Разбойно громыхнул, запираясь, гермозатвор. Леда метнулась к смычке. Ритуально зажужжали тяги, и сразу услышалось, как выдохнула жабий клёкот Болотная Несыть. К ней всегда низко, часто и плотоядно липли туманы.

Под потолком Гнездовья, просочившись сквозь ржавый от времени псиш, лениво оживала тусклость зимнего светила. Родилась, обжила стены и успокоилась. Девушка, подобно нечёсаной дурочке Фисту, ласковой с кем придётся, потерянно улыбалась собственному отражению. Посмешище! Влюблённая божья тварь! Застиранный ситец будто лепестками подсолнуха льнул к юному, едва распустившемуся телу с только-то окрепшими грудками. Тонкая талия и широкие бёдра спорили между собой под фальшью ткани. Такие пропорции говорят мужчине, что женщина созрела для продолжения рода, но пока не имеет потомства. До идеала «совсем как песочные часы» не хватало шарма  первой беременности.

Сегодня – всё случится сегодня, и начхать на запреты и неопределённость. Преподобная гвира Арга, Хранительница Традиций, разбушуется не на шутку, но голову не снесёт. Когда из гулкой кишки перехода донеслись долгожданные шаги, Леда поёжилась. Грёзы о греховном забавны, зато воплощать их опасно. Девичьи плечи поникли – словно усадила на закорки ребёнка. Отец озлится, отберёт благословение, из дому выгонит. Подруги косточки перемоют. И ладно, лишь бы любимый был всегда рядом.

Он постучался условным – два сильных, один слабый и снова два сильных удара. Гермозатвор заскрежетал надсадно, словно не проход в Гнездовье отпирал, а кладовую гвира Чиесса, где сберегался арсенал собирающейся на Мост Череды. Дин стоял у порога, высокий, нескладный, с колючими блёстками в глубоко посаженных глазах. Светлые волосы  казались нимбом, схваченным наледью. Леда, разгадав опасность, спохватилась, подалась назад и зарделась, как Легкокрылая Фея из старой учебной книги. Дин задохнулся от нежности, серебряная ладанка на шее раскалилась, обжигая кожу… Выдавил улыбку. Руки, ноги на месте – улыбка мутная, как приклеенная. Так улыбаются, когда лгут умирающему ребёнку в его последний День Острова: «На другой год мы вместе… ты, папа, мама и щенок Чуги, что скоро появится, отправимся на Восточное побережье… Там затишье, ничего не строят, песок чист и бел, как борода Хранителя Покоя…» Дин быстро, как хищник перед прыжком, оглянулся. Дёрнул дверь, она потерянно пискнула, отсекая прочее от слившихся воедино «здесь» и «сейчас». Душа парня, чуткая, не закаменевшая, рвалась на части. Истерично рыдала, требуя сберечь любовь, превратить подругу в счастливейшую женщину Острова. Обязательно есть где-то рядом – не может не быть – пристанище, которое они смогут назвать своим домом.

Леда шагнула к любимому робко, будто ребёнок к незнакомому гвиру. Заглянула ему в глаза и захлебнулась, утонула в быстрине чувств. Усвоила: он точно знает, что она знает, что он знает. Именно так, не иначе – каждому своё знание. Влюблённая девочка, мечтающая стать женщиной, уверенная, что избранник прочтёт по глазам, как по знамениям звёздного неба над Несытью. Но у юноши свой конфуз, давно утративший ореол тайны. Хотел повиниться, покаяться ей сразу, но смалодушничал. Её глаза, грустные, как апрельский вечер, налились влагой. Вот-вот прорвётся наружу. Любые богатства, власть и даже спокойные годы жизни отдал бы за улыбку, зачатую среди веснушек вокруг её глаз. Лишь мечты о безвестных землях, о людях, говорящих иначе, чем на Острове, всегда побеждали в нём непотопляемые привязанности и чувства. Ведь они, эти мечты, переплетались с притчами. На Острове поколениями передавались легенды о других Островах, капищах Разума среди великого безумства Несыти. Необозримая гладь Болота и всеядный туман составляли безрадостный пейзаж, в какую сторону ни взгляни.

Закусив до крови губу – прокушенная болела нестерпимо – Леда прильнула к Дину. Обвила лебединым угибом рук шею, поцеловала застенчиво и неловко. Лизнула, как благодарный щенок, в щёку, оправленную юношеской порослью. Зажмурилась от удовольствия. Лизнула нос, шею, глаза, волосы. Парень, угорая от наслаждения, застыл соляным столбом. Она повела плечом, ситец соскользнул вниз и поплыл, укладываясь на полу охранной грамотой. Среди обыкновения ничто не грозит, но стоит ступить на шаг, на полшага в сторону – и тысячи напастей падут на голову, готовые разлучить, искалечить, изменить.

