплачу, – потухшим голосом рокотнул Угорь.

Братья смотрели на старосту во все глаза. Оз знал, что сейчас думает про Иволгу, а еще про то, что дети не должны расплачиваться за то, что их зачали и родили сволочи. Знал и то, что Люс и мгновения не думал о ней.

– Плевать, – отрезал Люс, и начал закрывать дверцу.

– Полную цену, – одновременно сказал Оз, шагая вперед. – И я возьмусь.

 

Полдень разбавлял пыльный воздух длинными стягами синеватого света в щели между неподвижных портьер. Теплынь отдавала вялым духом линяющего ковра: ранняя осень в поселке чаще всего выдавалась на славу, мягкой и ласковой.

В лугах кормились быкатыши и узловцы, перекликаясь низкими визгливыми и дребезжаще-высокими голосами. Трубила вдалеке мопса, заставляя теснее сбиваться в гурты домашний скот. На полях виднелись поселковые тетки, споро укладывавшие в тюки ложь, в саду кто-то обихаживал саженцы, которым по весне предстояло укорениться в поселке или пойти на обмен с соседними деревушками и хуторами.

– Если бы он до меня дотронулся, я бы его убил, – проворчал Люс, упруго шагая по ворсистому холму. Здесь цветистая и пушистая фарси сменилась жестковатой кабули, в которой ногами многих поколений посельчан и колесами повозок вытерта была просторная дорога.

– Ну да.

– Черт, он сто раз заслуживает смерти!

– Точно.

– Скотина!

– Но не Иволга.

Люс зарычал, но не остановился, и Оз подумал, что поступил правильно. И пусть сейчас именно ему приходится волочь тяжеленный следопытский рюкзак, оно того стоило. Иволга не была плохой.

Почти никто не был.

Мало кто из посельчан мог считаться отъявленным мерзавцем и негодяем, хотя Люс искренне желал им всем сгореть или под ковер провалиться. Отца с мамой он обожал, а вот Оза, хоть и любил на свой лад, всегда считал несмышленышем, требующим пригляду и заботы. Потому, кстати, и пошел вместе с младшеньким сейчас, как ходил всегда. Люди-то вокруг в глазах Люса не заслуживали никакого сочувствия: едва Парус с женой легли в могилу, в дом лучшего следопыта вселился староста, выставив вон детей покойного. Даже отмеренного траура ждать не стал: объявил, что дом нужнее большой семье… и вообще – вон на околице полно шкафов, будьте довольны и благодарны, ясно? Люди тогда не сказали ни полслова в защиту осиротевших мальчишек – в конце концов, не в чисто поле их выкидывали, в самом-то деле…

– Чем ты только думал… – безнадежно проворчал Люс, шагавший впереди. Припасы и питье для голодильника им доставили рано утром те же наймиты, так что можно было не задерживаться у торговых стеллажей, не терять времени на степенные беседы и людское любопытство. Впрочем, Оз не сомневался, что благодарить за это Угря Люс не стал бы.

– Ты бы отказался.

– Я отказался, – поправил Люс. – Это ты согласился. В библиотеку! Чем ты только думал?!

Оз промолчал. Библиотека – не место для отдыха. Туда нечего соваться по пустякам, туда нельзя идти неподготовленным, туда… Даже Парус ходил в библиотеку с опаской и никогда ни единой шутки не сказал о мрачной чащобе из тянущихся к самому потолку книжных стеллажей. Оз никогда не бывал в библиотеке, а Люс успел туда наведаться с отцом только раза два или три. И однажды сходил туда сам, пропал на две недели, обзавелся парой немалых шрамов и седым клоком волос на макушке.

Там было опасно. Даже для следопытов.

Поэтому Оз молчал.

И еще потому, что именно в библиотеку вели Иволгины следы. Угорь, разумеется, знал; пойди дочка на кухню, староста вполне мог бы послать следом наймитов, даже отправиться сам. Если же пошел к следопытам, значит – уж направление-то прочитал, бушевал Люс, и сам рисковать не хочет.

Оз покорно молчал – собирал вещи и уже не пытался объяснить насчет диких углов комнаты и их отношения к непосвященному.

 

Ближе к центру поселка пошли шкафы просторные, добротные, многие с вычурной резьбой и росписью по стенках, в окружении выводков комодов и рундуков. На Старой Площади виднелись ровные ряды рабочих столов, за которыми трудились мужчины. На некоторых столах уже дозрели неплохие верстаки, у Хромого Дживста так целых три штуки. Летела кудряшками и завитками стружка, повизгивали верстаки, щелкали и стучали инструменты. Оно, конечно, осень в комнате – время как следует подумать о подступающих холодах; и все же Оз хорошо чувствовал на себе колкие взгляды искоса. Любопытные. Настороженные.

– Эй, следопыт! – раздался вдруг чей-то скрипучий голос от рабочих столов. Люс, поддернув повыше широкий ремень голодильника, даже не покосился на оклик. Оз вздохнул и двинулся к мастерам: в конце концов, именно он сейчас главный, раз взялся за работу, и на нем долг вести себя с людьми по-людски.

Хромой Дживст успел добраться почти до дороги. Долговязый, сутулый старик внимательно смотрел на Оза слезящимися глазами, пронзительно-ясными на темном морщинистом лице. Бесстрастный. Отчужденный. Словно наклеивший на лицо святочную маску Судьи-Нетопыря и забывший, как ее снять.

– Следопыт, – проворчал Дживст.

– Кто-то должен.

– Что там с моими платками, следопыт? – маска треснула сотней улыбчивых кракелюров, – Внучка моя ждет.

– Осталось совсем немного, дедушка, – Оз все-таки покраснел и потупился. – Как вернусь – сплету до конца, первым делом!

Дживст подергал головой – то ли кивая, то ли неодобрительно покачивая, поди разбери. Долгим, тяжелым взглядом посмотрел на подошедшего, хоть и вставшего в полудюжине шагов, Люса.

– Слышал, ты в библиотеку, Оз.

– Угорь…

– Это я знаю. Про Угря известно, какой у него интерес… а тебе оно на что? Тебе руки Паук-то как надо привязал, и голову сплел не сорную какую.