Ощущая растущее напряжение парня, Леда снова отпрянула. Охватила ладонями плечи, прикрывая нераскрывшиеся бутоны груди, пахнущие лилией и жасмином. Дину некстати подумалось о светильниках – почему они сначала горят, а затем перегорают. За спиной Леды теплится такой, в его свете она святая. Предплечья в прозрачной пушистости. Жертвенная копна волос на затылке. Губы соломенные, полумёртвые. Стекает с них тень на соски цвета неспелой земляники – притягивают они к себе, будто зрачки гипнотизёра.

Дин очнулся, вырвался из онемения, прижал к себе невесомо податливое тело. Пластилиновая игрушка, лепи –  что и как хочешь… Когда? Хоть сейчас…

«Он дрожит. Почему? Не любит? Не хочет?» - подумала она и прошептала:

- Это я,  Дин, я здесь…

Он промолчал, но в голове пронеслось: «Трус! Обманщик… Предатель….

- Я же здесь… Твоя... Возьми, - язык девушки, раскалённый, словно утюг, проник вглубь, обласкал нёбо. Промчался всюду… Обжёг лоб, словно клеймо. Взяла в кандалы. Заковала. Забрила. Не справедливо – человек не может принадлежать другому человеку всецело, бесследно. Его предназначение в большем... В глобальном! Большем, чем любовь? Глобальном, как соитие? Разве такое возможно?

Нервы – струны, посмеешь тронуть –  тогда пари: порвутся или заиграют?

- Давай же, ну... Давай, - запустила ладонь, дотронулась, вскрикнула, словила поцелуем губы.

- Ледушка….

- Молчи, глупый...

- Я… не умею… Не могу…

- Молчи… Ляг… Расслабься... Я умею… Я могу… И не смотри…

Дин впился в её губы снизу, на плечи упал водопад волос. Изнемог дыханием…

- Какой он у тебя непослушный… нет, погоди, - скользнула она книзу. Голова склонилась над узкими бёдрами, волосы причудливой гирляндой покрыли его живот. Отливы – приливы. С каждым движением гнетущие  мысли съёживались, становились потусторонними, теряли чёткость и смысл, зато мужское естество обретало неподатливость стержня. Она подняла голову, алчным взглядом вобрала сущность любимого и вновь подчинила себе его бёдра. И свершилось – Леда познала Дина. Он не позволил ей избежать – рукой потянул за волосы, запрокидывая голову, второй приласкал впадины близ ягодиц. Не успел шевельнуться, как чудо обладания вознесло душу к вершине блаженства. Извержение оказалось безудержным, и Леда почувствовала, что возносится невесомо, словно плод омелы на кончике гейзерной струи.

Беззвучно, как муравьи, провели в объятиях вечность, не решаясь нарушить её возвышенность.

- Ты меня любишь? – нарушила молчание Леда.

- Больше всего на свете, - безутешно ответил Дин.

- К празднику Строителей Моста объявим о помолвке, ладно, любимый?

- Ледушка….

Почувствовав притворство, она отдалилась. Так отползает обманутый в лучших чувствах щенок, получивший от хозяина трёпку за невинную шалость. Прижавшись спиной к стылому бетону, молитвенно сложила ладони.

- Ты солгал мне? Не любишь!?

Дин вскочил, запутался в простыне, неловко упал. Досадно, невыносимо жалко, нечем поправить. Пребольно ныл ушибленный копчик – подобрался, стал на колени и заплакал.

- Ледушка, родная, матушка-светынь, так плакали, расставаясь, наши предки… Наплакали столько, что теперь надо спасать себя и остальных, чтобы не утонуть в слезах. Как бы я хотел служить моей милостивой гвире Леде, делить с ней и радости и беды. Боюсь, она разочаруется во мне…. Мы поймём, каким будет завтра, когда обстоятельства окажутся сильнее желаний. Ты же знаешь, как я...

- Я не знала….

- Ты поймёшь, должна понять… Любовь необъятна… но есть что-то большее... Каждый из нас живёт ради кого-то или чего-то, один ради бесценной любви, другой ради детей, третий – ради больной матери. Может быть, я – худший из всех, потом что не могу жить ради кого-то, понимаешь? Даже ради себя. Что останется потомкам: несчастный Остров,  нескончаемое Болото, едкий туман, опостылевшие огороды и самогонные сопли о лучшей доле? Взгляни на меня, Леда. Кто перед тобой – кажется, Дин? Рыцарь в доспехах? Нет, Леда, высушенная хламида – ведь снаружи не видно, как изношена броня изнутри…

- Харт! – вскричала она и хлестнула по лицу полой ситца, - я знаю! Этот хартов Мост! И принялась судорожно натягивать бельё. И уже не было чувства в её торопливости.