– Я – сын Паруса, дедушка, – посмотрев в сторону едва заметно колыхавшихся портьер, твердо ответил Оз. – Я тоже – сын Паруса.

– Парус знал, куда идет и на что. А ты знаешь?

– Да. Я иду за Иволгой. Не ради Угря, понимаешь, дедушка? Угорь… но она заслуживает жизни.

Дживст вздохнул, потом неуклюже махнул рукой и захромал к столу. Сзади он смотрелся все так же пугающе и странно, как и при первой встрече: правую ногу подтягивал с пришаркиванием, потом наклонялся набок и с кряхтеньем переносил вес на другую. Как все в поселке, Оз знал, что Дживст охромел, забравшись в библиотеку, – и что после того уже никто не рисковал соваться в книжное логово. Никто, кроме следопытов.

Ноги ослабели, и пришлось собрать все силы, чтобы отвернуться и выйти на дорогу. Люс внимательно вглядывался в лицо, золотые глаза здорово потускнели при свете дня. Ну, почти дрожа от ярости, думал Оз, ну же, говори! Предложи вернуться! Ну! Сам же не знал, что будет делать, если Люс посоветует нечто подобное: раскричится, или… или согласится с облегчением. Ведь он был младшим, и никогда не бывал там, куда собрался. И почему-то уже не был так уверен, что хочет побывать.

Но Люс молчал. В конце концов, Оз был главным.

Сыновья следопыта медленно пошли по дороге – вперед.

Позади разнесся внятный голос, выговаривавший слегка нараспев: мимо каждого порога вьется пыльная дорога, не жалей, дружище, ноги, и смелей ступай. К нему присоединился другой, третий: будет страшно или плохо, не рыдай-ка и не охай, знай: поддержим мы под локоть и поможем – знай! Наговор становился громче, ритмичнее, катился вслед Озу волнами, и становилось теплее, будто там, в неизвестном завтра, и впрямь смогут помочь усталые пожилые мастера.

– Они еще и поют, – с присвистом выдохнул сквозь зубы Люс.

– Для нас же, – бледно улыбнулся Оз: – Думают, что мы выздоровели. Ну, что не держим больше зла.

– Ха. И не думал никого прощать.

– Знаю, Люс. Но их простил я.

 

Пройдя второй порожек, братья спустились с холма. Говорить было не о чем: в густой кудрявой харки, еще густоцветной, нашелся плетеный из ворсы браслетик. Люс хмуро наблюдал, как Оз считывает следы, раз уже потянулся было поправить и подсказать, но младший вовремя сообразил, что забыл про лицевник, осторожно посыпал порошочком…

Браслетик был Иволгин; девочка оказалась еще живой – но пахло от следа книгами куда сильнее, чем поутру.

– Вглубь идет, – растерянно сказал Оз. – Да что ж такое-то?

На обочине Люс подкармливал раствором голодильник. Небольшой, слабенький и ворчливый голодильник пил вприхлебку, подвывая мотором. Особым разнообразием плодов он не отличался, но спасибо и за то; к тому же, даже если голодильник умрет, питательной массы в его жилах им двоим хватит на неделю, а то и больше. Озу было жаль, что приходится тащить беднягу с собой, но лучше уж приготовиться к долгим поискам, чем потом с голодухи сожрать неизвестно что в чащобе. Следопытов обучают находить пропитание везде – ну, почти везде: насчет библиотеки главный урок состоит в том, чтобы ничего, не принесенного с собой, не есть вообще. Ну как же, удивился Оз, выслушав нудную речь брата, а люди, люди же есть везде, значит, можно найти кого-то, кто поможет, подскажет. В библиотеке можно много чего найти, грустно сказал Люс, но искать людей я бы там не взялся. Кто там живет, тот и сам – книжный. Стоит человеку подзадержаться в библиотеке – и человеком он уже не останется…

– Идем? – спросил Люс, закончив.

– Д-да, – Оз выпрямился, отряхнул колени и посмотрел на Окно. Здесь портьеры были раздвинуты, свет стал ярче, хотя за окном виднелся лишь ровный серый фон, местами чуть светлее. Начались вечерние дожди: в здешней стороне комнаты спринклеры густо усеивали потолок и в большинстве своем исправно работали. – Пошли.

Они спустились в долинку, пройдя по-над самым краем обильного дождя, пересекли клекотливый ручей, пахнувший свежестью и немного металлом, и стали карабкаться на особенно крутую горушку.

По другую сторону, в тенистом распадке, тускло освещенном с потолка парой-тройкой ламп, виднелся частокол книжных стеллажей.

 

Книги на краю библиотеки сонно ворочались, шуршали обложками, устраиваясь поудобнее. Оз даже с тропы мог различить хищный блеск окованных уголков.

– Какими они выглядят, по-твоему? – спросил Люс, бесшумно подошедший и вставший рядом. От него пахло старой кожей и потом, но в словах и сопении уже не ощущалась ядовитая горечь, как дома.

– Опасными, – поколебавшись, сказал Оз.

– Нет, – твердо сказал брат. – Смотри, а не вспоминай, что слышал! Они опасны по существу, а не внешне; но их опасность не в бронзе и не в переплетах. А выглядят они красивыми, братишка. Прекрасными.

Оз взглянул в лицо Люса. Глубокие раны морщин над переносицей разгладились, глаза больше не щурились зло и настороженно. Словно лопнула скорлупа, а из нее на мгновение показался брат настоящий, каким он был при отце и маме: увлеченный, пылкий, вечно удивленный миром. Но тут же Оз понял, что внутри разлома проглядывает все-таки другой Люс. Люс, больше не стремящийся ухватить и уместить целую комнату вплоть до самых малых обитателей, а может, даже этаж. Сейчас тут был Люс раненый и испытывающий боль от глубоко засевшего внутри мира, от мира, оказавшегося не спелым плодом, а острой костью. И тот свет, то желание приблизиться, узнать и полюбить, что на мгновение вернулось в выражение лица брата, – предназначались уже не людям.

Черт, подумал Оз, братик, а вернулся ли ты сам до конца человеком, а?

А потом Люс вздрогнул, отвернулся от пирующих книг и в несколько шагов добрался до края библиотеки. У крайних стеллажей он замер, словно стоял на пороге чьего-то дома, испытывая детское желание ворваться внутрь и перевернуть все вверх тормашками… и не менее детскую опаску. Потом зачем-то опустился на одно колено и коснулся затертого грязного паркета рукой.

– Я все же вернулся, – прозвучало слабым эхом привычного командирского тона.

Затем они постояли уже рядом, плечом к плечу.

– До темноты мы вряд ли далеко уйдем, Оз, – покачал головой Люс, разглядывая застилающую верхние полки густую пыльную паутину. – Ну, ничего. Пошли.

Постепенно между стеллажами залегали густые, пропахшие старой бумагой тени.

Оз ступал осторожно, оглядываясь по сторонам и не забывая следить, что творится наверху. В голове крутились уроки Люса, затверженные с малолетства.

Не шуметь.

Идти посередине прохода: никогда не знаешь, кто выскочит из-под стеллажа.

Замечать повороты карандашом на перчатке: сосветия над библиотекой и впрямь оказались совсем не похожими на знакомые узоры ламп любой из сторон комнаты. Раньше, говорили, в библиотеке ночами сияло постоянно; зарево перекатывалось над увалами, то пригасая, то разгораясь. Комнатные, особенно жившие в виду окраин книжной пущи, опасались нечистой силы и никуда не ходили без оберегов. Но уже пару поколений свет если и вспыхивал – то разрозненный, да и ненадолго. Люс долго всматривался во мрак библиотеки с вершины пригорка, но ни единого отблеска так и не углядел. Всю дорогу до опушки он мрачно качал головой, и Оз чувствовал, как нехорошие подозрения донимают и его тоже.

…Но главное правило библиотеки – не трогать книг.

Комната, в сущности, не так уж и велика: хутора, деревни и поселки, Город-у-Бра, а в самой южной стороне – Большой Город. Дни пути, недели, если куда собрался, а в длину от стены до стены – не больше полугода. Но стоит войти в библиотеку – и можно потеряться на много-много лет, даже если переживешь встречи с местными чудесами.

Так говорил Люс, и голос на этих уроках у него звучал ровно и уверенно – верный знак, что передавал брату наставление самого Паруса. Про свою бытность среди книг при этом Озу не рассказывал ничего.

Люс говорил, книги жестоко отплатили за небрежение и невнимание. Нечитанные, одичавшие, они созревали, бережно выращивая внутри другие миры, иные судьбы, небывалые пространства; а потом, в нутряной чащобе, лопались и распускались, наполняя библиотеку неисчислимыми просторами и далями, о которых и не заподозришь, глядя с опушки. А вот для того, чтобы книга созрела, ей приходится искать теплую кровь и живую плоть, беспокойное сердце и душу по вкусу. И теперь там, в глубине, некоторые дозревающие книги, растущие истории и сказания питаются эфемерами, рожденными уже разродившимися повествованиями, и все смешивается, и умножается, продолжаясь куда-то туда, где человек уже просто не сможет однажды понять, о чем идет речь. Тогда-то, мол, и придет Книга-Бог, и выметет из комнаты пыль, выкинет ковры, сотрет с лица пола людей, а оставит лишь книги, совершенные и мудрые.

Впрочем, до этого еще далеко, добавлял Люс неизменно и размашисто рисовал мелом на доске страшного восьмилапого чертушку: а вот это вот может ждать прямо сегодня, если тебе приспичит сходить в библиотеку. Зовут его…

– Не зевай! – негромко сказал Люс, и Оз мгновенно крутанулся на месте. Впереди по стройным рядам корешков живо карабкался чешуйчатый лиловый зверь. Почуяв взгляды, припустил быстрее, мгновенно сгинул между полотнищ пыльной паутины.

– Здесь есть пауки? – удивился Оз.

Люс скупо ухмыльнулся.

– С краю. Там, дальше, уже не паучья паутина пойдет, там воли Мирового Паука может и не хватить. На себя надейся, слушай.

Стеллажи стояли стеной, иногда шумели, но преимущественно хранили молчание. Редкие просветы, то узкие и подозрительные на вид, то просторные и радушные, Люс осматривал, не приближаясь, потом хмыкал и советовал идти дальше.

Залегали сумерки и постепенно сосветия на потолке засияли в полную силу. Оз то и дело поглядывал наверх: никогда раньше лампы не обращали внимания на людей, хотя ворожеи и рассказывали о предсказанной ими судьбе каждого живущего на полу.

– Не переживай, – сказал Люс, по-своему истолковав частые поглядывания, – тут ничего не поделать. Что будет, то и будет, зря не изводись. Будет на то нить, найдут нас и так; а я предпочитаю видеть, от кого придется отбиваться.

Оз кивнул и поспешил вперед. Только потому он и нашел первым след.

Маленький девичий след в проходе, ведущем в глубь библиотеки.

След Иволги.

– Гадство, – проворчал Люс, глядя под ноги. – Гадское гадство. Ладно, – и опустил на пол голодильник, – садись, пожрем, а там разберемся.

 

Проход попался глубокий, он пересекал ряд стеллажей за рядом, не сужаясь, не сворачивая – словно прорубленная просека.

– Что ли Червь тут был, – мрачно качал головой Люс, – ни шиша не понять.

Оз помалкивал: про библиотеку-то он знал лишь то, что рассказал брат. Впрочем, ни одна из нудных историй не говорила про то, что по одному проходу можно уйти дальше, чем на два, от силы три ряда.

Уже с третьего ряда библиотека загомонила: трели и посвистывания теперь перекрывали ставший размеренным и громким шелест страниц и обложек. По воздуху то и дело проносились пестренькие тетрадки, охотясь на странных существ, похожих на людей с жучиными крыльями, только ростом с ладонь. За тетрадками блестящими опалесцирующими глазами следили пернатые существа с вертикальными пастями, время от времени открывавшимися вдоль груди. Откуда-то с севера доносился вой, немного напоминавший клич мопсы. Двумя рядами глубже пол содрогнулся под грузной поступью бредущего в неведомой дали монстра.

Оз уже не был уверен, что верный ассегай следопыта – и даже лук, если на то пошло, – способен защитить его от всех опасностей библиотеки. Он украдкой ругался и старался не выпускать из виду темневшие укрытия под стеллажами.