- Светынь моя, послушай, послушай же ради всего истинного…  Потом решай. Хорошо?

Столько мольбы, столько желания высказаться зажглось в его голосе, что Леда засомневалась. Села в ожидании, прижав колени к груди и охватив их руками, словно, спасаясь.

Дин зачастил. Сперва малопонятно, перескакивая с одного на другое, но затем, справившись со смятением, заговорил так убедительно, что даже намёк на предательство выглядел бы ложью. Исповедь потрясала искренностью и…  грандиозностью.

Кто создал Остров – зачем, в каком горячечном бреду – известно лишь Богу. Миллион шагов вдоль, миллион поперёк. И ровно посередине закупоренное жерло вулкана. Остров. Спящий вулкан. Замерший, но вряд ли не способный проснуться вмиг. Покрытый реликтовой пущей. Обильно увлажнённый ниспадающими в озера и к побережью речушками. Облагодетельствованный равниной с чистейшим пахотным чернозёмом. И, наконец, облагороженный скопищем Гнездовий, пещер-бункеров, связанных между собой сетью бесчисленных переходов. Остров окружала, куда ни взгляни, бесконечная коричнево-зелёная гладь, ненасытное болото, непроницаемо – в ковёр – заросшее водорослями. Водоросли годились в пищу, солоноватая вода Болотной Несыти кишела рыбой. Очень, очень давно, говорили старые люди, Болото было Огромным Озером и позволяло людям плыть к другим Осторовам на крепких лодках. Нынче Болотная Несыть исключала возможность навигации. Восемнадцать поколений назад, судя по записям Хранителя Архива, островитяне взялись за строительство Моста. Предков подталкивала жгучая надежда, что среди бескрайности Болота обязательно встретится ещё один Остров, где живут братья по разуму. Предки, как и сегодня, разводили скот, выращивали растения, ведали способами добычи и обработки ископаемых. Звёзд с неба не хватали, на жизнь доставало с избытком. Первую, самую мощную опору Моста заложили на Восточном побережье и с тех пор, около пяти веков упрямо удлиняли Мост, раз за разом отодвигая горизонт Несыти. На сегодня длина Моста представлялась восьмью сотнями дневных переходов. Поначалу проблем не возникало, строители жили в старинном рыбацком Гнездовье, но по мере удаления от берега пришлось пересмотреть схему переправ. Счастлив тот, кто, смиряя стихию, оставляет позади себя мост, чтобы вернуться. Формировалась одна за другой Череда – команда в сорок четыре человека, половину составляли профессионалы, владеющие строительным искусством, вторую – юноши,  завершившие инициацию совершеннолетия, отмеченные в Выпускном Почёте первыми двадцатью двумя номерами. Череда выдвигалась в караване из сотни тягловых туров и пяти-шести дюжин мясомолочных. Основная масса вьючных животных везла конструкции и материалы, меньшая  – запасы продовольствия и семена для посева. Водопровод наращивали по мере продвижения. Один милостивый гвир, имя которого не удалось сохранить потомкам, предложил засыпать чернозёмом небольшие участки, чтобы выращивать съестное. За время пути Череда собирала урожай, высаживала семена для нового и двигалась дальше. Через каждые десять дневных переходов под пролётами Моста устанавливали подводные Клети-кормушки, чтобы не тратить времени на рыбную ловлю.

Отец Дина, гвир Моадон, Чередной, вернувшийся из шестилетнего похода, сообщил Сквозному Совету важнейшие новости. Последнюю по ходу Моста конструкцию собирали в седых сумерках. Утром, перед тем, как двинуться в обратный путь, гвир Моадон скорее по привычке, чем в надежде увидеть чудо, глянул за горизонт в монокуляр.

Леда вздрогнула.

- Да, - прошептал Дин, - мой отец видел в монокуляр Другой Остров, других людей…

Несмотря на вековые традиции, возведение Моста давно пошло по инерции. До сих пор безрезультатно, и никто из Глав Сквозного Совета не решался засомневаться в целесообразности строительства. Тотальное изменение вековых традиций: воспитания мужей, инициации мальчиков и рождения героев – устоев, напрямую связанных со строительством Моста, могло нарушить общественный баланс, подтолкнув людей к мятежу. Народу нужны герои, без них он хиреет, откатывается в развитии к первобытным нормам сосуществования. Наконец, нельзя лишать человека мечты, иначе он обратит взоры вовнутрь, на преимущества имущих, что для последних чревато потерей власти над остальными.