– Факел бы сюда, – грустно сказал Люс, когда наперерез им вылетела целая стая довольно крупных книжек, обложки которых блестели густыми иссиня-черными перьями. – Но тогда и вовсе житься не станет же.

– Книги чуют, – машинально повторил Оз слышанное давным-давно и поправил лямку рюкзака.

– Книги чуют, – подтвердил Люс, стряхивая истекающую черной краской книжку с наконечника ассегая. – Помнишь. Только лучше б тебе не видеть, как это бывает.

 

След Иволги встретился им снова у двенадцатого ряда стеллажей – хорошо отпечатавшийся в пыли, так что сразу было видно: девочка свернула из прохода.

– Заманивают нас, Оз, – сквозь зубы процедил Люс, – я бы туда не пошел. Видишь, что получается: она вроде бы сама шла. Никто не вел, никто не гнал… не дура же она совсем. Угорье семя, конечно, ну так тем более не должна бы.

Едва различимый сквозь сырую дымку потолок грузно налегал на мощные, с резными опорами, стеллажи. То высокие, в пару человеческих ростов, то низенькие, плотно набитые пухлыми книжками, что уместились бы в карман, полки чередовались, матерчатые и кожаные корешки поблескивали буквами и знаками, лишь изредка напоминавшими нечто знакомое. Поодаль в жемчужном тумане позвякивали цепями громадные фолианты, способные разом накрыть несколько поселковых шкафов попросторнее. Между корешками же уместилась бы вся площадь: шагов сорок здесь разделяло стеллажи, а то и побольше.

Оз подумал, что в заманчивую, сулящую защиту и покой тишину он пошел бы и сам, случись забрести в библиотеку… и промолчал. Уважай руки людей, учил Парус; и уважай шрамы. А шрамов у Люса хватало.

Пол становился неровным, шел волнами, местами на истертом паркете появлялись небольшие коврики или проплешины линолеума. Из-под нижних полок высовывали шляпки грибы, пучками выставляли широкие пятнистые листья травы. Люс запретил прикасаться к ним, поскольку и сам не узнавал почти ни одной. Голодильник пока справлялся – и съестные припасы можно было приберечь на потом.

Утро вступало в свои права: сосветия тускнели, часть ламп гасла. Книги помельче высовывались из полок и снова прятались между товарками; другие лишь сонно ерзали на местах, лукаво поблескивая тиснеными буквами.

Оз чувствовал, как изнутри поднимается непонятный ему самому жар. Не восторг, не ужас – далеко не сразу он распознал невероятное любопытство. Ни один урок Люса не увлекал его настолько, как постоянный шепот и гомон книг.

Небольшую ленточку, висевшую на полке справа, он почти пропустил – и только уже убежав рассеянным взглядом вдаль, где прыгал между стеллажами странный многолапый звереныш, осознал, что увидел.

Люс ушел вперед, собранный и серьезный; с каждой лигой он держался настороженнее, словно сверял дорогу с отпечатанной внутри картой, изгибы которой стали шрамами на лице и груди. Сверял – и не находил совпадений, которых ждал. Ассегай брат уже давно держал наперевес, словно в любую секунду дожидаясь удара.

Оз же шустро осмотрел стеллаж, припал к полу и заглянул под нижнюю полку. Не обнаружив ничего подозрительного, подошел поближе к ленте. Книги тут стояли неплотно, оставляя над собой небольшой зазор, к тому же в ряду явно не хватало нескольких не самых миниатюрных томиков. Ленточка свисала с фигурной оковки солидного корешка, и стоило присмотреться внимательнее, как становилось понятным: ну конечно, это вещь Иволги.

Надо считать след, подумал Оз, сейчас заберу ленточку и сделаю. Заодно проверю, как она там… где бы ни была.

Он осторожно протянул ассегай и попробовал снять ленточку, но та зацепилась крепко. Оз задумался, но подходить ближе не решился, хотя наверху не было видно ни паутины, ни массивных томищ из тех, что сидели на толстых металлических цепях.

– Ну же… – пробормотал он, снова поддевая ленточку жалом копья. И тут сбоку раздался крик Люса:

– …жмурься!

 

– Могло быть хуже, – сказал Люс, закончив накладывать мазь. – Попробуй открыть глаза.

Оз зашипел и выругался: оказалось все-таки больно. Лоб, брови и скулы ныли глухо и неотвязно, ладонь, которой машинально попытался было смахнуть прохладную дрянь, жгло огнем. Люс был прав: им зверски повезло, что выполнять приказы Оз научился быстрее, чем думать о том, что и зачем приказано. Глаза уцелели и видели вполне сносно, хотя из-за саднящей боли то и дело наворачивались слезы.

– Я думал…

– Знаю, я уже сказал, что знаю, братик, – спокойно ответил Люс. – Я видел ляссе. Уже даже тревожиться начал было: что это библиотека так далеко нас пропустила, – ну и вот. Надо было додуматься, что целить станут в младшего. Книжкам без разницы, кто брал контракт, они ищут слабину. Как звери.

Подумал и поправился:

– Почти как звери. Идти сможешь?

– Не смеши, – зло фыркнул Оз. – С чего бы мне не мочь?

– Ну молодец, да, – Люс помог подняться, потом глянул вдоль стеллажей, и на лице его красовалась все та же, прежняя улыбка родом из поселка. Улыбка человека, который ждет только зла и подвоха.

– Снова вместе, да? – непонятно у кого спросил он и пошел впереди, не забывая оглядываться на Оза.

Под потолком разнесся пронзительный тоскливый вопль.

Оз же некоторое время еще пялился на издыхающую книжку, плюнувшую в него слепой верой. Как объяснил Люс, книжка была не больно хороша, зеленая совсем и с историей путаной и невнятной, иначе яд вышел бы куда страшнее и токсичней – вместо небольших волдырей и красной, словно ошпаренной, кожи получились бы гноящиеся язвы. А вместо головы, не удержавшись, добавил он, потирая скулу, – тыква. Оз хмурился и не мог поднять взгляд: в первую минуту ему померещилось, что рядом с ним идет вовсе и не его брат, а подменыш из малого народца. Счастье еще, что от жгучей боли выронил копье, а Люс вовремя сообразил, что случилось, и не позволил дотянуться и схватить древко – не то у кое-кого появились бы дырки от холодного железа.

Потом морок ослаб, а от прохладной мази мысли прояснились и перестали путаться. Люс начал было спрашивать, кто такие эти маленькие народцы и подменыши… но только посмеялся и махнул рукой, глядя на напряженно-виноватое лицо Оза. Не казнись, сказал он, но запомни: все книги могут быть ядовиты, особенно если человек и сам доверчив по натуре. Плюются, конечно, немногие – и больше от отчаяния; если твердо знают, что к ним никто из интереса не прикоснется. Те, кому ни яркая обложка, ни хорошая бумага не помогут.

– Идешь? – спросил Люс, успевший отдалиться шагов на полста.

Оз рысцой догнал брата и пошел рядом.

– Я тоже прочитал тут книгу, – сказал Люс. – Когда в прошлый раз один пришел. Почти поверил, понимаешь, прочитанному, а потом на меня напал здоровенный фолиант с историями про меченосцев и истребителей колдунов. И вот когда я выбирался из самой чащобы, чуть живой, я и понял, что книги – они, в общем-то, все заодно. Все – про одно и то же. Любая их история ведет в одну самую первую, самую главную. Это как с паутиной Мирового Паука: по какой бы паутине ты ни шел, какую бы ни считал своим собственным путем, все они ведут в середину. Так и книги. Даже если… даже если ее написал дорогой тебе человек – верить не спеши.

– Дорогой… человек? – удивился Оз. – Это кто же?

– Ну кто еще… – Люс вдруг осекся и сощурился. – Запах чувствуешь?

– Дым, – кивнул Оз, принюхавшись. – Костер, или, может…

– Оружие наготове, – сказал Люс. – И молчок.

 

Книг не было видно, и потому Люс подкрадывался до самого угла стеллажа, а затем, мягко перекатываясь с пятки на носок, прошел по короткому проходу к поваленной ничком этажерке. Оз мельком глянул за плечо: место в ряду стеллажей уже затянулось, но даже Парус, наверное, не сказал бы, сколько времени уходит у библиотеки на то, чтобы возместить такую потерю.

На этажерке сидела женщина, рассеянно вороша прутиком почти умершие угольки.

– Жду вас, жду, – сказала она, не поворачивая головы. – Не спешили же вы меня найти.

Братья медленно и осторожно обошли костерок, не сводя взглядов с длинных черных кудрей, скрывавших лицо сидевшей. Женщина безмятежно покачивала рукой, словно вслушиваясь в звучавшую для нее одной музыку. Люс криво ухмыльнулся, но промолчал: не он сейчас вел. Оз вздохнул, не впервые жалея о том, что не нашел слов убедить брата, вместо того, чтобы влезать в разговор с Угрем самому.

– Кто вы? – спросил он у женщины, и та откинула густые локоны, посмотрела ясными глазами сначала на него, потом на старшего брата.

– Я та, кого вы ищете, разумеется, – рассмеялась она, – я – домашний очаг и уют, я наставление и ласка. Я разжигаю любовь и порождаю жизнь…

Оз не мог не смотреть на ее руки: нервные, в сеточке набухших жилок, с длинными хрупкими пальцами. Руки мамы. Неужели я настолько ее забыл, что не могу знать лицо, с тоской подумал он, неужели…

– За спину, пацан, – тихо скомандовал Люс, и Оз отступил, с изумлением поняв, что чуть не влез в костер, непроизвольно приближаясь к… кому? Изнутри все сжалось: годы без матери вдруг вонзились под дых, словно кривые зубья граблей; он всхлипнул и присел на корточки, мечтая не упасть вовсе. Что за дрянь, в отчаянии подумал он, это же не может быть книга, нет здесь никаких книг… и вдруг пронзительное понимание ударило в висок: она же жгла костер, так почему сюда не собрались книги?!

– Я многое ищу, – говорил между тем Люс. – Многое. Но не тебя. Тебя я не ищу.

– Уйдешь сейчас? – спросила женщина, и мурлыкающие нотки вдруг пропали из ее голоса. Угроза, вот что сказала она Люсу, но никак было не понять Озу, чем угрожали и как; а смотреть было больно, жалко и невыносимо. Мама сидела напротив брата, и как раньше, когда она жила с ними, Люс пикировался, что есть силы, выделывался, напускал важности и надуманной мужественности, изводил своими фанабериями. Как же его хотелось прибить тогда!

– Мы останемся, – неожиданно сказал Люс, и Оз медленно, постанывая от боли, разжал пальцы на древке ассегая. Все было хорошо. Они не уходят. Люс же наклонился над ним, поднял и помог сесть рядом с ним, но по другую сторону от женщины.

– Не веришь мне, – сказал она со смехом, – а ведь во мне все начала и все итоги.

– Я верю в Паука, – тихо сказал он.

– Ты посмеешься, – вдруг сказала женщина. – Ты просто лопнешь со смеху, если я расскажу тебе, что за пределами этой комнаты – а это совсем не такая уж большая комната! – уже никто и не помнит о Пауке.

– Не лопну, – сказал Люс, выставив пальцы козой. – Даже не посмеюсь.

Оз начал было заваливаться назад – и вдруг понял, что с телом женщины что-то не так: отсюда оно выглядело почему-то очень странно. Словно округлая темная колонна шла посредине ее спины и упиралась в затылок. Теплая, зовущая, успокаивающе нежная колонна… Он спохватился и уселся ровно.

– А, – вдруг сказала женщина, – ну конечно. Сын Паруса, верно?

– Оба, – прошипел Люс, сплюнув под ноги, – оба.