Эффект от известий о Другом Острове оказался сильнее взрыва. Жаркие споры в Сквозном Совете не утихали. Побеждала осмотрительность – предлагалось приостановить строительство и понаблюдать, ведь достопочтимому гвиру Моадону мог случайно привидеться благословенный Другой Остров…

- Не ходи, - глаза Леды неистово горели, - заклинаю, не ходи. Нет там ничего, обознался гвир Моадон, увидел то, что сильно хотел увидеть. Мираж, понимаешь? Мираж!!! - вскочила, как есть, обнажённая, рванулась к гермозатвору, - не пройдёшь, здесь останешься, со мной, пока хартова инициация не закончится. Сами пусть свои мосты делают. Что можно отыскать в Болоте? Ещё один остров, несчастный клочок суши? Таких же вшивых мечтателей? Что-о-о-о?! Ответь!!! Разве стоит ради этого лишать себя человеческой жизни, всего, что есть? Здесь, на нашем Острове, в наших Гнездовьях – чем вам всем плохо? Уроды болотные!!!

Дин неторопливо оделся, кровь его так же медленно закипала. Эта глупая девка не в состоянии понять, почему надо идти. Почему он уйдёт, несмотря ни на что! Дремучая мужичка!!! Пусть найдёт себе покладистого вахлака из деревенских, не достойных инициации. Таких всегда в разы больше.

- Тогда тебе останется последнее средство, - прошептала Леда и тут же подумала: «Ударит. Не остановится.»

Юноша подошёл вплотную. Запах ярости, что исходил от него, мускусный и терпкий, как недозрелый персимон, перебивал дыхание. Он на кулак накрутил её волосы, потянул к себе, разворачивая. Вошёл в неё, как хищник, завоеватель, с каждым движением, резко и зло вколачивая ответ: «Я с честью завершу инициацию и уйду со следующей Чередой! Когда он встал, не испытав оргазма, она поняла – уйдёт навсегда. Поднялась, отперла гермозатвор и, свернувшись калачиком на кровати, тихо, чтобы не потревожить мироздание, зарыдала.

На самом деле, без воды человек может прожить считанные дни, без еды много дольше. От настойки дурман-травы, мутит, хиреет зрение. Первобытный лес равнодушен к инородному телу, как Болотная Несыть к Мосту, и череда Черёд на нём – лишь заноза. Отец Дина, достопочтимый гвир Моадон, мучительно веровавший в существование Других Островов, предпочитал именовать строителей разведчиками. Любой из них должен знать, как в случае необходимости пополнить запас продовольствия. Что можно употреблять без ущерба и что представляет опасность. Каждый обязан владеть простейшими способами охоты, рыболовства, сбора дикорастущих растений и способами обработки пищи.

Он – сын Моадона – станет первым и лучшим, и потому, если наступит голод, пищей послужит всё, что бегает, ползает, летает и плавает. Главное – холодная голова. Дин заглянул в заплечный мешок. И на том спасибо гвиру Чиессу. Есть всё, что заявлено, не меньше, но и не больше. Урок на будущее – скромность беспечна. Лучше изначально заявить побольше, чтобы получить необходимую половину. Охотничий нож с коротким лезвием для бытовых нужд и небольшой мачете для всего остального. Ветростойкие спички, пропитанные селитрой. С запасом Отметчики могут появиться нежданно – в один из семи дней. Что ещё? Тридцать метров крепкого, конопляного жгута. Чистые бинты, целебные травы, спирт. Игла и нитки.

На всякий случай Дин ожидал Отметчиков ночью, но они появились при свете дня. Маски, раскрашенные лица – как будто сам Харт и его приспешники демоны – на самом деле соплеменники приступили к исполнению Ритуала. Отец оставался спокойным, перепуганная мать сражалась, как рысь, спасавшая своих детёнышей. Если содержание первого акта, из-за его наглядности, знали многие, о втором лишь бродили слухи, один невероятнее другого. Никто из прошедших инициацию никогда не распространялся о том, что пришлось пережить. Дин предпочитал не замечать других претендентов, взросление было личным делом каждого. Маски-демоны провели юношу по тропкам между Гнездовий, и у последнего завязали глаза. Повели дальше, как слепого. После раздался скрип отворяемого гермозатвора. Уши словно заткнули войлоком. Звуки извне приглушились, затем и вовсе стихли, а с ними и шаги похитителей. Дин пошарил вокруг себя. Никого. Ничего. Сдвинул повязку. Ни зги. Нереальный, лишённый ориентиров, первобытный мрак. Ни звука, ни проблеска. Постоял немного, дожидаясь – ничего не происходило. Сделал несколько осторожных шагов – ладони, выставленные вперёд, упёрлись в стену. Шаг влево – тоже стена, два вправо – и здесь преграда. Вспомнив советы отца, аккуратно развернулся. Шесть осторожных шагов, и руки нащупали гермоблок. Поднял вверх руку – в вершке над головой потолок. Для чего бы ни предназначалось помещение, выхода изнутри не предвиделось.