– Дети Лифтового, – пропела женщина, качая головой – и вдруг вспыхнул костер, и Оз понял, что уже давно миновали сумерки и залегла ночь. Сосветия заглядывали через стеллажи, но прямо над ними лампы не сияли и даже не мерцали. Весь свет шел от костра, и запах дыма стал пронзительно-родным: точно так же пахло в их доме, когда отец зимой подкидывал в камин доски из выбракованных молодых шкафов и тумб. – Ничему не обученные, ничего не знающие… ах, что за чудо можно найти в этих заброшенных запечатанных комнатах, из которых столько веков никто не выходил…

– Верую в Дом, растущий из Подвалов, в Этажи, что вмещают вращение жизни и смерти, – заговорил вдруг Люс, и голос его Оз узнал не сразу: и вина была в голосе, и раскаяние, и едва ли не ненависть, и боль, и облегчение, и безумная, уносящая дыхание надежда. – Верую в Чердак, венчающий Дом и вмещающий усопших прежде нового рождения, в Устроителя верую, что задумал и возвел, и в Поместников, что прибавляют и умножают Этажи. Верую в Лестницы и Дверь, что ведет Вовне…

– Тихо! – вдруг загремела женщина, и не был человеческим ее крик. – Мальчишка хорошо затвердил урок, не зная, о чем говорит! Давно уже пришли те, кто верит, что Дом с Чердака прорастает в Подвал, и что нету на том Чердаке ничего, кроме первопредков и хаоса. Да и их уже столько веков теснят верящие в Благодать, что совершают молитвы лицом туда, где, по их мнению, находится Окно, Выходящее на Солнце, и если бы не ересь Взыскующих Денницы, вера, которую ты тут назвал, давно сгинула бы на нижних Этажах!

Наступила хрупкая и тяжелая тишина.

– Дверь еще никто и никогда не находил, мальчишка, – сказала женщина устало и бесцветно. – Я и сама иногда… но ее, наверное, просто нет. Каждая дверь куда-то да ведет – но ни одна не выведет за порог. Разве что и впрямь существует Внутренний Двор, огражденный стенами Дома; разве что так.

Люс горбился, словно из него нарезали тонкие-тонкие ремни: из той веры и надежды, что еще теплились в нем спустя годы после смерти родителей.

– Так будет он отгадывать, или нет? – деловито спросила женщина, и заглянула через согнутую спину Люса прямо в лицо Озу.

– Что отга… дывать? – сглотнул Оз.

– Что я такое, конечно же, – улыбнулась женщина, и тени нарисовали у нее на лице странные вещи. А волосы, рассыпавшись по плечам, обнажили на макушке небольшой аккуратный дымоход. Дым, который чувствовал Оз, истекал именно оттуда. Боже, подумал он, а ведь она – не человек.

– Вы… – он лихорадочно вспоминал, как именно назвалась она при встрече, и вдруг понял: – Жизнь! Вы – жизнь!

Женщина гулко расхохоталась, протягивая руки, словно для объятий, но тут выкрикнул что-то Люс. Взвыв, она отшатнулась, долгим взглядом уставилась на брата, ткнула пальцем в бок… вспыхнули лампы, а в следующее мгновение на этажерке сидели только они двое.

– Ты не угадал, Оззи, – сказал Люс. – Но… все равно. Идем же.

И они ушли от костра, не дожидаясь, пока робевшие до того книги примчатся затоптать огонь.

 

Оз терпел некоторое время. Идти становилось труднее: пол местами был заболочен, из луж поднимались странные лобастые морды и подслеповато щурились на свет, впервые за годы и годы озарявший их вотчину. Потом Люс остановился и им пришлось возвращаться к последнему проходу, и вот у узкого темного устья Оза и прорвало.

– Надо возвращаться.

Люс внимательно посмотрел на него, но промолчал.

– Если Иволга попалась этой… этому дымоходу…

– Не с чего ей попадаться дымоходу, – равнодушно заметил Люс. – Жена Угрева здоровехонька, из дому Иволга ушла две ночи назад; с чего бы ей забыть лицо матери? С каких таких щей она стоскуется настолько, как ты? Не-е-ет, это ловушка для нас с тобой, братик. А может, даже для одного тебя.

– Боюсь только, что ее где-то ждут ее собственные ловушки, – упрямо буркнул Оз.

– Я вряд ли сумею их найти, вычислить или выследить, братик. И ты тоже: она жила иначе, думает иначе… нам не понять, нечего и думать. Только по следу идти. Все ошибки, как правило, оставляют следы. Все.

Он двинулся было в проход, не дожидаясь, пока Оз переварит услышанное.

– Ошибки, – тупо сказал Оз.

– Да.

– Я видел маму.

– Да.

– И это – ошибка, по-твоему?

Люс пожал плечами.

– А как ты думаешь?

– Неужели ты никогда по ней не скучаешь?! – вскинулся Оз, в ярости скинув на пол рюкзак. – Ни единой минуты не хочешь, чтобы она вернулась, чтобы… неужели ты ее не любил?!

Люс остановился и повернулся к Озу.

– Мы говорим не о любви. Мы говорим о слабости.

Оз задохнулся. А потом завопил, что было сил:

– Ненавижу! Как же я тебя ненавижу, знал бы ты! Годами куда-то ходишь, только и делаешь, что пашешь, пашешь, кормишь меня… а мне – мне знай по дому хлопочи, да не уходи далеко, да готовься, год за годом?! Ты ушел в библиотеку во сколько?

Люс опустил голову, медленно качая ею.

– Знаю, – сказал он.

– Думаешь, я под книгой сейчас?! – даже взвизгнул Оз, подпрыгнув на месте. – Фигу! Ты меня за человека не держал столько лет! Я тоже их любил, понимаешь?! Любил! Но ты весь в своем горе, и мне туда ходу нет, я ничего не понимаю, я никто вообще, пацан, зачем со мной говорить, зачем… Ненавижу! Я! Тебя! О-о-ох…

– Знаю, – тихо повторил Люс. – Знаю, что ненавидишь.

Оз замолк и остановился. Брат показался ему куда более тощим и мелким, чем за минуту до этого. Согнутым горем. Даже… жалким?

– Я не это… я не… – в носу защипало, и Оз отвернулся. – Ты не думай, я…

– Все в порядке, – сказал Люс. – Я ведь и сам себя ненавижу.

И решительно зашагал, почти побежал в освещенный высокими лампами проход. Почти сразу же дрогнул пол, и уехали куда-то вверх стеллажи, и посыпались мелкие пластинки паркета, и загремел мир, кружась…

Огромная часть библиотеки вдруг отдалилась от них, обнаружив неведомой глубины темный провал, на краю которого торчали стойки разрушенных при разломе стеллажей, и Оз вдруг заметил на одном из них голодильник, повисший на ремне и жутко гудящий от ужаса, кинулся было доставать… и понял, что уже не видит Люса.

Целую вечность он летел к обрыву, с которого все еще сыпались обломки пола, к свесившейся в бездну полке, за которую держался, напрягаясь и сцепив зубы, брат, а потом срывал ремень и кидал его вниз, и тащил, оскальзываясь и понимая, что не вытащит, не сможет, что съезжает вниз, и что все – совершенно все – случилось по его вине.

А потом они лежали наверху, пока голодильник еще летел ко дну, и Люс молчал, уткнувшись в пол и не решаясь дышать, а Оз... Оз пытался представить, как можно жить долгие дни, недели, месяцы, чувствуя подобную вину – и не мог.

Словно его вдруг вынули из кожи, вычистили, умыли, а потом сломали, раздробили в труху – и засыпали обратно.

Слезы больно кусали обожженные щеки.

 

– Как ты это сделал? – недоверчиво спросил Оз, глядя на ластящихся к Люсу таксов. Приземистые зверюги задирали плоские морды, смотрели восемью умными глазищами каждый, радостно задирали жаберные крышки и распускали сложные радужные жабры. Люс чуть-чуть улыбался, поглаживая густую плотную шерсть. К Озу таксы подходили осторожней: приближались смело, а потом отпрыгивали, поджимая хвосты и оскаливая зубные пластинки в пастях.

– Да они совсем ручные, смотри!

Люс протянул на ладони кусочек сушеного мяса, и такс ловко слизнул угощение. Второй кусочек брат кинул Озу, и велел тоже протянуть руку. Такс помельче поколебался, но когда Люс подцепил его под жабры и подтащил к руке, дав понюхать еду, решился.

Часом позже они уже рысили верхом. Люс то и дело кривился от боли в ноге, но терпел: пешком им вряд ли удалось бы осилить и двадцатую часть пути. Таксы весело помахивали хвостами, переваливались на широких лапах и иногда громко каркали в ответ на какой-нибудь вопль из глубин библиотеки.

Такс под Озом то и дело задумчиво косил задними глазками на всадника, и глухо рычал, но терпел. В отличие от Люса верховые звери хорошо различали обоих братьев – и охотно подчинялись только одному.

Когда пол пошел настоящими холмами, Люс поторопил своего такса и погнал вперед, словно сумасшедший. Оз всячески уговаривал такса поспешить тоже… и вдруг понял, что оба зверя стоят рядом, как вкопанные.

Впереди виднелся относительно обширный простор, посреди которого разбросаны были одиночные стеллажи, а посредине виднелась настоящая лачуга – не шкаф, не комод, хотя, конечно, и не дом.

– Я думал, уже не застанем, – удовлетворенно сказал Люс. – Но нам везет все же. Давай туда, Оззи. Сейчас увидишь нечто.

Лачуга обильно заросла ворсой, кое-как сляпанная из книжных обложек дверца даже не закрывалась до конца. Спешившись, Люс заглянул внутрь, вздрогнул и поспешно закрыл дверь. Растерянно огляделся вокруг и пошел вокруг лачуги, а потом дальше – за широкий книжный шкаф.

– Здравствуй, – услышал Оз, и заторопился вслед за братом. – Рад видеть тебя, дедушка. Я уж думал, что опоздаю.

– Ты опоздал, малыш Люс, – ответили за шкафом, и тут Оз обогнул боковую стенку и увидел седого старика, что сидел, зажмурясь, и ловил свет ламп. – Я уже… – старик поднял ногу, и братья увидели, что просто из щиколотки растет длинная стальная цепь, уходящая к хижине. – Мне уже не найти нужную Лестничную Площадку, и подозреваю, что и по Пролетам подниматься больше тоже не придется. Разве что ты сделаешь это вместо меня?

И старик засмеялся хриплым дребезжащим смехом.

– А я ведь даже Окон не видел, знаешь, маленький брат? – сказал он, повернувшись уже к Озу, и открыл глаза, оказавшиеся выжженными ямами. – Вырос на Лестничной Площадке, в Обители, где и Ламп-то не видывали… а сюда попал через дверь, знаешь, какие возникают прямо на пути. Думал, может, станет легче; дурной был. Как ты. Да-а-а, давно уже. Давно.

Люс молча присел на корточки, взял обеими руками мощную ладонь старика и прижался к ней лбом.

– Снимешь ее? – спросил старик одними губами, и Оз напрягся, озираясь и ожидая подвоха. Люс же только кивнул и отошел в сторону.

– Мы останемся тут до утра, братик, – только и сказал он.

Напоив таксов, они уселись напротив старика, который принялся рассказывать все тем же слабым неверным голосом. Речи путались, повторялись, рвались на самом интересном месте – и Оз сам не заметил, как уснул.

Когда он утром проснулся, Люс уже долбил неподатливый пол возле хижины.

Старик сидел по-прежнему ровно, и улыбался точно так же. Но уже не отвечал.

– А это ловушка для меня, – сказал Люс с горечью. – Только вот иначе никак нельзя. Никак. Понимаешь?

Оз встал рядом и принялся рыть тоже. Вскоре яма была готова. Тогда Люс пошел к старику и осторожно поднял его на руки. Со звоном отвалилась от ноги цепь, и тогда старик раскрылся – и оказался странной книгой, внутри которой шелестели невесомые тончайшие страницы. Ни единого знака на страницах больше не было.

Они закидали кусками паркета яму, и Оз, поколебавшись, спросил у Люса о старике.

– Это дневник Паруса, братик, – поиграв желваками на щеках, ответил тот. – Та самая книга, которую я прочитал. В некотором смысле – он сам со всеми его дорогами и ошибками. Я думал, что ты тоже… просто не хотел, чтобы раньше времени… а вышло вот так. Еще и эта вина на мне.

– Нет никакой вины, – возразил Оз, положив руку на плечо Люса. – Я все знаю и так, мне не нужна эта слепая подделка.

У меня есть ты, подумал он, глядя в золотые глаза Люса. У меня есть ты; все еще есть.

 

Она стояла посреди луговины, вымощенной книгами, и сотни невиданных зверей и птиц окружали ее.