Сколько может продлиться испытание? Час? День? Сутки? Кто знает – сколько, чтобы на свет вышел не человек по имени Дин, а бессловесное, мычащее существо, испражняющееся под себя? Надо чем-то себя занять. Он прилёг, чтобы сберечь силы и кислород и – снова подумать. Итак: шесть метров в длину, метр тридцать в ширину, метр восемьдесят в высоту. Итого чуть больше шестнадцати тысяч литров воздуха. Минус объём его тела, литров шестьдесят, не больше... Остаток – шестнадцать тысяч литров. Пятую часть, чуть больше пяти частей, занимает кислород для дыхания: если не делать резких движений, хватит пол литра в минуту. Через неделю –  смерть от удушья. Но без воды она заявится раньше, дня через четыре. Если принять за данность, что лишать жизни его не собираются, проход откроют суток через двое.

Сначала страх, после паника – их безудержная атака стала просыпающимся чудовищем ворочаться в буреломе подсознания. Чувство, что похоронен заживо, усиливалось с каждым мгновением. От приступа ужаса, с раздиранием горла, с мерными, монотонными ударами головой о гермоблок, отделяла спасительная надежда, что вместе с удушьем наступит потеря сознания. Эти минуты вряд ли окажутся мучительными.

Леда-Ледушка… Она – лучшее, что произошло в его  куцей жизни. Кажется, чего проще – попросить у почтенного родителя благословения, жениться,  принять в мир первенца и за ним ещё деток… А дальше –  бояться, что сын, оказавшись неуёмно дерзким, справится с инициацией, обуздает слабости и раздвинет границы их жалкого мира. Человек не только и не столько частица всемирной целостности, подчинённая силам, управляющим этой единостью, но и средоточие сил, способных подчинять себе стихии. Разве Мост не укрощение всесильной Болотной Несыти? Конечно, если представлять его лишь мостом. Дин всегда считал, что пока Мост не соединил отправную точку с целью, его следует называть Дорогой.

Юноша встал и, касаясь кончиками пальцев стены, медленно побрёл по периметру саркофага. С каждым кругом движения то ускорялись, то замедлялись, он падал, расшибая колени, руки и лицо, но не останавливался. Не надежда на освобождение управляла им. То, с чем человек воюет, живёт в нём самом. Всю жизнь он захламляет мусором свой внутренний мир, пока, переполненный мерзостью рутины, не лишится главного, что отличает его от других существ – способностью обдуманного выбора. Бесчинство или порядок? Любовь или ненависть? Скопидомство или альтруизм? В тесноте, в ограниченности зажатого в тесные рамки восприятия, в мире низких потолков и узкого междустения, маленький человек Дин призвал Бога.

Когда Отметчики несли на носилках юношу с содранными ногтями и разбитым лицом, суровые мужи вытягивались в струнку. Четверо суток без воды, еды и сна. Людям нужны герои. Так провозглашаются высшие достижения поколений – Хранитель Архива достопочтимый гвир Сагул раскрыл книгу победителей:

- Мальчик Дин прошёл в одиночестве Туннель Мрака. Слушайте внимательно, люди! Младенец с плачем покидает тёмную утробу, со страхом выходит в открытый мир. Привыкнув к нему, он плачет и страдает, ибо предвидит, что снова окажется втиснутым в тесный проём. Никто не может сказать точно: боится человек темноты, либо стремится к ней. Мы, Хранители Острова, нарекаем тебя Сириус. Носи с честью имя самой яркой звезды после Матушки-Светыни, освещай народу Острова извечный путь.

Четвёртая, последняя стадия инициации включала в себя проверку усвоенных знаний и навыков, нужных юноше, чтобы стать сведущим мужем. Осознание зачастую приходит через страдания, ибо без них мы легко удовлетворяемся правилами и привычками. Испытание изоляцией, пребывание в сакральном пространстве вне устоев помогает задействовать скрытые, даже от себя, внутренние ресурсы. Никто не догадывается о них, пока не достанется их применить. Быть смелым не означает не испытывать страх, но всего лишь уметь преодолевать его.