– Иволга, – узнал девочку Оз, но Люс лишь хмуро мотнул головой, сдерживая беспокоившегося такса.

– Тут и лицевник не нужен, братик, – тихо сказал он. – Это уже не Иволга.

– Да что ты? – громко крикнула девочка. – Да нет, дурашка, я это и есть. Просто теперь у меня есть все, что нужно человеку в жизни. Больше, чем у моего жадного папика. Больше, чем у всех в нашем поселке!

– Родители хотят тебя вернуть, – начал Оз, но его тут же перебили.

– И ты веришь?! Я восьмая в семье, но не самая младшая, Оззи, что за дело до меня моему папику? Нет, я вернусь, они получат меня обратно, – девочка противно засмеялась, – но вряд ли будут рады, конечно. Конец их власти надо мной!

– Ты не понимаешь… – вмешался Люс, и Иволга закричала так же страшно, как вопила в ночи та женщина:

– А ты знаешь что-нибудь о моих друзьях, а?! Ты ничего не знаешь о них: в зубах их сила, в когтях, хвостах или мускулах, в крыльях или рогах… ни-че-го, – с удовольствием повторила она, – но про поселок, конечно, думаешь, что знаешь все! Так смотри!

И звери кинулись вперед, обтекая огромную тушу, что словно вынырнула из пола. Визжа и басовито рыча, кусаясь и колотя, набросились они на Оза и Люса. А огромный зверь, смахивавший немного на старосту Угря, шел и шел, раздвигая толпу живой плоти.

Оз отбивался, как мог, рубил, колол и резал, пинал ногами и лупил кулаком, но волна зверей оттеснила его от Люса, крушившего и убивавшего намного быстрее и уверенней. И вдруг все замерло на мгновение: большая часть животных и птиц кинулась прочь, и Оз, добивая самых остервенелых, нашел взглядом брата, стоявшего уже напротив пузатого великана-«Угря».

Потом Люс бросился вперед с ассегаем и ударил мгновенно, будто молния, да так, что жало вышло из затылка монстра.

Оз очнулся от ступора и кинулся к брату – не то поддержать, не то поздравить с победой. И только оказавшись рядом, увидел, что и великан успел ударить Люса в бок, оставив страшную рану. Кровь мгновенно намочила плотный плащ следопыта, потекла на пол. Иволга стояла, тоненькая, хрупкая и прекрасная, как дома. Стояла и смеялась радостным смехом, напоминавшим треньканье колокольцев, что вплетают в гривы быкатышей.

– Славно, славно, – пропела она, – я даже развеселилась. Ну, что ж.

Оз медленно встал, покрепче ухватив копье.

– Грозный, грозный, – сложила губки трубочкой Иволга, – верь-верь. Сделаем вот как: я открою тут дверь во вчерашний полдень, да? Когда все было у вас хорошо, да? Можешь забрать его – и выметаться. Как хочешь. А нет – ну что ж, поиграем еще, если тебе по душе догонялки.

Иволга развернулась, взмахнув рукавом – и перед ней возникла прямо в воздухе пылающая алым заревом дверь. Один шаг – и длинная косичка исчезла в сполохах странного пламени.

Оз кинулся следом, но не сделал и двух шагов.

Обернулся. Посмотрел на Люса, над которым переливалась лазурью вторая дверь. Застонал. Скрипнул зубами.

И пошел к брату, подозвав таксов.

 

– Зря, ох, зря вы вернулись, детки, – подытожил Дживст, закончив перевязку. – Никто вам тут не обрадуется. Вы же за последний шкаф выйти не успели, как Угорь собрал народ и… птица, говорил, прилетела… убили они, сказал, дочку мою… ну, и…

Люс молчал и смотрел на пепелище, оставшееся от их шкафа. Резной столб был вколочен посредине, обозначая предателей и убийц. Пепел еще хранил свежие следы: на него они ступили из двери Иволги. Оз же нервно глядел на гребень холма, за которым мерещился знакомый шум и крики.

- Сожгли, - прохрипел он. Старик кивнул, горбясь.

– Так-то, Люс, – сказал Дживст. – Говорят, вы больше не люди, а оборотни книжные, и нет у вас души, кроме сказки, краски да бумаги. Многое врут, детки, многое. Но Угорь, он…

– Знаем, – сказал Оз, потому что понимал: Люс не заговорит. Крики за холмом стали громче. Дживст махнул рукой и засеменил прочь, то и дело оглядываясь.

– Ну что? Будем ждать? – спросил Оз, ежась.

– В седло, в седло, – глухо скомандовал Люс. – Не стой столбом.

Сам он подошел к столбу, вжал пальцы в уже намокшую от крови повязку и быстро нарисовал знаки «конец пути». Подумал. Добавил пару символов усиления. В воздухе снова появилась дверь. В ней стояла женщина-дымоход.

– Сделка завершена, – сытой кошкой осклабилась она.

– Именно, госпожа, – кивнул Люс. – Пропусти его.

Оз непонимающе переводил взгляд с брата на странную бестию из библиотеки.

– Не бойся, – улыбнулась та. – Я его не съем. Собственно, даже и не убью. Наоборот.

Она наклонилась и поцеловала Люса в лоб.

– Вот и все. Теперь ты – со мной, мальчишка. А ты, – она уставилась на Оза, – не стой столбом! Дверь в закрытую комнату – не шутка; ступай быстрее, маленький Коридорный, и помни обо мне.

Такс Оза вздрогнул и одним прыжком оказался по ту сторону двери. Обернувшись, Оз еще успел увидеть, как на гребне холма появилась толпа с ассегаями и тесаками, как ревет впереди всех еще вполне довольный собой староста Угорь, как хохочет позади поселковых демоница, поглотившая Иволгу, как не спеша идут навстречу Люс и его подруга, имя которой он теперь знал точно, но слишком поздно.

А потом дверь захлопнулась: криков страха и боли на эту сторону уже не донеслось.

Оз повернулся и увидел стену, тянущуюся в невообразимую даль, стену изумрудного цвета. Под ногами такса начиналась пышная ковровая дорожка изжелта-золотого цвета.

Начинался его собственный Коридор.

Начиналась изумрудно-золотистая жизнь.