Выслушав речь гвира Сагула, удостоившись звёздного имени и до дна испив поднесённую им чашу, Сириус канул в забытьё. Очнулся в незнакомом месте, среди векового леса, не зная куда, а, главное, зачем двигаться дальше. Сориентироваться на местности, определив по Матушке-Светыни стороны света? И зачем? Он же на Острове – придерживайся одного направления и скоро непременно окажешься среди людей. Этого ли ждут от него Отметчики? Возможно, но более вероятно другое. Сириус решил обжиться, заготовить на пару дней пищи и уж тогда осмотреться.

Отец, гвир Моадон, любил повторять: «Как выстелешься, так и спать будешь». Решив не морочиться с постройкой навеса, принялся неторопливо, но максимально используя светлое время, сооружать двухскатный шалаш. Заготовил ветки, брусья, лапник, кору. Вырубил несущие колья. Два наиболее мощных вбил в землю развилками вверх и на расстоянии трёх метров друг от друга. На рогатины уложил толстые брусья. Затем по обе стороны принялся укладывать жерди, закрепляя верёвкой и гибкими ветвями. Скоро, не в первый раз, сложил крышу – так, что каждый последующий слой прикрывал нижележащий до половины. Из сухого мха соорудил подстилку. Окопал сооружение неглубокой канавой. Оглядел удовлетворённо. До наступления темноты оставалось время, и следовало позаботиться о еде, влаги в девственном лесу хватало в избытке. Питаться можно любой пищей, нужно лишь знать, как приготовить. Искать в первый день гладких гусениц, личинок и куколок короеда не хотелось. Возможно, в будущем, если процесс инициации растянется на недели, выбора не окажется и придётся пожинать эту мерзость. Но не сегодня.

Сириус растворился в густой заросли близ шалаша и принялся ждать. Терпеливость – первейшее достоинство мужа, познавшего Туннель Мрака. На восьмом часу ожидания к шалашу выкатился молодой медведь. Сириус умилился, но спохватившись, сжал мачете. Когда животное оказалось как нельзя ближе, юноша выпрыгнул из укрытия и, ошеломив зверя пинком в голову, хватанул лезвием яремную вену. Ловко увернулся от брызнувшего фонтана, переждал последние судороги и, как учил школьный Хранитель Знаний, поднял и подвесил тушу на крепкий сук.

Стошнило. Освободившись, Сириус отёр мачете от крови и взялся за нож. Сделал надрезы по брюху от головы до хвоста, вокруг шеи и коленных суставов лап. Ловко снял шкуру, растянул на земле. Когда из туши ушли последние капли, разложил её на полсти. Вспорол брюхо, извлёк внутренности. Отрезал голову и шею. Когда пар мертвечины рассеялся, понюхал мясо. Отдавало ворванью.

Пламя спички лизнуло сушняк. Огонь набросился жадно, как голодный ребёнок на материнскую грудь. Юноша щурился, нанизывая вымоченные в воде ломти мяса на обструганные прутья. Запахло возбуждающе, но, когда Сириус вознамерился отправить  поджаренный кусок в рот, появились Отметчики. Ритуальное уединение завершилось, пришлось покидать обустроенную стоянку. Отметчики остались довольны: пока другие первопроходцы бродили по лесу в поисках приключений, Сириус основал поселение и накормил людей, окончательно заполнив брешь между мудростью и опытом.

По пути он напрасно оглядывался, надеясь случайно увидеть Леду. Среди зрителей разглядел её родных, крепких, как белые грибы, разглядел лучших подружек и даже ближайшую – Духовницу подле нечёсаной  дурочки Фисту. Лишь ту, кого знал с трёхлетнего возраста, так и не встретил. Таков его Рубикон, точка невозвращения. Стиснув зубы, Сириус снял с шеи девичий дар, серебряную ладанку с её Печатью Рождения и швырнул в пасть Болотной Несыти.

На Мост взошёл не наивный юноша, но муж, знающий себе цену. Караван двинулся в путь. Тягловые туры с рёвом стронули загруженные возы. Начался большой Мостовой Поход. Череда вышла с задержкой. Людей и животных ожидали годы лишений и яростного труда. Не все отправлялись по доброй воле, некоторых пришлось отрывать от семей и Гнездовий, зато теперь они, почувствовав себя участниками Великого Шествия, шли с горделиво поднятыми головами, хотя и бубнили провожающим последние наставления. Вскоре походная колонна вся втянулась на Мост, запылила, удаляясь, и затихла, но толпе, оставшейся на покатом берегу Болотной Несыти возле примостья ещё долго виделся удаляющийся хвост Каравана. Щедрая Матушка-Светынь расстаралась, загодя иссушив подползающие к Острову туманы, алчущие поглотить целиком даже нескончаемость Болотной Несыти.

Первый день Похода Череды прошёл, как и полагалось, в упорном продвижении по Мосту. Караван останавливался, но ненадолго, чтобы вовремя заменить прохудившиеся детали крепежа. Это была насущная и первоочередная задача на всём протяжении пути, обеспечивающая не только надёжность многовекового сооружения, но и безопасность чередников. В полдень многочасовое движение задержалось дольше обычного и случайно, когда задремавший погонщик вывалился из повозки в Болото. Благодарная Несыть, воодушевившись, стала быстро засасывать беднягу в свою мерзкую утробу. Потерпевшего, бессердечно опутанного водорослями, с великими трудностями вытащили на Мост и едва не отослали отсыпаться в Обоз, заменив Зеем, одним из юношей, завершившим инициацию вместе с Сириусом. Впрочем, приключение скрасило горечь расставания и однообразие пути, но вплоть до большого вечернего привала над погонщиком подтрунивали, пока он и впрямь не спрятался на продуктовой повозке под вязанкой цикория.

С наступлением сумерек занялись подготовкой к ночлегу. Расстелили воловьи шкуры, засыпали песком. Развели огонь, и седобородый Кадим, признанный в двух Чередах кашевар, занялся стряпнёй. Варёнка получилась сытная, почти домашняя на вкус. Оголодавшие за день люди с желанием пожинали плоды стоического труда. Сириусу снова вспомнилась Леда. Чтобы не показаться чередникам скисшим от трудностей пути,  он  отправился за сном в жилую кибитку. Череда осталась послушать истории бывалых мостовщиков.

Приснилась Сириусу обнажённая Леда, спящая на груди рыжеволосого хлебороба из соседнего Гнездовья. В прошлом году мужчина неожиданно овдовел – жена его отведала несвежего водяного ореха – и с той поры искал подходящую женщину в осиротевшее Гнездовье. Оба его сына, близнецы и такие же в отца основательные, инициацию провалили и провожать Череду не пошли.

Чередники понемногу свыклись с беспрестанным течением трудовых будней, ведь времени на отдых, кроме ночного, не полагалось. День предыдущий напоминал день нынешний, словно одна другую подколка надоевшего насмешника, но и ночи не вносили разнообразия. Ничто уже не раздражало и ничто не вдохновляло, люди как-то сразу приуныли. Если это и была обязательная дань Мосту, то всё же самая тягостная издержка Пути. И самая опасная для Череды. Любой из чередников оставался один на один с общим унынием, исподволь преобразующимся в нём в свой, глубоко внутренний конфликт. Лишь теперь Сириус начал понимать истинный, сакральный смысл инициации, дивясь прозорливости мудрецов древности. Ни один здравомыслящий не пожелает для себя тотальной изоляции от общества – не подготовленный и не приспособленный человек, оказавшись погрязшим в однообразии, непременно испытает приступы апатии и беспричинных страхов. Мужчины, повидавшие и пережившие многое, не позволят одолеть себя беспричинным страхам и тем более не признаются в них другим людям. Сириуса всегда восхищала свобода, с которой Леда признавала свои страхи, а в результате получала поддержку, зачастую от него. Признать себя подверженным апатии, беспричинному страху означало для него риск однажды не почувствовать себя мужчиной.

Немного отвлекало людей огородное хозяйство. На плодородных огородиках Моста буйно росли даже те культуры, которые на Острове приносили скудные плоды. Может быть, походным урожаям помогали болотные испарения, витающие над фермами Моста. Не исключено, что глубинные водоросли Болота выдыхали газовую смесь, содержащую питательные для наземных растений вещества. Из полученных продуктов гвир Кадим умудрялся готовить чудодейственные блюда, и  вскоре Чередники стали заметно прибавлять в весе. Это обстоятельство, как ни странно, значительно ухудшило их работоспособность, и Чередной, гвир Мартира, велел прижать в пищевом рационе долю огородных добавок. Гвир Мартира обладал более, чем смуглым оттенком кожи, что на Острове считалось добрым знаком – урождённые чернокожие островитяне, хотя и были чрезвычайной редкостью, часто выбивались в лидеры.

Наконец, наступил день, когда забили на мясо первого пищевого тура. Сто пятьдесят килограмм свеженины, не считая костей и внутренних органов на супы. Три месяца кряду отварные злаки, травы и дикий картофель с приправами составляли железный рацион Чередников, успев изрядно надоесть, поэтому готовка из свежего мяса оказалась более, чем желанной.

В ту же ночь нежданно скончался Зей, подававший гвиру Мартире великие надежды на будущее, едва ли меньшие, чем Сириус. Чередники решили, что Зей переел мяса, но боль его не утихла даже после целебного отвара гвира Кадима. И повару пришлось унять боль пациента, истратив стратегический запас макового молочка. Зей благопсклонно уснул, но к полуночи приключилось обострение, когда же учёный гвир понял, что дело в банальном аппендиците, червеобразный отросток лопнул, вызвав обширное воспаление. К утру Зей умер в мучениях. Сириус долго не мог понять и спросить стеснялся, отчего покойника не хоронят, а тащат за собой на повозке золотарей. Всё объяснилось просто, когда тело Зея опустили в подводную клеть. Отходы жизнедеятельности людей применялись как удобрения в почву огородов. Так и тело Зея отдали на корм малькам кривокрыла. Следующая Череда приготовит здесь наваристую уху.

Мир по мере удаления от Острова менялся с каждым дневным переходом. Холодало. Вскоре достопочтимый гвир Мартира позволил распечатать зимнюю поклажу. Шкуры убитых и съеденных по дороге туров скоблили от остатков плоти и растягивали на деревянных рамах для просушки. Собрав на одном из огородов урожай чая, верхние нежные листочки и нераспустившиеся почки отобрали по прямому назначению. Из нижних готовили раствор дубильной кислоты, чтобы обработать в ней шкуры. После очередной просушки получились превосходные покрывала и подстилки. Матушка-Светынь показывалась всё реже, и после трёхсотого дня перехода исчезла, будто насовсем. Пасмурное утро всякий раз портило настроение Чередникам.

Полных шесть беспрерывных лун, восстав ото сна, люди шли по Мосту, работали, ели и снова спали. Затем Длинная Ночь закончилась. Стало теплеть, люди тоже теплели душой и телом, постепенно оживали, выползая на свет из спальных кибиток. В один из таких дней гвир Мартира долго смотрел на Матушку-Светынь, и, сверяя что-то по бумагам, задумчиво чесал затылок. Вердиктом послужил строжайший наказ Чередникам поглощать за день двойной паёк. Отощавшая за зиму Череда решила качать Чередного, но он пригрозил наказанием и спрятался в  своей кибитке. Ослабели братушки за зиму, уронят ещё, Харт их побери.

Через равные промежутки времени Череда пересекалась с возвращающимися Чередами, спешившими домой после похода и выполненной работы. Ведь Мост удлинялся, благодаря усилиям каждой последующей Череды. Сириус думал, что встречи окажутся, вроде  праздника Острова – вышло иначе. Суровые мужчины встречных Черёд жали друг другу руки и, не задерживаясь на разговоры, продолжали движение в противоположных направлениях. Никто никого не осуждал, понимали, что шесть лет жизни вне дома, не шесть дней. Лишь почтенные Чередные задерживались в штаб-кибитке на четверть часа пошептаться о сущих новостях. Они не посвящали своих людей в высшие тайны.

Наконец, наступил долгожданный день. Гвир Мартира, за ужином поведал Череде о сокровенном.  Последняя, встреченная Череда приблизилась к Другому Острову настолько, что различались фигурки туземцев и даже слышались их голоса. На уточняющие вопросы ответов пока не находилось. За ужином гвир Мартира сказал свою самую длинную в своей жизни речь:

- Завтра утром мы достигнем края и приступим к своим прямым обязанностям. Строительство продлится не меньше месяца, и по мере приближения к Другому Острову, мы сможем общаться с островитянами. Приказываю: оружия не доставать, на провокации не реагировать, при проявлении открытой враждебности уходим, взрывая последний пролёт. Это всё, господа Чередники.

В последнюю ночь Сириус не спал – пытался, но не сумел. Так и провёл на краю Дороги ночь, ожидая пробуждения Матушки-Светыни. Он понял, что вздремнул, когда шаловливая струя света, разбудив, пощекотала лицо. Открыл глаза. Уже поднялось утро. И небо было серым, но бледнело, проявляя берег Другого Острова, прибрежный плёс, и главное – движущиеся силуэты. Поодаль виднелась толпа, но ближе к береговой полосе встречала рассвет одинокая фигура с собакой. «Наверное, вождь…» - подумал Сириус. Он потянулся до хруста, плеснул в лицо воды и прильнул к монокуляру. На берегу Болотной Несыти стояла женщина. Но рядом с ней была не собака. Женщина держала за руку ребёнка, мальчика. Сириус напрягся и присмотрелся внимательней. Подрегулировал резкость, навёл монокуляр и обмер. На шее карапуза висел блестящий металл,  ладанка с Печатью Рождения Леды, брошенная им когда-то в пасть Болотной Несыти. Рядом с женщиной, рядом с его Ледой, крепко держа её за руку, стоял шестилетний мужчина – его сын, рождённый без отца.

 
 
 

Обсудить на форуме